— Джек, ты куда?
Он напомнил себе, что Джек Уиллис и эта женщина дружили. И вместе были в Мэрилендском банке. («И там она меня застрелила».)
— Хозяин дома, кажется, нашел нашу беглянку. Он опознал ее по фотографии и позвонил.
— По «горячей линии»?
— Да. Вот адрес.
— Джек, можно я тебя спрошу?
— Да?
— Это по делу об убийстве Филипса. Отпечаток пальца, который нашел агент Малдер на телевизоре. Он исчез.
Джек приостановился:
— Ну и что?
— А то, что ты оставался в комнате, где лежал пакет с уликами. И там был только ты один, — Скалли испытующе глядела на друга.
Теперь, когда она все это выговорила и отступать было поздно, она почти успокоилась. Малдер должен ошибаться.
— Ты на что-то намекаешь или мне это показалось, Скалли? Я не знаю ничего ни про какие пропавшие отпечатки. Через считанные минуты я закрою самое громкое дело в моей карьере. Ты едешь со мной или нет?
Многоквартирный дом на северо-западе города Сильвер-Спринг, штат Мэриленд
26 декабря 1994, понедельник
15:20
— Напомни мне, пожалуйста, номер квартиры, — попросил он.
— Двести вторая, — терпеливо повторила Скалли. Джек задавал этот вопрос уже в четвертый раз.
— Ах да.
Лифта в доме не было, но подниматься высоко не пришлось. Двести вторая было на втором этаже. За светло-желтой дверью с крупно выведенным от руки номером слышался смех.
— Как зовут этого типа? — прошептал Уиллис.
— Молтович.
Джек хлопнул себя по карманам, повертел головой в поисках звонка, ничего не нашел и постучал костяшками пальцев.
— Да! Да, уже иду, — закричали из-за двери.
Противный смех этого типа оказался даже приятней, чем он сам — уродливый неопрятный толстяк в яркой гавайской рубахе, наброшенной на черную футболку.
— Мистер Молтович? Я из ФБР. Агент Джек Уиллис. Мы с вами разговаривали по телефону.
— Да, я помню, — буркнул толстяк.
— Вы действительно видели эту леди? — фотография Лулы была у Джека с собой.
— Да. Двести седьмая квартира. Два дня назад.
— А с тех пор?
Толстяк хрюкнул. Уиллис с трудом сдержал желание раскровянить это жирное рыло. Рукояткой по зубам…
— Где это? — уточнила Скалли.
— На этом же этаже. Налево по коридору и за угол.
— Спасибо. Мистер Молтович, вернитесь, пожалуйста, в квартиру и не подходите к окнам. Спасибо за помощь.
Без лишнего слова толстяк захлопнул дверь.
Оба агента зашагали по гулкому коридору.
— Где же наше подкрепление? — досадливо поморщилась Дана. — Ты же сказал, что вызвал их.
Уиллис широко развел руками:
— Конечно! Они должны были приехать десять минут назад.
— Может, они по пожарной лестнице лезут?
сыновья.
Пожарная или не пожарная… Но как раз у выхода на черную лестницу возилась молодая женщина в ярко-красном свитере и джинсах. Большой таз с выстиранным бельем мешал ей открыть двери. Женщина извернулась, локтем нажала на ручку, толкнула дверь бедром, та распахнулась, женщина подняла голову…
Уиллис радостно засмеялся:
Преображенцы улыбаются.
— Смотри! Это она!
Богомазов. Позвольте же поглядеть, Сергей Васильевич. Салтыков. Назад! Салтыкова. Серж, ну что это, право... Салтыков. Книги не для того печатаются, чтобы их руками трогать. (Ставит
Женщина отшвырнула таз с бельем и бросилась наутек.
книгу на камин. Салтыковой.) Ежели ты только ее тронешь... Салтыкова. И не подумаю, и не надобно мне. Салтыков. Филат, водки! Прошу вас.
Оба агента ссыпались по узкому колодцу лестницы в подвал, чудом не навернувшись на выщербленных ступеньках, и оказались в подвале.
Закусывают.
— Где она? — отчаянно выкрикнул Уиллис, завертевшись на месте. — Куда она делась?
Салтыкова. Прошу вас к столу.
— Я иду в эту сторону.
Усаживаются. Филат подает.
Холодный голос Скалли подействовал на него, как ледяной душ. Все правильно, ничего страшного не случилось. Лула где-то здесь. Ее нужно просто найти.
Салтыков (глядя на руку Кукольника). А, вас можно поздравить? Кукольник. Да-с, государь император пожаловал. Долгоруков. Рука всевышнего вас наградила, господин Кукольник. Салтыков. Неважный перстенек. Кукольник. Сергей Васильевич! Салтыков. По поводу сего перстня вспоминается мне следующее... Филат! Что
Кроме подразделения федеральных сил, этому дому не помешал бы срочный визит ремонтной бригады и пожарной инспекции. Здешняя котельная разрослась, как чертополох, заполонив протекающими трубами все помещение. Скалли двигалась не опуская оружия, медленно, прислушиваясь к любому изменению в разнокалиберном шуме, наполнявшем подвал.
там на камине? Филат. Книга-с. Салтыков. Не ходи возле нее. Филат. Слушаю. Салтыков. Да, вспоминается мне... В бытность мою молодым человеком император
А вот в этом закутке и вовсе кто-то живет: составил из деревянных ящиков шкаф и стол; отмытая одноразовая посуда составлена стопочкой, на трубах висит белье, даже дверь навешена в простенке…
Павел пожаловал мне звезду, усеянную алмазами необыкновенной величины.
Преображенцы косятся на Салтыкова.
Скалли инстинктивно увернулась, едва ей почудилось приближающееся шевеление воздуха. Тяжелый кусок дерева просвистел совсем близко от ее головы. Преступница разочарованно завопила, а Скалли футбольным приемом врезалась ей плечом в солнечное сплетение и, не останавливаясь, проволокла до ближайшего препятствия, не позволяя выпрямиться и обрести равновесие. И хорошо, что подвернулась ей старая кровать, бог весть как заблудившаяся в этом подвале, а не груда ящиков, потому что выбирать Дане не приходилось. Она с размаху грохнула свою пленницу о первую же относительно плоскую поверхность и, не давая опомниться, вцепилась в волосы, выломала руку и рывком перевернула изворачивающееся тело, надежно припечатав его к матрасу.
А такой перстень я и сам могу себе купить за двести рублей или за
— Не двигаться! Лицом вниз!
полтораста. Салтыкова. Серж, ну что ты говоришь?
Скалли выкрикивала команды чисто автоматически, не рассчитывая на повиновение. И так же автоматически — как на тренировке — методично скручивала визжащую кошку в красном свитере. Эти люди подчиняются не приказам, а болевым приемам. А кричать — кричать положено по уставу:
Бенедиктов подавлен.
— Вниз лицом! Сейчас же!
И все ты наврал, и никакой звезды у тебя нет. Салтыков. Ты ее не знаешь. Я ее прячу от всех вот уж тридцать семь лет с
Тяжело дыша, Дана защелкнула на запястьях пленницы наручники. Та всхлипнула и перестала дергаться.
табакерками вместе. Салтыкова. Ты бредишь. Салтыков. Не слушайте ее, господа. Женщины ничего не понимают в наградах,
Скалли оглянулась. За спиной у нее стоял Уиллис, только что подбежавший на шум. В левой руке он держал пистолет.
которые раздают российские императоры. Только что видел... проезжал по
— Ну вот, теперь она в твоем полном распоряжении, Джек, — выдохнула Скалли.
Невскому... Le grand bourgeois [Первый буржуа (фр.)], в саночках, кучер
Тот как-то лихорадочно усмехнулся:
Антип. Богомазов. Вы хотите сказать, что видели государя императора, Сергей
Васильевич? Салтыков. Да, его. Богомазов. У императора кучер Петр. Салтыков. Нет, Антип кучер у императора. Долгоруков. Ежели не ошибаюсь, Сергей Васильевич, случай со звездой был
— Да. Прямо как собака на поводке.
тогда же, что и с лошадью? Салтыков. Нет, князь, вы ошибаетесь. Сие происшествие случилось позже, уже в
царствование императора Александра. (Бенедиктову.) Итак, изволите
Он наклонился и взял с постели «вальтер» Скалли.
заниматься поэзией? Бенедиктов. Да-с. Салтыков. Опасное занятие. Вот вашего собрата по перу Пушкина недавно в
Дана, похолодев, смотрела, как Джек кладет ее пистолет себе в карман. Спустя секунду на кровать тяжела шлепнулась пара стальных браслетов.
Третьем отделении собственной его величества канцелярии отодрали. Салтыкова. С тобой за столом сидеть нет никакой возможности! Ну какие ты
неприятности рассказываешь? Салтыков. Кушайте, пожалуйста, господа. (Салтыковой.) Ты напрасно так
— Я уже сковала ее, — осторожно произнесла Скалли.
спокойно относишься к этому, тебя тоже могут отодрать. Салтыкова. Перестань, умоляю тебя. Долгоруков. Между прочим, это, говорят, верно. Я тоже слышал. Только это
— Это для тебя, Скалли. Надевай, — он оскалил зубы. — Давай-давай, надевай! Быстро! — вдруг заорал он, прицеливаясь. — А то вышибу мозги прямо здесь.
было давным-давно. Салтыков. Нет, я только что слышал. Проезжаю мимо Цепного мосту, слышу,
— Джек… — начала она.
человек орет. Спрашиваю, что такое? А это, говорят, барин, Пушкина
— Надевай наручники, — холодно повторил Уиллис.
дерут. Богомазов. Помилуйте, Сергей Васильевич, это петербургские басни. Салтыков. Какие же басни? Меня самого чуть-чуть не отодрали однажды.
Дана почувствовала, как сдавило горло. Она потянулась за браслетами, села и по очереди защелкнула их у себя на запястьях.
Император Александр хотел мою лошадь купить и хорошую цену давал,
Пленница в красном свитере, извернувшись, ухитрилась сесть. Что происходит, она явно не понимала, вид у нее был затравленный.
десять тысяч рублей. А я, чтобы не продавать, из пистолета ее
Уиллис присел на корточки рядом с Филипс.
застрелил. К уху приложил пистолет и выстрелил. (Бенедиктову.) Ваши
— Ну давай, малышка, приходи в себя, — он лизнул палец, провел по ее щеке. — Сука, — всхлипнул Джек внезапно севшим голосом, — у тебя вся морда грязная.
стихотворения у меня есть в библиотеке. Шкаф \"зет\". Сочинили что-нибудь
новое? Кукольник. Как же, Сергей Васильевич! (Бенедиктову.) Прочитай \"Напоминание\".
— Убери от меня свои поганые лапы! — съежилась та.
Преображенцы, вы любите поэзию, просите его!
— Малышка ты не представляешь, где я был, — хриплым шепотом говорил плачущий мужчина, — ты не поверишь…
Преображенцы улыбаются.
На несколько секунд в голове у Скалли образовалась звенящая пустота. Потом появились отдельные слова, сложившиеся во вполне отчетливую мысль: «Какие, к черту, невротические симптомы… У него острый психоз. Он действительно вообразил, что он — Дюпре…»
Салтыкова. Ах, да, да, мы все просим. Право, это так приятно после мрачных
рассказов о том, как кого-то отодрали. Бенедиктов. Право, я... я плохо помню наизусть... Салтыков. Филат, перестань греметь блюдом.
Северная окраина Балтимора, штат Мэриленд
Бенедиктов.
26 декабря 1994, понедельник
Нина, помнишь ли мгновенье,
Вечер
Как певец усердный твой,
Весь исполненный волненья,
К дому, служившему «влюбленным» убежищем, они добрались уже в сумерках. Уиллис бросил угнанную машину, не доезжая до места примерно два квартала, и оставил ключи в замке зажигания. Он был уверен, что не пройдет и часа, как бесхозный «форд» приберет к рукам местная шпана.
Очарованный тобой...
Женщины, не сопротивляясь, пошли пешком. Не тот это был район, где приходят на помощи сопротивляющимся женщинам.
В шумной зале...
В доме Джек приковал Скалли к батарее парового отопления, завесил окно тряпьем и ненадолго забыл о существовании заложницы. У него были куда более сложные проблемы: Лула по-прежнему не желала ему верить.
Ах, право, я забыл... как... как...
Как вносил я в вихрь круженья
— Ты говоришь, это сумасшествие! Ты думаешь, я сам не знаю, что это сумасшествие? — орал он, бегая за ней по всему дому, а она зло отмахивалась, растирая запястья, сбитые наручниками. — Это не мое лицо! Это не мои руки! Н внутри-то — именно я! И я знаю тебя, — он перешел на шепот.
Пред завистливой толпой
Стан твой, полный обольщенья,
Страстный шепот. Он едва доносился до соседней комнаты, отведенной для пленницы. Скалли не разбирала слов, но ей вполне хватило интонации — таких, казалось, забытых и таких знакомых… Спокойно, Старбак. Она съежилась на полу и уткнулась лбом в батарею. Слава богу, в этом полузаброшенном доме топили спустя рукава.
На ладони огневой,
И рука моя лениво
— Я знаю про тебя все. Спроси меня. Спроси меня о чем угодно!
Отделялась от огней
Теперь он снова кричал, и это было к лучшему. Слова, которые он произносил, причиняли Дане боль, но лучше слышать, чем угадывать.
Бесконечно прихотливой,
— Твой день рождения — седьмое апреля. Любимый цвет — красный.
Дивной талии твоей;
Лула яростно сверкнула глазами и сорвала с себя красный свитер. Швырнула в угол. Не выбирая, схватила первую попавшуюся — не красную — тряпку, черное платье, и натянула через голову.
И когда ты утомлялась
— Ну давай, спроси меня еще что-нибудь, ну спроси!
И садилась отдохнуть,
«Это истерика, — размеренно повторяла про себя Скалли. — Он перевозбужден. И даже когда перевозбуждение пройдет, он все равно будет думать, что он — Дюпре. Если мне не удастся его переубедить. А как?»
Океаном мне являлась
Негой зыблемая грудь,
Лула Филипс не могла поверить в бредни, которые плел спятивший коп, но одно она поняла: ей ничто не грозит. Кроме того, у них в заложниках — агент ФБР. С женщиной можно разобраться потом. Сначала — с мужчиной. Если этому психу так уж хочется, она найдет о чем спросить. Есть вещи, о которых знал только Дюпре и которые никак не могли попасть в полицейское досье.
И на этом океане,
В пене млечной белизны,
— Что мы сделали после того, как поженились?
Через дымку, как в тумане,
Он смущенно засмеялся:
Рисовались две волны...
— Сразу же после того?
Преображенцы, перемигнувшись, выпивают.
— Нет. После этого, — холодно отрезала она.
Ты внимала мне приветно,
Смех утих. Глаза мужчины лихорадочно заблестели. Голос стал тихим и вкрадчивым, дрожащим от волнения.
А шалун главы твоей
Скалли у своей батареи зажмурилась и приоткрыла рот, стараясь различить слова, слившиеся в неясное бормотание.
Русый локон незаметно
По щеке скользил моей.
— Мы пошли на пляж. Была уже ночь. Никого. Мы вошли в полосу прибоя, прямо в одежде, но босиком. Вода такая теплая и ласковая, помнишь? Я вытащил свой охотничий нож и разрезал себе ладонь. А потом я разрезал ладонь тебе. — Он схватил ошеломленную женщину за руки и прижал неженски сильные пальцы к своей груди. — Наша кровь смешалась и полилась в воду. И мы вместе накапали нашей крови в воду. Кровь срывалась с нашей кожи большими алыми шариками и разбивалась о волны. Тебе было больно, но ты ничего не говорила, моя маленькая.
Нина, помнишь те мгновенья
Или времени поток
Мужчина присел на диван, заставив женщину пристроиться напротив, на углу низкого столика.
В море хладного забвенья
Лула почти поверила в невозможное. И все-таки — безумный свадебный обряд, изобретенный и исполненный сумасшедшим влюбленным Дюпре, можно было подсмотреть.
Все заветное увлек?
— А что ты сказал мне потом? — тихо спросила она.
Кукольник. Браво! Браво! Каков! Преображенцы, аплодируйте!
Аплодируют.
— Я сказал: «Это чтобы о нашем с тобой союзе узнали все океаны на свете».
Он всхлипнул и припал губами к ее ладони, на которой все еще виднелся длинный светлый шрам.
Салтыкова. Блистательное произведение! Богомазов. Прелестная пиэса! Салтыков. А может, вас и не отдерут. Филат (Салтыковой). К вам графиня Александра Кирилловна Воронцова. Салтыкова. Проси в гостиную. Простите, господа, я покину вас. Ежели угодно
— А потом я торжественно поклялся тебе, — он привстал, вытащил из кармана обручальное кольцо и поднес к ее глазам, — никогда, до самой смерти, не снимать это кольцо. До самой смерти! — Он на секунду вложил кольцо в дрожащую женскую руку, затем надел на безымянный палец своего нового тела. — Так вот, я свое обещание сдержал.
курить, прошу. (Скрывается в гостиной.)
Она зажмурилась, затрясла головой, вырвалась, вскочила и отошла в сторону. Слова не шли на язык. Мгновенное прикосновение кусочка металла ожгло ладонь. Женщине хотелось подуть на руку, но она сдержалась. Это невозможно! Мертвые не возвращаются!
В конце концов ей удалось выговорить:
Салтыков с гостями переходит в библиотеку. Филат подает
— Как-то все слишком невероятно. Я все еще не могу поверить, что это на самом деле ты.
Человек с внешностью Джека Уиллиса нервно рассмеялся. Он смог это сделать, он убедил ее! Он так боялся, что потерпит поражение… Мысль, что Лула, не поверив окончательно в его рассказ, уступила бы ему как чужаку, была нестерпима.
шампанское и трубки.
— Ты не волнуйся, малышка, — хрипло зашептал он, позволив себе наконец обнять ее, — в темноте особой разницы не будет.
Кукольник. Здоровье первого поэта отечества! Богомазов. Фора! Фора! Салтыков. Первый поэт? Кукольник. Голову ставлю, Сергей Васильевич! Салтыков. Агафон! Агафон появляется. Агафон! Из второй комнаты, шкаф \"зет\", полка тринадцатая, переставь
Лица женщины искривилось — словно она едва сдерживала злые слезы — когда курчавый черноволосый мужчина прижался жадным ртом к ее коже.
господина Бенедиктова в этот шкаф, а господина Пушкина переставь в тот
шкаф. (Бенедиктову.) Первые у меня в этом шкафу. (Агафону.) Не вздумай
уронить на пол. Агафон. Слушаю, Сергей Васильевич. (Уходит.)
Многоквартирный дом на северо-западе города Сильвер-Спринг, штат Мэриленд
Бенедиктов подавлен.
27 декабря 1994, вторник
Долгоруков. Я совершенно разделяю ваше мнение, господин Кукольник, но мне,
08:40
представьте, приходилось слышать утверждение, что первым является
Пушкин. Кукольник. Светские химеры!
Агафон появляется с томиком, влезает на стремянку у
шкафа.
Малдер забил тревогу накануне вечером. Когда выяснилось, что агенты Уиллис и Скалли уехали вместе, на Фокса сначала напал столбняк. Длился он всего несколько секунд, после чего Призрак бросился к начальству. Дело об исчезновении двух агентов ФБР получило высший приоритет, к Малдеру прикомандировали все региональное отделение штата Мэриленд и пообещали любую необходимую помощь, только… куда приложить все эти силы — было пока непонятно. Свое утверждение о том, что Скалли — именно Скалли, а не Уиллиса — похитили, Малдер мог обосновать только своим честным словом. А извлечь из его честного слова практическую пользу было пока сложно. Единственной ниточкой было адрес, сообщенный информатором по «горячей линии». Малдер и Браскин перетряхнули дом в Сильвер-Спринге от чердака до фундамента. Жители дома ничего не знали или не желали разговаривать, а единственным добровольным собеседником агентов стал управляющий зданием, тот самый тип, который и сообщил в ФБР о Луле Филипс по «горячей линии». Интересовало его только одно: «Когда я получу награду?» Каждый раз, когда толстый живот, обтянутый черной футболкой, появлялся в поле зрения агентов, Браскин на автопилоте произносил дежурную фразу: «Мы вам очень благодарны за сотрудничество, сэр, мы с вами свяжемся». После чего на месте живота оказывались жирные ягодицы, обтянутые шортами и прикрытые гавайской рубахой, и, колыхаясь, неторопливо уплывали прочь.
Салтыков. Вы говорите, Пушкин первый? Агафон, задержись там.
Агафон остается на стремянке.
Малдер на толстяка не реагировал, а на вопросы коллеги отвечал невпопад. Он чуял: Скалли в доме нет, ее нет даже в этом городе. И где ее искать… Разве что перелопатить рабочие материалы Уиллиса и за ближайшие день-два найти то, чего Джек не смог разыскать за полтора года, — логово «влюбленных»?
Кукольник. Он давно уже ничего не пишет. Долгоруков. Прошу прощенья, как же так не пишет? Вот недавно мне дали
Уже на выходе из дома Призрак вслушался в недоуменный монолог Дэниела Браскина.
списочек с его последнего стихотворения. К сожалению, неполное.
— Ничего не понимаю! Рабочий день закончился двенадцать часов назад — и от них ни слуху ни духу. Почему их машина так и осталась стоять у подъезда? Почему Уиллис так и не вызвал подмогу?
Богомазов, Бенедиктов, Кукольник рассматривают листок.
Преображенцы выпивают.
— Потому что это не Уиллис, — ответил Малдер. — Это совершенно другой человек.
Кукольник. Боже мой, боже мой, и это пишет русский! Преображенцы, не
подходите к этому листку! Богомазов. Ай-яй-яй... (Долгорукову.) Дозвольте мне списать. Люблю, грешник,
— Что ты несешь! Ты же слышал запись телефонного разговора. Это был голос Уиллиса.
тайную литературу. Долгоруков. Пожалуйста. Богомазов (усаживаясь к столу). Только, князь, никому, тссс... (Пишет.) Кукольник. Ежели сия поэзия пользуется признанием современников, то,
— Ну и что? — сухо обронил Фокс и пошел прочь.
послушайся, Владимир, не пиши на русском языке! Тебя не поймут! Уйди в
Его манеры могли вывести из себя даже святого, а Дэниел Браскин святым не был.
тот мир, где до сих пор звучат терцины божественного Аллигиери, протяни
— Только что управляющий опознал его и Скалли! — заорал он вслед Малдеру. — В твоем присутствии!
руку великому Франческо! Его канцоны вдохновят тебя! Пиши
— Я сказал: забудь о Уиллисе, Браскин, — крикнул тот через плечо. — Это не но.
по-итальянски, Владимир! Салтыков. Агафон! В итальянском шкафу у нас есть место? Агафон. Есть, Сергей Васильевич. Салтыкова (выходя из гостиной). Все спорите, господа? (Скрывается, пройдя
Малдер дошел до брошенной машины и уперся кулаком в крышу. Было очень больно. Он непроизвольно сжимал челюсти до скрипа зубов. Кто же мог предвидеть, что, выскочив в коридор на минутку, Скалли помчится неизвестно куда с вооруженным полусумасшедшим убийцей, да еще навстречу напарнику этого же убийцы!
столовую.) Богомазов. Браво, браво, Нестор Васильевич! Бенедиктов. Из чего ты так кипятишься, Нестор? Кукольник. Потому что душа моя не принимает несправедливости! У Пушкина было
Из подъезда вынырнул Браскин:
дарование, это бесспорно. Неглубокое, поверхностное, но было дарование.
— Это одна из твоих теорий по «Секретным материалам» так, что ли? — усмехаясь, поинтересовался он у коллеги.
Но он растратил, разменял его! Он угасил свой малый светильник... он
Малдер обернулся. Он не собирался спорить, но агент Браскин должен был помочь ему найти Скалли.
стал бесплоден, как смоковница... И ничего не сочинит, кроме сих
позорных строк! Единственное, что он сохранил, это самонадеянность. И
— Неважно, откуда взялась эта теория. И что именно я думаю — тоже не имеет значения. Но ведь мы оба ищем одного и того же человека, правда?
Зуммер сотового телефона Малдера избавил Браскина от необходимости отвечать.
какой надменный тон, какая резкость в суждениях! Мне жаль его. Богомазов. Браво, браво, трибун! Кукольник. Я пью здоровье первого поэта отечества Бенедиктова! Воронцова (на пороге библиотеки). Все, что вы говорили, неправда.
— Малдер слушает.
Пауза.
— Это ведь специальный агент ФБР Фокс Малдер? А это внутренняя телефонная станция ФБР, — голос в трубке звучал издевательски. — Угадай, кто тебе звонит.
Ах, как жаль, что лишь немногим дано понимать превосходство перед собою
— Уиллис? — ахнул Призрак.
необыкновенных людей. Как чудесно в Пушкине соединяется гений и
— Ну… это зависит от того, кого пригласить к телефону, правда? — в трубке отчетливо прозвучала хриплое хихиканье.
просвещение... Но, увы, у него много завистников и врагов!.. И вы
— Где Скалли? — Малдер сорвался на крик.
простите меня, но мне кажется, я слышала, как именно черная зависть
— Ты ведь работаешь в ФБР — нетерпеливо выговорил преступник, — вот и попробуй ее найти.
говорила сейчас устами человека. И, право, Бенедиктов очень плохой
— Дай мне с ней поговорить.
поэт. Он пуст и неестественен... Кукольник. Позвольте, графиня!..
—Поговорить? Ах, конечно-конечно…
Долгоруков хихикает от счастья, завалившись за спину
Уиллис-Дюпре опустился на колени рядом с прикованной Даной и поднес ей трубку.
Богомазова. Салтыкова возвращается в библиотеку.
— Малдер! — выдохнула она.
Салтыкова. Ах, Александра Кирилловна... Позвольте мне представить вам
— Дана, с тобой все в порядке?
литераторов Нестора Васильевича Кукольника и Владимира Григорьевича
Бенедиктова.
Как всегда, когда с напарником что-то случалось, Фокс умудрился задать жизненно важный, но абсолютно бесполезный вопрос.
Долгоруков от счастья давится.
Скалли успела проговорить: «Да!» — после чего Уиллис-Дюпре тут же отобрал у нее трубку и перебил Малдера, продолжавшего что-то говорить.
Преображенцы тихо отступают в столовую и, обменявшись
— Достаточно! На этом все. Пока, приятель, — он нажал кнопку сброса.
многозначительным взором, исчезают из нее.
В трубке зазвучали короткие гудки. Малдер шумно выдохнул сквозь сжатые зубы. Неопределенность кончилась.
Воронцова. Ах, боже мой... Простите меня великодушно, я увлеклась...
простите, милая Александра Сергеевна, я убегаю, я убегаю... (Скрывается