Лилия Шитенбург

Алан Рикман. Творческая биография

© 2021 Лилия Шитенбург

© 2021 Центр культуры и просвещения «Сеанс»

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

* * *

главное

кинозлодей

сразу взрослый. отучившись на графического дизайнера, рикман несколько лет проработал по специальности, перед тем как наудачу отправить просьбу о прослушивании в королевскую академию драматического искусства и стать актером. в знаменитой королевской шекспировской компании он дебютировал в 32; настоящий успех пришел, когда ему было за сорок.





секс-символ

титулованный кинозлодей. роли ганса грубера в «крепком орешке» и шерифа ноттингемского в фильме «робин гуд – принц воров» – персонажей отталкивающих и притягательных одновременно – обеспечили ему постоянные места в списках злодеев всех времен. остается воображать, что случилось бы, если бы ему все-таки дали сыграть ганнибала лектера в «молчании ягнят», – рикман был вторым кандидатом после хопкинса. сам он беспроигрышного злодейского амплуа сторонился, старался выбирать такие характеры, которых еще не играл, и в каждом, даже самом беспощадном, искал уязвимое место.

гражданин



секс-символ для интеллектуалов. сыграв в «опасных связях» на бродвее виконта де вальмона, он начал получать горы писем: тысячи благоразумных представительниц среднего класса поддались его холодному магнетизму. возраст и внешность, не подходящие под стандарты глянцевых журналов, тут нисколько не мешали; его типаж – это непоколебимый manly man, – не альфа-самец в схватке с бета-самцами, но изначально и навсегда воцарившийся настоящий мужчина.



наставник

искусство быть несерьезным. несмотря на меланхоличный образ, рикман не лишен юмора и самоиронии, что позволило сыграть в комедиях «догма» и «в поисках галактики».



гражданин-актер, актер-человек. сын фабричного рабочего, он не скрывал своих симпатий к партии лейбористов; его жена даже баллотировалась от вигов в парламент – то немногое, что известно об их семейной жизни. возможно, именно чувство социальной справедливости делало его отзывчивым партнером по работе и добрым наставником.

голос

ни разу не номинировался на «оскар».



по прозвищу «голос». классическое английское произношение, гипнотический баритон и томная манера речи, приобретенная из-за врожденной особенности нижней челюсти, стали его визитной карточкой. темп и тембр, интонация и дикция – признаны близкими к идеальным, что даже было подтверждено исследованием британских ученых. его голосом говорит грустный робот марвин из «автостопом по галактике» и один из автомобильных навигаторов. его голос пережил тело – уже после смерти в прокат вышло продолжение «алисы в стране чудес», где из зазеркалья звучала его речь.





кумир

рикман навсегда. после роли профессора снейпа в саге о гарри поттере актер превратился в объект зрительского культа. через несколько дней после его смерти акции памяти прошли в россии и сша: сотни людей вышли на улицы и подняли зажженные «волшебные палочки»; в лондоне поклонники пришли почтить его на вокзал кингс-кросс к платформе № 9 ¾.

избранная фильмография

1982. барчестерские хроники. реж. дэвид гайлз

первая заметная роль. появившись в третьей серии, алан рикман в роли обадия слоупа – расчетливого интригана, пробившегося из городских трущоб в высокие церковные круги благодаря покровительству авторитетной дамы, – затмил звездный дуэт дональда плезенса и найджела хоторна.



1990. «верно, безумно, глубоко». реж. энтони мингелла

капризный и простуженный призрак джейми возвращается к любимой жене. фильм, который называли «„привидением“ для умников», дает возможность увидеть дуэт рикмана и джульет стивенсон, которые вместе играли в rsc.



1991. «робин гуд – принц воров». реж. кевин рейнольдс

рикман дважды отказался от роли и согласился, лишь когда ему пообещали полную свободу в работе над персонажем. в итоге его шериф ноттингемский – социопат с манерами малолетнего хулигана в теле взрослого мужчины – чуть не «украл фильм» у робина гуда в исполнении кевина костнера.



1994. «месмер». реж. роджер споттисвуд

первая заглавная роль в кино. кто как не рикман, чью игру награждали эпитетом mesmerizing («завораживающий»), должен был сыграть человека, от фамилии которого происходит это слово. история врача-гипнотизера франца антона месмера дала рикману возможность показать фирменное сочетание эротизма и деликатности.



1995. «разум и чувства». реж. энг ли

увенчанная множеством наград экранизация романа джейн остин. полковник брэндон алана рикмана – образцовый рыцарь без страха и упрека.



1996. «распутин». реж. ули эдель

кто-то из критиков, анализируя загадочный образ алана рикмана, сказал, что он похож на русского. и один раз рикману действительно довелось сыграть нашего соотечественника. играя распутина, рикман постарался не давать оценку своему персонажу, потому что его история известна нам со слов его врагов. за эту роль рикман получил «золотой глобус» и «эмми».



1999. «в поисках галактики»

комедия о звезде фантастического телесериала, мечтающей сыграть ричарда III. рикман еще раз (после «ужасно большого приключения») играет актера, что позволяет ему продемонстрировать свое отношение к особенностям его профессии. прекрасное доказательство, что самоиронии у него было в достатке.



2010–2011. «гарри поттер и дары смерти»

за раздраженностью и сарказмом одного из самых любимых персонажей саги в ее завершающей главе проступает заботливый наставник и бесстрашный защитник. сочетание амплуа злодея и амплуа учителя с волшебным магнетизмом и мягкой добротой рикмана сделало его идеальным исполнителем роли снейпа.



2013. cbgb. реж. рэнделл миллер

фильм о нью-йоркском клубе cbgb – месте рождения панк-рока. алан рикман играет директора клуба хилли кристала – флегматичного философа из тех, что никого не хотят победить.



2014. «версальский роман». реж. алан рикман

рикман, которого трудно заподозрить в симпатиях к монархии или французской аристократии, играет людовика XIV как человека, исполненного искренней нежности, отеческого тепла и любви, а сады версаля уподобляет эдему.

избранная библиография

морин патон. «алан рикман: неавторизованная биография» (maureen paton. alan rickman: the unauthorized biography. 1997, 2012). сам рикман и его ближний круг, как следует из названия книги, в работе над ней не участвовали; поклонники актера разругали ее за неувлекательность и неточность. но, как ни крути, на данный момент это издание – единственная подробная биография алана рикмана, содержащая свидетельства работавших с ним людей и фрагменты рецензий.

алан рикман. «о жаке» (alan rickman. on jaques // players of shakespeare. vol. 2. 1988). это эссе – единственная прижизненная публикация за авторством рикмана. как будто пытаясь объясниться перед критиками за его трактовку жака из «как вам это понравится», рикман разбирает текст шекспировской пьесы и рассказывает о процессе работы над персонажем. «я хотел создать образ жака-импровизатора, а в результате другие актеры не знали, с какой стороны я выйду на сцену».

энтони мингелла. «верно, безумно, глубоко» (anthony minghella. truly, madly, deeply // my first movie: twenty celebrated directors talk about their first film. 2000). режиссер энтони мингелла – о начале кинокарьеры и дебютном фильме с рикманом в главной роли.



{ар}хив (the {ar}chive. wordswithalan.wordpress.com). будучи актером, за свою карьеру рикман дал множество интервью; полторы сотни из них бережно хранятся на этом сайте. например, здесь можно найти воспоминания эммы томпсон о съемках в фильме «зимний гость» (chilly scenes of winter guest), беседу рикмана с design observer о его работе в качестве дизайнера или статью 1984 года из театрального журнала drama о двух начинающих актерах: рикмане и кеннете брана (waiting for the renaissance of the actor).



алан рикман. «безумно, глубоко» (alan rickman. madly deeply. 2022). с 1993-го до смерти в 2016-м алан рикман вел дневник. в нем он кратко фиксировал происходящее и свои «будничные, едкие и откровенные» наблюдения о жизни, работе, политике, друзьях и коллегах. двадцать шесть ежедневников с телеграфными заметками рикмана выпустили под одной обложкой с предисловием эммы томпсон и послесловием его жены римы хортон.



алан рикман. 1964



начало

Алан Рикман родился в 1946 году в Лондоне, в районе Хаммерсмит, отец – рабочий на фабрике, мать – домохозяйка, в семье еще трое детей – два брата и сестра. Когда Алану было восемь лет, отец скоропостижно умер от рака, и мать, которой пришлось в одиночку поднимать четверых маленьких детей, устроилась работать на почту. Тут можно было бы представить себе тяжелое нищее детство будущей голливудской звезды (с последующим преодолением трудностей, необходимых для настоящей «истории успеха»), но это не голливудский сюжет, а вполне английский: мальчик ходит в обычную школу, где обучение, однако, ведется по системе Монтессори (развивающей творческие навыки), и в одиннадцать лет выигрывает стипендию в знаменитой престижной школе Латимер (ее же заканчивал Хью Грант, к примеру).

В Латимер (тогда еще предназначенной исключительно для мальчиков), помимо всего прочего, его серьезно учат рисованию и всячески приветствуют очевидные способности по классу театра и драмы. Так что едва начавшаяся биография Алана Рикмана открывается ролью Волумнии в шекспировском «Кориолане» – женская «возрастная» роль в таких случаях означает, что юный актер талантлив, бесстрашен и обладает чувством юмора (впрочем, Джульетту Пола Скофилда превзойти нелегко). В списке школьных ролей обращает на себя внимание некто Grusha – шестнадцатилетний Рикман блистал в роли самоотверженной приемной матери потерянного Мишико в брехтовском «Кавказском меловом круге» задолго до того, как встретил Роберта Стуруа. Обучению в Латимер Алан Рикман обязан и своим классическим английским произношением, не позволяющим догадаться о его кельтских корнях и пролетарском происхождении.

Как бы то ни было, окончив школу, Рикман не стал делать ставку на театральную карьеру – это казалось слишком несерьезным и непрактичным (семья жила трудно, надо было уметь зарабатывать на хлеб). Вместо этого он поступил в Колледж искусства и дизайна в Челси, где познакомился со своей будущей многолетней спутницей, а впоследствии и женой Римой Хортон; потом год проучился в Королевском колледже искусства (помимо способностей к дизайну, у Рикмана был еще и каллиграфический почерк). Став, как и его старший брат, графическим дизайнером, Алан Рикман вместе с несколькими друзьями открыл в Сохо собственную студию под названием «Граффити», дела в которой шли вроде бы неплохо – целых три года. Но актерство он не оставил, продолжая выступать в любительских спектаклях с группой друзей-энтузиастов. (Алана Рикмана, чей «тяжелый характер» и фирменная отчужденность нередко обескураживали малознакомых или просто маловосприимчивых людей, на самом деле всегда окружали преданные друзья, и он обычно был центром и вдохновителем всей компании – это важная деталь его личной и творческой биографии.) Для самодеятельности репертуар был довольно впечатляющим: играли Шекспира, Артура Миллера, современные пьесы, впрочем, без смелого ревю под названием «Оргия в семействе Борджиа» дело тоже не обошлось – это все-таки свингующий Лондон (правда, уже на самом излете).

…и еще одно начало

В общем, жизнь, похоже, налаживалась, и в какой-то момент она наладилась до такой степени, что Алан Рикман решил бросить кажущуюся надежной карьеру, рискнуть всем и в последний раз попытать счастья в актерской профессии. Написал письмо в Королевскую академию драматического искусства (Royal Academy of Dramatic Art – RADA) с просьбой о прослушивании, прочел там монолог Ричарда III (он, безусловно, знал свои сильные стороны) и был принят. Прошел двухгодичный курс обучения в RADA, за время учебы завоевав несколько разнокалиберных локальных наград – прежде всего за роль пастора Мандерса в «Привидениях» Ибсена (остается лишь пожалеть о том, что Рикман в итоге сыграл всего две ибсеновские роли). Пока учился, подрабатывал, служа костюмером у самого Ральфа Ричардсона и Найджела Хоторна. В RADA Рикман успел сыграть Войницкого в «Дяде Ване», Кривого Зоба в «На дне», а последней его тамошней серьезной победой стал шекспировский Анджело в «Мере за меру» (харизматичный, коварный и лицемерный наместник герцога, карающий чужие пороки, чтобы скрывать свои. Надо полагать, что некоторые аспекты дарования молодого актера не были секретом для его педагогов).



«шерлок холмс». питер фараго. birmingham repertory theatre. 1976



из бирмингема в шеффилд, из шеффилда в бирмингем

Однако превосходно проведенные годы в Королевской академии – еще не гарантия успешной профессиональной карьеры. Несколько лет Алану Рикману пришлось скитаться по маленьким лондонским и провинциальным театрам: в 1975-м он присоединился к Library Theatre Company в Манчестере, где служил не только актером, но и помрежем (блеснул там в роли Инквизитора в «Святой Иоанне» Бернарда Шоу, а вот помрежем, говорят, был так себе). Потом был лестерский театр Haymarket и шеффилдский Crucible (где ему довелось сыграть Нижинского, но главное – своего первого Жака-меланхолика в шекспировской комедии «Как вам это понравится»). В бристольском Old Vic Рикман начинает Лаэртом и продолжает Мамашей Убю. В Бирмингеме играет Шерлока Холмса и имеет определенный успех, впрочем, некоторых критиков раздражает высокомерная ухмылка, которая не сходит с лица актера в этой роли и которая по стандартам 1976 года кажется им совсем неподходящей для великого детектива и солидного джентльмена (не всем дано предсказывать будущее классических персонажей). Немало претензий у них и к исполнителю роли Мориарти – тех, кого не устраивал молодой Алан Рикман, ничуть не более устраивал и молодой Дэвид Суше. И, наконец, в 1978 году Алан Рикман принимает решение вступить в знаменитую труппу Королевской шекспировской компании (Royal Shakespeare Company – RSC) в Стрэтфорде-на-Эйвоне.

Казалось бы, «конец – делу венец», как сказал Уильям Шекспир. Легендарная RSC (тогда под совместным руководством Тревора Нанна и Терри Хэндса) – театр, о котором можно только мечтать. Но для Рикмана, похоже, мечтать о нем было проще, чем в нем служить. Он дебютирует в Стрэтфорде Фердинандом в шекспировской «Буре» – актеру уже 32, для роли идеального романтического влюбленного он кажется слишком взрослым, да и внешность его слишком далека от усредненного образа «прекрасного принца». Несмотря на явный мискастинг, Рикман старается справиться с задачей. Но делает он это единственным известным ему тогда способом: он задает вопросы, пытаясь понять логику действия своего персонажа, построение мизансцены, общий художественный смысл и так далее. Разумеется, так он тормозит ход репетиций и быстро приобретает репутацию актера, который «слишком много думает», то есть такого, с которым трудно работать режиссерам. Рикман проваливается со своим Фердинандом, после чего ему дают лишь совсем незначительные роли. Ему удается постоять на сцене рядом с Аланом Ховардом и Глендой Джексон в «Антонии и Клеопатре» Питера Брука и услышать от гения: «Вы (в смысле – все вы) никогда не будете так хороши, как эта пьеса!», но сам он в этом спектакле выступает в маленькой роли «приверженца». Оставив убийственный афоризм: «Я пришел в этот театр, чтобы общаться со сценическими партнерами, а не лаять на них» (трудно более жестоко заклеймить форсированно-энергичный стиль диалога тогдашней RSC), Алан Рикман покинул Стрэтфорд. Возможно, он предполагал, что навсегда.

И вновь начинается путешествие актера от одного театра к другому. (Среди ролей, которые Рикман не сыграл, хотя был для них создан, наверняка должна значиться роль трагика Несчастливцева из «Леса» Островского: и трудный актерский путь «из Керчи в Вологду, из Вологды в Керчь», где все равно труппы нет, был знаком ему досконально; и полковником он мог обернуться на загляденье; и уж на то, что нынешний театр не игра, а канитель, где «любовник тенор, резонер тенор, комик тенор», он, обладатель знаменитого «авторского» баритона, имел право посетовать как никто.) Снова Ноттингем, Шеффилд, Глазго, Оксфорд, Эдинбург (в фестивальном театре он занят в «Братьях Карамазовых» – этот спектакль был на гастролях в СССР). Где-то в промежутках успевает поиграть в комическом дуэте и поставить комедийное шоу для американской актрисы Руби Уэкс (своей будущей успешной карьерой сольных выступлений она обязана именно Рикману). В 1981-м Алан Рикман приходит в знаменитый лондонский Royal Court и три сезона играет там в современных пьесах и Тригорина в чеховской «Чайке» (в роли Нины – одна из его любимых партнерш и лучших актрис Англии своего поколения Харриет Уолтер). Игру Рикмана называют «бескомпромиссной» – в самоанализе его Тригорин себя не щадит, с выстраданным смирением принимая роль литератора, которому вечно будет «далеко до Толстого».

кража века

В 1982 году Алан Рикман получает первую крупную роль на телевидении в экранизации «Барчестерских хроник» по произведениям Энтони Троллопа. Дебютировал на ВВС он четыре года назад, сыграв Тибальта в образцовой, подчеркнуто хрестоматийной телепостановке «Ромео и Джульетты» (начинающего актера судьба настойчиво подбивает на злодейство, но он пока не находит в нем особого вкуса). Потом неожиданно и коротко блеснул в экранизации «Терезы Ракен»: главному герою, которого играл Брайан Кокс, был нужен слушатель для внутренних монологов, и сценаристы придумали художника по имени Видаль. Рикман удивил режиссера Саймона Лэнгтона, вложив «слишком много души» в крошечную роль.

Лю Цысинь

Воспоминания о прошлом Земли

© О. Глушкова, перевод на русский язык, 2019

© Д. Накамура, перевод на русский язык, 2019

© О. Глушкова, Д. Накамура, перевод на русский язык, 2019

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Задача трех тел

Предисловие переводчика

Прочитав в 2014 году английский перевод романа китайского писателя Лю Цысиня 三体 (пиньинь «саньти», русск. «Задача трех тел»), и особенно после того как эта книга в 2015 году получила премию Хьюго, я загорелась идеей перевести его для русского читателя. Я не знаю китайского языка, поэтому переводила с английского. Времени на это ушло очень много, поскольку до этого я чисто научную фантастику не переводила. Приходилось много общаться со специалистами: китаеведами, физиками, программистами и тому подобное. В процессе написания перевода мне пришлось близко познакомиться и с теорией струн, и со строением Солнца, и с космологией, и с историей Китая (в особенности времен «культурной революции»), и так далее, и тому подобное. Я мучила вопросами всех, кто имел хотя бы отдаленное отношение к Китаю или науке. Меня заставляли двигаться вперед любовь к книге и чисто спортивное упрямство.

Перевод с китайского на английский сделал замечательный американский писатель-фантаст китайского происхождения Кен Лю. Работать с его текстом было удовольствием. В романе довольно много говорится о временах и реалиях «культурной революции», не очень известных в «большом мире», поэтому и сам автор, и Кен Лю снабдили текст значительным количеством совершенно необходимых для понимания текста сносок. Мне, со своей стороны, пришлось тоже внести свою лепту в сноски, поскольку в романе имеется множество научных терминов и фактов, о которых большинство читателей имеет лишь весьма отдаленное представление. Итак, примечания в книге принадлежат трем авторам: самому Лю Цысиню; Кену Лю, переводчику романа на английский язык; и мне, переведшей его на русский язык; обозначены они соответственно как «Прим. автора», «Прим. К. Л.» и «Прим. перев.».

Я глубоко благодарна за помощь и поддержку в создании этого перевода моему помощнику Константину Васенину; знающему и тонко чувствующему консультанту Дмитрию Накамуре; Альберту Крисскому – опытному драгоману, тщательно сверившему текст по китайскому оригиналу; Гар Гарычу, рассказавшему мне много нового и интересного о Китае эпохи «культурной революции»; Red China Devil за его неоценимые советы; другим участникам и администрации форума «Восточное Полушарие», всем моим друзьям и «болельщикам», а также несравненному, великолепному, волшебному мистеру Гуглу. Всем огромное спасибо!

Ольга Глушкова

Действующие лица[1]

Семья Е

Е Чжэтай – физик, профессор Университета Цинхуа

Шао Линь – жена Е Чжэтая, физик

Е Вэньцзе – дочь Е Чжэтая, астрофизик

Е Вэньсюэ – сестра Е Вэньцзе, член организации хунвэйбинов

База «Красный берег»

Лэй Чжичэн – политический комиссар базы «Красный берег»

Ян Вэйнин – главный инженер базы «Красный берег», бывший студент Е Чжэтая

Настоящее время

Ян Дун – дочь Е Вэньцзе и Ян Вэйнина, физик, специалист в теории струн

Дин И – близкий друг Ян Дун, физик-теоретик

Ван Мяо – исследователь в области наноматериалов

Ши Цян – полицейский детектив, также известный под прозвищем Да Ши

Чан Вэйсы – генерал-майор Народно-освободительной армии Китая

Шэнь Юйфэй – японка, физик, член общества «Рубежи науки»

Вэй Чэн – муж Шэнь Юйфэй, гениальный математик, затворник

Пань Хань – биолог, друг/знакомый Шэнь Юйфэй и Вэй Чэна, член общества «Рубежи науки»

Ша Жуйшань – астроном, один из студентов Е Вэньцзе

Майк Эванс – наследник нефтяного магната

Стентон – полковник морской пехоты США, руководитель операции «Гучжэн»

Часть I

Безмолвная весна

Глава 1

Годы безумия

Китай, 1967 год

Уже второй день Красный союз вел осаду штаба Бригады Красной охраны имени Двадцать восьмого апреля. Вокруг осажденного здания неустанно реяли красные флаги, словно костры, постоянно жаждущие дров.

Командира Красного союза снедала тревога, но не из-за противника: две жалкие сотни хунвэйбинов[2] из Бригады имени Двадцать восьмого апреля были просто молокососами по сравнению с бойцами Красного союза, основанного в 1966 году, в самом начале Великой Пролетарской Культурной революции. Хунвэйбины Красного союза, принимавшие участие в революционных походах по всей стране и видевшие выступления Председателя Мао на площади Тяньаньмэнь, были опытными и закаленными бойцами.

И все же их командир боялся. Он боялся двух десятков чугунных печек внутри здания, начиненных взрывчаткой и соединенных общим электрическим детонатором. Он не видел, но чувствовал их, как железо ощущает притяжение магнита. Если кто-то из осажденных переключит рубильник, в гигантском взрыве погибнут все – и революционеры, и контрреволюционеры.

А юнцы из Бригады имени Двадцать восьмого апреля и правда были способны на такое безумие. В отличие от суровых мужчин и женщин первого поколения хунвэйбинов эти бунтовщики были как стая бешеных волков на раскаленных углях.

Внезапно на крыше здания возникла тонкая фигурка красивой девушки с огромным красным знаменем Бригады в руках. Ее появление было встречено какофонией выстрелов. Оружие у нападавших было самое разнообразное: от устаревших американских карабинов, чешских автоматов и японских ружей 38-го калибра до новейших винтовок и пулеметов, принятых на вооружение в Народно-освободительной армии Китая и украденных из ее арсеналов после публикации «Августовской передовицы»[3]. Здесь были даже копья и китайские мечи – дадао. Вся современная история в сжатом изложении.

Члены Бригады и раньше устраивали подобные «показательные выступления». Они взбирались на крышу, размахивали флагами, выкрикивали в мегафон лозунги, осыпали нападающих листовками… Как правило, храбрецы, среди которых были как мужчины, так и женщины, успевали скрыться от града пуль, заслужив почет и славу за свой подвиг.

Девушка на крыше, очевидно, не сомневалась, что ей это тоже удастся. Она размахивала боевым знаменем, рдеющим, словно ее пламенная юность, и свято верила, что враги сгорят дотла в огне революции, что завтра из пыла и жара ее крови родится новый, совершенный мир. Девушку опьяняла эта сияющая алая мечта… но тут ее грудь пронзила пуля.

Ее пятнадцатилетнее тело было так нежно, что пуля прошила его насквозь, не задержавшись ни на мгновение. Юная воительница и ее знамя полетели с крыши; легкая фигурка, казалось, падала медленнее, чем красное полотнище, – словно птичка, не желающая покидать небо.

Бойцы Красного союза завопили от радости. Они ринулись к зданию, подхватили худенькое безжизненное тело девушки и вырвали знамя из ее рук. Воздев трофеи над головами, они некоторое время торжествовали, а потом швырнули погибшую на ворота, ведущие во двор комплекса.

Большинство металлических прутьев, из которых состояли ворота, исчезло – их сорвали еще в начале межфракционных войн, чтобы использовать как копья, – но пара еще держалась. Тело девушки нанизалось на их острия. Некоторым в этот момент показалось, будто оно, дернувшись, на мгновение вернулось к жизни.

Хунвэйбины из Красного союза немного отошли и принялись упражняться в стрельбе, используя труп в качестве мишени. Для погибшей свинцовый шквал был все равно что легкий дождик, поскольку она больше ничего не чувствовала. Ее безжизненные руки, тонкие словно прутики, изредка вздрагивали под пулями, будто под каплями дождя.

А потом ей снесло половину лица. Ее прекрасный глаз одиноко смотрел в голубое небо 1967 года. Во взгляде не было боли, только преданность делу и решимость.

И все же по сравнению с другими девушка была счастливицей. Она, во всяком случае, погибла славной смертью, пожертвовав жизнью за идею…

* * *

Такие бои полыхали по всему Пекину, словно множество параллельно работающих процессоров, на выходе у которых была «культурная революция». Безумие затопило город, насилие проникло во все его углы и закоулки.

На окраине города, на спортплощадке Университета Цинхуа, в присутствии нескольких тысяч человек уже часа два шел «митинг борьбы»[4]. Это массовое мероприятие имело целью с помощью оскорблений и пыток унизить и сломить врагов революции, заставить их публично покаяться в своих преступлениях.

Фракции внутри революционного движения, раздираемого идеологическими противоречиями, постоянно враждовали между собой. В университете не прекращались напряженные конфликты между Красной охраной, «Рабочей группой культурной революции», «Агитбригадой рабочих» и «Агитбригадой военных». Вдобавок сами фракции делились на группы, каждая из которых имела свою социальную основу и программу. Все это вело к еще более ожесточенной борьбе.

Жертвами сегодняшнего мероприятия были реакционные буржуазные преподаватели. Будучи врагами для всех фракций, они были вынуждены отбиваться от яростных атак со всех сторон.

Преподаватели-реакционеры отличались от прочих «чудищ и демонов»[5]: на «митингах борьбы» в начале «культурной революции» они вели себя упрямо и вызывающе. Именно на этой стадии погибли очень многие из них. За сорок дней в одном только Пекине были забиты насмерть тысяча семьсот человек. Другие, такие как Лао Шэ, У Хань, Цзянь Боцзань, Фу Лэй, Чжао Цзючжан, И Цюнь, Вэнь Цзе, Хай Мо и другие некогда уважаемые интеллектуалы, выбрали более легкий путь, уйдя из жизни по собственной воле[6].

Те же, кто выжил после первой стадии, постепенно теряли чувствительность к нескончаемым издевательствам. Ментальная броня помогала им не сломаться физически. Зачастую во время судилищ эти люди, казалось, впадали в прострацию, и, чтобы привести их в чувство, мучители орали им в лицо. Тогда истязаемые, очнувшись, машинально повторяли свои признания, и до того уже произнесенные бессчетное количество раз.

Дальше для некоторых наступала третья стадия. Бесконечные внушения отравляли им мозг до тех пор, пока их умы, взращенные на знаниях и логике, не уступали натиску. Жертвы начинали верить, что и правда виновны, проникались осознанием того, какой тягчайший вред они нанесли великому делу революции. Их слезы были более искренними, а раскаяние – более глубоким, чем у тех «чудищ и демонов», которые не принадлежали к интеллектуальной элите.

Хунвэйбинам было неинтересно иметь дело с жертвами на последних двух стадиях. Они получали удовольствие от страданий только тех «чудищ и демонов», что находились на первой стадии; такие были для них как красная тряпка для быка. Но этих желанных жертв становилось все меньше. В Цинхуа остался, возможно, только один такой человек, и потому его, словно изысканное лакомство, приберегли на конец мероприятия.

Е Чжэтаю до сих пор удавалось оставаться в живых, но он застрял на первой стадии, то есть не собирался каяться, впадать в прострацию или кончать жизнь самоубийством. Когда профессор физики всходил на помост перед толпой, на лице его было ясно написано: «Пусть крест, который я несу, станет еще тяжелее»[7].

Хунвэйбины и в самом деле навьючили на него тяжкое бремя, но это был не крест. В то время как на других «подсудимых» надевали дурацкие колпаки из бамбука, на Е Чжэтая напялили колпак из толстых стальных прутьев. И на груди у него висела не деревянная табличка, как у остальных. Ее заменяла чугунная дверца, снятая с лабораторной печи. На дверце большими черными иероглифами было написано имя профессора, и две красные полосы перечеркивали его крест-накрест.

На помост Е сопровождало в два раза больше конвоиров, чем у других жертв, – двое юношей и четыре девушки. Юноши, студенты-физики четвертого курса, шагали уверенно и целеустремленно, как истинные образцы зрелой большевистской молодежи. Е был их профессором. Девушки, вернее, совсем еще девочки, учились во втором классе неполной средней школы при университете[8]. Одетые в военную форму с патронташами, они так и лучились юношеским задором. Девочки окружили Е Чжэтая, словно четыре языка зеленого пламени.

Толпа пришла в возбуждение. Скандирование лозунгов, до этого слегка ослабевшее, возобновилось с прежней силой. В криках, поднявшихся, словно цунами, утонули все остальные звуки.

Терпеливо дождавшись, пока шум утихнет, один из хунвэйбинов обратился к жертве:

– Е Чжэтай, ты эксперт в механике. Тебе должна быть очевидна величина совокупной силы, которой ты противостоишь. Если будешь упрямиться по-прежнему, гибели тебе не избежать! Сегодня мы продолжим с того, на чем остановились в прошлый раз. Ни к чему попусту расходовать слова. Отвечай на вопрос без своих обычных уловок. В 1962–1965 годах ты по собственной воле, не спрашивая разрешения, добавлял теорию относительности к вводному курсу физики. Это так?

– Теория относительности – одна из фундаментальных физических теорий, – ответил Е. – Разве можно исключать ее из элементарного обзорного курса?

– Лжешь! – воскликнула одна из девочек. – Эйнштейн – реакционный ученый. Он служил всякому, кто звенел перед ним золотом. Он даже сбежал к американским империалистам и помогал им конструировать атомную бомбу! Чтобы развивать революционную науку, нам необходимо повергнуть теорию относительности, это черное знамя капитализма! – Она была самая умная из четырех хунвэйбинок и хорошо подготовилась, заранее вызубрив сценарий.

Е молчал. Все его силы уходили на борьбу с мучениями, причиняемыми стальным колпаком и чугунной плитой, висящей на шее; у него не оставалось энергии, чтобы отвечать на вопросы, не заслуживавшие ответа.

Но с таким, как Е Чжэтай, одних только лозунгов мало. Хунвэйбины решили применить новое оружие. Один из студентов подал знак кому-то в толпе, и из первого ряда поднялась жена Е, профессор физики Шао Линь. Она вышла на помост, одетая в мешковатый зеленый костюм, явно подражающий военной форме хунвэйбинов. Те, кто знал Шао Линь, помнили, что она нередко читала лекции в элегантном ципао[9]. Нынешний наряд был ей совсем не к лицу.

– Е Чжэтай! – К подобной аудитории она была непривычна, поэтому, пытаясь кричать, добилась лишь того, что голос ее дрожал сильнее обычного. – Ты, конечно, не рассчитывал, что я начну изобличать тебя?! Да, в прошлом тебе удалось ввести меня в заблуждение! Ты затуманил мой разум своими реакционными взглядами на мир и науку! Но теперь я все осознала! Больше тебе меня не обмануть! С помощью революционной молодежи я стану на сторону правого дела, на сторону народа!

Она повернулась к зрителям:

– Товарищи революционные студенты и революционные преподаватели, мы все должны четко осознавать реакционный характер теории Эйнштейна. Особенно сильно он проявляется в общей теории относительности: статическая модель Вселенной отрицает динамический характер материи. Эта теория противоречит диалектике! Она рассматривает Вселенную как ограниченную, замкнутую. Это самый заскорузлый идеализм!..

Слушая выступление жены, Е лишь горько усмехался. «Линь, значит, я ввел тебя в заблуждение? На самом деле это ты всегда была для меня загадкой. Как-то раз я выразил свое восхищение твоим талантом, но твой отец (какое счастье, что он давно умер и не видит этого позора!) покачал головой и сказал, что ты вряд ли достигнешь больших высот в науке. Его следующие слова оказались пророческими: «Линьлинь слишком сообразительна. Чтобы заниматься фундаментальной наукой, нужно быть тупицей».

Лишь в последние годы смысл его слов стал мне ясен. Линь, ты и правда слишком сообразительна. Уже несколько лет назад ты почувствовала, откуда ветер дует, и начала готовиться. Например, в своих лекциях ты изменила названия многих физических законов и констант: закон Ома называла законом сопротивления, уравнения Максвелла – электромагнитными уравнениями, постоянную Планка – квантовой постоянной… Ты вдалбливала студентам, что все научные достижения – это результат мудрости пролетарских масс, а эти просвещенные приспешники капиталистов лишь присвоили себе их плоды, дав им свои имена.

Однако и тогда большинство «товарищей» не желало признавать тебя своей. Посмотри на себя: тебе даже сейчас не позволяют носить красную нарукавную повязку «революционных преподавателей»; ты была вынуждена прийти сюда с пустыми руками, без права держать в них «маленькую красную книжицу»… Ты родилась в знатной семье дореволюционного Китая, твои родители – знаменитые ученые. Этот грех не простится тебе никогда.

Что касается Эйнштейна, тут ты могла бы порассказать гораздо больше меня. Зимой 1922 года Эйнштейн приезжал в Шанхай. Твой отец бегло разговаривал по-немецки, поэтому его попросили сопровождать приезжую знаменитость. Ты много раз говорила мне, что твой отец занялся физикой под влиянием Эйнштейна, а ты выбрала ту же науку по примеру отца, так что Эйнштейна можно в некотором роде считать твоим учителем. Когда-то ты была этим горда и счастлива.

Позже я узнал, что отец скормил тебе сладкую ложь. У них с Эйнштейном состоялась только одна очень короткая беседа. Утром 13 ноября 1922 года он сопровождал Эйнштейна на прогулке по Нанкинской улице. С ними были и другие: Юй Южэнь, ректор Шанхайского университета, и Цао Губин, главный редактор газеты «Дагунбао». На дороге шел ремонт. Эйнштейн остановился около рабочего, который разбивал камни, и некоторое время молча смотрел на него. На парне были старые лохмотья, лицо и руки в грязи. Эйнштейн осведомился у твоего отца, сколько этот рабочий зарабатывает за день. Твой отец спросил парня, а затем ответил: пять центов.

Это был единственный раз, когда твой отец разговаривал с научным светилом, изменившим мир. Не было никаких дебатов ни о теории относительности, ни о физике вообще – лишь холодная, суровая реальность. По словам твоего отца, услышав ответ, Эйнштейн долго стоял и наблюдал за размеренными, механичными движениями рабочего, забыв про свою трубку, из которой просыпался пепел. Твой отец сам рассказал мне об этом. А потом добавил: «В Китае любая мысль, дерзнувшая воспарить в небеса, обречена упасть на землю. Тяготение реальности слишком сильно».

– Голову вниз! – выкрикнул один из конвоиров. Все, кто подвергался общественной критике, должны были униженно гнуть шею. Возможно, этот окрик был проявлением милосердия со стороны бывшего студента: стоит профессору склониться – и железный колпак упадет; если при этом Е продолжит стоять согнувшись, то не будет и повода снова надевать на него орудие пытки. Но профессор держал голову высоко, отказываясь смириться. И как только его тонкая шея выдерживала такую тяжесть?

– Голову вниз, строптивый реакционер! – Одна из девочек сдернула с себя ремень и хлестнула профессора. Медная пряжка угодила жертве в лоб, оставив глубокую ссадину, которая тут же начала сочиться кровью. Е покачнулся, но удержался на ногах и гордо выпрямился.

Один из хунвэйбинов сказал:

– Ты и в квантовую механику подбавлял немало реакционных идей! – Он кивнул Шао Линь, призывая ее продолжать.

Та с готовностью подчинилась. Собственно, у нее не было выбора, иначе ее хрупкий разум, и без того балансирующий на грани безумия, взорвался бы.

– Е Чжэтай, тебе нечего возразить на это обвинение! Ты постоянно вдалбливал в головы студентов реакционную копенгагенскую интерпретацию квантовой механики!

– Эта гипотеза признана как наиболее соответствующая экспериментальным данным. – Его тон, спокойный и собранный, удивил и напугал Шао Линь.

– Эта гипотеза постулирует, что внешнее наблюдение ведет к коллапсу волновой функции! Еще одно утверждение из области реакционного идеализма, причем до крайности наглое!

– Философия направляет эксперименты или эксперименты определяют философию? – Контратака Е застала экзекуторов врасплох. На несколько мгновений они растерялись.

– Конечно же, истинная философия, философия марксизма, должна направлять научные эксперименты! – наконец ответил один из хунвэйбинов.

– Тогда это эквивалентно утверждению, будто истина падает с неба. Это противоречит тезису, гласящему, что истина познается опытным путем, то есть противоречит марксистскому методу понимания законов природы.

Шао Линь и оба студента-хунвэйбина не нашли что ответить. В отличие от девочек – учениц неполной средней школы, они не могли совсем уж игнорировать логику.

Зато у четырех малявок имелись свои радикальные революционные методы, против которых, как они полагали, никто не устоит. Та, что ударила Е, размахнувшись, хлестнула ремнем еще раз. Остальные девочки тоже сняли ремни. Поскольку их соратница продемонстрировала столь яростное революционное рвение, им надлежало выказать еще большее или хотя бы такое же. Юноши не останавливали их, потому что, если бы они вмешались, их могли бы посчитать недостаточно революционными.

– Ты также преподавал теорию Большого взрыва. Это самая реакционная из всех научных теорий! – проговорил один из них, пытаясь сменить тему.

– Возможно, в будущем эта теория и будет опровергнута. Но два великих космологических открытия двадцатого века – закон Хаббла и космическое микроволновое фоновое излучение – доказывают, что теория Большого взрыва на данный момент наиболее правдоподобно объясняет происхождение Вселенной.

– Ложь! – выкрикнула Шао Линь и пустилась в длительные рассуждения об упомянутой теории, не забывая вставлять острые критические замечания относительно ее реакционного характера. Но свежесть этой гипотезы импонировала самой развитой из девочек, и она не могла не поинтересоваться:

– Время началось с исходной точки? А что же было до этого?

– Ничего, – ответил Е, как ответил бы на вопрос каждого любознательного молодого человека. Он повернулся и доброжелательно взглянул на девочку. Ему, израненному и с железным колпаком на голове, это движение далось с огромным трудом.

– Ни… ничего? Но это же реакционно! Просто махровая реакция! – спохватилась перепуганная девочка. Она бросила взгляд на Шао Линь, которая кивнула и с готовностью пришла ей на помощь:

– Эта теория оставляет место для Бога.

Юная хунвэйбинка, озадаченная новыми для нее идеями, наконец нащупала опору под ногами. Она наставила на Е руку с зажатым в ней ремнем:

– Ты хочешь сказать, что Бог существует?

– Я не знаю.

– Что?!

– Я говорю, что не знаю. Если под Богом ты подразумеваешь некое сверхсознание за пределами Вселенной, то я не знаю, существует оно или нет. Наука не дает доказательств ни за, ни против.

На самом деле в этот кошмарный момент своей жизни Е склонялся к мысли, что Бога нет.

Услышав это крайне реакционное заявление, публика взволновалась, зашумела и, следуя примеру одного из хунвэйбинов на помосте, снова разразилась лозунгами:

– Долой ученого-реакционера Е Чжэтая!

– Долой всех преподавателей-реакционеров!

– Долой контрреволюционные доктрины!

Как только волна криков улеглась, девочка провозгласила:

– Бога нет! Все религии – это орудия, изобретенные правящими классами для порабощения воли народа!

– Это очень однобокий подход, – спокойно парировал Е.

Юная хунвэйбинка, смущенная и рассерженная, пришла к выводу, что против такого опасного врага словесные аргументы бессильны. Она подняла ремень и снова накинулась на Е. Три ее товарки последовали за ней. Профессор был высок ростом и по-прежнему стоял выпрямившись; чтобы попасть ему по лбу, четырнадцатилетним девчонкам приходилось хлестать ремнями снизу вверх. После нескольких первых ударов железный колпак, который хоть немного, но все-таки защищал его, свалился, а вскоре под обрушившимися на него ударами медных пряжек упал и сам Е.

Девочки, воодушевленные успехом, с еще большим усердием отдались своему славному занятию. Они боролись за веру, за идеалы. Их пьянил яркий свет, который бросала на них история, они гордились своей храбростью…

Два студента Е в конце концов вмешались и прекратили расправу.

– Председатель Мао советует нам больше полагаться на убеждение, чем на силу! – Они оттащили вошедших в раж девчонок от профессора.

Но было поздно. Физик безмолвно лежал в багровой луже, его невидящие глаза были открыты. Возбужденная толпа застыла в молчании. Единственное, что двигалось, – это ручеек крови. Словно алая змея, он медленно извивался по помосту, добегал до края и падал на подставленный внизу ящик. Ритмичный стук падающих капель был похож на звук шагов – как будто кто-то уходил отсюда…

Тишину нарушил резкий смех. Смеялась Шао Линь, разум которой в конце концов не выдержал. Присутствующие содрогнулись. Толпа начала расходиться, сперва по одному, потом широким потоком. Спортплощадка опустела, и около помоста осталась только одна девушка.

Это была Е Вэньцзе, дочь Е Чжэтая.

Во время расправы над отцом она порывалась выскочить на помост, но два старых университетских уборщика удерживали ее, шепча ей на ухо, что, если она поднимется туда, ее постигнет судьба отца. «Митинг борьбы» превратился в сцену коллективного помешательства, и появление Вэньцзе на помосте привело бы только к еще большему разгулу насилия. Она кричала и кричала, но в громовых раскатах лозунгов и одобрительных возгласов ее никто не слышал.

Когда настала тишина, Вэньцзе уже не была в состоянии издать ни звука. Она лишь молча смотрела на безжизненное тело отца, и мысли, которые она не могла высказать, ушли в самую глубь ее души, растворились в крови, где остались до конца ее дней. Толпа разошлась, а Вэньцзе так и стояла, будто окаменевшая, продолжая сохранять ту позу, в которой ее еще недавно удерживали два старых уборщика.

Прошло довольно много времени, прежде чем она опустила руки, медленно взошла на помост, присела около отца и взяла его похолодевшую руку. Она сидела, уставив в никуда пустой взгляд, а когда за телом пришли, вытащила из кармана и вложила в ладонь отца его любимую трубку.

Вэньцзе тихо покинула спортплощадку, совсем пустую, если не считать оставленного толпой мусора, и направилась домой. Подойдя к жилому корпусу преподавательского состава, она услышала взрывы безумного хохота, доносящиеся из окна второго этажа, где располагалась их квартира. Это смеялась женщина, которую Вэньцзе когда-то называла матерью.

Е развернулась и пошла прочь, не задумываясь о том, куда ведут ее ноги.

Они привели ее к двери профессора Жуань Вэнь. В течение четырех лет учебы Вэньцзе в университете профессор Жуань была не только ее наставницей, но и другом. Она оставалась им и в течение двух лет магистратуры, когда Е специализировалась в астрофизике, и в последующем хаосе «культурной революции». Профессор Жуань была ее самым близким человеком, не считая отца.

Жуань училась в Кембриджском университете. Вэньцзе очень любила бывать в ее доме, полном прекрасных, удивительных вещей. Чего там только не было: редкие книги, картины и пластинки, завезенные из Европы; рояль;

коллекция курительных трубок на изящной деревянной подставке – одни из средиземноморского вереска, другие из турецкой пенки… Каждая из этих трубок, казалось, была проникнута мудростью их владельца, человека, который давным-давно, погрузившись в мысли, держал ее в руке или зажимал в зубах мундштук. Жуань никогда не упоминала имени этого мужчины. Трубка, которую курил отец Вэньцзе, была ее подарком.

Когда Вэньцзе требовалось скрыться от бурь окружающего мира, этот уютный, теплый дом служил ей убежищем… но это было до того, как дом Жуань обыскали хунвэйбины и забрали себе ее сокровища. Как и отец Вэньцзе, Жуань подверглась издевательствам со стороны Красной охраны. На «митинге борьбы» хунвэйбины повесили ей на шею пару туфель на тонком высоком каблуке и размалевали лицо губной помадой, чтобы показать всем, какой развратный капиталистический образ жизни ведет профессор Жуань.

Вэньцзе толкнула дверь, вошла и увидела, что беспорядка, который оставили после себя хунвэйбины, больше нет. Сорванные со стен картины склеены и развешаны по местам; разбитый рояль, хотя и безнадежно испорченный, натерт до блеска; несколько оставшихся книг аккуратно расставлены по полкам…

Жуань сидела за письменным столом с закрытыми глазами. Вэньцзе подошла и осторожно прикоснулась к ее лицу и рукам – они оказались холодными. Еще только войдя в дверь, девушка заметила на столе пустую склянку из-под таблеток…

Она некоторое время постояла в молчании. Затем повернулась и пошла к выходу. Она больше не чувствовала скорби. Вэньцзе стала как счетчик Гейгера, зашкаливший от слишком сильной радиации: не способный к измерениям, он молчит и ничего не может показать.

Но на самом пороге Вэньцзе обернулась и окинула комнату взглядом в последний раз. Она заметила, что профессор Жуань перед смертью позаботилась о своей внешности: на губах ее была яркая помада, на ногах – туфли на тонком высоком каблуке.

Глава 2

«Безмолвная весна»

Два года спустя, хребет Большой Хинган

«Поберегись!»

За возгласом последовал треск, и могучая даурская лиственница, массивная, как колонна Парфенона, рухнула на землю. Е Вэньцзе ощутила, как дрогнула почва под ногами.

Орудуя топором и пилой, она принялась очищать ствол от ветвей. Каждый раз, проделывая эту работу, она чувствовала себя так, будто обрубает руки-ноги мертвому великану. Иногда ей даже казалось, что этот великан – ее отец, и тогда в ней просыпались воспоминания о той страшной ночи, когда она обмывала его тело в морге. Сучки и трещины в древесине казались рубцами и ранами на теле ее отца.

Больше ста тысяч человек – шесть дивизий и сорок один полк Производственно-строительного корпуса – рассыпались по необозримым степям и лесам Внутренней Монголии. Многие из «образованной молодежи» – студенты, лишенные возможности продолжать учебу, – покинули города и прибыли в эти негостеприимные места, движимые романтической жаждой подвига: как только танковые соединения советских империалистов-ревизионистов пересекут китайско-монгольскую границу, они, молодые бойцы, возьмут оружие и встанут живым щитом на их пути. Собственно, такова и была стратегическая цель создания Производственно-строительного корпуса.

Однако война, которой они так жаждали, была словно горы по ту сторону степи: видны четко, но недостижимы, как мираж. Поэтому им пришлось удовлетвориться расчисткой полей, выпасом скота и лесоповалом.

Вскоре молодые мужчины и женщины, когда-то потратившие немало юношеской энергии на паломничество к священным местам революционной славы, обнаружили, что по сравнению с необъятным небом и просторами Внутренней Монголии самые великие города Китая – лишь тесные овечьи загоны. Здесь, посреди бесконечных холодных чащ и покрытых травой лугов, их революционный пыл расходовался впустую. Даже если бы все бойцы Корпуса изошли кровью, она остыла бы быстрее, чем кучка коровьего навоза, и пользы от нее было бы не больше. Но такова была судьба этого поколения – вспыхнуть и сгореть в пламени революции. Под их бензопилами холмы, покрытые необозримыми лесами, превращались в голые бугры. Под их тракторами и комбайнами бескрайние степи становились сначала хлебными полями, а затем пустынями.

Е Вэньцзе уничтожение лесов, которому она была живым свидетелем, казалось безумием. Величественные даурские лиственницы, вечнозеленые сосны, стройные белые березы, высоченные, под облака, корейские осины, ароматные сибирские кедры, а вместе с ними и черные березы, дубы, горные ясени и чозении – под топор шло все, на что падал взгляд. Сотни бензопил гудели, словно туча стальной саранчи. Там, где проходили товарищи Е Вэньцзе, из земли торчали лишь пни.

Поваленную даурскую лиственницу, лишенную ветвей, оставалось только прицепить к трактору. Е осторожно провела ладонью по свежему спилу. Она часто так делала – словно спил был огромной раной и она могла почувствовать боль дерева. Внезапно она заметила, как чья-то другая рука гладит пень убитой лиственницы. Рука дрожала, выдавая сердце, бьющееся в такт с ее собственным. Несмотря на белизну и изящество, ладонь явственно принадлежала мужчине.

Вэньцзе подняла глаза и увидела Бай Мулиня – маленького, хрупкого человека в очках, корреспондента газеты Корпуса «Новости Великой стройки». Он прибыл позавчера, чтобы собрать материал об отряде, в котором состояла Вэньцзе. Она читала его статьи, написанные прекрасным стилем, тонкие и прочувствованные, совсем не соответствующие грубым реалиям здешней жизни.

– Ма Ган, идите-ка сюда! – позвал Бай молодого человека, возившегося неподалеку. Ма был здоровяк, грудь колесом, могучий, как та даурская лиственница, которую он только что свалил. Когда он подошел, Бай спросил:

– Сколько лет этому дереву?

– Так посчитайте кольца. – Ма кивнул на пень.

– Уже посчитал. Больше трехсот тридцати. А сколько времени вам понадобилось, чтобы перепилить ствол?

– Минут десять, не больше. Я ведь управляюсь с пилой быстрее всех в нашем отряде. Да я б в какую команду ни пошел, везде у меня красный флаг. Я передовик! – Ма Ган говорил с гордостью – впрочем, как и все, кто привлекал к себе внимание Бая. Еще бы, такая честь: о тебе напишут в главной газете Корпуса!

– Больше трехсот лет! Дюжина поколений… Это дерево застало еще времена династии Мин! И все эти годы… Вы можете себе представить, сколько бурь оно выдержало, скольким событиям стало свидетелем? А вы свалили его за считаные минуты. Неужели вы ничего не почувствовали?

– А что я должен был почувствовать? – Ма Ган непонимающе уставился на Бая. – Дерево как дерево. Тут их навалом всяких. Есть и постарше этого.

– Совершенно верно. Возвращайтесь к работе. – Бай покачал головой, присел на пень и вздохнул.

Ма Ган тоже покачал головой, разочарованный тем, что у репортера пропал к нему интерес.

– Вечно этой интеллигенции что-нибудь не так, – проворчал он и покосился на Е Вэньцзе, по-видимому, распространяя свое обвинение и на нее.

Ствол потащили. Камни и пеньки сдирали кору, еще больше травмируя и без того израненное тело гиганта. В слое отмершей листвы, накапливавшейся здесь годами, протянулась глубокая борозда, быстро заполнявшаяся водой. От гниющих листьев вода стала красной как кровь.

– Вэньцзе, идите сюда, отдохните. – Бай похлопал ладонью по пню рядом с собой. Е и правда устала. Положив инструменты на землю, она подошла к корреспонденту и села с ним спина к спине.

Последовало долгое молчание. Наконец Бай не выдержал:

– Я знаю, что вы чувствуете. Но, похоже, таких, как мы с вами, здесь только двое.

Е не отозвалась. Бай и не ожидал ответа. Она была женщиной молчаливой и редко вступала в разговоры. Некоторые новички даже принимали ее за немую.

– Я бывал в этих местах год назад, – продолжал Бай. – Помню, приехал около полудня. Хозяева сказали, что на обед будет рыба. Я обвел хижину взглядом и увидел на огне котелок с водой и больше ничего. Никакой рыбы. А потом, когда вода начала закипать, хозяин взял удочку и вышел. Встал на берегу ручья, протекавшего около хижины, пару-тройку раз забросил крючок и вытянул несколько здоровенных рыбин… Какое изобильное здесь было место! А теперь, если захочешь полюбоваться этим ручьем, ничего не выйдет. Он мертв. Мутная вода в гнилой канаве. Я вот все думаю: чем, собственно, занимается Корпус? Созиданием или разрушением?

– Откуда у вас такие мысли? – тихо спросила Е.

Она не выразила никаких эмоций, но Бай обрадовался, что она вообще заговорила.

– Прочел одну книгу, и она глубоко тронула меня. Вы читаете по-английски?

Она кивнула.

Бай вынул из сумки книгу в голубой обложке. Оглянувшись, не следит ли за ними кто-нибудь, он протянул томик Е.

– Она была опубликована в 1962 году и стала заметным явлением на Западе.

Вэньцзе повернулась на пне и взяла книгу. На обложке было написано: Рэйчел Карсон. «Безмолвная весна».

– Где вы ее взяли? – спросила Е.

– Она привлекла внимание высокого начальства. Было решено распространить ее среди избранных товарищей – только для внутреннего пользования. Мне поручили перевести часть, касающуюся лесов.

Вэньцзе открыла книгу и погрузилась в чтение. В короткой вводной главе автор описывала тихий городок, безмолвно умирающий из-за пестицидов. В простых, безыскусных выражениях автор высказывала свою глубокую озабоченность судьбой городка.

– Я хочу написать руководству в Пекин. Пусть узнают, какие бесчинства творит Строительный корпус, – сказал Бай.

Е подняла голову от книги и некоторое время раздумывала над словами собеседника. Затем, ничего не ответив, снова вернулась к чтению.

– Могу одолжить ее вам. Но будьте осторожны, чтобы никто не увидел. Вы же знаете, что они думают о подобных книгах…

Бай поднялся, еще раз оглянулся вокруг и ушел.

* * *

Сорок лет спустя, в свои последние годы, Е Вэньцзе вспоминала, какое огромное влияние оказала «Безмолвная весна» на ее жизнь.

Книга ограничивалась одной-единственной темой – губительным влиянием чрезмерного использования пестицидов на окружающую среду, однако нарисованная автором картина потрясла Е до глубины души. До сих пор она думала, что пестициды не вредят природе, но книга Карсон показала ей, что пестициды для природы – то же самое, что «культурная революция» для страны: и то, и другое чревато чудовищными разрушениями. Значит, и другая человеческая деятельность, на первый взгляд нейтральная или даже полезная, может оказаться для природы злом?

И тогда в голову Е пришла мысль:

«Что, если отношения между человечеством и злом подобны отношениям между океаном и айсбергом, плавающим на его поверхности? И то, и другое состоит из одного и того же вещества. И если айсберг кажется чем-то совершенно отличным от океана, то это лишь потому, что у него другая форма. В действительности же айсберг есть не что иное, как часть все того же необозримого океана…

Совесть человечества спит, и не стоит рассчитывать, что она когда-нибудь проснется сама по себе. Это так же невозможно, как попытка вытащить самого себя из болота за волосы. Нужна помощь извне».

Эта мысль и определила всю дальнейшую жизнь Е.

* * *

Спустя четыре дня она отправилась в отрядное общежитие к Баю, чтобы вернуть книгу. Открыв дверь, она обнаружила, что тот, усталый, весь в грязи и опилках, лежит на кровати. Увидев гостью, Бай с трудом поднялся на ноги.

– Вы сегодня работали на лесоповале? – спросила Е.

– Я ведь давно здесь, в отряде. Нельзя же слоняться повсюду целый день, ничего не делая. Надо работать наравне со всеми. Дух революции, понимаете ли. Я работал у подножия Радарного Пика, где деревья растут особенно густо. Гнилой листвы там столько, что утопаешь по самые колени. Боюсь, как бы не заболеть от тамошних миазмов.