— На весь!
— Браво, — не видно было, чтобы агент сильно удивился. — Сейчас подсчитаем.
Он пробежался пальцами по клавиатуре.
— Семь лет вы провели в качестве виртуала. Итого, остается девяносто два года. Делим на сто, переводим в дни, получается… триста тридцать пять дней.
— Всего? — удивился Клаус.
— Хорошо, вам, как постоянному клиенту, Корпорация готова сделать оптовую скидку и округлить срок аренды до года.
— Спасибо.
— Пожалуйста.
«Точно сбегу», — подумал Клаус зло.
Из терминала выехал бланк договора.
— Где галочка — распишитесь.
Клаус открыл глаза и встал с кровати. Тело было молодое и сильное. Тренированное. Оно превосходно слушалось и не обладало никакими видимыми изъянами. Клаус несколько раз подпрыгнул, мягко приземляясь на самые кончики пальцев. Потом стал на руки и сделал круг по комнате, завершив свой путь у двери. Развернувшись к ней лицом и продолжая стоять на руках, он несколько раз отжался.
Великолепно! Гораздо лучше, чем он ожидал! Даже не верилось, что кто-то мог добровольно, пусть даже и на время, расстаться с таким прекрасным телом.
— Обе-е-ед! — раздался рядом неприятный, тягучий голос. Маленькое окошечко у самого пола на миг открылось, и в комнату, прямо под нос Клаусу въехала отвратительно пахнущая миска. От неожиданности гонщик рухнул на пол.
— Что это? — спросил он, уставившись на миску.
— Белковый кисель, — отозвался голос. — Приятного аппетита, душегуб.
— Кто? — удивился Клаус.
Но обладатель голоса уже прошел дальше.
Клаус встал на ноги и, наконец, осмотрелся. Комнатка была маленькой и почти пустой. Кровать, стол с терминалом, табурет, тумбочка. Единственное окно располагалось почти под самым потолком и было настолько узким, что в него не протиснулся бы и ребенок. Кроме того, оно было забрано толстой стальной решеткой. В довершение всего, дверь оказалась без ручки.
Клаус включил терминал. На экране появился агент.
— Что это значит? — грозно спросил Клаус, обведя рукой помещение.
— Перенос вашей психоматрицы в арендованное тело произведен успешно, — невозмутимо ответил агент.
— Где я?
— В тюрьме для особо опасных преступников.
— Почему я здесь?
— Вы ведь хотели получить тело? Или оно вас не удовлетворяет?
— Причем здесь тело! Почему я в тюрьме?
— Видите ли, прежний хозяин тела был преступником.
— Вы же говорили, что он доброволец!
— Так и есть. После того, как его приговорили к смертной казни, он подписал с нами телоотторгающий Договор, и мера пресечения была изменена на бессрочное виртуальное заключение с правом на досрочное развоплощение.
— Другими словами, вы выдурили у него тело! Агент посмотрел Клаусу прямо в глаза и сказал:
— Можно и так выразиться.
— Я требую немедленно выпустить меня отсюда.
— Невозможно, тело является собственностью Корпорации, и я не вправе подвергать его риску быть украденным.
— Это вы на меня намекаете?
— На вас.
— К черту! Откройте дверь, я гражданин Федерации!
— В соответствии с «Законом о телообладании», виртуал не имеет гражданских прав.
— Я буду жаловаться!
— Жалобы виртуалов не принимаются к рассмотрению.
— Вы все подстроили!
— Вы подписали Договор.
— Негодяи!!!
— У вас впереди целый год. Прощайте.
Терминал погас. Клаус опустился на кровать. Проклятая Корпорация опять обвела его вокруг пальца.
«Все равно сбегу, — подумал он, — отсюда должен быть выход, и я его найду».
У окошка послышалось хлопанье крыльев. Клаус обернулся на звук и сквозь маленькую амбразуру окна увидел кусок настоящего голубого неба с ватным клочком облака. На решетке, повернув голову в профиль и пристально глядя на Клауса правым глазом, сидел голубь. Настоящий. Живой.
Кирилл Бенедиктов
УЛЬТРА-ЛАЙТ
Утром 31 августа Антон Протасов приблизился к своей цели еще на триста пятьдесят граммов. Он узнал об этом, встав на тонкий сенсорный лист весов. На жидкокристаллическом дисплее зажглись цифры «38,655»… потом экранчик неуверенно мигнул, и последняя пятерка на глазах у затаившего дыхание Протасова перетекла в ноль. Славный такой, пустотелый нолик. 38, 650.
— Йес! — прошептал Антон, когда весы загрузили окончательный результат тестирования в память домашнего компьютера. — Ай дид ит! Ай наконец дид ит, рили!
Привычка говорить с самим собой по-английски появилась у него после того, как супервайзер их подразделения объявил борьбу усложненным лексическим конструкциям, делающим речь и мышление сотрудников офиса слишком тяжелыми для восприятия. Хотя супервайзер ни слова не сказал о том, что это за конструкции, все поняли, чем конкретно он недоволен. Конечно, английский куда более логичный и легкий язык — легче его, наверное, только эсперанто, однако эсперантистов в штате «Москоу Ультралайт Интеллектуал Текнолоджис» не было.
Еще вчера весы показывали ровно 39 кило. Но таблетки для бессонницы, прописанные доктором Шейманом, оправдали свою запредельную цену — Антон полночи ворочался на надувном матрасе, чувствуя, как его бросает то в жар, то в холод, и заснул лишь перед самым рассветом. И вот вам результат — минус триста пятьдесят граммчиков!
Настроение у Протасова улучшалось с каждой минутой. Он покрутил педали на велотренажере, потом быстро принял душ, стараясь получить наслаждение от каждой капли трех с половиной литров воды, составлявших половину дневной нормы, и, хотя на подмышки капель, как всегда, не хватило, почувствовал себя свежим и обновленным. Вытираясь, Антон раздумывал, стоит ли ему завтракать, рискуя отличным утренним результатом, и в конечном итоге решил, что не стоит. Достаточно будет и чашки растворимого кофе «Nescafe-Acorn» (отличный вкус и ноль калорий!), а сэкономленные десять минут можно потратить на подбор галстука к новому темно-синему костюму из тончайшего льна. Тудэй о нэвер, повторил про себя Протасов, завязывая галстук небрежным кембриджским узлом. Сегодня я пойду к супервайзеру и прямо скажу о том, что мою ставку необходимо пересмотреть. Тридцать восемь шестьсот пятьдесят — да такого результата ни у кого в отделе нет!
Закончив с галстуком, Антон достал из шкафа титановую раму своего кара, и, стараясь не испачкаться, потащил ее к лифту.
Лифта пришлось ждать долго. Малогабаритная холостяцкая квартирка Протасова располагалась на сорок восьмом уровне типового стоэтажника — лифты шли вниз, под завязку набитые обитателями верхних этажей. Наконец ему удалось втиснуться в кабину, где, заученно улыбаясь, толкались локтями человек двадцать — некоторые, как и Антон, везли с собой рамы каров. Места в подземном гараже были раскуплены еще до заселения дома, а со стоянки во дворе кары уводили с пугающей регулярностью — не помогали ни сигнализация, ни стальные цепочки. Антон, разумеется, зацепил углом своей рамы какую-то старушенцию, и та немедленно раскудахталась: смотреть надо вокруг, совсем уже проходу не стало от этих автомобилистов, глядишь, скоро порядочным людям и джоггингом негде будет заниматься… В другой день Протасов, возможно, обозлился бы на нее (старушка казалась мрачной и неприлично полной для своих лет), но утро началось слишком хорошо, чтобы портить себе настроение из-за сумасбродной бабки. К тому же старуха очень смешно выговаривала слово «джоггинг» — у нее получалось нечто среднее между «жогинг» и «шопинг», и Протасов только одарил ее снисходительной улыбкой.
Во дворе он извлек из кейса портативный компрессор и быстро надул шины и корпус кара. Он ездил на «Мицубиси Балуун», подержанной, но вполне пристойной машине с переделанным левым рулем. Место, где располагался когда-то родной японский руль, было заклеено суперпрочным полимерным патчем, но клей, произведенный в Стране восходящего солнца, не выдержал сурового российского климата, и теперь приборная панель время от времени немного сдувалась. Главным достоинством машины была ее маневренность — несущие оси при необходимости укорачивались чуть ли не вдвое, и умелый водитель, уменьшая объем колес, мог пролезть даже в самую узкую щелочку. Правда, внешний вид «Мицубиси» оставлял желать лучшего — ярко-желтая некогда резина кузова от едкого московского смога приобрела нездоровый серый оттенок и покрылась сеткой страшноватых трещин. Можно было, конечно, потратиться на новый кузов, но Антон предпочитал дождаться повышения и купить «Тойоту Эйр Круизер», положенную по статусу главе маркетингового отдела крупной корпорации.
На съезде с Четвертого кольца на Рублевку Протасов все-таки попал в пробку — такую, что даже юркая, как муравей, «Мицубиси» безнадежно встала между роскошным, угольно-черным «Мерсед-Эйром» с тонированными пленками окон и совершенно бандитским «Чероки Пневматик». Рублевка, насколько мог видеть Антон, была девственно чиста, но основание эспланады перегораживали неприятно массивные, ощетинившиеся стальными шипами броневики дорожной полиции, проскользнуть мимо которых казалось делом совершенно безнадежным. Протасов вздохнул, заглушил мотор и, достав мобильник, позвонил Ие.
— Хай, Тони, — голос у Ии был озабоченный, как, впрочем, и всегда. — Ты о\'кей?
— Я о\'кей, — привычно ответил Антон. — Сейчас в пробке стою, на Рублях. Не посмотришь по своим каналам — надолго это?
— Ах-х, — сказала Ия недовольно. Подразумевалось: вечно ты грузишь меня своими проблемами, используя мое хорошее отношение к тебе в корыстных целях, эгоист несчастный. Но вслух, конечно, ничего такого она сказать не могла — это означало бы признаться в том, что ей тяжело выполнить просьбу бойфренда. Поэтому вся нотация и ограничилась невнятным «ах-х». Антон слышал, как подруга шустренько стучит клавишами. Ия работала в Администрации, почти на самом верху, и ухитрялась при этом оставаться добросердечной и безотказной девушкой. На самом деле ее звали Валерия, но секретарь Большого Босса должен откликаться на короткое имя, смешно думать, что у занятого человека нет других дел, кроме как произносить «Ва-ле-ри-я» каждый раз, когда ему захотелось выпить кофе.
— Да, — произнесла наконец трубка. Антон удивленно уставился на крохотный экран мобильника — лица Ии все равно было не различить, но что-то в интонации подруги его насторожило.
— Что «да», хани?
— Ты спросил, надолго ли это. Да, надолго. Еще что-нибудь?
Упс, подумал Протасов, неужели обиделась? Но на что?
— А у меня новость, хани, — сказал он, искренне желая порадовать подругу. — Сбросил еще триста пятьдесят, представляешь? Пойду сегодня к Теду, поставлю вопрос ребром…
— Я рада, — сухо ответила Ия. — Прости, я занята сейчас. Позже созвонимся.
Минуту Антон сидел, тупо разглядывая погасший экранчик, потом засунул мобильник обратно в портмоне и решительно потянулся к кнопке аварийного стравливания воздуха.
Когда он заталкивал сдувшийся кузов в рюкзак, пленка, затягивавшая боковое стекло «Чероки», с треском отлепилась, и из джипа высунулась острая, как у хорька, мордочка.
— Братан, — тонким голосом осведомилась она, — этот попандос всерьез?
Протасов не любил, когда к нему обращались так фамильярно, но запас хорошего настроения еще не истощился, поэтому он наклонился прямо к носу хорька и произнес ритуальный слоган:
— Будь проще, и тебе станет много легче!
— Проще! — возмущенно пискнул хорек. — У нас стрела на пол-одиннадцатого на Гребных каналах, а тут кругом эти ежики бешеные торчат…
— Пешком ходи, — посоветовал Антон, широко улыбаясь. Он протиснулся перед широким надувным капотом «Мерсед-Эйра» и, обернувшись, помахал бандюге рукой. — Сжигай калории!
Осторожно лавируя между машинами, он вытащил раму «Мицубиси» на обочину и сноровисто принялся разбирать ее на части. На андерграунде доберемся, подумал он бодро, чай, не лендлорды… сейчас в подземке как раз самая толчея, если повезет, еще грамм пятьдесят сойдет с потом!
Здание штаб-квартиры «Москоу Ультралайт Интеллектуал Текнолоджис» украшал гигантский неоновый слоган «WE TAKE I.T. EASY!!!», хорошо различимый с любой точки внутри Садового кольца. Глядя на него, Антон испытывал привычную гордость за принадлежность к столь могущественной и богатой организации, но сегодня к этому чувству примешивалось еще и сладкое предвкушение близкого торжества. Он не вошел, а буквально влетел в просторный холл, сдал разобранный на части кар в камеру-паркинг и побежал взвешиваться. У тестинг-панели, которую некоторые остроумцы называли Стеной Валтасара, толпился народ. Становясь на весы, Протасов краем уха ловил обрывки фраз: «Поздравляем, Эф Пэ!», «Превосходный результат!», «Экселлент!!!» и даже «Руководство, несомненно, оценит!». Рискуя ввести в заблуждение компьютер, реагировавший на малейшее мускульное усилие, Антон повернул голову и увидел невдалеке бухгалтера департамента Федора Петровича Хомякова, окруженного кольцом восторженных коллег. Выглядел Эф Пэ плохо — на обтянутом желтой кожей лице лихорадочно горели огромные, как у совы, глаза, обширная лысина блестела от пота. Бухгалтер, пошатываясь, отходил от тестинг-панели, причем Антону показалось, что, если бы не заботливые руки сотрудников, он упал бы прямо посреди зала.
— Тридцать килограмм! — громко сказал кто-то из свиты Хомякова. — Анбиливибл!
Протасова словно окатило ледяной водой. В отделе и раньше шептались, что Хомяков последние месяцы стремительно улучшает свою физическую форму, но тридцать килограмм — это было уже слишком. Чтобы достичь такого результата, самому Антону пришлось бы каким-то образом сбросить еще восемь килограмм и шестьсот пятьдесят грамм, а как это сделать, когда в буквальном смысле слова борешься за каждую лишнюю унцию веса?
Это был удар. Антон с трудом дождался, пока компьютер выдаст ему распечатку результатов тестирования, и, даже не взглянув на нее, сунул в карман. Ничего, твердил он себе, направляясь к лестнице, ничего, мы еще поборемся… ви шелл оверкам, Эф Пэ, ви шелл оверкам самдэй…
На второй ступени лестницы Протасов остановился и выругался. Обычно он поднимался на свой восемнадцатый этаж пешком, сжигая лишние калории, но сегодня эта самоэкзекуция показалась ему бессмысленной. Рекорд бухгалтера был недостижим, а насиловать себя из-за каких-то паршивых двадцати грамм Антону внезапно расхотелось. А вот хрен вам, злобно подумал он, непонятно кого имея в виду, я вам не белка в колесе — задаром километры наматывать… Пойду сегодня к Теду и скажу: или двигай меня на позицию выше, или я ухожу на фиг… И легко! От этой мысли Антону действительно полегчало, и он, отчасти восстановив душевное равновесие, принялся подниматься по ступенькам, привычно останавливаясь передохнуть после каждого пятого пролета.
В отделе только и разговоров было о сегодняшнем феноменальном результате Хомякова. Протасов убедился в этом, просмотрев файлы внутренней переписки сотрудников в локальной сети. Женская половина коллектива взахлеб спорила о том, какая именно диета помогла бухгалтеру стать абсолютным чемпионом подразделения — белковая или углеводная, мужчины же строили язвительные предположения о некоторых особенностях интимных привычек Эф Пэ. Читать все это было забавно, но куда больше интересного Антон нашел в письмах самого Хомякова. Угрызений совести он не чувствовал — выполняя негласное распоряжение Теда, Протасов раз в неделю готовил для него обзор настроений в отделе. Обычно такое происходило в пятницу, но никто, разумеется, не запрещал Антону поделиться своими мыслями с начальством в любой другой день. Едва дождавшись, когда у супервайзеров отделов закончилось их ежедневное совещание, он снял трубку и набрал номер Теда.
— Тони! — голос начальника показался ему еще более оптимистичным, чем обычно. — Хау а ю?
— Файн, Тед! У меня есть к тебе один вопрос… ты не мог бы уделить мне десять минут?
— Легко, Тони! Поднимайся!
Супервайзер встретил Протасова на пороге своего маленького кабинета. Впрочем, как ни мал был кабинет, он выгодно отличался от той прозрачной клетушки, в которой трудился сам Антон, да и стоявшая в углу персональная беговая дорожка ненавязчиво подчеркивала статус хозяина. Миниатюрный, похожий на подростка Тед энергично потряс руку Протасова и произнес стандартную формулу приветствия:
— Тудэй из беттер, зен йестердэй, май френд!
— Индид, — не стал спорить Антон. — Тед, я хотел поговорить о своих достижениях… это возможно?
— Ну разумеется! — супервайзер широко улыбнулся. — Ты не против, если я буду в это время бегать? Вчера я, кажется, немного перебрал в баре…
«Выделывается», — подумал Протасов. Тед пил только безалкогольное низкокалорийное пиво «Стар-Лайт», перебрать которого можно было, выпив разве что цистерну. Однако сомневаться в словах начальства не стоило. Антон понимающе поднял брови и вытащил из кармана распечатку.
— Мой вес — тридцать восемь шестьсот пятьдесят, Тед.
— Прекрасно! — Супервайзер бодро вспрыгнул на дорожку и принялся деловито перебирать тонкими ножками. — Отличный результат, Тони!
— Да! — в тон ему откликнулся Протасов. — Я тоже так думаю! Я шел к этому долго, Тед. Упражнения, медитации, самоограничения… И вот, наконец…
— Такое достижение нужно отметить. Позволь угостить тебя витаминным коктейлем, Тони. В шкафу есть бутылки, смешай себе порцию…
Антон кашлянул.
— В связи с этим, Тед, я хотел бы поговорить о своей карьере. Я уже два года…
Жужжание беговой дорожки усилилось — видимо, Тед включил форсированный режим.
— Я уже два года сижу на должности координатора по хьюман ресорсез. Ты прекрасно знаешь, что это уровень тех, кто весит больше сорока килограмм. Все эти годы я упорно совершенствовался… и я достиг многого. Мне пора расти дальше, Тед. Мой вес…
— Говори проще, — посоветовал супервайзер. Он уже не улыбался — по худому лицу стекали крупные капли пота, — но продолжал бежать к какой-то невидимой Антону цели. — Не отвлекайся на мелочи.
Протасов глубоко вздохнул и приготовился произнести фразу, которую обдумывал последние три месяца.
— Я считаю, что достоин занять место начальника отдела.
— Нет, — лаконично ответил Тед. — Недостоин.
— Но почему? Мой вес…
Взгляд супервайзера заставил его замолчать.
— Твой вес почти на девять килограмм больше, чем у Хомякова. Так кто из вас более достоин занять это место?
— Но Эф Пэ — бухгалтер! — Протасов изо всех сил пытался сдержать раздражение. — Он не может претендовать на эту должность!
Тед холодно усмехнулся.
— При весе в тридцать килограмм он может претендовать на все, мой друг. Даже на место в совете супервайзеров, если, конечно, такая мысль придет ему в голову…
— Да, сэр, — Антон опустил глаза. Пришла пора выкладывать на стол последний козырь, но ему почему-то не слишком хотелось это делать. — Вы, безусловно, правы. Однако есть одно обстоятельство…
— Какое же?
— Мне известно, что блестящий результат Хомякова никак не связан с его стремлением к совершенствованию. Эф Пэ попросту болен — и болен очень серьезно!
Он извлек из кармана крошечный лазерный диск и аккуратно положил его на пластиковую столешницу.
— Здесь сообщения от его лечащего врача, — пояснил он. — Судя по этим материалам, болезнь Хомякова прогрессирует довольно быстрыми темпами. Черт возьми, босс, да этот парень отбросит коньки через пару месяцев!..
Тед спрыгнул с тренажера и погрозил Антону пальцем.
— Опять избыточные лексические конструкции! Я же просил тебя выражаться проще…
Он вытер лицо влажной салфеткой и подошел вплотную к Протасову.
— Я осведомлен о проблемах мистера Хомякова. И скажу тебе, Тони, что они на самом деле ничего не меняют. Пусть даже всего лишь два месяца — но Эф Пэ будет занимать место, которого достоин! Место, которое тебе еще предстоит заслужить!
— Но это же идиотизм! — взорвался Антон. — Я уже достиг необходимого уровня, мне просто нет смысла ждать, пока этот тощий хрен наконец сдохнет! Что я, черт возьми, буду делать эти два месяца? Лицо Теда застыло хрупкой гипсовой маской.
— Будем считать, что я не слышал твоих последних слов, Тони. Ты славный парень, и мне было бы жаль потерять такого ценного сотрудника. Но на твой вопрос я все же отвечу. Эти два месяца — или сколько там времени отмерил Господь бесстрашному мистеру Хомякову — ты будешь продолжать совершенствоваться. Ты БУДЕШЬ СТАНОВИТЬСЯ ЛЕГЧЕ!!!
— Чтобы сдохнуть, как Эф Пэ? — тихо спросил Антон. — Невозможно терять вес бесконечно, босс. Как бы мы ни стремились к идеалу, существуют природные ограничители… Мы не можем…
Супервайзер прервал его, нетерпеливо взмахнув рукой.
— Посмотри на меня, Тони. Как ты думаешь, сколько я вешу?
— Тридцать пять кило, — хмуро ответил Протасов. Тед довольно рассмеялся.
— Шестьдесят два фунта. Тридцать килограмм и четыреста грамм, по-вашему. Я похож на умирающего?
«К сожалению, нет», — зло подумал Антон. Иногда он ненавидел своего начальника.
— Пятьдесят лет назад взрослого мужчину, весившего сорок килограмм, сочли бы дистрофиком или карликом! А теперь это повсеместная норма! Врачи прошлого века с ума посходили бы от методов, которыми наше общество регулирует физические параметры своих граждан, уж поверь мне. А ведь эти методы доказали свою эффективность! Гормональная коррекция, генетический контроль, программы питания… но главное — непрерывное стремление к совершенствованию! Без этого фактора все прочие — ничто. Неужели ты думаешь, что речь идет о способе преодолевать ступеньки карьерной лестницы? Не разочаровывай меня, Тони, — мы говорим о спасении цивилизации!
Лицо Теда покраснело, глаза лихорадочно блестели. Все это было так не похоже на сдержанного обычно супервайзера, что Протасов невольно испугался.
— Ресурсы планеты ограниченны, а людей с каждым днем становится все больше и больше, — продолжал меж тем Тед. — Ты же читаешь книги, Тони, не отпирайся, я знаю… нет, я не детективы имею в виду. Ты наверняка слышал, что есть такая штука, как демографическое давление. Переполненные мегаполисы, истощившиеся запасы нефти и газа, нехватка питьевой воды… Десять миллиардов особей волей-неволей должны ограничивать свои потребности, не так ли? К счастью, мы оказались достаточно разумны, чтобы понять, в чем наше спасение. Не войны, не принудительная стерилизация… а добровольная, осознанная миниатюризация! И этот процесс будет продолжаться! Да, возможно, те ограничители, о которых ты говорил, и существуют для отдельных личностей — но не для человечества в целом. Эф Пэ Хомяков не способен преодолеть тридцатикилограммовый барьер без необратимых изменений в своем организме, а Антону Протасову это удастся. Каждый из нас может стать Адамом нового мира, Тони! И не заставляй меня думать, что ты хуже всех…
Протасов молчал, ошарашенный неожиданным приступом красноречия своего шефа. Тед извлек из пакетика новую салфетку и вытер вспотевший лоб.
— Надеюсь, ты все понял, — сказал он обычным тоном. — Больше мы к этой теме возвращаться не будем. Иди работай.
Несколько секунд Антон раздумывал над тем, что бы ответить шефу, но так ничего и не придумал. Ограничившись легким кивком, он шагнул к двери.
— Вэйт, — сказал ему в спину супервайзер. — Если через два месяца будешь весить тридцать два килограмма, подавай документы на начальника отдела…
Выйдя из кабинета, Протасов, шатаясь, добрался до туалета и, склонившись над раковиной, плеснул себе в лицо холодной водой. Зеркало над умывальником отражало изможденную физиономию с запавшими щеками и тонкими бледными губами мертвеца. Антон бросил быстрый взгляд на своего зеркального двойника и отвернулся.
— Адам, блин, — с отвращением произнес он. — Тридцать два килограмма… Фак ю, крейзи бастард!
Но в голове его уже с грохотом вращались барабаны цифровых машин, и чей-то механический голос бесстрастно вел каунтдаун:
«Тридцать восемь шестьсот… тридцать восемь двести… тридцать семь восемьсот пятьдесят…»
После работы расстроенный Протасов заехал к Ие. От их утреннего телефонного разговора на душе остался неприятный осадок, и, хотя Антон по-прежнему не понимал, в чем он провинился, ситуацию следовало исправить. По дороге в Кузьминки, где обитала Ия, он купил роскошный букет искусственных голландских роз и очень кстати попавшийся на глаза новый бестселлер культового автора Марьи Простецовой «Диета для людоеда». Ия, как и все девушки ее возраста и социального положения, обожала Простецову, и Антон не без основания предполагал, что подарок поможет ему вновь обрести сердечное расположение подруги.
Ия долго не открывала. Антон топтался на лестничной площадке, сжимая в руках чересчур сильно пахнущие розы, а его воображение услужливо подкидывало ему все новые и новые версии происходящего в квартире. Наконец, когда надежда почти оставила Протасова, щелкнул замок, и дверь медленно, словно бы нехотя, отворилась. Ия стояла на пороге, в халате на голое тело, и смотрела куда-то сквозь Антона. За спиной девушки чернел темный провал комнаты, и такая же темнота и пустота была в ее огромных, ничего не видящих глазах, похожих на окна покинутого дома…
Слава богу, она успела выпить только половину упаковки. Правда, таких таблеток Антон раньше не видал — на зеленой пачке была нарисована Дюймовочка в балетной пачке, танцующая на листе кувшинки с надписью «ВЕЙТ КОРРЕКШЕН СУПЕРСМАРТ». Выкидывая оставшиеся таблетки в мусоропровод, Антон испытал легкое чувство вины — пару дней назад подруга спрашивала его о безопасных средствах для снижения веса, а он, как обычно, посоветовал ей заниматься шейпингом…
«Скорую» Антон вызывать не стал. Вместо этого он приготовил раствор марганцовки и кое-как промыл Ие желудок. Потом растолок в чашке три таблетки активированного угля и, разведя водой, влил черную взвесь ей в рот. Когда щеки девушки слегка порозовели, Протасов осторожно поднял ее невесомое тело на руки и отнес в спальню. Уложил в подушки, укутал теплым одеялом, поцеловал в лоб и уселся в уютное кресло рядом с кроватью, положив себе на колени «Диету для людоеда». Читать, впрочем, он даже не пытался. Сидел, глядя на мерно вздымающееся одеяло и думая о том, что он скажет Ие, когда она проснется, и сам не заметил, как задремал.
— Ты чего здесь сидишь? — Ия тормошила его за колено. Протасов вздрогнул от неожиданности и уронил книжку на пол. — Иди в кровать, замерзнешь же…
— Ия! — Антон лихорадочно старался найти подходящие к ситуации слова, но в голове, как назло, крутилась только ритуальная фраза «тудэй из беттер зен йестердэй». — Ия! Чтобы больше этого… чтобы больше такого не было!!!
— Чего? — девушка смотрела на Протасова так, словно у него выросла вторая голова. — Почему ты кричишь? Я ничего не понимаю!..
Последние слова она произнесла так жалобно, что Антону захотелось немедленно обнять ее, но он, разумеется, сдержался.
— Ты пыталась покончить с собой, — сказал он жестко. — Выпила полпачки этих дурацких таблеток… Кстати, где ты их достала?
Ия недовольно дернула худеньким плечиком.
— Мне их выписал мой доктор. Но с чего ты взял, что я… как ты выразился? Пыталась покончить?..
— Хочешь сказать, ничего такого не было?
— Разумеется, нет! Я выпила пять таблеток — доктор сказал, что ударная доза обеспечивает особенно эффективный результат, — но, похоже, немного не рассчитала… — Девушка наткнулась на грозный взгляд Протасова и немедленно сменила тон. — Ой, Тони, они же совершенно безвредные, эти таблеточки! А мне знаешь как нужно немножко похудеть… У нас сокращение наклевывается, всех девчонок, которые весят больше тридцатника, будут переводить с понижением в муниципалитет… а я, ты же знаешь, тридцать два с половиной… вот и решила по-быстрому…
— Дура ты, — сказал Антон, чувствуя невероятное облегчение. — Дура ненормальная. По-быстрому… Нет чтобы мне позвонить — помнишь, как мы с тобой за уик-энд по полтора килограмма потеряли?..
— Помню, — Ия выскользнула из-под одеяла и прижалась к нему всем своим горячим тельцем. — Конечно, помню, Антошка… Но ведь это так давно было… а с тех пор мы все отдаляемся и отдаляемся друг от друга… и вообще, знаешь, мне кажется, что ты меня разлюбил…
Протасов фыркнул и принялся расстегивать рубашку.
— Глупости только не говори, — благодушно проворчал он. — Разлюбили ее… да с чего ты только это взяла?..
— Взяла! Ты же сам сейчас сказал про уик-энд… мы тогда с тобой из постели не вылезали… а сейчас что? Физкульт-пятиминутка перед сном — и все?
— Ах, да перестань ты! — с досадой ответил Антон. — Сама же видишь — времени ну вообще нет…
— Просто тогда ты этого больше хотел, — упрямо поджала губки Ия. — Нет, не спорь. И я… я, наверное, тоже этого хотела сильней, чем сейчас… Тони, тебе не кажется, что мы теряем что-то очень важное?..
Протасов аккуратно повесил брюки на спинку кресла и залез к подруге под одеяло. Обнял ее за худенькие плечи и на минуту почувствовал себя самым сильным человеком в мире.
— Мы совершенствуемся, — успокаивающе сказал он, припомнив сегодняшнюю проповедь супервайзера. — Мы все избавляемся от лишнего груза… Мы становимся легче, и мир вокруг нас становится лучше…
Некоторое время он гладил Ию по голове, прислушиваясь к голосу плоти. Голос, как назло, молчал, и Антон, поняв всю тщетность своих попыток, откинулся на подушки.
— Знаешь, Тони, — прошептала Ия, свернувшаяся калачиком у него под рукой. — Мне так иногда хочется, чтобы у нас был ребенок…
Глупышка, подумал Протасов устало. Только этого нам еще и не хватало…
— Подожди немножко, малыш, хорошо? Я говорил сегодня с Тедом — через два месяца меня почти наверняка сделают начальником отдела. Вот тогда и подумаем о ребенке.
Плечо девушки окаменело, и Антон немного смягчился.
— Ты пока наведи справки в банках генофонда, — шепнул он в маленькое прозрачное ушко. — Бог с ними, с деньгами, главное — качество. Ребенок — он же надолго…
— Я не хочу через банк! — тихо всхлипнула Ия. — Я хочу своего… чтобы родить самой… как раньше…
Крыша поехала, подумал Протасов испуганно, ну и таблетки ей доктор выписал…
— Малыш, ну успокойся, ну что ты, в самом деле… Кто же сейчас так делает? Это раньше, когда все были огромные и толстые, как слоны, женщины могли себе такое позволить, не думая об эстетике… представь только, как это некрасиво… как неряшливо… как тяжело…
Ия перестала всхлипывать и повернулась к нему спиной.
— Ты ничего не понимаешь, Тони, — голос ее звучал тихо-тихо. — Совсем ничего…
— Все-таки узнай насчет банков, — сказал Протасов. — И давай спать. Сегодня день был…
Он едва не сказал «тяжелый», но вовремя остановился. На самом деле такого просто не могло быть. Каждый день был легким. Лайт дэй, подумал он, медленно погружаясь в сон. А завтра будет ультралайт дэй. Потому что тудэй из олвэйз беттер, зен йестердэй…
Маленький словарик лайт-инглиш-сленга:
1. Ай дид ит, рили! — Я на самом деле сделал это!
2. Джоггинг — спортивный бег трусцой.
3. Хани — ласковое обращение — «золотко», «лапа».
4. We Take I.T. Easy — лозунг «Москоу Ультралайт Интеллектуал Текнолоджис» — «Мы не напрягаемся по поводу Интеллектуальных Технологий».
5. Экселлент — великолепно.
6. Анбиливибл — невероятно.
7. Ви шелл оверкам самдэй — однажды мы победим.
8. Тудэй из беттер, зен йестердэй — сегодня лучше, чем вчера.
9. Индид — на самом деле.
10. Вэйт — подожди.
11. Фак ю, крейзи бастард — пошел ты, сумасшедший ублюдок.
12. Каунтдаун — обратный отсчет.
13. Вейт корректен суперсмарт — суперинтенсивная коррекция веса.
14. Лайт дэй — легкий день.
Юлия Остапенко
СЛИШКОМ
— Он здесь уже слишком долго. Определённо едет мозгами. Ты посмотри только…
Родион обернулся, и шепоток за спиной сразу стих. Двое рабочих, дожидавшихся своей очереди на скамейке в углу, уткнулись взглядами в пол. Один из них был Кирилл, а другого, с бинтовой повязкой на глазу, Родион не знал. Оба ещё совсем сопляки, хотя Кирилл на Фабрике довольно давно. Не так давно, как сам Родион, конечно. Но тех, чья трудовая книжка содержит больше страниц, чем его, и так — раз-два и обчёлся. Это их бесило. Завидовали, наверное. А может, и правда считали, что у него с головой не в порядке.
— Всё, — сказал санитар. — Можете идти. Повязку не мочить два дня. В четверг зайдёте ко мне, я посмотрю, нет ли воспаления. Больничный брать будете?
— Нет, — ответил Родион, и пацаны в углу многозначительно засопели. Когда он проходил мимо них, парень с повязкой ткнул Кирилла локтем в бок, но Кирилл отвёл глаза. Сам он появлялся на Фабрике только по выходным, и еженощные дежурства Родиона закономерно казались ему оголтелым трудоголизмом. Граничащим с паранойей, вероятно. А, плевать.
Рука уже почти не беспокоила — санитар сделал укол обезболивающего. Ничего, завтра наболится. Родион осторожно пошевелил перебинтованными пальцами. И как только угораздило… Теперь неделю не сможет выдавать обычную норму. Остаётся надеяться, что для его двойника из того мира эта неделя не очень критична. Авось как-нибудь перебьётся сам.
На проходной сегодня сидел Алексей Степаныч, плешивый дедуган, любивший Родиона нежной отеческой любовью, на что Родион отвечал ему типично сыновьим хамовитым пренебрежением. Ему по горло хватало Алисиных нотаций в свободное от работы время. Поэтому Родион сунул руку в карман поглубже, но старик был редкостно глазастым на свои-то годы.
— Опять! — ахнул Алексей Степаныч. — Эх, Родион, я всё понять тебя не могу. То ли ты святой, то ли дурень, каких свет не видывал. Ну будешь ты пусть хоть бы и миллионером там, а тут без рук останешься. И надо оно тебе? Тебе?
— Пробивайте уже, — неприязненно сказал Родион, и старик с досадливым кряканьем прокомпостировал его трудовую книжку. Корявая дырка в графе «Смену сдал» смотрела как будто бы с укоризной. Святой или маньяк, и точно.
«Скоро уже страницы подклеить надо», — отметил про себя Родион, закрывая книжку и пряча её в задний карман брюк. Выпирала она оттуда по-дурацки, но спереди карманов не предусматривалось, а кармашки на форменной куртке были слишком маленькие.
— Чайку бы, пока переоденешься? — засюсюкал вахтёр, но Родион отмахнулся.
— Вы ж знаете, я не переодеваюсь. До свидания.
— Ты б хоть о бабе своей подумал, — жалобно сказал Алексей Степаныч, но Родион уже закрыл дверь.
Он лежал в кресле, перевесившись через подлокотник, и его тошнило прямо на персидский ковёр. Красно-оранжевый, с длинным тонким ворсом. Стоит хренову кучу денег. Телефон разрывался. Мобильник давно сел.
Кто-то шумно и требовательно колотил в дверь, уже, кажется, ногами.
— Род! Открой! Мать твою! Что ты там делаешь?! Род!
Он с трудом приподнял голову, покосился на дверь, содрогающуюся под ударами.
— Род, твою мать! Открой, кому говорят!
Он посмотрел на дверь ещё немного, потом отвернулся, и его снова вырвало.
Была уже половина восьмого, и метро оказалось порядком набито — нормальные люди только собирались на работу. Родион с трудом втиснулся в последний вагон: его едва не прищемило с натугой закрывшейся дверью, и он не мог сдвинуться ни на шаг, зажатый со всех сторон крепко пахнущими телами. Сонные взгляды вокруг прояснялись и прятались, едва наткнувшись на него, а одна дамочка даже попыталась отодвинуться, чем вызвала возмущённое шиканье попутчиков. Обычная реакция, потому большинство рабочих предпочитали переодеваться, покидая Фабрику. Но Родион и в этом был исключением: ему даже нравилась неловкость, в которую он ввергал окружающих самим фактом своего существования. Хотя он не до конца понимал, почему они так смущаются. Ведь это он маньяк, а не они. К тому же маньяк, не опасный для общества, а даже наоборот.
Станция находилась за три квартала до родной многоэтажки, и Родион зашагал бодрым маршем. Из-за визита в медпункт он задержался больше чем на час. Оставалось всего часа два на сон, а потом — вперёд, на основную… хотя нет, правильнее сказать, нормальную работу. Отдавать долг заботливой родине, предоставлявшей все возможности для беззаботного существования. Пусть и не в этом мире. Пусть и не совсем тебе.
Алиса, вопреки ожиданиям, была ещё дома — возилась на кухне. Бросила обеспокоенный взгляд на его помятое лицо, потом на руку, и её глаза стали ещё более усталыми, чем обычно. Надо бы спросить, как она спит, подумал Родион. Может, выбить талон на внесрочный приём к терапевту.
— Опять, — сказала она, в точности как Алексей Степаныч, даже тон такой же.
— Ага, — ответил Родион. — Ты когда придёшь?
Она наморщила лоб, посмотрела на него почти как сопляки из медпункта. Впрочем, она всё чаще так на него смотрела.
— Сегодня воскресенье.
— А! — он ужасно обрадовался. Чёрт, и правда же, совсем из головы вылетело. Воскресенье. Можно будет отоспаться на неделю вперёд. Спасибо нашей заботливой родине за шестидневную рабочую неделю. А почему тогда в метро столько народу было? И куда их несёт в выходной с утра пораньше? В выходной с утра пораньше надо спать…
— Есть будешь? — крикнула Алиса, пока он стряхивал ботинки — временная неработоспособность одной руки уже стала почти привычной, и это действие было доведено у Родиона до автоматизма.
— Не-а, — сказал он и потащился в комнату. Да, у них была целая комната, отдельная, причём довольно большая — кроме кровати помещался ещё шкаф и Алисино пианино. Она на нём не играла — оно осталось от старых времён, как мечта о консерватории. Вернее, память об этой мечте. В первые месяцы работы на Фабрике Родион то и дело заводил разговор о том, что там все мечты сбываются, но Алиса неизменно отвечала, что ей нет никакого дела до того, что там. Хотя Родион подозревал, что она просто слишком слабая. Да, цена высока. Но оно стоит того.
— Родион! Сними трубку сейчас же! Где тебя носит?! Там сорокатысячная толпа, и она разнесёт стадион, если ты не выйдешь! Ты слышишь меня?! Родион! Сними трубку!
— На х… — слабо отозвался он, не отрывая головы от подушки. Автоответчик возмущённо мигал алым огоньком сигнала. В захламленной гримёрке пахло прокисшим пивом. Или это его блевотина так пахла.
— Ты вообще соображаешь, что делаешь?! Ты понимаешь, сколько денег в это вгрохано? А сил? Конечно, тебе по хрен, силы-то не твои! Тебе всё на тарелочке, бля, с золотой каёмочкой подают, а ты ещё!..
— На х…! — громче повторил он. — На х…! На х…! На х…!
Он вдруг понял, что охрип, и умолк. Дождался, когда срывающийся от злости голос Кирилла стих, сполз с кресла, дотащился до зеркала и приложился к рассыпанному на столике коксу. Сразу полегчало. Да и в дверь больше не колотили.
— На х… — и голос вроде вернулся. Он завопил: — Идите вы все на х…! Я ничего этого не хотел!
Снаружи глухо и нервно гремел паникующий разогрев.
Он уснул не раздеваясь и провалялся до самого вечера. Когда продрал глаза, на часах было почти шесть. Родион не привык столько спать и чувствовал себя ещё более разбитым, чем утром. Он остервенело протёр лицо ладонями и поплёлся на кухню. Там пахло кофе. Алиса сидела, изящно закинув ногу на ногу, и читала «Современную работницу».
— Кофе, — сказал Родион со значением. — Откуда?
— Премию дали, — ответила Алиса и, положив журнал на стол, встала. Родион сел на опустевший стул и уставился на розовощёкую бабу в косынке, свирепо взиравшую с глянцевой обложки журнала. Поперёк бабы красовался подзаголовок «Нет декретным отпускам!»
— Ты бы лучше на её месте смотрелась, — с уверенностью сказал он. Алиса вздрогнула, жёлтая пенка тревожно заколебалась в закоптившейся джезве.
— Пей вот.
Родион не глядя отхлебнул, по-прежнему рассматривая агрессивную бабу на обложке. Хм, совсем не так он себе представляет эталон современной женщины. Пусть даже сильной, выносливой и способной сказать «нет» декретным отпускам. Женщина должна быть слабой, хрупкой и беспомощной. Как Алиса. Ну да ведь это не мужской, это женский журнал.
— А там ты могла бы, — проговорил он. — И на обложку, и в консерваторию, и…
— Родион! — джезва со стуком грохнулась в раковину. — Я же тебя просила!
— Молчу, — проворчал он, отворачиваясь. Ну и дура. Там было бы возможно всё. Хотя почему было бы? Там возможно всё. Родион повторял эти слова, как мантру — это рекомендовалось эргономическим отделом Фабрики. И действительно помогало. Почувствовать, поверить, уяснить. Осознать, что если в этом мире мы и не можем иметь то, чего хотим, то где-то есть мир, в котором возможно всё. И для нас в том числе. Ну, почти нас… Но это «почти» не имеет никакого значения. Как только стало известно, что учёные нашей заботливой родины открыли существование параллельного измерения, более того — нашли способ влиять на то, что в нём происходит, Родион понял: вот оно. Это шанс, которого у меня никогда не будет. Он тогда сидел с сотрудниками в баре за кружкой пива, расслабляясь после рабочего дня, и без особого интереса следил за прямой трансляцией хоккейного матча. Когда матч прервался экстренным выпуском новостей, мужики чуть не разгромили бар, а Родион слушал, затаив дыхание. Тогда ещё не было Фабрик, не было даже надежды, что они откроются, но что-то ёкнуло в нём — так, как ёкало, когда красивая женщина на улице улыбалась в ответ на его раздевающий взгляд. Смутное обещание чего-то невероятного… неземного… Даже не обещание — так, намёк на обещание. Но это уже больше, чем надо… Это уже слишком много.
Ну и, разумеется, когда огласили о наборе добровольцев на Фабрику, пока ещё одну-единственную, Родион одним из первых встал в очередь. Алиса считала его сумасшедшем — они тогда чуть не разошлись из-за этого.
— У нас один стул на семью! — кричала она. — Я на чай деньги откладываю! Если в тебе столько энергии, отрабатывай по две смены на заводе! Давай! Но заматывать себя впустую я тебе не позволю!
Впустую? Как сказать. Нет, Родион не строил воздушных замков. Он чётко осознавал, на что идёт: инструкторы на Фабрике своё дело знали. Родион понимал, что не может влиять на собственную судьбу — только на судьбу другого себя, там, в параллельном мире. Он точно такой же, как Родион, с теми же задатками и недостатками, внешностью и характером, и привычками, и слабостями, и он знать не знает, что где-то есть другой Родион, который, если захочет, может изменить его судьбу. Вернее, изменяли её учёные нашей заботливой родины — Родион не знал, как именно, да и не очень-то его интересовали такие детали. От науки он всегда был далёк. Его интересовало то, что он давал на входе и получал на выходе. На входе — работа. Тяжёлая, однообразная, полезная для нашей заботливой родины. На выходе — любая судьба для его двойника там. Любая. Какую он выберет. Её устройством займётся Фабрика Грёз. А его дело, образно говоря — поставлять сырьё.
Сначала он думал только попробовать. Ночами вкалывал на Фабрике, утром проваливался в беспокойную короткую дрёму, и иногда ему снился другой он. Такой, каким этот, здешний Родион, никогда не станет. Снилось солнечное, безбедное, яркое, необыкновенное существование. Лёгкое. Возможно, это было то, что инструкторы на Фабрике называли «ментальным контактом с дуалом», а может, просто его собственные мечты о несбывшемся. Или сбывшемся?.. Где-то там.
И понемногу его затянуло. Фабрика производит Грёзы исправно, но ей нужны ресурсы. Ресурсы, как и всё в этом мире, стоят денег. А деньги надо зарабатывать. Денег требуется много, а на Фабрике колоссальные, невиданные ставки. Правда, выплачивают их не наличностью и даже не кофе, а безоблачным счастьем для твоего двойника в другом мире. И пока ты можешь оплачивать его (своё) счастье — Фабрика будет его производить. Ровно столько, не больше и не меньше.
Это было трудно. Порой ему казалось, что слишком трудно. Работа была тяжёлой, утомительной, чёрной, и к тому же о ней запрещалось рассказывать. Не о самом факте занятости на Фабрике — им можно было гордиться, хотя большинство граждан нашей заботливой родины этого не понимали (впрочем, и не осуждали вслух — ведь, как ни крути, рабочие Фабрики оказывали пользу обществу). О том, что конкретно ты делаешь. В своём случае Родион понимал причину запрета. Но иногда он, этот запрет, казался самым невыносимым. Даже невыносимее невозможности проверить результат. Впрочем, с этим как раз было попроще: заботливая родина утверждала, что сведения о другом мире и его односторонней связи с нашим абсолютно достоверны, и Родион верил заботливой родине.
Алиса всерьёз собралась от него уходить, и он начал колебаться, но тут на заводе ему выделили квартиру в новой многоэтажке, с отдельной комнатой, и она немного успокоилась. Правда, заставила его пообещать, что он уйдёт с Фабрики.
— Уже пятый месяц, Родион, — сказала она и сердито хлопнула ладонью по номеру «Современной работницы», заменявшей им в то утро скатерть. — Сколько можно?!
Он даже подумал тогда, что в её словах есть смысл. Подумал, что, может быть, отдельная комната — это не предел. Что если в самом деле проводить ночи не на Фабрике, а на родном заводе, через год-другой можно получить полноценную квартиру, большую, с коридором и лоджией. Алиса мечтала о лоджии. Там у неё мог быть хоть трёхэтажный особняк с бассейном, но она и слышать не хотела про там.
— Ты бредишь иллюзиями, — говорила она. — Фантазиями о том, что могло бы быть. Я тоже, но я хоть не плачу за это каторжным трудом.
— Ты ничего не понимаешь, — бормотал он, а она настаивала:
— Обещай, что уйдёшь. Обещай.
Он обещал. Но так и не сдержал слова. Собирался, всерьёз собирался, даже записался на приём к Главному Распорядителю, хотел подать заявление об уходе… Но всё думал и думал о другом себе, который где-то там наслаждается лёгким, безоблачным бытиём. И вдруг его лишат всего. Денег, карьеры, успеха у женщин… Гордости и достоинства. «И что будет с ним тогда? Что со мной будет тогда?». Он ворочался по утрам, пытаясь отогнать эти мысли, проваливался в беспокойный сон, где видел сияние разноцветных огней и чувствовал удушливый запах пиротехники, слышал грохот динамиков и собственный хрипловатый голос, отдающий далёким гулом в барабанных перепонках.
И он не мог уйти. Не мог отобрать всё это у себя.
Со временем Алиса это поняла.
Иногда ему казалось, что его судьбой руководит некий злой гений…. трам-пам-пам. Или бла-бла-бла, как говорят американосы. Хей, йо. What the fuck is going on. Какой мудак писал этот текст?
И снова грёбаный стук в эту грёбаную дверь. Этот стук, мать вашу, шум, грохот, ненавижу, да хватит уже колотить, я и так уже почти сдурел от этого грохота! От всего этого грохота!
— На х…! — уверенно заорал он, пытаясь удержать листки с партитурой в дрожащий руках. — Щас я выйду, мать вашу! Щас только приведу себя в ФОРМУ!
— Родя, это я. Открой, пожалуйста.
Листки посыпались на пол.
Он никогда этого не хотел.
— Как рука? Болит?
Родион вздрогнул, отвёл взгляд от злой бабы на обложке «Современной работницы», уставился на свою руку. Бинт немного сполз, пальцы начинала точить далёкая тупая боль.
— Не-а, — сказал он и неловко поправил повязку левой рукой. Алиса обогнула стол, присела на корточки, вздохнула.
— Дай я…
Пока она возилась с бинтом, Родион рассматривал пробор в её волосах. Белый-белый на фоне отросших тёмных корней, немного сальных, хотя она вроде бы не так давно мыла голову. У Алисы жирные волосы, хотя она предпочитает называть их «проблемными», и ей нужен какой-то особенный шампунь, на который у них, само собой, нет денег. Родион снова почувствовал мимолётный укол вины и тут же разозлился на себя. Сама виновата. Пошла бы с ним на Фабрику, как он звал. Там у неё был бы какой угодно шампунь. И косметика, и одежда, и красивая мебель… И даже большой белый рояль. С позолоченными педалями и фигурным пюпитром для нот. Её тайная мечта.
— Ты никогда не думал, что можешь потерять работоспособность? — Алисин голос звучал ровно, но Родион слышал в нём затаенный страх. — На вашей Фабрике ведь не выдают пособий по инвалидности. И что тогда? — она перевернула его забинтованную руку ладонью вверх и уставилась на кончик бинта, выглядывающий из-под повязки.
— Да ничего такого не будет. Это всё не так страшно, как ты думаешь.
— Чем ты там занимаешься? — она понизила голос до шёпота, всё так же сидя на корточках у его ног и держа его руку в своей. Глаза у неё были как будто заплаканные. — Чем ты там всё время занимаешься?