Его веки затрепетали, глаза открылись. Он увидел, что сидит на кушетке в кабинете матери, прислонившись спиной к подушке. Белые одежды, которые на него надели, насквозь пропитались потом, и он весь дрожал. Он выпил воду и содрогнулся. Вараиль легонько прикоснулась ладонью к его лихорадочно горящему лбу: ее пальцы казались холодными как лед. В противоположном конце комнаты он увидел мать, стоящую со скрещенными руками рядом с письменным столом.

Она спокойно наблюдала за ним.

— Не волнуйся, Престимион, — произнесла она. — Все пройдет через несколько секунд.

— Я упал в обморок?

— Ты потерял сознание. Но ты не упал.

— Вот. Забери это, — сказал он и потянулся к серебряному обручу. Но его уже не было на голове. Он вздрогнул.

— Что это был за кошмарный сон, мама!

— Да. Кошмарный сон. Я вижу такое каждый день.

Уже много месяцев. И мои помощницы тоже. Таким стал этот мир, Престимион.

— Вся планета?

Она улыбнулась.

— Не вся, пока не вся. Еще многое остается здоровым. Ты почувствовал боль самых уязвимых, первых жертв чумы, тех, кто не мог защититься от ночного нападения. Их крики поднимаются ввысь и находят меня, когда я пролетаю в ночи над ними. Какие сны я могу посылать, как ты думаешь, чтобы излечить такую боль?

Он молчал. На это он не знал ответа. Никогда в жизни казалось ему, он не испытывал подобного отчаяния, даже в тот момент, когда Корсибар захватил корону, которая, как ожидал он сам и все остальные, должна была перейти к нему.

Я разрушил этот мир, подумал он.

Глядя на Вараиль, Престимион сказал:

— Ты имеешь хоть какое-то представление, что я испытал, когда надел этот обруч?

— Слабое. Наверное, это было очень страшно. У тебя было такое лицо… это ошеломленное, ужасное выражение…

— Твоему отцу повезло, одному из немногих, — сказал он. — Он не в состоянии понять, что с ним случилось. По крайней мере, я на это надеюсь.

— Ты заглядывал прямо в мысли людей?

— Не в мысли отдельных людей — по-моему, это невозможно. Во всяком случае, так мне казалось. Получаешь только общее представление, широкие волны ощущений, слившиеся разумы сотен людей одновременно.

— Тысяч, — поправила его Хозяйка.

Она пристально вглядывалась в него, стоя в противоположном конце комнаты. Ее взгляд был теплым и полным сочувствия, материнским, но также пронизывающим, проникающим в самые глубины его души.

— Расскажи мне, что произошло, Престимион, что породило все это, — очень тихо попросила она через некоторое время Она знает, подумал он.

В этом не могло быть сомнений. Она знает. Не подробности. Но суть. Что я каким-то образом виновен, что какой-то мой поступок лежит в основе всего этого.

И теперь она хотела узнать все остальное. Ему было ясно, что он больше не может от нее что-либо скрывать. Она ждала от него признания, и он был готов, теперь даже жаждал, излить ей душу.

Но как же Вараиль? Он бросил неуверенный взгляд в ее сторону. Следует ли попросить ее уйти? Можно ли сказать то, что он должен сказать, в ее присутствии, и таким образом сделать ее соучастницей его тяжкого преступления? Он должен произнести: «Это я во всем виноват, в том, что случилось с твоим отцом, Вараиль».

Смеет ли он сказать ей такое?

Да, подумал Престимион.

Да, смею. Она — моя жена. У меня от нее не будет секретов, пусть я даже правитель планеты.

Медленно, осторожно, Престимион сказал:

— Это все моих рук дело, мама. Думаю, ты уже это поняла, но все равно, признаюсь в этом. Это я вызвал катастрофу, я один. Конечно же, я не ожидал подобного исхода, но я это сделал, и вина полностью лежит на мне.

Он услышал, как изумленная Вараиль тихо ахнула.

Его мать смотрела на него так же спокойно и пристально, как прежде, и молчала. Она ждала продолжения.

— Я объясню с самого начала.

Хозяйка по-прежнему молча кивнула.

Престимион на мгновение прикрыл глаза, собираясь с духом. Начать с самого начала. Но где это начало?

Сначала о забвении, потом о его причинах, подумал он.

Он глубоко вздохнул и ринулся вперед.

— Ход последних событий на планете, который, как вы думаете, вам известен, не такой, каким в действительности был, — сказал он. — Имел место большой обман. Происходили великие события, не имеющие прецедента в истории планеты, и никто о них не знает. Тысячи людей погибли, и причины их смерти скрыты.

Правду стерли, мы живем во лжи, и лишь горстка людей знают подлинную историю: Септах Мелайн, Гиялорис, Абригант, еще два-три человека. Кроме них — никто. Теперь я расскажу ее вам, но вы, надеюсь, поймете, что больше ее никто не должен узнать.

Он сделал паузу. Посмотрел на мать, потом на Вараиль. Они продолжали молчать. Выражение их лиц было непроницаемым, чужим. Они ждали, что он скажет.

— У тебя, мама, было четыре сына, и один из них, Тарадат, мертв. Он был поэт, который любил играть словами, и очень умен. Ты думаешь, что он погиб, купаясь в реке на севере. Это не так: он утонул, это правда, но утонул во время ужасной битвы у реки Ийянн, когда прорвало Мавестойскую дамбу. Ты поражена? Но это правда — именно так погиб Тарадат. Но ты все это время верила лжи, и я в ответе за это.

У нее чуть дрогнул уголок рта, и больше никакой реакции. Ее самообладание было удивительным. Вараиль просто выглядела озадаченной.

— Продолжаю: у лорда Конфалюма было двое детей. Близнецы, сын и дочь. Вижу, вас это удивляет. Да, о детях Конфалюма теперь никто не помнит, и это тоже моя вина. Дочь звали Тизмет. Она была невысокой, хрупкой, очень красивой и очень честолюбивой женщиной. Думаю, она пошла в свою мать, Роксивейл. Что касается сына, он был сильным и красивым, высоким, темноволосым, с величественной осанкой — спортсмен и заядлый охотник. Но большим умом не отличался, должен заметить. Простая душа, но добрая, по-своему. Его звали Корсибар.

При этом имени у Вараиль вырвался негромкий возглас изумления. Престимиона озадачила такая реакция, но он предпочел не прерывать своего повествования, чтобы попросить ее объяснить. Леди Терисса казалась погруженной в свои мысли.

— Понтифекс Пранкипин заболел, — продолжал Престимион. — Лорд Конфалюм, размышляя над неизбежностью смены власти, остановил свой выбор на мне, как на своем преемнике по посту короналя. Он ничего не говорил об этом публично, конечно, пока еще был жив Пранкипин. Мы собрались в Лабиринте, все лорды и принцы страны, и ждали смерти понтифекса. И во время этого ожидания несколько негодяев подошли к принцу Корсибару и стали нашептывать ему на ухо: «Вы — сын короналя, и вы — великий принц.

Почему коротышка Престимион должен стать короналем, когда ваш отец станет понтифексом? Возьмите трон сами, Корсибар! Возьмите его! Возьмите!» Два брата-негодяя, Фархольт и Фаркванор, были в числе тех, кто наиболее активно подстрекал его к этому. Теперь они тоже забыты, и так им и надо. Еще одним заговорщиком был маг су-сухирис, холодный и жестокий. И еще с ними была леди Тизмет, которая оказала самое сильное влияние на брата. Они настаивали, а Корсибар был слишком слабым и неискушенным, чтобы устоять. Он никогда не представлял себя короналем. Но теперь они заставили его считать, что трон — его законное наследство. Старый понтифекс умер; мы собрались в Тронном дворе для передачи короны. Маг Корсибара пустил в ход свои чары, чтобы затуманить наше сознание, и когда мы снова пришли в себя, то увидели Корсибара, сидящего рядом с отцом на двойном троне, и на голове Корсибара была корона Горящей Звезды, а Конфалюм, которого колдовством принудили со всем соглашаться, ничего не предпринял, чтобы помешать сыну захватить власть.

— В это нелегко поверить, — сказала леди Терисса.

— Поверь, мама. О, заклинаю тебя, поверь. Это случилось.

Теперь Престимион говорил быстро, кратко излагая им события гражданской войны. Как Корсибар объявил себя властителем и как он сам отказался признать этот захват власти. Как новый корональ пригласил Престимиона занять место в совете, от которого он тоже отказался, причем с таким гневом и презрением, что Корсибар приказал его арестовать и заковать в цепи в туннелях Сангамора. Как его вызволили из подземелья благодаря усилиям коварного Дантирии Самбайла, который надеялся натравить Корсибара и Престимиона друг на друга к собственной выгоде. Как он собрал армию и бросил вызов незаконно захватившему трон Корсибару. О первом сражении, у города Аркилон в предгорьях, в котором мятежные войска Престимиона потерпели поражение от сил Корсибара под руководством генерала Навигорна. Об отступлении в центральный Алханроэль и о великой победе Престимиона над Навигорном у реки Джелум. О других битвах, победах и поражениях, о своем долгом переходе на северо-запад через Алханроэль, когда войска Корсибара преследовали его по пятам. А потом о великой катастрофе в долине реки Ийянн, когда Дантирия Самбайл, который теперь стал союзником Корсибара, убедил узурпатора взорвать Мавестойскую дамбу и обрушить всю массу воды на войско Престимиона.

— Именно тогда погиб Тарадат, мама, и многие другие верные мои товарищи, а вся долина оказалась затопленной. Меня самого смыло водой, но я чудом ухитрился выплыть и пробрался на север в пустыню Валмамбры, совсем один, и чуть там не погиб. Меня нашли Септах Мелайн и Гиялорис, и еще герцог Свор, которого ты, может быть, помнишь. Мы вчетвером добрались до Триггойна, где провели несколько месяцев, скрываясь среди магов, и я выучился немного их ремеслу. — Престимион криво усмехнулся. — Моим наставником был Гоминик Халвор. Так я начал с ним сотрудничать и с его сыном Хезмоном Горсом.

Престимион снова замолчал. Мать сильно побледнела. Она была явно потрясена рассказом и старалась осознать услышанное. А Вараиль, кажется, даже не пыталась. Большая часть имен и названия городов были ей незнакомы; она не поняла его рассказа и совершенно растерялась.

Теперь он перешел к кульминации всей истории.

Он рассказал, как в Триггойне был близок к отчаянию, но совершил воображаемое путешествие, во время которого увидел, что ему суждено свергнуть Корсибара и исцелить планету. Он описал свой отъезд из Триггойна, сбор новой армии у Глойна, в западной части центрального Алханроэля, свой поход на восток к Замковой горе, который закончился последней, великой битвой с армией Корсибара у Тегомарского гребня.

Престимион ничего не сказал о решении Тизмет перейти на его сторону, а также о том, как она пришла к нему в лагерь у Глойна и предложила стать его супругой — и королевой, когда он получит трон. Он поклялся не иметь тайн от Вараиль, но здесь, сейчас, когда повествование подошло к тому месту, где следовало рассказать об их с Тизмет любви, он не смог заставить себя это сделать. Чего бы он добился? Это было, а теперь ушло в небытие и уже не имело никакого отношения к настоящему планеты: чисто личная интерлюдия, похороненная ныне в исчезнувшей истории. Пусть там и останется, подумал Престимион. Единственное, что сейчас важно, это без прикрас рассказать о событиях у Тегомарского гребня.

— Они заняли позицию наверху, — продолжал Престимион. — Мы находились внизу, на болотистой Белдакской равнине. Сначала нам не везло в сражении, но когда мы отступили, пехота Корсибара по глупости бросилась за нами в погоню, вниз с горы, и когда они нарушили свои порядки, мы сумели ввести в бой подкрепление и зажать их между двумя фронтами. Удача улыбнулась нам. Именно тогда я пустил в ход магов, которые были моим главным оружием.

— Магов, Престимион? — изумилась леди Терисса. — Ты?

— На карту была поставлена судьба планеты, мама.

Я был полон решимости использовать все возможные средства, чтобы покончить с правлением Корсибара.

Гоминик Халвор и его сын вышли вперед, и с ними еще более десятка высших магов Триггойна, и они произнесли заклинание, которое превратило лунную ночь в безлунную, и в темноте мы разбили армию узурпатора.

Корсибара убил его собственный маг, су-сухирис Санибак-Тастимун. Этот маг убил и леди Тизмет тоже, а потом погиб от руки Септаха Мелайна. Дантирия Самбайл, который в тот день сражался против нас, нашел меня в общей неразберихе и вызвал на поединок, чтобы самому занять трон. Но я победил его и взял под стражу. Затем ко мне пришел Навигорн и сдался, и война была закончена. В тот день погиб добрый граф Камба, который обучил меня искусству стрельбы из лука, и Кантеверел Байлемунский, и мой дорогой хитрец герцог Свор, и еще много других знатных лордов. Но война закончилась, и я наконец стал короналем.

Он посмотрел на мать. Теперь до нее дошел весь смысл его рассказа. Она молчала, потрясенная.

Потом сказала, немного собравшись с силами:

— Это действительно произошло, Престимион?

Больше похоже на фантастическую сказку или древнюю эпическую поэму. Словно читаешь «Книгу Перемен».

— Это произошло в действительности, — ответил он. — Все это правда.

— Если это так, тогда почему мы ничего не знаем об этом?

— Потому, — ответил он, — что я выкрал эти воспоминания из вашей памяти. — И тут изложил им последнюю часть истории: как он стоял среди мертвых у Тегомарского гребня и не ощущал никакой радости от своей победы, а лишь горевал о разрушенной стране, навсегда расколотой на два непримиримых лагеря.

Ибо как могли те, кто сражался на стороне Корсибара и видели, как погибли за него их товарищи, принять теперь правление Престимиона? И как он мог простить тех, кто выступил против него, часто предательским образом, как поступили принц Сирифорн, и герцог Олджеббин, и адмирал Гонивол, и Дантирия Самбайл, пообещав свою поддержку? А как насчет уцелевших родственников тех, кто погиб в этих кровавых сражениях? Не затаят ли они навечно обиду против победившей стороны?

— Эта война, — сказал Престимион, — оставила шрам на планете. Нет, хуже, рану, которая никогда не заживет. Но внезапно я увидел способ исправить неисправимое, залечить неизлечимое.

И поэтому он вызвал в последний раз Гоминика Халвора и его магов и отдал им приказ сотворить невероятное колдовское заклинание, которое стерло бы войну из истории планеты. Корсибара и его сестры якобы никогда не существовало. Те, кто погиб, умерли якобы от других причин, а не на поле боя. Никто не должен помнить о войне, даже сами маги, которые стерли ее из людской памяти, никто, кроме самого Престимиона, Гиялориса и Септаха Мелайна. И лорд Престимион якобы получил корону Горящей Звезды сразу же после конца правления Пранкипина, а никакого Корсибара не было.

— Теперь вы знаете все, — произнес Престимион.

Он снова дрожал, и лоб его пылал, как в лихорадке. — Я думал, что исцеляю мир. Вместо этого я его разрушал. Я открыл врата безумию, которое сейчас его пожирает и полную меру которого я только сегодня осознал.

Тут впервые заговорила Вараиль:

— Ты? Но как, Престимион? Как?

— Ты знаешь, как это бывает, Вараиль, когда жаркое солнце беспощадно посылает лучи и согревает воздух, а воздух поднимается, как и положено нагретому воздуху, и оставляет за собой разреженную зону? Холодные вихри прилетают, чтобы заполнить эту пустоту.

Вот я и создал такую пустоту в умах миллиардов людей.

Я изъял большой пласт реальности из их памяти и ничего не дал им вместо него И, рано или поздно, туда проникли холодные вихри. Не во все умы, но во многие. И этот процесс продолжается.

— Мой отец… — тихо произнесла она.

— Да, твой отец. И очень многие другие. Во всем этом виноват я. Я хотел исцелить, но…

Он осекся и не смог продолжать.

Через некоторое время Хозяйка произнесла:

— Подойди сюда, Престимион. — Она протянула к нему руки.

Он подошел к ней, опустился на колени, прижался щекой к ее бедру и закрыл глаза. Она обнимала его, гладила по голове, как много лет назад, когда он был маленьким мальчиком и умирал кто-то из его любимых домашних животных, или он терпел неудачу в стрельбе из лука, или отец слишком резко разговаривал с ним. Она всегда умела его утешить в те годы, и теперь утешала его, облегчала его страдания не только как мать, но и данной ей властью Хозяйки Острова, властью отпускать грехи, властью прощать.

— Мама, у меня не было другого выхода, — сказал он глухим, сдавленным голосом. — Война оставила после себя великие обиды. Они вечно омрачали бы мое царствование.

— Я знаю. Знаю.

— И все же — посмотри, что я наделал, мама…

— Ш-ш-ш. — Она крепче обняла его. Погладила по голове. Он ощутил силу ее любви, силу ее души. И начал успокаиваться. Еще через некоторое время она сделал ему знак встать. Она улыбалась.

Вараиль сказала:

— Ты сказал нам с самого начала, что это должно остаться тайной. Ты по-прежнему так считаешь? Не следует ли тебе открыть миру правду, Престимион?

— Нет. Никогда. Это только усугубит положение. — Теперь он несколько успокоился, почувствовал себя очищенным признанием, дрожь и лихорадка покинули его, в голове начало проясняться, хотя то, что он видел с обручем Хозяйки на голове, не покидало его. Он сомневался, что когда-нибудь сможет это забыть. Но то, что предлагала Вараиль, казалось ему невозможным. — Не потому, что это выставит меня в дурном свете, — сказал он, — хотя так, конечно, и будет. Но громоздить одно замешательство на другое, отнять то слабое представление о подлинной реальности, которое еще могло сохраниться у людей… — я не могу, Вараиль! Ты ведь понимаешь, да? А ты, мама?

— Ты уверен? — спросила Вараиль. — Возможно, если ты, наконец, выскажешь все, твой поступок прогонит прочь ночные кошмары и фантазии и снова вернет людям почву под ногами. Или можно снова призвать магов, пусть они снова произнесут заклинания…

Он покачал головой и умоляюще посмотрел на Хозяйку.

Та ответила:

— Престимион прав, Вараиль. Ни публичным покаянием короналя, ни с помощью магии нельзя изменить прошлое. Мы уже видели, какие непредвиденные последствия вызвал шаг, порожденный исключительно добрыми намерениями. Мы не можем рисковать, чтобы это опять повторилось.

— Все равно, мама, теперь нам придется бороться с этими последствиями, — сказал Престимион. — Только — как? Как?

8

Пока они, остались на Острове, и Престимион не строил планов немедленного отъезда. Все еще господствовали западные ветры, дующие со стороны Алханроэля, так что обратное плавание было бы трудным и медленным, если бы они отправились сейчас.

И еще он чувствовал себя измученным и опустошенным, потому что все яснее сознавал, какую катастрофу вызвал и как велика вероятность, что исправить ничего не удастся. Это пятно, опасался он, ляжет на его имя в грядущих веках.

Много лет назад он постепенно пришел к пониманию того, что у него есть возможность стать короналем и что он способен справиться с этой должностью; и тогда он стал стремиться к ней всем сердцем. И, несмотря на небольшую отсрочку по вине Корсибара, он действительно получил корону, как до него Стиамот, Дамланг, Пинитор, Вильдивар, Гуаделум и все остальные, чьи имена высечены на огромной плите перед Домом Записей в Лабиринте. Они взошли на трон и правили более или менее успешно, и каждый из них оставил свой след в истории планеты и зримые доказательства своей власти, прибавив к Замку нечто ощутимое: тронный зал Стиамота, Стадион Вильдивара, сторожевую башню Ариока и тому подобное. А потом они становились понтифексами, а когда их время истекало, старели и умирали Но хоть кто-нибудь из них стал причиной катастрофы, подобной той, что устроил он?

Его место в истории будет уникальным. Он хотел, чтобы правление лорда Престимиона вошло в историю, как золотой век; а вместо этого умудрился потерять трон еще до того, как получил его. Он начал ради него войну, вызвавшую гибель бесчисленного, немыслимого количества прекрасных людей — наряду с некоторыми никчемными людьми, — а потом, когда корона наконец стала принадлежать ему, на него накатило мгновенное помешательство: он решил исцелить раны планеты и сделал то, что бесконечно ухудшило положение дел. «О, Стиамот! — подумал он. — О, Пинитор!

Я лишь жалкий преемник вашего величия!»

Большим утешением в эти мрачные часы Престимиону служила близость Хозяйки. И поэтому он сказал ей, что решил побыть на Острове еще немного, и тогда им с Вараиль отвели комнаты во Внутреннем храме.

Десять дней прошли спокойно. Затем до Третьего утеса дошло известие о прибытии в Нуминор корабля с паломниками из Стойена. В этом не было ничего необычного, поскольку стоял сезон западного ветра. Но вскоре пришло второе сообщение из гавани. На борту корабля прибыло срочное послание для короналя, и курьер с ним уже спешит во Внутренний храм.

— Это от Акбалика, — сказал Престимион, сломав толстую сургучную печать. — Он весь год провел в Стойене, собирая сведения, пытался узнать что-нибудь определенное по поводу местонахождения Дантирии Самбайла. Интересно, зачем он прислал мне сообщение сюда, если только он… — Вараиль! Храни нас Божество, Вараиль…

— Что случилось, Престимион? Скажи мне!

Он ткнул пальцем в письмо.

— Акбалик сообщает, что прокуратор жив. И все еще находится в Алханроэле. Он все это время скрывался где-то на южном побережье провинции Стойен, прятался среди пальм с пилообразными листьями, болотных крабов и плотоядных растений. Готовил, по-видимому, плацдарм для новой гражданской войны!

Вараиль тут же засыпала его вопросами. Престимион поднял руку, призывая ее к молчанию.

— Дай мне дочитать до конца. М-м-м… Перехвачены зашифрованные послания… Некий маг, су-сухирис, расшифровал их… Полный текст прилагается… — Он просмотрел стопку листов, присланных Акбаликом.

Конечно, он не в состоянии был понять сами зашифрованные послания, которые так ловко вставили в невинные декларации груза. «Эмиджикук джибпий ясснин ис? Кезиксм риктип джумли айви?» Чтобы найти в этом смысл, нужен су-сухирис с тремя головами, подумал Престимион. Но Акбалик, очевидно, нашел нужного специалиста, потому что после заявления мага, что тайный лагерь Дантирии Самбайла находится на побережье Стойена, Акбалик послал агентов прочесать весь район, и они действительно нашли лагерь прокуратора на том самом месте, которое было указано в расшифрованных сообщениях.

— Но как ты думаешь, почему он так долго оставался незамеченным? — спросила Вараиль.

— Ты знаешь, на что похоже южное побережье Стойена? Нет, откуда тебе знать. Ни один человек в здравом уме туда не отправится. Никому это даже в голову не придет. Полагаю, именно поэтому он выбрал его в качестве укрытия. Говорят, там жарко, как в парной. Там есть дерево, манганоза, у него листья с острыми краями — его называют «пальма-пила». Эти деревья образуют такие густые заросли, что невозможно пробраться. А еще, куда ни пойдешь, гигантские насекомые, огромные крабы, которые способны одним махом перекусить лодыжку человека. Самое подходящее место для лагеря Дантирии Самбайла.

— Ты, должно быть, сильно ненавидишь этого человека, — заметила Вараиль.

Эти слова удивили Престимиона. Ненавидит? Он не считал себя ненавистником. Это слово было ему чуждо.

Ненавидел ли он кого-нибудь в жизни, спросил себя Престимион? Может быть, Корсибара? Нет, только не его. Он мог найти оправдания для Корсибара. Ошеломляюще внезапный захват власти Корсибаром его сильно разгневал, но все равно Престимион всегда считал его всего лишь недалеким, добродушным тупицей-принцем, которого кучка его зловещих, преследующих собственные цели приспешников поставила в такое положение, с которым он не способен был справиться.

А Фаркванор и Фархольт, подлые прихвостни Корсибара, без которых мир стал гораздо лучше? Ненавидел ли он их? — спросил себя Престимион.

Не слишком. Фаркванор был злобным мелким интриганом, а Фархольт — здоровым, чванливым грубияном. Престимион его очень не любил. Но ненавистью его чувство к ним нельзя было назвать. Он даже сомневался в том, что ненавидел Санибак-Тастимуна, чьи темные чары принесли так много бед планете и который отнял жизнь у Тизмет. Но когда Тизмет погибла, она держала в руках меч. Разве Санибак-Тастимун убил бы ее, если бы она на него не напала?

Все это сейчас едва ли имело значение. К людям не испытывают ненависти за То, что они глупы, как Корсибар, или хитры, как Фаркванор, или хвастливы, как Фархольт. А Санибак-Тастимун верил, что служит интересам своего господина Корсибара: должен ли он ненавидеть за это су-сухириса? В идеале, людей вообще не ненавидят: с ними просто не соглашаются, не позволяют им причинить вред себе и своим людям и продолжают заниматься своим делом.

Но как насчет Дантирии Самбайла, настоящего виновника стольких бедствий на планете? Применимо ли это слово к нему?

— Да, — ответил Престимион. — Этого человека я ненавижу. Он злобен до мозга костей, этот человек. Это понятно с одного взгляда на него, на его поразительно прекрасные, обманчивые глаза, мягко сияющие на жирном, уродливом лице. Ему не следовало родиться.

В какой-то момент я сделал ужасную глупость — сохранил ему жизнь возле Тегомарского гребня, а потом позволил вернуть ему воспоминания о стертой из его памяти войне, которую он вел против меня; и теперь был бы рад отменить эти свои решения, если бы только мог.

Он в сильном возбуждении заметался по комнате.

Одна мысль о прокураторе приводила его в состояние бешеной ярости.

Предатель Дантирия Самбайл всякий раз оказывал поддержку партии Корсибара, иначе узурпатор потерпел бы поражение из-за собственной некомпетентности. За каждым поворотом в гражданской войне стоял Дантирия Самбайл, который с дьявольской хитростью изобретал какое-то новое предательство или отступничество. Именно прокуратор послал своих отвратительных братьев, пьяницу Гавиада и уродливого великана Гавиундара, возглавить войска на стороне Престимиона — с тайным приказом в критический момент перебежать на сторону противника. Именно Дантирия Самбайл уговорил Корсибара взорвать Мавестойскую дамбу. Именно он…

— Этот человек — чудовище, — сказал Престимион. — Я мог бы понять, если бы он восстал из чистой жадности, из открытой жажды власти. Но он и так уже правит целым континентом; его богатство превосходит всякое воображение. Им ничто не движет, кроме беспричинной ненависти, Вараиль. Он без всяких оснований источает внутренний яд, которым пропитаны все его поступки. И он вынуждает нас отвечать на ненависть ненавистью. Еще не прошло и двух лет со времени окончания гражданской войны, и мы все еще страдаем от ее последствий, а он уже готовит новую войну! Что, кроме ненависти, можно чувствовать к такому человеку? Я уничтожу его, клянусь, Вараиль, если мне еще когда-нибудь представится такая возможность!

Его всего трясло от гнева. Вараиль налила ему вина, сладкого золотистого вина из Дюлорна, и сжимала кончиками пальцев его виски, пока он немного не успокоился.

— Значит, ты отправишься в Стойен, да? Чтобы воевать с ним? — спросила она.

Престимион кивнул головой.

— Акбалик послал копии этих сообщений Септаху Мелайну в Замок. Не сомневаюсь, что они с Гиялорисом уже собирают армию, чтобы отправиться на юг.

В любом случае, я сегодня же пошлю им приказ.

В его голове уже вырисовывалась стратегия.

— Одна армия будет наступать с северо-запада, со стороны города Стойен, двигаясь по диагонали через полуостров, а вторая на юг через Кетерон, Арвианду и Каджит-Кабулон к Аруачозианскому побережью по тому маршруту, что и мы в прошлом году, и потом на запад из Сиппульгара в провинцию Стойен. Да-да. Зажать его с двух сторон одновременно. А потом…

Раздался стук в дверь.

— Открыть? — спросила Вараиль.

— Кто бы это мог быть? Да, открой.

— А я, тем временем, — продолжал Престимион, — поплыву в город Стойен как можно быстрее и встречусь там с Акбаликом, присоединюсь к войскам, выступающим в… Да?

Вараиль уже подошла к двери. Там стояла иерарх с посланием в руке.

— Что там?

Может быть, новое послание от Акбалика? Престимион сломал печать и быстро побежал его.

— Что-нибудь важное? — спросила Вараиль.

— Я не знаю. Твой юный друг Деккерет здесь. Он совершил спешное путешествие из Замка в Алаизор, а потом из Алаизора до острова на борту одного из курьерских почтовых судов. Он попросил особого разрешения подняться сюда к тебе, и Хозяйка дала его. Сейчас он на полпути ко Второму утесу. Его ожидают здесь к концу дня.

— Ты его ждал?

— Вовсе нет. Не имею ни малейшего представления, зачем он приехал. Он здесь пишет, что должен немедленно встретиться со мной, но не объясняет почему.

Почему-то мне кажется, что новость, ради которой он проделал путешествие через полпланеты с такой быстротой, не сулит мне никакой радости.

Лицо Деккерета, еще недавно такое открытое и юное, теперь стало суровым, а манеры — более сдержанными и спокойными. Со времени первой встречи с ним Престимиона в Норморке Деккерет без конца путешествовал по всей планете, и теперь, хотя вид у него был неважный, измученный лихорадочно поспешным переездом, когда он вошел к Престимиону и приветствовал его, от него веяло силой и целеустремленностью.

— Я привез вам привет от Верховного канцлера Септаха Мелайна и от Великого адмирала Гиялориса, милорд, — так он начал разговор. — Они просили меня сказать вам, что получили сведения от Акбалика из города Стойен насчет Дантирии Самбайла и что они начали подготовку к военным действиям и ждут ваших прямых указаний.

— Хорошо. Я ничего иного и не ожидал.

— Значит, вам тоже известно местонахождение прокуратора?

— Известие от Акбалика пришло ко мне только сегодня утром. Я готовлю приказ, чтобы отправить его в Замок.

— События развиваются дальше, ваша светлость.

Барджазиды сбежали и сейчас направляются к Стоейнзару, чтобы предложить свои услуги Дантирии Самбайлу. Они взяли с собой устройство для управления мыслями.

— Что? Но они были в подземелье! Неужели это место так похоже на сито, что любой может выйти из него, всего лишь шевельнув пальцем? Любой, кроме меня, по-видимому, — про себя добавил Престимион, вспомнив собственное нелегкое заключение.

— Их некоторое время назад выпустили из подземелья, милорд. Они жили как свободные люди в северном крыле Замка.

— Как это случилось?

— Ну, милорд, очевидно, это произошло так…

Престимион слушал рассказ Деккерета, и его все больше охватывало изумление и отчаяние.

Маленький человечек с бегающими глазами, Венгенар Барджазид, в дни, предшествующие гражданской войне, жил в Замке и служил герцогу Свору. Во время своего заключения в туннелях Сангамора он каким-то образом установил контакт с другим соратником покойного герцога, который изготовил поддельные документы, приказывающие освободить Барджазида и его сына из туннелей Сангамора и перевести в скромные комнаты в одном из жилых секторов Замка.

По-видимому, целесообразность такого перевода ни у кого не вызвала сомнений. Барджазиды без труда вышли из туннелей. Месяц или больше они жили тихо в своих новых комнатах, не привлекая к себе внимания. А в один прекрасный день обнаружилось, что они ухитрились не только подготовить побег (в прекрасном экипаже, который доставит их, куда они пожелают), но даже захватили с собой весь набор устройств для управления мыслями и моделей, отнятых старшим Барджазидом у вруунского мага Талнапа Зелифора в то время, когда он, Барджазид, сопровождал мага в ссылку на Сувраэль.

Престимион провел рукой по лицу и выругался себе под нос.

— И они поехали к Дантирии Самбайлу? Откуда это может быть известно? Они оставили в своей комнате объяснительную записку?

— Нет, милорд. Конечно, нет, — Деккерет выдавил из себя мрачную ухмылку. — Но после их исчезновения провели расследование и разоблачили их сообщника, и его светлость принц Навигорн подверг этого человека допросу с пристрастием. С очень большим пристрастием, милорд. Принца Навигорна все это происшествие крайне расстроило.

— Могу себе представить, — сухо ответил Престимион.

— И из этого допроса узнали, милорд, что этот сообщник — его звали Мортейл Дикаан, милорд…

— Звали?

— К несчастью, он не выдержал допроса, — ответил Деккерет.

— Вот как!

— Этот сообщник, ваша светлость, завладел одним из волшебных устройств из хранилища. Он принес его Барджазиду в туннели Сангамора. А Барджазид использовал его для того, чтобы заставить всех поверить в подлинность предъявляемых им бумаг. Тем же способом он приказал предоставить в его распоряжение один из экипажей Замка, когда был готов отправиться на юг.

— Значит, это его устройство, — похоронным тоном спросил Престимион, — обладает абсолютно неотразимой силой? И оно делает любого, кто его носит, способным заставить всех встречных выполнять его приказания?

— Не совсем так, милорд. Но оно необычайно мощное. Я сам ощутил его силу, милорд, в Сувраэле, в месте под названием пустыня Похищенных Снов. Ее так назвали потому, что там скрывался Барджазид, он проникал в мозг путешественников и менял их мысленное восприятие таким образом, что они уже не могли отличить истину от обмана, иллюзию от реальности.

Я все это объяснил леди Вараиль, милорд. Рассказал ей, как на собственном опыте испытал воздействие этого устройства, путешествуя по пустыне с Барджазидом, и объяснил его потенциальную опасность.

— Это правда, Престимион. Ты должен помнить, я пыталась рассказать тебе эту историю в тот день, когда ты вернулся из поездки в Малдемар, но ты был так занят, конечно, планами поездки на Остров…

Престимион поморщился. Это правда. Он даже не дал себе труда самому расспросить Деккерета о том, что случилось с ним на Сувраэле. Быстро отмел в сторону всю эту историю, отложил рассказ Деккерета для будущего рассмотрения и потом ни разу о нем не вспомнил.

Машина, которая управляет мыслями! И Барджазид сейчас едет, чтобы отдать ее Дантирии Самбайлу.

Еще одна ужасная ошибка его правления, которое уже и так буквально пестрит ими. Корональ, подумал он, не должен позволять себе спать из страха, что планету поразит катастрофа, если он закроет глаза хоть на секунду. Интересно, подумал Престимион, как удавалось Конфалюму удерживать все в равновесии в течение более сорока лет? Но, конечно, Конфалюму не пришлось иметь дела с гражданской войной и ее последствиями, а Дантирия Самбайл, да унесут его душу демоны, предпочел дождаться конца правления Конфалюма, чтобы заварить кашу.

Он бросил взгляд на Деккерета. Парень смотрел на него с уважением, граничащим с преклонением. Кажется, Деккерет и не подозревал о том, что мозг короналя кипит от смущения и горького раскаяния.

— Опиши мне в подробностях, — попросил Престимион, — что именно машина Барджазида могла сделать с твоими мыслями.

Деккерет неуверенно взглянул на Вараиль. Та ответила решительным кивком.

Еще секунду поколебавшись, он ответил Престимиону:

— Сначала это был просто кошмарный сон, Я подумал, что меня призывает Хозяйка, и это было прекрасно; но когда я побежал к ней, она исчезла, а я остался, и теперь смотрел вниз, в кратер потухшего вулкана. Один человек не может ощутить реальную силу сна другого человека, не так ли, милорд? Нужно испытать это самому. Я могу описать это, как кошмарный сон, и вам покажется, что вы поняли, припомнив некоторые собственные плохие сны. Но никто не может понять, насколько ужасным был сон другого человека. Но все же, говорю вам, милорд, это было самое ужасное испытание. Я чувствовал чье-то вторжение, насилие, проникновение.

Барджазид знал, что произошло. Он пытался расспрашивать меня после, выуживать подробности моего сна.

Он проводил эксперименты над мозгом людей, знаете ли: испытывал свое оборудование, милорд.

— Значит, вот как? Он послал тебе кошмарный сон?

— Если бы дело было лишь в этом, милорд. Но плохой сон был всего лишь началом. Когда я уснул в следующий раз, мне снова приснился сон. Там была та женщина, которую я встретил в Толагае, она служила у понтифекса. Она явилась ко мне во сне; мы оба были обнаженными, она вела меня по красивому саду. Должен сказать, что в Толагае мы с этой женщиной некоторое время были любовниками. Поэтому я радостью последовал за ней. Но тут снова все изменилось, и сад превратился в ужасающую пустыню, где прятались призрачные тени, и я подумал, что погибну там от жары и муравьев, которые начали меня жалить. Но тут я проснулся и увидел, что Барджазид заставил меня уйти во сне далеко от лагеря. Я заблудился в пустыне в самое плохое время дня, голый, вдали от людей, без воды, обожженный и распухший от жары. Вруун, который ехал с нами, нашел меня и спас, иначе я бы погиб. Я не лунатик, милорд. Это проделал Барджазид. Он отдал мне приказ встать и идти во сне, и я встал. И пошел.

Престимион нахмурился и теребил нижнюю губу, но жестом велел Деккерету продолжать. Он был уверен, что это еще далеко не все.

— Затем, милорд, третий сон. В Граничье Кинтора, когда я охотился на ститмоев вместе с принцем Акбаликом, я совершил ужасный грех. С нами были проводники, люди из Граничья, и мою проводницу сбил с ног ститмой, которого я преследовал, но я был так увлечен охотой, что оставил ее лежать там, где она упала, и побежал за животным. А когда я вернулся много позднее, то обнаружил, что ее убил и частично съел какой-то зверь, питающийся падалью.

— Так вот как это было, — сказал Престимион.

— Что именно, милорд?

— То, что ты сделал. Вот почему ты отправился в Сувраэль. Акбалик писал нам, будто ты что-то такое совершил в Кинторе, чего очень стыдишься, и отправился в Сувраэль в надежде испытать там тяжкие страдания, чтобы искупить этот грех.

Деккерет залился краской.

— Я бы не хотел обсуждать это. Но вы просили меня рассказать вам, как машина Барджазида подействовала на мой мозг. С ее помощью он проник в него, милорд, обнаружил там историю охоты на ститмоев, и заставил меня снова пережить ее. Только мне было в десять раз больнее, чем в действительности, потому что на этот раз я все время знал, что должно произойти, но не мог предотвратить это. В кульминационный момент сна Барджазид оказался вместе со мной в заснеженном лесу и стал расспрашивать меня, почему я бросил охотницу ради погони за ститмоем. Он желал знать все подробности, что я чувствовал, когда поставил удовольствие от охоты выше человеческой жизни, было ли мне стыдно и как я собираюсь справиться с чувством вины. И я ответил ему во сне: «Разве ты мой судья?» А он ответил: «Конечно. Видишь мое лицо?» И он снял с себя лицо, как человек снимает маску, а под ним оказалось другое лицо, насмешливое, смеющееся, и это лицо было моим собственным, милорд. Это лицо было моим.

Он сильно сгорбился и отвел глаза. Казалось, его даже сейчас приводит в, ужас одно воспоминание об этом.

— Вы не рассказывали мне такие подробности, когда в первый раз излагали эту историю, — заметила Вараиль. — О женщине, об охоте, о маске…

— Нет, миледи. Я думал, что говорить об этом слишком страшно. Но ведь меня попросил корональ, и я…

— Да, попросил, — сказал Престимион. — Что произошло потом?

— Я проснулся. Мне было очень больно. Увидел Барджазида, который еще держал в руках свою машину. Схватил его, вырвал у него признание, сказал ему, что арестую его и отвезу назад в Замок, чтобы вы обо всем узнали.

— Но я был слишком занят другими делами и не стал слушать, — сказал Престимион. — А теперь Барджазид вот-вот передаст эту штуку Дантирии Самбайлу.

— Я все объяснил лорду Септаху Мелайну, милорд.

Он отдал приказ перехватить Барджазида и его сына, если удастся.

— Вот именно! Если удастся. Но ведь в его распоряжении машина, которая позволяет ему изменять реальность. Он пройдет сквозь патрульные кордоны, как вышел из туннелей, а затем из самого Замка.

Престимион встал.

— Пойдемте со мной, вы оба. Думаю, мне стоит обсудить это дело с матерью.

Леди Терисса, сидя за своим письменным столом в маленьком личном кабинете, в мрачном молчании слушала Престимиона, который коротко пересказал ей историю Деккерета. Даже когда он закончил, она еще какое-то время молчала.

Потом сказала:

— Это реальная опасность, Престимион.

— Да, я понимаю.

— Он уже присоединился к войскам прокуратора?

— У меня нет способа это выяснить. Но я полагаю, что еще нет. Даже с помощью этого дьявольского устройства ему все же нелегко будет пробраться сквозь Каджит-Кабулон и найти Дантирию Самбайла на побережье Стойена.

— Думаю, ты прав. Вероятно, он еще не доехал.

Если бы он уже добрался до Дантирии Самбайла, он бы начал использовать машину, чтобы увеличить эпидемию безумия. Мы бы услышали, что целые города сходят с ума, тебе не кажется?

— Я в этом уверен, — сказал Деккерет, который стоял в сторонке, явно полный священного трепета от того, что находится в самом сокровенном святилище Хозяйки Острова. Произнеся эти слова, он был поражен собственной смелостью, тем, что открыл рот без приказа в присутствии двух из трех властителей Планеты, и даже слегка втянул голову в плечи, словно хотел скрыться от взглядов. Но леди Терисса улыбнулась и знаком велела ему продолжать, и он продолжил:

— Я мало знаю о прокураторе, но слышал о нем только плохое, а вот Барджазида знаю очень хорошо.

Думаю, он способен использовать машину так, как того захочет Дантирия Самбайл.

— Но действительно ли она обладает такой силой, как ты говоришь? У нас здесь, на Острове, есть устройства, которые могут очень глубоко проникать в мозг.

Но ни одного такого, которое может заставить человека встать во сне и уйти в смертельно опасную пустыню.

Или превратить один сон в другой.

— Тот, который ты мне позволила испытать, мама, тот серебряный обруч, когда мы пили вино толкователей снов, — это самый мощный прибор, который здесь есть?

— Нет, — ответила леди Терисса. — Есть и более мощные, которые не только способны установить контакт с мозгом, но и передать в него послание. Я не посмела позволить тебе испытать на себе их силу: чтобы ими пользоваться, требуется месяцы подготовки. Но даже эти приборы не такие мощные, как то устройство, которое, по-видимому, использует Барджазид.

— Вы пользовались приборами Острова? — спросил Деккерет у Престимиона. — Расскажите мне, как это было, милорд!

— Как это было, — задумчиво повторил Престимион. Он унесся мыслями назад, в то странное путешествие, и почувствовал, как на него нахлынули воспоминания. — Как это было. Ох, Деккерет, это возвращает нас к той самой проблеме, о которой ты говорил: никто не может почувствовать в полной мере силу сна другого человека. Единственный способ это сделать — надеть этот обруч самому.

— Но все равно, расскажите мне, милорд. Прошу вас.

Престимион уставился куда-то вдаль, словно смотрел сквозь стены Внутреннего храма, через три утеса Острова, в раскинувшееся вокруг него море, сверкающее золотом под полуденным солнцем. И сказал очень тихо:

— Это все равно что быть Божеством, Деккерет. Это дало мне возможность установить мысленную связь с миллионами людей одновременно. Позволило мне присутствовать одновременно во всех местах Маджипура. Точно так же, как атмосфера есть одновременно повсюду, как погода, как гравитация.

Его глаза превратились в щелочки. Комната, мать, жена, Деккерет — все исчезло из поля его зрения. Ему казалось, что он слышит шум налетевшего ветра. На одно головокружительное мгновение он вообразил, что на голове у него снова обруч, что он снова взлетает вверх и летит вперед, поднимается выше самой Горы, расширяется до необъятных размеров планеты и сам приобретает такие же невероятные размеры. Что он прикасается к рассудку тысяч, сотен тысяч, миллионов и миллиардов людей, к рассудку здоровых и несчастных, больных обитателей планеты, что проникает в их мысли, помогает здесь словом, там лаской, несет им утешение от благословенной Хозяйки, целительную силу Острова.

Все в комнате теперь смотрели на него. Он осознал, что впал в странное состояние, его сознание унеслось куда-то далеко, прочь от стоящих перед ним людей.

Прошло еще несколько мгновений, пока он почувствовал, что окончательно вернулся к ним.

Потом он сказал Деккерету:

— Вот что я узнал, когда надел этот обруч: когда Хозяйка выполняет свои обязанности, она перестает быть обычным человеческим существом и становится силой природы — она обладает Властью, подлинной Властью, какая неведома ни короналю, ни понтифексу, всего лишь избранным монархам. Я не говорил тебе этого, мама. Но в тот день, когда я надел обруч, я ясно понял, и теперь мне этого никогда не забыть, какую важную функцию ты выполняешь на планете. И теперь я понимаю, насколько изменилась твоя жизнь, когда ты стала Хозяйкой Острова.

— Но все же, — настаивал Деккерет, — когда вы путешествовали вокруг света с помощью волшебной силы обруча, не придумали ли вы какой-нибудь способ внедрять сны в головы людей? Или получить над ними такую власть, чтобы они автоматически подчинялись вашим приказам?

— Нет. — Престимион повернулся к Хозяйке. — Мама? — Та покачала головой.

— Все обстоит так, как я сказала: я могу посылать сны, но не приказы. Даже с помощью наших самых мощных приборов.

Деккерет мрачно кивнул головой.

— Тогда то, чем обладает Барджазид и что он собирается отдать Дантирии Самбайлу, — это самое смертельно опасное оружие в мире, милорд. И если этих двоих не остановить, они уничтожат мир на планете.

Вот почему я привез свое сообщение лично, милорд, а не использовал обычные каналы связи. Потому что человек, не испытавший силу устройства Барджазида, не может понять таящуюся в нем угрозу. А я единственный, кто прошел через это и выжил, чтобы обо всем рассказать.

9

Из своего кабинета высоко над набережной Стойена Акбалик наблюдал за прибытием королевского флота. Три быстрых корабля под знаменем короналя и знаменем Хозяйки Острова.

— Мне следует спуститься вниз и ждать на пирсе, когда они высадятся, — сказал он. — Я пойду туда. Я должен.

— Ваша нога, милорд… — возразил Одриан Кестивонт.

— Будь проклята эта нога! Это не оправдание! Корональ прибывает, а с ним Хозяйка. Мое место на пирсе!

— По крайней мере, позвольте мне сменить повязку, милорд, — мягко сказал маленький вруун. — На это не уйдет много времени.

Это был разумный совет. Акбалик сел на табурет возле окна и позволил врууну заняться поврежденной лодыжкой. Кестивонт ловко снял вчерашнюю повязку, его щупальца мелькали так быстро, что Акбалик едва мог уследить за их движениями. Открылась вспухшая, красная рана. Она выглядела хуже, чем прежде: нога вокруг раздулась, и опухоль все разрасталась, несмотря на лекарства. Кестивонт промыл ее какой-то прохладной и слегка вяжущей бледно-голубой жидкостью, осторожно пощупал воспаленное место вокруг раны кончиком щупальца, очень осторожно раздвинул края раны и заглянул внутрь.

Акбалик зашипел от боли.

— Больно.

— Прошу прощения, принц Акбалик. Мне необходимо посмотреть…

— Не вывелись ли там малютки-крабы?

— Я вам уже объяснял, милорд, маловероятно, чтобы тот, что вас укусил, был достаточно взрослым…

— Ай! Ради всего святого, Кестивонт! Просто смени повязку и прекрати тыкать в нее, ладно? Ты меня мучаешь.

Вруун снова извинился и склонился над раной. Акбалик теперь не мог видеть, что делает маленькое создание, но по крайней мере боли было меньше, чем минуту назад. Может быть, он излучал какие-то невидимые чары своими извивающимися щупальцами, вруунское целебное заклинание? Возможно. И щепотку сушеных трав, и еще немного этой прохладной голубой жидкости. Потом чистую повязку. Да, так стало лучше. Во всяком случае на время. Мгновенное облегчение после мучительной, пульсирующей, обжигающей боли, после тошнотворного ощущения, будто тонкие щупальца инфекции и разложения скользят по скрытым проходам в его ноге, тянутся вверх, к паху, к животу и в конце концов к самому сердцу.

— Все готово, — сказал Кестивонт. Акбалик встал.

Он осторожно перенес вес на поврежденную ногу, слегка поморщился, у него перехватило дыхание.

Острая боль пронзила всю левую сторону тела до шеи, даже до щеки, а потом достигла челюсти и зубов. В тысячный раз он увидел огромного пурпурного болотного краба, уродливую куполообразную тварь с выпученными глазами размером с половину экипажа, который угрожающе поднялся из песчаного отвала перед ним. Увидел самого себя, когда он ловко увернулся от чудовища, самодовольно радуясь своей быстрой реакции, тому, что так быстро ушел от опасности, и совершенно не заметил другого, гораздо менее крупного краба, не больше его ладони, который из своего укрытия в гуще куста с цветами-вонючками коварно вцепился ему в ногу острой, как бритва, клешней…

— Трость, — сказал он. — Где моя проклятая трость?

Они уже практически в порту!

Вруун указал ему на палку, прислоненную к стене у двери на своем обычном месте. Акбалик, хромая, подошел, взял ее и вышел. Добравшись до первого этажа, он остановился, глядя на яркий солнечный свет, глубоко вздохнул и собрался с силами. Ему не хотелось выглядеть калекой. Корональ рассчитывал на него. Нуждался в нем.

От двери таможни, где Акбалик устроил себе кабинет, до ворот пирса нужно было пройти не больше пятидесяти ярдов по широкой, мощеной площади. Акбалик двигался медленно, осторожно, крепко сжимая ручку трости. Сегодня это расстояние показалось ему не меньше пятидесяти миль.

На полпути к цели он почувствовал в воздухе острый запах дыма. Он посмотрел на север и увидел клубящуюся черную полоску, поднимающуюся в безоблачное небо, затем, повыше, маленький красный язык пламени, который лизал небольшое здание, стоящее на вершине кирпичного пьедестала, высотой по крайней мере в шестьдесят футов. Теперь он услышал вой сирен. Значит, сумасшедшие опять взялись за свое, подумал Акбалик, это первый пожар за три-четыре дня.

И выбрали именно сегодняшний день, именно тот момент, когда причаливает корабль короналя!

Шеренга хьортов-таможенников выстроилась поперек прохода на пристань, загораживая дорогу. Акбалик не стал трудиться и предъявлять документы, ой просто нахмурился и резким взмахом руки отстранил их с дороги. Даже не взглянув в их сторону, он захромал вперед, к пирсу номер сорок четыре, королевскому пирсу, украшенному ради такого случая зелеными с золотом флагами.

Да, три корабля, большой крейсер «Лорд Хостирин» и два сопровождающих. Почетный караул короналя спустился по трапу и строился вдоль пирса. Небольшая группка людей мэра Банникапа расположилась прямо перед ними, готовясь приветствовать прибывших, и сам Банникап стоял среди них.

— Престимион! — радостно кричали они. — Престимион! Лорд Престимион! Да здравствует лорд Престимион! — Обычная песня. Как он, наверное, устал от нее! А вот и он сам, у поручней, а рядом с ним Вараиль и леди Терисса немного в стороне от них, слева, полускрытая за спиной сына. Позади них Акбалик заметил возвышающуюся в тени высокую фигуру двухголового мага Престимиона, Мондиганд-Климда. Какая ирония, подумал Акбалик, в том, что Престимион, который совсем не верил в магию, теперь уже никуда не ездит без этого мага из су-сухирисов.

К изумлению Акбалика, рядом с леди Вараиль стоял молодой Деккерет. Вот это сюрприз! Что делает Деккерет на борту корабля, приплывшего с Острова? Разве он не должен все еще находиться в Сувраэле, стремясь заработать в суровой, жаркой пустыне прощение Верховного Божества за гибель по его вине женщины-проводника? Или, что более вероятно, ему следовало уже вернуться в Замок?

Но может быть, в Сувраэле ему не удалось в достаточной степени искупить вину, понести наказание, к которому он так отчаянно стремился, когда Акбалик в последний раз видел его в Зимроэле, и этот странный душевный голод заставил парня уехать с мрачного южного континента в святилище доброй Хозяйки, чтобы подлечить свою душу. А там его встретил Престимион и теперь везет обратно. Да, решил Акбалик, наверное, так и есть.

Он поспешно прошел вперед, все время морщась, так как быстрые движения снова вызвали у него боль.

Пробравшись к центру причала, он занял позицию перед почетным караулом. Это город Банникапа, но лорд Престимион прибыл сюда по просьбе Акбалика, и Акбалик хотел покончить с официальными церемониями как можно быстрее. У него уже почти иссякло терпение, да еще эта обжигающая боль в ноге, не оставляющая его ни на минуту — Ваша светлость! — позвал он. — Ваша светлость!

Корональ заметил его и помахал рукой. Акбалик ответил ему знаком Горящей Звезды. А затем, когда ему стало лучше видно Хозяйку, он приветствовал ее особым почтительным жестом. Гости начали спускаться на пирс. Мэр Банникап вышел вперед, его челюсти уже двигались, готовясь произнести приветственную речь, но Акбалик остановил его колючим взглядом и первым подошел к короналю.

Престимион протянул руки, чтобы обнять его. Акбалик не знал, куда девать трость, он зажал ее под мышкой и неловко прижал к боку, отвечая на объятия короналя.

— Что это такое? — спросил Престимион.

Акбалик постарался ответить небрежно.

— Немного поранил ногу, милорд. Ничего серьезного, но досадно. Нам нужно обсудить много гораздо более важных вопросов.

— Да, — согласился Престимион, — как только я покончу с этими глупыми формальностями. — Он быстрым кивком головы указал на Банникапа и подмигнул.