Хотя китайцев в Индонезии и не преследуют так откровенно, как в былые времена, отношение к ним как к людям второго сорта остается. Согласно правительственному постановлению, бумипутры, то есть коренные малайцы, имеют преимущества в сфере бизнеса, и «иностранным» бизнесменам рекомендуется брать малайцев в деловые партнеры.
В Америке, правда, китайцы процветают. Среди них можно отметить Энь Вана, гения-компьютерщика. Иногда Чжилинь сожалел, что никогда не увидит Америки.
Но еще более он сожалел, что в свое время покинул жену и любовницу, обеих с его детьми на руках.
Его юношеские мечты осчастливить свою Родину казались ему в такие минуты чушью, родившейся в незрелом мозгу. Тоже еще Небесный Покровитель нашелся! физические боли, от которых он так страдал последние годы, напоминали ему, что он — всего лишь смертный. Как и все люди, что его окружают.
Правда, некоторые из этих смертных все более и более проявляли свою демоническую натуру. Например, У Айпин. Его кожистые крылья все громче и громче хлопали в ночи, окружающей Чжилиня на его вилле. Ночь казалась ему черным плащом, который министр набросил ему на голову, подкравшись сзади, и для верности еще и руками обхватил вокруг тела. Чжилиня в пот бросало, когда такие образы посещали его.
Покинуть Афину и Шен Ли его вынудила мечта, родившаяся в его сознании давным-давно в садике Цзяна в Сучжоу. Продуманный до мелочей садик, кажущийся созданием природы. Его искусственническая философия, дающая ему силы жить и бороться. Но в минуты сомнений ему казалась, что она также извратила его сознание до неузнаваемости.
Он Цзян. Созидатель и стратег.
Конечно, современное лицо Китая — это плод его трудов, хотя об этом мало кто знает. Но в самом ли деле будущее Китая более важно для него, чем его собственное человеческое счастье и счастье его близких? Поднимаясь к вершинам власти, он был свидетелем таких проявлений жестокости, глупости и бесчеловечности, что немудрено, что его посещали сомнения в правильности выбранной стратегии. Он не мог остановить потока злобы и алчности. Ему приходилось приспосабливаться к нему, подлаживаться к власть имущим. Иначе бы он просто не выжил бы. Мао сожрал бы его. Его сожрали бы после смерти Мао вместе с Бандой Четырех. Или когда-нибудь после. Но сожрали бы, это точно.
Дети мои, дети! -думал он. — Я должен вернуть себе детей! Даже Китай не значит для меня сейчас так много, как значат они.
В глубине виллы тихо прозвучал зуммер. Чжилинь со вздохом поднялся с кресла. Подошел к передатчику и щелкнул переключателем. Но отключиться от своих мыслей было не так просто. Еще не окончательно стряхнув с себя задумчивость, он механически выполнил все необходимые операции, обеспечивающие секретность его переговоров с агентами.
Контакт.
Без запинки они обменялись паролями.
— Докладывай, — сказал Чжилинь.
— Я... Голос заколебался и Чжилинь вышел из задумчивости.
— В чем дело?
— Не знаю, — откликнулся Ничирен издалека. — Что-то, кажется, изменилось.
— В Гонконге?
— Во мне.
— Объяснись толком, — приказал Ничирену его Источник с твердостью в голосе, которой в самом деле не чувствовал.
— Как? Меня никто не учил объяснять свои... чувства.
— Мне кажется, я научил тебя делать это, вырвав тебя из-под контроля твоей матери, который она осуществляла и за могилой.
— Я сомневаюсь, что этого было достаточно.
— Не понял.
— Я хочу... — Мгновение слышался только треск эфира. — Я хочу прекратить это.
— Прекратить что?
— Повиноваться приказам, подчиняться дисциплине, оставаться в йуань-хуане.
—Что ты такое говоришь? Чушь какая-то! Ты осознаешь, сколько времени и сил я потратил на то, чтобы связать тебя с Даниэлой Воркутой? Через тебя я был в курсе всего, что она говорит и делает. Я узнал о том, что она завербовала Химеру, проникнув таким образом в святая святых Куорри. Поэтому я велел тебе забрать Марианну Мэрок и фуиз Гонконга. Химера каким-то образом пронюхал про фуи издал директиву найти и уничтожить Марианну Мэрок. Благодаря тебе, Даниэла Воркута была частью нашего йуань-хуаня,даже не подозревая об этом. Она убрала руками Лантина нашего главного противника в России — генерала Карпова. Если я хоть чуть-чуть знаю Даниэлу, она найдет способ сделать то же самое и с Лантиным. Как только это произойдет, мы сможем смело делать наш ход. Ты, наверное, уже догадался, что это Лантин прислал убийц в Цуруги. Это Лантин пытается удушить Китай, подтолкнув его к войне, которую страна не может выиграть... Послушай меня. Я спас твою душу от анархии, заложенной туда стараниями твоей матушки. Не приди я к тебе на помощь, один Будда знает, что бы ты натворил. Подумай об этом. Сделав тебя членом йуань-хуаня,я многое поставил на карту. Подумай об этом тоже. Ты не можешь сейчас выйти из игры. Твой долг — идти с нами до конца.
— Я полагаю, главный долг человека — перед самим собой Он тяжкой ношей лежит на моих плечах с недавних пор. Урок, преподанный мне Марианной Мэрок.
— Но послушай меня...
— Я хочу жить своей собственной жизнью! — В этом крике прозвучало отчаяние потерянного ребенка, и слова замерли на губах Чжилиня. — Хочу и буду!
Связь прервалась. Будто тонкая нить порвалась. Нить, соединяющая отца с сыном, не подозревавшим, что он говорил с отцом.
Рука Чжилиня дрожала, когда он ставил микрофон на место и выключал передатчик-приемник. Йуань-хуань, -подумал он. — Пятьдесят лет прожектерства.Пятьдесят лет жертв, чтобы доказать, что он — Цзян.
Я хочу жить своей собственной жизнью!
Крик в ночи. Чжилинь почувствовал страстное желание встретиться с детьми лицом к лицу, сказать им, что он жив, что он любит их, что всегда любил, даже покидая их. Желание это было таким острым, что оно даже пересилило боль, дробящую его тело на части, как камнедробилка.
Его всего трясло. Что толку, что он — Цзян? Он потерял своих детей на столько долгих лет! На губах своих он почувствовал пепел своей сгоревшей жизни, пыль и песок бесплодно прожитых лет. Он сам себе стал чужим. Цзян не может плакать. Цзян не может смеяться. Ничто на свете не должно его печалить или радовать. Есть только его йуань-хуань,спланированный в безвоздушном пространстве абстрактной мысли. Как полководец, что посылает своих людей на смерть, но их боли и их скорби его не касаются. Вот страхи — это его забота. Зная о них, он может предугадать желание человека совершать действия, идущие вразрез с его планами, и он может создавать мотивацию для действий, выгодных для него.
Я хочу жить своей собственной жизнью. Хочу и буду!
Он ни разу не был рядом с детьми, когда они нуждались в нем. Вот и теперь Ничирен, одинокий и покинутый, может опять наломать дров. Он слишком уязвим в таком состоянии. Он так долго не протянет. Женщина может утешить, но кто, кроме отца, может наставить на путь истинный?
О Будда, помоги мне! -взмолился он. — Что мне делать?
И Чжилинь зарыдал такими горькими слезами, что они щипали кожу, скатываясь по щекам.
* * *
Интересно, почему это ночной звонок всегда кажется громче клаксона обгоняющего вас на дороге грузовика? Может, благодаря своим особым свойствам проникать в сонное сознание? Или это потому, что у людей, как у собачек Павлова, особый рефлекс выработался — ожидать только дурных новостей ночью?
Так или иначе, телефон вырвал Генри Вундермана из глубокого сна. Он тотчас же сел в кровати и схватил трубку. Другой рукой он успокаивающе прикоснулся к плечу пошевелившейся во сне жены. Прикрыв рукой трубку, он шепнул:
— Ничего, спи. У детей все тихо, и ты спи. Он подождал, пока не почувствовал, что она снова расслабилась в сонной истоме. Хотя дети были не такими уж маленькими, она все не могла привыкнуть, что к ним не надо вскакивать по ночам.
Наконец Вундерман откликнулся в трубку.
— В ночном клубе танцы идут во всю, — услышал он знакомый голос.
— Хорошо, — ответил Вундерман. — Буду через двадцать минут, максимум.
Он уже вставал с кровати.
«Ночной клуб» было в Куорри кодовым названием азиатского направления, а «танцы» означали высшую категорию срочности.
Езда по ночному Вашингтону всегда заставляла Вундермана вспоминать Париж. Оба города являются символами власти, каждый на своем континенте. Города тысяч огней. Кроме того, по своей планировке Вашингтон был очень европейским городом: все главные улицы расходятся от одной точки, от Капитолия. Такой город легко защищать.
Париж занимал в сердце Вундермана особое место. Сюда они с Марджори приезжали на медовый месяц. Туристическая поездка. Большего он не мог себе позволить в те годы, поскольку отказался взять деньги, предложенные семьей Марджори. Автобусные экскурсии. Не беда. Париж — это такой город, в который нельзя не j влюбиться, беден ты или богат. Он попытался представить себе, как выглядел Роджер Донован, прогуливаясь по парижским бульварам. Наверно был все в тех же белоснежных брючках, в рубашке стиля «поло» и в туфлях-топсайдерах. Типичный американец среди всего этого гальского очарования.
Наверно, парижские красотки были от него без ума. А о московских уж и говорить не приходится: так, поди, и норовили в кустики в Парке Горького затащить. Не человек, а сплошной День Независимости.
Вундерман прошел все пять стадий проверки, когда входил в здание. Хотя его все прекрасно знали в лицо, он не хотел, чтобы для него в этом отношении делались какие-нибудь послабления.
На восьмом этаже его встретил оперативный дежурный, серьезный человек по фамилии Роунз, которого Вундерман сам откопал среди вашингтонских умельцев.
— Что здесь у нас стряслось?
Роунз не стал извиняться за то, что вытащил босса из постели: он службу знал и был безупречным исполнителем.
— Компьютерная связь.
— Ты шутишь? — уставился на него Вундерман. — С ночным клубом компьютерной связи быть не может.
— Конечно, сэр. Но вызов пришел из Гонконга. Он автоматически переключился на компьютер, потому что был набран соответствующий шифр.
— Роунз, вся наша связь зашифрована. Как внутренние линии, так и зарубежные.
— Я знаю, сэр. Но это же АТАС!
Алгоритмизированная Транслитерация Аграфическим Способом -это был шифр, придуманный не так давно Донованом. Он объяснил Вундерману, что название звучит как шутка и ключевым словом является «аграфия». Вундерману пришлось лезть в словарь, где он прочел, что оно означает патологическую неспособность грамотно писать.
Разрабатывая этот полный атас системы кодирования, Донован брал за основу не буквы, а звуки речи, которые он затем перемешал по определенным правилам, создав репрезентативный словарь. Это означало, что только компьютер Куорри мог понять закодированную таким образом речь.
Донован придумал свой АТАС шутки ради, но Вундерман и Беридиен нашли для кода практическое применение, внедрив его в память ГПР-3700.
В результате Куорри получил на вооружение самый надежный шифр из всех известных Вундерману.
Вундерман сел за терминал компьютера, и Роунз вышел. Сообщения, передаваемые этим шифром, предназначались только для директора или его доверенных лиц.
Он набрал серию цифр и, когда на экране загорелись буквы ПРОДОЛЖАЙТЕ, набрал кодовое слово для приема сообщений, зашифрованных по системе АТАС. система РАБОТАЕТ, — сообщил ГПР-3700.
В этой комнате без окон было душновато. Вундерман позвонил Роунзу и попросил его подрегулировать кондиционер, работающий в ночное время чисто символически.
ПРОДОЛЖАЙТЕ.
Вундерман набрал второе кодовое слово и на экране появилось сообщение:
СООБЩАЮ, ЧТО ДЖЕЙК МЭРОК ОТВЕТСТВЕНЕН ЗА СМЕРТЬ ТРЕХ АГЕНТОВ КУОРРИ В ГОНКОНГЕ. ТРЕБУЮ ПЕРЕВЕСТИ ЕГО В КАТЕГОРИЮ «ОПАСНЫЙ ОТЩЕПЕНЕЦ». ЖДУ СООТВЕТСТВУЮЩЕГО ПРИКАЗА.
Вундермана словно окатило холодной волной прибоя. Взглянув на свою руку, лежащую на клавиатуре, он заметил, что она дрожит.
Как он мог отдать приказ?
Я сам привел Джейка в Куорри. Я его наставник. Я готовил его к полевой работе и отправлял в Гонконг.
Но Боже мой! Трое агентов убито, и это дело рук Джейка. Вундерман почему-то подумал о своей жене и детях, спокойно спящих дома. Надо его остановить, -подумал он. — Он несется, не разбирая дороги. Как бешеный волк. Надо остановить его во что бы то ни стало...
Вундерман был готов нажать на клавишу, когда на экране появилось слово ДАЛЕЕ. Значит, еще одно важное сообщение есть. Вундерман быстро очистил экран и напечатал ПРОДОЛЖАЙТЕ. И вот что он далее прочел:
ПОЛУЧЕНО ПОДТВЕРЖДЕНИЕ ПО КРАСНОЙ РОЗЕ. — «Красная роза» значит Россия. — НОВЫМ РУКОВОДИТЕЛЕМ ПЕРВОГО ГЛАВНОГО УПРАВЛЕНИЯ КГБ НАЗНАЧЕНА ДАНИЭЛА ВОРКУТА. В БЛИЖАЙШИЕ 48 ЧАСОВ БУДЕТ ОФИЦИАЛЬНОЕ СООБЩЕНИЕ. ПО СЛУХАМ, ОЖИДАЕТСЯ ИЗБРАНИЕ ГЕНЕРАЛА ВОРКУТЫ В ПОЛИТБЮРО. КОНЕЦ СООБЩЕНИЯ.
Господи Иисусе! -подумал Вундерман. — Надо немедленно связаться с Аполлоном. Позвоню из уличного телефона-автомата по дороге домой. Такие звонки рисковано делать в черте города.
Он очистил экран и напечатал распоряжение через систему АТАС:
ДИРЕКТОР БАЗЕ: ПОДТВЕРЖДАЮ ПРИНЯТИЕ СООБЩЕНИЯ. МЭРОК ПЕРЕВОДИТСЯ В КАТЕГОРИЮ «ОПАСНЫЙ ОТЩЕПЕНЕЦ». ПОДТВЕРЖДАЮ ПЕРЕВОД МЭРОКА В ЭТУ КАТЕГОРИЮ.
Он выключил терминал и отвернулся от экрана. Теперь, -подумал он устало, — как только он попадется им на глаза, его пристрелят. Как бешеного волка.
* * *
Что еще мог предпринять Эндрю Сойер, кроме передачи фотографий Преподобному Чену? Питер Ынг был его компрадором, но он также был племянником Преподобного Чена. За свою жизнь Сойер достаточно освоил китайскую жизненную философию и традиции, чтобы знать, что семья имеет приоритет даже над бизнесом. Неважно, сколько секретов Питер Ынг украл у фирмы «Сойер и сыновья». Важно то, что он родственник Преподобного Чена.
— Вы знаете человека со шрамом?
Преподобный Чен кивнул.
— Белоглазый Гао. — Лицо его было полно невыразимой скорби. — Питающийся нечистотами агент сучьего КГБ.
— Они все в одной компании, — сказал Сойер. — Ынг, Гао и Блустоун.
Преподобный Чен поднял на него глаза.
— Вы ужепредприняли какие-либо действия?
Сойер покачал головой.
— Я уже говорил, Почтенный Чен, что первым человеком, которому я об этом сообщаю, являетесь вы. Я решил, что это просто мой долг, поскольку Питер Ынг — член вашей семьи.
Они сидели в кабинете Преподобного Чена в районе Сай Йин-Пун на Острове.
Когда Преподобный Чен заговорил снова, то на тему, внешне не связанную с их разговором.
— Я слыхал, что вы недавно были на Свадьбе Духов.
Сойер кивнул.
— У моей дочери Мики. Она умерла, когда ей было восемнадцать месяцев.
— Это очень печально. Тяжелая судьба для такой крохи. Но теперь, соединившись с другим духом, она счастлива.
— Наконец-то.
Старики обменялись взглядами, будто впервые увидев друг друга в новом свете.
— Очевидно, мистер Сойер, мой племянник нанес огромный урон вашей фирме?
Разговор внезапно стал хрупким, как стекло.
— Пустяки, по сравнению с тем разочарованием, которое он принес вам.
— Ценю ваше сочувствие, но меня волнуют размеры ущерба, который он причинил фирме «Сойер и сыновья».
— Чтобы точно подсчитать размеры ущерба, — осторожно заметил Сойер, — потребуется время. — Он сделал паузу. — И мне может потребоваться ваша помощь.
Преподобный Чен, казалось, ждал этих слов.
— Вы ее получите, стоит вам только попросить.
Сойер поклонился.
— Глубоко польщен, Почтенный Чен.
Шанхаец поднял глаза.
— Как насчет наказания?
— Преступление совершено против всего Гонконга. Наказание должно соответствовать тяжести проступка. Во всяком случае, я так считаю.
Преподобный Чен испытующе посмотрел на Сойера.
— Значит, вы не видите необходимости сообщать о случившемся в спецотдел?
— На ваше усмотрение. — Сойер понимал, что рискует, и сердце его екнуло в груди.
Чен кивнул. Смешно семеня своими маленькими ножками, он пошел к письменному столу и положил фотографию, которая была у него в руке, в ряд с другими. Еще раз внимательно посмотрев на них, он повернулся к Сойеру.
Он увидел перед собой доброго человека с открытым лицом, в котором сквозил не только большой ум, но и искреннее чувство. Насколько китаец мог разбираться в лицах европейцев, это было лицо союзника.
— Мое суждение таково, мистер Сойер. Пусть китайцы позаботятся о китайцах, а тай-пэни о тай-пэнях.
Сойер сделал шаг вперед и поклонился.
— При всем моем уважении к вам, я бы хотел высказать и свое предложение.
— Пожалуйста.
— Давайте накажем их вместе. Пусть это наказание, о котором мы сейчас договоримся, будет нашим первым взносом в складывающиеся между нами отношения делового партнерства и личной дружбы.
Преподобный Чен позволил себе внутренне улыбнуться сквозь слезы, которые лил в душе по своему племяннику. Клянусь Буддой, -подумал он, — с этим варваром можно иметь дело.
* * *
Главный офис Верзилы Суна находился на фабрике игрушек. Там из красного, зеленого, желтого и голубого пластика мастерили крохотных самураев, хотя, возможно, эти чистые цвета, столь любимые китайцами, и не очень соответствовали теме.
Вдоль прямых как стрелы проходов стояли гигантские коробки, в которых лежали миллионы крохотных рук, ног, торсов и голов. Мечи и подставки под ноги находились в конце прохода, потому что их приделывали последними.
Китаянки в возрасте между тринадцатью и шестнадцатью годами, одетые одинаково, с одинаковыми косыночками на голове, сидели на жестких стульях и добавляли каждая свою деталь к свирепым воинам, движущимся мимо них на конвейере.
Хотя, возможно, у хозяина и были средства для того, чтобы оснастить эту фабрику — да и другие фабрики такого рода — новейшими сверкающими роботами, это было бы просто непрактично. Человеческий труд здесь стоил гораздо дешевле автоматики.
Человек из триады Суна с щетинистыми волосами и колючим взглядом заметил Джейка на подходе к фабрике. Он встретил его в дверях и проводил сквозь шумный цех.
Верзила Сун его ждал. Чай уже заваривался. Пара драконов — один зеленый, другой золотой — симметрично переплетенные над шкафчиком из камфарного дерева, смотрели на него своими рубиновыми глазами. Дымились сандаловые палочки, наполняя неповторимым запахом тесно заставленный мебелью офис.
Деревянные пластины жалюзи впускали с улицы тонкие полоски света. Свет здесь зажигался только вечером, о чем Джейк знал из собственного опыта. Но даже при свете чернильно-черные тени жили во всех углах. Драконы, как сказал Суну его фэншо,предпочитают сумрак, и хозяин офиса хотел им угодить. Он верил в этих своих личных стражей с неистовостью фанатика. Людей, которые им не нравились, он и на порог не пускал, советуясь с фэншопо поводу всех своих потенциальных деловых партнеров.
— А-а! — приветствовал Верзила Сун своего гостя. — Мистер Мэрок!
У китайцев не принято рассыпаться в комплиментах и вообще демонстрировать свои чувства в подобных ситуациях. Тем более это было бы неприлично делать старшему человеку, вроде Верзилы Суна, по отношению к младшему, каким был Джейк.
Вместо этого он своими руками заварил чай.
Джейк остался с глазу на глаз с руководителем триады, что бывает не так уж часто. В Китае учишься, как говорится, выжимать эмоции из самых незначительных явлений, как в пустыне порой находишь воду в самых неожиданных местах. И в том, и в другом случае это относится к технике выживания.
Чай пили молча, наслаждаясь ритуалом и нисколько не пытаясь при этом «прощупать» друг друга. Джейк чувствовал, что может в любой момент спросить своего хозяина о чем угодно. Но это бы означало конец их взаимоотношениям. Вежливость обязывала Джейка принимать момент таким, каков он есть: спокойное времяпрепровождение равных.
Наконец в их чашках не осталось ничего, кроме мокрых чайных листьев. И тогда Верзила Сун сказал:
— Война за склады закончена.
— Рад это слышать, — отозвался Джейк. — Это значит, что потерянных жизней больше не будет.
Кроме этого ничего не было сказано такого, что можно было бы классифицировать как признание победы Джейка.
Они сидели друг против друга, и звуки работающей фабрики создавали своеобразный фон их разговору. Оба мужчины обладали мощной аурой, и их внутренняя энергия встречалась в середине комнаты, как воды двух полноводных рек.
— Ничирен, — произнес Верзила Сун, как бы открывая тему для разговора.
— Я хочу знать, зачем он встречается с вами, бывая в Гонконге.
— Нам с ним есть о чем поговорить. Но он встречается не только со мной, когда приезжает сюда. Он встречается также с Преподобным Ченом, с Туном Зуб Акулы, главой триады Хак Сам. Фактически он встречается со всеми драконами.
— Но с каждым порознь, насколько я понял.
Джейк сказал это между прочим, но Верзила Сун ответил не сразу.
— Он бы предпочел иначе, но после двух неудачных попыток собрать нас вместе для переговоров, был вынужден довольствоваться этим. Я ответил на ваш вопрос?
— Встреча руководителей триад? — заинтересовался Джейк. — Но зачем?
Глава 14К повернулся к нему, на лице его было неподдельно удивленное выражение.
— Разве вы не знаете об этом от своего друга?
— Друга?
— А что, вы как-то иначе называете ту женщину?
— Блисс? Сун кивнул.
— И Блисс обо всем этом знает?
— Дорогой мой мистер Мэрок, — мягко сказал Верзила Сун, — она является членом йуань-хуанятак же, как и вы.
— Ну а вам о нем откуда известно?
— А вы не догадываетесь? Я сам в нем состою. Так же, как и Ничирен.
— Ничирен? — У Джейка появилось ощущение, что из-под него выдернули половик. — Но Ничирен ведь работает на Советы!
— Не совсем так, — улыбнулся Сун. — Советы думают, что он работает на них. Но его деятельность направлена на пользу йуань-хуаня.
—Я даже не знаю, что это за организация.
— К сожалению, в этом вопросе я вас просветить не могу.
— После того, что я сделал для вас?
— Мистер Мэрок, вы прекрасно знаете пределы нашей договоренности. Йуань-хуаньне упоминался.
— Хорошо, — согласился Джейк. — Тогда Ничирен. Зачем он хотел собрать руководителей троек?
— Я полагаю, цели совещания очевидны. Сплотить триады вокруг одного дела.
— Понятно, какого. Дела йуань-хуаня.
Верзила Сун не стал на это возражать.
— И как же вас удалось втянуть в «круг»? Насколько я понимаю, драконы всегда гордились своей независимостью.
— Независимость, мистер Мэрок, есть понятие историческое. Позвольте мне рассказать вам одну подходящую историю. Начало ее уводит нас в далекое прошлое. Некий горячий юноша гонял свою лорку по всем водным путям вокруг Гонконга в компании с капитаном другой лорки. Они знали каждый подводный камень и каждую мель в этих водах. Некоторые вещи никогда не меняются в Китае. Я полагаю, вы об этом сами хорошо знаете. Например, наркотики всегда были и остаются прибыльным делом. Поэтому конкурентная борьба в этом бизнесе никогда не ослабевала. Ну а юноша был, как я уже говорил, не в меру горячим. Вот его и угораздило однажды по пьянке расхвастаться перед людьми, которых он считал надежными. Но, как он позже уразумел, надежда на быстрое обогащение весьма часто подтачивает дружбу... И вот однажды этот горячий юноша и его старший товарищ попали в засаду, когда возвращались после завершения удачной сделки. Четверо людей из их экипажей погибли, а сам юноша получил тяжелое ранение. Наставник не оставил своего ученика в беде, а выходил его и никогда впредь ни словом не поминал о том инциденте и о материальных и моральных потерях, которых он им обоим стоил. Но, чтобы компенсировать эти потери своему наставнику, тот юноша безвозмездно работал на него целый год и в процессе этой работы еще больше сблизился с ним... А наставник тот был весьма необычным человеком. И вот, когда обстоятельства принудили его уйти из этого прибыльного дела, он передал все тому юноше, который, по сути, не был таким уж не в меру горячим.
Верзила Сун снял свой пиджак и повесил его на вешалку в углу офиса. Затем он расстегнул рубашку, снял галстук и, заголив правую руку и грудь, показал Джейку шрамы, образующие некий замысловатый узор на лишенной растительности коже и делающий эту часть тела Верзилы Суна похожей на полотно какого-нибудь художника-авангардиста.
— Как вы уже догадались, — сказал он, снова застегивая рубашку, — тем горячим юношей был я. А моим наставником, мистер Мэрок, был Цунь Три Клятвы — дракон йуань-хуаня.Да что я вам все рассказываю? Вы и так должны знать о том, что он входит в йуань-хуань.
Джейк недоуменно посмотрел на своего собеседника.
— Почему я должен был об этом знать?
— Да потому, мистер Мэрок, что ваша Блисс — его дочка.
* * *
Солдаты из личной охраны премьера вошли в кабинет Чжилиня в министерстве ровно в девять часов утра. Они открыли шкафы с папками, выдвинули ящики столов, разыскивая, вероятно, материалы, связанные с Гонконгом, Митрой и планами Чжилиня по тому региону.
Сам Чжилинь бесстрастно наблюдал, как они хозяйничают в его кабинете, в то время как Чжан Хуа, который привел их в комнату, белый от страха, дрожал как осиновый лист.
После того как солдаты закончили обыск, их начальник прочел официальный приказ, в котором четко и ясно говорилось, что министру и его заместителю надлежит предстать перед трибуналом под председательством самого Премьера.
Чжилинь собрал нужные бумаги в портфель и подал его Чжан Хуа, бросив на него испытующий взгляд.
— Мужайтесь, мой друг, — сказал он внятно, но достаточно тихо, чтобы его не услыхали солдаты.
Медленно спустились они по лестнице и вышли на улицу. Стального цвета дождь падал с небес, обесцвечивая не только стены домов и асфальт, но даже зелень на деревьях.
Нагнув голову, Чжилинь залез в машину, которая ждала их у подъезда. Поморщился от боли, которую вызвало в нем резкое движение. Чжан Хуа сел рядом, устроив портфель на коленях. Он так крепко вцепился в его ручку, что костяшки пальцев даже побелели. Чжилинь чувствовал, что его помощника всего трясет. Ему хотелось хоть как-нибудь подбодрить его, но он понимал, что при посторонних этого делать не следует.
Офицер сидел с ними рядом, двое солдат — на переднем сидении. Чжилинь невольно подумал, не многовато ли охраны для двух пожилых и больных людей.
Прижавшись затылком к дерматиновой обивке сидения, он закрыл глаза. Боль не отпускала его. День ото дня становилось все труднее с нею справляться. Каждый раз ему стоило больших усилий локализовать боль и отправить ее на хранение в какой-нибудь участок тела, где она не очень мешала работать.
Чжилинь открыл глаза. Сквозь завесу боли и дождя он уставился в окно на милый его сердцу Пекин. Любовь к этому городу захлестнула его сердце, оттеснив на какое-то время боль.
Он вспомнил, как лет тридцать назад ездил в Чжоукуцзян, к юго-западу от города, посмотреть на место, где были обнаружены останки Пекинского Человека. Вспомнил, какое волнение он испытал — и даже какую-то странную гордость, — когда разглядывал раскопки.
Время покатилось вспять, возвращая его к заре человечества. Именно здесь, на одной из самых стратегически важных точек азиатского континента, человек оставил древнейшие следы своего пребывания на этой планете.
Здесь, где плодородная долина великой Желтой Реки переходит на северо-востоке в горный массив, где торговцы, совершающие свой опасный путь в северные районы, должны преодолевать водную преграду, и выросло поселение, позднее ставшее Пекином.
В период междоусобных войн, между 403 и 221 годами до новой эры, оно называлось Цзи, что значит «тростник», который рос здесь в изобилии. После заката династии Тан это место потеряло свой статус пограничного района. Став частью северной империи в 936 году, оно стало называться Танцзин. Так его назвали основатели династии Киао.
В начале XII столетия название изменилось на Чжунду, что означает «центральная столица». Столетие спустя монголы сравняли город с землей. Но место было настолько важным со стратегической точки зрения, что Хубилай-хан в 1261 году построил здесь Даду, «великую столицу» монголов. Марко Поло называл этот город Камбалуком, произнося таким образом слово Ханбалык, что означает «город хана». Ко времени посещения его великим путешественником он был уже большим городом.
Когда в 1368 Чжу Йуаньчжень, основатель династии Мин, пришел к власти, он переименовал город в Бэйпин, что значит «северный мир». Придя к власти в 1403 году, один из его сыновей решил перевести сюда столицу из Нанкина, и город был переименован в Бэйцзин, что значит «северная столица».
При этом правителе город принял облик, который он сохраняет, в основных чертах, и поныне. В его северной части были построены новые стены внутри старых фортификаций. В южной — был насыпан земляной вал, на месте которого, повторяя контуры монгольского «города хана», в 1543 была возведена кирпичная стена. Таким образом, Бэйцзин, который иностранцы предпочитают называть как Пекин, имеет как бы два облика: внутренний город скорее квадратный, а внешний — прямоугольный.
Чжилинь повернул голову. Дождь хлестал в стекла лимузина, мчащегося по широким бульварам столицы. Уличного движения почти не было, так как автобусные и троллейбусные маршруты здесь не проходят.
Великая история, великий город. Чжилинь гордился, что был рожден китайцем, что всю свою жизнь прожил в этой великой стране. Он никогда не был на Западе и никогда не стремился туда попасть. Но он знал, что современные технологии идут оттуда. Пусть они кажутся порой ему, коренному китайцу, чем-то вроде ядовитых змей, но без их сладкого яда невозможна цивилизованная жизнь. Правда, есть опасность погибнуть от их яда, прежде чем научишься их укрощать. Но ради того, чтобы не дать своей стране прозябать вечно на задворках современности, он всю свою сознательную жизнь шел по канату над пропастью. Сейчас он понимал, что пришел решительный момент: или он дойдет до конца, или же позволит себя свалить.
Обширный зал, где заседал трибунал, из-за гнусной погоды казался еще мрачнее, чем обычно. При теперешнем душевном состоянии Чжилиня он даже казался ему могилой на дне океана. Как ни странно, сырой запах комнаты напомнил Чжилиню запах раскопок в Чжоукуцзяне, где археологи нашли Пекинского Человека.
Это был запах не только сырости, но и остановленного времени. Мир Чжоукуцзяна нисколько не изменился с тех пор, как по той земле ступала волосатая нога Пекинского Человека. Здесь, в этом просторном зале, ощущение остановившегося времени было не меньшим.
Когда он в сопровождении дрожащего Чжан Хуа и суровых стражей закона приблизился в столу трибунала, он увидел, что У Айпин пришел сюда раньше него. Долговязый министр сидел все в той же позе богомола, сложившись на стуле, в какой он сидел во время их первого открытого столкновения, произошедшего всего несколько недель назад.
Премьер тоже сидел на своем привычном месте, за высоким дубовым столом. На его челе была маска власти: сложная сеть морщинок, которая даже молодых людей превращает в стариков.
Проходя мимо высокого зеркала, Чжилинь непроизвольно бросил на него взгляд. То, что он увидел в зеркале, потрясло его: было такое впечатление, словно маска премьера перешла на лицо Чжилиня.
Все человеческие чувства, переполнявшие сердце Чжилиня, когда они ехали по улицам Пекина, куда-то испарились. Сейчас он чувствовал только холод коридоров власти, по которым он ходит уже много лет. Он подумал, что все то время, которое он потратил, выжидая и наблюдая, прежде чем сделать тот или иной ход, сплести паутину той или иной интриги, терпеливо ожидая именно того стечения обстоятельств, которое позволит ему выйти на ту или иную фазу его генерального плана, — все это время сжалось в мгновение, которое он теперь переживает.
Чжилинь и Чжан Хуа сели.
— Мы сегодня собрались здесь. — начал премьер, — чтобы выслушать серьезные обвинения, которые выдвинуты против одного из наших наиболее заслуженных министров.
Краем глаза Чжилинь заметил гаденькую улыбочку, промелькнувшую по лицу У Айпина. Вот момент, которого его враг ожидал с того самого дня, когда встал во главе министерской клики, поставившей себе целью свалить его во что бы то ни стало.
— У Айпин, — торжественно произнес премьер, — встаньте и повернитесь лицом к трибуналу.
Министр поднялся во весь свой внушительный рост. Под левой рукой у него была зажата папка с бумагами. Без сомнения, компрометирующие меня материалы, -подумал Чжилинь.
— Ши Чжилинь, — продолжал премьер, поворачиваясь к нему. — Учитывая ваш преклонный возраст, я не буду просить вас стоять во время слушания.
— Ничего, я постою, — отозвался Чжилинь с места. Оперевшись о плечо Чжан Хуа, он почувствовал, как в него вливаются силы его молодого сподвижника, помогая ему подняться. — Я еще пока не совсем инвалид.
Премьер кивнул. Прежде чем продолжать, он перевел взгляд в точку, находящуюся где-то посередине между враждующими министрами.
— Вчера вечером специальный курьер доставил мне некоторые документы. — Он зашелестел бумагами, разложенными на столе. — Вот они здесь передо мной. С помощью советников я тщательно изучил их, на что ушла большая часть этой ночи.
У Айпин не смог скрыть торжествующего блеска, появившегося в его глазах при этом заявлении главы государства.
— Надеюсь, вы нашли материалы вполне убедительными, товарищ премьер? — спросил он.
— Вполне.
У Айпин с удовлетворением кивнул.
— В случае какой-нибудь неясности, на вес вопросы может дать ответ заместитель Ши Чжилиня, товарищ Чжан Хуа. — Тут он повернулся так, чтобы видеть лицо Чжилиня. — Чжан Хуа за последнее время много поработал для меня.
— Чжан Хуа, — сурово сдвинув брови, произнес премьер, — подтверждаете ли вы это заявление?
Чжилинь не пошевелился. Высказывание У Айпина, кажется, не произвело на него никакого впечатления. Это весьма разозлило У Айпина, которому очень бы хотелось видеть, как ненавистный враг извивается под его каблуком.
Когда Чжан Хуа поднялся-таки на ноги, хилый на вид Чжилинь протянул руку и поддержал своего более молодого помощника, который чуть не упал. И столько тепла было в пожатии руки наставника, что Чжан Хуа расхрабрился и произнес коротко и решительно:
— Я отвергаю это обвинение.
— Что? — У Айпин сделал было шаг по направлению к своему «мышонку», но премьер остановил его жестом руки.
— Объясните, что это все значит, Ши Чжилинь, — приказал премьер.
— Попытаюсь, товарищ премьер. — Чжилинь глубоко вздохнул. — Уже несколько лет я замечаю, что группа министров, чьи взгляды на будущее страны значительно отличаются от моих и, позволю заметить, от тех, что преобладают в правительстве, все более и более набирает силу. Когда я узнал, что во главе этой ЦУН встал У Айпин, я понял, что пора переходить к решительным действиям. Я вознамерился расставить ему ловушку так, чтобы, попавшись, он разоблачил и себя, и всю ЦУН. Для этой цели я уговорил своего помощника, чтобы он взял на себя роль наживки. Согласно замыслу, товарищ Чжан Хуа должен был сделать вид, что завел тайную интрижку с некой молодой особой. Эта роль очень трудно далась ему, поскольку такие вещи совершенно не в его натуре, а также потому, что из-за секретности операции он вынужден был все скрывать от семьи. Замысел был, конечно, опасным, но он сработал. Обдумывая способы инфильтрации в мое министерство, У Айпин узнал о «любовной связи» моего заместителя и начал шантажировать его сделанными тайно фотографиями. Сделав вид, что страшно испугался «разоблачения», Чжан Хуа согласился поставлять У Айпину всяческую секретную информацию, касающуюся работы моего министерства. Ну и, естественно, товарищ премьер, У Айпин получал такую информацию, какую я хотел, чтобы он получил.
У Айпин побелел от гнева.
— Я не могу слушать эту белиберду! — крикнул он. — Все это ложь и...
— Замолчите! — рявкнул премьер. Он любил время от времени повысить голос, который обычно был мягким и приятным. Он весь подался вперед, налегая облаченной в гимнастерку грудью на дубовую крышку стола. — Как вы смеете уличать кого бы то ни было во лжи! Вы, сам погрязший во лжи и махинациях! Да у меня здесь, под рукой, целая папка документов, уличающая вас и членов вашей ЦУН в растрате огромных сумм из министерских фондов!
— Товарищ премьер, я вам все объясню! — вскричал У Айпин с отчаянием в голосе. — Это никакая ни растрата! Просто я занял эти деньги у своего собственного министерства, чтобы внедриться в гонконгскую фирму «Тихоокеанский союз пяти звезд».
— Про этот ваш «союз» мне тоже известно из этих документов, — заявил премьер, хлопнув рукой по папке. Он произнес эти слова таким тоном, что кровь застыла в жилах У Айпина. — Это не какие-то там домыслы, а подлинные документы, представленные Ши Чжилинем и Чжан Хуа. Они убедительно доказывают ваше тайное сотрудничество с фирмой «Тихоокеанский союз пяти звезд», возглавляемой неким сэром Джоном Блустоуном, о котором у нас есть неопровержимые данные, что он является резидентом КГБ в Гонконге.
— Этого не может быть! — заверещал У Айпин пронзительным голосом. — Этот гвай-лоагент Чжилиня, а не Советов! Я это докажу!
— Не удастся, товарищ У! — ледяным тоном осадил его премьер. — А вот эти документы доказывают, что вы и члены вашей группы по уши увязли в контролируемой! Советами западной фирме, переведя на ее счет двенадцать миллионов долларов государственных денег. Надеюсь, этого вы не посмеете отрицать?
— Нет, но...
— Как вы не посмеете отрицать, что, нанося удары по Ши Чжилиню, вы стремились расширить ваше влияние в правительстве, чтобы добиться радикальногоповорота в его политике.
— При всем уважении, я протестую...
— Вы расскажете этому трибуналу все без утайки или будете отвечать за последствия по всей строгости закона!
— Моя преданность Родине вне сомнений! Я протестую...
— Не смейте говорить о Родине! Я лишаю вас всех привилегий как члена правительства и заключаю под стражу. Суд решит вашу дальнейшую судьбу.
— Это чудовищное недоразумение, товарищ премьер! Вы попались в ловушку, расставленную прожженным интриганом!
— Чуть-чуть не попался, товарищ У. Чуть-чуть. Но, благодаря бдительности товарища Ши и товарища Чжана, вы сами в нее угодили!
В этот момент Чжан Хуа, который во время этой перепалки дрожал сильнее обычного, вдруг охнул и, оттолкнув поддерживающую его руку Чжилиня, тяжело упал на пол лицом вниз.
— О, Будда! — выдохнул Чжилинь. Превозмогая пронзающую его боль, он опустился на колени перед распростертым помощником.
— Чжан Хуа! — восклицал он. — Чжан Хуа!
Премьер дал знал охранникам, и двое бросились на помощь министру, а третий побежал за врачом. Не прошло и пяти минут, как личный врач премьера опустился на колени перед лежащим на полу человеком. Проворив пульс, он покачал головою и с великой осторожностью перевернул его на спину. До самого своего смертного часа это мгновение будет стоять в памяти Чжилиня с кристальной четкостью: добрые руки незнакомого доктора осторожно переворачивают Чжан Хуа; неподвижные глаза на пепельно-сером лице, уставившиеся в потолок.
Он понимал, что это судьба, жестокая судьба скосила его помощника в минуту его торжества. Сердце его кричало от боли. Что значит рядом с этой болью победа над ЦУН, одержанная после многих лет борьбы? Жалкая эта победа, раз Чжан Хуа не может разделить ее с ним. Чжан Хуа, человек чести и долга. Человек, поломавший свою жизнь ради Чжилиня.
Именно такую смерть принято называть героической.
Он чувствовал потерю давнего друга с такой остротой, словно потерял ногу. Остаток своей жизни он проживет калекой. Возможно, он и был калекой всю свою жизнь. Со страшной силой нахлынули на него воспоминания не только лет, прожитых бок о бок с этим человеком, но и. мгновения, когда он оттолкнул от себя Афину и Джейка, Шен Ли и мальчика, который стал Ничиреном.
Склонив голову, он застонал от невыносимой муки: сердце, сокращаясь, посылало по всему телу волны боли, как от никогда не заживающей раны.
Судьба, -подумал он. — Жестокая судьба.
Неужели и детей он потеряет так же внезапно, как потерял лучшего друга?
— Боюсь, здесь ничем нельзя помочь, — сказал врач, подтверждая то, что Чжилинь знал и без него. Врач бросил на премьера виноватый взгляд. — Его. сердце просто перестало биться. Скорее всего, инфаркт миокарда. Но окончательный диагноз можно делать только на основании вскрытия...
Премьер дал знак охранникам.
— Уведите отсюда У Айпина, — приказал он. — Меня тошнит от одного его вида.
В полном остолбенении У Айпин позволил себя вывести, не сказав ни слова. Глаза его были совершенно стеклянными.
Затем премьер вышел из-за стола и спустился с помоста. Он оказался совсем маленьким человечком, меньше даже сморщенного, высохшего Чжилиня. Подойдя вплотную к своему министру, который все еще стоял на коленях возле мертвого друга, он нагнулся и помог ему подняться на ноги. — Пойдемте, — тихо сказал он. — Пойдемте со мной.
За их спиной Чжан Хуа положили на носилки и понесли к выходу.
— Велика ваша потеря, друг мой, — сказал он. — Но сознание того, что вы победили, должно хоть немного смягчить ее. Я распорядился выяснить степень вины остальных членов ЦУН. Но что касается Министра обороны и Первого секретаря партии, то на их арест можно хоть сейчас выписывать ордер. Однако с ними надо действовать с оглядкой. Слишком уж велика власть, которую они успели приобрести... Не изучи я все свидетельства, собранные вами и вашими помощниками в министерстве, я бы ни за что не поверил, что эти люди — я имею в виду ЦУН — имеют такую могущественную поддержку.
— К власти их вознесли такие могучие крылья, которые заставляют вспомнить о Боксерском восстании, — заметил Чжилинь.
— Вот именно, — согласился премьер. — Современные ихэтуани. Они спали и видели, чтобы выжить нас и совершить государственный переворот. В этом вы были абсолютно правы. Необходимо было заманить их в ловушку и сорвать с них личины «слуг народа». Опять, уже в который раз, я вам обязан более, чем жизнью: вы спасаете дело моей жизни.
— Я ваша заслонная лошадь, товарищ премьер, — заметил Чжилинь. — Знаете, в старые годы феодалы использовали на охоте лошадь, которая отвлекала опасного зверя на себя? Так что те, кто мечтает вас свалить, имеют во мне непримиримого врага. Они вынуждены расходовать свою энергию на мою ничтожную персону.
— Все дороги в Китае идут в Пекин, но ни одна из них не минует Ши Чжилиня. — Премьер дружески коснулся плеча своего министра. — Так повелось со времен, которые принято называть, мой друг, незапамятными, не так ли? Но, между прочим, китайцы приносят жертвы тоже с незапамятных времен.
— Боюсь, на этот раз цена победы слишком высока.
— Мы сделаем все, что можем, для увековечивания памяти о нем. Он будет похоронен как Герой Революции. Его старший сын...
— Товарищ премьер, прошу вас, не надо церемоний. Пусть мертвые покоятся с миром.
— Ши Чжилинь, страна должна знать.
— Об этом знаем мы, и этого достаточно. Возможно, даже более, чем достаточно.
Сейчас они находились в дальнем углу Тай Хэ Дяня — Зала Высшей Гармонии. Над их головами окна подымались к потолку, как хрустальные мечи.
— Как ваша боль?
Чжилинь пожал плечами. Что он мог сказать? Серый дождь отчаянно стучал в окна, будто желая, чтобы на него обратили, наконец, внимание.
— Только элементарные частицы вечны, — сказал премьер. — Так учил Будда, хотя, возможно, он и не употреблял этого термина.
— Что делать Будде в современном Китае?
Премьер улыбнулся.
— А разве не Будда вас поддерживал все эти годы, Ши Чжилинь? — Хотя это был явно не риторический вопрос, Чжилинь счел за благо промолчать. — Или вы думаете, что я был не в курсе ваших прогулок в Храм Спящего Будды? Долгих часов, посвященных вами медитации в храме?
— Совсем наоборот, — ответил Чжилинь. — Или, как говорят греки, антитеза.
— Вас в детстве никто не называл мальчиком наоборот, Ши Чжилинь? — иронично осведомился премьер, заложив руки за спину. — Вы сами воплощенная антитеза... Но я должен сознаться, что порой завидую вам: вы можете отключиться от нашей суеты и достичь — как это называется? — полной гармонии с миром через свою медитацию в храме Вофози.
— Далеко не полной, — покачал головою Чжилинь. — Какую гармонию может ощущать человек, лишенный своих детей?