— Не забудь свое обещание, — сказала судомойка, когда Харита встала, прихватив со стола последнюю лепешку. — Если получишь два одинаковых подарка…

– А почему нет двенадцатого? – спросила она невинным тоном.

Авель не нашёл слов для ответа.

— То лишний отдам тебе — я помню. — Харита разломила лепешку и отправила половину себе в рот. — Счастливо!

– Последний раз я пила кофе в твоём номере… – вновь попыталась завязать разговор Мелани.

Когда они с Илеаной вышли во двор, отъезжающие уже рассаживались по повозкам. Младшие царевичи забрались в седла и разъезжали по двору, громко выражая свое нетерпение. Каждая повозка стояла на четырех больших, легких колесах; на двух широких сиденьях легко помещались четверо. Над задней скамьей на обручах был натянут алый навес от солнца, два алых флажка — по одному с каждой стороны высоких козел — трепетали на легком ветру.

– Не напоминай! – сказал Авель, вспомнив свою тогдашнюю обиду.

— Чуть не отправились без тебя, — сказала Брисеида, когда Харита устраивалась рядом с матерью.

Они вышли из лифта на сорок втором этаже, и коридорный открыл им дверь его апартаментов.

Во двор въехал небольшой отряд верховых воинов — царская охрана. Острые наконечники длинных копий поблескивали на утреннем солнце. Старший обменялся с Аваллахом несколькими словами. Царь сел на коня, воины выстроились в авангарде процессии, и повозки покатились. Они медленно проехали под исполинской аркой за ворота дворца и задребезжали по дамбе, соединявшей его с Келлиосом.

– Боже правый! – воскликнула Мелани, оглядывая интерьер пентхауса, куда она попала в первый раз. – Должна сказать, Авель, ты научился вести себя как мультимиллионер. В жизни не видела ничего более роскошного!

— Наконец-то, — вздохнула Харита, крутясь на сиденье, чтобы увидеть уменьшающиеся дворцовые стены. — Наконец-то я уезжаю.

Авель хотел коснуться её, но его остановил стук в дверь. Появился молодой официант с кофейником и бутылкой «Реми Мартена».



– Благодарю вас, Майк, – сказал Авель, – на сегодня это всё.

Царский поезд проехал мощеными улицами столицы и, оставив море позади, покатил по лесистым холмам на юг. По пути лежало много городов, и везде население выходило встречать процессию. Люди выстраивались вдоль дороги, махали руками, дарили подарки. Каждый вечер путники разбивали шатры возле города или деревни, а местное население развлекало их песнями и плясками. Так миновали Ираклион, Парнифу, Кардис, Энопу, Ксанфини… Дальше начинался пологий спуск к реке Коран — южной границе царства Аваллаха. Широкая, плодородная долина протянулась из сердца континента к морю, отделяя Саррас от Корании. Переправившись, еще два дня ехали лесистыми нагорьями, прежде чем увидели холм над великой гаванью Ис, а на нем — дворец Сейтенина.

– Разве? – улыбнулась она.

На подъездах к дворцу несли дозор всадники. Они доложили о приближении гостей, и навстречу Аваллаху выступили воины в светло-серых плащах, с серыми вымпелами на древках серебряных копий. Воины выстроились в колонны по обе стороны дороги и замерли навытяжку, выставив копья; вымпелы трепетали на ветру.

Официант быстро вышел из номера.

Проехав сквозь строй, процессия оказалась перед высокой стеной. Путь преградили огромные бронзовые ворота. Их створки украшало изображение двух исполинских осьминогов, тянущихся друг к другу щупальцами. Перед воротами ждал сам Сейтенин в парадной колеснице.

Авель налил Мелани кофе и коньяка. Она пила не спеша, сидя на полу по-турецки, а он никак не мог пристроиться рядом и просто лёг на ковер. Она гладила его волосы, а его рука осторожно скользила по её ноге. Боже, как хорошо он помнил эти ноги! Он обнял её и, целуя, потянул вниз «молнию» на её платье…

— Приветствую тебя, друг, добро пожаловать! — воскликнул он, когда Аваллах подъехал поближе.

Её фигура ничуть не утратила своей красоты и осталась почти такой же, какой он видел её в последний раз, может быть, стала чуть-чуть полнее, но это делало её только соблазнительнее. И эта упругая грудь, эти восхитительные ноги! Он разделся, понимая, какой резкий контраст представляет рядом с её прекрасным телом. Но она не сморщилась при виде его тела и сняла с себя всё, кроме – по просьбе Авеля – пояса и нейлоновых чулок.

Сейтенин сошел на землю, спешился и Аваллах. Они обнялись, и Сейтенин предложил гостю подняться к нему в колесницу. Вместе они въехали в ворота и покатили по широкой мощеной дороге к дворцу на холме.

Брисеида наблюдала за встречей из повозки.

Услышав её стоны, он понял, как много времени прошло с тех пор, когда он в последний раз испытывал такой экстаз.

— Сейтенин очень радушен, — заметила она.

Авель перевернулся на спину, и Мелани положила голову ему на плечо. К своему удивлению, Авель почувствовал, что больше не хочет, чтобы Мелани была рядом. Он лежал и думал, как выпроводить её, не показавшись слишком грубым, как вдруг она сказала:

Аннуби, сидевший напротив царицы, сощурился на солнце и сказал:

– Боюсь, я не смогу остаться на всю ночь, Авель. У меня завтра рано утром переговоры, и я должна немного поспать. Не хочу, чтобы по мне было видно, что я провела ночь на персидском ковре. Извини, дорогой. – Она встала и пошла в ванную.

— По мне, так даже слишком. Он явно хочет произвести впечатление. Интересно, на кого?

— Как на кого? На нас. Мне его прием кажется вполне искренним.

Потом Авель смотрел, как Мелани одевается, и помог ей застегнуть «молнию». Насколько удобнее застёгивать платье в спокойной обстановке, чем расстёгивать его в спешке! Он галантно поцеловал ей руку, и она ушла.

— Возможно. Однако за этим кроется что-то еще, можно не сомневаться. — После этого он замолк и больше не проронил ни слова.

Авель закрыл за ней дверь и подошёл к телефону рядом с кроватью.

– В каком номере остановилась мисс Мелани Лерой? – спросил он.

Харита слышала разговор и перевела взгляд с дворца на Аннуби. Прорицатель явно нервничал, руки его беспокойно теребили колени. Когда процессия проезжала в тени дворца, он вздрогнул и поднял глаза на возвышающиеся стены.

Минуту он слушал, как шуршат регистрационные карточки, и нетерпеливо стучал пальцами по столу.

Брисеида положила руку ему на локоть, спросила:

— Аннуби, что с тобой?

– Постояльцев под таким именем у нас нет, сэр, – наконец ответили ему. – У нас остановилась миссис Мелани Ситон из Далласа, которая прибыла сегодня вечером, а уедет завтра утром.

Он поднес дрожащую руку к лицу, заслонил глаза.

– Да, это именно она, – сказал Авель. – Пришлите мне счёт за её номер.

— Н-ничего, моя царица. Ничего. Зазнобило чуть-чуть. — Он выдавил слабую улыбку.

– Да, сэр.

Ответ Аннуби удивил Хариту, потому что и ее пробрал холодок, хоть и не так сильно. Хотелось расспросить поподробнее, но она чувствовала, что сейчас не время. «Я спрошу позже», — подумала она и вновь перевела взгляд на дворец.

Авель положил трубку и долго стоял под холодным душем, готовясь ко сну. Он чувствовал себя успокоившимся.

Здание раскинулось вширь, свидетельствуя о тщеславии своих владельцев: каждый следующий монарх усложнял первоначальный план, добавляя кто стену, кто — вал, кто — башенку, флигель или крыло. Все это окружали сады, парки, виноградники, пруды, конюшни и голубятни. Многие столетия усовершенствований породили впечатляющий памятник богатству коранийских владык.

После той ночи Авель ещё не раз в течение следующих нескольких месяцев приводил ночных посетительниц. Он всё сильнее отдалялся от Софьи. Но вот чего он никак не ожидал, так это того, что она наймёт частного детектива, чтобы следить за ним, а затем подаст на развод. Развод был совершенно чуждым понятием в кругу польских друзей Авеля, чаще встречались раздельное проживание или расставание. Авель даже попытался уговорить Софью не делать дальнейших шагов в этом направлении, понимая, что такое событие не усилит его положения в польском землячестве и уж тем более не будет способствовать осуществлению его общественных и политических амбиций, которые он намеревался реализовать в будущем. Но Софья была исполнена решимости довести процедуру развода до малоприятного конца. Авель с удивлением наблюдал, как женщина, такая незамысловатая в дни его побед, в своей мести стала, как сказал Джордж, маленьким дьяволом.

Когда повозки проехали через ворота и мосты и оказались среди строений, Харита больше не могла сдерживать изумление.

— Глядите! — воскликнула она. — Есть ли во всей Атлантиде дворец грандиознее?

Когда Авель проконсультировался со своим адвокатом, то во второй раз услышал, сколько в его номере побывало официанток и гостий, не плативших за своё пребывание в отеле. Он сдался и поставил только одно условие – опёка над тринадцатилетней Флорентиной, его единственной настоящей любовью. Софья сдалась после долгой борьбы, согласившись на компенсацию в пятьсот тысяч долларов, дом в Чикаго и право видеться с Флорентиной в последние выходные каждого месяца.

— Только у Верховного царя в Посейдонисе, — отвечала ее мать. — Но этот не сильно ему уступает.

— А народу-то! — Харита не могла оторвать взгляд от толпы, высыпавшей на внутреннюю стену. Люди махали руками и бросали на дорогу цветы. — Неужели все живут во дворце?

Авель перенёс свой штаб и постоянную резиденцию в Нью-Йорк, и Джордж назвал его Чикагским Бароном в изгнании. Теперь Авель мотался по стране, строя всё новые отели, и заезжал в Чикаго только для встреч с Кертисом Фентоном.

— Многие, — отвечала Брисеида, — хотя кто-то, вероятно, и в городе.

— Сколько у Сейтенина жен? — полюбопытствовала Харита.

Мать рассмеялась.

— Почему ты спросила?

27

— Если у царя такой большой дворец, ему нужно много жен, чтобы его заполнить. А если много жен, то много и детей; может, окажутся и мои сверстницы.

— Думаю, хоть одна да есть. У Сейтенина семь жен и много детей. Ты обязательно найдешь себе подружку.

На столе в спальне Уильяма лежало распечатанное письмо. Он сидел в халате и в третий раз перечитывал его, пытаясь понять, зачем Авель Росновский так упорно скупает акции банка Лестера и зачем он назначил Генри Осборна директором группы «Барон». Уильям понял, что не может больше рисковать и строить предположения. Он поднял трубку телефона.

Харита на мгновение задумалась, потом спросила:

— Почему у Сейтенина семь жен, а у отца всего одна?

Мистер Тэд Коэн оказался более молодой копией своего отца. Когда он прибыл на Шестьдесят восьмую улицу, ему не надо было представляться, – его волосы начинали седеть и выпадать в тех же самых местах, что и у отца, и на нём был точно такой же костюм. Возможно, что это был даже тот же самый костюм. Уильям уставился на Коэна, но не только потому, что тот оказался так похож на своего отца.

Царица улыбнулась.

– А вы не помните меня, мистер Каин? – спросил юрист.

— Любовь — большая загадка, как ты скоро узнаешь.

– Боже правый! – воскликнул Уильям. – Великий диспут в Гарварде. В тысяча девятьсот двадцать…

— Ты имеешь в виду политику, — фыркнул Аннуби.

– Двадцать восьмом. Вы победили на диспуте и пожертвовали своим членством в клубе «Порсельянцев».

— Не хотела бы я оказаться одной из семи, — объявила Харита. — Если я когда-нибудь выйду замуж, то желаю быть единственной.

Уильям громко расхохотался.

— Можешь не тревожиться, — со смехом отвечала царица. — Обычай брать много жен постепенно отмирает.

– Может быть, нам надо было выступать в одной команде, раз ваша концепция социализма разрешает вам защищать интересы бессовестного капиталиста?

— Хорошо, — твердо отвечала Харита. — Но почему так?

Он поднялся, чтобы пожать руку Тэдьюсу Коэну. На секунду они вновь стали студентами.

— Времена меняются, милая. Посмотри вокруг себя! — почти выкрикнул Аннуби. Потом смутился и пробормотал. — Простите, что вмешался.

– Тогда в клубе вам выпивки не досталось. А что вы выпьете сейчас? – улыбнулся Уильям.

— Да что там, прошу тебя, продолжай, — мягко промолвила Брисеида. — Мне хотелось бы знать, что ты думаешь.

Аннуби отвернулся и почти шепотом произнес:

– Я не пью, – отклонил предложение Тэд Коэн. – И кроме того, боюсь, что теперь я тоже стал бессовестным капиталистом.

— Я и так сказал слишком много. Против воли вырвалось.

Оказалось, он пошёл в отца не только внешне, но всем стилем мышления, и внимательно ознакомился с досье Росновского-Осборна перед тем, как появиться перед Уильямом. Уильям подробно объяснил, что ему нужно.

— Пожалуйста, Аннуби, — попросила Харита. — Скажи нам.

Прорицатель на миг поднял глаза к небу.

– Немедленный отчёт с дальнейшим обновлением каждые три месяца, как раньше. Секретность по-прежнему имеет колоссальное значение, – сказал он, – но мне нужен каждый факт, который вы сможете раскопать. Почему Авель Росновский покупает акции банка? Считает ли он до сих пор, что я в ответе за смерть Дэвиса Лероя? Продолжает ли он войну с банком «Каин и Кэббот» и теперь, когда это часть банка Лестера? Какую роль во всём этом играет Генри Осборн? Поможет ли делу моя личная встреча с Росновским, особенно если я объясню ему, что не я, а банк отказал группе «Ричмонд» в поддержке?

— Времена меняются, — повторил он. — Люди бросают свои дома, целые народы кочуют с места на место, мир становится все теснее. Люди не уважают власть, знания оскудевают. Цари в сердце своем замышляют войны или предаются праздности и безумию. Богослужение отошло от древних канонов, жрецы Бела разжирели и отупели, но всем все равно, всем все равно…

Перо Тэдьюса Коэна так же быстро бежало по бумаге, как и перо его отца.

— Скажи хоть что-нибудь приятное, — попросила Брисеида, стараясь его ободрить. — Ведь не может же быть, чтобы все было так плохо.

– Ответы на все эти вопросы надо получить как можно быстрее, чтобы я мог принять решение о том, информировать ли мне совет директоров.

— Приятное? — Он приложил длинный палец к закушенной губе и с ненавистью взглянул на дворец Сейтенина. Когда он вновь обратил свой взор к женщинам, глаза его блестели недобрым удовлетворением. — Вот вам приятное: сделанного не воротишь, но потерянное порой удается найти.

— Временами мне кажется, — сказала Брисеида, — что тебе просто нравится говорить загадками.

Как и его отец, Тэд Коэн застенчиво улыбнулся и закрыл портфель.

Харита слушала и удивлялась. Что с Аннуби? Он всегда ходил с кислой миной, но только с приездом людей Белина стал таким отрешенным и встревоженным. Что ему наговорили? Чем так расстроили? А может, дело в чем-то совсем другом?

Они продолжали ехать в молчании и через некоторое время оказались во внутренних дворах, где их ждали слуги Сейтенина, одетые в лучшие ливреи. Зрелище было впечатляющее: гостей встречали четыреста человек — кухарки и ключники, гонцы и привратники, постельничие и конюшие, лакеи и горничные, равно как и советники всех рангов; у каждого во дворце имелось свое собственное место и обязанности.

– Сожалею, что вам приходится заниматься всеми этими проблемами, ещё не полностью оправившись от ран. Я появлюсь у вас, как только всё выясню.

Повозка остановилась, Харита обвела глазами толпу.

В дверях он остановился.

– Я восхищён вашим поступком под Ремагеном.

— А где они? — спросила она.

— Кто? — не поняла мать.



— Дети Сейтенина.

— Скоро ты их увидишь.

В течение следующих нескольких месяцев Уильям быстро восстановил силы и здоровье, а шрамы на его лице и груди стали почти незаметными. Ужасные головные боли и провалы в памяти постепенно отошли в прошлое, а его правая рука набрала прежнюю силу. Кэтрин не разрешала ему приступить к работе, пока они не совершили долгий оздоровительный круиз по Карибскому морю. Во время путешествия Уильям с женой отдохнули лучше, чем за давние две недели в Лондоне. Кэтрин предупредила, что на судне нет банков, с которыми он мог бы иметь дело, но в конце плавания боялась, что ещё неделя – и Уильям купит корабль в качестве нового актива «Лестера», реорганизует команду, пересмотрит маршруты и расписания и даже способ управления «лодкой», как называл он этот большой круизный лайнер. Уильям не мог усидеть на месте и, как только корабль причалил в порту Нью-Йорка, тут же поехал в банк.

Гостям помогли сойти с повозок и проводили их во дворец. Харита дивилась на огромные золоченые двери и притолоки, на массивные колонны, удерживающие тяжелые кедровые балки, на которых, в свою очередь, покоился расписной потолок. В парадном покое гостей приветствовали жены Сейтенина и целая орава детей. Каждый держал завернутый в шелк подарок.

С торжественными словами приветствия они выступили вперед и вручили каждому гостю по подарку. Харита страшно огорчилась, увидев, что, за исключением нескольких младенцев на руках у кормилиц, дети Сейтенина были намного старше ее, причем заметно преобладали мальчики. Она нахмурилась, взглянула на мать и обиженно прошептала:

— Здесь никого для меня нет!

Скоро он глубоко погрузился в дела «Лестера». На сцене появилось новое поколение людей, закалённых войной; банками управляли теперь предприимчивые, скорые в размышлениях и решениях молодые люди, деятельности которых уделял пристальное внимание президент Трумэн, чья победа в борьбе за второй срок удивила весь мир, оповещённый уже о том, что победителем почти наверняка станет Томас Дьюи. Не удовлетворившись таким предсказанием, «Чикаго Трибьюн» далее сообщила, что Дьюи практически выиграл выборы, но в Белом доме остался именно Гарри Трумэн. Уильям очень мало знал об этом незаметном сенаторе от штата Миссури, помимо того, что читал в газетах, но как истый республиканец надеялся, что его партия найдёт подходящего человека для президентской кампании 1952 года.

Мать улыбнулась, принимая подарок от девушки в ослепительной оранжевой тунике, длинном ярко-алом плаще и ожерелье из красных кораллов.

— Потерпи, — сказала Брисеида и перевела внимание на дар и дарительницу.

Поступил первый отчёт от Тэда Коэна. Авель Росновский всё ещё искал способ купить акции «Лестера» и обращался ко всем перечисленным в завещании наследникам, но заключил только одну сделку. Сьюзен Лестер отказалась разговаривать с адвокатом Уильяма, когда тот искал встречи с ней, поэтому ему не удалось точно выяснить причину, по которой она продала свои шесть процентов акций, тем более что у неё не было для этого никаких финансовых оснований. «Ад не знает такой ярости [15]», – подумал Уильям.

Харита стала смотреть в пол и возить ногой. Она пинала носком каменную плиту, когда увидела две смуглые ножки в синих кожаных сандалиях. Перед ней стояла девочка моложе ее раза в два. Она протягивала крохотный подарок, неумело завернутый в лоскут желтого шелка.

Харита приняла подарок вежливо, но без особой радости. Девочка щербато улыбнулась — у нее не хватало переднего зуба.

Отчёт Коэна был безукоризненно полным.

— Меня жовут Ливана, — сказала она, сильно пришепетывая. — А тебя?

— Харита.

Генри Осборна назначили директором группы «Барон» в мае 1947 года, по всей видимости, с исключительной целью отслеживания движения средств по счетам «Лестера». Что ещё более важно, Авель Росновский обеспечил покупку акций у Сьюзен таким образом, чтобы нельзя было проследить их приобретение ни им самим, ни Осборном. Шестью процентами акций банка теперь владеет Росновский. Похоже, он готов заплатить ещё 750000 долларов за два процента Питера Парфита. Уильям слишком хорошо понимал, какие шаги сможет предпринять Росновский, когда получит в свои руки восемь процентов акций. Но ещё больше беспокоил Уильяма тот факт, что темпы роста «Лестера» отставали от темпов роста группы «Барон», которая уже сравнялась со своими основными конкурентами – группами «Хилтон» и «Шератон». Уильям уже стал задумываться о том, не проинформировать ли совет директоров о полученных новостях и не встретиться ли ему с Авелем Росновским лично. После нескольких бессонных ночей он спросил совета у жены.

— Открой мой подарок, — попросила Ливана, кивая на сверток.

Харита медленно развернула лоскуток. Из него выпал браслет — неровно обточенные нефритовые бусины, вразнобой надетые на цветную нитку.

– Да не делай ты ничего, – ответила Кэтрин, – пока совершенно точно не убедишься, что его намерения именно такие, как ты думаешь. Всё это дело может оказаться бурей в стакане воды.

— Спасибо, — буркнула Харита, крутя браслет в руке. Она смотрела на роскошные подарки, которые получили другие: сапожки и сандалии из мягкой кожи, серебряные кольца и браслеты, золотой кинжал с сапфиром в рукоятке для Аваллаха, луки и колчаны со стрелами для царевичей, амфора оливкового масла для Аннуби, лаковая, инкрустированная жемчугом шкатулка с тремя хрустальными флаконами бесценных духов для Брисеиды.

– С Генри Осборном в роли наёмника Росновского можно быть уверенным, что буря не останется в стакане и это дело не закончится совершенно без последствий. Я не могу сидеть и ждать, пока выяснится, какие планы он строит в отношении меня.

Она снова взглянула на свой подарок — дешевенький браслет из тех, что россыпью лежат у каждого уличного торговца. Однако дарительница не заметила ее разочарования.

– А вдруг он изменился, Уильям? Ведь с вашей последней встречи прошло почти двадцать лет.

— Я шама его шделала, — прошепелявила она. — Нарочно для тебя.

– Аль Капоне тоже мог бы измениться, если бы ему дали высидеть его полный срок. Мы никогда не будем знать точно, но и гадать на кофейной гуще я тоже не хочу.

Кэтрин больше ничего не сказала, но Уильям позволил ей убедить себя и не стал ничего предпринимать, а только продолжал пристально следить за ежеквартальными отчётами Коэна и надеяться, что интуиция жены не подведёт.

— Я с радостью его принимаю, — отвечала Харита. — Откуда ты знала, что я приеду?

— Матушка шказала. Ну же, надень. — Ливана подошла ближе и взяла браслет. Харита протянула руку, Ливана надела нитку ей на запястье. — Чуть великоват, — заметила она, — но ты выраштешь. Ты какая по шчету?

— По чему?

28

— По шчету. Иш царевен. Я пятая. У меня четыре шештры, но вше они штарше. И дешять братьев. Трое, правда, еще младенчики.

Харита улыбнулась: несмотря на разницу в возрасте, Ливана явно ей нравилась.

Группа «Барон» заработала большую прибыль во время взрывного подъёма американской экономики после войны. С двадцатых годов в стране не было условий для такого лёгкого и быстрого зарабатывания денег, и к началу пятидесятых люди стали верить, что такие денёчки продлятся долго.

— В таком случае я — первая, потому что других царевен нет.

Но Авеля интересовали не только финансовые достижения. По мере того как он становился старше, положение Польши в послевоенном мире беспокоило его всё сильнее. Он считал, что его успехи не давали ему права быть сторонним наблюдателем. Что сказал Павел Залесский, польский консул в Турции? «Возможно, ты ещё при жизни увидишь, как Польша поднимется вновь». Авель употреблял всё своё влияние, чтобы американский Конгресс занял более решительную позицию в отношении советского контроля над Восточной Европой. По мере того как к власти там одно за другим приходили марионеточные социалистические правительства, у Авеля появлялось ощущение, что его усилия напрасны. Он лоббировал политиков в Вашингтоне, выступал перед журналистами, давал обеды в Чикаго, Нью-Йорке и других центрах польских землячеств в Америке, и скоро «польское дело» стало синонимом прозвища «Чикагский Барон».

— Нет? — Ливана изумленно тряхнула головой. — Тебе, должно быть, очень шкучно.

— Порою да, — согласилась Харита.

Доктор Теодор Шимановский, бывший профессор Ягеллонского университета в Кракове, написал для журнала «Свобода» блестящую статью об Авеле под заголовком «Борьба за признание». Она-то и подсказала Авелю мысль войти в контакт с Шимановским и узнать, чем ещё он может помочь.

Пожилой профессор тепло принял Авеля.

— Хочешь пошмотреть мою комнату?

– Барон Росновский, – сказал он, – я долгое время восхищаюсь тем, как неустанно вы работаете на благо нашего дела! Похоже, вы никогда не теряете веры.

– А почему я должен её терять? Я всегда считал, что в Америке возможно всё.

— Ну… — неуверенно начала Харита, оглядываясь по сторонам. Народу было полно, однако, похоже, никто, кроме Ливаны, ею не интересовался.

– Но, я боюсь, что как раз те люди, на которых вы пытаетесь влиять, и позволили случиться польской трагедии. Они никогда не сделают ничего конкретного, чтобы освободить наш народ.

— Ладно, пошли.

– Не понимаю, что вы имеете в виду, профессор, – сказал Авель. – Почему они нам не помогут?

— Можешь пожить у меня, ешли хочешь, — говорила Ливана на ходу. — Мы попрошим, чтобы принешли кровать. Мешта хватит.

– Вы, конечно же, знаете, что американским солдатам был отдан специальный приказ замедлить темп своего наступления на восток, чтобы русские могли захватить как можно большую территорию в Центральной Европе. Паттон мог быть в Берлине задолго до русских, но Эйзенхауэр приказал ему приостановить наступление. А ведь самому Эйзенхауэру приказали как раз наши руководители в Вашингтоне – те самые, которых вы пытаетесь убедить вернуть в Европу оружие и войска.

Они вышли из зала в облицованный зеленым мрамором коридор. Ливана трещала без умолку и тянула Хариту за руку, как будто боялась потерять. Харита теребила браслет и внезапно подумала, что никто никогда не делал подарка ей — то есть специально для нее и ни для кого другого.

– Но они же не могли знать тогда, чем в итоге станет СССР! Русские были нашими союзниками. Я согласен, что мы были глупы и наивны в 1945 году, но не американцы же предали польский народ.



После того как гости отдохнули и подкрепились, Сейтенин послал к Аваллаху придворных — пригласить его со свитой на луг. Аваллах согласился, и их провели на лужайку со множеством шатров внутри внешней стены. Вся земля была уставлена шестами, между которыми развесили гирлянды фонарей и флажков. В центре луга стояли большие жаровни с углями, над ними медленно вращали на вертелах целых быков и вепрей, в то время как повара поливали мясо приправленным травами маслом из деревянных кадок.

Перед тем как ответить, Шимановский откинулся в кресле и устало закрыл глаза.

Посредине внутреннего круга палаток перед скошенной площадкой возвышался помост, а на нем — несколько десятков сидений. Как только повозки остановились на краю луга, несколько мальчиков и девочек в венках и цветных лентах выбежали навстречу. Среди них была и Ливана. Они одарили гостей цветами — Харита получила от новой подруги большой букет, — после чего отбежали и составили хоровод.

Ливана тянула Хариту за собой, та отказывалась.

– Жаль, что вы не были знакомы с моим братом, барон Росновский. Я только вчера получил сообщение, что он умер шесть месяцев назад в советском лагере, очень похожем на тот, в котором были вы.

— Беги с ними, — сказала царица, выталкивая Хариту и забирая у нее цветы. — Ты несколько дней просидела в повозке.

Авель подался вперёд, желая выразить соболезнования, но профессор движением руки остановил его.

Харита дала Ливане руку, и они присоединились к танцорам. Мальчик снял с головы корону из лент и надел на царевну; забили барабаны, флейты и лиры заиграли нежный напев, и начался танец.

– Нет-нет. Не надо ничего говорить. Вы же сами знаете, что такое лагерь. Соболезнования не нужны. Мы должны изменить мир, пока другие спят. – Шимановский помолчал. – Моего брата передали русским американцы.

Аваллах спешился, помог Брисеиде сойти с повозки и подвел ее к встречающей коранийской знати. Царя, царицу, Аннуби и других важных гостей пригласили в ближайшую беседку, где уже разливали по золотым ритонам подслащенное вино, с утра охлаждавшееся в роднике.

Авель изумлённо посмотрел на него.

Четверо царевичей, оставшиеся в седлах, не видели ничего для себя занятного, пока не появились сыновья Сейтенина с луками и мишенями. Царевичи соскочили с коней и присоединились к своим новым друзьям. Каждому не терпелось похвастаться своей меткостью.

– Американцы? Но как такое возможно? Если вашего брата в Польше захватили русские…

Когда золотисто-алый шар Бела склонился к западному краю горизонта, гости и хозяева заняли место на возвышении. Музыканты заиграли на дудочках и тамбуринах, а коранийцы в ярких нарядах представили сцены из далекой древности: Атлант сражается с демиургом Калипсом за только что созданную землю; Посейдон вбивает трезубец в склон священной горы, в то время как его жена, Гея, убивает Сета, дракона, приползшего пожрать их сына Антея; Девкалион и Пирра выходят из ковчега и воздвигают алтарь Белу.

– Мой брат никогда не попадал в плен в Польше. Он был освобождён из немецкого лагеря под Франкфуртом-на-Майне. Американцы продержали его месяц в лагере для перемещённых лиц, а потом передали русским.

Каждая следующая сценка казалась лучше предыдущей; Харита была готова смотреть всю ночь, если бы не начало смеркаться. С наступлением сумерек зажгли фонари, превратившие луг в зеленое бархатное море, озаренное мягким сиянием трехсот золотых лун. Гостей усадили, подали еду. Длинные столы гнулись под тяжестью дымящихся блюд — здесь были большие куски жареного мяса, рыба в виноградных листьях с ломтиками лимона, горы свежеиспеченных хлебов, корзины со сладкими фруктами с далекого юго-запада, тушеные овощи в булькающих котлах, сладости, тягучее вино.

– Этого не может быть! Почему они так поступили?

Аваллаху и его семье выделили почетные места, рядом с ними усадили коранийскую знать, и после долгой череды торжественных тостов начался пир. Харита сидела между Гуистаном и долговязым сыном коранийского первосвященника. Тот все время перегибался через нее, чтобы поговорить с Гуистаном о собачьих бегах, которые, похоже, составляли единственное развлечение коранийской молодежи.

– Русские требовали репатриации всех славян. Репатриантов они хотели либо уничтожить, либо поработить. До кого не добрался Гитлер, до тех добрался Сталин! А я могу доказать, что мой брат более месяца находился в американской зоне оккупации.

— У меня четыре пса, — говорил сын первосвященника (Харита тут же забыла его имя). — Завтра будут бега, я точно выиграю. Они очень резвые.

– Но его случай, – начал Авель, – мог быть исключением…

— Если они и вправду такие резвые, выстави их на царские бега в Посейдонисе. Туда допускают только самых быстрых.

— Они быстрые, — настаивал юноша, — самые быстрые в Девяти царствах. Когда-нибудь я выставлю их и в Посейдонисе.

– Исключений не было, зато было множество других случаев, – произнёс Шимановский бесстрастным голосом. – Сотни тысяч, возможно, даже миллион. Вряд ли мы когда-нибудь узнаем об этом. Не думаю, что американские власти вели тщательный учёт своей работы в рамках операции «Ключевой канал».

— Я предпочитаю скачки, — важно объявил Гуистан.

– Операция «Ключевой канал»? А почему никто об этом не говорит? Конечно же, если бы все узнали, что мы – американцы – отправляем освобождённых людей умирать в Россию, то пришли бы в ужас.

— У моего дяди есть скаковые лошади, — не хотел уступать собеседник. — Он получает венки и цепи на всех больших состязаниях.

– Нет ни каких-либо явных доказательств, ни документов об этой операции. Генерал Кларк, благослови его Бог, отказался выполнять приказ о репатриации, а некоторых военнопленных предупредили сочувствующие солдаты нашей армии, и им удалось бежать до того, как их начали передавать Красной армии. А мой брат был одним из тех, кому не повезло. В любом случае, теперь уже слишком поздно.

— Как его зовут? — с набитым ртом осведомился Гуистан.

– Но американский народ должен узнать об этом! Я создам комитет, напечатаю брошюры, выступлю с речами. Конгресс, безусловно, прислушается к нам, если я поведаю всю правду.

— Кайстер. Он очень знаменит.

– Барон Росновский, я полагаю, что эта задача велика даже для вас… Нет-нет, я не собираюсь вас недооценивать, друг мой. Но вы не понимаете умонастроений мировых лидеров. Америка отдала этих несчастных людей просто потому, что никому и в голову не приходило, что за этим последуют суды, лагеря и расстрелы. Но теперь, когда мы входим в пятидесятые, разве кто-нибудь признает свою хотя бы косвенную ответственность? Нет, никто и никогда этого не сделает. Даже через сто лет… Надеюсь, вам понятно, к какому выводу я вас подталкиваю? Вам надо напрямую заняться политикой.

— Никогда о таком не слышал, — сказал Гуистан.

– У меня уже была такая мысль, но я пока ещё ничего не решил…

Юноша засопел и отвернулся. Харите стало его жаль, Гуистан частенько дразнил и ее саму. Она локтем двинула брата в бок.

– У меня тоже есть кое-какие соображения по этому вопросу, Барон, так что давайте не терять контакта. – Старик медленно поднялся и обнял Авеля. – Делайте, что можете, ради нашей общей цели, но не удивляйтесь, если перед вами будут закрываться двери.



— Ой! — воскликнул тот. — За что?

Как только Авель вернулся в отель «Барон», тут же попросил соединить его с офисом сенатора Дугласа. Пол Дуглас был либеральным демократом и сенатором от Иллинойса, избранным при поддержке чикагского аппарата; в прошлом он всегда помогал Авелю, помня о том, что в его избирательном округе находится самое крупное польское землячество. С польскими избирателями обычно работал его помощник Адам Томашевич.

— Он просто хотел с тобой поговорить. Ты мог бы вести себя повежливее, — прошептала она.

– Привет, Адам! Это Авель Росновский. У меня есть очень неприятная информация, которую я хотел бы обсудить с сенатором. Нельзя ли как можно быстрее устроить мне встречу с ним?

— Я и вел себя вежливо! — сердито зашипел Гуистан. — Я что, рассмеялся ему в лицо?

– Боюсь, его нет в городе, мистер Росновский. Уверен, что он будет рад переговорить с вами, как только вернётся в четверг. Я попрошу его позвонить вам. А могу я сообщить ему, в чём дело?

Несмотря на выходку Гуистана, пиршество продолжалось. Ночь была заполнена едой, смехом и танцами. Харита ела, пока не почувствовала, что не силах проглотить больше ни куска, потом ушла танцевать с другими юношами и девушками. Они собрались под фонарями и ходили змейкой между шестами и беседками.

– Да. Вам как поляку будет интересно. У меня есть сведения из надёжных источников, что американские власти в Германии содействовали передаче перемещённых поляков на восток, на территории, оккупированные Советским Союзом, в результате чего многие польские граждане были отправлены в русские трудовые лагеря и сгинули там.

Танцоры пели, голоса звучали все громче, змейка двигалась все быстрее и быстрее, пока наконец кто-то не споткнулся и все не повалились друг на друга. Харита смеялась, лежа на земле, фонари и звезды кружились над ее головой.

– Я проинформирую сенатора по его возвращении, мистер Росновский, – после минутного молчания сказал Адам Томашевич. – Благодарю вас за звонок.

Она закрыла глаза и попробовала отдышаться. Смех вокруг стих. Она села. Остальные застыли, неподвижно глядя в темноту. Харита поднялась на ноги.

Но сенатор не позвонил Авелю в четверг. Не попытался он найти его и в пятницу, и в выходные. Утром в понедельник Авель снова позвонил в его офис. И опять ответил Адам Томашевич.

Что-то темное вырисовывалось чуть поодаль, там, куда не достигал свет фонарей. Оно шло на них. Смолкшие танцоры попятились. Тень приближалась, и вот уже фонари выхватили из мрака руки, ноги, голову и туловище мужчины.

– О да, мистер Росновский. Сенатор оставил для вас сообщение. Вы понимаете, он очень занят работой над срочными законопроектами, которые должны быть приняты до того, как Конгресс уйдёт на каникулы. Он попросил меня передать, что перезвонит вам, как только улучит свободную минуту.

Он не стал подходить ближе, а остался стоять на границе света и тьмы, глядя на танцоров. На уровне его плеча поблескивал холодный желтый отблеск, похожий на горящий кошачий глаз.

– Вы проинформировали его о том, что я вам сообщил?

Харита похолодела. Она узнала его. Он стоял, не двигаясь, но она чувствовала на себе его невидящий взгляд. Затем он развернулся и ушел так же тихо, как пришел.

– Да, конечно. Он попросил меня заверить вас, что дошедшие до вас слухи являются всего лишь антиамериканской пропагандой. Его лично проинформировал один ответственный сотрудник Комитета начальников штабов, что у американских войск никогда не было приказа передавать Сталину кого-либо из перемещённых лиц.

Кто-то из старших мальчиков хихикнул и закричал вслед уходящему обидные слова, но тот уже исчез в темноте. Змейка быстро выстроилась вновь, но у Хариты пропало всякое желание танцевать. Она вернулась за стол и просидела там до конца праздника, как Ливана ни уговаривала ее пойти повеселиться.

Голос Томашевича звучал так, как будто он читал заранее заготовленное заявление, и у Авеля возникло чувство, что он наткнулся на первую закрытую дверь: сенатор Дуглас раньше никогда не избегал встреч с ним.

Авель положил трубку и набрал номер другого сенатора, который сам был знаменитым ньюсмейкером, приближался к вершине славы и не боялся давать самые нелицеприятные оценки кому угодно.

В офисе сенатора Маккарти ответили немедленно и осведомились, кто его спрашивает.

Луна взошла и теперь качалась на благоуханном ночном ветерке, изливая на землю серебряный свет. Гости насытились едой и весельем и стали собираться во дворец.

– Я попытаюсь найти сенатора, – произнёс молодой женский голос, когда Авель назвал своё имя и причину, по которой он хотел бы переговорить с Маккарти.

Хариту, засыпавшую на ходу, усадили в царскую повозку, она сразу забилась в уголок и закрыла глаза.

– Мистер Роузневский? – были первые слова сенатора.

— Смотри!

Голос раздавался в самом ухе; Харита зашевелилась.

— Вон… еще, — произнес другой голос.

Авель на секунду задумался: нарочно Маккарти коверкает его имя или в том виновата плохая связь?

Харита открыла глаза и подняла голову. Все вокруг смотрели в небо, и Харита тоже устремила взор вверх. Небеса сияли бессчетными звездами; казалось, небесный огонь горит в твердыне богов и просвечивает через мириады выбоин в чаше неба.

– И о каких же проблемах чрезвычайной важности вы хотели говорить только со мной и ни с кем другим? – спросил сенатор.

И вот глаза ее, привыкшие к темноте, различили звезду, которая пронеслась по небу и упала в море за дворцом. В следующий миг упала другая, затем третья. Харита взглянула на мать и хотела было открыть рот, когда лицо Брисеиды озарилось светом и все разом вскрикнули.

Харита обернулась. Небосвод пылал. Сотни звезд летели к земле, словно небесное пламя сошло ее спалить. Они сыпались и сыпались, рассекая ночь, как горящие ветки, брошенные в темный океан.

Авель заколебался.

— Неужели это никогда не кончится? — воскликнула Харита. Глаза ее горели светом падучих звезд. — Глянь, мама! Должны быть, они упадут все. Это знамение.

– Ваши секреты останутся при мне, – услышал он голос Маккарти, уловившего его сомнения.

— Знамение, — прошептала Брисеида. — Да, великое знамение.

– Хорошо, – Авель сделал секундную паузу, чтобы собраться с мыслями. – Вы, сенатор, зарекомендовали себя непосредственным представителем всех тех, кто хотел бы видеть Восточную Европу свободной от ига коммунизма.

Звездопад кончился так же внезапно, как и начался. Неестественная тишина повисла над землей — как будто вся вселенная ждала, что будет дальше. Однако ничего не произошло. Онемевшие зрители переглядывались, словно спрашивая: «Ты тоже видел? Мне не почудилось?».

– Да, это так. И мне приятно, что вы оценили это, мистер Роузневский.

На сей раз Авель был уверен, что Маккарти намеренно искажал его фамилию, но воздержался от комментариев.

– Что же касается Восточной Европы, – продолжал сенатор, – то вам нужно понять, что никаких реальных шагов по освобождению вашей порабощённой страны не будет до тех пор, пока мы не избавимся от предателей, засевших в нашем правительстве.

– Именно об этом я и хотел с вами поговорить, сенатор. Вы добились блестящих успехов в разоблачении изменников в нашем собственном правительстве. Но до сегодняшнего дня одно из величайших преступлений коммунистов остаётся скрытым от публики.

Постепенно вернулись ночные звуки, и участники торжества тронулись к дворцу. Однако царица еще долго смотрела в ночное небо, прежде чем сесть с остальными. Харита дрожала и терла ладонью о ладонь, чувствуя, как озноб пробирает до костей.

– О каком величайшем преступлении вы говорите, мистер Роузневский?! Я столько их раскрыл с тех пор, как оказался в Вашингтоне!

Повозки проехали по залитому луной лугу к дворцу Сейтенина. Гости медленной вереницей вступили в зал, многие оживленно, хотя и вполголоса обсуждали увиденное. Брисеида обернулась и заметила одиноко стоящего Аннуби. Он смотрел в небо.

– Я имею в виду насильственную репатриацию американскими властями сотен тысяч перемещённых поляков по окончании войны. Их отправили в Польшу, а затем – в СССР, где они были лишены свободы, а многие – убиты.

Авель ждал ответа, но его не было. Ему показалось, что он услышал щелчок, и он подумал: а не подслушивает ли кто их разговор?

– А теперь послушайте меня, простодушный мистер Роузневский! Вы звоните мне, чтобы сказать, что американцы – доблестные солдаты Соединённых Штатов – отправили тысячи поляков в Россию и никто не слышал об этом ни слова? И вы хотите, чтобы я в это поверил? Даже поляку не надо быть таким глупым! Интересно, кто поверит такой бездоказательной лжи? Вы хотите также, чтобы я поверил в то, что американские солдаты нарушили присягу? Вы этого хотите? Скажите мне, Роузневский, скажите, что случилось с вашим народом? Неужели вы настолько глупы, что не можете распознать коммунистическую пропаганду даже тогда, когда она наотмашь бьёт вас по лицу? Вам нужно отнимать время у перегруженного делами сенатора Соединённых Штатов только потому, что до вас дошли слухи, состряпанные ублюдками из кремлёвской «Правды» специально для того, чтобы вызвать волнения в иммигрантских кругах Америки?

— Скоро вернусь, — сказала она спутникам и подошла к нему. — Что ты видел, Аннуби? — спросила она.

Авель не произнёс ни слова, оглушённый этим всплеском. Сенатор не дошёл ещё и до середины своей тирады, а Авель уже понял, что любые контраргументы будут бесполезны.

Прорицатель отвел взор от неба, и она заметила печаль в его глазах.

– Я уверен, что вы правы, сенатор, извините за отнятое у вас время, – сказал Авель по окончании напыщенной речи. – Об этом я не подумал…

— Я видел, как звезды падали с неба в безлунную ночь. Я видел, как огонь бороздил океанские волны.

– Что доказывает, какими хитрыми могут быть эти коммунистические сволочи, – произнёс Маккарти уже более спокойно. – Вы не должны спускать с них глаз. Я надеюсь, теперь вы будете начеку.

— Не говори со мной жреческими загадками, — мягко попросила Брисеида. — Ответь мне прямо, что ты видел?

– Да, конечно, сенатор. Благодарю вас за то, что поговорили со мной лично. До свидания, сенатор.

— Царица моя, — отвечал Аннуби. — Я не жрец, а то увидел бы более ясно. А так я увидел лишь то, что мне было дано.

– До свидания, Роузневский.

— Аннуби, — упрашивала царица, — уж я-то тебя знаю. Скажи мне, что ты видел?

Авель услышал, как трубка легла на рычаг, и этот звук показался ему звуком закрываемой двери.

Он снова взглянул в небо.

— Я видел, как свет жизни погас в пучине.

Царица на миг задумалась, потом спросила:

29

— Чьей жизни?

Кэтрин постоянно вышучивала седеющие и редеющие волосы Уильяма, и он понял, что стареет. Ричард стал приводить в дом симпатичных девушек. Уильям почти всегда одобрял выбор сыном молодых леди, как он сам их называл, – возможно, потому, что все они довольно сильно походили на Кэтрин, которая, как ему казалось, с годами стала ещё красивее. Дочери Виргиния и Люси, которые тоже превращались в молодых леди, доставляли ему огромное счастье, поскольку росли похожими на свою мать.

— Чьей? — Он смотрел в звездную ночь. — Не знаю.

— Но…

Виргиния стала художником, и все стены кухни и детских спален были увешаны «творениями гения», как их в шутку называл Ричард. Ричард стал брать уроки игры на виолончели. Люси обожала их обоих и без раздумий считала Виргинию новым Пикассо, а Ричарда – новым Касальсом. А всей семье стало ясно, какой красавицей вырастет Люси, которая уже сейчас – в одиннадцать лет – получала любовные письма от мальчиков, интересовавшихся раньше только бейсболом.

— Ты спросила, что я увидел, — резко сказал Аннуби, — и я ответил. Больше я сказать не могу. — Он круто повернулся и пошел прочь.

В 1951 году Ричард поступил в Гарвард, хотя и не выиграл математическую стипендию. Уильям втайне гордился успехами Ричарда, но ворчал, что знает немногих банкиров, которые одинаково хорошо играли бы в бейсбол и на виолончели.

Брисеида проводила его глазами и вернулась к своим спутникам.

Банковское дело активно развивалось, Уильяму приходилось много работать, и на какое-то время угроза Авеля Росновского и проблемы, с ним связанные, отошли на задний план.

Аннуби в одиночестве вышел на террасу холма. Он ничего не видел, не слышал, не чувствовал. Ноги его шагали по сумеречным тропам будущего, которое на мгновение приоткрылось ему в мерцании звездопада.

Ежеквартальные отчёты Тэда Коэна показывали, что Росновский не собирается отклоняться от твёрдо выбранного курса. Окольными путями он уведомил каждого акционера – кроме Уильяма, – что имеет интерес к акциям «Лестера». Уильям задумался: не ведёт ли такой курс к прямой конфронтации между ним и этим поляком? Он чувствовал, что приближается время, когда ему придётся информировать совет директоров о действиях Росновского и, может быть, даже предложить совету свою отставку. Однако такой шаг означал бы полную победу Авеля Росновского, и это было одной из причин, почему Уильям всерьёз его не рассматривал. Он решил: если ему придётся сражаться не на жизнь, а на смерть, то так тому и быть, и если одному из них суждено проиграть, то он сделает всё, чтобы это не был Уильям Каин.

Но проблема того, как поступить с инвестиционной программой Авеля Росновского, в конце концов вышла из-под контроля Уильяма.