«Да дверь, наверное, и заперта…» — с притворной непринужденностью рассудила Тата и продолжила свое угрюмое странствие.
Злоключения Таты имели для меня одно отрадное следствие — моя любовь Королева Кубков оторвала-таки взгляд от драгоценной вазы с чародейственным вином.
Она отставила свой священный Грааль в сторону, по-детски трогательно зевнула, несколько раз сморгнула, чтобы отдохнули близорукие глаза-незабудки, и, поджав ножки в парчовых туфлях, удобно устроилась на троне. Не скажу, чтобы она позвала меня или сделала мне знак внимания. Но, по крайней мере, теперь она могла его сделать!
«На этот раз я обязательно ее добьюсь!» — решил я. Но вместо того, чтобы тотчас отправиться к ней, как сделал бы стремительный Король Мечей, я лишь поплотнее закутался в свой желтый шерстяной плащ — с севера дул пронизывающий ветер опасности — и принялся робеть и печалиться, припоминая, какими были столетия наших с ней отношений.
Мы с Королевой Кубков созданы друг для друга. Так говорят все влюбленные, но, поверьте, в нашем случае это правда.
Мы принадлежим к одной масти, которая славна своей глубиной и сердечностью (в стилизованные сердца выродились наши кубки в игральных колодах, назвавшись «червями»). Наш цвет — голубой, наша стихия — вода. И бесплотные музыканты на далекой планете Нептун играют свои ноктюрны лишь для нас и тех, кто нам вверен.
Наши души похожи, как озерная вода на морскую. Они податливы, ранимы, чувствительны и непостоянны. В этом сходстве кроется и причина наших неудач, и залог нашего счастья.
Ведь что такое счастье в любви как не отсутствие необходимости все объяснять?
С другой стороны, разве скука — не движитель всех несчастий на земле?
Стоит сойтись, и нам обоим становится муторно — боимся заскучать.
И мы расходимся. То есть это она уходит от меня. А я остаюсь.
Расставшись со мной, моя Королева Кубков, словно хмельная ундина, ныряет с головой в романный омут.
Первым делом она бросается на шею Короля Мечей, чей каменный трон украшен изображениями мотыльков и чья любовь живет, извините за банальную метафору, столь же долго.
Вокруг его трона даже летом вьются ледяные смерчи, и оттого он никогда не откидывает на спину капюшон своего плаща, даже корону носит поверх. Представьте себе идиотский вид!
Лицо его — желтоватое, бледное, с запавшими щеками, набрякшими веками и выцветшими бровями — никто не назовет привлекательным. Но мою милую это не смущает — очутившись в мертвящей прокурорской ауре Короля Мечей, она и сама начинает мыслить как товарищ следователь. Во всем принимается выискивать смысл, справедливость, целесообразность (на этих меченосных нивах уродилось и присловье «с лица воды не пить»). Начинает говорить многословно и цинично и вместо того, чтобы смеяться и дарить миру ласку, все время норовит «дойти до самой сути», с азартом дилетантки бросается воевать с мировой глупостью и рассуждать о бремени власти… Стоит ли говорить, что все эти вещи у Королевы Кубков получаются так себе? Разящий клинок абсолютного разума выскальзывает из ее белых рук, созданных для того, чтобы пеленать младенцев и промывать гноящиеся раны. Король Мечей быстро теряет к ней интерес, принимая ее эмоциональность за истеричность, а простоту за недалекость. Его чахлое либидо слишком быстро насыщается эликсирами ее взыскательного тела… Жаль, что фригидная всезнайка Королева Мечей (та самая Пиковая Дама из кошмаров старинных кутил) никогда не полюбит Короля Мечей. Плоский народец стал бы благополучней, будь эта пара замкнута сама на себя. Увы, секс между женщиной и мужчиной мечей по накалу страсти напоминает спаривание сельдей у берегов Антарктиды…
Когда роман с Королем Мечей увядает (в стиле «давай останемся как бы друзьями»), моя любимая принимается строить глазки Королю Жезлов, самому настоящему из настоящих мужчин.
По правде сказать, этот субчик нечасто сиживает на своем золоченом троне. Все больше рыщет, как лев, по окрестностям, высматривая самок для своего гарема, и королевства, оставшиеся без присмотра — что бы еще прибрать к рукам? Но моя искательница не прочь подождать. Она устраивается у края гранитной плиты, на которой стоит его кресло, и, пока тот шастает, смело, как желанная гостья, терпеливо ждет. Рассматривает суковатый хозяйский посох, тот самый, который, как скипетр, а может, как антенну, держит в руках Король Жезлов, когда ему приходится показываться на публике во время гаданий. Вертит в руках его островерхую корону, задумчиво поглаживает горностаевую оторочку плаща — все невозвратимей погружается она в мечты о том, каким блистательным и щедрым будет с ней Король Жезлов, когда вернется.
Пожалуй, из всего сонмища любовников моей королевы с Королем Жезлов мне примириться всего легче — по крайней мере, этот порыв я могу понять.
Будь я женщиной, наверняка соблазнился бы малахитовым блеском его очей, роковой тяжестью медных локонов и ребячливой широтой замыслов. И клиентки Алисы, обзывавшие по невежеству своих возлюбленных королей жезлов «королями бубен», всегда могли рассчитывать на мою консультацию. Увы, страсть Короля Жезлов недолговечна и подобна радости избалованного чада при виде горы новогодних подарков. Жаль только, моя королева вот уже несколько сотен лет желает переоткрывать этот печальный закон природы исключительно на собственном опыте.
Когда пресытившийся Король, притворившись Шестеркой Жезлов, седлает белого коня и тайком, пока моя милая спит, обессиленная бурной ночью, уезжает на поиски непросватанных принцесс и непобежденных драконов, наступает время Короля Динариев.
Он подкупает мою королеву своим постоянством, домовитостью и практицизмом. Своей укорененностью в потоке дел и делишек. А также всем прочим, в чем он является полной противоположностью нашего рыжеволосого донжуана.
Поначалу Королеву Кубков умиляет его угрюмая неразговорчивость. Медлительность Короля Динариев она принимает за основательность. Его неспособность абстрагироваться, подняться над ситуацией и воспарить в небеса, где вольно живут белокрылые птицы идей — за глубокое понимание материального мира. Его страсть к земле, землице, она принимает за то же самое. А ведь это всего лишь пережиток крестьянского происхождения!
Начинают медленное течение их совместные дни. Он никогда не изменяет ей — здравый смысл нашептывает ему, что это глупо, имея задаром первоклассный товар, покупать на стороне такой же втридорога. Никогда не унижает ее своей холодностью — как бессердечный Король Мечей. И не требует от нее невозможного: объективности, расчета, кругозора. Что можно требовать от сундука или кровати — вещей в хозяйстве незаменимых и достаточно разумных по конструкции для своего незамысловатого предназначения? Сутками напролет Король Динариев возится с тем, что его занимает (починяет часовые механизмы и музыкальные шкатулки, перепроверяет складские книги), и много-много лет моей королеве невдомек — ее смуглокожий спутник любит не столько ее саму, сколько ее в контексте своего обширного хозяйства, как любят ажурную беседку в лиловом мареве клематисов — украшение сада; как ценят ладно сидящую на ногах пару туфель. Она не догадывается, что лучший друг Короля Динариев, его подлинное альтер эго, и есть тот самый Динарий, который он приобнимает, развалившись на увитом виноградными лозами троне. Кстати, о винограде. Если бы не пьянство, будничное и неостановимое пьянство, которое хочется написать даже с большой буквы, коему предается вечерами после хлопотных дней Король Динариев, она бы никогда не набралась отваги от него уйти, ведь он такой благонамеренный, почти совсем идеальный! Но и от него весенним ручьем утекает моя королева.
И вот тогда, во всех нас разочаровавшись, она начинает глядеть в колдовской кубок (когда-то его преподнесла ей в подарок Верховная Жрица, подозреваю, с тайным намерением нейтрализовать опасную соперницу).
Человеческий телевизор — лишь жалкое его подобие. Миллионы любовных историй, слезливых и поучительных, пробегают живой рябью по его поверхности, все сильнее завладевая вниманием. Главное же, что роднит его с телевизором — через пятнадцать минут смотрящему уже на самом деле все равно, что смотреть, лишь бы не отрываться.
Когда моя королева глядит в свой кубок, она не замечает ничего вокруг. В такие периоды лишь очень сильный хозяин колоды, вроде парижского мастера парикмахерских дел Этейлы или английского поэта Йитса, может отослать ее к Заоблачным Вратам за полезными сведениями. А вот нашей Алисе это удается не всегда.
Нас же, королей, Королева Кубков просто игнорирует, как будто мы какие королишки.
Однажды, когда моя любимая смотрела в кубок восемь лет подряд, Король Мечей явился к ее трону просить прощения за все то, что… да практически за все! Но она даже бровью не повела. Взбешенный ее равнодушием, Король Мечей отсек парчовый хвост ее плаща своим двуручным эспадоном.
Я же просто жду. Знаю, знаю — однажды Бог сжалится надо мной и над моей королевой и разрешит нам начать сначала.
Мы сразу узнаем о Его решении. Когда Алиса возьмется тасовать колоду, карта Королевы Кубков как бы случайно выскользнет, взмоет вверх, сделает невесомый пируэт в воздухе и, перевернувшись, втиснется в махонькую щель, где находится карта, на которой изображен ваш покорный слуга. Через мгновение мы с ней встретимся в физическом мире бумажной колоды лицом к лицу, а не лицо к рубашке, как обычно. А еще через мгновение в нашем призрачно-плоском мире сплетутся наши руки. Ударит трижды хрустальный колокол в священной роще Хозяйки. Обернутся, взглядами благословляя нас, Влюбленные, сомлевшие у Древа Познания. А миловидный юноша и прекрасная девушка с Двойки Кубков переглянутся так понимающе, снимут со своих голов розовый и лавровый венки — они подарят их нам — и заторопятся в путь, чтобы поскорее оделить нас медом бессмертия.
Тогда наступит дымчато-сизое, лазорево-золотое, сиреневое наше счастье.
Тем временем Тата, посетив смрадный тупик с мумифицировавшимся трупом добермана и погрустив в заброшенной комнате, увешанной плакатами по гражданской обороне (люди, похожие на манекенов, в деятельном ожидании «вспышки справа» и «вспышки слева»), выбралась в широкий подземный ход, пол которого был с фантасмагоричной добросовестностью устлан размокшим упаковочным картоном.
Как в подземелье попал картон, знал только пронырливый Паж Жезлов, но тогда интересоваться такой ерундой мне было недосуг, а теперь тем более. Идти по прелой бумажной каше оказалось утомительно, то и дело Тата увязала в месиве по щиколотку. Пожалуй, если бы не чудовищная выносливость подростков, о которой молчат опытные физруки, дело могло бы кончиться по-настоящему плохо…
После получаса мучений Тате все-таки повезло выбраться в относительно чистый и сухой тоннель, который мирно следовал на север параллельно поверхности земли. Ничего забавного Тате в нем не встретилось. Казалось, с каким-то болезненным упорством законченного зануды тоннель наматывает метр за метром, ничем не впечатляя, ничего не суля.
Вот тут-то Татой наконец и овладело отчаяние.
Алое сердце Тройки Мечей, пронзенное хищными кинжалами, уронило в Океан Скорбей еще одну густую каплю.
Тата шумно зарыдала и уселась на утопающий во влажной глине отломок бетонной опоры, не жалея уже ни сарафана, ни себя.
Утешали всем миром.
Рассудительная красавица Девятка Динариев объясняла Тате, насколько это обыденная и скучная в сущности вещь — подземелья. А ее смышленый попугай бесстрашно передразнивал хозяйку, лишь бы только Тата улыбнулась. Виноторговец Девятка Кубков, самый медоточивый из нас, многословно и с жизненными примерами напоминал Тате, что за каждым испытанием обычно следует воздаяние — сытный обед с шоколадным тортом, смешная комедия с кутерьмой и приключениями, поездка в парк, где хрусткая сладкая вата и аттракционы. И даже нищеброды-попрошайки с Пятерки Динариев, вельми и вельми асоциальные элементы, и те внесли свою лепту: «Посмотри на нас, несчастных калек, девочка. Мы такие одинокие и малообеспеченные! Бредем, скрипя костылями, по заметенной снегом улице, а в ярко освещенных окнах с витражами пируют бессердечные горожане… Если по совести, мы, горемыки, куда несчастней тебя!»
Трудно сейчас вспомнить, кто именно возвратил Тате трезвость духа. Но она высушила слезы подолом юбки, высморкалась в кулачок и побрела дальше.
Еще два часа восемнадцать минут шла она по тоннелю-зануде — ни поворотов, ни дверей, ни ступеней. Мы беспомощно наблюдали за ней из своего метафизического далека. И даже у Скелета текли по скуловым костям призрачные слезы сочувствия.
Светские беседы у нас в тот вечер не клеились — клей прокис…
Вдруг на дороге, ведущей к Заоблачным Вратам — это разглядел самый дальнозоркий из нас, Колесничий, — вздыбились клубы желтой пыли.
Вскоре показался и сам всадник — это был дюжий Рыцарь Динариев на своем вороном битюге по кличке Денежка. Он яростно охаживал мерина хлыстом, не позволяя взмыленной скотине сменить яростный галоп на щадящую рысь. Рыцарь Динариев — здравомыс-ленный тихоня, за много лет я обменялся с ним разве что парой реплик, да и те, кажется, о погоде. Совершенно бесполезным субъектом казался мне он. И надо же — отличился!
Пока другие вздыхали и охали, он взял да и съездил к Заоблачным Вратам безо всякого повода, так сказать, сверхурочно, чтобы только узнать, не повернулось ли Большое Колесо Фортуны хотя бы на сотую долю миллиметра! А ведь и впрямь выяснилось, что в Та-тиной судьбе произошла перемена участи и совсем скоро скучный тоннель врастет в выложенную песчаником старинную галерею, из которой до выхода на поверхность рукой подать! Опасностей на ее пути, считай, уже не встретится, — сообщил Рыцарь Мечей, ловя на себе восхищенные взгляды блудливых граций с Тройки Кубков. Кроме одной: на каком-нибудь из привалов девочка попросту заснет от усталости…
В девять ноль-ноль вся компания встретилась на пятачке возле конечной остановки трамвая. Анжела сияла — как-никак премьер-ный показ новых джинсов с обтрепанными дырами, стразами и бисером, отец подарил.
Ее товарка Алла была мрачна, как октябрь в Нефтеюганске. Во-первых, джинсов с бисером ей никто не подарил. Во-вторых, перспективы крутого отдыха с матерью в Турции, которым она чванилась с самых весенних каникул, стремительно таяли — мать завела любовника, дядю Валеру, и бросать его хотя бы на день, хотя бы и ради шикарного пляжа, побаивалась. Еще сбежит. Отправлять же Аллу в Турцию, так сказать, соло отказывалась наотрез. Это бесило Аллу. Она была уверена, что уже взрослая и отлично справится сама. После того, как они заперли Малую в Магазине, Алла отправилась домой с намерением закатить истерику на глазах у дяди Валеры. Рассчитывала, что мать, которая из халата выпрыгивает, стремясь показать, какая она образцовая мамулечка, усовестится и выдаст ей денег на тур в Анта-лию. Или хотя бы пообещает путевку в молодежный лагерь под Анапой. Хоть что уже! Однако дома вместо мамы и дяди Валеры (рассказывая о нем друзьям, Алла всегда опускала это детское «дядя», хотя в разговорах с родными опускать отчего-то забывала) обнаружилась бабушка. Старуха подшивала тяжелые оконные шторы. Стучала, содрогалась швейная машинка, выпущенная на заре германского национал-социализма в городе Эссен. «Чего стоишь барыней? Помогла бы лучше!» — проворчала бабушка, с натугой обернувшись через плечо.
Веталь, Мичин и Олег пребывали с том томительно-хмуром состоянии духа, что звалось в их кругу «депрессняки».
Только что они высосали по бутылке несвежего пива на ограждении парковки оздоровительного центра «иSPAния». Обсуждали дорогие машины клиентов.
Выходило, для того чтобы заиметь статусный агрегат, нужно… нужно нечто в высшей степени непривычное.
Мужчины, которые, кряхтя, выбирались из-за руля «лексусов» и «саабов», вовсе не выглядели теми лохами, у которых можно что-то украсть безнаказанно, как крадут мобильники или барсетки. Напротив, в их движениях, походке и особенно в выражении глаз чувствовалась какая-то темная, лихая сила. Такие, если заловят, будут бить, могут даже искалечить.
— Мне вон та по кайфу, — растягивая большим и указательным пальцами серый шарик опостылевшей жевательной резинки, произнес Веталь по поводу серебристой «субару форестер» — из нее выскочил сутулый человечек с архитектурным кавказским носом. — Тонн на сорок затянет, если нулевую брать… Уважаю японцев!
Олег гладил глазами новенькую «бэху». Стояла она через два «шевроле» от приглянувшейся Веталю «субару» и была красива скользящей красотой какого-то иного, не то чтобы лучшего, но, вне всяких, более складного мира. Олег размышлял о том, как жить. Как жить — было совершенно непонятно.
— Вы чего такие… Что случилось-то? — спросила Анжела, играя бедром. Стразы, которыми был расшит вдоль шва ее бок, вяло вспыхнули в лучах ближней неоновой вывески.
— Да ничего. Просто пробило, — признался Веталь.
— Может, в автоматы зайдем? — предложила Анжела, разумея ближайшую ликерку, там за стеклянными дверьми призывно мигали «блэк джеки», «рулетки» и другие хищные электрические ящики.
— Денег нет. А у вас?
— Тоже нету, — соврала Алла. Деньги у нее были, но, согласно сложившемуся в среде ее подруг комильфо, тратить их на пацанов было совершенно недопустимо. Это пацаны должны всегда тратить деньги на девчонок. Потому что это нормально.
— Надо бы Малую выпустить. Пора уже, — добродушно сказала Анжела. Ее пустое обычно нутро распирала радость обновки. Хотелось поделиться ею с другими. Даже с Малой, хоть она и странная по жизни.
— Пусть посидит еще, — бросил Веталь.
— Да ты че? Девять уже!
— Не гони волну. Не двенадцать.
— Все равно. Пошутили и ладно, — настаивала Анжела. — Сходите, мальчики.
— Согласен, надо выпустить, — неуверенно сказал Олег.
— Вот ты и выпустишь, раз ты такой принц! — обрадовался Веталь. — Мне влом в Магазин тащиться. Далеко.
— Да ладно там далеко! Пошли.
— На фиг.
— Не понял!.. Вместе запирали, вместе отопрем!
— Тебе, походу, в педагогический надо, — недобро усмехнулся Веталь. — Там такие нужны. Моралисты.
— Мне лично вообще до фени Малая. Просто не надо быть лохуш-кой, — заявил Мичин сквозь протяжный зевок. После пива его всегда клонило в сон.
— Это не дело, — попробовал возмутиться Олег.
— И вообще, Олежа. Ты стрелу забивал — ты и отвечай.
Олег поморщился. Действительно: в случае чего, отвечать придется ему. А так — еще есть шанс отбрехаться.
— Ну что, Анжелка, Аллка, айда Малую откроем. А то у меня потом еще дело будет. Важное, — предложил Олег, вкладывая в эти слова всю свою душевность.
«А он вообще ничего…» — подумала Анжела со смутной надеждой.
Алла отказалась, сославшись на просьбу родителей вернуться пораньше. Веталь и Мичин двинули в сторону далекой дискотеки, где у них якобы назначено с ровными пацанами, обещали работу на стройке. Вот и пришлось отдуваться Олегу и Анжеле.
Когда совсем стемнело, они нехотя покинули пятачок и двинулись в сторону Магазина.
Пересекли автомобильную трассу, спустились по насыпи к тропе.
Анжела уже жалела, что согласилась пойти — дважды она зацепилась новыми джинсами за колючие кусты, и оба раза что-то блестящее и розовое оставалось колючкам в качестве гламур-трофея. А потом, корова, еще и в лужу вступила — теперь придется мыть новые кроссовки!
— Черт бы ее, эту Малую… — выругалась Анжела.
Дорога в темноте оказалась неожиданно долгой и невеселой. Видно было плохо, зато слышно хорошо — где-то совсем рядом уныло завывала бродячая собака, выходило похоже на старый фильм про какой-то Баскервиль. Они шли быстро, почти не разговаривали. Дойдя до Магазина, оба обнаружили, что запыхались.
Переглянулись.
Анжела ободряюще кивнула Олегу. Мол, твоя партия.
Олег репетировал, что соврет Малой.
«Вот же ж блин! А я думал, ты уже ушла! Тут Анжелка сказала, что ты пропала, решил проверить… И вот… Кто же это запер-то? Какая скотина? Ой… Ты, наверное, реально застремалась? Вот говорил же я тебе — заведи себе трубу, как все!» Главное назвать ее «дорогой Та-точкой».
— Слышь, Анжелыч, Тата — это Тамара или Таня? — шепотом осведомился Олег.
— Тамара, дурак.
Олег сделал три шага по направлению ко входу в Магазин. Он выглядел зловещим пещерным проломом в доисторической скале.
— Тата! Таточка! Ты здесь? — ласково прогундосил Олег. Анжела невольно прыснула со смеху. «Похож на актера из того бразильского сериала! Уматный!» Ответа не было.
— Тата! Отзовись! Тишина.
«Заснула, видать», — решил Олег.
Засов поддался легко. С протяжным скрипом распахнулась дверь.
— Татка! — Олег щелкнул зажигалкой. Колышущееся пламя осветило пустую комнату. С постера на вошедшего глянули недобрые лица бойцов Великой Отечественной.
— Ее тут нету! — крикнул Олег, обернувшись в темноту.
— Да вижу! — откликнулась Анжела. Теперь она стояла у него за спиной, совсем близко.
— А ведь была!
— Так типа была.
— Может, в ту дверь пошла? — предположил Олег, указывая в сторону приоткрытого входа в подвал. Из темной утробы засквозило смрадом. Отбил земной поклон и тотчас погас огонек зажигалки.
— Да чего она, дура туда лезть? Стремно там! — пожала плечами Анжела.
— Знаешь, давай лучше думать, что туда она точно не полезла, — постановил Олег.
— А куда тогда делась?
— Хэ зэ.
Загадка! Олег не любил загадки. Ненавидел даже с самого раннего детства, со времен книжонок с любознательными карапузами и болтливыми лесными зверями. Потому что сама идея тупая. Неужели сразу нельзя сказать правильный ответ?
— Давай позвоним ее бабушке и все выясним, — предложила Анжела.
— Гони номер.
— Сейчас. Только ты звони со своего. У меня денег децл.
Они стояли в нескольких метрах от двери в Магазин и курили одну субтильную сигарету на двоих. Медленно всходила луна.
— Как ее зовут? Бабушку? — шепотом спросил Олег. Под Анжелину диктовку он набирал номер Алисиной квартиры. Анжела тем временем прикидывала, где бы пописать.
— А я знаю? — зло сказала она. Звонок ясности не прибавил.
— Ну что там? — поинтересовалась Анжела, выходя из кустов. Оказавшийся неожиданно артистичным, Олег уже покончил с кривляньями, скорее галантными, чем озабоченными, не то наоборот.
— Бабца, походу, в ауте, — ответствовал Олег. — Малая еще не приходила, хотя обычно в девять как штык. Где лазит — неясно.
— А ты?
— Натрындел, что назначил ей свидание. Что, типа, родители напрягли на поручение. Типа родственник-инвалид, ля-ля тополя, и я из-за этого опоздал, а Таты уже не было. Что сам волнуюсь. Попросил, чтобы позвонила, когда что-нибудь выяснится. Ну и все такое.
— А она?
— Сказала, будет звонить в милицию.
— Типа эти помогут… — презрительно процедила Анжела. С молоком матери она впитала растворенную в пролетарской среде ненависть к блюстителям закона — чувство сие имело в кругу этих бедных, многажды обманутых людей столько же эмоциональных оттенков, сколько в иных кругах приписывается чувству любовному.
Оба шустро зашагали к городу. Похолодало, причем как-то вдруг, рывком, будто на небе включили кондиционер. Но идти было приятно — ходьба согревала. А вот останавливаться не хотелось совсем, казалось, кто-то преследует, смотрит из темноты. Как в фильме про Холмса.
Взвесив свежие впечатления, Анжела пришла к выводу, что нисколько не хотела бы, чтобы Олег был ее парнем. Тормознутый он какой-то, беспонтовый. Видит же — девушка устала. Мог бы предложить… ну… понести ее на руках. Или отмочить что-нибудь прикольное. Рассказать… Продолжать мысль Анжела не стала — в голове как будто замерзло все, инеем покрылось.
Наконец добрались до трассы. Навстречу, обливая щурящуюся парочку дальним светом фар, несся «КамАЗ». За ним — две легковушки.
— Вышел ежик из тумана — кончилась марихуана, — продекламировала Анжела, приободрившись.
Тата проснулась. Но вовсе не от звенящего трубного звука, которым, рулада за руладой, пытался разбудить ее златокудрый ангел Страшного суда, подстрекаемый нашим братом. Но от звука человеческого голоса. Точнее, двух голосов. Мужских, далеких. Галлюцинация?
Чиркнула, еще раз чиркнула Тата последней спичкой.
Обросший сверху неопрятным лишайником низкий свод тоннеля осветился оранжевым сполохом и с привычной уже неторопливостью пополз на север.
Справа от Таты, как раз на высоте ее груди, начинался узкий коричневый желоб шириною в полметра.
Желоб шел вверх под значительным и никакого комфорта взбирающемуся не обещающим углом. Но главное было дальше: через пару метров желоб нырял в тоннельчик поменьше, вымощенный старинным красным кирпичом, и этот второй тоже шел вверх! Все эти дива Тата успела рассмотреть, пока пылал бумажный шар из скомканных страниц органайзера. Тата разложила карты.
«Что там, наверху, скажите!» Так горячо прижимала она к груди, к сарафанному кармашку, где лежал один-одинешенек я, свою руку, что я почувствовал, как пульсирует кровь в ее ладонях.
На сей раз обошлось без перебранок — пред Татины очи явилась самая умилительная пара нашего околотка, супруги с Десятки Кубков. Ведя за руки детей, они выступили из мрака и нежно обнялись, а на небесах засияла их ручная вполнеба радуга. Пока Тата разглядывала эту идиллию, дети, взявшись за руки, станцевали перед Татой свой варварский танец, громко восклицая и смеясь.
Увиденное обнадеживало.
Тате стоило многих трудов забраться на желоб. И еще больших — удержаться на его осклизлой, обросшей грибком поверхности. Карабкаться на четвереньках вверх было страшновато — некстати вспоминались синяки, набитые на горках, что громоздились космическими ракетами на детской площадке перед домом Татиных родителей. Сколько раз дошкольницей она пыталась забраться наверх беззаконно, снизу вверх, по нержавеющему горкиному языку! Сколько раз шлепалась, раздирая коленки! Если бы не далекие голоса, Тата никогда бы не отважилась. Сумка, которую она повесила на шею, перед тем как начать восхождение, мешала движению, волосы норовили сразу в рот…
Тата благополучно переползла с желоба в тоннельчик и уже на четвереньках, упираясь локтями в ледяные стены, добралась до самого конца лаза. Каково же было ее разочарование, когда она обнаружила, что листва, черная холодная листва поблекших боярышников, которая скрывала от нее близкие человеческие голоса, находится уже там, с той стороны, что лаз оканчивается узкой площадкой, отделенной от свободы прочной железной клетью решетки!
Тата подергала грязные прутья.
Решетка, конечно, не поддалась.
Ночной шум гипнотически подействовал на Тату. Она присела на корточки, а потом, когда затекли ноги, на попу. Она закрыла глаза.
«Кажется, она снова вот-вот заснет!» — скептически прогундосил Четверка Кубков (недаром некоторые гадальщики зовут его Владыкой Пессимизма!).
«На минуточку, всего на одну минуту!» — пообещала Тата, сладко зевая.
Звенел соловьями, шелестел дубами близкий летний парк. «Добро пожаловать в вечность!» — слышалось в плеске листвы. Тата улеглась, ничем уже не смущаясь, на каменный пол, вцепилась правой рукой в решетку и вновь задремала. Бояться, что люди, эти самые, с голосами, уйдут навсегда и она вновь останется один на один с немотствующей городской клоакой, у нее уже не было сил.
К счастью, речистые парковые незнакомцы не торопились.
Если бы Тата сумела крысой протиснуться в щель между прутьями и зоркой совой воспарить над укромной поляной, где на унесенной с аллеи парковой скамье сидели двое мужчин лет около тридцати, она бы увидела вот что.
На одном краю скамьи полулежал полный, коротко стриженный блондин с одутловатым начальственным лицом.
На другом краю, заложив ногу за ногу, курил высокий, щуплый шатен наружности самой что ни на есть интеллигентной, но без стигматов безденежья. Его узкое лицо с впалыми скулами было покрыто веснушками.
Между ними, на исписанных признаниями и чаяниями досках скамейки, сиял многодюймовым экраном ноутбук шикарной разновидности.
Крутился волчком, вихлял всеми своими окружностями и рассыпался на нем в прах, чтобы тотчас вновь собраться в прежнем образе, логотип фирмы, торгующей интернет-магазинами под ключ.
«Мы заставим их покупать!» — беззвучно пообещал ролик.
Экран, на который, впрочем, никто уже не смотрел, освещал лица и фигуры сидящих нереальным, но все же нестрашным светом. И по усталой удовлетворенности, которая сквозила в движениях обоих, даже сове стало бы ясно, что ужин, с его бифштексами бизнес-схем и вином прибыльных обещаний, уже съеден, грядут разве что десерт да сигары.
— Сам-то ты веришь в этот «веб два ноль», Саша? — спросил толстяк, грузно поворачивая вполоборота к визави свою крупную голову.
— Да не знаю, Боря, — пожимая плечами, ответил второй. — Чтобы во что-то верить, нужно это «что-то» любить или хотя бы употреблять.
— Ничего себе заявление от продавца интернет-магазинов!
— Знаешь, в традиционных индийских ресторанах большинство поваров — вегетарианцы. Что не мешает им прекрасно готовить свинину и баранину.
Еще минуту товарищи сидели в тишине. В хороших сигаретах шатена уютно потрескивал табак. Наконец Борис нарушил тишину, подзвученную комариным звоном.
— Ладно… Первый час. Что-то я подмерз, — сказал он, медленно подымаясь.
Зашуршал пластиковый пакет — это шатен складывал в него документы в файликах, диски, прайс-листы.
От этого-то шороха Тата и проснулась. Она быстро стряхнула с себя забытье. Села. И поняла всем телом сразу: пора, иначе будет поздно.
— Эй! Эй! Помогите, пожалуйста! — пропищала она. У решетки выросли две фигуры — широкая и узкая.
— Алло! Кто кричал?
— Я тут застряла. Не получается выйти!
— Ни фига себе! Как тебя зовут?
— Тамара.
— Ну ты и забралась, мать… — пробормотал Борис.
— А чего, все по классике, — хохотнув, сказал Саша, он сразу заметил — девочка сильно напугана. — Помнишь, Борька, мы с тобой в школе учили: «В той башне высокой и тесной царица Тамара жила: прекрасна, как ангел небесный, как демон, коварна и зла…» Не знаю, как насчет характера, но башня у Тамары действительно тесная…
Тата вытерла замурзанный рот тыльной стороной ладони и улыбнулась.
— Слушай, тут замок!
— Сбегаю к машине за фонариком, — тяжелой медвежьей пробежкой Борис бросился к грунтовке, где стоял, наползая на увитую копытнем кочку, его старенький джип.
— Топор из багажника захвати!
Провозившись с замком что-то около четверти часа, они все же вскрыли решетку, развинтив при помощи гаечного ключа ее крепление к каменному проему канализационного возвышения — при взгляде сзади оно напоминало суфлерскую будку. И вот, аплодисменты, аплодисменты, плоский народец! Тата выбралась наружу и, кое-как доковыляв, присела на край скамейки — ноги не держали. Саша накинул на ободранные плечи девочки ветровку.
— Честно говоря, мать, ты похожа на бомжиху сумасшедшую, — Боря протянул Тате леденец с антиникотиновым действием. — Ты где живешь вообще?
— На Комсомольской, — одними губами сказала Тата.
А потом король жезлов и король динариев повезли Тату домой через летний город, никак не желающий засыпать.
Шумел и плевался в стеклянный прямоугольник оконца горячий душ — Тата смывала с себя подземелье.
У кухонной плиты Алиса капала корвалол в стакан с морковным соком. Последняя капля нехотя выкатилась из жерла аптечного пузырька, когда Алисе вдруг вспомнилось: она не позвонила Олегу. А ведь мальчишка, поди, места себе не находит!
На часах было начало третьего. Улицы притихли. И даже фонари как будто потускнели.
Алиса подошла к телефону, сняла трубку, но набрать номер не решилась. Все-таки у юноши родители. И родственник-инвалид. Все — в однокомнатной квартире. А тут еще звонки… «Позвоню-ка утром», — рассудила наша благоразумная Алиса.
Легко, бесшумно, насколько вообще могут быть бесшумными трамваи, пролетел в депо последний из могикан. Привычно громыхнул на развилке. Этот далекий звук был хорошо знаком Алисе, знатной полуночнице.
Дом, где жил Олег, стоял как раз напротив разъезда. Сквозь липкий сон юноши прокатился рвущий звон реборды. Олег вынырнул из дремы, матюгнулся, повернулся лицом к стене и снова засопел. Между тем, быстро распрощавшись с Анжелой, он славно провел вечер — вначале рассекал по Лос-Анджелесу на гоночной машине, проворно орудуя джойстиком. Когда надоело — воевал вурдалаков в германских чащобах. Потом решил заценить, что по телеку — на МTV была передача про «Аэросмит», на другом канале — повтор матча Греция—Норвегия, попал как раз на послематчевые пенальти. За полночь он отправился на кухню — на сковороде прели оставленные матерью с ужина кругляшки жареного кабачка. Он съел все.
Потом, двадцать восемь лет спустя, Олегу придется расплатиться за свою подлость. В войске Чингисхана, уверял меня книгочей Иеро-фант, самой жестокой была казнь «за обман доверившегося тебе». Отшельник, Повешенный и Смерть клянутся, что и наша кара будет суровой, хотя, конечно, не такой, как в войске Чингисхана. Обещают поставить тему на контроль. Когда я сосчитал, сколько дней в двадцати восьми годах, из моей груди вырвался разочарованный вздох. Я — поклонник быстрых воздаяний. И в любви, и вообще. Ведь, бедствуя через долгие двадцать восемь лет, Олег, тогда уже какой-нибудь Олег Игоревич, с плешью на затылке, гнилым дыханием и язвой желудка, едва ли вспомнит о Тате, нескладной большеротой девочке из соседнего двора. А значит, его страдания едва ли можно будет назвать расплатой, карой за обман. Впрочем, Отшельник считает — можно. Он старший среди нас, и я ему верю.
Что же до Таты, с ней все устроится хорошо. Еще три с половиной года она будет отставать от развитых сверстниц в бойкости, цепкости и общественной вменяемости, производя на учителей и соседей неверное впечатление аутичной особы, застрявшей в золотом детстве, как Винни-Пух в кроличьей норе. Но вот ей стукнет пятнадцать, и все переменится — она вытянется и повзрослеет за одно-единственное лето. В университет она поступит без особого труда, мимоходом доведя до развода репетитора по физике. Но в университете Тата не задержится. Вот мы видим Тамару в белом халате медички. Она жадно поедает расстегай в студенческом кафе напротив медицинского. За соседним столиком аккуратно расчленяет чебурек кареглазый король жезлов, интерн Института неотложной хирургии. Он жадно глядит на Тату, но одолеть робость не силах. Тата же как будто не замечает его, она листает затрепанный конспект по цитологии. Лишь через два года король жезлов станет ее первым мужем. Однажды, застрявши в лифте, Тата поведает ему о своем подземном путешествии в трубку мобильного телефона. В ответ тот расскажет ей, как в бытность свою медбратом в дагестанском полевом госпитале, он обнаружил тикающую бомбу прямо под хирургическим столом, а на столе, как назло, операция…
Еще долго Тата не отважится поговорить с нами. Ведь мы, плоский народец, для нее навсегда повенчаны теперь с тухлыми, жижей хлюпающими галереями. Но пройдет много лет после Татиной свадьбы, может быть, пять или десять, и мы вновь возникнем в ее жизни вместе с отошедшими к ней по завещанию недорогими драгоценностями бабушки Алисы. Она нахмурит лоб и осторожно возьмет нас в руки. Чтобы не выпустить уже никогда.
Утром была суббота. Алиса ожидала клиентку. Наконец простужено хрюкнул дверной звонок.
— Мину-у-уточку! — пропела Алиса из ванной.
За клиентку горячо ходатайствовала бывшая коллега Алисы Егоровны, в славном прошлом — начальница машбюро, ныне прилежная огородница.
«А моя, представляешь, влюбилась в одного, он чем-то на Зимина похож, помнишь, замдиректора? Этот тип удрал в Аргентину по контракту, бросил ее, а она по нему уже полгода сохнет, хотя он старше на десять лет плюс двое детей от первого брака. Пишет ей письма такие… знаешь, скользкие… Увертливые! Чтоб дурында не подумала, что он что-нибудь ей обещает!» «Посмотрим, что можно сделать…» — уклончиво отвечала Алиса.
Мы зачуяли бедняжку загодя, еще на рассвете — благо после ночных перипетий никто не мог заснуть, даже природа нашего Королевства не желала погружаться в млечные туманы иномирья. Палец с французским маникюром еще только робко нацеливался на зеленую клавишу звонка, а мы уже были во всеоружии.
Девушка, блондинка с конским хвостом, носила хорошо скроенный костюм и держалась настороженно. Застенчиво прижимала к груди кожаный портфель. Пахла духами, мороженым пломбир и салоном новой малолитражки. Лишь темные тени под влажными глазами да красные жилки, которыми были испещрены белки, намекали на адские бездны — они дымили серой за зеркальным офисным фасадом. Слова она выговаривала с усилием, словно бы недавно излечилась от немоты. «Русалочка» — окрестил ее я.
— Мне говорили, у вас вопрос, — доброжелательно начала Алиса, заранее отсекая возможность приступить к гаданию без объяснений со стороны гостьи. — Так что там произошло?
— Я увлеклась… одним человеком… — сказала Русалочка. Он — очень тонкая натура… Такой необычный… Сердечный…
«Ага, похоже, снова мне на выход…» — вздохнул я и тотчас перехватил исполненный презрительной зависти взгляд Короля Мечей. Он считал, его всегда обходят и недооценивают.
Так и вышло — Алиса начала перебирать колоду, быстро отыскала меня и молча выложила лицом вверх на алую шелковую скатерть. Зажгла свечу.
— Но этот человек… он, кажется, не разведен… Вот я хочу знать, — продолжала Русалочка. — Какое… будущее?
— Сейчас мы спросим об этом Ангела Таро.
— Простите?
— Мы спросим карты, — спокойно повторила Алиса.
Я уже был готов мчаться к Заоблачным Вратам, позаимствовав у своего Рыцаря серую в яблоках лошадь, когда наконец случилось.
Алиса принялась тасовать колоду.
Королева Кубков, пробудившаяся от своего телевизионного забытья, в сердцах отшвырнула свой монструозный кубок. Плеснуло веером ультрамариновое искрящее зелье. Дребезжа, как какая-нибудь жестянка, теряя на ходу самоцветы, кубок покатился по ступеням, уводящим прочь от ее трона.
Тем временем моя королева встала во весь рост, собрала воедино свои магические силы, воздела вверх руки и, нащупав в воздухе туго натянутые волшебные струны, связывающие наш сказочный мир с миром нарисованных на дорогой бумаге картинок, сиречь с физическими телами карт из Алисиной колоды, обняла их, притиснула друг к другу — получился сноп как будто бы колосьев. Напрягши все свое тело, которое стало вдруг золотым и бриллиантовым, с первородной мощью валькирии она дернула охапку вниз. Вот так вот!
Мы, плоский народец, конечно, предчувствовали: грядет. Когда кто-то из нас решается на пируэт, мы все начинаем нервничать — повышается напряжение волшебного поля, жарко делается, душно. Самые чуткие из Старших Арканов слышат даже нечто вроде низкого дребезжания, будто в соседней квартире режут старую чугунную батарею пилой-«болгаркой».
Карта Королевы Кубков выскользнула из колоды, преодолела силу земного притяжения и пружинисто вылетела из нее, как лосось из северной реки.
Она перевернулась в воздухе, повинуясь колдовскому расчету, лизнула сухонькую руку Алисы краем рубашки и упала на скатерть, прямиком на меня, гордого сигнификатора гадания. Спиной ко всем, лицом ко мне. Ко мне.
«Я Вас любил. Люблю. И буду впредь. Не дай Вам бог любимой быть другими!» — шепотом процитировал я, припадая на одно колено. Я был взлохмачен и небрит с похмелья.
Королева Кубков сложила свои белые прохладные руки у меня на макушке и, улыбаясь сквозь слезящийся прищур, подняла глаза к небу. Как был, на коленях, я бережно привлек ее к себе и поцеловал в самое лоно.
— Вы тоже, кажется… волнуетесь? — спросила Алису Русалочка. От нее не укрылись проделки карты-отщепенки, но она сочла их следствием Алисиной неловкости.
— Это волнуется Королева Кубков. У нее чувства, перемены.
— Вы так говорите, будто они живые, — пробормотала Русалочка.
Тим Пратт
НЕВЕРОЯТНЫЕ МЕЧТЫ
В ретро-кинотеатре показывали «Иметь и не иметь». Пит возвращался домой с последнего сеанса и вдруг заметил новую вывеску.
Он замер посреди тротуара и в недоумении уставился на витрину, чудом втиснутую между магазином подарков и булочной. Подошел поближе, заглянул внутрь и увидел полки с фильмами, старые киноафиши на стенах и большой телевизор. На потертой двери красовалась табличка: НЕВЕРОЯТНЫЕ МЕЧТЫ. Похоже, торговали тут не первый день.
Вот так сюрприз! Пит знал каждую видеоточку в округе, от крупных сетей и маленьких лавочек рядом с университетом, где работали студенты-киношники, до крошечного порномагазинчика в центре: там иногда удавалось откопать классические итальянские ужастики и контрабандные азиатские ленты. Однако ни о каких «Невероятных мечтах» он и слыхом не слыхивал, хотя проходил по этой улице дважды в неделю. Кино для Пита составляло смысл жизни, было его религией. Как получилось, что он упустил из виду магазин в трех кварталах от дома? Он вошел, дверь звякнула колокольчиком. Люминесцентные лампы освещали скромный торговый зал: три стеллажа с дисками и один, вдоль стены, с видеокассетами.
— Если что — обращайтесь, — буркнула девушка за прилавком. Пит подумал, что она похожа на птенца — короткие светлые волосы топорщатся, будто цыплячий пух.
Он рассеянно кивнул и направился прямиком к разделу с классикой. В отношении кино он был всеяден, но о видеомагазине можно судить по ассортименту классики, так же, как о державе — по состоянию тюрем. Он бегло просматривал знакомые названия и вдруг заметил диск с ярлычком «Новинка».
Дрожащими руками Пит достал коробку. Не может быть: «Великолепные Амберсоны» Орсона Уэллса, режиссерская версия!
— Это что, шутка? — вырвалось у него.
— Где? — вскинулась продавщица.
Пит шагнул к прилавку, потрясая коробкой. Девушка в ожидании неприятностей насторожилась и подобралась.
— Простите, вот здесь указано, что это режиссерская версия «Великолепных Амберсонов» с восстановленными фрагментами утраченной пленки.
— Ну да, — смягчившись, ответила она. — Диск поступил пару недель назад. Вы не знали? Раньше существовала только версия для кинопроката, которую изуродовали на студии…
— Но режиссерский вариант уничтожили, — возразил Пит. — От последних пятидесяти минут не осталось ничего, кроме раскадровки.
Девушка пожала плечами.
— Все так думали, но в прошлом году пленку обнаружили где-то на складских задворках.
Неужели новость обошла Пита стороной? Ведь такая находка — голубая мечта киномана, все интернет-форумы должны гудеть, как улей.
— Как же она нашлась?
— Вообще, забавная получилась история. Уэллс рассказывает об этом в интервью, записанном на диске. Правда, он сбивается то и дело, но с девяностолетнего старца что возьмешь? Он…
— Вы ошибаетесь, — прервал ее Пит. — Если только Уэллс не вещает с того света. Он умер в восьмидесятых.
Продавщица раскрыла рот от удивления, но, спохватившись, натянуто улыбнулась. Пит почти слышал, как она повторяет про себя заветные мантры: «Пункт первый — клиент всегда прав; пункт второй — если клиент не прав, смотри пункт первый».
— Разумеется, как скажете. Возьмете диск напрокат?
— Да, — ответил он. — Только я у вас еще не записан.
— Если вы здесь живете, достаточно оставить номер телефона, ну, и еще нужен какой-нибудь документ с вашим адресом.
— Кажется, у меня есть платежные квитанции, — порывшись в бумажнике, Пит протянул девушке корешок.
Потом заполнил анкету, и продавщица стала вводить данные в компьютер. Пока она этим занималась, Пит сказал:
— Слушайте, может, я и похож на психа, но… я бы слышал. Я знаю о кино почти все.
— Дело ваше, хотите — верьте, хотите — нет, — отвечала продавщица, постукивая пальцами по коробке. — С вас три доллара восемнадцать центов.
Пит снова вынул бумажник, но среди старых чеков, квитанций и прочего хлама не оказалось ни одной купюры.
— Карточки принимаете? Девушка наморщила нос.
— Оплата карточкой при покупке от пяти долларов. Извините, так положено.
— Тогда я еще что-нибудь возьму.
Она посмотрела на стенные часы. Почти десять.
— Понимаю, вы уже закрываетесь. Я быстро.
— Ладно, давайте.
Пит подошел к полке с фантастикой, и его чуть удар не хватил. «Я, робот» — но не нынешний, посредственный, с Уиллом Смитом, а более ранний. Автор сценария — Харлан Эллисон. Действительно, был такой сценарий по роману Азимова, и его даже издали отдельной книгой, а вот фильм в производство не пошел.
— Студенты небось наснимали, — пробормотал Пит.
Да и название кинокомпании ни о чем не говорило. Что там еще: обладатель «Оскара» за лучший сценарий-адаптацию? Студенческая шутка? Ничего себе — прямо-таки фильм из другой реальности. Пожалуй, стоит посмотреть. Хотя опять же у Пита не укладывалось в голове, как он мог ничего не слышать об этом? Может, в самом деле, работа старшекурсников? Пит взял диск, подошел к кассе и достал кредитную карточку.
Продавщица посмотрела подозрительно:
— «Виза»? Извините. Мы принимаем только «Вебер» и «Фостер-кард».
Пит в изумлении уставился на девушку:
— Но это же самая распространенная карта. В жизни бы не подумал, что…
Она опять взглянула на часы — теперь уже явно с намеком:
— Извините, не я здесь распоряжаюсь.
Пит решительно должен был посмотреть эти ленты! Новое кино, необычное кино — тут он становился нетерпелив и напорист. Ко всему в жизни он относился легко, порой даже наплевательски — но только не к фильмам.
— Пожалуйста, прошу вас… очень… Я живу тут рядом, за углом, сбегаю домой за деньгами. Десять минут! Пожалуйста.
Продавщица сурово поджала губы. Пит протянул руку к «Амберсо-нам».
— Понимаете, очень хочется увидеть, как это снял Уэллс. Вы ведь любите кино. Вы должны меня понять.
Она немного смягчилась.
— Ладно. Жду ровно десять минут. Я ведь тоже домой хочу.
Пит рассыпался в благодарностях и чуть ли не бегом выскочил из магазина. Промчался три квартала в гору, выуживая на ходу ключи, бормоча ругательства, и наконец добрался до нижнего ящика комода, где прятал на черный день немного наличных. Он метнулся назад к «Волшебному миру». Каждый вдох огнем обжигал легкие, каждый шаг отдавался болью в боку. Пит не бегал со студенческих времен, а было это лет десять назад.
Наконец булочная, за ней магазин подарков… но двери между ними как не бывало. Да там и места для нее не нашлось бы. Два магазина стояли бок о бок, без просвета.
Пит потрогал кирпичную стену. Он уговаривал сам себя: мол, случайно свернул не туда, хотя знал, что ошибиться здесь невозможно.
Пит медленно побрел домой. В квартире сразу прошел в гостиную — там от пола до потолка громоздились стойки с кассетами и дисками. Выбрал диск, вставил в проигрыватель, включил огромный плазменный телевизор. Тихо загудели колонки стереосистемы. Пит опустился в стильное кожаное кресло посреди комнаты.
Он ездил на ржавой «хонде» — двести тысяч миль пробега у старушки, — питался на скорую руку макаронами с сыром, а на туалетной бумаге экономил, таская початые рулоны со службы. Простая, незатейливая жизнь, но зато в мире кино Пит ни в чем себе не отказывал.
Он запустил «Сумеречную зону», и вот из колонок полился размеренный голос, повествующий о том, как некто нашел маленький волшебный магазинчик, полный чудес.
По ходу сюжета Пит несколько раз кивнул:
— Да-да, — бормотал он.
На следующий день Пит приходил к магазину подарков утром, в обеденный перерыв, наконец, вечером по пути с работы, но «Невероятные мечты» так и не появились. Наскоро поужинав в небольшой закусочной, он бродил туда-сюда по кварталу. Ровно в половине девятого прислонился к фонарному столбу напротив того места, где вчера обнаружил «Невероятные мечты». В котором часу это было? Без пятнадцати десять? А что если чудо никак не зависит от времени? И магазин вообще больше не появится?
Примерно без четверти девять вдруг показались очертания знакомой двери. Пит моргнул, и в этот миг все произошло.
Он задрожал от возбуждения, радость буквально переполнила его. Должно быть, что-то вроде этого испытывают очевидцы исцелений и тому подобных чудес. Глубоко вдохнув, он шагнул в магазин.