Зато полученная от них по телеметрии информация могла оказать кардинальное влияние на дальнейшие планы экспедиции. (Да чего уж там! Уверен, что все космонавты не теряли надежды встретить в системе Вольф 359 инопланетный разум и каждый в глубине души ждал, что на фотографии, переданной с борта «Феникса», будет улыбаться им зеленый человечек с букетом зеленых роз.)

В общем, «Фениксы» полетели. Вроде бы искать на Беллоне воду, а на самом деле — зеленых человечков.

Кстати, тут я завязал себе памятный узелок на будущее — посмотреть.

Дело в том, что с момента отлета этой экспедиции ее участникам уже не поступало никаких сведений об актуальном состоянии прикладной экстрасолярной планетографии.

А ведь в те же годы в соседних звездных системах Млечного Пути их коллеги, бессловесные и рукотворные, вписывали в эту самую планетографию страницу за страницей.

Если мне память не изменяет, где-то в 2145 году или около того, очень близко ко времени отправки «Восхода» и «Звезды», посланный к ближайшей нам тройной звезде Альфа Центавра беспилотный МАК обнаружил планету, почти полностью покрытую океаном.

И в этом Великом Океане автомат умудрился отыскать живых и даже многоклеточных обитателей!

Вот только планета-океан оказалась вовсе не землеподобной, условия существования — никак не пригодными для землянина, а существа — ну совершенно безмозглыми!

«То есть, — эту мысль надо как следует скрыть от Тайны… Вперед, капитан! — хотя и возникает соблазн приписать приоритет открытия первой экстрасолярной планеты с большими запасами воды в жидком состоянии Четвертой Межзвездной, фактически это не так. МАК, прилетевший к Альфа Центавра, Панкратова с Надежиным опередил.»



Так или иначе, Беллона надежды оправдала. Хотя и была она холоднее, чем хотелось бы.

Ну а две другие планеты в окрестностях звезды Вольф 359 оказались, увы, совершенно унылыми объектами без атмосферы и прочих интересностей.

Они неспешно плыли в пространстве за пределами зоны обитаемости и представляли собой крупные сферические булыжники, на шкале размеров находясь где-то в промежутке между Меркурием и Марсом. Одну из планет в итоге назвали Паллором, а другую — Павором, так что даже в именах эти каменные болваны далеко друг от друга не ушли.

Тайна заинтересовалась происхождением названий, и тут уже я был во всеоружии: так распустил хвост, что сам диву давался.

Доброй памяти Любовь Алексеевна Савельева, преподавательница университетского курса античной литературы, одарила нас твердыми знаниями по своей дисциплине! Недаром же ее коронкой на экзамене был вопрос «Какой фразой начинается „Илиада“, и какой — „Одиссея“?» Для особо же продвинутых студиозусов вроде меня: «А какими заканчиваются?»

Что до скучных безжизненных планет, то их окрестили в честь сопровождавших бога войны Марса божеств-спутников Паллора и Павора, чьи имена означают соответственно «Бледность» и «Ужас». Их даже изображали на монетах: Павора — перепуганным человеком с бороденкой клочками и волосами дыбом, а Паллора — почему-то в детской одежде, шалуна эдакого, тоже изрядно напуганным и с волосами как ветки плакучей ивы.

— А кто же такие тогда Фобос с Деймосом? — Недоверчиво спросила Тайна.

— Те же самые боги, только греческого засола, — объяснил я. — Просто Павор — он как бы бог состояния, качество в чистом виде, а дружок — его внешнее проявление. Уразумела?

— Угу, — кивнула Тайна. — Костя, ты умный — это что-то!

— А то! — самодовольно ухмыльнулся я и попытался сорвать звонкий поцелуйчик, в награду за высшее образование.

Но был вознагражден только шлепком по губам, не менее звучным… Хорошо еще, если губа не распухнет! А Смагин присовокупил к этому акту насилия скупой, исполненный достоинства аплодисмент.

— Эх вы, двоечники, — пристыдил я обоих. — Кстати, Беллона тоже спутница бога Марса, потому они так планету в итоге и назвали, за ее марсоподобие. Дочь она или сестра Марсу Юпитерычу — точно уже не помню, но однозначно тоже богиня войны. Ведь «Беллона» происходит от латинского слова «беллум», что и есть «война».

После такого исчерпывающего объяснения я с достоинством вернулся за свой стол, к структурной блок-схеме событий экспедиции, которую мы сейчас сообща, на троих, шаг за шагом разворачивали на смагинском широченном мониторе.

— А я эту сладкую парочку, Паллора с Павором, тогда назвала бы Пара Беллум, — мечтательно произнесла Тайна. — По крайней мере, уж точно не забудешь. Это ведь, кажется, карабин такой был?

— Почти, только очень маленький, — как всегда без тени улыбки ответил Федор.

— Так что заруби себе на носу, Костик: не один ты такой у нас эрудит, ясно? — Посоветовала она с видом полного превосходства и в технике, и в живой силе.

Порой Тайне одного взгляда было достаточно, чтобы разжечь в моем сердце огонь чего-то такого древнего и заповедного, что называть его банальным половым влечением было бы чудовищной неточностью.

— Ну уж если заговорили о вооружениях, могу представить, какие чувства испытывали во время полета к Вольфу 359 некоторые члены экипажа, — сказал Федор. — Коль скоро целью экспедиции был контакт как наиболее желаемый итог встречи с этим загадочным Крестом, естественно, что звездолеты должны были выйти на него во всеоружии. Если судить по найденным схемам комплектации и загрузки кораблей, они вполне были способны постоять за себя.

Я помнил эти схемы. Как, впрочем, и лишенные консервирующей полимерной смазки узлы ракетных подвесок на том зонде, что мы вытащили из вечной мерзлоты.

Конечно «Восход» и «Звезда» не были боевыми кораблями в прямом смысле слова.

Однако многоцелевой пилотируемый ракетоплан проекта «Барк-2» (на каждом звездолете имелась пара таких, напомню) вполне мог использоваться в качестве тяжелой боевой машины, поскольку располагал для этого всеми необходимыми средствами обнаружения и сопровождения целей. Правда, на нем не было ни пушек, ни ракет, но — но! — в космосе «Барк-2» мог нести на внешней подвеске до восьми зондов-беспилотников. А вот уже зонды могли получить и пушки, и ракеты, заскладированные до поры до времени среди прочих грузов в огромных транспортных отсеках звездолета.

— И вот представьте, какое горькое разочарование должны испытывать в первую очередь те члены экипажа, для которых ожидаемый контакт — суть их профессии. По штатному расписанию это в первую очередь лингвист, скорее всего историк и уж точно кибернетик. А пилот-оператор? Он вообще человек сугубо военный, а каждый профессиональный милитарист спит и видит, как бы повоевать, где поискать удобный случай… А может, имеет смысл слегка подстегнуть ход событий? Если есть пистолетики, как удержаться от соблазна хоть пару раз пальнуть в Черное Небо?

Что ж, Федор был прав в своих предположениях, и, на мой взгляд, довольно точно моделировал психологическую ситуацию на обоих звездолетах в условиях отсутствия цели.

Как там говорил бывалый космоволк Вранов, неубиваемый герой боевиков плодовитого Святозарова? «Замечательнейшая это вещь — беспилотник двойного назначения, я вам скажу! Когда он с научным подвесным контейнером — это птичка исследовательская, для ученых. А вот с ракетной подвеской — очень даже боевая, аккурат для нашего брата, колонизатора звездных земель!»

Последнюю фразу, насчет колонизатора, я даже как-то использовал в статье про старинную марсианскую экспедицию, одну из первых и потому благополучно проваленную.



Но вернемся в 2160 год.

Оба звездолета уже давно начали медленное торможение. Каждый очередной миллиард километров «Восход» и «Звезда» проходили медленней предыдущего. До Вольфа 359 было еще далеко, а вожделенные радиоисточники более так себя и не обнаружили.

Я был бы, наверное, просто подавлен такой ситуацией, поскольку депрессия и меланхолия — мои главные эмоциональные бичи, основательно предаться флагеллации коими я собираюсь, однажды выйдя-таки на пенсию.

— А ты представь себя на борту «Звезды», — предложила Тайна. — Вот тебе вводная. С момента пробуждения прошло сто дней, а вы, в смысле экипаж звездолета, уже почти разуверились, что вам вообще суждено доползти хотя бы до внутренней границы тамошнего древнего, протопланетного диска…

— Погоди «до внутренней», — прервал ее я. — А как они вообще газопылевой диск прошли? Ведь там задачка еще та! При их скоростях пылинки обретают могущество артиллерийских снарядов. И хотя щиты у кораблей есть, но они ведь не от пылинок, а от молекул и элементарных частиц. Корабли разве не прошли над пылевым диском? Кто понял?

Я был уверен, что на мой вопрос ответит Смагин и не ошибся.

— Ты, Константин, не учитываешь того факта, что звездолеты всё время сбрасывали скорость.

— Ну и что?

— А то, что в требуемых им масштабах гашение скорости могло быть осуществлено только маршевым фотонным двигателем. Тут маневровым движочкам, питаемым реакторами ТЯР-1 и ТЯР-2, не хватит ни мощности, ни ресурса. Соответственно, перед началом торможения они развернули звездолеты на сто восемьдесят градусов и летели фотонными двигателями вперед.

— Неужели ты хочешь сказать, что они прожигали газопылевой диск перед собой фотонным излучением маршевых?

— Именно так. Я даже раскопал пару фотографий того, как это выглядело. Феерия!

Я с трудом переборол соблазн отвлечься на эти фотографии, но Тайна нетерпеливо покусывала губу.

— Извини, что перебили, — сказал я ей. — Ты что-то говорила.

— Да я к тому, что летели они долго. А делать-то особо нечего! Депрессуха еще та. Что делать помимо своих штатных обязанностей, чем себя занять?

Я пожал плечами. Говорить, что в первую очередь я бы немедленно предался своему излюбленному занятию в таких случаях — активной зевоте с постепенным усилением амплитуды разведения челюстей, было как-то несолидно. Поэтому пришлось сказать вторую правду, которая в моем случае — тоже самая что ни на есть истинная.

— Пожалуй, я начал бы активно интересоваться слабым полом, — честно заявил я, нагло глядя прямо в зеленые Тайнины глазищи. — Ведь были там на борту женщины, верно?

На этот час мы еще не обнаружили поименных списков экипажей звездолетов, только — перечни должностей согласно штатному расписанию.

Но женщины должны быть в каждом межзвездном полете, в этом я свято убежден. Иначе звездолет превратится в казарму.

А кроме того, ведь существовал еще и космический гандбол!

Этот вид спорта пользовался на обоих звездолетах просто сумасшедшей популярностью, особенно в период пересменки. (Так прозаично мы с Тайной и Смагиным, не сговариваясь, стали называть период от пробуждения одной смены до отправки в гиберкапсулы следующей.)

В гандбол увлеченно играли и на «Восходе», и на «Звезде». Жалко лишь, что по понятным причинам в этих импровизированных чемпионатах не было возможности проводить выездные матчи между двумя экипажами.

Иначе у нас появился бы шанс заглянуть внутрь «Звезды». А если бы повезло, может быть даже и увидеть воочию самого Петра Алексеевича Надежина, командира корабля, из-за которого и началась наша великая авантюра.

Несколько минут мы с замиранием сердца смотрели видео, где незнакомые лично, но теперь такие близкие нам люди кувыркались в невесомости в погоне за мячом.

Матч проходил в специально оборудованном спортивном зале, где имелись электромагнитные эмуляторы гравитации. Каждый игрок был оплетен системой ремней с магнитными модулями.

Конечно, игроки большей частью свободно парили по всему объему помещения. Но благодаря технологической «сбруе» они имели возможность использовать для различных хитрых эволюций электромагнитное поле. Космические гандболисты носились в воздухе по весьма замысловатым траекториям, крутясь в изящных пируэтах и выполняя фигуры, сделавшие бы честь любому спортивному авиапилотажу.

— Смотрите, а защитники-то, защитники! — Со смехом тыкала пальчиком в экран Тайна. — Прямо приклеились к потолку, а вон тот, низенький крепыш, натурально на стене сидит, в самом углу…

— Точно! Но пасаран! — Неожиданно выкрикнул Федор и потряс крепко сжатыми кулаками, когда защита ловко зацепила нападавшего (впрочем, судя по реакции судьи, это было против правил).

Но какие могут быть правила в невесомости?! Ведь ты ежесекундно уже одним своим существованием в подвешенном состоянии нарушаешь все возможные правила, которые только существуют в мире землян!

Мы с Тайной даже переглянулись украдкой и укоризненно покачали головами: прежде за Смагиным такого азарта не наблюдалось. А что если он — тайный игроман или даже бывший спортсмен?

— Интересно было бы с ними вместе сыграть, — вздохнула Тайна. — Но сколько уже веков человечество мечтает о машине времени, а до сих пор так ничего и не изобрели…

— Ладно, хватит о спорте, — подытожил Федор. — У нас схема простывает, разве не видите?

— В принципе, к этому участку схемы остается добавить немногое, — пожал я плечами.

— Но это как раз и есть самое главное, что произошло с нашими кораблями с момента старта, — настаивал Федор.

— Ой, тогда можно я? — Затрясла поднятой рукой как заправская ученица-отличница наша очаровательная капитанша.

— Конечно! — Громогласно рявкнули мы с Федором.

— Ну так, — мечтательно задрала подбородок Тайна. — Летят они, значит, летят… И вот в один прекрасный корабельный полдень…

— Строго по московскому времени! — Всё же вставил я свои пять стилистических копеек.

— Угу. Так вот, в один прекрасный день, когда на корабле — полдень…

— Из противолежащей области протопланетного диска!.. — Не стерпел Федор.

— Из его мутных пучин!.. — Тут же подхватил я.

— Класс! — Тайна даже облизнулась, так что мелькнул остренький кончик ее опасного язычка.

— Выплывает расписная… — медленно проговорил Смагин, точно учитель, решивший во что бы то ни стало вытянуть самую нерадивую школьницу класса на тройку с минусом.

— Четвертая планета! — радостно заорала Тайна и в восторге от получившегося финала звонко захлопала в ладоши.

Мы небрежно присовокупили к ее успеху свои жидкие хлопки.

— Примерно так, но наверняка погромче аплодировали Четвертой Планете оба экипажа, — убежденно произнес Федор. — А сначала, думаю, была немая сцена.

— Угу, — подтвердил я, будто и впрямь был очевидцем этого знаменательного события. — Астроном отрывается от окуляра своей длиннющей и абсолютно объективной трубы, после чего торжественно провозглашает: «Я пригласил вас, товарищи космонавты, чтобы сообщить вам преприятнейшее известие. К нам летит еще одна, неизвестная, планета.»

— А пилот-оператор, хищно потирая руки, бежит стремглав совершать последний техосмотр своим боевым птичкам и докручивать последние винты на ракетных подвесках, — предположил Смагин. — Новая планета — это же здорово! Может, ему еще и пострелять доведется.

— Все вы мужчины — просто атавистические хищники, — безапелляционно произнесла Тайна. — Ага, а вот и еще один, самый хищный из всех на этом корабле…

Мы все обернулись.

Глава 20

Надежин. Только вперед

Апрель, 2145 г. Флагман Четвертой Межзвездной Экспедиции МКК-5 «Звезда» Район планеты Павор, система звезды Вольф 359
День Д: Мы увидели Вольф 359-d

Лаас сидел в кресле спиной к двери и смотрел какой-то старый фильм. В наушниках.

На экране Земля очень-очень медленно врезалась в огромную планету.

— «Меланхолия», — резкие металлические звуки, которые издавал речевой синтезатор Хассо Лааса, всякий раз заставляли меня вздрогнуть. Но главное: он же в наушниках! Он не мог слышать, как я вошел!

— Был такой европейский режиссер в начале двадцать первого века, Ларс фон Триер, — продолжал Хассо, не оборачиваясь. — Он снял фильм о том, как Земля намерена врезаться в планету под названием Меланхолия.

— Но, конечно же, герою это лишь снится? — Предположил я. — Или не снится, но европейцы просят русских одолжить им Царь-Бомбу, оставшуюся на складе после «холодной войны», строят огромную ракету, герой летит и взрывает Меланхолию, обломки которой проносятся мимо Земли?

Лаас крутнулся в кресле.

— Нет, — коротко ответил он.

На меня смотрели два круглых черных стекла вместо глаз и хромированная металлическая личина, похожая на хоккейную.

Я уже давно привык к тому, что химику приходится носить изготовленную специально для него железную маску. Ее сделали еще тогда, в первый год полета.

Успел привыкнуть не думать о том, что под ней. Пусть этим занимаются врач и генетик.

Но к своеобразной манере Хассо Лааса вести беседу привыкнуть было нелегко.

— Неужели у фильма нет счастливого конца?

— Нет. Мне кажется, не будет его и у нашей экспедиции. Меланхолия владеет нами. Мы тонем в ней, как тонет наша планета, — химик, не оборачиваясь, ткнул указательным пальцем в экран, где нестерпимо медленно Земля въезжала в синее брюхо планеты-убийцы.

Я нахмурился.

— Вы сгущаете краски.

— Ничуть. Вы же знаете результаты обработки информации от «Фениксов». На первой планете нет разумной жизни. По крайней мере, там точно нет технологической цивилизации, которая могла бы создать радиоизлучающие объекты такой мощности, какие составляли Кричащий Крест. И весь экипаж уже это знает. А ведь каждый… каждый из нас, пошел на жертвы… и на эти жертвы в том числе, — Хассо постучал пальцем по своей маске, — только потому, что верил: мы встретим других. Других, таких же как мы.

— От первой планеты нас все еще отделяют миллиарды километров. Я не понимаю, как можно столь категорически отвергать присутствие там цивилизации.

— Петр, вы умный человек, всё вы прекрасно понимаете. А нет — так перечитайте мой отчет! Цивилизация, которая имеет развитую индустрию, обязательно выбрасывает в атмосферу ряд веществ, которые мы, химики-ксенологи, называем «маркерами разума». В атмосфере первой планеты станция «Феникс» не обнаружила ни одного такого маркера. Это также прекрасно согласуется с тысячами фотографий, переданных станциями. Нет городов. Нет автострад. В океанах нет кораблей. В небесах нет реактивных самолетов с их характерными горячими следами в инфракрасном спектре. А на ночной стороне планеты нет светящейся паутины освещенных дорог.

Пессимизм химика вконец меня измотал. И я, чего уж там, рассердился не на шутку.

— Товарищ Лаас, — сказал я официальным тоном. — Я понимаю, что вам, как и всем нам, тяжело далась наша шестнадцатилетняя экспедиция. И готов согласиться, что вам она далась куда сложнее, чем остальным… исключая, возможно, Багрия… Но даже ваша… кхм, болезнь… не дает вам права!..

Честно говоря, я не знал, как продолжить. И чувствовал себя довольно глупо. Тем более, что моя гневная речь звучала перед бесстрастной маской и двумя черными, непроницаемыми для сторонних взоров стеклами.

К счастью, у меня на поясе тренькнула трубка интеркома.

— Надежин слушает.

— Товарищ командир, это Вершинин.

То, что это Федор Вершинин, наш штатный корабельный космонавт-астроном (не путать с астрофизиком), мне сообщил интерком надписью на дисплее. Но, уж не знаю почему, все мы при пользовании внутрикорабельной личной связью всегда предпочитали в начале разговора называть себя.

— Да, Федор.

— У меня для вас экстренное сообщение.

— Слушаю.

— Я прошу вас как можно скорее зайти ко мне в обсерваторию. Я бы хотел говорить с вами лично.

Голос у Вершинина был настолько странным — смесь настороженности, почти испуга, с какой-то затаенной эмоцией (радостью?) — что я не отважился перечить.

— Хорошо, Федор. Буду у тебя через двадцать минут. Отбой.

Только теперь, собравшись покинуть каюту химика, я вспомнил, зачем вообще к нему заходил. Продолжать свою гневную филиппику мне расхотелось, я сказал просто:

— Да, Хассо… Я сегодня сварил свой фирменный борщ. Вот, занес вам. И отдельно креветки, как вы любите.

Я сделал пару шагов по каюте и поставил два пластиковых бачка, плотно закрытых крышками, на столик каюты.

— Спасибо, Петр Алексеевич. — Химик не называл меня «Алексеевичем» уже несколько лет! — Такая трогательная забота.

Речевой синтезатор Хассо не выражал никаких эмоций.

* * *

На борту «Звезды» расположены три обсерватории.

Каждая оснащена первоклассным оборудованием, и уж конечно оптическими телескопами.

Сейчас, когда «Звезда» регулярно включала маршевый двигатель, используя его для торможения, огромный фотонный отражатель заслонял обзор прямо по курсу для двух основных обсерваторий.

Поэтому, когда мы хотели поглядеть строго вперед, мы проводили весьма своеобразную процедуру.

Мы останавливали вращение второго жилого модуля.

После этого в нашу третью, малую обсерваторию, прилепленную сбоку от оранжереи, переходили один-два космонавта.

Затем механизированная раздвижная штанга, сложенная по-походному вчетверо, приходила в движение, раскладывалась и выносила малую обсерваторию на двести метров прочь от жилого модуля.

Благодаря этому обсерватория выходила за габарит отражателя фотонного двигателя и делалось возможным наблюдение строго по курсу корабля.

Возможно, ради удовлетворения одних только прихотей астрономов инженеры не стали бы так усложнять конструкцию звездолета. Но возможность глядеть прямо по курсу при движении отражателем вперед не только при помощи сравнительно легких камер и радаров, расположенных на законцовках хвостовой группы радиаторов, но и посредством мощной астрономической оптики имеет огромное значение для безопасности навигации.

Но усложнение не могло быть бесконечным и, конечно же, комфортабельность пользования малой обсерваторией пострадала первой.

Штанга, на которой крепится обсерватория, не настолько толстая, чтобы внутри нее мог разместиться лифт. Поэтому лифт в итоге смонтировали не внутри, а… снаружи.

Да-да, каретка легкого лифта, представляющего собой тесную герметичную капсулу с парой иллюминаторов, ездит туда-сюда по штанге вдоль направляющих тросов.

И если вы почему-то хотите присоединиться к наблюдателям, засевшим в малой обсерватории, уже приведенной в рабочее положение, вам приходится проехать двести метров по космосу.

Да, в герметичной капсуле.

Но все-таки — по космосу.

Мне, впрочем, нравилось. Ну да я космонавт от Бога, давно уже привык признавать этот факт без ложной скромности.

А теперь представьте себе: выйти из каюты Хассо Лааса; дойти до центрального холла первого модуля; сесть в лифт; доехать до Осевого Коридора; сесть в скоростной лифт; доехать до крепления второго модуля; сесть в лифт; доехать до центрального холла второго модуля; надеть полный скафандр; сесть в легкий лифт; доехать до малой обсерватории.

Сколько получается?

Двадцать две минуты — при всей моей квалификации, ловкости, отработанности движений.

Когда я наконец вплыл в обсерваторию, где меня поджидал Вершинин, первым, что сказал мне астроном, было:

— Ну сколько можно вас ждать, Петр Алексеевич!

Он едва не плакал.

— Я же сказал: двадцать минут.

— Да я вас уже час жду!

— Двадцать две минуты.

Вершинин посмотрел на часы с таким изумлением, будто видел их первый раз в жизни.

— Хм… Да… Вы правы… Извините.

— Забыли. Выкладывай, зачем звал. И учти: если оно того не стоит…

— Обнаружен d-компонент! — Выпалил астроном. После чего уставился на меня с видом: «Ну же! Ну! Падай в обморок!»

— Федор, конкретнее, — сухо сказал я. — Компонент чего?

— Системы! Я обнаружил четвертую планету!

Тут только до меня дошло, что эти его «компоненты» — профессиональный жаргон астрономов. Первую планету они обозначили Вольф 359-a, вторую — Вольф 359-b, третью — Вольф 359-c.

Стало быть, обнаружен Вольф 359-d?

Примечательно — в холодном высшем смысле. Но, учитывая, что вторая и третья планеты оказались скучными, невероятно холодными копиями нашего Плутона, отчего следует испытывать какой-либо особенный энтузиазм в связи с открытием еще одного каменного, безжизненного мира?

— И всё? — Спросил я. — Это всё?

Тут астроном наконец сообразил, что мы с ним сейчас явно не на одной волне.

— Петр Алексеевич, по порядку. Четвертая планета определенно крупнее третьей и второй. И у нее внушительное альбедо, что нехарактерно для каменных небесных тел без атмосферы. Раньше мы ее не видели, потому что шли через толщу протопланетного облака-диска. А четвертая планета, по всей вероятности, обращается как раз в плоскости облака, а не как остальные планеты системы.

— Федор, это всё прекрасно. Особенно альбедо. Но скажи главное: она же, эта твоя планета, не находится в зоне обитаемости, как первая, как a-компонент, верно? Иначе вы, ученые, ее бы уже давно открыли? Хотя бы по гравитационным возмущениям орбиты a-компонента?

Я, по мнению Федора, наконец проявил достаточно заинтересованности, и астроном заметно повеселел.

— С зоной обитаемости не всё так просто, Петр Алексеевич! Да, сейчас d-компонент находится от центрального светила дальше, чем с-компонент, третья планета. Но даже если судить по первой серии наблюдений, планета движется не по эллиптической орбите с малым эксцентриситетом, как вторая и третья планеты системы. Напротив, у нее, судя по всему, огромный эксцентриситет. Больше, чем, например, у Плутона! Планета явно зайдет внутрь орбиты с-компонента, а затем и b-компонента! И, только не смейтесь, в конце концов ее орбита пройдет и через зону обитаемости.

— Это уже не планета, а комета какая-то. Ты уверен, что открытое тело достаточно массивно для того, чтобы его можно было считать планетой?

— Мы сейчас слишком далеко, да и оборудование в этой обсерватории неважнец. О массе и размерах объекта пока что судить с уверенностью не берусь. Могу лишь говорить о том, что d-компонент слишком ярок для кометы на таком удалении от столь слабого светила как Вольф 359. Впрочем, на таком удалении и от Солнца ядро кометы тоже оставалось бы еще очень холодным, без формирования сколько-нибудь заметной комы.

Я наконец сел и жестом пригласил присесть Федора.

— Хорошо, положим, планета… — задумчиво сказал я. — Ну и что? Отчего тогда у нее такое уж, как ты говоришь, внушительное альбедо? Лед?

— Лед, — бодро закивал Федор. — Но, возможно, и просто океаны. А еще, возможно, атмосфера. Облачность. Как на Венере. Но не совсем. Не такая горячая.

— Ну-ну, — поощрил его я.

— Представьте себе, — взялся позитивно фантазировать Федор, — что перицентр орбиты планеты столь близок к звезде, что там она получает очень много тепла. Ну как Венера или даже Меркурий. А потом улетает к черту на кулички, к своему далекому апоцентру, постепенно охлаждаясь. Но представьте себе также, что и количество влаги в атмосфере, и гидроресурсы планеты столь внушительны, что ее тепловая инерция препятствует полному промерзанию мирового океана насквозь. А может быть даже и замерзанию его поверхности. То есть это мир толстой облачности, мир влаги. Но не обязательно — мир вечных льдов, как первая планета системы! Понимаете? Она ныряет в зону обитаемости, причем ныряет так глубоко, что обжигается о центральное светило! И тепла от этого ожога ей хватает, чтобы не промерзнуть насквозь в своем путешествии на край звездной системы!

— Ну да, да, — покивал я, — фантазировать ты горазд. Это всё?

— Пока всё… Нет, погодите! Перед тем как связаться с вами я запрограммировал обсерваторию на цикл автономных наблюдений и заказал «Олимпику» дать собственные интерпретации оптического потока данных. Дело в том, что хотя мы пока не можем разрешать диск планеты оптически, ничто не мешает нам путем компьютерного сопоставления тысяч снимков планеты…

— Знаю-знаю. Дальше.

— Да вот, собственно, где-то через минуту машина будет готова выдать фоторобот нашего подозреваемого. И даже несколько.

Я не очень люблю все эти компьютерные экстраполяции, поскольку слишком хорошо знаю им цену. Мне по нраву четкие, большие, красивые снимки в оптическом диапазоне.

Но, чтобы не обижать Вершинина, я согласился подождать «фоторобот».

Из принтера одна за другой полезли распечатки. Вершинин взял все четыре, разложил их под зажимами на столе, чтобы не летали (невесомость!). И, явно не ради внешнего эффекта, совершенно нефигурально обалдел.

— Ух ты… Вот это организм, Петр Алексеевич!

— Ну комментируй, комментируй.

— Поглядите-ка. На всех четырех интерпретациях нет обычного, классического сферического тела. То есть нет, скажем так, «просто планеты».

Это я видел и сам. Но хотел, чтобы профессионал как-то прояснил картинки, описал их собственными словами.

— На первой распечатке — тесная двойная планета. Мы никогда не наблюдали ничего подобного, но, теоретически, это считается возможным. На второй видим тоже случай странной симметрии, когда вокруг планеты ходят две пары крупных соорбитальных спутников. Такие системы небесных тел нами тоже ни разу не были открыты. Но, если так на глазок судить, мне кажется, что приливные силы такие спутники разрушат. По крайней мере, при тех взаимных пропорциях, какие нарисовал «Олимпик».

— А что, «Олимпик» не мог сам скорректировать свои фантазии с учетом приливных сил?

— Я не просил его пока что этого делать. Меня интересовала любая вольная интерпретация поступающих данных. То есть серии из тысячи фотографий, содержащих нескольких пикселей различной интенсивности, если выражаться формально и строго… Но вернемся к нашим баранам. На третьей картинке видим планету с непривычном массивным кольцом. Вроде как у Сатурна. И, наконец, на четвертой нечто совсем уж неприличное: планета с двумя кольцами, плоскости которых развернуты друг относительно друга на шестьдесят градусов.

— Почему неприличное? — Не понял я.

— Потому что подобная конфигурация уж точно невозможна. Все кольца могут быть только вложенными и находиться в одной плоскости.

— Уверен?

— Уверен… Впрочем… Послушайте, Петр Алексеевич! — глаза Вершинина вспыхнули страстным огнем познания. — Такая конфигурация не может сложиться естественным путем. Но если ее создали искусственно…

Вершинин поглядел на меня со значением. Понятное дело, намекал, что там, на d-компоненте, живет цивилизация посерьезнее земной, которая занимается астроинженерией и вот в числе прочих проделок выстроила она вокруг своей планеты два кольца.

Я постарался как мог остудить пыл астронома.

— Федор, но это же всего лишь картинка, нарисованная компьютером. Там наверняка нет никаких колец!

— Но что-то там есть, Петр Алексеевич. Что-то очень необычное. Я чую!

— Либо просто имеем дело с какой-то систематической наблюдательной погрешностью. Или с поломкой оборудования. Если «Олимпик» по двум пикселям четверную планету нарисует с восемью кольцами — тоже будем верить?

— Аргумент насчет оборудования принимается, — неожиданно трезво сказал Вершинин. — В таком случае прошу временно развернуть корабль на пятнадцать градусов относительно центра масс с тем, чтобы привести d-компонент под более мощные телескопы главной обсерватории.

Я поморщился. Легко сказать «временно развернуть»! Есть же график торможения и связанных с ним включений маршевых двигателей…

Но в глубине души я с Вершининым уже согласился: и впрямь, из пелены газопылевого диска проступило что-то очень, очень необычное… Ради которого можно было и график торможения пересчитать.

— А еще туда надо послать хотя бы один «Феникс», — добавил Вершинин.

— Пошлем, — без колебаний согласился я.

* * *

День Д+15

— Товарищи, говорит командир корабля Петр Надежин. Пятнадцать дней назад наш астроном Федор Вершинин вблизи от внутренней кромки газопылевого диска обнаружил небесное тело, которое он проинтерпретировал как четвертую планету системы Вольф 359. Он назвал это тело «d-компонентом» и сообщил о своем открытии мне конфиденциально. Поскольку мы не нашли следов Кричащего Креста и поскольку наши зонды не обнаружили на первой планете признаков разумной жизни, все мы, каждый по-своему, тяжело переживаем эти неудачи. Мы с Федором не хотели раньше времени дарить вам, нашим верным соратникам, необоснованных надежд. Мы решили всё тщательно перепроверить и набрать внушительный массив наблюдений d-компонента. Сегодня, по истечении двух недель, мы делимся с вами всей собранной информацией без каких-либо искажений и купюр. Предоставляю слово астроному Федору Вершинину.

— Товарищи, здравствуйте. Я хочу сразу подчеркнуть, что нас и сегодня еще отделяют от так называемого d-компонента почти два миллиарда километров, то есть расстояние более чем внушительное. Соответственно, те факты, которые касаются поверхности планеты, ее атмосферы, облачного покрова и структуры окружающих ее колец я не готов назвать конечными, не подлежащими коррекции. Однако всё то, что касается траектории движения так называемого d-компонента, было проверено мною пятикратно и не подлежит ни малейшему сомнению.

В конце фразы голос Вершинина предательски задрожал и астроном сделал паузу, чтобы выпить апельсинового соку и перевести дух. Затем продолжил.

— Начну с общей информации. Обнаруженное нами тело действительно оказалось планетой. Планетой типа «сверхземля». Для тех, кто недостаточно четко владеет астрономической терминологией напомню, что термин «сверхземля» применяется к любой планете земного типа в том случае, если она хотя бы на один-два процента превосходит Землю по массе, размерам, ускорению свободного падения на поверхности. Наша находка, насколько мы можем видеть, превосходит Землю по диаметру на шесть с половиной процентов. Что же касается ее массы и, соответственно, ускорения свободного падения мы пока не можем судить об этих величинах со всей уверенностью. На поверхности так называемого d-компонента есть вода — по крайней мере, водяной лед. Также имеется сравнительно тонкая атмосфера. Однако я позволил себе сделать предположение, что часть атмосферы лежит прямо на поверхности планеты в замерзшем, жидком и, возможно, даже кристаллическом виде…

Вершинин снова выпил соку.

— …Почему я так думаю? Потому что планета — и это самое главное — не принадлежит системе звезды Вольф 359, а прилетела откуда-то издалека, из неведомых нам галактических просторов. Потому я и говорю о ней «так называемый d-компонент». Поскольку в действительности она никакой не компонент, а, так сказать, планета, которая гуляет сама по себе. Или, как говорят астрономы, планета-сирота. Она движется с интерстелларной скоростью. Но самое главное, товарищи: я смоделировал дальнейшую траекторию планеты-сироты. И получил, что примерно через сто двадцать суток она врежется в звезду Вольф 359. Да, именно так. Мы открыли прилетевшую из глубокого космоса суперземлю, окруженную тремя загадочными ледяными кольцами предположительно искусственного происхождения, и вынуждены будем смириться с тем, что она погибнет при столкновении со звездой Вольф 359 на наших глазах.

* * *

День Д+16

Вычислительная навигационная задача: Достичь небесное тело «d-компонент» за 60 суток на МКК-5 «Звезда» и перейти на низкую опорную орбиту вокруг этого тела.

Решение ЦПК: При соблюдении норм полетной безопасности решить задачу невозможно.

Вычислительная навигационная задача: Достичь небесное тело «d-компонент» за 90 суток на МКК-5 «Звезда» и перейти на низкую опорную орбиту вокруг этого тела.

Решение ЦПК: При соблюдении норм полетной безопасности решить задачу невозможно.

Вычислительная навигационная задача: Достичь небесное тело «d-компонент» за 90 суток на МКК-4 «Восход» и перейти на низкую опорную орбиту вокруг этого тела.

Решение ЦПК: При соблюдении норм полетной безопасности решить задачу невозможно.

Вычислительная навигационная задача: Определить условия достижимости небесного тела «d-компонент» за 60 суток на МКК-5 «Звезда» и перехода на низкую опорную орбиту вокруг этого тела.

Решение ЦПК: Масса корабля должна быть уменьшена на 9 %. Для этого должны быть демонтированы оба носовых щита, газозаборник «Харибды», шесть пластин первой группы радиаторов, сброшены оба катера проекта «Барк-2».

Вычислительная навигационная задача: Определить условия достижимости небесного тела «d-компонент» за 90 суток на МКК-5 «Звезда» и перехода на низкую опорную орбиту вокруг этого тела.

Решение ЦПК: Масса корабля должна быть уменьшена на 3 %. Для этого должен быть демонтирован первый носовой щит.

Вычислительная навигационная задача: Определить условия достижимости небесного тела «d-компонент» за 90 суток на МКК-5 «Звезда» и перехода на низкую опорную орбиту вокруг этого тела без соблюдения норм полетной безопасности.

Решение ЦПК: Корабль должен набрать скорость 390 км/с и, соответственно, сбросить эту скорость с перегрузками 6g и более. Подобные ускорения потребуют работы ГЭУ в критическом режиме, что с вероятностью более 40 % повлечет за собой деформацию или частичное расплавление зеркала-отражателя.

* * *

День Д+17

— Добрый день, Геннадий.

— Добрый день, Петр.

— Вы там у себя, конечно, уже обсудили доклад Вершинина. Насчет d-компонента.

— Конечно.

— Я прогнал на «Олимпике» различные варианты. Если «Звезда» сбросит носовой щит, она успеет перехватить d-компонент за 30 суток до падения последнего на Вольф 359. У нас будет как минимум две недели на исследования.

— Но без одного щита, ты же знаешь, риск на обратном пути будет огромный.

— Я не верю в обратный путь, Геннадий.

— Не имеешь права не верить, Петр.

— Генка! Пойми! Это же фиаско! Фиаско! Мы летели шестнадцать лет! Мы верили во встречу с настоящими инопланетянами! С настоящими! Но их здесь нет! И следа! Никого! Ничего! И вдруг — подарок! От самого Бога! Неожиданный! Невероятный! Планета-сирота! С тремя кольцами! Каких не бывает! Не может быть! Ты понимаешь, что возможно только одно объяснение этим кольцам?! Только одно?!!

— Ну и какое объяснение?

— Они искусственные! Их построили! Инопланетяне! Зеленые человечки!

— Петя, это всего лишь гипотеза. Даже кольца — гипотеза. В телескопы еще ничего толком не видно. Кольца рисуют наши компьютеры, а компьютеры запрограммированы людьми. Надо посылать «Фениксы» точно так же, как мы посылали их к первой планете. Посылать, смотреть вблизи, делать выводы.

— Мы уже послали один «Феникс». Но до того дня, когда он подойдет к планете-сироте близко, пройдет прорва времени! А мы будем по-прежнему лететь к первой планете! И если потом «Феникс» покажет кольца или что-то поинтереснее, на основании чего мы решим перехватить d-компонент, ему останется до падения на Вольф 359 всего лишь неделя. Решим погнаться — и тогда точно угробим корабли. Любое наше решение уже не будет значить ничего. Решаться надо сегодня, сейчас.

— Петя, ну вот допустим ты сегодня взял и полетел. Как-то выбросил носовой щит, палишь драгоценную антиматерию… Но даже если ты перехватишь d-компонент, даже если у планеты действительно есть три искусственных кольца — где гарантия, что будет контакт? Тебе рассказать сценарии, при которых неизвестная нам внеземная цивилизация отжила свое десятки тысяч лет назад? Сотни? Миллионы? Она отжила, а неизвестные нам машины неизвестно зачем поддерживают эти кольца вокруг планеты в сносном состоянии. Зачем-то. И ты начинаешь биться над этими загадками, ломать себе голову, сходить с ума. А планета падает на звезду. Она всё ближе и ближе. А ответов нет. И вот планета уже вся в огне. Она уходит в месиво раскаленного гелия. А ответов ты не получил. И никогда не получишь. Никогда.

Панкратов замолчал.

Молчал и я. Наконец решился.

— Гена, есть одна идея. Подойдя вплотную, на траекторию планеты можно повлиять. Если всё сработает, то, согласно моей оценке, она пройдет мимо звезды на расстоянии трети миллиона километров. Это близко, но и звезда тусклая. Уже на расстоянии в семьсот тысяч километров планета будет в безопасности. Начнет удаляться от Вольфа 359. Цейтнота больше не будет. И мы сможем ее нормально поизучать.

— Как? Как ты намерен влиять на ее траекторию?

— Закрытый Режим ГЭУ.

— Закрытый Режим ГЭУ предназначен для использования в крайних ситуациях для самообороны от агрессивных действий внеземного разума. Какое отношение он имеет к траектории d-компонента?

— На обычную планету класса «суперземля» повлиять было бы едва ли возможно. Но у этой есть кольца. Всё дело в них. Можно ударить фотонным двигателем, переведенным в Закрытый Режим, по одному из тех двух колец, которые расположены вне экваториальной плоскости планеты. В предположении, что кольца действительно состоят в основном из водяного льда и структурно близки к известным нам кольцам Сатурна, можно рассчитывать на то, что кольцо не просто разорвется, но начнет разрушаться в секторе порядка тридцати градусов…

— Понятно, можешь не продолжать… Центр масс всей системы «d-компонент» сместится, возникнет момент, всё это дело действительно поведет в сторону… Что ж, неплохо… Неплохо. Светлая у тебя голова. Позволишь просчитать самому вместе с моими спецами?

— Да пожалуйста, считайте.

* * *

День Д+18

— Добрый день, Петр.

— Привет, Гена.

— Мы построили несколько моделей d-компонента и посчитали его поведение в зависимости от различных воздействий на его кольца.

— Мы тоже.

— У нас получилось, что нет возможности пренебречь нестационарностью, обусловленной непредсказуемым разрушением колец, которое будет происходить под воздействием солнечного ветра Вольфа 359 и его же лучистой энергии.

— У нас получилось то же самое.

— Проще говоря, сейчас нет возможности предсказать, как на самом деле пройдет планета относительно диска звезды. Возможно попадание в центр диска, со смещением от центра, в край, и, наконец, прохождение на некотором расстоянии от края. Разброс оценок возможного расстояния расхождения тоже велик: от одного сантиметра до ста тысяч километров.

— Верно. Но наши расчеты показали также, что в каждых двух случаях из пяти мы будем иметь возможность сместить траекторию движения d-компонента на величину более двухсот тысяч километров, что даст возможность спасти планету. По крайней мере, не вся ее атмосфера будет потеряна, скажем так.

— Но в трех случаях из пяти планета теряется безвозвратно. То есть шансы меньше половины.

— Да.

— «Звезда» выбрасывает один щит. Сжигает много топлива. Потом сжигает еще больше антиматерии, разрушая одно из колец планеты. Всё это происходит в безусловном порядке, Петр. А взамен призрачный шанс, что планета — обваренная, обожженная, избитая сильнейшими радиационными потоками — все-таки не упадет на Вольф 359. А приливные эффекты? А, в конце концов, магнитные воздействия на железное ядро планеты? Где гарантия, что ее не разорвет на куски? Мы ведь к моделированию этих эффектов пока даже не приступали!

— Сам знаешь, что никакое «моделирование» не поможет. Достаточного объема точных входных данных о геологии и тектонике планеты нет сейчас, не получим мы его и за несколько недель исследований… Да, я согласен, что шансы спасти d-компонент не столь велики, как мне бы хотелось… Но, Генка, мы хотя бы посмотрим на нее вблизи! Высадимся! Увидим тех, кто построил эти кольца!..

— …Либо высадимся и не увидим никого.

— Хорошо. Я понял тебя. Ты — против.

— Да. Я — против. Я с-считаю, — у Панкратова снова обозначилось заикание, — что мы должны выслать к d-компоненту все три «Феникса», которые у нас остались. Но оба н-наших звездолета следует оставить на прежнем курсе. Мы сближаемся с первой планетой, переходим на орбиту, приступаем к исследованиям. А исследования d-компонента проведем «Фениксами» и инструментально, с б-борта звездолетов. Благо в конце концов планета пройдет мимо нас сравнительно близко, в трех миллионах километров.

* * *

День Д+19

— Петр Алексеевич, разрешите?

На пороге моей каюты стоял КБТ Васильев.

— Входите, Роберт.

— Багрий просыпается.