– Может, принесешь старое доброе пиво?

– Я хочу быть изысканнее.

– Да, я тоже этого хочу, вот только тебя не изменить. – Он взял две рыбины и положил их на сверкающее масло; они зашипели, пока сковородка возвращалась к плите. Больше двух филе положить было нельзя.

– А как насчет шенен блан, которое она пьет в баре?

– Это хороший выбор, как и мерло. На всякий случай.

– Ты мне подсобишь? – Это словечко я подхватил у Вик.

– Да.

Я начал есть и раздумывал, какую тему поднять первой, пока Генри готовил следующую порцию.

– В баре совсем никого?

Он перевернул свой ужин на тарелку и присоединился ко мне.

– Да, так что я смог уйти оттуда.

– Тебя это не достает?

– Каждый день, но потом я смотрю на свой счет в банке, и это проходит.

Генри начал ужинать, и какое-то время я позволил ему спокойно поесть, не отвлекая своими вопросами. Я знал, зачем он открыл бар и почему так любил его. Все ради сообщества. В каком-то смысле мы оба этим занимались – присматривали за остальными, убеждались, что все идет своим чередом.

– Как рыба?

Видимо, это значило, что он готов к разговору.

– Вкусно, спасибо.

– Это же твоя рыба.

– Джима Фергюсона, если быть точным. – Генри всегда был таким, любил ободрять остальных. – Роджер Рассел часто бывает у тебя в баре?

Генри задумался.

– Нет.

– Той ночью он пришел первый раз?

– Да. – Генри склонил голову набок и немного откинулся назад, чтобы волосы не попали в еду.

– Он в списке подозреваемых Омара.

– А кто еще там? – Генри не переставал жевать.

Я сказал, но его лицо ничего не выражало.

– Прокомментируешь?

– Я отказываюсь говорить без адвоката, – пробурчал он.

Мы немного обсудили список, и предположения Генри были схожи с моими. Он нечасто бывал в городе, чтобы хорошо знать всех упомянутых. По очевидным причинам его заинтересовало только одно имя – Арти Короткая Песня.

– Он работал на Омара.

– Да, Омар сказал.

Я наблюдал, как его легкие заполнялись воздухом, и поражался, как тяжесть груди не вытесняла его. Я никогда не буду таким, как Генри, – с выбором «бей или беги». Мне оставалось только «бей», но, возможно, я смогу стать выносливее. Мои ноги до сих пор побаливали, а еще место глубоко в животе – там, где у большинства людей находятся мышцы брюшного пресса. Я сел поудобнее на стуле, и Генри поднял глаза.

– Арти был в баре в тот вечер, когда застрелили Коди Притчарда.

Черт.

– В то же время, до или после?

– До, – едва заметно кивнул он.

– Насколько до?

– Где-то за час, ушел в то же время, когда пришел Коди.

Я отложил вилку и нож, потому что аппетит резко испарился.

– Ты видел, куда он направился?

– Нет.

Мы посидели какое-то время молча.

– Скажи мне, о чем ты думаешь. – Генри встал, подошел к окну, положив руки на бедра, и уставился на свою машину под порывистым ветром. – Помочь тебе опустить верх?

Он не обернулся, и его голос будто доносился издалека:

– Я же сказал, снег пойдет только после полуночи. – Я ждал, казалось, целую вечность. – Ты должен понять, что все это ставит меня в крайне неудобное положение.

– Может, я позвоню Биллинсу или Хардину?

– Может, ты напишешь вопросы на листочке, засунешь в бутылку и кинешь ее в реку Паудер? Результат будет тем же. – Я подождал еще, наблюдая за дыханием Генри.

– Ты вполне можешь мне отказать.

– Да, знаю, и это одна из многих причин, по которым я так и сделаю.

– Думаешь, он будет сотрудничать?

– Нет. Если начнет что-то подозревать. – Мне не нравилось так использовать Генри, но я убедил себя, что все это во благо. Уверен, та же мысль вертелась в голове, на которую я смотрел.

– Ты его хорошо знаешь?

– Достаточно.

Я как всегда незаметно сменил тему:

– Ты знаешь, у кого в резервации есть винтовки «Шерп»?

Ответ последовал моментально.

– У Лонни Маленькой Птички.

– Что?

Он развернулся вполоборота и улыбнулся.

– Она есть у Лонни.

Я откинулся на стуле и скрестил руки.

– Знаешь, для редкого оружия эта штуковина слишком часто появляется в поле зрения.

Его руки переместились в карманы.

– Много лет назад ее подарил мой двоюродный дедушка.

– А он где ее взял?

– От отца, который получил ее от белого.

– Мертвого белого?

– Спустя какое-то время. – Генри все еще стоял ко мне боком.

– 45–70?

– Да. – Он глянул в окно, а я развернулся к стойке. Меня было идеально видно в отражении стекла. Я уже устал изучать людей через отражение, и настолько уже устал от того, что так смотрят на меня. – Тебе придется поговорить с семьей Мелиссы. Я пойду с тобой.

– У меня есть кое-что еще. – Я достал конверт от разведки и отбросил на его сторону стойки. Генри повернулся и посмотрел на меня. – Еще одна причина, по которой мне придется ехать в резервацию.

Он вернулся ко мне, сел, открыл конверт и достал оттуда завернутое перо. Его глаза чуть сузились, но на этом все.

– Индейка.

– Как, черт возьми, ты понял так быстро?

Генри рассмеялся и осмотрел перо так, словно держал оружие.

– Изгиб. – Он поднял перо так, чтобы оно было между нами. – Перья индейки странно изогнуты, а это распрямили, погнули, перевернули и погнули снова.

– Как?

– Обычным утюгом, лампочкой или паром, хотя паром намного сложнее.

– Но зачем?

– Перья орла прямые. – Я вспомнил перья на чехле Омара; они были прямыми. – А еще оперение не такое плотное. Можно открыть пакет?

– Конечно, там нет отпечатков.

Генри снова улыбнулся.

– А потом ты не повесишь на меня убийство?

– Да не, я хотел снять твои отпечатки с бутылки.

Он открыл пакет, вскрыв скотч с одной стороны. Генри был тем человеком, который оставляет рождественские обертки на подарках. Он взял перо за кончик и провел пальцами по краям, тонкие, они проплывали между его указательным и большим пальцами. Генри смотрел на что-то, но я не знал, на что именно.

– Некоторые торговцы используют воск, чтобы добиться нужного цвета. У пера более насыщенный оттенок, чем у индейки. Может, это краска для мебели из красного дерева, нанесли с помощью губки. Могу я спросить, откуда взялось это перо?

– От Коди Притчарда.

Генри не отвел глаза.

– Лежало на теле?

– Да, мы подумали, что это просто выпало из местной птицы, но…

– Да, – снова посмотрел он на перо. – Да…

– У него не было ничего такого в баре?

– Нет. – Генри покрутил перо в руках, прямо как я весь день. – Это хорошая работа. Такие можно купить только в парочке мест.

Я закивал.

– Ты можешь написать мне список?

– Я могу сам все проверить. – Он вздохнул и отложил перо.

– Думаешь, это ритуал доблести?

– Вряд ли ты понимаешь суть этого действия, – пожал он плечами. – Когда мы воевали с другими племенами или с армией, ритуал доблести был самым почитаемым элементом. Это прикосновение к вооруженному врагу, полностью контролирующему свою силу. Прикосновение – не удар, оно служит лишь для того, чтобы показать врагу доблесть; такой поступок считался вершиной величия, проявлением абсолютной храбрости и некоторого озорства.

– Что ж, это все объясняет. – Я наблюдал за Генри, а тот снова изучал перо, пока его глаза туда-сюда бегали по всей его длине.

– Все это странно по многим причинам.

Я сделал последний глоток пива и отставил бутылку.

– Например?

– Знак смерти – это совиные перья, вестники из потустороннего мира. А орлиное перо – это символ жизни, связанный со всеми видами деятельности живых существ: призывом дождя, посевом и сбором урожая, успехом в рыбной ловле, защитой домов и лечением болезней. Такое перо считается дыханием жизни, передающим силу и дух птицы, к которой оно когда-то относилось.

Иногда я забывал, каким духовным был Генри. Меня воспитывали как методиста, и для нас высшим таинством была распродажа выпечки.

– Орел олицетворяет духовность. Символизирует жизнь, смелость, свободу и единство всего. В племенах орлиное перо сначала должно быть благословлено. Оно должно быть чистым, чтобы его обладатель не перенял на себя зло от неосвященного пера. Знахарь обязан благословить перо, и только тогда его можно кому-то передавать.

Мы никуда не продвигались.

– Но в нашей конкретной ситуации это все равно не имеет смысла.

Генри взял тарелки и положил в раковину, потом оперся о стойку и скрестил руки.

– Это ненастоящее орлиное перо.

– И что это значит?

– Не знаю. Может, индеец хочет сбить вас со следа или?..

– Или что?

– Белый хочет сделать вид, что виноват индеец. – Я думал об этом. – Или же вернемся к началу – не все индейцы смогут увидеть разницу между этим пером и настоящим, – пожал он плечами.

– Ты сильно помог.

– Это задачка посложнее, чем вино. Здесь нам придется задавать вопросы. – Генри оглядел кухню. – Тебе нужна помощь с уборкой?

– Думаю, я справлюсь. Ты уходишь?

– Мне завтра рано вставать.

Паника медленно, но верно поднималась у меня в груди, а ноги заныли сильнее.

– Мы же не пойдем опять бегать?

Генри не ответил, а просто повернулся и вышел за дверь.

Я подошел к окну и наблюдал, как он заводит «Ти-берд» и осторожно разворачивает ее вокруг моей машины. Два задних фонаря подпрыгнули, пронеслись по гравийной подъездной дорожке и растворились в ночи, как красные турбины. Казалось, что погода еще не испортилась, поэтому я вынес остатки его пива на свое новое крыльцо и прислонился к одной из балок. Они были грубо вырезаны, и края на ощупь были похожи на вздыбленную шерсть. Я поднял бутылку и сделал глоток. Она оказалась почти полной, поэтому я улыбнулся. Какой подарок.

Я посмотрел на все эти маленькие точечки в небесах и подумал о записке Вик с ее крошечными дырочками. Потом я немного подумал о своей дочери и Вонни, но мои мысли все же пришли к Мелиссе Маленькой Птичке. Я снова ее увижу. Мы с ней не разговаривали с самого суда, я только один раз видел ее на реконструкции в Литтл-Бигхорн, и это было больше года назад.

Она сидела в машине своей тети Арбутус и ждала, когда можно будет уехать с одной из огороженных веревкой стоянок, которые всегда были переполнены во время этого ежегодного мероприятия. Был конец июня, и волны жары от послеполуденного солнца мешали что-либо разглядеть, но я все же увидел ее. Тогда я поднял голову и рассмеялся над шуткой Генри, пока мы тащились по этой жаре, думали о тех, кто от нее умер, и гадали, витают ли где-то поблизости их призраки. Я верил в это, потому что, когда мы поднялись на холм, мой взгляд остановился на Мелиссе Маленькой Птичке, и все произошло как в замедленной съемке.

На ней был шайеннский головной убор для танцев с бисером и перьями. Таких я раньше не видел – на нем были три петли из бисера, свисающие под глазами Мелиссы. Золотые бусины проходили по ее ушам к чокеру из раковин мидий и нагруднику из лосиной кости. На ее шее висел картонный красный номер 383. Я сразу задумался о всех тех часах, что семья готовила Мелиссу к танцевальным соревнованиям. Я надеялся на ее победу. Она повернула голову в ту сторону, где медленно ехала машина. Ее глаза были добрыми и в то же время оживленными, но они застыли, когда заметили меня. Ее рука поползла вверх по стеклу, тесно прижимаясь к поверхности. Мелисса приоткрыла губы ровно настолько, чтобы я увидел идеальную белизну ее зубов, и она исчезла.

Среди всех этих размышлений я заметил, как маленькая толстая снежинка проплыла через мое поле зрения, упала на бетонный блок и исчезла. Теперь я заметил, что были и другие, мягко плывущие в прохладном ночном воздухе. Ученые говорят, что, когда снежинки приземляются на воду, они издают шум, похожий на вой койота; этот звук достигает кульминации, а затем затихает, и все это занимает примерно одну десятитысячную секунды. Ученые заметили это, когда использовали гидролокатор для отслеживания миграции лосося на Аляске. Снежинки так сильно шумели, что заглушали сигналы рыбы, и эксперимент пришлось прервать. Хлопья плавают по воде, и снизу почти ничего не слышно; но как только они начинают таять, вода всасывается капиллярным действием. Ученые полагают, что пузырьки воздуха высвобождаются из снежинки или остаются в поднимающейся воде. Каждый из этих пузырьков вибрирует, пытаясь достичь баланса с окружением, и пускает звуковые волны – настолько тихие и высокие, что человеческое ухо не может их уловить.

Я поднял взгляд на несколько оставшихся звезд. Казалось, в моей жизни было слишком много настолько же тихих и высоких голосов, которых не ловит человеческий слух.

Я достал карманные часы, чтобы проверить время – 00:01.

7

У всех у нас есть список автомобилей, которых мы ненавидим. Мой начинается с тускло-желтого «студебеккера» 50 года, на котором я учился водить. У него была идеально отточенная подвеска и управляемость булыжника. Следующим в списке был джип «виллис» M-151A1, на котором меня заставили ездить во Вьетнаме, он часто переворачивался и имел отвратительную привычку бить меня по колену каждый раз, когда я переключался на третью скорость. Но вечной занозой в моей автомобильной заднице всегда был семьсотпятидесятикилограммовый пикап 63-го года, которым управлял Генри. Я был с ним в тот день, когда он его купил. Мы смотрели футбол в Денвере в маленьком мексиканском ресторанчике за стадионом Майл Хай, который, как ни странно, не был похож на торговый центр. Я читал спортивный раздел в «Пост», а Генри читал объявления.

Семьсот пятьдесят килограммов, восьмицилиндровый двигатель, четыре скорости, ручная ступица колеса, решетчатое ограждение, отвратительная надставка, седловидный бак и самая тяжелая подвеска, которую когда-либо делали. Ценник в тысячу долларов казался слишком подозрительным, и не зря. Нам сказали, что на машине перевозили ели с фермы у перекрестка; но не сказали, что на ней же их валили. На этом пикапе словно въехали в уродливый лес и врезались в каждое уродливое дерево. Если на нем и был прямой кусок металла, я не знал где. Эту машину словно плохо нарисовали детскими фломастерами. Она была в основном зеленого цвета, но ограждение и надставка были флюоресцентно-оранжевыми. Он назвал этот пикап «Танк», а я назвал его «Убожество». На каждой нашей поездке он ломался, вставал, перегревался или неожиданно загорался.

– Залезай.

– Нет.

Генри заставил меня бегать. По снегу.

– Залезай.

– Нет.

Он хотел пораньше поехать в резервацию, поэтому мне пришлось отложить суд и отменить обед с судьей.

– Залезай.

– Нет.

А еще он заставил меня переодеться. Дважды.

– Слушай… – Его руки сжимали руль, а почти все лицо скрывали волосы. – Мы же работаем под прикрытием.

Я с тоской посмотрел на свой сравнительно новый пикап с рабочими мотором, подвеской и обогревателем; но еще на его дверях были большие золотые звезды. Они были красивыми, с заснеженными горами Бигхорн, возвышающимися над открытой книгой, но уж точно не были неприметными.

Генри открыл пассажирскую дверь, и я смотрел сквозь дыры в полу на тающий снег. Часть приборной панели была бирюзовой, часть – белой, а большой микрофон устаревшего радиоприемника был прикреплен к переднему краю над рычагом передач. В этом корыте были переключатель, рычаг раздаточной коробки, изношенный белый руль и бесконечное число хромированных ручек и рычагов, которые однозначно покалечат, ударят или обожгут все, к чему прикоснутся. Большинство окон были разбиты, а ремней безопасности не было вовсе. На вершине антенны, которой не мешало отсутствие радио, торчал грязно-белый шарик из пенопласта с надписью «КАПИТАН АМЕРИКА».

– Он сломается.

– Он не сломается. Садись, мне холодно.

Пар от дыхания Генри оседал на стекле, и я посмотрел на обогреватель, держащийся исключительно на скотче.

– Насколько я помню, обогреватель, как и все остальное, не работает.

– Я его починил. – Генри действительно подготовился к прикрытию: оделся в серую худи, армейскую куртку и бейсболку цвета хаки с надписью «ФОРТ-СМИТ, МОНТАНА, РЫБОЛОВНОЕ СОРЕВНОВАНИЕ БИГ-ЛИП». – Садись уже.

Я сдался и залез на многослойное сиденье, недавное заклеенное эластичными шнурами и старой занавеской для душа.

Этот пикап всегда был загадкой в тщательно организованной жизни Генри, но для него он был чем-то первобытным и важным. Генри мог бы починить эту машину, в смысле, нормально починить, но не стал. Каким-то образом вся эта уродливая красота олицетворяла знания тощего парня с горящими глазами, которые мне были не даны. Как бы далеко он ни зашел, что бы ни делал, Генри никогда не забудет, с чего начал.

Машину не заносило. Я увидел, как его рука в перчатках без пальцев держала ключ справа, и рядом были две красные лампочки на приборной панели с надписями «ТОПЛИВО» и «МАСЛО». Генри понимающе кивнул, как будто все понял.

– У тебя есть соединительный кабель?

После того как мы вывели мою машину и завели Танк, Генри медленно выехал, потому что Танк быстрее не мог. Мы как улитка поплелись по мосту, отделявшему округ от резервации, и в мгновение ока оказались в другой стране, целой суверенной нации. Топография не так уж сильно изменилась. Солнце уже взошло, и свет падал под прямым углом, отчего хребты и вершины смотрелись как на поздравительной открытке. Острые края пастбищ указывали на трудовую этику проезжающих владельцев, некоторые из которых были готовы к наступающей зиме, а вот некоторые – нет.

В резервации мне всегда приходят на ум цифры – социальные и серийные номера, а еще показатели продолжительности жизни: среднестатистический индеец умирает на одиннадцать лет раньше белого. Когда я был с Генри, то постоянно старался игнорировать эти цифры – они мешали видеть людей, а я уже давно понял, что видеть людей очень важно.

– Ты вооружен?

Я почувствовал себя виноватым от того, что мне в копчик упиралась кобура.

– Да, а что?

– Просто хотел знать, – пожал он плечами и продолжил вести машину. – Не стреляй ни в кого, ладно?

– Ладно.

Я наблюдал за проплывающими мимо тополями и кустами полыни.

– Куда сначала? – спросил Генри.

– Ты мне скажи.

– Ну нет. Я в этой вылазке всего лишь скаут.

– А я думал, вы эту должность оставили кроу.

Генри наклонился ближе к рулю и недовольно хмыкнул. В целом он относился так ко всем кроу; большинство шайеннов так и не простили кроу за то, что их скауты помогали полковнику Кастеру. Насколько я знал, почти все индейские племена не прощали других за что бы то ни было. Этот факт явно не укрылся от государства, раз они с завидной регулярностью распределяли враждующие племена рядом друг с другом.

– Где можно достать кофе?

– У Белого Бизона.

Я кивнул и прислушался к тому, как завизжал мотор обогревателя, когда несколько капель антифриза капнули на дырявый резиновый коврик и потекли тошнотворно-зеленой струйкой к моему ботинку.

– Обогреватель включен?

– Да.

– Ну, я не хочу начинать с Маленьких Птичек. Давай сначала попробуем заехать к Арти Короткой Песне?

Станция Синклер располагалась по диагонали напротив общественного центра «Хромой олень», а рядом с ней находилась пекарня. Я задумался, стоит ли нам проезжать мимо общественного центра, поскольку там же находилось бюро по вопросам индейцев, и эта мысль только подтвердилась, когда за углом здания показался зеленый джип «Чероки». В бюро обожали все технологичное, и изящный маленький джип в полной мере передавал эту любовь. В их машинах можно было заметить антенны, защитные клетки, решетки, разделительные экраны, радары, лазеры, рации и множество огнестрельного оружия, которое висело по всей внутренней части. Сбоку располагались орлы, кончики их перьев касались панелей, и казалось, что крылья развевались на ветру, хоть джип и стоял неподвижно. Но никаких звезд. Я ничего не сказал, пока Генри осторожно вел свою колымагу мимо центра и парковался рядом с Синклером, но потом не смог удержаться:

– Что-то не так?

– Нет, просто я не люблю копов, – сказал он, выходя из машины.

Когда я глянул на Брэндона Белого Бизона за прилавком, то перестал чувствовать вину за большое потребление холестерина. Я никогда не умел угадывать на глаз, но, наверное, он весил около ста семидесяти килограммов. Он был намного выше нас и казался вдвое шире и толще. Его голова была размером с тыкву, в которую я стрелял вчера, и он даже немного походил на хеллоуинские украшения. Та самая улыбка. Вряд ли я когда-нибудь еще видел такую широкую улыбку. Как и все остальное в нем, улыбка заполняла всю комнату; с ней не могло тягаться никакое флуоресцентное освещение. Сетка для волос, сдерживающая огромную иссиня-черную копну, совсем не казалась смешной, когда Бизон вышел из-за прилавка в своем ярко-зеленом фартуке. Я заметил прозрачные перчатки на его массивных руках и предплечьях размером со свиные окорока. Брэндон Белый Бизон готовил сэндвичи на завтрак и захватил с собой парочку, когда направился к нам. Просто стоять, пока он проходил мимо, было все равно что наблюдать за проезжающим поездом. Его голос был похож на голос Генри – обаятельно хриплый, но такой же глубокий, как бас в классической опере.

– Давно не виделись, братик. – Я наблюдал, как Бизон обнял Медведя и легко поднял. Генри не уворачивался и не протестовал; это бесполезно, когда имеешь дело с такой всепоглощающей теплотой. Он просто повис, его ноги застыли где-то в пятнадцати сантиметрах от земли. – Ты наверняка впутывался в передряги.

Генри стал отвечать, но прозвучало нерешительно. Руки Бизона начали смыкаться, покрытые пластиком ладони скрестились на копчике Генри, все еще аккуратно держа сэндвичи. Я смотрел, как сухожилия и мышцы Брэндона стали более выпуклыми, но его взгляд при этом все еще выдавал спокойствие и озорство. Лицо Медведя медленно начало краснеть, но он не смел выпускать последний воздух из легких. В таком случае его ребра развалятся, как хрупкая конструкция из деревянных палочек. Лицо Генри немного возвышалось над Брэндоном, подбородок Медведя был на пять сантиметров выше лба Бизона. Генри с легкостью мог бы ударить Брэндона головой, но, наверное, в этом не было смысла. Я задумался, каждый ли раз так происходит – может, Генри витает в воздухе при каждом посещении станции Синклер. Придется заправляться где-нибудь еще.

Я знал историю о Брэндоне Белом Бизоне; все случилось несколько лет назад, и в деле был замешан дом его матери недалеко от границы с Монтаной. Там не было воды, и у старушки не хватало денег, чтобы пробурить скважину, поэтому Брэндон послушно ходил в общественный парк Дюрана каждое субботнее утро на муниципальную водопроводную станцию, где стояла машина, распределяющая воду. Будучи подростком, Терк гулял там со своими друзьями, когда Брэндон снял двухсотлитровую бочку с задней части своего грузовика и начал наполнять ее из шланга. Они были еще маленькими, поэтому начали пихать друг друга локтями и смеяться, пока стальная бочка становилась все полнее и полнее. Брэндон услышал смех и повернулся со своей поразительной улыбкой. Шланг выскользнул и забрызгал ему штаны в районе паха, после чего Терк и его друзья засмеялись еще громче. Брэндон посмеялся с ними, качая головой. Потом Белый Бизон спокойно присел на корточки, схватил бочку и поставил в багажник опустившегося пикапа. Он одним толчком отправил бочку вглубь грузовика и закрыл задний борт. Брэндон улыбнулся, немного повертелся, чтобы подсушить штаны, помахал горожанам и уехал. К тому моменту, как сказал мне Терк, никто уже не смеялся.

Так что я никак не мог помочь Генри, разве что достать пистолет и пристрелить Брэндона. Хотя, скорее всего, Бизон просто прожует и выплюнет пулю, как и все свои проблемы.

– Брэндон, тебе не кажется, что он не выдержит?

Бизон глянул на меня, а потом снова перевел взгляд на Медведя.

– Нет, он очень крепкий. Генри лишил девственности мою сестру, так что он тот еще силач.

– Тебе… ли… не… знать… – Это был вымученный, прерывистый ответ сквозь стиснутые зубы, но его хватило. Я наблюдал, как у основания огромной спины Брэндона образовывались сейсмические толчки, нарастая и наполняя его легкие, а потом вырывались короткими взрывами, от которых волосы Генри отбрасывало назад, пока Бизон не завелся настолько, что уронил Медведя и продолжил смеяться от радости, сотрясающей стойки. Когда он восстановил дыхание, то встал над Генри, разведя руки в стороны.

– Братик, я сделал чудесные сэндвичи!

Мы сели за пластиковый столик у окна, Генри и я с одной стороны, а Брэндон занял всю скамейку с другой. Потом съели сэндвичи и выпили кофе из стаканчиков с надписью «ВСЕГДА СВЕЖИЙ». Я молчал, пока Генри интересовался произошедшим за последний месяц.

– Как там дела у Лонни?

Бизон сдвинулся и положил руку на спинку скамейки.

– У Маленьких Птичек грустная история. Марджи пила так много, что в семье всегда были проблемы, но, может, им стало даже проще после ее смерти? – Потом он посмотрел на меня. – Ты тоже потерял жену, легавый?

– Да, – удивленно ответил я.

– Это так ужасно – потерять жену?

Бизон общался вопросами, отчего разговор приобретал философский оттенок.

– Да, – повторил я.

– Говорят, это как потерять часть себя, только хуже?

– Как это? – В эту игру могут играть двое.

– Когда она умирает, ты остаешься таким, каким стал за время вашей общей жизни, но иногда ты не узнаешь этого человека?

Бизон похлопал по столу между нами, как бы показывая, что не обиделся.

– У тебя все будет хорошо, легавый. Ты ведь остался хорошим человеком? – Но он повернулся к Генри еще до того, как я успел ответить. – Тебе надо зайти к Лонни, он спрашивал о тебе. Ты не уважаешь семью?

Медведь не обратил внимания на попытку его отчитать и улыбнулся в свой кофе.

– Зайду. Он сегодня дома?

– У него нет ног, куда ему идти? Он каждый день дома. Смотрит телевизор? Все подряд. Как будто он считает, что телевизор перестанет работать, если его не смотреть?

– Возможно, он прав.

– Мгм, да. Так и есть… – После этого они лукаво захихикали, не встречаясь взглядом. Я немного подождал, и потом Бизон повернулся ко мне. – Ты знаком с Лонни?

Я ответил «да». За несколько лет до суда мне пришлось объяснять Лонни, что если автомобиль оставили на улице заведенным, это еще не значит, что на нем можно прокатиться.

– Мгм, да, так и есть. – Они снова рассмеялись, и Лонни наверняка присоединился бы к ним, будь он там.

Разговор стал вестись на шайеннском, и Генри пояснил мне, что теперь Мелисса живет не с отцом, а с одной из множества теток, дом которой располагался ближе к городу. Через какое-то время они вернулись к нормальному языку.

– Значит, он живет с мамой? – Теперь они говорили об Арти Короткой Песне.

– Да, та девушка из агентства кроу, с которой он встречался? Ее не устраивают его проблемы с алкоголем?

– Он снова пьет?

Большая сетчатая голова слегка покачнулась.

– Да. – Он снова взглянул на меня и продолжил кивать, улыбаясь. – Тебе нравится сэндвич, легавый?

Я снова откусил и прожевал, было очень вкусно.

– Лучший в резервации.

Его кулаки отскочили от стола, и по темной жидкости в наших стаканчиках пошли волны.

– Лучший в мире!

Я кивнул в знак согласия, и Бизон снова улыбнулся, пока Генри разворачивался к окну.

– Его мама все еще живет у Рэббит-Тауна?

Большие руки скрестились поверх зеленого фартука, но улыбка не сошла с лица.

– Братик, я начинаю подозревать, что ты пришел сюда не ради моих прекрасных сэндвичей и не потому, что ты меня любишь?

Генри закатил глаза, но затем быстро перевел их на Бизона. Я уже видел этот взгляд. Его невозможно было долго выносить; он обжигал. И так происходило, потому что Генри было не все равно. Я наблюдал за Бизоном, чтобы посмотреть, какой эффект такой взгляд производил на него, но лишь услышал барабаны где-то вдалеке. Наверняка они были только в моей голове, но сразу после этой мысли голова Бизона начала едва заметно качаться в такт моим барабанам. Они с Генри не отводили друг от друга глаз, и я уверен, что он тоже их слышал.

Когда мы вышли на улицу, одну из шин спустило, поэтому я одолжил Генри четвертак, и мы снова ее накачали. Он сказал, что шина выдержит, а я проклял тот день, когда был собран этот пикап. Когда мы выехали со стоянки, я заметил, что «Чероки» уже исчез. С нашим жалким бюджетом мы не могли позволить себе навороченные джипы. Моему пикапу было два года, но машинам остальных сотрудников полиции было не меньше пяти, либо же они ездили на своих, как Джим Фергюсон, и получали компенсацию за пробег. Я хотел позвонить в офис от Бизона, но забыл – первоклассное ведение расследования убийства.

Дело Маленькой Птички перешло в суд в 14:50 16 сентября, Йом-кипур, день искупления. Уверен, кроме меня ни один человек в округе не заметил эту дату в календаре, который висел на доске объявлений за стойкой свидетеля. Судебный процесс и его атрибуты проходили во всех традициях дешевой программы по телевизору. Мне пришлось напоминать себе, что все по-настоящему.

Присяжные должны были принять решение по девяти пунктам обвинения: одно обвинение в сговоре; четыре обвинения в нападении при отягчающих обстоятельствах, включая использование метлы и биты и акт орального секса, и четыре обвинения в сексуальном насилии из-за того, что обвиняемые ласкали груди Мелиссы и заставляли ее им мастурбировать. Также присяжным был выдан список из пятнадцати менее тяжких обвинений. Я вспомнил, как Верн Селби склонился над столом и сложил руки в кулак. Он поручил присяжным обдумать два основных вопроса: применялось ли насилие по отношению к Мелиссе Маленькой Птичке; и была ли шайеннка умственно неполноценной; и, вдобавок, знали или должны ли были об этом знать Коди, Джордж, Джейкоб и Брайан?

Судья объяснил, что насилие – это не только грубая сила, но и более тонкие процессы; присяжным надо решить, вынудили ли Мелиссу спуститься в подвал, являлась ли она более уязвимой из-за своего психического состояния, пугали ли ее размеры и конфигурация подвала, а также количество мальчиков или то, что они могли ей сказать.

Верн не поднимал глаз, когда переходил к следующему вопросу; он просто продолжал смотреть на свой кулак и говорить, как аукционист на аукционе, где никто ничего не покупает. Он сказал, что официальный термин «умственно неполноценный» не означает, что кто-то глупый или отсталый. Это означает, что человек не понимает, что у него есть право отказаться от секса, или не знает как; и для вынесения приговора по этому обвинению присяжные должны решить, знали или должны ли были знать обвиняемые о состоянии Мелиссы Маленькой Птички.

У нас с Люцианом был долгий разговор после суда; он сказал, что мы должны делать то, что можем и как можем, и если все выходит не так, нужно просто забыть. Если продолжать бороться, можно нарваться на неприятности. Я не забыл. Так вот, почему я попал в страну неприятностей? Я здесь один, или Мелисса была со мной, пока мы вместе гребли на красной лодке через кольца брошенных лагерей на высоких равнинах? И кто еще был с нами под этими черно-синими небесами с винтовкой большого калибра?

– О чем думаешь, чемпион? – Я не ответил, а лишь продолжил смотреть в окно на проплывающий пейзаж. – Думаю, я назову это «выражение Маленькой Птички».

Я уставился на ветхую хромированную антенну, дрожащую со скоростью примерно семьдесят километров в час. Там висел Капитан Америка. Да, воистину, хоть я и шел по долине неприятностей… Мне предстояло вытянуть Терка из Паудера, и какая-то темная частичка моей души с нетерпением ждала этого момента. Я велел этой темной частичке заткнуться и забиться в угол, и она послушалась, но не совсем. Я никогда не мог полностью ее контролировать.

– Тогда у тебя немного выпучены глаза, а в уголках рта появляются две морщинки. – Генри снова повернулся к дороге. – Это очень мужественно. – Я продолжал смотреть в окно и попытался сузить глаза. – Я тоже хочу себе такое выражение…

Мне нужно было сменить тему.

– У тебя так и остались лошади?

Он выдохнул чуть сильнее, когда ответил.

– Да, они дядины. – Генри никогда не звал их своими, хоть и ухаживал за ними больше десяти лет. А все потому, что они аппалуза. К ним он относился так же, как я – к его пикапу: они просто его бесили. Генри считал, что шайенны всегда отправлялись в бой верхом на аппалузах потому, что за время пути на этих лошадях они злились так сильно, что готовы были убивать всех подряд.

– Надо как-нибудь покататься.

Он снова ко мне повернулся, и на этот раз немного выпучил глаза.

– Ты ненавидишь лошадей.

Это неправда, я просто их не любил. И не хотел на них кататься, я просто надеялся, что Генри удивится настолько, что сменит тему.

– Отцы-основатели считали, что езда верхом благотворно влияет на пищеварение.

– Чьи отцы-основатели?

– Мои. У твоих вообще не было лошадей, пока они не украли их у испанцев… Мы едем в Миссию?

– Да, – улыбнулся и закивал он.

Как и в большинстве домов в резервации, в школе «Миссия Сент-Лабре» была баскетбольная площадка на заднем дворе. Такое унылое место, по краям которого отваливались большие куски асфальта размером с футбольные мячи. Те немногие места, где краской обозначались зоны площадки, фолов и трехочковых, давно выцвели и слились с темно-серым. На стальном баскетбольном щите был нарисован боевой щит в тусклых и потрескавшихся красных, черных, желтых и белых тонах. Там был обруч без сетки, и, несмотря на холод, четверо молодых людей играли в футболках; на одной из них было написано «МОИ ГЕРОИ ВСЕГДА УБИВАЛИ КОВБОЕВ», а на другой – «МЫ ПРОТИВ БЕЛЫХ» шрифтом пятидесятых годов. Эти парни были типичными шайеннами – высокими и худощавыми, с легкой аурой небрежности, выдававшей их возраст. Я задался вопросом, почему они здесь, а не в школе, но решил, что у меня много дел и без всяких прогульщиков. Генри заглушил мотор и начал вылезать из машины.

– Сделай мне одолжение, останься тут.

Я встретился с ним взглядом, изображая волнение на лице.

– Даже учитывая то, что они не умеют давать пас открытому игроку?

Генри закрыл дверь, и я наблюдал, как он неспешно направился во двор. Слово «беззаботность» явно создали для Генри, и подростки не могли с этим конкурировать. Медведь изображал винтажного Джеймса Дина, из-за чего мальчики стали похожими на кучку играющих в баскетбол Пэтов Бунов. Мне стало интересно, знакомы ли они Генри. В резервации каким-то непонятным образом все были родственниками. Я задумался, скольким людям помог Медведь. Он неоднократно совершал при мне переводы на различные счета, сто долларов туда, сто долларов сюда. А еще я знал, что не все продукты, которые он покупал в городе, оказывались в баре. Из всех этих действий образовывалась витиеватая сеть знакомств, которая никак не била по самоуважению.

Генри остановился на краю тротуара и прислонился к отверстию в провисшей сетке забора, сунув большие пальцы в карманы джинсов. Ребята смотрели на него украдкой, позволяя Генри самому разбираться со своими проблемами. Было бы интересно посмотреть, как быстро его проблемы станут их. Все произошло очень быстро. После броска из дальнего угла мяч отскочил от обруча и покатился прямо к Генри. Он не двинулся с места, а просто остановил мяч одним ботинком.

Парни расступились, когда подошли, прямо как койоты, впервые увидевшие волка. Один из них, самый высокий, что-то сказал, и Генри кивнул, немного откинув голову назад и приглашая подойти поближе. Высокий начал наклоняться к мячу, но потом резко выпрямился. Видимо, Медведь что-то сказал. Никто не двигался, потом голова Генри немного склонилась, и подростки рассмеялись, все кроме высокого. Он тоже склонил голову и что-то ответил, готов поспорить, это было что-то грубое. Прошло несколько мгновений, Генри нагнулся и пошел вперед с мячом, крутя его в обеих руках. По движению его головы я понял, что он подначивал парня. Высокий кивнул, повернулся и направился обратно к площадке, Генри шагнул за ним, занял позицию и сделал бросок. Это было не так уж поразительно, примерно восемь метров, мяч дважды отскочил от кольца и провалился внутрь, но если учитывать, что Генри не касался мяча вот уже десять лет, то бросок был неплохим. Высокий повернулся и посмотрел на Генри. Медведь развел руками, как бы извиняясь, и подошел к парню. Обняв его лапой за плечи, Генри повел его обратно к группе. Теперь все они разговаривали и смеялись, а подростки указывали на дорогу за индийской школой. Они снова бросили Генри мяч, когда он начал идти обратно к машине. Я видел, как он остановился, посмотрел на гораздо большее расстояние до кольца, а затем пожал плечами и бросил мяч обратно высокому. Наверное, выпендривался. Парни помогли ему запустить Танк, и мы снова отправились в путь.

– А я помню времена, когда ты попал бы отсюда сразу в кольцо.

Мать Арти Короткой Песни жила недалеко от грунтовой дороги, ведущей в национальный лес Кастер. В каменные стены маленького каньона были втиснуты заброшенные дома на колесах и разбитые машины. Место было просто великолепное, хоть и немного забитое, и чем дальше мы ехали по дороге, тем древнее становились машины. К тому моменту, как мы подъехали к трейлеру с маленькой дымоходной трубой, из которой по небу плыл след дыма, я ожидал увидеть повозки на лошадях. Я попросил Генри припарковать пикап, который уже начал катиться вниз по склону, и он поворчал, но согласился. Я снова остался в машине и задавался вопросом, почему я вообще здесь.

Я опустил окно на максимум – примерно наполовину – и вздохнул. В воздухе был резкий контраст запахов каньона и затхлого тепла грузовика. В машине Генри мне нравилось только одно, хоть я никогда ему этого и не говорил: она всегда приятно пахла старым железом, землей и кожей. Я вырос в подобных старых пикапах, и от них веяло безопасностью, нерушимыми воспоминаниями, которых не затмят современные марки. Я оглядел всевозможные типы автомобилей вокруг и задумался о переменчивости западных стремлений. Ни одна из машин уже никогда не поедет, но, может, за выцветшими сиденьями, в глубине этих ржавых тел все еще тлеет огонек жизни? Вряд ли, но надежда, как мне говорили, умирает последней.

Генри стоял на самодельном крыльце и разговаривал с пожилой женщиной через закрытую сетчатую дверь. Его руки свободно свисали по бокам; через какое-то время вторая дверь закрылась, и он вернулся. Генри несколько раз пытался завести машину, а затем в тишине повернул руль и покатил вниз по склону – уже никаких надежд.

– Ну?

Когда пикап все-таки завелся, Генри пробормотал:

– Новая подружка.

Мы поехали обратно по грунтовой дороге, повернули направо и направились на север.

– Может, винтовка осталась у его мамы?

Ответ прозвучал несколько зловеще:

– Арти всегда берет винтовку с собой.

Последняя девушка Арти Короткой Песни жила не так далеко от границы, которая вела обратно к «Хромому оленю». Элис Крепкое Плечо училась в колледже Шеридана на дантиста, но проводила выходные в резервации с Арти. Генри сказал, что сегодня, в среду, Элис вряд ли была дома, но Арти мог прийти просто так. У нее был небольшой белый домик с деревянными дощатыми стенами и голым грязным двором, где рядом с фундаментом, под крыльцом, спали несколько собак. Когда мы подъехали, они набросились на нас со всех сторон и неустанно пытались атаковать пикап. Там была одна помесь австралийской пастушьей и бордер-колли; о породе остальных можно только догадываться. Генри опустил свое окно, когда припарковался, и очень громко крикнул: «Wahampi!» Собаки встали, взвизгнули и так далеко забежали обратно под крыльцо, что их было не видно. Открыв дверь, Генри замер и взглянул на меня.

– Это «мясо» на языке лакота. Эти собаки – сиу из Пайн-Риджа.

– Откуда ты знаешь?

– Собаки шайеннов будут тихо ждать, пока ты выйдешь из машины, – ответил он, постучав. Никто не открыл, поэтому Генри постучал снова. На этот раз сила его ударов открыла дверь на несколько сантиметров, и мы переглянулись. – В резервации это считают приглашением.

Я думал о нарушении многочисленных законов, как федеральных, так и местных, пока крался за ним в дом. Там было довольно пусто – только несколько предметов мебели и фотография Элис в рамке, скорее всего с ее выпускного бала. По гостиной было разбросано множество коробок, заполненных охотничьей одеждой, старыми ботинками на шнуровке, видеокассетами и амуницией. Трудно было понять, въезжает Арти или выезжает.

– Может, Элис здесь больше не живет, – сказал я, после чего Генри закатил глаза и зашагал к маленькой кухне.

Я сел на корточки возле коробки с амуницией и посмотрел на гильзы; на тех, что снаружи, было написано «223». Генри вернулся и пошел дальше по коридору, проверяя каждую комнату. Я продолжал внимательно осматривать коробку и вытащил маленький деревянный футляр с упаковками патронов, третья из которых была такой старой, что не имела пометок. Я на автомате потянулся к кобуре у меня за спиной. К тому времени, как я расстегнул ее и вытащил свой 45-й, Генри вернулся из коридора. Когда он увидел пистолет, то замер и быстро оглядел маленький дом, наконец, снова переведя взгляд на меня.

– Что?

– Что?

– Пистолет?

– Проверяю калибр патронов.

Он размял плечи.

– Господи, я чуть не обосрался.