ВСЕ ОФИЦЕРЫ И ЧЛЕНЫ ЭКИПАЖА КОРАБЛЯ, ВЕРНУВШЕГОСЯ С ВЕНЕРЫ, ОТПРАВЛЯЮТСЯ ПОД ОХРАНОЙ В ГОСПИТАЛЬ ДЛЯ ПРОХОЖДЕНИЯ КАРАНТИНА И ОБСЛЕДОВАНИЯ ПО РЕКОМЕНДАЦИИ И ПОД НЕПОСРЕДСТВЕННЫМ НАБЛЮДЕНИЕМ КОРАБЕЛЬНОГО ВРАЧА ТОЧКА

АБЕЛЬ ФРЕНСИС, Комендант космодрома.

Это была трудная работа, подумал он. Они были хитрыми и коварными, но их оказалось возможным поймать. Каждый на корабле будет проверен максимально жестко по всем возможным параметрам, с тем, чтобы обнаружить всех вероятных чужаков. Он знал свое преимущество. Были вещи, которые они не могли знать, тропинки, по которым им не пройти. Это потребует времени и упорства, но это должно быть сделано. Каждый сойдет с корабля под конвоем и здесь не должно быть промашки.

Полицейский командир взял его за руку. — Кончено, Доктор. Все сошли с корабля.

Доктор резко посмотрел на него: — Вы уверены? Все?

— Все. Я проверил список по фото и отпечаткам пальцев. Что нам теперь делать?

— Я должен войти внутрь, чтобы взять свои бумаги и прочее. — Он не упомянул глобулу красноватого желе, высыхающую в шлюзе по правому борту. Ему не терпелось узнать, что даст лабораторный анализ. — Оставайтесь здесь и никого не пропускайте.

Он взошел на платформу, услышал, как заработал мотор, и почувствовал начавшийся подъем. Со вздохом он посмотрел вниз на занятый своей жизнью метрополис Лос-Аламоса, выделяя глазами ленту Коралловой улицы, стремящуюся в сторону пригорода, к его дому, жене. Осталось недолго — просто он отдаст записи на хранение Коменданту, пойдет домой, и будет спать и спать.

Шлюз был открыт, и он вошел в полумрак корабля. Утихла привычная пульсация двигателей, создавая ощущение ностальгической пустоты. Он повернул за угол и пошел гулкими шагами по коридору в свою каюту.

Он остановился. Эхо его последнего шага прозвучало и утихло, а он застыл на месте. Что-то, подумал он, какой-то звук, какое-то смутное чувство.

Он до рези в глазах всматривался в темноту похожего на склеп коридора, пытаясь прощупать, прослушать, и пот выступил у него на лбу и на ладонях. И затем он услышал это снова, слабый намек на звук, как будто приглушенное шарканье ног.

Кто-то еще был на корабле…

— Идиот! — кричал его разум. — Тебе нельзя было сюда приходить! — и он нервно вдохнул в себя воздух. Кто? Никто не мог здесь остаться, но кто-то все же остался — кто?

Тот, кто знал всю историю с Вескоттом. Тот, кто знал о чужаках на корабле, кто знал, почему экипаж конвоировался, кто боялся сойти на землю, потому что понимал, что рано или поздно будет обнаружен. Тот, кто знал о твоих подозрениях.

Он закричал: — Джефф! и слово эхом пробежало по коридору, рассыпавшись идиотским смехом, прежде чем умереть. Доктор повернулся и бросился назад тем путем, которым пришел, назад к шлюзу, к безопасности и увидел падение тяжелой задвижки.

— Джефф! — закричал он. — У тебя ничего не выйдет. Ты не сможешь отсюда выйти, слышишь? Я рассказал им все, они знают, что есть и другие в экипаже, корабль охраняется, муха не пролетит, ты в ловушке!

Он стоял, дрожа, с бешено колотящимся сердцем, пока опять не стало тихо. Он подавил всхлип и вытер пот со лба. Он забыл про их возможности, забыл, что каждый из них может скопировать двух людей. Он забыл Дональда Шейвера, то, что он умер, так же, как и Вескотт. Капитан покинул корабль вместе с остальными, но часть его затаилась в ожидании здесь, в облике Джеффа.

В ожидании чего?

Осторожно, с холодной решимостью, доктор нащупал в кармане акустический пистолет и двинулся по коридору, внимательно вглядываясь во мрак перед собой, высматривая признаки движения. Смутно он понимал, что чужак беспомощен; пока он на корабле, он будет ломать себе голову, пытаясь найти способ выйти отсюда, а иначе он бесполезен. Чужаку не будет пощады. Но сначала надо его найти.

Он снова услышал звук, стремительное движение на верхней палубе. Он быстро побежал вниз по коридору, следуя по направлению звука, достиг лестницы, пытаясь контролировать дыхание. Выше над собой он услышал клацанье открываемого люка, люка в каюту капитана, затем люк закрылся.

Из каюты капитана был только один выход — в коридор над ним. Медленно, стараясь не произвести ни единого звука, он приставил лестницу, посмотрел вверх, но не увидел ничего во мраке прохода. Яркий луч света ударил из-за двери.

Он прижался к стене, с пистолетом в руке. — Выходи, Джефф, — взревел он. — Ты никогда не сможешь покинуть этот корабль. Они выведут его на орбиту и сожгут — вместе с тобой.

Он ничего не услышал. Ногой он пнул люк, который развернулся внутрь, и завел руку в каюту, посылая из пистолета разящие молнии энергии во все стороны. Затем заглянул в каюту сам, и увидел, что она пуста.

Крик сорвался с его губ, он успел сделать полоборота, прежде чем молния ударила его в руку, отдавшись толчком страшной боли в локте. Его пистолет упал на пол, когда он схватил себя за поврежденную руку. С воплем он наткнулся на огромную сухопарую фигуру, стоящую в дверях, увидел его черные волосы и впалые глаза, челюсть, поросшую черной щетиной, медленную, спокойную улыбку на губах.

Он кричал снова и снова, отступая назад, с дикими от страха глазами. Он смотрел… он смотрел на себя самого…

Доктор Кроуфорд ступил на землю. Он улыбнулся командиру полиции и потер щетинистый подбородок. — Я домой, мне нужна бритва, — сказал он. — Вернусь завтра, чтобы взять остальное. Никого не пускайте до моего возвращения. — Командир кивнул и занялся своими делами.

Доктор медленно пошел в направлении здания космодрома, прошел через холл и вышел на улицу. Здесь он задержался, чувствуя, как ноги почти инстинктивно поворачивают его к Коралловой улице.

Но он не отправился в ту сторону, в пригород, домой, к жене. Вместо этого с непонятным блеском в глазах он повернул в сторону города и исчез в людских толпах, спешащих в центр города.



ДЕЗЕРТИРЫ

Клиффорд Саймак

Четверо мужчин — две пары — ушли в ревущий водоворот атмосферы Юпитера и не вернулись. Они ушли, преодолевая штормовой ветер, или, точнее, они пошли рысцой, животами почти задевая землю, и бока их влажно поблескивали под дождем.

Ибо они ушли, сменив свой облик.

Пятый человек стоял перед столом Кента Фаулера, главы Купола № 3 Юпитерианской Исследовательской Комиссии.

Под столом Фаулера старина Таузер выкусил блоху, а затем снова уснул.

Харольд Аллен, как это с неожиданной болью осознал Фаулер, был молод — слишком молод. Его очевидная уверенность в себе создавала иллюзию человека, никогда не знавшего страха. И это было странно, так как люди под куполами знали страх, страх и унижение. Трудно было человеку примирить свое слабое Я с чудовищной мощью ужасной планеты.

— Ты понимаешь, — сказал Фаулер, — что тебе нет необходимости делать это. Ты понимаешь, что ты можешь отказаться.

Это была, конечно, формальность. Тем четырем было сказано то же, но они ушли. И пятый, как хорошо понимал Фаулер, уйдет тоже. Но вдруг в нем шевельнулась смутная надежда, что Аллен не пойдет.

— Когда я ухожу? — спросил Аллен.

— Через час, — нахмурясь, ответил он.

Аллен стоял в ожидании, молча.

— Четверо других ушли и не вернулись, — сказал Фаулер. — Ты знаешь об этом, конечно. Мы хотим, чтобы ты вернулся. Мы не хотим, чтобы ты отправился в героическую спасательную экспедицию. Главное и единственно важное — вернуться, просто доказать, что человек может жить в Юпитерианском образе. Дойди до первой базы, не дальше, и возвращайся. Никакой самодеятельности. Не пытайся ничего выяснить. Просто возвращайся.

Аллен кивнул. — Я все понял.

— Мисс Стэнли будет оператором, — продолжал Фаулер. — Здесь тебе не о чем беспокоиться. Конвертирование других прошло безошибочно. Они покинули конвертор в отличном состоянии. Ты будешь в надежных руках. Мисс Стэнли самый квалифицированный оператор в Солнечной системе. Она работала на большинстве других планет. Вот почему она здесь.

Аллен широко улыбнулся женщине, и Фаулер заметил еле заметное отражение какого-то чувства на лице мисс Стэнли — то ли жалости, то ли гнева, а может быть, и обычного страха. Но мгновением позже она уже улыбалась в ответ молодому парню, стоявшему перед столом. Улыбалась, поджав губы, как школьная учительница, как будто ненавидя себя за эту улыбку.

— Жду с нетерпением своего превращения, — сказал Аллен.

Тон, каким он произнес эту фразу, обращал все это в шутку, хорошую, с долей иронии, шутку.

Но это не было шуткой.

Это было серьезное дело, — и смертельно опасное. От этих тестов, знал Фаулер, зависела судьба людей на Юпитере. Если опыты окажутся успешными, то станут доступными ресурсы гигантской планеты. Человек овладеет Юпитером, как он уже овладел менее крупными планетами. Но если неудача…

Если неудача, то человек продолжит свое жалкое существование, угнетаемый чудовищным давлением, скованный страшной силой тяжести, в окружении причудливых и опасных растений. Он так и останется привязан к своим куполам, не способный реально ступить на поверхность планеты, не способный смотреть на нее невооруженным глазом, вынужденный работать при помощи нелепых орудий и механизмов, роботов.

Ибо человек без дополнительной защиты будет раздавлен колоссальным давлением атмосферы Юпитера — 15 тыс. фунтов на квадратный дюйм, давлением, заставлявшим считать вакуумом дно морей на Земле.

Даже самый прочный металл, который смогли изобрести земляне, не мог существовать под таким давлением и щелочными дождями, непрерывно поливающими планету. Металл становился хрупким и слоистым, крошился, как глина, или растекался мелкими струйками и дробился на капли аммиачных солей. Только упрочнение и укрепление этого металла, повышение его электронного напряжения позволили создать конструкцию, способную противостоять огромной толще удушливых газов, которые, собственно, и составляли атмосферу. Но даже когда и это было сделано, потребовалось дополнительно все покрыть толстым слоем кварца для защиты от жидкой щелочи — едкого дождя.

Фаулер сидел, слушая шум силовых установок, размещенных в подвале купола, — установок, работа которых никогда не прекращалась, и ровное гудение которых всегда было слышно в куполе. Они должны были работать не переставая, поскольку их остановка означала бы прекращение поступления энергии в металлические стены купола, ослабление электронного напряжения и — конец всему.

Таузер приподнялся над столом Фаулера, вычесал другую блоху, тяжело хлопая лапой об пол.

— Что-нибудь еще? — спросил Аллен.

Фаулер покачал головой. — Может быть, тебе надо привести в порядок свои дела, — спросил он. — Ну, там…

Он хотел было сказать, — написать письмо, но успел вовремя остановиться и был этому рад. Аллен посмотрел на свои часы. — Я буду здесь вовремя, — сказал он, резко повернулся и направился к двери.

Фаулер знал, что мисс Стэнли наблюдала за ним и не оборачивался, не испытывая желания встретиться с ней взглядом. Он перебирал пачку бумаг, лежащую на столе. — Ну и как долго это будет продолжаться? — спросила мисс Стэнли, зло чеканя каждое слово.

Только тогда он резко повернулся и встретил ее взгляд. Ее губы вытянулись в прямую ниточку, ее зачесанные гладко волосы, казалось, прилипли к черепу, что придавало лицу странное, пугающее выражение, свойственное посмертным маскам.

Он попытался, чтобы голос его звучал спокойно, сухо и ровно. — Столько, сколько это будет необходимо, — сказал он. — Пока есть хоть малая надежда.

— Вы собираетесь и дальше приговаривать их к смерти, — сказала она. — Собираетесь и дальше выпускать их один на один с Юпитером, а сами сидеть тут в безопасности и комфорте.

— Здесь не место для сентиментальности, мисс Стэнли, — сказал Фаулер, стараясь скрыть нарастающее раздражение. — Вы знаете так же хорошо, как и я, почему мы это делаем. Вы отдаете себе отчет в том, что человек в своем естественном виде просто не способен вынести условия на Юпитере. Единственный выход состоит в том, чтобы преобразовать человека в некоторую форму, которая на это способна. Мы так поступали на других планетах.

— Если несколько человек погибнет, но мы, в конечном счете, добьемся своего, то цена не слишком высока. Веками люди отдавали свои жизни во имя глупых целей, по дурацким причинам. Так почему мы должны колебаться в деле столь значительном?

Мисс Стэнли сидела прямо, сложив руки и словно оцепенев, свет падал на ее седеющие волосы, и Фаулер, наблюдая за ней, попытался вообразить, что она могла чувствовать и что она могла думать. Он не испытывал, если быть точным, страха перед ней, но чувствовал себя неуютно в ее присутствии. Эти острые голубые глаза замечали слишком многое. Ей больше бы подошла роль чьей-нибудь сиделки, дремлющей с вязанием в кресле-качалке.

Но у каждого своя судьба. Она стала лучшим в Солнечной системе оператором конвертора и ей не нравилось то, что он делал.

— Здесь что-то не так, мистер Фаулер, — заявила мисс Стэнли.

— Совершенно верно, — согласился Фаулер. — Именно поэтому я посылаю молодого Аллена одного. Он может выяснить, в чем дело.

— А если нет?

— Я пошлю кого-то еще.

Она медленно поднялась со стула, сделала несколько шагов к двери, но затем остановилась перед его столом.

— Когда-нибудь, — сказала она, — вы станете большим начальником. Вы никогда не упускаете своего. Это ваш шанс. Вы об этом знали, когда для испытаний был выбран этот купол. В случае конечного успеха вас повысят. Неважно, сколько смертей, вас все равно повысят.

— Мисс Стэнли, — сказал он сухо, — молодой Аллен скоро отправляется. Потрудитесь проверить конвертор.

— Конвертор, — начала она ледяным тоном, — здесь не при чем. Он настраивается по координатам, устанавливаемым биологами.

Он сидел нахохлившись за своим столом, прислушиваясь к шагам, удаляющимся по коридору.

Сказанное ею было, конечно, справедливо. Биологи устанавливали координаты. Но биологи могли ошибиться. На толщину человеческого волоса, на йоту — и конвертор выдаст нечто отличное от того, что планировалось.

Будет получен мутант, который в самый неожиданный момент под воздействием определенных условий может запаниковать, «сломаться», пойти вразнос.

Ведь человек не много знал о том, что происходило снаружи. Только то, что можно было получить с помощью инструментов. Но образцы, получаемые с помощью этих инструментов и механизмов, были всего лишь образцами, так как Юпитер неправдоподобно велик, а куполов было слишком мало.

Даже работа биологов по сбору данных о лоуперах — очевидно, высшей форме Юпитерианской жизни — заняла более трех лет интенсивных исследований, а затем потребовалось еще два года для проверки полученных результатов. Эта же работа на Земле заняла бы неделю или две. Но в данном случае эти исследования не могли быть выполнены на Земле вовсе. Давление атмосферы здесь, на Юпитере, нельзя воспроизвести вне Юпитера, а при давлении атмосферы и при температуре воздуха, которые были на Земле, лоуперы просто стали бы облачками газа.

И все же эту работу необходимо было сделать, если человек надеялся когда-либо в облике лоупера освоиться на планете. А прежде чем конвертор сможет придать человеку форму другой жизни, каждая физическая характеристика этой формы жизни должна быть изучена, однозначно и безусловно, с исключением даже малейшей вероятности ошибки.

Аллен не вернулся.

Вездеходы прочесали окрестности и не обнаружили каких-либо его следов, если только замеченное одним из водителей животное, тут же исчезнувшее, не было землянином в облике лоупера.

Биологи отвечали полупрезрительными улыбками, отточенными в научных баталиях, на выраженное Фаулером сомнение в корректности используемых координат. — Координаты работают, — указывали они. — Когда человек помещается в конвертор и нажимается переключатель, человек становится лоупером. Он покидает аппарат и уходит.

— Какой-нибудь пустяк, — говорил Фаулер, — какое-то минимальное отклонение от настоящего лоупера, какой-то мелкий дефект.

— Если дело обстоит так, то для его выявления потребуются годы, — отвечали биологи.

И Фаулер знал, что они правы.

Таким образом, к тем четырем прибавился еще один — Харольд Аллен, уход и исчезновение оказались бесполезными…

Фаулер перегнулся через стол и взял папку со сведениями о персонале — тонкая подшивка аккуратно скрепленных бумаг. Перед делом, которое ему предстояло, он испытывал страх, но выполнить его было необходимо. Тем или иным способом, но причину этих странных исчезновений найти необходимо. И не было другого способа, как продолжать посылать людей.

Несколько секунд он слушал вой ветра над куполом, вечный грохот бури, захлестывающей планету кипящим гневом. Была ли там, снаружи, какая-то угроза, спрашивал он себя. Некая опасность, о которой они не подозревают? Нечто, таящееся в ожидании и пожирающее лоуперов, не делающее различий между подлинными лоуперами и лоуперами-людьми? Для гоблеров, конечно, разница невелика.

Или, быть может, допущена ошибка в самом выборе лоуперов в качестве формы жизни, наиболее приспособленной к существованию на поверхности планеты? Очевидный интеллект лоуперов послужил важным фактором принятия решения, это понятно. Ведь если существо, подобранное для перевоплощения человека, не обладает достаточным интеллектом, то человек в новом обличье не сможет долго сохранять собственный интеллект.

Могли биологи слишком сильно сместить акцент в пользу этого фактора в ущерб некоторому другому, оказавшемуся в итоге неудовлетворительным, даже катастрофичным? Маловероятно. При всем своем упрямстве биологи дело знали хорошо.

Или все предприятие просто обречено на неудачу с самого начала? Преобразование в другие формы жизни срабатывало на других планетах, но отсюда не следует, что оно сработает на Юпитере. Возможно, разум человека не способен корректно функционировать, опираясь на сенсорный аппарат Юпитерианской формы жизни. Возможно, лоуперы были столь чужды, что это делало невозможным совмещение на общей основе человеческого знания и Юпитерианской концепции существования и их совместной работы.

Или причина лежит в человеке, в его несовместимости с этой формой? Некоторое психическое искривление, которое в сочетании с внешней средой мешает возвращению. Хотя это не может быть искривлением, во всяком случае, в человеческом понимании. Возможно, просто ординарная черточка разума человека, принятая как данность на Земле, находится в столь жестоком противоречии с Юпитерианским существованием, что это приводит к нарушению психики человека.

Клацающий звук когтистых лап послышался в коридоре. Фаулер устало улыбнулся. Таузер возвращался из кухни, куда он ходил навестить своего друга повара.

Таузер вошел в комнату, неся в зубах кость. Он помахал хвостом и улегся рядом со столом, положив кость между лап. Несколько секунд его старые глаза смотрели на хозяина, и Фаулер протянул руку, чтобы потрепать его за рваное ухо.

— Ты все еще любишь меня, Таузер? — спросил Фаулер и Таузер стукнул хвостом об пол.

— Ты один такой, — сказал Фаулер.

Он выпрямился и вновь склонился над столом. Его рука замерла над бумагами, и, наконец, он вынул одну из папок.

Беннет? У Беннета была девушка, и она ждала его на Земле.

Эндрю? Эндрю планировал вернуться на станцию Марк Тех сразу, как только накопит денег на год спокойной жизни.

Олсон? У Олсона предпенсионный возраст. Все время рассказывает парням, как он устроится и будет выращивать розы.

Осторожно Фаулер положил папку на стол. Приговорить людей к смерти… Он вспомнил слова мисс Стэнли. Посылать людей на смерть и в то же время самому сидеть в безопасности и комфорте.

У него за спиной такие разговоры ведутся, несомненно, особенно после исчезновения Аллена. Ему, конечно, не скажут этого в лицо. Даже те, кого он вызывает, ставит в известность, что они следующие, кому предстоит… не скажут ему этого.

Но он увидит это в их глазах.

Он взял папку снова. Беннет, Эндрю, Олсон. Были и другие, но не было смысла продолжать.

Кент Фаулер понял, что больше не сможет смотреть им в глаза и посылать на смерть.

Он наклонился и нажал на кнопку внутренней связи.

— Да, мистер Фаулер.

— Мисс Стэнли, пожалуйста.

Он подождал немного, пока ее найдут, слушая, как Таузер осторожно грыз кость.

— Мисс Стэнли, — услышал он голос.

— Хотел только попросить вас, мисс Стэнли, подготовиться для отправки двоих.

— Вы не боитесь, — спросила мисс Стэнли, — что запас скоро кончится? Если отправлять по одному, то можно протянуть дольше, получить в два раза больше удовольствия.

— В число двоих, — сказал Фаулер, — входит собака.

— Собака?!

— Да, Таузер.

Он услышал ответ, произнесенный ледяным тоном: — Ваша собственная собака. После стольких лет с вами рядом.

— В этом-то и дело, — сказал Фаулер. — Таузер будет несчастен, если я оставлю его одного.



***



Это был не тот Юпитер, который он знал по телевизору. Реальность превзошла его ожидания.

Он был готов к аммиачным ливням и зловонным испарениям и оглушающему, грохочущему буйству штормов. Он был готов к водовороту туч и туманов, вспышкам чудовищных молний.

Но он не был готов к тому, что сбивающий с ног ливень превратится в лиловый туман, дрейфующий подобно тени над красной и лиловой поверхностью газона. И разве мог он предположить, что змеевидные молнии предстанут вспышками чистого восторга на фоне цветного неба.

Ожидая Таузера, Фаулер размял мускулы нового тела, радостно изумляясь ощущению ровной, гибкой силы. Неплохое тело, решил он и состроил гримасу при воспоминании о том, как он жалел лоуперов, когда мельком видел их изображение на телевизионном экране.

Трудно было себе представить живой организм, основанный на аммиаке и водороде, а не воде и кислороде, и трудно было поверить, что такая форма жизни способна испытывать ту же радость жизни, что и человек. Трудно было вообразить возможность жизни в бушующем тумане Юпитера, не зная, конечно, что глаза юпитерианца видели все совсем иначе.

Ветер касался его тела своими мягкими пальцами, и он вдруг вспомнил, что по земным стандартам это был не ветер, а настоящий ураган, наполненный смертоносными газами, со скоростью 200 миль в час.

Приятные запахи окутывали его тело, хотя нет, их нельзя было назвать запахами в привычном смысле. Казалось, весь он состоял из запаха лаванды. Это было что-то, чему он не находил названия, — без сомнения первая из многих загадок. Он понимал, что слова, символы мыслей, служившие ему как землянину, не будут существовать для юпитерианца.

Шлюз сбоку купола открылся, и Таузер выскочил на волю — во всяком случае, он думал, что это должен был быть Таузер.

Он хотел позвать собаку, его разум формулировал слова, которые он хотел произнести. Но он не мог этого сделать. Не было способа их произнести. Не было чем сказать.

На секунду разум его охватила паника, слепой страх разлетелся облачками по всему мозгу.

Как разговаривают юпитерианцы? Как?

Неожиданно он ощутил присутствие Таузера, явственно почувствовал неумелое, но искреннее дружелюбие косматого животного, которое было с ним на различных планетах. Так почувствовал, как будто Таузер, его естество, на секунду вселилось внутрь его мозга.

И среди приветственного бормотания, которое он ощущал, пришли слова.

— Привет, приятель.

В действительности это были не слова, нечто лучшее, чем слова. Мыслительные символы в его мозгу передавали такие оттенки значений, которые слова передать никогда не смогут.

— Привет, Таузер, — ответил он.

— Отлично себя чувствую, — сказал Таузер. — Как будто я опять щенок, последнее время состояние у меня было неважное. Ноги одеревенели и зубы искрошились почти до корней. Косточку едва мог одолеть с такими зубами. А тут еще блохи совсем жить не давали. А раньше я и внимания-то на них не обращал. Парой блох меньше или больше ничего не значило в молодости.

— Но… но, — мысли Фаулера спутались. — Ты со мной разговариваешь?!

— Само собой, — ответил Таузер. — Я всегда разговаривал с тобой, но ты меня не слышал. Я пытался общаться с тобой, но не умел.

— Я понимал тебя иногда, — сказал Фаулер.

— Не слишком хорошо у тебя это получалось, — сказал Таузер. — Ты знал, когда я хотел есть, пить или погулять, но и только.

— Прости, — сказал Фаулер.

— Забудь это, — сказал ему Таузер. — Побежим до скалы.

В первый раз Фаулер увидел скалу, очевидно, находящуюся за много миль, но странной кристаллической красотой выделяющуюся на фоне многоцветных облаков.

Фаулер заколебался. — Это далеко.

— А, не мешкай, — сказал Таузер и взял курс на скалу.

Фаулер последовал за ним, контролируя состояние ног, пробуя силу своего нового тела, в первый момент с сомнением, которое быстро сменилось чувством радостного изумления. И с этим ощущением радости, как-то сливавшимся в одно целое с красным и лиловым фоном, дрейфующим дымом дождя, он продолжал свой бег.

Пока он бежал, до него стало доходить ощущение музыки, она поразила его тело, волнами омывала его естество, поднимая на крыльях серебряной скорости. Музыка…

По мере того, как скала становилась все ближе, музыка углублялась и заполняла вселенную магическим звуком. И он знал, что музыку рождал водопад, падающий со сверкающей скалы.

Но это, он знал, был не водопад, а аммиакопад, и скала была белой из-за отвердевшего кислорода.

Он резко остановился рядом с Таузером, там, где водопад разбивался на переливающуюся многими сотнями цветов радугу. Многими сотнями в буквальном смысле, так как здесь не было плавных переходов, видимых глазом человека, а была четкая селективность.

— Музыка, — сказал Таузер.

— Да, и что?

— Музыка, — сказал Таузер, — есть вибрации. Вибрации, создаваемые падающей водой.

— Но, Таузер, ты же ничего об этом не знаешь.

— Да, — согласился Таузер. — Мысль просто возникла у меня в голове.

Фаулер мысленно поперхнулся. — Просто возникла!

Внезапно он понял, что держит в голове формулу — формулу процесса обработки металла, которая позволит ему выдерживать давление атмосферы Юпитера.

Он ошеломленно смотрел на водопад и моментально его разум сложил многообразие цветов и поместил их в точной последовательности спектра. Именно так, просто из голубого неба. Из ничего, ибо он ничего не знал ни о металлах, ни о цветах.

— Таузер, — закричал он. — Таузер, что-то происходит с нами.

— Да, я знаю, — ответил Таузер.

— Наш мозг, — сказал Фаулер. — Мы его используем полностью, до самой последней клетки, и познаем вещи, знать которые нам бы следовало все это время. Может быть, мозг выходцев с Земли изначально затуманен и медленно соображает. Может быть, во Вселенной мы — слабоумные, вынуждены всегда идти по трудному пути.

И в этот момент внезапно наступившей резкой ясности мыслей он понял, что не только цвета водопада или металлы позволяют выдержать давление атмосферы. Его ощущения стали иными, пока не до конца ясными. Смутный шепот, намекающий о чем-то большем, о тайнах, не постижимых для разума человека, и даже недоступных его воображению, тайнах, в действительности основанных на стройных логических построениях, и потому раскрываемых, если разум способен использовать всю свою мощь.

— Мы все еще Земляне, — сказал он. — Мы только начинаем изучать то, что нам следует знать, — начала, недоступные нам, землянам, возможно, именно потому, что мы — земляне. Потому что наши земные тела — жалки. Они оснащены малопригодным мыслительным аппаратом. Одни функции, необходимые для развития чувств и ощущений, едва развиты, другие, без которых познание истины невозможно, просто отсутствуют.

Он задумчиво посмотрел назад, на кажущийся крошечным из-за такого расстояния черный купол.

Там оставались люди, не способные увидеть красоту Юпитера. Люди, думающие, будто круговерть облаков и плети дождей затемняли лицо планеты. Невидящие глаза людей. Бедные глаза, которым недоступна красота туч. Глаза, не способные увидеть сквозь шторм. Тела, не способные почувствовать волнение трепетной музыки, рождаемой потоком звенящей воды.

Люди, одиноко бредущие, общающиеся при помощи языка, подобно бойскаутам, флажками передающими свои сообщения, не умеющие непосредственно контактировать с разумом другого, как он может прямо войти в контакт с разумом Таузера. И они навечно лишены этой возможности интимного общения с другими живыми существами.

Он, Фаулер, готовился встретить на поверхности мерзких тварей, наводящих ужас, предугадывать подстерегающие опасности, заранее готовился к преодолению чувства отвращения, вероятного в ситуации, невозможной на Земле.

И вместо этого он чувствовал себя много лучше, чем когда-либо на Земле. Сильное и уверенное тело. Яркая радость, более глубокое ощущение полноты жизни. Острый ум. Мир прекрасного, не доступный воображению даже в мечтах на Земле.

— Пора в путь, — сказал Таузер.

— Куда ты хочешь?

— Куда-нибудь, — ответил Таузер. — Просто пошли, посмотрим, куда мы придем. У меня такое чувство…

— Да, я знаю, — сказал Фаулер.

Потому что то же чувство было у него. Чувство высокого предназначения. Ощущение величия. Уверенность в том, что где-то далеко за горизонтом их ожидает много увлекательного и значительного.

Те пятеро это чувствовали тоже. Чувствовали неодолимый порыв идти и увидеть другую жизнь, наполненную новым знанием.

Поэтому они не вернулись.

— Я не вернусь, — сказал Таузер.

— Мы не можем так поступить с ними, — ответил Фаулер.

Он сделал один или два шага назад, в сторону купола, затем остановился.

Вернуться в купол, вернуться в больное, отравленное тело, которое он покинул. Оно, это тело, не казалось больным раньше, но сейчас он знал, что это так.

Обратно к затуманенному разуму, спутанному мышлению. Обратно к лопочущим ртам, формирующим сигналы, понятные другим. Назад к зрению, худшему, чем слепота. Назад в запустение, чтобы ползать в невежестве.

— Возможно, когда-нибудь, — пробормотал он себе под нос.

— Нам предстоит много сделать и многое увидеть, — сказал Таузер. — Нам предстоит многому научиться. Нам есть что искать.

Да, им есть что искать. Цивилизации, может быть. Цивилизации, в сравнении с которыми земная покажется ничтожной. Красоту и, что более важно, понимание красоты. И дружбу, какую доныне никто не знал, ни человек, ни собака, никто.

И жизнь. Интенсивную, наполненную.

— Я не смогу вернуться, — сказал Таузер.

— Я тоже, — ответил Фаулер.

— Они превратят меня снова в собаку, — сказал Таузер.

— А меня, — сказал Фаулер, — снова в человека.



УЖАС ГИМАЛАЕВ

Фредерик Браун





Сэр Чанси Атертон помахал на прощание рукой проводникам-шерпам, которые остались внизу, и продолжил свой путь один — дальше шерпы отказались идти, ибо тут, в Гималаях, за несколько сот миль от Эвереста, начиналась страна ужасного снежного человека. Время от времени его видели в горах Тибета и Непала, но пик Облимова, у подножья которого он оставил местных проводников, прямо-таки кишел этими существами, и шерпы не осмеливались подниматься выше. И в этот раз они благоразумно предпочли остаться внизу, дожидаясь его возвращения, впрочем, не особо веря в это. Для того, чтобы идти дальше, требовалась храбрость. Сэру Чанси нельзя было отказать в ней.

Ему также нельзя было отказать в умении ценить женскую красоту. Именно поэтому он оказался здесь и теперь в одиночку намеревался совершить не просто опасное восхождение, а спасти Лолу Габральди. Если она до сих пор жива, то, несомненно, находится в плену у снежного человека. Задача, что и говорить, посложнее и опаснее штурма любой горной вершины.

Сэр Чанси никогда прежде не видел Лолу Габральди. Он вообще узнал о ней месяц назад, когда попал на фильм с ее участием, в котором она играла главную роль и благодаря которому вдруг стала живой легендой, самой красивой в мире женщиной, самой миловидной из кинозвезд, когда-либо рождавшихся в Италии. Сэр Чанси никак не мог понять, как такая женщина могла родиться на Земле, пусть даже и в Италии. В одной-единственной картине она затмила красотой Бардо, Лоллобриджиду и Экберг, вместе взятых, и стала идеалом женской красоты в сердцах ценителей во всех уголках планеты. Едва она появилась на экране, он понял, что должен увидеть ее наяву — иначе умрет.

Но вскоре Лола Габральди пропала без вести. После того, как закончились съемки первого фильма, она поехала отдыхать в Индию, где присоединилась к группе альпинистов, собравшихся штурмовать пик Облимова. Все участники экспедиции вернулись, кроме нее. Один из вернувшихся утверждал, что видел (правда, на слишком большом расстоянии, чтобы прийти на выручку), как ее унесло человекообразное волосатое существо ростом в девять футов — ужасный снежный человек. Несколько дней группа искала ее, потом прекратила поиски и вернулась в цивилизованный мир. Все были уверены, что ее нет в живых. Все, но не сэр Чанси, который немедленно вылетел из Англии в Индию.

И вот он с трудом пробивался сквозь вечные снега. Кроме альпинистского снаряжения, он нес тяжелое ружье, с которым год назад охотился на тигров в Бенгалии. «Что годится для тигров, — рассудил англичанин, — сойдет и для снежного человека».

Снег вихрем кружил вокруг него, когда он достиг облаков. Внезапно в нескольких шагах от себя (дальше ничего было нельзя разобрать) выросла огромная тень, отдаленно похожая на человека. Он поднял ружье и выстрелил. Тень, стоявшая на самом краю пропасти, покачнулась и полетела в тысячефутовую бездну.

Не успело стихнуть эхо, как чьи-то руки схватили его сзади. Этот кто-то, держа одной рукой сэра Чанси, другой взял ружье, согнул его словно зубочистку пополам и швырнул в сторону.

Откуда-то, высоко над головой, прозвучало: — «Тише. Все будет хорошо». Сэр Чанси был неробкого десятка, но только выдавил из себя что-то нечленораздельное, несмотря на успокоительный тон чудовища. Существо так крепко прижало его к себе, что невозможно было повернуть голову и взглянуть на него.

— К твоему сведению, — продолжал таинственный голос, — мы те, которых вы называете ужасными снежными людьми, трансмутанты. Когда-то, много веков тому назад мы были таким же племенем, как шерпы, но нам удалось открыть средство, которое позволило изменять наше телосложение и приспособиться, увеличив размеры тела и изменив физиологию, к чрезвычайно холодному и разреженному воздуху, и теперь мы живем высоко в горах, где другим не выжить, — лишь изредка сюда могут подниматься люди. Тебе понятно?

— Д-д-д-да, — стуча зубами, произнес сэр Чанси, у которого вдруг затеплилась надежда. С чего бы этому существу пускаться в объяснения, если оно задумало убить его?

— Тогда слушай дальше. Нас мало, и все время становится меньше. По этой причине мы время от времени отлавливаем, как сейчас, какого-нибудь альпиниста. Мы вводим средство — и он наш. Это позволяет поддерживать нашу численность на довольно высоком уровне.

— Н-но, — запинаясь, пробормотал сэр Чанси, — неужели эта участь постигла женщину, которую я разыскиваю, — Лолу Габральди? Значит в ней сейчас… восемь футов, она вся в волосах и…

— Была. Только что ты убил ее. Один из моих соплеменников взял ее в жены. Мы не привыкли мстить, но кто-то должен занять ее место — так у нас принято.

— Занять ее место? Ведь… я — мужчина.

— Слава богу, — послышалось откуда-то сверху. Он почувствовал, как его повернули лицом к огромному заросшему телу, так что голова оказалась между огромными волосатыми грудями. — Слава богу, что это так, поскольку я — отвратительная снежная женщина.

Теряющего сознание сэра Чанси подхватила его новая подруга и легко, словно щенка, понесла в глубину пещеры.

ДЕВУШКА, ПРИНЕСЕННАЯ В ЖЕРТВУ

Эдвард Хоч





Настало время, и правителем могучего народа ацтеков стал мудрый Кутлацума, долго трудившийся вместе с другими учеными царства над уточнением календаря и уточнением премудростей бытия. Теперь, во цвете лет, он мог повести свой народ к новым высотам просвещенности…

— Скажи-ка, Монто, — спросил он однажды у одного из учеников, когда они прогуливались вблизи храма великого Кецалькоатля, — как, по-твоему, за джунглями, за водами живут люди?

— Конечно живут, Кутлацума, — ответил молодой спутник. — Целая раса, и когда-нибудь они приплывут к нашим берегам.

— И разрушат все, созданное нами?

— Возможно.

Ответ ученика расстроил Кутлацуму, который видел, какого высокого уровня достиг его народ в области изучения окружающего мира: развитые формы общественной жизни дополнялись превосходными методами образования и астрономических исследований. Установленные на вершинах храмов огромные камни-календари (сам Кутлацума высекал эти камни) являлись безмолвными свидетелями прогресса цивилизации ацтеков. И правитель был обеспокоен.

— Монто, мы должны сделать все, чтобы отсрочить этот день — день, когда возникнет угроза всему, когда начнется разрушаться уклад нашей жизни. — Они поднялись на вершину храма, куда вела широкая лестница, и правитель произнес:

— Посмотри на все это — улицы, лавки… воздвигаемые повсюду здания… размеренное движение. Мы проводим перепись населения и управляем мудрой рукой. Неужели мы… и они исчезнут?

— Наши поколения уйдут, а наши дети умрут.

— Но разве мы должны умирать, Монто? Должны?.. — Мысль внезапно пришедшая ему в голову, целиком захватила его. — Монто, собери совет мудрейших. Я буду говорить.

— О чем, Кутлацума?

— О вечной жизни, разумеется.

Когда все собрались, самые ученые из ученых ацтеков стали высказывать свое мнение. Два дня они говорили о религии и медицине, и наконец решение было найдено.

Люди умирают, потому что перестает биться их сердце. Надо только найти путь, как сохранить сердце живым, и бессмертие, о котором они мечтают, станет явью, а с ним придет надежда на сохранение ацтекской цивилизации на вечные времена, — даже когда из-за моря нагрянет враг.

— Сердце, — изрек Кутлацума. — Вот ключ ко всему. Отправляйтесь к людям и разыщите того, кто хочет нам помочь. Спустя несколько дней в комнату Кутлацумы привели молодую, очень красивую девушку по имени Нотия.

— Тебе рассказали, что от тебя требуется? — спросил он.

— Для меня это большая честь, о господин.

— Но ты совсем молодая. Понимаешь ли ты, ради чего идешь на такую жертву?

— О да, господин.

— Пусть будет так.

И вот у подножья храмовой лестницы было выбрано место — Кутлацума ни за что не стал бы делать это в тайне от всех. Нотию подготовили и одели в развевающееся, доходящее до пят платье.

Накануне, когда должно было произойти это торжественное событие, Кутлацума долго беседовал с врачами. Рано утром все вместе они отправились к Кизаль — старой умирающей женщине.

— Мое сердце ослабло, о господин, — завидев их, пробормотала она со своего убогого ложа.

— Женщина, сегодня мы постараемся помочь тебе.

Выйдя от Кизаль, врачи с опаской спросили Кутлацуму, боясь того, что он задумал.

— А вдруг нас ждет неудача?

— Тогда попробуем еще раз. И еще.

Один из врачей молча кивнул. Больше им нечего было добавить.

В полдень Монто пришел в дом своего господина.

— Девушка готова. Старая Кизаль готова. Ты решился?

Кутлацума протянул руку к самому острому ножу — церемониальному кинжалу, к которому он никогда раньше не прикасался, и тихо ответил:

— Я приступаю. Только я один буду отвечать за все.

— Как ты собираешься это делать?

Кутлацума прислонился к стене, смахнув рукой пот со лба.

— Когда она будет лежать там, я разрежу ей грудь и выну ее бьющееся сердце. Потом я помещу это сердце в грудную клетку старой Кизаль, чтобы продлить ей жизнь. Мои помощники присоединят сердце к сосудам и зашьют рану.

— В случае успеха, Кутлацума, наш народ ожидает вечная жизнь.

Старший жрец кивнул и взял кинжал. Пора было идти на встречу с Нотией, лежащей на ступенях храма. — А если не удастся задуманное… Что тогда?

— Если задуманное не удастся, то люди запомнят только само деяние — не цель его. А через много-много веков какой-нибудь историк заглянет в прошлое и скажет, что ацтеки совершали человеческие жертвоприношения.

СИЛА ДУХА (киносценарий)

Курт Воннегут



Время действия: сегодняшний день. Место действия: Нью-Йорк. Огромная лаборатория, заполненная причудливо переплетающимися аппаратами и устройствами, которые выполняют роль внутренних органов человека — сердца, легких, печени и т. п. Цветные трубки и провода, тянущиеся от аппаратов, соединяются у отверстия в потолке. Сбоку стоит фантастически сложный пульт управления.

Доктор Литтл, приветливый молодой врач, терапевт, стоит рядом с конструктором и владельцем оборудования, доктором Франкенштейном. Франкенштейн — гений медицины. Ему 65 лет. Том Свифт, восторженный помощник Франкенштейна, сидит за пультом в наушниках, наблюдая за приборами и сигнальными лампочками.

Литтл. О, Бог мой!.. Бог мой!

Франкенштейн. Смотрите. Вот это — почки. Здесь, конечно, печень, а там поджелудочная железа.

Литтл. Невероятно… невероятно… Глядя на все это, невольно спрашиваешь себя: «Учился ли я медицине? Занимался ли я медициной?» (Указывает пальцем на одно из устройств). Это ее сердце?

Франкенштейн. Да. От «Венстингауза». Чертовски хорошая модель. Пока лучшее, что им удалось сконструировать. А посмотрите на почки — настоящий шедевр!

Литтл. Такое сердце, вероятно, стоит не меньше, чем район, который я обслуживаю.

Франкенштейн. А вот за эту поджелудочную железу можно купить целый штат. Вы из Вермонта?

Литтл. Оттуда.

Франкенштейн. На эту поджелудочную железу я ухлопал кучу денег. Никому еще не удавалось создавать поджелудочную железу. Нам она нужна была позарез, иначе мы теряли пациента. Тогда мы собрали всех, кто конструирует внутренние органы, и сказали: «Вы должны сделать нам поджелудочную железу. Срок — 10 дней. Нам наплевать во сколько это обойдется. Подключите к работе всех. Чтобы к следующему вторнику она была».

Литтл. И они справились?

Франкенштейн. Как видите. Пациент живет. Но зобная и поджелудочная железы влетели нам в копеечку.

Литтл. Значит, пациент мог позволить себе это.

Франкенштейн. Наше оборудование уникально.

Литтл. А сколько всего она перенесла операций? За какой срок?