В то время когда «Ермак» под командой капитана второго ранга Васильева приступил к работе по спасению броненосца «Генерал-адмирал Апраксин», Макарова приказом от 6 декабря 1899 года назначили главным командиром Кронштадтского порта и военным губернатором города Кронштадта. Именно поэтому Макаров не смог принять непосредственное участие в спасении броненосца.

Боевой командир, изобретатель, ученый, создатель морской тактики и конструктор «Ермака», Макаров стал полным хозяином славной русской морской твердыни. Должность эта была почетна и внешне эффектна. Макарову, как губернатору, принадлежал теперь дворец-особняк, как главному командиру порта, — яхта, свой выезд.

Но все эти внешние удобства и почести мало интересовали Макарова. Он чувствовал себя дома не на берегу, а в море. Однажды, вскоре после состоявшегося назначения, его спросили, доволен ли он своей должностью. Степан Осипович ответил, что считал бы себя на месте сейчас в Порт-Артуре, а здесь он чувствует себя «у тихой пристани».

Но творческая энергия адмирала находила приложение в любом деле, на любом месте.

Можно быть небесполезным для Порт-Артура, находясь и в Кронштадте, — решил Макаров. Он энергично принялся за наведение порядка в Балтийском флоте и Кронштадтском порту.

Еще в 1884 году, будучи флаг-капитаном практической эскадры Балтийского моря, он указывал на крупные недостатки порта. Главным из них он считал большую отдаленность мест стоянки военных судов от пароходного завода, адмиралтейства и казарм. В случае мобилизации эта отдаленность привела бы к большим осложнениям. Макаров предлагал сделать средоточием всех сил и средств среднюю гавань, что впоследствии и было сделано. Макаров в особой записке разработал также план мобилизации флота и предлагал держать корабли в боевой готовности.

Начальство сочло эти заботы излишними; не понравилось также слово «мобилизация», звучавшее для адмиралтейства тревожно и создававшее «ненужную напряженность». Записка, полная дельных советов и практических высказываний, не получила хода и осталась под сукном.

Теперь Макаров снова в Кронштадте, но он уже не флаг-капитан и многое может осуществить самостоятельно.

Кронштадтское «болото» ожило. Все почувствовали, что пришел хозяин, настоящий командир, требовательный и энергичный.

Дел у Макарова было много. Помимо своих основных обязанностей по управлению портом и городом, Макаров принимал участие в работе всех важнейших комиссий, собиравшихся в министерстве, писал докладные записки о вооружении порт-артурской крепости, а позднее принимал участие в разработке грандиозной двадцатилетней судостроительной программы.

Макаров всегда отличался умением распределять свое время так, чтобы его хватало на все дела, теперь же, с наплывом разного рода административных обязанностей, приходилось быть особенно пунктуальным.

Рабочий день Степана Осиповича складывался так: в 7 часов утра он вставал, делал гимнастику, принимал душ и пил в своем кабинете чай. На все это полагалось полчаса. В половине восьмого он уже сидел за рабочим столом, просматривал программу дня, отдавал распоряжения или делал запросы по телефону. С 8.45 до 9.30 — прием являющихся по службе адъютантов со срочными докладами или начальника канцелярии и полицмейстера, которому чаще других порядочно «влетало». С 9.30 до 11.00 Макаров выезжал в казармы, в гавань, на корабли, на пароходный завод, где ремонтировались суда и производились различные испытания, в том числе по непотопляемости кораблей, неизменно пользовавшихся особенным его вниманием.

Приезжал адмирал обычно совершенно неожиданно. Если оставалось время, объезжал торговые помещения, заглядывал на рынки, а иногда посещал и местную мужскую гимназию или реальное училище. Садился на свободную парту и внимательно слушал, как отвечает ученик или объясняет учитель. Но чаще бывал он в специальных учебных заведениях — морском инженерном училище, минном офицерском классе и фельдшерской школе. В 11 часов утра Степан Осипович возвращался домой и в течение получаса занимался спешными, но несложными делами. Следующие полчаса, с 11.30 до 12, — уходили на прием доклада начальника штаба порта. К этому времени приемная адмирала заполнялась посетителями, являвшимися к нему с личными делами и просьбами. Никому из них не был закрыт доступ.

В числе ежедневных посетителей было много матросов. «Если судить по довольным лицам, с которыми они выходили из кабинета, адмирал делал для них все, что было в его силах», — замечает в своих воспоминаниях о Макарове его племянница К. Савкевич. Обычно спокойный и уравновешенный, редко сердившийся и возвышавший голос, Макаров приходил в страшный гнев, когда узнавал от потерпевшего или иным путем, что матроса ударил офицер или боцман. Он не щадил любителей «рукоприкладства».

Прием посетителей продолжался с двенадцати до часу. Ровно в час дня подавался завтрак. В течение получаса просматривались газеты.

Иностранные журналы и газеты читали его неразлучные друзья-помощники: капитан второго ранга М. П. Васильев и лейтенант К. Ф. Шульц; оба они погибли вместе с адмиралом на «Петропавловске». Интересные и важные места они подчеркивали. Вечером Макаров сам просматривал подчеркнутое и, если было нужно, делал выписки в особую тетрадь.

В два часа дня в сопровождении старших портовых техников являлся с подробным докладом капитан порта. Вместе с ним Макаров вторично выезжал в порт для наблюдения за срочными работами. Иногда совершался выезд и на рейд, на суда. Осмотр корабля начинался с посещения матросского камбуза и пробы щей. Если щи оказывались скверными, Макаров предлагал съесть их по полной тарелке командиру, старшему офицеру и ревизору. Обычно эти макаровские приемы действовали безотказно. Можно было быть уверенным, что в следующий раз, когда адмирал посетит корабль, матросский обед будет хорош. В пять часов вечера Макаров возвращался домой, раздевался, ложился в постель и мгновенно засыпал. Ровно в 5.45 вестовой будил его; вторично — душ, одеванье и обед. Пообедав, он вставал и уходил работать в кабинет.

Как вспоминает К. Савкевич, обычно в это время Степан Осипович что-то быстро писал, сидя за большим письменным столом, весь обложенный книгами и бумагами. Справа от него лежала большая груда остро отточенных карандашей. Чуть карандаш тупился, он откладывался в кучу налево. В кабинете находился верный друг и помощник адмирала, никогда с ним не расстававшийся, бывший его вестовой, матрос Иван Хренов. Он бесшумно ходил по кабинету, подавал с полок необходимые книги, разыскивал в папках материалы, постоянно подтачивал затупившиеся карандаши и перекладывал их слева направо. Для всех, кроме него, вход в кабинет в часы работы Степана Осиповича был закрыт.

Вечером снова начинался служебный прием. С восьми до десяти часов вечера являлись с внеочередными докладами начальники отдельных подведомственных Макарову частей, а также лица, вызванные по особым делам. Если же вечером в морском собрании, в специальных классах или где бы то ни было читались лекции или делались доклады по тематике, интересовавшей Макарова, он отправлялся туда и принимал живое участие в обсуждении. Нередко такие лекции и доклады читал он сам.

К десяти часам вечера Макаров всегда старался быть дома, чтобы заняться литературной работой, отредактировать свою очередную рукопись или составить доклад. В половине двенадцатого адмирал пил вечерний чай, после чего наступала пора заниматься собственными делами. Макаров диктовал машинистке письма или дневник, или беседовал с приятелями-моряками.

Оживленный разговор заканчивался обычно около часу ночи. Макаров уходил спать. Шесть часов для сна было ему достаточно. Он сам говорил, что, ложась спать не позже часа ночи, он никогда не переутомляется. Будучи сам организованным, точным до пунктуальности человеком, Макаров был требовательным в этом отношении и к подчиненным. «Служить с адмиралом было нелегко, — замечает В. Семенов, один из адъютантов адмирала. — …Но в общем хорошо». Хорошо потому, что каждый видел в Макарове гуманного, заботливого и справедливого, хотя и требовательного начальника, уважавшего каждого человека вне зависимости от его служебного положения и звания. Эта основная черта душевного склада Макарова как-то бессознательно воспринималась решительно всеми, кто имел дело с ним. В приемную к Макарову смело шли различного ранга и образования люди со своими большими и малыми просьбами. Если матрос в оправдание своего поступка, за который получил наказание, хотел дать объяснение, Макаров не обрывал его грозным окриком, а выслушивал и иногда соглашался с ним. Иное отношение к матросам Макаров считал не соблюдением дисциплины, а аракчеевщиной.

Макаров всегда с отвращением относился ко всякого рода беспорядкам, суете и бестолковщине. «Тайна делать все и делать хорошо, есть тайна порядка распределять свое время, — говорил Макаров. — Порядок — это здоровье». Не терпел Степан Осипович также и пространных разглагольствований, переливаний из пустого в порожнее и канцелярской волокиты. Обладая способностью схватывать на лету, с полуслова иногда весьма запутанное положение или мысль, он сам, однако, вовсе не требовал того же и от других. Он не сердился, не нервничал, если его сразу не понимали, или понимали, но не вполне четко и понятно, не торопясь разъяснял он суть дела, пока не убеждался, что слушатель овладел его мыслью полностью. Больше всего Макарова раздражало слепое, пассивное повиновение, которое он считал вреднейшим проявлением угодничества и человеческой безличности. «Пассивное повиновение, — говорил он, — это почти то же, что пассивное сопротивление». По его мнению всякий, даже самый малый чин, не только имел право, но и обязан был, не кривя душой и не подхалимствуя, по совести высказывать перед кем бы то ни было свое мнение и дать если нужно совет. Только такой человек, — говорил Макаров, — имеет право претендовать на уважение. Ведь и сам Макаров, когда он был убежден в своей правоте, шел напролом, не уступая никому, даже «великим князьям» и другим членам царской фамилии. Случалось и так, что он ставил вопрос об отставке, и «наверху», зная о его неспособности идти ни на какие компромиссы, зачастую уступали. Подлиз и хамелеонов, способных перекрашиваться в любой цвет, Макаров не выносил. Каждый из приходивших к нему с каким бы то ни было делом мог свободно высказывать свое мнение, нередко несогласное с мнением самого Макарова; адмирал не видел в этом ни умаления своего престижа, ни подрыва дисциплины. «Самодуры не создают дисциплины, а только развращают людей, — неоднократно повторял Степан Осипович, — весь мой дисциплинарный устав укладывается в одну фразу: «не только за страх, но и за совесть».

Точность Макарова в выполнении своих обязанностей вошла в Кронштадте в поговорку. Намеченное дело никогда не откладывалось и не отменялось, а проводилось при любых условиях. Требовал такой точности Макаров и от других. Однако не всем это нравилось. В Кронштадте было немало людей, рассматривавших энергичное и точное исполнение обязанностей как причуды «беспокойного адмирала». Чаще всего это были люди, служившие ради выгод, приносимых им должностью, привыкшие жить при предшественниках Макарова тихо и покойно.

В Макарове же всегда был какой-то хороший юношеский задор. Он любил море всей душой. Свист ветра, бешеная пляска волн, пена и брызги радовали его, В бурном море он чувствовал себя прекрасно, оно зажигало его страстью к борьбе, к преодолению трудностей.

Осенью 1902 года эскадра контр-адмирала Штакельберга, заботливо приведенная Макаровым в полный порядок, должна была выходить на Дальний Восток, в Порт-Артур. Съемка с якоря была назначена в десять часов утра. В ночь накануне отхода задул свежий юго-западный ветер, к утру начался шторм, и связь рейда с берегом прекратилась.

По традиции, главный командир перед самым уходом судов в дальнее плавание выходил на рейд, производил смотр эскадре и прощался с экипажем. На эскадре Штакельберга, полагая, что катер с адмиралом из-за большой волны не сможет выйти на рейд ранним утром, запросили штаб Макарова по семафору: не отменяется ли поход главного командира? Макарову такой вопрос, содержащий в замаскированной форме совет не выезжать, не понравился. Он отдал приказ: «форма — пальто». Это значило, что по случаю штормовой погоды разрешается офицерам быть во время визита адмирала не в парадной форме, а в пальто. К назначенному времени, в 8 часов утра, на Петровской пристани собрался в полном составе штаб Макарова. Среди собравшихся несколько пожилых тучных адмиралов пожимались от резкого ветра. На их лицах было написано недоумение и недовольство. Приехал Макаров, быстро прошел на пристань, наскоро поздоровался и, взглянув на прыгающие у сходней катера, сказал: «на этих не выгресть!» Адмиралы обрадовались. Кто-то предложил поход отменить, а эскадре послать прощальный сигнал: «желаю благополучного плавания». Сделав вид, что он этого предложения не слышал, Макаров отдает приказание подать ледокол № 2. Уже в гавани ледокол бросало на волне, когда же вышли за ворота, его стало так трепать, что в самом деле казалось, — благоразумнее послушаться адмиралов и вернуться обратно. Но опытный шкипер из отставных боцманов быстро выровнял пароход и повел его на Большой рейд к эскадре. С берега следили, как, зарываясь в волнах, вздымая тучи брызг и пены, ледокол смело пробирался вперед.

Покачиваясь, в полной готовности к отходу, на рейде стояли корабли. Ледокол подошел к крейсеру. Ступить на спущенный с подветренного борта трап не так-то легко. Ледокол подбрасывало волнами метра на два. Изловчившись, Макаров первым удачно прыгнул на сходни, но подошедшая волна накрыла его с головы до ног. За ним последовал начальник штаба, остальные не решились.

Приняв рапорт командира и вахтенного начальника, поздоровавшись с выстроившимися на шканцах офицерами, адмирал, — словно не замечая, что вода льет с него в три ручья, обошел вытянувшуюся длинным фронтом команду. Выхоленная, раздвоенная на две части борода его потеряла теперь все свое величие: смоченная, она скомкалась и сделалась похожей на паклю.

Но это лишь подняло его в глазах матросов.

— Не побоялся… Весь обмок, а проститься и пути счастливого нам пожелать приехал, — подумали все. Макаров обошел строй и поздоровался с экипажем.

Он говорил напутственную речь, но ветер в клочья рвал фразы и доносил до стоявших в строю лишь их обрывки и отдельные слова.

— Какова погода, а?.. Кронштадт-то на прощанье расходился!.. Да где ему против Артура!. То ли там еще увидите!.. Служи не за страх, а за совесть… Смотри, не подгадь!.. В добрый час!..

Матросы как будто позабыли устав.

— Рады стараться!.. Покорнейше благодарим!.. Так точно!.. — вразброд, нестройно неслось со всех сторон. Но вдруг, словно в каком-то стихийном порыве, заглушая свист ветра и плеск волн, грянули такое «ура!», что его слышно было на многих кораблях эскадры. Это было совсем другое: не только дисциплина, но и любовь.

Макаров улыбнулся, что-то шепнул командиру — повидимому, чтобы он не взыскал за неположенное уставом приветствие, попрощался с офицерами и быстро покинул крейсер.

Во время посещения других кораблей случилось маленькое происшествие. Ледокол ударило бортом о спущенный с корабля трап. Нижнюю часть трапа разнесло в щепки, и Макаров поднимался на палубу, рискуя упасть в воду. Обстоятельство это всего больше огорчило шкипера ледокола.

Пока Макаров производил смотр на корабле, один из оставшихся на ледоколе адмиралов отчитывал шкипера. «Эх ты, разиня! Еще с якоря сняться не успели, а уж повреждение и по твоей вине. Русский военный корабль придет за границу со сломанным трапом». Шкипер ждал теперь взыскания и от главного командира.

Но вот смотр эскадры окончен. Ледокол благополучно вошел в гавань и стал у Петровской пристани. Началась церемония отъезда главного командира. Садясь в экипаж, Макаров обращается к адъютанту: — А где же шкипер? Позвать его. — Тот является и стоит руки по швам, с виноватым видом. Строгое лицо адмирала вдруг озаряется приветливой улыбкой.

— Молодчина, дружище… выручил… Управлял лихо, спасибо тебе… — сказал Макаров и крепко пожал опешившему старику руку.

То, что Макаров в обращении со всеми людьми был прост и внимателен, создало ему необычайную популярность среди подчиненных нижних чинов и офицерской молодежи, но, одновременно, вызывало недовольство и иронические замечания в среде завидовавших ему бездарных чиновников адмиралтейства и офицеров-аристократов. Не нужно быть моряком, чтобы понять, какое впечатление на матросов уходящей в дальнее плавание эскадры и на старика-шкипера должны были произвести все действия Макарова в это бурное осеннее утро.

Популярность Макарова не была показной, основанной на отдельных проявлениях видимого внимания, которым любили щеголять некоторые командиры. Он в самом деле хорошо знал нужды и запросы матросов, глубоко интересовался их бытом, жизнью, внимательно выслушивал их просьбы и никогда не забывал выполнить то, что обещал кому-нибудь. Как-то Макаров в одной из кронштадтских казарм знакомился с матросами. Ротный давал краткую характеристику каждому.

— А вот этот любит читать книжки и даже иногда пишет, — говорит ротный, приказывая подойти к адмиралу матросу Шишмареву.

— Как, — восклицает Макаров, — он читает и пишет?

Шишмарев встревожился. Как-то отнесется адмирал к такому времяпрепровождению матроса. Всякие адмиралы бывают. Но тотчас успокоился. По глазам адмирала видно, что он это занятие не осуждает, как сделал бы на его месте какой-нибудь «другой» адмирал. Макаров оживляется и начинает расспрашивать Шишмарева, что он читает, кто из писателей ему больше нравится, и советует прочесть книги Станюковича, Мамина-Сибиряка, Короленко и других.

— Любопытно взглянуть, что и как ты пишешь. Есть при себе что-нибудь?

Шишмарев лезет в сундук и, весь побагровев от смущения, подает адмиралу две тетрадки стихов. Макаров прячет их в боковой карман сюртука и, пообещав ознакомиться дома и прислать стихи обратно, направляется дальше.

Проходит два месяца. Шишмарев шел в плавание, уверенный, что адмирал забыл про него и про тетради со стихами. Возвращается, а на его имя пакет: «Матросу Шишмареву от вице-адмирала Макарова». В пакете тетрадка и записка, в которой Макаров сообщал, что другую тетрадь оставил у себя для того, чтобы поместить стихи в очередном номере журнала «Море и его жизнь», и предлагал Шишмареву навестить его в свободное время, чтобы потолковать с ним о его будущем.

Впоследствии Шишмарев сделался литературным работником.

Макаров, за все время пребывания своего в Кронштадте, уделял исключительно большое внимание жизни, обучению и быту матросов как в казарме, так и на корабле. В 1903 году весною, с увеличением количества судов Балтийского флота, в Кронштадт должно было прибыть на пять тысяч больше матросов, чем обычно. В представлении другого командира вопрос размещения дополнительных пяти тысяч людей не составлял бы значительной проблемы. Уплотнить казармы, назначенные на одиннадцать тысяч, для размещения шестнадцати тысяч человек — и все. Так предложили поступить и Макарову, но он решил по-своему, и хотя подходящего помещения для казарм в городе не нашлось, адмирал вышел из положения. Он предложил надстроить четвертые этажи в казарменных флигелях и превратить сгоревший канатный завод, от которого остались почти одни стены, в жилое помещение. Макарову пришлось преодолеть сопротивление удивленных такой заботой о матросах интендантов морского министерства, пока проект был одобрен. Наконец приступили к восстановлению завода. Степан Осипович был очень озабочен постройкой, всячески стараясь выполнить ее в срок. Он ежедневно по два раза ездил на завод, давал указания и поторапливал строителей. Постройка была окончена в изумительно быстрый по тому времени срок, всего лишь в четыре месяца.

Устроив новобранцев, Макаров стал заботиться об их быте. Нары повсюду были заменены кроватями. Для того чтобы матросы с самого начала службы во флоте приучались к порядку, чистоте и опрятности, необходимых в судовой жизни, Макаров устроил при казармах бани-прачечные. В одном помещении мылись, в другом — стирали белье, сушившееся здесь же в предбаннике в особых сушильных шкафах. Помывшись, каждый получал вымытое и высушенное белье. Таких бань-прачечных было организовано шесть.

Макаров ввел в казармах и вообще в Кронштадте газовое освещение, по тому времени считавшееся чуть ли не роскошью. По его распоряжению казармы снабжались питьевой кипяченой водой, это сразу резко снизило количество заболеваний брюшным тифом. При казармах были организованы швальни, занятые подгонкой выданного обмундирования, чтобы оно у каждого сидело по фигуре. Наконец при казармах появились так называемые артели нижних чинов, попросту казарменные лавочки, где матросы могли покупать все по дешевой цене.

Ненавидевший торгашей Макаров организовал общество морских врачей, имевшее в Кронштадте свой продуктовый магазин, и учредил офицерскую обмундировочную мастерскую тоже с магазином при ней. В скромном бюджете морского врача и офицера оба эти кооперативные учреждения явились весьма ценным подспорьем. Сам адмирал все свое обмундирование шил в этой мастерской, называя ее своей «экономкой».

Но главной заботой адмирала оставался попрежнему вопрос питания. В этом отношении Макаров был внимателен ко всем мелочам, не говоря уже о матросских щах, качество которых он считал показателем отношения командира к своей команде. «Матросские щи», — любил говорить Макаров, — должны быть такими аппетитными и наваристыми, чтобы любой господин, почувствовав их аромат, захотел бы их отведать».

Однако он заботился не только о способах приготовления пищи, но и о самих продуктах. Прекрасно зная воровские нравы поставщиков морского министерства, торговцев мясом, он решил, построив холодильник, приобретать мясо не у перекупщиков, а прямо в Сибири. Через некоторое время дело настолько встало на ноги, что морской холодильник снабжал не только казармы и суда, но и весь сухопутный гарнизон Кронштадта. Оказалось, что экономится большое количество денег. Они шли на улучшение питания матросов. Все же, находя сумму приварочных денег для матроса недостаточной, Макаров хлопотал об увеличении ее более чем вдвое.

Впрочем Макаров беспокоился не только о матросах. Вскоре после того, как вступил в должность командира, он обратил внимание на значительное количество несчастных случаев как на кораблях, так и среди рабочих пароходного завода. Специальной инспектуры по охране труда в то время не было, и большинство несчастных случаев приписывалось неосторожности самого рабочего или матроса. Макаров взглянул на дело иначе. В стремлении свалить вину за увечье на самого пострадавшего он видел некрасивую уловку с целью избежать ответственности. Он стал наряжать комиссии для расследования причин увечий, а многие случаи разбирал и сам. В одном его приказе было написано: «Командиры обязаны внушить своим подчиненным, что нравственный и служебный долг каждого офицера — неусыпно следить, чтобы при работах применялись необходимые предосторожности, дабы уменьшить число несчастных случаев, имеющих иногда печальный исход». В инструкции «о предотвращении ушибов и увечий» Макаров писал: «Долг каждого из распорядителей так наладить работы, чтобы случаев ушибов не было и от непредусмотрительности люди не оставались бы искалеченными на всю жизнь. Нахожу, что случаи ушибов как нижних чинов, так и мастеровых чересчур часты, и мне, вероятно, придется делать более строгие расследования в случаях поранения и при ушибах людей».

У рабочих Кронштадтского пароходного завода Макаров пользовался не меньшей популярностью, чем у матросов. Все, что было в его силах для них сделать, он сделал, хотя и нажил себе много врагов. Предлагаемые им проекты изменения правил предельного возраста службы, обеспечения рабочих постоянным заработком, отпусками и пенсией встретили озлобленное сопротивление со стороны главного управления кораблестроения и снабжений, с которым Макаров уже издавна был не в ладах. Но убежденный в правоте и справедливости дела, которое он брал под свою защиту, он боролся и достиг многого.

На Кронштадтском пароходном заводе существовал нелепый и жестокий порядок увольнения. Рабочий, достигший 55-летнего возраста, увольнялся по старости. Ни его работоспособность, ни здоровье, ни мастерство, ни аккуратность, ни стаж при этом не учитывались. В виде исключения, при условиях ежегодного освидетельствования, рабочего могли оставить еще на пять лет, но никак не больше, будь он хоть самый искусный мастер. На этой почве происходило немало трагедий. один превосходный мастер, «человек с золотыми руками», как отзывались о нем, достигший предельного возраста, был уволен. Попытки устроиться ни к чему не привели. Тогда он решил покончить с собой, вышел на лед и застрелился. Это стало известно Макарову и произвело на него такое сильное впечатление, что он решил во что бы то ни стало уничтожить этот тупоумно-бездушный порядок. С большим трудом, но он изменил порядок увольнения рабочих.

На пароходном заводе для рабочих были введены отпуска. Это право, полученное ими благодаря настоянию Макарова, рабочие особенно ценили.

Следующим шагом главного командира было распоряжение о назначении всем рабочим, прослужившим не менее десяти лет, пенсии. По его инициативе в Кронштадте были основаны портовая техническая школа, вечерние классы для рабочих пароходного завода и три школы для их детей.

Для рабочих в Кронштадте были организованы клубы, которые адмирал нередко посещал сам, принимая живое участие в проводившихся там развлечениях. Такое отношение к рабочим военного губернатора города было для многих совершенно непонятным и, уж во всяком случае, новым, тем более, что вообще положение рабочих в царской России было необычайно тяжелым. Петербургские рабочие в петиции, которую они хотели подать царю в предательское «кровавое воскресенье» 9 января 1905 года, говорили о своей жизни: «Мы обнищали, нас угнетают, обременяют непосильным трудом, над нами надругаются, в нас не признают людей…»

В таких условиях нововведения Макарова были почти вызовом царскому правительству. Всякие попытки, откуда бы они ни исходили, умалить и обесценить рабочий труд, недоплатить им — глубоко возмущали Макарова. Так, когда «Ермак» вернулся из своего первого полярного плавания с аварией, то обстоятельство это, несколько пошатнувшее позиции Макарова, отнюдь не прмешало ему энергично требовать для всей команды ледокола выплаты двухмесячного оклада. В письме к министру финансов Витте он писал: «Люди работали все время без отдыха, все механизмы действовали исправно, и люди заслуживают поощрения за плавание в столь тяжелых и необыкновенных условиях. Если мы не будем поощрять людей, то мы не найдем хорошего экипажа для будущих плаваний».

Как рачительный хозяин города, Макаров очень много сделал и для Кронштадта. Его любовь к порядку и благоустройству сказалась в целом ряде нововведений, начиная от рациональных способов уборки городского мусора до сооружения электрической станции. Здесь и его инструкции «для действий при тушении пожаров» и о мерах борьбы с распространением заразных болезней, и распоряжение об устройстве парка в запущенном овраге, и приказ о мерах предосторожности при возвышении воды, и многое, многое другое.

Борьба с наводнениями пользовалась особым вниманием адмирала. Он разработал подробные правила, как подавать помощь при наводнениях в адмиралтействе, казенных зданиях и на городских улицах, какие и где иметь в готовности шлюпки, чем они должны быть снабжены и т. д.

Вопрос невских наводнении интересовал Макарова не только как администратора, но и как гидролога и инженера. Будучи в Кронштадте, Степан Осипович много работал над выяснением вопроса о колебаниях уровня воды в окрестностях Кронштадта и Петербурга. Изучив этот вопрос, Макаров предполагал выработать проект мероприятий для защиты Кронштадта и Петербурга от регулярных и часто катастрофических нашествий моря. Работа эта не была закончена, ее оборвала смерть адмирала.

Но несмотря на всю свою занятость, Макаров находил время и для того, чтобы закончить обработку материала, собранного им еще во время плавания на «Витязе». Накануне отъезда на Дальний Восток, 2 февраля 1904 года, эта работа со множеством чертежей и карт была переслана Макаровым академику М. А. Рыкачеву вместе с письмом: «Работа окончена, — писал он, — но еще раз ее следовало бы прочесть. Между тем, меня посылают весьма срочно, и кто знает, что готовит судьба».

Вдобавок к самым разнообразным обязанностям по должности главного командира Кронштадтского порта, Макаров принимал участие в работах различных военных комиссий. Эта сторона его деятельности еще не освещена полностью, и часто мысли и идеи Макарова, претворенные в жизнь, приписывались другим лицам. Ему часто приходилось бороться и за разрешение вопросов, не связанных с морем. Так, в вопросе о вооружении порт-артурских верков он оказался более дальновидным, чем многие генералы-специалисты. 8 февраля 1900 года на заседании комиссии по вооружению крепостей выяснилось, что военный министр для артиллерийского обеспечения линии обороны протяженностью в 22 версты рассчитывал назначить лишь 200 орудий. Макаров, считая, «что оборону с сухого пути не предполагают обставить должным образом», требовал увеличить число орудий по крайней мере втрое и подал министру докладную записку, где обосновал свое мнение. Записка оказала свое действие. На линию было назначено 572 орудия и 48 пулеметов, что впоследствии имело очень важное значение при обороне Порт-Артура.

В другом чрезвычайно важном вопросе о большой судостроительной программе Макаров проявил такую же проницательность, как и в вопросе вооружения порт-артурских укреплений. В секретной записке, представленной морскому министру, Макаров высказывает соображение, что Россия, охраняющая свои границы со стороны трех морей, должна иметь три совершенно самостоятельных флота, так как рассчитывать на соединение их в случае нападения возможных противников нельзя.

Макаров высказал свои мысли о вооружении, тоннаже, типах и числе кораблей, постройку которых следует обеспечить в каждый из годов двадцатилетней программы. Одновременно он разработал меры, с помощью которых можно сократить расходы, — главнейшими из них он считал однотипность судов и стандарт предметов снабжения.

Предложения Макарова встретили со стороны многих адмиралов яростное противодействие, вызванное скорее не принципиальными возражениями, а завистью или непониманием. В результате горячей полемики число врагов и недоброжелателей Макарова увеличилось, особенно же обострились у него отношения с адмиралом-реакционером Ф. В. Дубасовым. В этом споре союзниками Макарова оказались не адмиралы, а крупный военный писатель и теоретик генерал М. И. Драгомиров[113], выступивший с поддержкой взглядов Степана Осиповича.

А пока шли эти споры, политическая атмосфера на Дальнем Востоке сгущалась все более. После нападения японцев без объявления войны на наши корабли в Порт-Артуре Макаров убедился, что его предположения оправдались. При всей его выдержке, адмирал не мог скрыть в эти дни своего волнения. Он знал неподготовленность русской армии и флота к войне и беззащитность русских дальневосточных окраин, видел бездарность большинства царских генералов и адмиралов и с болью в сердце предчувствовал, что за все это придется своей кровью расплачиваться русским матросам и солдатам.

Считая, что его боевой опыт, энергия и знания должны найти применение в тяжелый для Родины час, он с нетерпением ждал назначения на Восток.

ПОСЛЕДНИЙ ПОДВИГ

В конце XIX века в борьбу за господство на Тихом океане вступает новый империалистический хищник — Японская империя.

Свою «деятельность» на мировой арене Япония начала с захватов в Китае.

В результате грабительской войны 1894–1895 гг., проводившейся при поддержке Англии и, в особенности, Соединенных Штатов Америки, Япония захватила у Китая остров Тайван, потребовала по навязанному Китаю Симоносекскому договору (март 1895 г.) уплаты громадной контрибуции, закрепила свои позиции в Корее и получила в аренду Ляодунский полуостров.

Однако плодами своей «победы», в той мере, как этого им хотелось, японским империалистам воспользоваться не пришлось, так как захватнические аппетиты Японии встретили сопротивление со стороны царской России.

Несмотря на поддержку Японии Англией и Соединенными Штатами Америки, президент которых еще перед началом японо-китайской войны угрожал Франции и Германии тем, что, если они активно встанут на сторону России, то США пойдут «так далеко, как этого потребуют обстоятельства», Симоносекский договор был пересмотрен на конференции в Чифу (1895 г.). Японии пришлось отказаться от ряда своих «завоеваний». Главным ударом для нее было то, что ей не удалось сохранить «арендованный» по Симоносекскому договору Ляодунский полуостров.

Ляодунский полуостров, благодаря своему выгодному стратегическому положению, в планах японских империалистов занимал едва ли не главное место, как плацдарм для дальнейших захватов Кореи, Маньчжурии и даже русских дальневосточных земель.

«Япония уже тогда мечтала о захвате Сахалина и Дальнего Востока», — писал товарищ Сталин[114].

Неудача с Ляодунским полуостровом вызвала ожесточение империалистической клики Японии против России, тем более, что вытеснив Японию, царская Россия сама получила права на Ляодунский полуостров с портом Артур, построила вблизи Артура новый город и порт Дальний, оборудовала порт Артур как крепость и базу для своего Тихоокеанского флота, провела через всю Маньчжурию к Дальнему и Порт-Артуру железную дорогу. Царская Россия преградила путь к дальнейшим захватам японских империалистов в Китае и на Дальнем Востоке. Назревала русско-японская война.

К этой войне Япония стала усиленно готовиться тотчас же после заключения Симоносекского мира и конференции в Чифу. Замышляя напасть на Россию, Япония рассчитывала на поддержку других империалистических держав, враждебно относившихся к усилению царской России на Дальнем Востоке и прежде всего — на поддержку Англии и США.

В 1900 году в Китае вспыхнуло народное восстание, получившее название «боксерского», направленное одновременно против чужеземного империалистического ига и собственных китайских грабителей — феодалов. Крупнейшие империалистические державы объединились в стремлении подавить это восстание, грозившее выбросить из Китая всех захватчиков.

Под ставшим уже традиционным для всяких интервентов предлогом «наведения порядка», империалистические державы начали настоящую войну против народных повстанцев.

В статье «Китайская война», опубликованной в газете русской революционной социал-демократии «Искра», В. И. Ленин в 1906 году с гневом писал:

«…десятки тысяч войска отправлены в Китай, дан ряд сражений, одержан ряд побед, — побед, правда, не столько над регулярными войсками неприятеля, сколько над китайскими повстанцами и еще более над безоружными китайцами, которых топили и избивали, не останавливаясь перед умерщвлением детей и женщин, не говоря уже о грабеже дворцов, домов и лавок».[115]

Особенно усердствовала в этой антинародной войне Япония, защищавшая не только свои империалистические интересы, ни и, по негласной договоренности, интересы Англии и США.

Объединение империалистических держав в войне против Китая было временным. Вскоре после зверского подавления «боксерского» восстания Япония заключила договор с Англией, направленный против России и заручилась обещанием помощи со стороны США в подготавливаемой войне.

Япония рассчитывала напасть на Россию внезапно.

С необычайной поспешностью строились на английских верфях заказанные Японией броненосцы[116]. Английские офицеры руководили обучением личного состава японского флота. Из Соединенных Штатов Америки в Японию текли деньги, вооружение, военные материалы.

Царская Россия также стремилась к войне, хотя и менее активно, чем Япония.

«К этой войне, — писал товарищ Сталин, — толкали царское правительство крупная буржуазия, искавшая новых рынков, и наиболее реакционные слои помещиков»[117].

Царское правительство рассчитывало, что победоносная война поможет ему укрепить свое внутреннее положение, трещавшее под напором мощного революционного движения, охватившего всю страну, поможет предотвратить надвигавшуюся первую русскую революцию.

«Но, — пишет товарищ Сталин, — его расчеты не оправдались. Война еще более расшатала царизм»[118].

В отличие от Японии, тщательно готовившейся к войне, раскинувшей в России хорошо организованную шпионскую сеть, царское правительство относилось к надвигающейся войне беспечно. Армия была плохо вооружена и обучена. Во главе ее стояли бездарные и продажные генералы. Основные контингенты войск и снаряжение находились за десять тысяч километров от будущего театра войны. Флот на Дальнем Востоке был слабее японского, командовал им слабовольный, нерешительный адмирал Старк. Среди офицеров на Дальнем Востоке также царила беспечность. Верхушка офицерского состава проводила время в кутежах, балах, попойках. Личный состав армии и флота к войне не готовился, боеприпасами, вооружением и снаряжением армия и флот обеспечены были плохо. Дальний Восток кишел японскими шпионами. Каждый шаг и распоряжение русского командования тотчас становились известными японцам.

Несмотря на сложившуюся на Дальнем Востоке грозную обстановку и совершенно очевидную неподготовленность России к войне, в правительственных кругах царило мнение, что Япония не посмеет напасть на «такую могущественную страну как Россия». Это мнение подозрительно усиленно поддерживали контр-адмирал Абаза, возглавлявший образованный в 1903 году особый комитет по Дальнему Востоку и проходимец и авантюрист статс-секретарь Безобразов. Им вторил дальневосточный наместник царя, побочный сын Александра II адмирал Алексеев.

Были в России, конечно, и люди, хорошо понимавшие, что на Дальнем Востоке назревают события, в которых так же как пятьдесят лет тому назад в Севастополе, русские солдаты и матросы будут расплачиваться за отсталость царской России и гнилость царского правительства своей кровью.

«Народные массы, — писал товарищ Сталин, — не хотели этой войны и сознавали ее вред для России. За отсталость царской России народ расплачивался дорогой ценой»[119].

Ленин и большевики, вскрывая грабительский характер этой войны как со стороны Японии, так и со стороны России, мудро предвидели, что поражение царской России ослабит царизм, усилит ненависть к царизму в широких народных массах и ускорит революцию. Поэтому большевики стояли за поражение царизма в этой войне и боролись с меньшевиками и предателем Троцким, стоявшими на позиции «…защиты «отечества» царя, помещиков и капиталистов»[120], лживо прикрываясь маской патриотизма.

«Не русский народ, — писал впоследствии В. И. Ленин, — а русское самодержавие начало эту колониальную войну. Не русский народ, а самодержавие пришло к позорному поражению»[121].

Адмирал Макаров был далек от глубокого революционного понимания назревавших событий, но он прекрасно разбирался в военной обстановке, складывающейся на Дальнем Востоке, видел слабость и неподготовленность к войне русской армии и флота и, как настоящий патриот Родины и своего народа, с болью в душе думал о тех бессмысленных жертвах, на которые обрекает правительство прежде всего матросов и солдат.

Еще в 1899 году, получив новое назначение на пост главного командира Кронштадтского порта, он в кругу друзей говорил, что ему надлежало бы сейчас находиться не на административной должности в Кронштадте, а в Порт-Артуре командовать Дальневосточной эскадрой. И при этом добавлял с грустной улыбкой, что его пошлют на Восток лишь в том случае, если дела наши там станут совсем плохи. «Наш флот и без того слабее японского, — говорил он, — а с устройством военного порта в Порт-Артуре наши морские силы разбиты надвое, и между ними находится неприятель».

Макаров неоднократно повторял, что на Востоке крепнет грозная сила и нельзя ее недооценивать, он настойчиво указывал, что наша оборона там никуда не годится, и при первом же испытании это станет ясным для всех. И не только в частных беседах с моряками и военными, но и в официальных донесениях Макаров напоминал об этом. Как член «Комиссии по обороне крепостей», Макаров писал в секретной записке от 22 февраля 1900 года морскому министру адмиралу Авелану: «… Подкомиссия за основания своих расчетов приняла предположение, что неприятель будет брать Порт-Артур открытой силой, а не долговременной осадой… Вследствие этого вся сухопутная оборона состоит из орудий небольших калибров, и нет ни одной пушки на сухопутной обороне, которая могла бы отвечать на огонь больших осадных орудий (неприятель может подвести большие осадные орудия и безнаказанно расстреливать наши укрепления)…

Я подробно указывал на важное значение Порт-Артура для нашего флота, причем высказал, что Порт-Артур по отдаленности своей должен быть настолько укреплен, чтобы представлять вполне самостоятельную единицу, что японский флот имеет перед нашим стратегические преимущества, ибо он опирается на множество сильно вооруженных портов, снабженных всем необходимым для ремонта и комплектования кораблей… Кроме того, Япония имеет многочисленный коммерческий флот, способный нести вспомогательную службу при броненосных эскадрах. В случае войны между Японией и Россией, Япония употребит все свои средства, чтобы выиграть дело. Война эта будет для Японии первая с европейской нацией, от нее будет зависеть все будущее положение Японии… Заняв Корею, японцы могут двинуться к Квантунскому полуострову и сосредоточат там более сил, чем у нас. Вся война может быть ими сосредоточена на этом пункте. Это будет война за обладание портом Артур, к которому они подступят с потребною для сего силою, и мы должны быть готовы к должному отпору с сухого пути».

На записку Макарова, в которой слышится предупреждение патриота, военный министр Куропаткин, позевывая, ставит следующую суконную резолюцию: «Читал. Не имея средств и сил на Западе, мы не можем особо расходоваться лишь на Порт-Артур уже в настоящее время. Куропаткин».

Куропаткина не смутили даже следующие заключительные строки Макарова: «Падение Порт-Артура будет страшным ударом для нашего положения на Дальнем Востоке. Флот, лишившись своего главного опорного пункта, оставшись лишь при одном Владивостоке, будет крайне стеснен в своих операциях… Чтобы этого не случилось, Порт-Артур должен стать неприступным и снабженным провизией, порохом и углем в таком количестве, чтобы выдержать продолжительную осаду, пока не прибудет подкрепление…»[122]

Нетрудно представить себе моральное состояние Макарова после прочтения резолюции Куропаткина!

Спустя три года, в другой секретной записке по поводу широко задуманной судостроительной программы 1903–1923 годов, Макаров пишет: «Недоразумения с Японией будут из-за Кореи или Китая… Чтобы этого разрыва не случилось, нужно иметь на Дальнем Востоке флот, значительно более сильный, чем у Японии, и быть готовым к военным действиям во всякую минуту. Разрыв последует со стороны Японии, а не с нашей… Успех Японии возможен лишь при условии недостаточности нашего флота, если же наш флот будет в состоянии командовать морем, то Япония будет совершенно бессильна что-нибудь сделать»[123].

Глубокое знание обстановки и соотношения сил на Дальнем Востоке позволили Макарову с точностью предугадать развитие событий. Они действительно развивались так, как предполагал Макаров.

Закончив свои приготовления к войне с помощью Англии и США и заручившись их поддержкой, Япония стала искать повода для развязывания войны.

Задача японских империалистов заключалась в том, чтобы начать войну как можно скорее, не дав подготовиться к ней России. Японские дипломаты получили задание возобновить переговоры с царским правительством об урегулировании спорных вопросов. Мирное решение, однако, не устраивало Японию. Переговоры были лишь ширмой, скрывающей истинные ее намерения и способом обмануть мировое общественное мнение.

Наметившаяся возможность довести переговоры до конца испугала Японию. 10 декабря 1903 года японское правительство изложило свои требования к царской России в наглой ультимативной форме. Однако русское правительство пошло на уступки. Истолковав этот шаг, как слабость, Япония через несколько дней повысила требования, и русское правительство, зная о своей военной неподготовленности, собиралось удовлетворить и их, но несколько задержало ответ.

Вечером 24 января русский министр иностранных дел Ламсдорф известил японского посланника в Петербурге, что окончательный ответ уже послан телеграммой в Порт-Артур наместнику Алексееву для передачи русскому послу в Токио — Розену. Но Японии нужен был не ответ, а война, а потому 24 января, прервав переговоры, она заявила о разрыве дипломатических сношений с Россией.

Без объявления войны, в ночь на 27 января 1904 года, японцы совершили вероломное нападение на корабли русского тихоокеанского флота, стоявшего в полном составе на внешнем рейде Порт-Артура. Несмотря на предшествующие событию длительные переговоры и общую напряженную атмосферу, дипломатические представители России и военно-морское командование были застигнуты почти врасплох.

Но Макарова дальневосточные события не застали врасплох. Находясь в Кронштадте, он пристально следил за ходом событий и хорошо предвидел, что должно произойти на берегах Тихого океана. И душою и мыслью он был в далеком Артуре, он рвался туда, хорошо зная, как необходимо там его присутствие.

Узнав о разрыве дипломатических отношений с Японией, Макаров отправил вечером 26 января 1904 года морскому министру записку следующего содержания: «Если мы не поставим теперь же во внутренний бассейн флот, то мы принуждены будем сделать это после первой же ночной атаки, дорого заплатив за ошибку». Как известно, в эту же ночь, а по некоторым данным в тот же час, в Порт-Артуре были подорваны стоявшие на внешнем рейде русские корабли.

1 февраля морской министр адмирал Авелан сообщил Макарову, что он назначается командующим флотом на Тихом океане. Судить трудно, но весьма возможно, что именно посланная министру записка, в которой дана верная оценка военной обстановки в Порт-Артуре и в точности предугаданы последовавшие события, способствовала назначению Макарова командующим морскими силами на Дальнем Востоке с целью «поправить испорченное дело».

Разбойным нападением в Порт-Артуре японцы хотели вывести из строя лучшие наши корабли и тем обеспечить себе беспрепятственную переброску войск на континент. Одновременно, шесть японских крейсеров и восемь миноносцев под командой адмирала Уриу, ворвавшись в воды нейтрального корейского порта Чемульпо, блокировали во внутренней гавани русский крейсер первого ранга «Варяг» и канонерскую лодку «Кореец», предъявив им ультимативное требование сдаться. Это было вопиющим нарушением международного права. Но никто из представителей иностранных государств, имевших свои суда в Чемульпо, не протестовал, даже представитель «дружественной» России Франции не нашел нужным вступиться. Иностранцы спокойно следили в бинокли со своих кораблей за ходом событий.

Командир «Варяга» капитан первого ранга В. Ф. Руднев отклонил наглое требование японцев. Решив лучше погибнуть со славой, чем опозорить честь русского флага, «Варяг» поднял сигнал: «Корейцу» следовать за мной» и полным ходом ринулся на японскую эскадру. Два русских героических корабля в течение трех часов вели неравный бой с противником. «Варяг» своим огнем нанес сильное повреждение крейсеру «Такашихо», который впоследствии затонул, и потопил японский миноносец. Казалось, возникла возможность прорваться, но сосредоточенный огонь всей японской эскадры нанес страшные раны «Варягу». Орудия вышли из строя, паровые котлы были пробиты, рулевое управление испорчено. Чтобы русский корабль даже в таком виде не достался врагу, исчерпав все средства борьбы, команда затопила свой корабль на глазах японской эскадры и иностранных судов. Канонерская лодка «Кореец» была взорвана. «Ровно в 4 часа пополудни, — описывает очевидец, — «Кореец» взлетел на воздух. Когда мало-помалу пламя и дым рассеялись, по зеркальной поверхности бухты понеслось пение русских матросов, сопровождаемое громкими всплесками обломков, падавших вокруг со всех сторон в воду».

После славной гибели «Варяга» и «Корейца», японцы беспрепятственно высадили военный десант и захватили Корею. Замыслы японского командования, казалось, были близки к осуществлению: два корабля русского флота были уничтожены, а другие, получив тяжелые повреждения, оказались надолго выведенными из строя. Потерпев урон, русские не могли предпринимать активных, наступательных действий в море. Воспользовавшись этим, японский адмирал Того с основными силами флота предпринял блокаду подступов к Порт-Артуру. Одновременно, японская эскадра под командою вице-адмирала Камимуры повела наступательные действий против владивостокского отряда крейсеров, чувствительно тревоживших японское северное побережье. Усилия Камимуры никакого успеха не имели. Быстроходные и ловкие русские крейсера были неуязвимы. Тогда Того, желая основательно закупорить вход в Порт-артурскую гавань, предпринял свои закупорочные операции с брандерами[124]. Первая операция в ночь на 12 февраля закончилась полной неудачей.

Так развивались события в первые дни войны на море. Военными удачами для русского флота этот период не ознаменовался.

На Макарова возлагались большие надежды. От него ожидали теперь многого. В газетах вспоминали его былые подвиги, приводили биографические сведения, отдельные эпизоды из жизни, отмечали его решительность, отвагу и полученные им награды.

Спустя четыре дня после того как морской министр сообщил Макарову о новом назначении, вечером на вокзале у одного из вагонов первого класса, входившего в состав дальневосточного поезда, собралась небольшая группа провожающих. В большинстве — морские офицеры. Настроение у всех было приподнятое, торжественное. В центре группы выделялась грузная, коренастая фигура адмирала Макарова с георгиевской лентой в петлице пальто. Спокойный и серьезный, он что-то наставительно говорил своей жене Капитолине Николаевне. Рядом стояла девятнадцатилетняя дочь Дина с заплаканными глазами и сын Вадим.

Дорожа каждой минутой, Макаров отправился в путь, не дождавшись даже официального приказа о назначении. Он успел все же создать свой штаб из деятельных и энергичных морских офицеров. Вместе с Макаровым на Дальний Восток отправлялась группа подобранных им опытных рабочих Обуховского и Балтийского заводов и пять вагонов материалов, необходимых для быстрейшей починки поврежденных в Порт-Артуре кораблей. Перед отъездом он поднял в министерстве вопрос о посылке кораблей Средиземноморской эскадры для пополнения Тихоокеанского флота. Накануне Макаров в Кронштадте простился с матросами: «Спасибо, что собрались проводить меня, — сказал им Макаров. — Там, на Востоке началось жаркое дело. Нужны люди — поеду и я. В эти минуты нужно поддерживать друг друга. До свиданья! В добрый час… быть может и увидимся… прощайте!»

Макарову по должности полагался специальный поезд, но он отказался от этого ненужного ему права, указав, что сейчас дорог каждый вагон для отправки войск. Он занял для себя и своей канцелярии только два смежных купе в вагоне и категорически отклонил торжественные проводы с воинским караулом, музыкой и толпой провожающих. Об его отъезде ничего не было сообщено и в газетах. С Макаровым уезжали два преданнейших его помощника, уже издавна делившие с ним все его радости и невзгоды: бывший командир «Ермака» Михаил Петрович Васильев и Константин Федорович Шульц, минный офицер, плававший вместе с Макаровым еще на «Витязе».

Отправлялись в Порт-Артур также полковник генерального штаба профессор А. П. Агапеев[125] и несколько высококвалифицированных корабельных инженеров для руководства ремонтными работами на судах дальневосточной эскадры.

Макаров был противником широко распространенного в правительственных кругах мнения, что война с Японией не представляет серьезных трудностей, что японцев можно «шапками закидать». Он отчетливо представлял себе сложность положения на Востоке и видел грубые ошибки, уже совершенные там. Ненавидевший вообще помпезные проводы и встречи, хвастливые заявления и выспренные разглагольствования, Макаров на этот раз считал особенно необходимым, чтобы об его отъезде в Порт-Артур знали очень немногие.

В Москве он почти не выходил из вагона, стоявшего на запасных путях в ожидании подачи состава, приводил в порядок свои дела, писал много деловых и частных писем. Министерству он напоминал о срочных мерах по усилению Дальневосточного флота, указывал на недостаточное количество миноносцев и вторично просил немедленно же заказать и отправить в Порт-Артур 48 миноносцев и минных катеров.

Своей жене Макаров писал о деньгах. Капитолина Николаевна не любила отказывать себе в чем-нибудь. Предметом ее постоянных забот были дорогостоящие наряды. Своими привычками она не раз ставила всю семью в затруднительное положение, и Макаров постоянно должен был беспокоиться о деньгах. Во многих его письмах к жене слышится настойчивая просьба — быть экономнее, жить по средствам. Характерно в этом отношении и его письмо, написанное жене на пути в Харбин 19 февраля 1904 г.

Макаров писал Капитолине Николаевне: «Я телеграфировал Федору Карловичу[126] о выдаче тебе 5400 руб. Получив столько денег, ты прежде всего захочешь подновить туалеты и таким образом деньги эти быстро исчезнут… Очень прошу тебя быть благоразумной, у нас уже было много примеров, что мы сидели без денег… Теперь неприлично тебе и Дине наряжаться в большие шляпы. Вы гораздо больше выиграете, если будете держать себя скромнее. Пожалуйста, еще раз прошу тебя поберечь деньги, и имей в виду, что, если ты истратишь 5400 р. или часть их, то я тебе ничего не переведу впоследствии. В первые два месяца с меня будут вычитывать все увеличение жалованья, так как я оставил тебе доверенность на 1200 р. Месяц я не получу здесь береговых почти ни копейки».[127]

Поражает беспечность, с которой Капитолина Николаевна относилась не только к расходованию денег, но и к самому факту начала войны.

В самом деле, не случайно Макаров напоминает жене о том, что «теперь неприлично тебе и Дине наряжаться в большие шляпы».

К начавшимся событиям Макаров и светское общество, к которому причисляла себя Капитолина Николаевна, относились по-разному.

Для Капитолины Николаевны война была лишним поводом к тому, чтобы блистать новыми туалетами на благотворительных («в пользу раненых») балах, Макаров расценивал войну как серьезную опасность, нависшую над Родиной, над народом. Впрочем Макаров видел и другие примеры беспечности. Один из них поразил его на пути в Порт-Артур.

Чем дальше углублялся поезд в Сибирь, тем больше обгонял по пути воинских эшелонов. Немало поездов двигалось и в обратном направлении, из района боевых действий в Петербург и Москву. «Вчера вечером, — пишет Макаров в письме от 9 февраля, — встретили поезд, на котором ехали порт-артурские дамы, выехавшие в день бомбардировки, — Гаврюшенко, Гиляровская и др. Они вызвали меня на платформу и были превеселы».

Тем временем в Порт-Артуре со все возрастающим нетерпением ожидали прибытия Макарова. После ночного нападения японцев на корабли, стоявшие на рейде, и бомбардировки Порт-Артура, на эскадре, которой еще командовал, дожидаясь приезда Макарова, адмирал Старк, господствовало настроение томительного выжидания. Моряки в течение дня по несколько раз справлялись на телеграфе: где сейчас Макаров и скоро ли он будет в Артуре? Молодежь, плававшая на транспортах, стремилась перейти на боевые корабли. «…Обидно, при таком адмирале, как Макаров, поведущем в бой корабли, прозябать на каком-то транспорте!» — говорили они.

Рано утром 24 февраля Макаров прибыл в Порт-Артур. Ему готовили торжественную встречу. Полковник Вершинин произнес приветственную речь. Но Макарову было не до речей. Он холодно выслушал приветствие и тотчас же отправился на крейсер «Аскольд», где поднял вице-адмиральский флаг. Многие высшие офицеры, знавшие Макарова по Кронштадту, были несколько встревожены. Его необычайная стремительность, резкость и некоторая сухость в обращении, казалось, не сулили ничего доброго. Не так восприняли поведение Макарова матросы. Многие из них знали адмирала еще по Кронштадту. Все быстро поняли: приехал настоящий командир, который не потерпит ни в чем расхлябанности, беспорядка и несправедливости. Это не Старк!

Приняв во время военных действий пост командующего флотом, лучшие корабли которого были уже выведены из строя, а база блокирована крупными силами неприятеля, Макаров прекрасно понимал всю ответственность, ложившуюся на него. Он еще давно говорил, что его отправят на Дальний Восток лишь тогда, когда дела там примут плохой оборот. Теперь он брался за нелегкую задачу — исправить положение. Надо было в кратчайший срок, отбиваясь от атак противника, навести порядок на эскадре, привести ее в боеспособное состояние, ввести в строй поврежденные корабли, научить командный состав правильной для существующего положения тактике, вырвать инициативу из рук японцев. Недостатка в помощниках среди офицеров и в особенности матросов у Макарова не было. Почти все, кроме карьеристов, подхалимов, трусов и обиженной бездари, поняли, что во главе с таким командиром и организатором, как Макаров, можно сделать многое. Все были заняты своим делом и горячо работали, стараясь наверстать упущенное, В день приезда, побывав на «Ретвизане» и «Цесаревиче», испытавших первый удар врага, Макаров убедился, что ремонт идет недопустимо медленным, «черепашьим», темпом. Он тотчас распорядился командировать в помощь приехавших вместе с ним обуховцев и балтийцев. «Русский человек под хорошим руководством может творить чудеса», говорил Макаров.

Сразу же после приезда Макаров тщательно ознакомился с условиями обороны Порт-Артура как, с моря, так и с суши, участвовал в совещаниях, на которых разрабатывались планы согласованных действий войск и флота на случай высадки японцев. Все остальное время он проводил на кораблях эскадры, проверяя боевую готовность, знакомясь с командами и офицерами. Его задачей было не только обеспечить оборону Порт-Артура с моря, но подготовить эскадру к активным действиям в открытом море.

Однако соотношение сил на море было далеко не в пользу России.

Японский флот, еще совсем недавно не имевший ни одного боевого корабля, был создан на английских и американских верфях чрезвычайно быстро.

Во время постройки «Ермака» на верфи Армстронга, Макаров видел заложенные там для Японии броненосцы и тогда еще обратил на это серьезное внимание.

К началу войны Япония имела сильный флот, построенный по последнему слову военно-морской кораблестроительной техники. Он состоял из шести эскадренных броненосцев водоизмещением от 12000 до 15440 тонн; четырех броненосцев береговой обороны, восьми броненосных крейсеров водоизмещением от 9500 до 9900 тонн, двух легких крейсеров, трех канонерских лодок, двадцати семи контр-миноносцев и девятнадцати номерных миноносцев и минного транспорта и других кораблей, — всего из восьмидесяти боевых единиц.

Русский флот на Дальнем Востоке, имевший только две базы — Порт-Артур и Владивосток, хотя и усиленный перед войной, насчитывал не более шестидесяти боевых кораблей.

Большая часть из них, в том числе и все броненосцы, были блокированы в Порт-Артуре в первые дни войны. В качественном отношении Тихоокеанская эскадра в целом также уступала японскому флоту, так как, наряду с сильными современными боевыми кораблями, имела в своем составе корабли старые, тихоходные, со слабым вооружением. Например, двадцать четыре миноносца, входившие в состав Порт-артурской эскадры, постоянно находились в ремонте из-за различных неисправностей.

После первых же разбойничьих нападений японского флота на Порт-Артур и Чемульпо русский флот уменьшился еще на несколько единиц. Героически погибли в Чемульпо, после боя с целой японской эскадрой, крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец». Получили серьезные повреждения стоявшие на рейде во время предательского нападения японцев на Порт-Артур броненосцы «Ретвизан» и «Цесаревич» и крейсер «Паллада».

Японцы располагали не только более сильным флотом, удобством коммуникаций и большим количеством баз, но и возможностью группировать силы для ударов. Все это стало ясно в первые же дни войны.

Неравное соотношение сил и невыгодное стратегическое положение, в котором очутилась Россия на Дальнем Востоке, все же не решали вопроса победы. Несмотря на элемент «неожиданности», на который японцы рассчитывали, и неподготовленность России к войне, они несли весьма тяжелые потери на море и часто не умели воспользоваться до конца своими же успехами.

Русские офицеры и матросы в большинстве оказались героями. Они показали всему миру замечательную стойкость и мужество; примером тому был подвиг «Варяга», а позднее — и защита Порт-Артура.

Наместником царя на Дальнем Востоке был адмирал Алексеев. Бездарный руководитель, карьерист, никудышный организатор, он, увидев в прибывшем Макарове «конкурента», делал все, чтобы затормозить, исказить, представить в ложном свете его энергичные действия. Выведенный из терпения Макаров несколько раз сам, через голову наместника, отправлял телеграммы непосредственно царю.

Алексеев был принужден выполнить ряд требований Макарова. Но он счел себя оскорбленным и, чтобы отомстить, — неоднократно поднимал вопрос об ограничении прав командующего флотом. В конце концов его доносы подействовали. Но распоряжение об ограничении прав и полномочий Макарова пришло уже после его смерти.

Система жалоб, доносов, наушничества была обычным явлением в среде высшего командования на Дальнем Востоке еще до начала войны. В Порт-Артуре организатором склоки и разжигания вражды между армией и флотом был генерал Стессель.

Грызня, царившая в Порт-Артуре между генералами, и враждебность большинства из них к Макарову не могли не сказаться на успешности проводимых им оборонных мероприятий. Из этой порочной среды, правда, выделялось несколько генералов, известных своей личной храбростью и решимостью бороться. В первую очередь это были генералы В. Ф. Белый и в особенности Р. И. Кондратенко.

О состоянии Дальневосточного флота Макаров хорошо знал еще уезжая из Петербурга. Он понимал, что с теми силами, которые сейчас налицо в Порт-Артуре, — вряд ли можно будет добиться победы. Усилить Тихоокеанский флот новыми судами — самая неотложная задача. Он снова просил морское министерство направить на Восток из Средиземного моря эскадру адмирала Вирениуса. В состав эскадры входили: броненосец «Ослябя», крейсеры первого ранга «Аврора», «Дмитрий Донской» и семь эскадренных миноносцев. Кроме того Макаров считал необходимым: во-первых, переслать по железной дороге в разобранном виде восемь миноносцев типа «Циклон», для сборки их на месте, во-вторых, «теперь же разработать, заказать и выслать на Дальний Восток в целом виде 40 миноносцев малого размера… Назначение этих миноносцев, — писал Макаров, — обслуживать порты в ночное время… За два часа до темноты они могут выходить из своего порта и к 11 часам вечера, идя по 15 узлов, они будут находиться в 100 милях от порта. Вот район их действия. В ночное время они будут хозяевами моря на заданном им районе».

Отсутствие достаточного количества дежурных миноносцев позволяло японцам хозяйничать в море, давало им возможность предпринимать ночные торпедные атаки, брандерские операции и ставить на Порт-артурском рейде мины. Это, в конечном счете, и послужило причиной гибели «Петропавловска».

Морское министерство отказало Макарову. Ему сообщили, что эскадра Вирениуса возвращается в Россию «по величайшему повелению», а миноносцы типа «Циклон» решено оставить в Балтийском море, «где они тоже очень необходимы». Что же касается малых миноносцев, то они были заказаны, но строились так медленно, что были готовы лишь к концу 1905 года, то есть когда война уже закончилась.

Приходилось рассчитывать исключительно на наличные силы Тихоокеанской эскадры. Для командного состава кораблей эскадры Макаров написал подробную инструкцию. В ней он ясно и просто изложил основные вопросы морской тактики. Эта инструкция в создавшихся условиях была настоящим руководством к ведению боя. Тактические принципы Макарова, разработанные им еще в «Рассуждениях по вопросам морской тактики», должны были найти, наконец, свое применение в условиях боевой обстановки. «Командиры судов должны внушать комендорам, — писал Макаров, — что в их руках поражение неприятеля. Пусть они забудут о себе, сосредоточив все свое внимание на наводку орудий и приложат все свое старание, чтобы отличиться и разбить врага». Подбить неприятельский корабль мало. Его надо добить или заставить сдаться в плен.

«Победой можно назвать, — написано в инструкции, — лишь уничтожение неприятели, а потому подбитые суда надо добивать, топя их или заставляя сдаться. Подбить корабль — значит сделать одну сотую часть дела. Настоящие трофеи — это взятые или уничтоженные корабли». В инструкции было предусмотрено все или почти все: от способа заделки пробоин подручными материалами до требования извещать всю команду корабля о каждом удачном выстреле по неприятелю.

Макаров, и в этом не было ничего нескромного, считал необходимым ознакомить весь командный состав эскадры со своими «Рассуждениями по вопросам морской тактики». Он обратился в морское министерство с просьбой отпечатать возможно скорее в достаточном количестве экземпляров его книгу и выслать в Порт-Артур. Спустя месяц он получил от исполнявшего должность начальника Главного морского штаба отношение, в котором сообщалось, что морской министр «не признал возможным отнести этот расход на военный кредит». Макаров настаивает и просит морского министра Авелана доложить о его просьбе генерал-адмиралу великому князю Алексею Александровичу. Великий князь также отказывает: «За неимением средств в текущем году». Одновременно издевательски добавляет, что в будущем году, когда отпустят кредиты, можно будет разрешить печатание книги. Если учесть, что на издание книги потребовалось бы не более пятисот рублей, можно понять раздражение Макарова. Взбешенный, он пишет, что мотивировку отказа понимает, как «неодобрение свыше его взглядов на ведение войны», а потому просит освободить его от обязанностей командира Тихоокеанского флота. Угроза подействовала. На печатание книги, наконец, выдают пятьсот рублей. Но книга вышла уже после гибели адмирала и, конечно, не была послана в Порт-Артур.

На каждом шагу Макаров видел не только беспечность, но и преступную небрежность со стороны руководителей русской армии.

Еще на пути в Порт-Артур, во время остановки поезда на Киньчжоуском перешейке, Макаров осматривал укрепления. Он был удивлен тем, что здесь не было орудий крупного калибра, необходимых для обороны флангов этой позиции со стороны моря. Он настойчиво доказывал, что такие орудия нужны не только для отражения неприятеля с моря, но и при сухопутных операциях, в случае, если японцы предпримут штурм Киньчжоуских позиций[128]. Доставить их было еще не поздно, но этого не сделали.

Во время одной из бомбардировок Порт-Артура японскими кораблями с дальней дистанции, Макаров заметил, что береговые батареи хранят молчание. В чем дело? — спросил он у начальника крепостной артиллерии. Тот ответил, что крепость не отвечает из-за отсутствия стальных сегментных снарядов, обеспечивающих необходимую дальность стрельбы. Попутно адмирал узнал, что фугасных снарядов в крепости также нет, а есть лишь чугунные снаряды с уменьшенным зарядом, которые имели предельную дальность восемь с половиной километров. Японцы же стреляли с дистанции свыше десяти с половиной и даже пятнадцати километров.

Макаров не мог примириться с таким положением. Через адмирала Алексеева завязалась переписка с артиллерийским ведомством в Петербурге. Макаров требовал снарядов, допускающих стрельбу на дистанции, избираемые противником. Но артиллерийское ведомство упрямо утверждало, что крепостные орудия все равно не смогут стрелять дальше восьми-десяти километров, и рекомендовало не отвечать на огонь неприятеля, если он стреляет с дальней дистанции. В ответ на этот глупый совет Макаров дает крепостным артиллеристам для пробы несколько стальных сегментных снарядов с одного из броненосцев. Выясняется, что стальные снаряды действуют на дистанции значительно больше десяти с половиной километров. Донесение об этом Макаров телеграфировал в Петербург. Артиллерийское ведомство обещает выслать такие снаряды, но ограничивается обещанием. Снаряды так и не были посланы.

Требовательный к себе, Макаров неумолимо строг и ко всем своим помощникам. Людей способных и исполнительных он всячески поощрял и стоял за них горой, к нерадивым же, бездельникам и трусам был беспощаден. Так, побывав на двадцати двух миноносцах эскадры и познакомившись с работой их командиров, Макаров отстранил многих от должности и заменил другими. Командир порта был снят за нераспорядительность. Впрочем и здесь не обходилось без столкновения с наместником.

С переводом командира броненосца «Цесаревич» на другую работу, на эту должность Макаров назначил бывшего командира «Ермака» капитана первого ранга Васильева, в высоких боевых качествах которого был уверен.

Однако адмирал Алексеев, имея уже своего кандидата, воспротивился этому назначению. Хотя Макаров был подчинен Алексееву, он все же настоял на своем «в силу предоставленного ему морским уставом права». Алексеев принужден был уступить.

Упорно настаивая на присылке в состав Тихоокеанского флота подкреплений, Макаров принимал деятельные меры к тому, чтобы вернуть в строй поврежденные и неисправные корабли. Это было предметом его особой заботы. Неоценимую помощь оказали приехавшие вместе с Макаровым и подобранные им петербургские рабочие, техники и инженеры. Они привезли с собой и необходимые для ремонта кораблей материалы и инструменты. Обуховцы и балтийцы работали хорошо. Сразу двинулись работы по залечиванию тяжелых ран на броненосцах «Ретвизан» и «Цесаревич», вскоре отремонтировали несколько неисправных миноносцев, заделали сотни пробоин на различных кораблях. Порт-артурская эскадра пополнялась.

Перетряхнув по собственной инициативе запущенное имущество артиллерийских складов Порт-Артура, обуховцы извлекли около 40 старых китайских пушек, отремонтировали их и, увеличив угол обстрела, установили на батарее Электрического утеса. Макаров почти ежедневно навещал рабочих, тщательно следил за их работой и условиями, в которых они жили.

Макарову приходилось обращать внимание на многое, особым предметом его забот был уголь. Как он и предполагал, в Порт-Артуре угля было мало. Макаров выработал «инструкцию для сбережения топлива и скорой разводки паров» и строжайше проводил ее в жизнь. Экономия коснулась, конечно, и продовольственных запасов, которых также оказалось явно недостаточно.

Сотни мелких и крупных дел, тысячи вопросов успел сделать или разрешить Макаров за пять недель своего пребывания в Порт-Артуре. Все вместе взятое возможно было лишь при огромной энергии и работоспособности «беспокойного» адмирала. Но главным в его Порт-артурской деятельности все же было то, что он своим примером утроил энергию всего личного состава Тихоокеанского флота, вдохнул в людей, находившихся до его приезда в состоянии апатии, веру в свои силы и в конечный успех дела, превратил «пловучие казармы» в подлинно боевые корабли. Макаров стал душой обороны города. После его гибели многие из героических защитников крепости стремились поступать по-макаровски.

На второй день после своего приезда Макаров вышел в море. Японцы этого не ожидали. Пользуясь отсутствием в русском флоте дозорной службы, японские корабли безнаказанно шныряли на подступах к гавани, ставили минные заграждения, вели друг с другом переговоры сигнальными фонарями.

Узнав об этом, Макаров за два дня в корне реорганизовал дозорную службу. 25 февраля, японцы, выйдя в очередной набег, были застигнуты врасплох отрядом наших миноносцев, под командой капитана первого ранга Матусевича. Попытка уйти не удалась. Пришлось принять бой, во время которого миноносец «Акацуки» был потоплен. Остальные, пользуясь темнотой, скрылись. Корабли отряда Матусевича, конечно, тоже были повреждены, но успех был очевиден и произвел большое впечатление на всех кораблях эскадры. «Заслуги в этом успехе надо целиком отнести к полученным от адмирала Макарова решительным инструкциям и к смелости капитана первого ранга Матусевича, который немедленно бросился на неприятеля в решительную атаку, как только его заметил», — писал один из участников обороны Порт-Артура.

На утро 27 февраля снова произошла стычка с вражескими судами.

Возвращаясь домой с ночной разведки, миноносцы «Решительный» и «Стерегущий» подверглись нападению неприятеля. Силы были слишком неравные. «Решительному» удалось, развив ход, прорвать вражеское кольцо и прийти в Артур. «Стерегущего» же постигла неудача. Случилось повреждение паровых труб, и миноносец сразу остановился. Подошедший почти вплотную неприятель сосредоточенным огнем в упор расстреливал мужественно сражавшийся миноносец. Начался страшный бой. «Стерегущий» оказался в критическом положении. Его командир, лейтенант Сергеев, был убит в самом начале боя, погибли также лейтенант Головизнин и инженер-механик Анастасов. Начальствование перешло к мичману Кудревичу, он же принял на себя обязанности рулевого, так как последний был убит. Вскоре погиб и Кудревич…

Наконец вся команда «Стерегущего» вышла из строя. Прекратилась стрельба, окутанный паром, в многочисленных пробоинах, неподвижный русский миноносец безмолвно покачивался на волнах. Но он все еще был грозен для врага. На мачте попрежнему развевался русский морской флаг. Когда японские миноносцы, осмелев, стали подходить к «Стерегущему», от безжизненного, казалось, миноносца отделилась торпеда и понеслась навстречу японцам. Это один из тяжело раненных матросов русского корабля дополз до уцелевшего минного аппарата и выпустил по врагу последнюю мину. Японские миноносцы с трудом успели отвернуть и поспешно отошли, снова открыв ожесточенный беспорядочный огонь по «Стерегущему». Прошло немало времени пока японцы спустили шлюпки, и они с опаской подошли к «Стерегущему». На его палубе, залитой кровью, лежали лишь обезображенные трупы, да умирали несколько тяжело раненных русских матросов.

Японцы начали хозяйничать на корабле, считая его своей добычей. Но в то время, когда они приготовлялись брать «Стерегущего» на буксир, миноносец начал быстро погружаться в воду.

Японцы бросились заделывать пробоину. Но трюм был заперт изнутри. За переборкой слышались русские голоса. Там находились оставшиеся в живых два матроса команды «Стерегущего». Тут только поняли японцы, что сделали русские матросы. Открыв кингстоны, они потопили свой корабль, вырвав его из рук врага.

Имена этих двух героев точно установить не удалось. Но ведь каждый из членов команды мог поступить и поступил бы только так. «Стерегущий» погиб со славой.[129]

«Решительный» пробился в Артур. Прибывши на рейд, контуженный командир миноносца капитан второго ранга Боссе немедленно явился к Макарову и доложил, в каком отчаянном положении находится его товарищ. Доложив, Боссе потерял сознание.

Адмирал сам решил идти спасать миноносец. Подняв свой флаг на самом быстроходном на эскадре легком крейсере «Новик», Макаров вихрем понесся к «Стерегущему». За ним следовал крейсер «Баян». Адмирал решился на крайне рискованный маневр: спасать гибнущий миноносец с помощью двух крейсеров, на виду стоявшей поодаль в полном составе японской эскадры. Но оставить в беде свой, русский корабль он не мог. Весь личный состав флота это понял, и поступок Макарова произвел на всех огромное, поистине неизгладимое впечатление. Моряки смотрели на поднятый на «Новике» вице-адмиральский флаг с восхищением.

«— На «Новике»! Флаг на «Новике»! — вдруг закричал сигнальщик на крейсере «Диана».

Все разом всколыхнулось. Команда кинулась к бортам. Офицеры вырывали друг у друга бинокли из рук… Сомнений не было! На мачте «Новика», этого небольшого крейсера, смело мчавшегося на выручку одного миноносца, развевался флаг командующего флотом.

— Не утерпел!.. Не дождался «Баяна» — пересел на «Новик»! Чорт возьми!.. Это уж чересчур!

Но это было не «чересчур», а именно то, что требовалось. Это были похороны старого лозунга «не рисковать» и замена его чем-то совсем новым…»

Так рассказывает в своих записках об этом поступке Макарова очевидец, старший офицер крейсера «Диана» В. Семенов. Макаров показал себя не только смелым, не боящимся опасности, командиром, но и начальником-товарищем, готовым рисковать и пожертвовать собой ради спасения своего собрата-моряка.

Если в Порт-Артуре почти все моряки, и в особенности молодежь, по достоинству оценили действия Макарова, то не так посмотрели на него в далеком Петербурге. Выражая петербургское настроение, жена писала Макарову 12 (25) марта 1904 г. «Все находят, что ты слишком рискуешь собой, выходя на «Новике» и даже на «Аскольде», что командующий флотом не может подвергаться такой опасности; боятся тоже, что ты будешь рисковать эскадрой и кораблями. Очень много о тебе говорят».

Макарову не удалось спасти «Стерегущего». Помощь запоздала. Когда крейсера подошли к месту сражения, «Стерегущий» уходил на дно, а японские миноносцы поспешно удалялись, избегая боя с русскими крейсерами. На горизонте показалась в полном составе эскадра адмирала Того. «Новик» с «Баяном» вернулись в Порт-Артур.

События этого дня стали для всего флота примером беззаветной преданности Родине и товарищеской выручки. Гибель «Стерегущего», так же как и «рискованный» шаг Макарова в значительной мере способствовали подъему боевого духа на кораблях Порт-артурской эскадры вызывали чувство гордости личного состава своими братьями героями-моряками «Стерегущего» и своим адмиралом — Макаровым.

Неуверенность в своих силах и подавленность, царившие на кораблях эскадры после первых неудач на море, бесследно исчезали.

Макаров с поразительной быстротой ориентировался в обстановке, в условиях обороны, в людях, за тридцать шесть дней своего командования он не только преобразил флот в отношении четкости выполнения задач и дисциплины, но и вдохнул в него веру в свои силы.

Конечно, не следует думать, что в Порт-Артуре все хорошее исходило только от адмирала Макарова, и что до него, так же как и после его гибели, флот находился в руках полных невежд, пассивных или даже недобросовестных людей, совершавших лишь одни ошибки и промахи. Можно привести много примеров блестящих подвигов как отдельных лиц, так и целых кораблей, как до прибытия Макарова, так и после его смерти. Много было проявлено моряками инициативы, упорства и смелости в бою, предложено ценных мыслей. И если адмирал сумел в несколько дней поднять упавший после ряда несчастий боевой дух личного состава и сделать так много, то произошло это потому, что у Макарова среди офицеров эскадры оказалось много союзников и верных помощников в деле защиты чести Родины, ему верили и его любили русские матросы. Главная беда тихоокеанского флота в создавшихся к началу войны условиях — после основной — гнилости и порочности царского строя — заключалась не столько в бездарности и нерадении личного состава, сколько в отсутствии умного, волевого и популярного начальника, для которого интересы Родины были бы дороже всего.

Таким командиром для флота в полном смысле был Макаров — «Дедушка», «Борода», как любовно звали адмирала матросы.

Как только Макаров ознакомился с кораблями и личным составом флота, произвел перемещения офицеров, а некоторых отстранил от должностей вовсе, не обращая внимания на их знатность или связи, он стал уверенно готовиться к началу активных действий против японского флота. Макаров всемерно форсировал ремонтные работы на подорванных кораблях, чтобы, выйдя в море всей эскадрой, дать решительный бой врагу.

Пока чинились корабли, командующий приступил к систематическим маневренным учениям. Он часто, перенося каждый раз свой флаг на другой корабль, выходил с эскадрой в море, внимательно приглядывался к эволюциям каждого корабля, изучал способности и возможности командиров и слаженность личного состава. Всякие недоразумения и неполадки ликвидировались быстро и решительно. Необычное оживление царило на эскадре. Особенно старалась отличиться и быть отмеченной адмиралом молодежь.

«Беречь и не рисковать» — лозунг, прочно привившийся на флоте до прибытия Макарова в Порт-Артур — приобретал теперь совсем иной смысл. Беречь корабли, беречь флот, по мнению, существовавшему в Порт-Артуре и отражавшему мнение высших петербургских морских кругов — значило уклониться от боя с противником. Беречь флот по-макаровски — значило уничтожать корабли противника, действовать расчетливо, но решительно, подготовив и собрав все наличные силы в кулак.

Рисковал Макаров также с большим расчетом и совсем не для того, чтобы показать свою личную храбрость, в чем обвинили Макарова его враги в Петербурге, а лишь тогда, когда в сложившихся обстоятельствах иначе поступить было невозможно.

«Никогда, даже в лучшие дни эскадры Тихого океана не приходилось мне наблюдать такого увлечения, такого подъема духа!» — замечает в своих записках В. Семенов.

Макаров не смущался, что ему приходится обучать флот во время военных действий буквально под выстрелами врага. «Теперь уже поздно вести систематическое учение и занятия по расписанию, — говорил он. — Помните, что мы не знаем, как считать свое свободное время, данное нам на подготовку к решительному моменту, — месяцами, днями или минутами. Размышлять теперь некогда. Выворачивайте смело весь свой запас знаний, опытности, предприимчивости. Старайтесь сделать все, что можете. Невозможное останется невозможным, но все возможное должно быть сделано. Главное, чтобы все, понимаете ли «все» — прониклись сознанием всей огромной возложенной на нас задачи, сознали всю тяжесть ответственности, которую самый маленький чин несет перед родиной… Дай бог, в добрый час!..» — заканчивал адмирал наставления своим любимым выражением.

Для действий Порт-артурской эскадры большое значение имели приливы и отливы. Флот мог выходить на внешний рейд через мелководный пролив только во время прилива — «большой воды».

Когда суда из-за малой воды не могли выйти в море и стояли скопом в узком внутреннем бассейне, Макаров устраивал между отдельными кораблями состязания в стрельбе по небольшим, различной окраски щитам, расставленным на обсыхающей части бухты. Эти стрельбы по существу служили репетицией отражения минной атаки и носили характер соревнования.

Возникали горячие споры между комендорами, кто более искусен в наводке, каждый орудийный расчет старался стрелять лучше другого и прилагал к тому все свои усилия.

Макаров искренне радовался, видя что военная игра в отражение минной атаки приносит хорошие результаты. Он невольно вспоминал то время, когда он организовывал на своем корабле полузабытые теперь соревнования. Но то было мирное время, а сейчас приходилось ждать нападения японцев в любой момент.

Внутренний порт-артурский бассейн был не только узок и мал, но к тому же имел лишь один выход в море, настолько мелководный, что вывести из него эскадру в полном ее составе было совершенно невозможно. Утвердилось мнение, будто вывести эскадру на внешний рейд в один прием, то есть за время одной полной воды нельзя. Считалось, что вывести все корабли на рейд можно не менее чем за целые сутки. Это неудобство давало врагу огромное преимущество. Следовало или все время оставаться на рейде или выходить в море, чтобы принять бой и отогнать японцев в два приема, то есть по частям.

Макаров сразу по приезде заявил, что такого порядка более не потерпит. Он нарисовал подробную схему вывода всей эскадры полностью в один прием с помощью портовых судов, которые должны «стараться всеми силами» помогать кораблям разворачиваться в узких местах пролива, «не страшась никакой ответственности за свои аварии, раз только они успешно выполняли возложенную на них задачу». Командир корабля должен также забыть совершенно о риске и помнить только то, что «в наискорейший срок должен вывести свой корабль в море». «Если у исполнителя западет сомнение, — говорил Макаров, — то этим самым половина его сил парализуется».

Для большинства командиров новый прием вывода судов казался либо невыполнимым, либо слишком рискованным. Правда, многие энергичные, в основном молодые командиры загорелись идеей Макарова. После совещания с флагманами и командирами кораблей, Макаров собрал шкиперов с буксиров и портовых судов и в подробности изложил им свою схему. Морякам такое решение вопроса казалось слишком непривычным. Они молчали. Тогда Макаров взялся сам вывести эскадру на внешний рейд, добившись предварительно того, чтобы шкиперы точно усвоили свои задачи.

27 февраля во время утренней полной воды эскадра благополучно, в один прием, полностью вышла на внешний рейд. Буксиры работали прекрасно.

«Мы смотрели, — замечает один из очевидцев, — тактику Макарова в действии, — и глазам не верили. Действительно было чем полюбоваться! — Да, это не портовые баркасы, а тигры! — восхищались мичманы, — кидаются, хватают, тащат, бросают, торопятся к следующему!..»

В тот же день во время вечернего прилива эскадра вернулась обратно в гавань.

Японцы тотчас же сообразили в чем дело, когда увидели на следующее утро русскую эскадру в полном составе на рейде; накануне там стоял лишь дежурный корабль. Они стали реже показываться, во всех их действиях чувствовалась большая осторожность. Адмирал Того был вынужден несколько изменить тактику борьбы с Порт-артурской эскадрой. Подкарауливать ее по частям стало бессмысленно.

Однажды утром, когда на внешнем рейде стоял лишь один дежурный корабль, в ковш (так называлась внутренняя гавань Порт-Артура) залетел двенадцатидюймовый неприятельский снаряд, подняв огромный столб воды. В ковше, на близком расстоянии один от другого, стояли корабли Порт-артурской эскадры, здесь же чинились «Ретвизан» и «Цесаревич». К счастью снаряд упал в воду. За первым снарядом последовал второй, затем третий. Моряки недоумевали в чем дело. Оказалось, что зайдя за Ляотешанский мыс, японские броненосцы из-за горы открыли перекидной огонь, то есть стрельбу по невидимой цели, по заранее намеченным квадратам[130]. Снаряды стали ложиться все чаще. Вот снаряд попал в только что подведенный к «Ретвизану» кессон[131], другой — в его правый борт. Чтобы не затонуть, броненосец выбросился на берег. На эскадре и в городе, куда также стали ложиться снаряды, заволновались. Крепостные орудия не могли отвечать японцам. Эскадра также безмолвствовала. Никто не предвидел возможности такой стрельбы. Орудийных станков, допускающих большой угол возвышения, и пушек для стрельбы по невидимой цели в крепости не было. На Ляотешане же вообще береговых батарей не устанавливали, считая ляотешанскую гору естественным укрытием. Не на шутку перетрусивший комендант крепости генерал Стессель отмечает это событие в своем дневнике так: «Снаряды сегодня падали далеко в город, и даже разорвался один у нашего сада. Две ночи подряд не спал».

Макаров в разгар бомбардировки прибыл на эскадру и распорядился немедленно приступить к разработке подобного же метода стрельбы для ответного удара по японцам. Эта сложная работа, то есть разбивка окружающей местности на квадраты, выбор вспомогательной точки наводки, реконструкция орудийных станков и системы сигнализации, через несколько же дней была закончена. Ответный перекидной огонь был полной неожиданностью для япнцев. Меткая стрельба с «Ретвизана» и «Победы» расстроила все их расчеты и нанесла им значительный ущерб; один из обстреливавших гавань броненосцев был сильно поврежден и едва выбрался из засады.

С каждым днем японцы все явственнее чувствовали сильную и уверенную руку нового командира русского флота. Против каждого их маневра, в самом непродолжительном времени, изобретался контрманевр, точно рассчитанный и действенный. Когда японцы с подбитым броненосцем вышли в море, Макаров, решив, что настал подходящий момент дать бой, вывел из гавани пять броненосцев и шесть крейсеров и смело двинулся в атаку. Но японцы не приняли боя и, развив большую скорость, скрылись.

Больше всего опасался Макаров, темных ночей — по ночам японцы пытались прорваться к Артуру и заградить выход из гавани, затопив брандеры и сбросив мины. На дежурный ночной крейсер возлагалась поэтому особенно ответственная служба, и сам он находился в большой опасности, рискуя быть взорванным неприятельской торпедой. Очень часто Макаров всю ночь проводил на крейсере, выходил на палубу, проверял дежурных, устраивал тревоги, часами всматривался в ночную тьму. На рейде с адмиралом обычно находился полковник Агапеев — начальник военного отдела штаба Макарова.

На ночь спускались предохранительные противоминные сети. Такой порядок был введен на эскадре, тотчас же по прибытии Макарова в Артур. Отсутствие сети в ночь на 27 января, во время первого нападения японских миноносцев на наш флот, и сыграло роковую роль: японцам удалось вывести из строя три лучших наших корабля. Кстати сказать, эти сети должны были быть поставлены, и адмирал Старк, бывший в то время начальником эскадры, даже отдал такое распоряжение, но наместник Алексеев отменил эту разумную меру, считая ее «несвоевременной и неполитичной».

Закупорить вход в Порт-артурскую гавань брандерами японцы стремились упорно и настойчиво.

Первая неудачная попытка была совершена ими еще до приезда Макарова в Порт-Артур, в ночь на 12 февраля. По замыслу японцев брандерские операции протекали ночью. Японские пароходы бесшумно приближались к берегу и старались проникнуть к входу в гавань. В нужный момент командир брандера должен был отдать якорь, нажать кнопку электрического замыкателя и взорвать корабль. Подрывные патроны в особых железных ящиках находились у обоих бортов судна. Получив пробоины, судно быстро шло ко дну. Команду брандеров составляли смертники.

Долгое время русское командование не могло понять: каким образом японцы, приближаясь к Артуру, ориентируются в темноте. Потом выяснилось: японские агенты сигнализировали створными огнями с окрестных гор.

Первая операция с брандерами японцам не удалась. Меткий огонь «Ретвизана» и некоторых батарей, главным образом ставшей потом знаменитой батареи № 15 Электрического Утеса, не позволил японцам приблизиться к берегу, три парохода были затоплены, остальные два не смогли точно ориентироваться и выбросились на берег.

Неудача не сломила упорства японцев. Они подготовляли второй налет, на этот раз более серьезный. В городе ходили слухи, что японцы собираются применить какие-то совершенно особенные брандеры, начиненные сотнями тонн динамита, взрыв их якобы будет такой силы, что уничтожит не только весь флот, но и крепость с городом. Говорили также, что роль брандеров будут выполнить устаревшие броненосцы. Не обращая внимания на панические преувеличения, Макаров подготовил флот и береговые батареи к отражению брандерной операции. Был разработан четкий план уничтожения брандеров. Основной задачей было — не допустить подхода японских кораблей к гавани. Топить их в море.

В ночь на 14 марта командующий японской эскадрой адмирал Того приказал брандерам, под конвоем крейсера «Тацута» и отряда из девяти миноносцев двинуться к Порт-Артуру. Ночь была пасмурная, и это давало возможность японцам подобраться незамеченными. Но японцы встретили хорошо организованную оборону. Несколько русских прожекторов осветили брандеры. Дежурные корабли и береговые батареи открыли такой сильный и точный огонь, что противник смешался и сбился с курса. Один пароход, не дойдя четырехсот метров до бассейна, выбросился на берег и взорвался. Другой был атакован миноносцем «Сильный» и затонул, миноносец «Решительный» потопил третий пароход, четвертый так же как и первый выбросился на берег.

Особенно отличился в эту ночь миноносец «Сильный», действовавший под командой лейтенанта Криницкого. Под градом сыпавшихся снарядов «Сильный» в первую очередь расправился с брандером, а покончив с ним, врезался в отряд сопровождавших брандеры японских миноносцев и вступил с ними в бой. Один вражеский миноносец был затоплен. Стреляя из всех орудий, «Сильный» на полном ходу пошел к другому, желая его протаранить.

Но тот положил руль на борт и увернулся. Не выдержав схватки с «Сильным», остальные японские миноносцы скрылись в темноте. С перебитым паропроводом и пробитой носовой частью, «Сильный» не смог дойти до базы и выбросился на отмель Золотой Горы.

Наблюдавший всю картину сражения и с восхищением следивший за действиями «Сильного» и «Решительного» Макаров на другой же день наградил Криницкого орденом Георгия.

Когда начался ночной бой, адмирал, заслышав первые выстрелы русских орудий, велел подать катер, чтобы лично руководить боем. Потом он перешел на канонерскую лодку «Бобр», которая приняла участие в бою с японскими миноносцами.

«Бобр» вернулся в гавань, когда стало ясно, что брандерская операция кончилась для японцев бесславно.

На утро, когда к водам Порт-Артура приблизилась эскадра адмирала Того, Макаров приказал всему флоту выйти в море. Покружившись, японцы скрылись за горизонтом. Инициатива на море стала понемногу переходить в руки русского флота.

Ночные события 14 марта явились для него экзаменом, и он его блестяще выдержал, потому что прошел хотя всего лишь трехнедельную школу, но школу Макарова. Исключительно смелые действия «Сильного», сражавшегося с пятью японскими миноносцами, и «Решительного», блестящая работа артиллерии, хладнокровие, энергия и неустрашимость личного состава, общий подъем боевого духа, — все это говорило о том, что флот за короткое время стал неузнаваем.

Но останавливаться на достигнутом, — значило идти вспять, — считал Макаров. «Горе тому, кто почиет на лаврах», — часто говорил он. Сделать еще надо было очень много. Казалось бы, что после второй, окончившейся полным провалом, попытки запереть Порт-артурскую эскадру, японцы откажутся от своей затеи. Но Макаров попрежнему, с еще большей энергией, работав над планом отражения очередной брандерской операции. И в самом деле вскоре стало известно, что японцы готовятся к третьей попытке запереть Порт-артурскую эскадру.

Можно было предполагать, что японцы отправят в эту третью операцию значительно большее число брандеров, с расчетом на то, что часть пароходов все-таки сможет прорваться и войти в проход. Макаров решил поэтому организовать три линии оборонительных заграждений. Было установлено круглосуточное дежурство двух миноносцев у самого входа в гавань, они должны были при появлении брандеров с двух сторон атаковать и взорвать их.

Естественно было также ожидать, что брандеры в своем набеге изберут кратчайший путь к проходу в гавань. На этом-то «критическом» направлении адмирал распорядился затопить три огромных парохода Восточно-Китайской железной дороги: «Хайлар» и «Харбин», а еще ближе к входу — «Шилку». Таким образом, вход в гавань прямым путем для брандеров был недоступен.

Район затопления пароходов был минирован. Этим решались сразу две задачи: был загорожен прямой проход для вражеских судов и создавалось прикрытие для дежурных миноносцев. По особому расписанию, помимо миноносцев, в обороне гавани должны были участвовать крейсера и канонерские лодки.

Макаров тщательно выбирал позиции для кораблей, предназначенных к отражению атак брандеров. Так, затонувший на мели японский брандер стал прикрытием, за которым стояла канонерская лодка «Гиляк». Береговая оборона также была усилена. Из снятых с транспорта «Ангары» пушек была устроена новая береговая батарея. Все вместе взятое: дежурные миноносцы, минированные участки, новая батарея — составляло первую линию обороны. Расположившиеся по правую и левую стороны прохода канонерские лодки составляли вторую линию и, наконец, в глубине, наблюдая за всем проходом, стояли крейсера «Аскольд» и «Баян» — третья линия. Все корабли несли дежурство со спущенными в воду противоминными сетями. Общим сигналом для всей эскадры, извещавшим о появлении неприятеля, служила ракета. Флот готовился встретить неприятеля во всеоружии.



Бесконечное количество вопросов, которые надо было разрешать, дел, которые надо было сделать, никогда не ставило Макарова в тупик. За любое, даже кажущееся незначительным дело он брался с такой энергией и воодушевлением, что немедленно заражал этой энергией окружающих.

Обладая завидным физическим здоровьем и выносливостью, Макаров работал в Артуре по восемнадцати часов в сутки и своей работоспособностью и энергией вселял во всех подчиненных несокрушимую веру в общее дело.

В. Семенов в письме от 14 марта 1904 года к жене Макарова дает такую характеристику Степану Осиповичу: «Он имеет вид бодрый и здоровый, много лучше, чем за последний год в Кронштадте. По-видимому, бесследно пропала и вся раздражительность, которая проявлялась в нем за последнее время, так как теперь у него в руках свое большое дело… С его приездом эскадра ожила и зашевелилась. Раньше командиров не только не звали для объяснений и разговоров, но даже и думать им считалось предосудительным. Теперь их призывают то порознь, то вместе и все они стали какими-то бойкими и бодрыми!»[132]

Поднять боеспособность флота, заставить моряков поверить в свои силы Макарову удалось быстро. Его уважали и по-настоящему любили не только матросы эскадры и младший офицерский состав, он нашел себе верных помощников и среди старших офицеров флота — командиров кораблей.

Такими помощниками в первую очередь были командир броненосца «Ретвизан» капитан первого ранга Щенснович, командир отряда миноносцев Матусевич, командир крейсера «Аскольд» Грамматчиков, знавший Макарова с детских лет, капитаны второго ранга Эссен, Юрасовский, Бубнов, лейтенант Криницкий и многие другие, не говоря уже о приехавших в Порт-Артур вместе с ним его испытанных помощниках и друзьях — капитане первого ранга Васильеве и капитане второго ранга Шульце. Это были смелые, решительные командиры, сторонники энергичных действий флота. Все они, поддерживая начинания Макарова, направленные к укреплению дисциплины и поднятию боеспособности эскадры, были опорой и в его попытке ликвидировать вражду между офицерским составом армии и флота, искусственно разжигавшуюся Стесселем и его штабом.

Макаров прекрасно понимал, что для надежной обороны Порт-Артура с моря и суши необходимы общие и дружные усилия армии и флота, согласованные их действия, направляемые волей командира, сосредоточившего в своих руках командование и сухопутными и морскими силами.

Попытки Макарова объединить армию и флот перед лицом надвигающихся решительных боев за Порт-Артур, которые он предвидел, натолкнулись на странное для Макарова противодействие Стесселя, нерешительность и вялость коменданта крепости генерала Смирнова, молчаливую неприязнь со стороны наместника царя Алексеева, сидевшего в Мукдене и управлявшего военными действиями с помощью невразумительных телеграмм.

Начиная с отказа выслать по его просьбе для усиления Порт-артурской эскадры миноносцы и бюрократической проволочки с печатанием его «Тактики», Макаров постоянно чувствовал скрытое недоброжелательство со стороны высшего командования. Так перемещение им в эскадре ряда неспособных офицеров на низшие должности вызвало недовольство Алексеева, который прислал Макарову телеграмму с требованием такие перемещения впредь производить с его, Алексеева, ведома. Меры, принятые Макаровым к улучшению быта и жизни ремонтных рабочих, работавших над заделкой пробоин на поврежденных кораблях, также не понравились Алексееву.

Наконец, в качестве начальника военно-морского отдела его штаба, Макарову прислали из Петербурга великого князя Кирилла Владимировича. Иметь в качестве подчиненного «сиятельного князя», не отличавшегося ни умом, ни тактом и обладавшего только великокняжеской спесью, было для Макарова чистым наказанием.

Однако больше всего беспокоила Макарова бездеятельность и небрежность сухопутного командования в подготовке Порт-Артура к обороне. Система береговых батарей продумана не была. Например, к сооружению батарей на горе Ляотешань приступили только после того как неприятельская эскадра обстреляла гавань и город перекидным огнем. Общей сигнализации и службы оповещения также организовано не было. В результате береговые батареи несколько раз обстреляли свои корабли, нанеся им повреждения. А когда Макаров после одного из таких случаев предложил послать на батареи сигнальщиков с кораблей, Стессель ответил отказом. Все вместе взятое вывело из терпения Макарова. У него даже появилось желание уйти в отставку. Но ненадолго. «Ведь за десятком дураков, — думал он, — стоит народ».

Через голову Стесселя Макаров связался с командиром крепостной артиллерии генералом Белым и согласовал с ним вопросы взаимодействия береговой и корабельной артиллерии при отражении атак противника.

Чванливость и спесь, как казалось Макарову, начальника Квантунского укрепленного района Стесселя[133] мешала ему видеть зияющие прорехи в обороне Квантунского полуострова и крепости. Еще когда Макаров в поезде подъезжал к Порт-Артуру, он, предвидя возможность атаки крепости с суши, отметил слабость и неподготовленность русских оборонительных позиций у Кинчжоуского перешейка. Теперь он и в самом Порт-Артуре видел вопиющую беспечность Стесселя и бездеятельность Смирнова, не предпринимавших по существу почти никаких мер к усилению обороны Порт-Артура. Макаров встречается с командиром стрелковой бригады генералом Кондратенко, саперным инженером по образованию, и обсуждает с ним вопросы обороны Порт-Артура. Примечательно, что именно этот умный, энергичный и смелый генерал стал после гибели Макарова душой героической обороны Порт-Артура[134].

Знакомство с положением дел на суше все больше укрепляло Макарова в мысли о необходимости сосредоточить командование обороной Порт-Артура и всего Квантунского полуострова как с моря, так и с суши, в одних руках. «Стессель на это не способен, — думал Макаров. — Но ведь командовал же обороной Севастополя адмирал Нахимов?»

28 марта в Порт-Артур приехал художник В. В. Верещагин[135], старый знакомый адмирала. Макаров его встретил и повез смотреть как будут затапливать на рейде торговые суда для защиты входа в Порт-артурскую гавань от японских брандеров. Вскоре Верещагин перебрался к Макарову на «Петропавловск», где адмирал держал свой флагманский флаг.

Наступали решающие дни русско-японской войны.

В течение первых трех месяцев войны центр тяжести всех военных операций почти исключительно сосредоточился на морском театре. Одна сторона всячески пыталась переправить свои войска на материк, другая стремилась этого не допустить. Все усилия японцев были направлены к тому, чтобы уничтожить русский флот по частям или хотя бы ослабить или парализовать его. С этой целью были произведены и пиратские нападения на Порт-Артур и Чемульпо в ночь на 27 января, для этого японцы предприняли отчаянные попытки запереть русскую эскадру в Порт-Артуре с помощью брандерских операций, ночной установки минных полей на внешнем Порт-артурском рейде, наконец, нанести урон флоту, докам и городу артиллерийским обстрелом.

Все же сколько-нибудь серьезных успехов на море японцы добиться не смогли. Русская эскадра в Порт-Артуре становилась все более боеспособной и усиленно готовилась к началу активных действий. Японцы вынуждены были торопиться и начать переброску войск на континент, не решив основной задачи первого этапа войны — уничтожения русского флота.

Японское командование знало, что в Петербурге готовится к выходу на Дальний Восток 2-я Тихоокеанская эскадра, с прибытием которой соединенные силы русского флота стали бы по меньшей мере равными японскому, и положение на море могло бы резко измениться.

К концу марта 1904 года Япония заканчивала высадку в Корее I армии генерала Куроки. В это же время подходило к концу формирование II армии генерала Оку. Для перевозки ее стягивались в порт Хорошима многочисленные транспортные средства. Высадка I армии охранялась вспомогательными отрядами японского флота, главные же силы находились под начальством адмирала Того, Его задачей было следить за Порт-артурской эскадрой, не допускать, чтобы она расстроила наладившуюся перевозку войск. До прибытия Макарова пассивная русская эскадра не представляла большой опасности для японцев, теперь же дело стало принимать иной оборот. Несмотря на вывод из строя лучших кораблей, эскадра стала быстро превращаться в значительную силу. Японцы убедились в этом во время последней попытки брандерами закупорить Порт-артурский рейд. В кратчайший срок Макаров добился таких результатов, что можно было уже говорить о начале активной борьбы на море. Порт-Артур и русская эскадра беспокоили все больше и больше японское командование.

Японцы предполагали высадить вторую армию или на корейском берегу в порту Цинампо или вблизи Бицзиво — на берегу Ляодунского полуострова, невдалеке от Порт-Артура. Окончательное решение зависело от результатов сухопутных операций, от того, где будет встречено бóльшее сопротивление. В этот, острый для японцев, период кампании на суше, они очень опасались за судьбу своей первой армии, высадившейся в Корее в районе реки Ичжу. При достаточно смелом и энергичном натиске русских японская армия могла бы оказаться отрезанной и уничтоженной. Против 60-тысячной армии генерала Куроки, русские имели более 100 тысяч войск. Но бездарный и медлительный генерал Куропаткин, придерживавшийся пассивной тактики и бесконечно повторявший: «терпение, терпение», не сумел воспользоваться удачно сложившейся обстановкой и отступил к Ляояну, оставив без боя всю Корею и Ляодунский полуостров. Японцы воспользовались этим и немедленно же приступили к перевозке на Ляодун II, а вслед за ней — III и IV армий, одна из которых в мае 1904 года и блокировала Порт-Артур.

Макаров, получив сведения о происходящей в Японии подготовке к массовым перевозкам войск, немедленно разработал план борьбы на море. Хотя Порт-артурская эскадра и не была еще полностью приведена в порядок и выведенные из строя суда не вошли в ее состав, он тем не менее решился боем в море сорвать японский план вторжения. Недостаток сил Макаров хотел компенсировать кораблями отдельного крейсерского отряда, имевшего базу во Владивостоке. Командиру владивостокского отряда адмиралу Иессену было подготовлено следующее приказание: «выйти скрытно из Владивостока, построиться, тоже скрытно проскочить Корейским проливом (например ночью) и итти туда, где будет происходить высадка японской армии (к Ляодуну или к Инкоу), о чем и будет указано в телеграмме, итти туда с определенной целью поддерживать артурскую эскадру, которая двинется туда же, чтобы воспрепятствовать японской высадке»[136].

После брандерской операции 14 марта японский флот не подходил к артурским берегам в течение двух недель. Это не могло не показаться подозрительным, и действительно подозрения подтвердились. В ставке Алексеева стало известно, что в конце марта следует ожидать появления вражеского флота с транспортами у берегов Ляодуна. 29 марта об этом узнал и Макаров.

Двинуться всей массой транспортные суда, хотя бы и под охраной крейсеров, вряд ли рискнули бы: первоначально должны быть оборудованы якорные стоянки, где-либо на Ляодунском полуострове, — так заключил Макаров и решил назавтра же осмотреть острова Эллиот, расположенные в 60–70 милях от Порт-Артура и вполне пригодные в качестве временной базы. Если на островах будет обнаружена подготовленная база, ясно, что именно здесь-то и собирается противник высадить вторую армию и тогда, поутру, Макаров явится сюда с главными силами и даст сражение.

30 марта он созвал совещание командиров 1-го и 2-го отрядов миноносцев и отдал им распоряжение вечером идти в ночную разведку к островам Эллиот. В случае же, если будут встречены вражеские суда — транспортные или военные — решительно атаковать их. Командирами отрядов были назначены капитаны второго ранга Бубнов и Елисеев, в каждый отряд входило по четыре миноносца.

Проводив миноносцы, Макаров около десяти часов вечера прибыл на дежурный крейсер «Диана», где и остался на всю ночь. Адмирал чувствовал себя тревожно и не спал. Вероятно он беспокоился за участь миноносцев, ушедших в опасную разведку, или ожидал новой операции японских брандеров.

Вот, что пишет в своих воспоминаниях Семенов о вечере 30 марта 1904 года:

«Только что адмирал успел обойти батареи, бросив тут и там несколько ласковых, в боевой обстановке так много значащих, фраз команде, застывшей на своих постах, — как «что-то увидели»… Трудно сказать, что именно, но несомненно в лучах прожектора Крестовой горы обрисовывались силуэты каких-то судов…

Особенно мешала разобрать, в чем дело, сетка мелкого дождя, ярко освещенная прожекторами… Казалось, что подозрительные силуэты не то стоят неподвижно, не то бродят взад и вперед по тому же месту. Было 10 ч. 20 м. вечера.

Ни у кого на «Диане» не было, казалось, сомнений, что под покровом ночи пришли японцы и сейчас забрасывают рейд минами.

— Прикажете открыть огонь? — спросил командир.

— Эх!.. кабы знать! — досадливо махнул рукой адмирал… — Вернее всего наши же!.. Не умеют еще ходить по ночам! Отбились, растерялись… и теперь толкутся около Артура! И своих найти не могут, и вернуться не решаются, чтобы за японцев не приняли!.. Чистое горе!.. — Но тотчас же, поборов свою досаду, он добавил спокойным, уверенным тоном: — Прикажите точно записать румб и расстояние. На всякий случай, если не наши, надо будет завтра же с утра протралить это место, не набросали бы какой дряни…

Видение только мелькнуло и быстро скрылось за сеткой дождя».

Дежурные наблюдатели на береговых батареях также заметили подозрительное движение на рейде и сообщили об этом генералу Стесселю[137].

Трудно сказать, каково было в ту ночь душевное состояние Макарова, что он переживал и думал, но одно ясно, что и собственное наблюдение и сообщения как-то оттеснились в его сознании на второй план, он перестал о них думать и не повторил утром приказания протралить подозрительное место. А между тем, силуэты были замечены, как выяснилось после, как раз на том месте, где произошла катастрофа с «Петропавловском».

На следующий день с рассветом Макаров с «Дианы» перебрался на «Петропавловск». Тут же был весь его штаб и художник В. В. Верещагин. Макаров уговаривал его оставить корабль. «Сегодня возможен бой, и вы рискуете жизнью», — заметил он. Но Верещагин ответил, что он в Порт-Артур и приехал затем, чтобы увидеть на близком расстоянии морской бой и запечатлеть его на картине, а рисковать он привык и в сражениях бывал.

Приняв рапорт командира «Петропавловска» капитана первого ранга Яковлева, Макаров быстро поднялся на мостик, взял бинокль и стал смотреть вдаль, куда накануне вечером отправились наши корабли. Вскоре на востоке показались дымки. Миноносцы возвращались, но не в полном составе. Что-то было неладно.

Ночная экспедиция закончилась трагически. Подойдя к островам Эллиот и не обнаружив там неприятеля, русские корабли повернули к Артуру. Они шли в дождь, среди непроницаемой темени, едва-едва различая, а временами и вовсе теряя друг друга из вида. Близость островов, обилие подводных камней и мелей заставляли командиров быть особенно осторожными. Не разойтись в такой обстановке было почти невозможно. Все же, повинуясь скорее чутью, миноносцы не отходили на большое расстояние один от другого.

Не повезло лишь миноносцу «Страшный». Около полуночи он основательно заблудился в островах. Как ни меняли направления, нигде не могли найти своих товарищей. Тогда решили взять курс на Артур и идти самостоятельно. Часа два шли благополучно. Но вот вдали замелькали огоньки. — Наконец-то нашли своих! — решил командир, капитан второго ранга Юрасовский и стал подходить к замеченным огням. Из осторожности «Страшный» шел без огней. Как только забрезжил свет, командир, все еще не различая очертания судов, приказал дать позывные. Эти позывные и погубили миноносец. В ответ на позывные грянул залп, и моряки различили во встречных судах шесть неприятельских миноносцев и два крейсера. Окружив «Страшного», японцы стали засыпать его снарядами. Прорваться сквозь кольцо из восьми японских кораблей оказалось немыслимо, хотя такая попытка и была сделана. Оставалось или сдаться, или погибнуть в бою. Командир Юрасовский выбрал бой. И бой начался. Подобно экипажам «Стерегущего» и «Сильного», моряки «Страшного» покрыли себя славой. Одним из первых 6-дюймовых снарядов, попавших в миноносец, разорвало Юрасовского. Этим же снарядом убило всю прислугу у носового орудия и подбило само орудие. Снаряды с восьми японских кораблей сыпались непрерывно. Палуба миноносца устилалась убитыми и ранеными. Командование перешло к лейтенанту Малееву.