I
Их было шестеро, и они перепробовали все.
Они начали с алкоголя и пили, пока у них вконец не притупилось ощущение вкуса, Вина — амонтильядо, бьен, киршвассер, бордо, рейнвейн, бургундское, медок и шамбертен; виски — скотч, ирландский и аскебо; а также шнапс, коньяк, джин и ром. Они пили их раздельно и вперемешку, они смешивали напитки и ароматические добавки в умопомрачительные коктейли, в тысячи вкусовых симфоний. Они экспериментировали, придумывали, создавали и уничтожали созданное, и в конце концов им это наскучило.
Затем последовали наркотики, сперва помягче, а затем и серьезные. Темно-коричневый, похожий на лакрицу опиум, который сперва опаляли огнем, а потом катали из него шарики, чтобы курить их из длинных, слоновой кости трубок; густой зеленый абсент, крепкий и очень горький, который пили маленькими глоточками без сахара и не разбавляя водой; скрипучие белоснежные кристаллы кокаина и героина, самокрутки из марихуаны, молочно-белый творожистый гашиш, который глотали, почти не разжевывая, и гашиш «бант», смолистые комки которого долго жевались, после чего губы окрашивались в густой коричневый цвет.
Потом им и это прискучило. Погоня за новыми ощущениями становилась лихорадочной, тем более что все их чувства давно притупились. Они расширили свои сборища и превратили их в фестивали ужаса. В просторную, с низким потолком комнату приводили экзотических танцоров и танцовщиц, а также неких загадочных, мало схожих с людьми существ, и все они давали там свои невероятные спектакли. Боль и страх, любовь, желание и ненависть расчленялись, препарировались и выставлялись напоказ, как трепещущие внутренности подопытного животного.
Густой, навязчивый аромат духов мешался с острой вонью возбужденных, вспотевших тел, страдальческие вопли терзаемых существ лишь ненадолго прерывали бойкую, безостановочную болтовню зрителей, но со временем все это тоже безнадежно приелось.
Они вернулись к первоначальному составу своих сборищ и снова каждую неделю скучали вшестером, ничуть не утолив голод по новым ощущениям. Теперь лениво и без всякого энтузиазма они играли с оккультизмом, превратив комнату для собраний в некое подобие прибежища некроманта.
С первого взгляда вы ни за что бы не догадались, что это бомбоубежище. Стены большого квадратного помещения облицованы звукопоглощающим материалом, имитировавшим мрамор. Низкий потолок перекрещивают массивные деревянные балки, единственная дверь располагается справа и запирается на огромный чугунный засов. Окон, как таковых, нет, но отверстия системы кондиционирования воздуха сделаны под стрельчатые окошки средневекового монастыря. Леди Саттон закрыла верхние их части витражами и поместила за ними маленькие электрические лампочки. Они бросали в комнату снопы зловещего, сумеречного света.
Старинный ореховый паркет был до блеска отполирован и блестел как металлический; впрочем, его сплошь покрывали два десятка ярких восточных ковриков. К дальней стене примыкал исполинский, на всю ширину бомбоубежища, диван, обитый индийским батиком. Над диваном тянулись ряды книжных полок, а перед ним стоял длинный стол на козлах, заваленный остатками пиршества. На свободной части бомбоубежища в беспорядке стояли глубокие мягкие, так и заманивающие присесть кресла, обтянутые золотой парчой.
Столетия назад это помещение, расположенное на глубине в несколько сотен футов, было мрачнейшим из застенков Саттоновского замка. Теперь же, просушенное, снабженное системами отопления, подачи воздуха и наново отделанное, оно стало подмостками экстравагантных спектаклей, которыми были, по сути, все вечеринки у леди Саттон. Более того, это было официальное место сбора Общества шестерых. Шесть декадентов — такое название дали они себе.
— Мы последние духовные наследники Нерона, последнего из восхитительных аристократов зла, — раз за разом повторяла леди Саттон. — Мы, друзья мои, на много веков опоздали родиться. В мире, который нам более не принадлежит, жить нам не для чего, кроме собственных капризов. Мы вшестером представляем собой отдельную человеческую породу.
И когда невиданные доселе бомбежки сотрясали Англию с такой силой, что содрогались даже стены этого убежища, леди Саттон лишь бросала взгляды на потолок и разражалась хохотом.
— Пусть они, эти свиньи, поскорей перебьют друг друга. Мы всегда идем своим путем, вы согласны? Подумайте, друзья, до чего же будет весело выйти однажды солнечным утром из убежища и обнаружить, что Лондон мертв и весь мир погиб.
И вновь она разражалась хриплым, похожим на собачий лай хохотом.
Хохотала она и сейчас, огромной, перевернутой на спину жабой колыхалось ее чудовищно жирное тело, раскинувшееся на половину дивана. Она хохотала, разглядывая программу, которую ей только что вручил Дигби Финчли. Программа была работой самого Финчли — изящная гравюра с дьяволами и ангелами в пылу гротескной любовной битвы. Все это окружали каббалистического стиля буквы, складывающиеся в надпись:
ПРИСУТСТВУЮТ ШЕСТЕРО АСТАРОТ
ПО СУТИ СВОЕЙ ЛЕДИ
Сочинение Христиана Бро
Участвуют
(в порядке появления на сцене)
Некромант Христиан Бро
Черный кот Мерлин
(по любезности леди Саттон)
Астарот Фиона Дюбеда
Небирос, вспомогательный демон
Костюмы Дигби Финчли
Специальные эффекты Роберт Пил
Музыка Сидра Пил
— Думаю, небольшая комедия внесет определенное разнообразие, не правда ли? — сказал Финчли.
Леди Саттон зашлась неудержимым хохотом.
— «Астарот по сути своей леди»! Крис, а ты уверен, что это твое сочинение?
Ответа не последовало. С маленькой сцены, воздвигнутой в дальнем конце помещения, из-за задернутого занавеса доносились звуки торопливой суеты.
— Эй, Крис! — крикнула леди Саттон своим надтреснутым басом. — Эй, там…
В занавесе открылась шелка, и в нее просунулась белесая голова альбиноса. Лицо Христиана Бро было отчасти загримировано — рыжие брови, борода, темно-синие тени у глаз.
— Да, леди Саттон? — спросил Христиан.
Взглянув на его лицо, леди Саттон опять повалилась на диван и задрожала от хохота, словно гора полужидкого студня. Губы Финчли изогнулись в осторожной кошачьей улыбке. Голова Христиана Бро едва заметно качнулась.
— Я спросила, Крис, ты и вправду сам написал эту штуку или снова нанял какого-нибудь негра?
Лицо Бро приняло возмущенное выражение и вновь исчезло за занавесом.
— Клянусь своей шляпкой! — задыхаясь, пробулькала леди Саттон. — Это лучше, чем целый галлон шампанского. К слову сказать, кто там поближе к шипучке? Боб, налей-ка мне еще. Эй, Боб! Да ты слышишь меня или нет?
Мужчина, обвисший в кресле рядом со столиком, уставленным ведерками со льдом, даже не пошевелился. Он лежал, привалившись к креслу затылком и выставив вперед широко раскинутые ноги. Его рубашка сбилась до бородатого подбородка. Финчли пересек комнату, посмотрел на Роберта Пила и констатировал:
— Отключился.
— Так быстро? Впрочем, какая разница. Подкинь-ка мне, Диг, стакашку, будь ласка.
Финчли наполнил резной хрустальный бокал и доставил его леди Саттон. Она вынула из сумочки каменный, с камеей на лицевой стороне флакончик, добавила в шампанское три капли лауданума
[3], крутнула искрящийся напиток и стала его не спеша прихлебывать, читая параллельно программу.
— Небирос… это ты, что ли, Диг?
Финчли молча кивнул.
— А что такое этот некромант?
— Ну, это вроде как маг. Разновидность мага.
— Мага? О, это хорошо, это очень хорошо!
Она пролила шампанское на свою огромную, с массой родинок грудь и принялась не слишком успешно смахивать пролитое программкой.
— Леди Саттон, — встревожился Финчли и придержал ее руку. — Вы бы поосторожнее с этой программкой, я сделал всего один оттиск и уничтожил доску. Она уникальна и должна представлять немалую ценность.
— Для коллекционеров? И это, конечно, тоже твоя работа?
— Да.
— Не слишком большой отход от всегдашней порнографии?
Леди Саттон опять разразилась хохотом, который постепенно перешел в приступ сухого кашля. Бокал вывалился у нее из пальцев. Финчли побагровел, затем подобрал бокал и отнес в буфет, осторожно переступая через раскинутые ноги Пила.
— А кто такой этот Астарот? — продолжала допрос леди Саттон.
— Я! — крикнула из-за занавеса Фиона Дюбеда. — Ихь! Муа! — Ее сипловатый голос чем-то напоминал серый дым.
— Я знаю, дорогуша, что это ты, но только кто ты такая?
— Дьявол какой-то, я думаю. Дьяволица.
— Астарот, иначе говоря, Астарта занимает в иерархии демонов одну из высочайших позиций, — пояснил Финчли. — Так сказать, весьма серьезная дьяволица.
— Фиона — дьяволица? Я в этом никогда не сомневалась.
Леди Саттон окончательно выдохлась от внезапного приступа веселья и лежача теперь на расписном диване притихшая и даже задумчивая. Через какое-то время она подняла колодообразную руку и взглянула на часы. Жирная плоть складками свисала с ее локтей, с рукава поднятой руки дождем посыпались оторвавшиеся блестки.
— Ты бы, Диг, поскорее все это проворачивал. В полночь я должна уйти.
— Уйти?
— Ты слышал, что я сказала.
Ладо Финчли перекосилось. Весь напряженный от еле сдерживаемого гнева он наклонился над леди Саттон и ощупал ее тусклыми, бесцветными глазами.
— В чем дело? Что такое случилось?
— Ничего.
— А тогда…
— Просто кое-что изменилось, вот и все.
— Что изменилось?
Леди Саттон ответила взглядом на взгляд, и лицо ее стало жестким, словно жир превратился в обсидиан.
— Слишком рано тебе рассказывать, но скоро ты все узнаешь. А пока, Диг, перестань донимать меня своими вопросами!
Было видно, что Финчли с трудом сохраняет над собой хоть какой-то контроль. Он приоткрыл рот, собираясь что-то сказать, но в тот же самый момент из ниши рядом со сценой, где был установлен орган, вдруг высунулась голова Сидры Пил.
— Ро-берт!
— Боб снова отключился, — выдавил Финчли полузадушенным голосом.
Сидра Пил выбралась из ниши, дергающейся походкой подошла к своему мужу и всмотрелась в его лицо. Хрупкая и невысокая, она была жгучей брюнеткой; ее тело напоминало высоковольтный провод, блестящий, но подыспятнанный следами бурных, неизбывных страстей. Ее черные, глубоко посаженные глаза были как заледеневшие угли с яркими, сверкающими искрами посередине. Она глядела на мужа, нервно шевеля напряженными пальцами, затем рука ее вдруг поднялась и наградила безвольно обмякшее лицо звонкой пощечиной.
— Свинья! — прошипела Сидра.
Леди Саттон рассмеялась и тут же закашлялась. Сидра Пил ответила ненавидящим взглядом и шагнула в сторону дивана, стук каблучка по паркету был похож на пистолетный выстрел. Финчли попридержал ее торопливым взмахом руки. Сидра остановилась, чуть-чуть помедлила, вернулась в свою нишу и сказала оттуда:
— Музыка готова.
— И я тоже, — откликнулась леди Саттон. — Пора бы и начинатъ. — Она вновь раскинулась на диване, а Финчли подсунул ей под голову пару ярко-алых подушек — Диг, очень мило с твоей стороны поставить для меня эту маленькую комедию. Жаль, что нас сегодня лишь шестеро, хорошо бы побольше зрителей.
— Нам, леди Саттон, не нужно никаких зрителей, кроме вас.
— Сохранить это все для семейного круга?
— Фигурально говоря.
— Шестеро — счастливое семейство взаимной ненависти.
— Вы же знаете, леди Саттон, что это совсем не так.
— Не притворяйся, Диг, совсем уж полным ослом. Все мы отвратительны и себе, и другим и буквально купаемся в этом отвращении. Мне ли не знать, ведь я — счетовод отвращения. Когда-нибудь я ознакомлю вас с записями. Не просто когда-нибудь, а очень скоро.
— Какие записи?
— Любопытно стало? Да ничего особенного. Как Сидра пыталась угробить своего муженька, а Боб издевался над ней тем, что остался жив. И ты, забивающий огромные деньги на похабных картинках, а тем временем сходящий с извращенного своего ума по этой фригидной дьяволице Фионе…
— Ну, пожалуйста, леди Саттон!
— И сама Фиона, — продолжила она с нескрываемым удовольствием, — которая использует свое ледяное тело в качестве орудия пыток… и Крис… Сколько, ты думаешь, его книг накатали для него эти несчастные литературные негры?
— Да откуда мне знать?
— А я вот знаю. Все до единой. Целое состояние на чужих мозгах. О, мы истинно прекрасная отвратительная шайка. И это, Диг, единственное, чем мы можем гордиться, — единственное, что выделяет нас из миллиарда бестолковых морализирующих идиотов, унаследовавших нашу землю. И мы обязаны так и жить счастливым семейством взаимной ненависти.
— Я бы назвал это взаимным восхищением, — пробормотал Финчли, а затем галантно поклонился и направился к сцене.
В строгом вечернем костюме он еще более, чем обычно, напоминал огородное пугало — очень высокий, два метра без малого, и поразительно худой, длинные тонкие руки и ноги болтаются как на шарнирах, плоское унылое лицо словно нарисовано на серой неопрятной подушке.
Финчли поднялся на сцену и задернул за собою занавес, его голос прошептал команду, и верхний свет частично померк. Полную тишину, повисшую в низкой просторной комнате, нарушало только тяжелое, с хрипом и присвистом дыхание леди Саттон. Пил, так и сидевший, обвиснув, в своем кресле, не шевелился и стал совсем незаметен.
Из какой-то бесконечной дали накатилась легкая дрожь. Сперва она казалась жутковатым напоминанием об аде, бушующем в Англии, в сотнях футах над их головами. Затем эта дрожь постепенно окрепла и превратилась в самый нижний регистр органа, а на этом пульсирующем фоне раскатилось хроматическими интервалами жутковатое, до мурашек по коже тремоло пустых, никчемных четвертушек, пробегавших по клавиатуре с самого верха до самого низа. Леди Саттон негромко хохотнула.
— Ей-же-ей, — сказала она, — это и вправду кошмарно. Омерзительно. Могу тебя, Сидра, поздравить.
Мрачная музыка заглушила ее голос, наполнила бомбоубежище леденящими волокнами звука, которые были больше чем звук. Занавес медленно раздвинулся. На сцене стоял Христиан Бро, одетый сплошь в черное; его лицо, превращенное гримом в жуткую, красную с фиолетовым маску, резко контрастировало с белесыми, почти седыми волосами. С трех сторон его окружали столики на тоненьких ножках, заваленные непонятными колдовскими приспособлениями. Второй после некроманта по важности фигурой был Мерлин, черный кот леди Саттон, царственно разлегшийся на огромном кожаном с железными уголками томе.
Бро взял со столика кусок черного мела и обвел себя по полу окружностью с поперечником футов в двенадцать. Окружность он сплошь расписал каббалистическими символами, пентаграммами и прочими таинственными знаками. Затем он взял со столика просфору и продемонстрировал ее своей немногочисленной публике.
— Это, — возгласил Бро глухим замогильным голосом, — освященная просфора, украденная из церкви ровно в полночь.
Леди Саттон саркастически зааплодировала, но тут же опустила руки; было похоже, что музыка действует ей на нервы. Она зябко поерзала, бросая по сторонам неуверенные взгляды.
Торопливо проборматывая святотатственные проклятия, Бро вознес стальной кинжал и с размаху пронзил им просфору. Затем он пристроил над зажженной спиртовой горелкой латунную жаровню и начал сыпать в нее какие-то разноцветные порошки. Взяв со стола пузырек с кроваво-красной жидкостью, он вылил все его содержимое в глубокую фарфоровую миску. Раздался негромкий хлопок, и к потолку взметнулось плотное облачко пара.
Орган звучал все громче и громче. Бро еле слышно бормотал таинственные заклинания и время от времени делал какие-то странные жесты. Убежище наполнилось густыми ароматами, дымом и фиолетовыми облаками.
— Отлично, Боб, — сказала леди Саттон, взглянув на стоящее неподалеку кресло. — Восхитительные эффекты, я ничуть не шучу.
Она старалась говорить бодро и весело, но получился какой-то жалкий хрип. Пил так и не шевелился.
Резким, неожиданным движением Бро вырвал из кошачьего хвоста три волоска. Мерлин возмущенно взвыл и перепрыгнул с книги на инкрустированный шкафчик, стоявший в глубине сцены; его огромные желтые глаза сверкали сквозь клубящийся дым яростно и злобно.
— Пора! — возгласил Бро.
Он бросил кинжал вместе с пронзенной просфорой в фарфоровую миску с красной жидкостью, а затем выплеснул все это в раскаленную жаровню.
Раздался оглушительный взрыв. Взметнувшееся облако черного дыма наполнило сцену и расползлось по всему убежищу. Постепенно оно стало рассеиваться, обнаруживая высокую обнаженную женскую фигуру изумительного телосложения, но с жуткой головой дьяволицы. Бро куда-то исчез.
— Приветствую тебя, леди Саттон, — сказала дьяволица сипловатым голосом Фионы Дюбеда и шагнула из дыма, растекавшегося по сцене.
В пульсирующем свете софитов ее тело словно сияло своим собственным перламутровым светом. И грудь, и живот имели нормальный, естественный цвет, и в то же время, по не совсем понятной причине, это идеальное тело было холодным и безжизненным — таким же противоестественным, как гротескная маска, прятавшая ее лицо.
— Приветствую тебя… — вторично произнесла Фиона.
— Привет, старуха, — оборвала ее леди Саттон. — Ну, как там делишки в аду?
Из ниши, где сидела за органом Сидра Пил, донеслось негромкое хихиканье. Фиона приняла картинную позу, вскинула голову еще выше и заговорила снова:
— Я принесла тебе…
— Дорогуша, — взвизгнула леди Саттон, — почему ты не сказала мне заранее, как все это будет? Я бы продавала билеты.
Фиона царственно вскинула руку и попыталась начать еще раз.
— Я принесла тебе благодарность тех пятерых, которые…
Она резко умолкла.
Секунд на пять повисла звенящая тишина, нарушаемая еле слышным бормотанием органа и лихорадочным дыханием Фионы, звучавшим все чаще и чаще, все громче и громче и в конце концов перешедшим в жуткий пронзительный крик.
Из-за кулис выбежали в зал Бро, уже успевший разгримироваться, с костюмом некроманта, перекинутым через руку, и Финчли со сценарием в руке, похожий в своем вечернем костюме на черные, каким-то чудом оживленные ножницы. Орган начал запинаться, затем умолк на громком, режущем ухо аккорде, и Сидра Пил выбежала из своей ниши. Фиона попыталась что-то сказать, но голос ее сорвался и смолк.
— В чем дело? — крикнула с дивана леди Саттон. — Что-нибудь не так?
Фиона сдавленно застонала и указала трясущейся рукой на середину сцены.
— Смотрите… Там…
Ее голос звучал на самых верхних нотах и был похож на скрип гвоздя по стеклу. Она медленно, неуверенно пятилась и в конце концов сшибла спиною столик с каким-то загадочным устройством; раздался звон.
— Да в чем же дело, в конце концов? Объясните мне, ради всего…
— Он подействовал, — простонала Фиона. — Этот р-ритуал, он подействовал!
Теперь все смотрели на сцену, где посреди обведенного некромантом круга медленно поднималось огромное нечто — смутная расплывчатая фигура, издававшая глухое шипение, похожее на звук закипающего котла.
— Что это? — крикнула, отпрянув к стене, леди Саттон.
Нечто плавно, как гигантская амеба, подалось вперед, но тут же, дойдя до черной окружности, остановилось. Шипение зазвучало громче, теперь в нем чувствовалась угроза.
— Это что же, один из нас? — Голос леди Саттон дрожал и срывался. — Что за глупые фокусы! Финчли… Бро…
Онемевшие от ужаса, они отвечали ей лишь короткими взглядами.
— Сидра… Роберт… Фиона… Нет, все вы здесь. Так кто же тогда это? Как он сюда попал?
— Это невозможно, — прошептал Бро, медленно отступая назад. Его ноги наткнулись на край дивана, и он неуклюже повалился на спину.
— Да сделайте хоть что-нибудь! — взвизгнула леди Саттон и стала лупить его вялыми, бессильными кулаками, — Сделайте же хоть что-нибудь!
Финчли явно пытался сохранить хоть какие-то остатки здравого смысла.
— М-мы можем ничего не бояться, пока этот круг не нарушен. Оно не сможет выбраться на…
Тем временем на сцене Фиона истерически всхлипывала и судорожно дергала руками, словно что-то от себя отталкивая. А потом она вдруг осела на пол, и ее правая рука, все так же продолжая дергаться, стерла кусок черного круга. Нечто мгновенно отреагировало, просочилось через стертый участок и плавно, словно темная вязкая жидкость, стекло со сцены.
Финчли и Сидра Пил закричали от ужаса и отдернулись в сторону. Казалось, что сам воздух в убежище угрожающе сгущается. Нечто с неотвратимой медлительностью подплывало к дивану, раздвигая своей бесформенной головой мелкие клочья дыма.
— Вы тут все шутите! — крикнула леди Саттон отчаянным голосом, — Это ненастоящее. Этого просто не может быть!
Она подползла к краю дивана, неуверенно встала на ноги и с побелевшим от страха лицом пересчитала присутствующих еще раз. Один, два и еще четыре, получалось шесть, а кошмарная фигура была седьмой. Но должно было быть ровно шесть.
Она попятилась и побежала к двери. Нечто двинулось следом. Леди Саттон рванула ручку, совсем позабыв, что сама же и запирала старинный чугунный замок. С поразительной для своей огромной туши быстротой она пробежала по краю убежища, натыкаясь по дороге на столы и кресла и слыша за спиной, как отвратительно, с присвистом шипит кошмарное Нечто, схватила свою сумку, рывком открыла и трясущимися руками стала нащупывать ключ.
Шипение, звучавшее откуда-то из глубин черного силуэта, превратилось в низкий утробный вой. Леди Саттон вздрогнула, оглянулась и стала негромко, по-собачьи повизгивать. В тот момент, когда Нечто было готово поглотить ее в свои неведомые черные глубины, она громко, отчаянно вскрикнула и тяжело осела на пол.
Тишина.
Под потолком плыли последние клочья дыма.
Викторианские фарфоровые часы негромко пробили затейливую каденцию.
— Ну что ж, — сказал Финчли абсолютно будничным голосом, — теперь нам можно и расслабиться.
Он подошел к леди Саттон, недвижно лежавшей на полу, проверил пульс, послушал дыхание, и на какое-то мгновение в его глазах мелькнула дикая злоба. Затем Финчли вскинул глаза и широко улыбнулся.
— Мертвая как колода. В точности как и должно было быть. Сердечный приступ. Слишком уж она была толстая.
Он так и остался стоять на коленях, буквально впивая смерть леди Саттон; остальные сгрудились вокруг жабообразного тела, глядя на расширенные ноздри запрокинутой головы. Это длилось какую-то долю секунды, а потом на их лицах вновь появилось выражение бесконечной скуки.
Черное Нечто несколько раз взмахнуло руками, а затем его костюм расползся по швам, обнаружив сложный каркас и вспотевшее бород атое лицо Роберта Пила. Он уронил костюм с плеч на пол, вышагнул из него и подошел к неподвижной фигуре, обмякшей в кресле.
— Идея с куклой была просто блеск. — Глаза Пила на мгновение сверкнули, сейчас он очень напоминал садистическую миниатюру с изображением Эдуарда VII. — Она бы ни за что не поверила, не организуй мы появление на сцене седьмого неизвестного. Эта пощечина, Сидра, — он бросил взгляд на свою жену, — была гениальным штрихом. Потрясающий реализм…
— Я била от всей души.
— Да знаю я, знаю, любовь моя, но все равно спасибо.
Тем временем Фиона Дюбеда успела подняться и накинуть купальный халат. Она спустилась со сцены и подошла к трупу, снимая на ходу жуткую дьявольскую маску. Лицо Фионы, словно вырезанное из слоновой кости, было очаровательным и холодным. Ее светлые, чуть золотистые волосы буквально сияли во мраке.
— Твоя игра, Фиона, была просто великолепна, — сказал Бро и в знак признательности склонил свою белую голову.
Фиона ответила не сразу. Она стояла, взирая на бесформенную груду мертвой плоти, и на лице ее не было ничего, кроме безразличного любопытства, с каким случайный пешеход смотрит на фигуру индейца с трубкой в витрине табачной лавки. Да нет, куда там, ее любопытство было не в пример меньше.
— Так получается, оно того совсем не стоило, — вздохнула Фиона.
— Что? — не понял Бро, искавший по карманам сигареты.
— Да все это наше представление. Мы, Крис, снова остались ни с чем.
Бро чиркнул спичкой, оранжевая вспышка на мгновение осветила разочарованные, почти сливающиеся друг с другом лица. Он закурил сигарету, поднял догорающее пламя повыше и посмотрел на своих соучастников. Неверный колеблющийся свет превратил их лица в карикатуры, подчеркнув все то же выражение бесконечной скуки.
— Мне бы каза… — начал Бро.
— Да что там говорить, Крис. Все это убийство с треском провалилось. В нем не больше вкуса, чем в стакане водопроводной воды.
— Я ощутил нечто вроде прихода, — заговорил Финчли, — когда подумал, что она подозревает.
Он ссутулился и расхаживал из стороны в сторону, как чучело на ходулях.
— И за то скажи спасибо.
— Вот я и говорю.
Пил разочарованно прищелкнул языком, затем встал на колени, сверкая лысиной, и начал рыться в содержимом растерзанной сумки леди Саттон. Попавшиеся под руку банкноты он аккуратно сложил и спрятал в карман. Взяв за запястье вялую мертвую руку он показал ее Фионе.
— Ты всегда восхищалась ее сапфиром. Хочешь? Бери.
— Я не смогу его снять, да и ты, Боб, тоже не сможешь.
— Смогу, еще как смогу.
Пил ухватился за кольцо и начал ожесточенно крутить и дергать.
— Да черт с ним, с этим сапфиром.
— Подожди, оно уже слезает.
Кольцо доползло до косточки пальца и там окончательно застряло. Пил ухватился покрепче и принялся тянуть и крутить с удвоенным ожесточением. Послышался треск, затем негромкий хлопок, и от руки отделилась половина пальца. По ноздрям ударил тяжелый гнилостный запах, и все с любопытством переглянулись. Пил пожал плечами, уронил палец на пол и встал, отряхивая руки.
— Что-то слишком уж быстро она гниет, — вяло удивился он. — Странно…
— Наверное, потому, что такая толстая, — ответил Бро, брезгливо наморщив нос.
— Ну и что же нам делать? — в отчаянии воскликнула Фиона и отвернулась от трупа.
— Что? Разве не осталось ощущений, которые мы не успели еще попробовать?
Сухо пожужжав, часы начали бить раз за разом. Полночь.
— Придется вернуться к наркотикам, — уныло вздохнул Финчли. — Хотя все они такая же тщета, как и это дурацкое убийство.
— Но есть и другие ощущения. Новые.
— Назови мне хотя бы одно! — воскликнула Фиона все тем же отчаянным голосом. — Одно-единственное.
— Я могу назвать не одно, а несколько — если все вы спокойно сядете и позволите мне…
— Это ведь ты говорил, Диг? — перебила его Фиона, — Ты?
— Н-нет, — откликнулся Финчли каким-то изменившимся голосом. — Я думал, Крис, что это ты.
— Нет, не я.
— Ты, Боб?
— Нет.
— Т-тогда…
— Если леди и джентльмены…
Голос явно шел со сцены. Там находилось Нечто — Нечто, говорившее тихим спокойным голосом, да вот и Мерлин начал расхаживать туда-сюда, высоко выгибая спину, словно терся о невидимую ногу.
— …соблаговолят спокойно сесть и послушать, я все очень быстро объясню, — продолжил голос, звучавший почти гипнотически.
Смелее всех оказался Бро. Не выпуская сигареты из туб, он медленным уверенным шагом направился к сцене и внимательно ее оглядел. Затем выпустил из ноздрей две струи дыма и сказал ободряющим голосом:
— Да нет там ничего.
И тут голубоватый табачный дымок обрисовал в пустоте некую фигуру. Фигура была видна какое-то мгновение, но и этого было достаточно, чтобы Бро отчаянно закричал и отпрыгнул назад. Испугались и все остальные, испугались и попятились к креслам.
— Извините, — сказал спокойный голос. — Этого больше не случится.
— Исключительно из интересов… — начал Пил, стараясь взять себя в руки.
— Да?
— Исключительно из интересов научного любопытства… Пил пытался, но не мог унять тик на левой щеке.
— Успокойтесь, мой друг.
— Этот ритуал… Он что, действительно сработал?
— Естественно, нет. Друзья мои, эти фантастические церемонии ровно никому не нужны. Если мы действительно вам нужны, мы приходим.
— Так значит, вы…
— Я? О… Я знаю, что вы давно обо мне думаете. А сегодня вы меня захотели — действительно захотели, и я пришел.
Остатки сигаретного дыма еле заметно обрисовали кошмарную, из пустоты состоящую фигуру, которая вроде бы наклонилась и непринужденно присела на край сцены. Кот секунду помедлил, а затем начал выгибать шею и громко мурлыкать, словно кто-то его гладил.
— Но все эти обряды и ритуалы, пришедшие к нам из глубин… — снова заговорил Пил, уже успевший кое-как справиться со своим тиком.
— Чистейшая символика, мистер Пил. — (Услышав свое имя, Пил непроизвольно дернулся.) — Вы читали, вне всяких сомнений, что мы появляемся только по исполнении определенного ритуала и только если он исполнен абсолютно точно. Все это, естественно, ерунда. Мы появляемся, если нас призывают искренне, — это условие абсолютно обязательно, — а там уж был ритуал или не было…
— Я выйду, — прошептала Сидра, бывшая на грани нервного срыва. — Что-то тошнит.
И попыталась встать.
— Секундочку, если позволите, — остановил ее тихий голос.
— Нет, ни секунды!
— Я помогу вам, миссис Пил, избавиться от вашего мужа.
Сидра недоуменно сморгнула и снова уселась в кресло. Пил сжал кулаки, попытался что-то сказать, но тихий голос опередил его:
— А вы, мистер Пил, сохраните свою жену, раз уж вам действительно так хочется. Я вам это гарантирую.
Кот сам собою поднялся в воздух и удобно разлегся на пустоте в паре футов от пола. Было видно, как ложится и поднимается шерсть под гладящей его невидимой рукой. После долгого молчания Бро спросил:
— Так что же вы имеете нам предложить?
— Я предлагаю каждому из вас его самое страстное желание.
— И что же это конкретно?
— Новое ощущение — абсолютно новое ощущение…
— Какое новое ощущение?
— Ощущение реальности.
— Не думаю, чтобы кто-то из нас хотел именно этого, — рассмеялся Бро.
— И все же это так, ибо я предлагаю вам пять различных реальностей, реальностей, которые вы сможете сформировать каждый по собственному вкусу. Я предлагаю вам миры вашего собственного изготовления, где миссис Пил сможет радостно убить своего мужа и в то же самое время мистер Пил, в своем отдельном мире, сможет сохранить свою жену. Мистеру Бро я предлагаю фантастический мир писателя, мистеру Финчли — бесконечные возможности для творчества…
— Но все это сны, — презрительно бросила Фиона, — а снам цена пенни в базарный день. У каждого из нас их в избытке.
— Но после сна вы пробуждаетесь и платите горькую цену за осознание того, что это был лишь сон. Я же предлагаю вам пробуждение из настоящего в будущую реальность, которую вы сможете формировать по своему собственному желанию, — реальность, которая никогда не кончится.
— Пять одновременных различных реальностей — это противоречие в исходных посылках, — не преминул заметить Пил. — Это парадокс, невозможное.
— Так значит, я предлагаю вам невозможное.
— А цена?
— Простите?
— А цена? — повторил Пил, ощущавший все нарастающую смелость. — Мы же все-таки не совсем наивны. Мы знаем, что всегда есть цена.
Последовала долгая пауза, после которой загадочный голос сказал укоризненно:
— Бытует очень много неверных представлений, и я боюсь, что вы не все понимаете. В данный момент я не могу объяснить вам подробно, но поверьте мне, что платить ничего не придется.
— Просто смеху подобно. Ничто и никогда не отдается задаром.
— Хорошо, мистер Пил. Если уж нам нужно пользоваться базарной терминологией, позвольте мне сказать, что мы никогда не появляемся, если цена не уплачена вперед. Вы свою уже заплатили.
— Заплатили?
Их глаза непроизвольно метнулись к трупу, коченевшему на полу.
— Заплатили, и полностью.
— И тогда?
— Я вижу, что вы согласны на мое предложение. Хорошо…
Кот снова поднялся в воздух и был осторожно опущен на пол. Напоследок невидимая рука погладила его еще раз. Остатки дыма, висевшие под потолком, заколебались, было понятно, что невидимый даритель встал и идет вперед. Пятеро людей инстинктивно встали и напряглись, в страхе ожидая, что же будет, но сильнее страха было предвкушение близкого исполнения желаний.
Тяжелый ключ подскочил с пола, доплыл до двери, на мгновение задержался, примериваясь к замочной скважине, а затем вставился и повернулся. Чугунная щеколда поднялась, и дверь распахнулась настежь. Вообще-то дверь выходила в проход, ведущий к верхним помещениям Саттоновского замка — узкий коридор с низким потолком и стенами из грубых известняковых блоков, вымощенный каменными плитами. Теперь же сразу за ней висела пламенная завеса.
Бледная, невероятно прекрасная, она была словно сплетена из мерцающих огненных разноцветных нитей. Эти нити находились в непрерывном движении. Они срастались и разъединялись, плыли и перекрещивались, словно линии жизни невидимых рук. Бесконечность пламени и эмоций, шелковая пряжа времени, колышущаяся оболочка пространства — они были этим и всем другим, что только возможно, но, главное, они были прекрасны.
— Для вас, — сказал спокойный голос, — ваша старая реальность кончается за этим порогом.
— Так просто?
— Совершенно просто.
— Но… — начал Пил.
— Вот вы стоите здесь, — перебил его голос, — на последнем островке вашей бывшей реальности. Пройдите эту дверь, пройдите сквозь эту завесу, и вы войдете в ту реальность, которую я вам обещал.
— И что же мы найдем за завесой?
— То, что каждый из вас желает. Сейчас за завесой нет ничего. Там нет ничего — кроме пространства и времени, ждущих, чтобы их облекли в форму. Там нет ничего и есть потенциал для всего.
— Пространство и время? — удивился Пил. — Но не мало ли этого для пяти различных реальностей?
— Там все пространства, мой друг, и все времена, — терпеливо пояснил спокойный голос. — Пройдите — и вы найдете там свои мечты.
Если до того они стояли тесной кучкой с чувством какого-то отчужденного товарищества, то теперь, во вдруг наступившей тишине, слегка разошлись, словно каждый из них уже наметил для себя свою собственную реальность — жизнь, полностью отрезанную от прошлого и ото всех былых привязанностей. Это был непроизвольный жест полного внутреннего обособления. В едином порыве, хотя и с разными желаниями, они двинулись к сверкающей завесе…
II
Я художник, думал Дигби Финчли, а художник это творец. Творить это значит становиться подобным богу, и я стану подобным богу. Я буду богом своего мира, созидателем всего из ничего, и мое все будет прекрасно. Он первым шагнул к завесе и первым прошел сквозь нее. В лицо ему словно брызнули прохладной водой, в глазах замелькали цветные огни. Ослепленный ярко-красными и фиолетовыми вспышками, Финчли на мгновение зажмурился, а когда снова открыл глаза, завеса осталась уже позади и он стоял в темноте.
Нет, не просто в темноте. Это была глухая, беспросветная, чернильно-черная пустота. Она давила ему на глаза, вдавливала их в глазницы, словно тяжелая свинцовая рука. Он ужаснулся и начал крутить головой, вглядываясь в непроницаемое ничто и принимая эфемерные фосфены за далекую реальность.
Впрочем, он даже не стоял.
Когда он опрометчиво шагнул, то отчетливо почувствовал, что не имеет никакой опоры, утерял какую-либо связь с массой и материей. Исходный страх перешел в панический ужас, когда он до конца осознал свое полное одиночество и то, что вокруг нечего видеть, нечего слышать, не к чему прикоснуться. Горечь одиночества навалилась на него тяжелым грузом, и он не просто не понял, но прочувствовал, насколько правдиво говорил тот голос в бомбоубежище и насколько ужасна его новая реальность.
И этот момент стал его спасением.
— Потому что, — пробормотал Финчли и криво ухмыльнулся в пустоту, — быть одиноким, единственным это главный элемент божественной сущности.
Тут он окончательно успокоился и застыл неподвижно в пространстве и времени, намечая планы творения.
— Первым делом, — сказал по размышлении Финчли, — мне нужен небесный престол, подобающий богу. Затем мне нужно небесное царство и ангелы в услужение, ибо никакой бог не полон без подобающей свиты.
Он помедлил еще, перебирая в уме различные небесные царства, известные ему из литературы и живописи. Тут уж не было никакой нужды в особой оригинальности.
Оригинальность будет играть серьезнейшую роль в сотворении его вселенной. Теперь же важно было одно — обеспечить себе достаточную степень роскоши и комфорта, а для этого сойдет и старомодный антураж ветхозаветного Иеговы.
Чувствуя себя до крайности глупо, он вскинул руку и отдал приказ; в то же мгновение мрак рассеялся, и перед ним возникли ступени из белоснежного с золотыми прожилками мрамора, восходящие к сверкающему престолу. Престол был высокий, с подлокотниками, ножками и спинкой из чистейшего серебра и мягким пурпурным сиденьем. Но садиться на него не хотелось, и было даже страшновато — слишком тонкие и высокие ножки, какие-то расхлябанные подлокотники, узкая, неудобная спинка.
— Да что же это! — воскликнул Финчли и попытался все переделать, но сколько он ни менял пропорции, престол оставался ужасным. Как, впрочем, и восходящие к нему ступени, потому что неким образом сверкавшие в них золотые прожилки вырисовывали непристойные сцены, очень напоминавшие эротические картинки, которыми пробавлялся Финчли в прошлом своем существовании.
В конце концов он оставил свои попытки, взошел по ступеням и с нелегким сердцем уселся на престол. Было ощущение, словно он сидит на коленях у трупа, чьи мертвые руки грозят заключить его в свои жуткие объятия.
— Да уж, — сказал он и слегка передернулся, — Дизайн мебели отнюдь не моя профессия.
Финчли посмотрел по сторонам и снова воздел руку. Непроницаемо черные облака, клубившиеся вокруг трона, тут же рассеялись, обнаружив высокие колонны и свод, выложенный гладкими плитами. Зал простирался во все стороны на тысячи и тысячи ярдов, словно некий бесконечный собор. И все это пространство было заполнено сонмами ангельских чинов. Первыми стояли ангелы: изящные крылатые существа обоего пола в белых одеждах, с белокурыми сияющими головами, сапфирово-синими глазами и ярко-алыми улыбающимися губами. За ними стояли на коленях херувимы, гигантские крылатые быки с темно-рыжими шкурами и чеканными серебряными копытами. На их ассирийских лицах чернели ухоженные кудрявые бороды. Третьими были серафимы, ряды за рядами огромных шестикрылых змеев с чешуей из драгоценных камней, сиявшей своим внутренним светом.
Пока Финчли восхищенно взирал на совершенство своего творения, они стройно, негромко пели: «Слава богу. Слава господу Финчли, высочайшему из высочайших… Слава господу Финчли…» Он сидел и смотрел, и постепенно ему стало казаться, что у него появился некий порок зрения, ведь проявились несомненные признаки того, что это скорее собор греха, чем собор небесный. На цоколях и капителях колон были искусно вырезаны омерзительные гротески, зал, уходивший в непроглядную даль, был населен отвратительными тенями, которые гримасничали, лихо плясали и выделывали курбеты.