— Нет. Я только хочу поесть, вот и всё, — сказал он. — Ещё слишком рано, чтобы заниматься чем-то ещё.

В верхнем помещении башни едва хватало места для маяка, огромной масляной лампы, стоявшего посередине. На крыше башни имелось отверстие для дыма, а вокруг фитиля шла ограда, защищавшая огонь от ветра. Большой изогнутый металлический щит стоял за лампой, чтобы отражать свет в сторону моря.

– А это для чего? – спросила Мириамель, проводя пальцем по гладко отполированной поверхности щита.

Акеми отвечала туманно и как-то осторожно. Она была хозяйкой[5] в маленьком клубе в Синдзюку. Такино потребовалось нанести туда четыре визита, прежде чем он наконец сумел выманить номер её телефона. Она относилась к типу женщин, с которыми трудно играть. Но это не беспокоило Такино. Может быть, он уже вступал в тот возраст, когда начинаешь получать удовольствие от таких вещей.

– Он усиливает свет, – ответил Диниван. – Обратите внимание: он изогнут, словно чаша, это позволяет фокусировать свет и направлять его в окно… ну, как-то так. Падрейк мог бы объяснить лучше.

— Но вы сказали «отель», правильно? — спросила она.

— Ты говоришь как человек, который считает, что отели предназначены только для одной цели. В любом случае приди и составь мне компанию. Не хочу обедать один.

Он услышал сдавленный смешок, и она согласилась встретиться с ним. В этом не было ничего волнующего, но он не забыл коротко поблагодарить её, прежде чем повесил трубку.

– Вы имеете в виду Кадраха? – недоуменно спросила Мириамель.

Такино решил пройтись. Они договорились встретиться через полчаса в кафе отеля «К…». Если он возьмёт такси, то будет там через пять минут. Пока Такино шёл по улице, на него всё время кто-то натыкался. В прежние времена такого не случалось. Оборачиваясь, люди чертыхались в уверенности, что он заступил им дорогу. Сакурай, бывало, ворчал по этому поводу: «Перестань идти зигзагами, будто по собственной улице!» Однако когда Сакурая не было рядом, Такино никому не переходил дорогу.

– Ну, раньше его называли Падрейком. Когда-то он прекрасно разбирался в механике – блоки, рычаги и все такое. Много занимался натурфилософией до того… как изменился. – Диниван поднес ручную лампу к большому фитилю и продолжал держать ее неподвижно. – Лишь Эйдон знает, сколько масла он сжигает, – продолжал священник.

Был будний день, но на улице — множество людей. Странно представлять себя просто ещё одним лицом в толпе. Здесь Такино у выглядел именно так: обычный менеджер средних лет из магазина в пригороде, чей бизнес движется потихоньку и чьё единственное хобби — вырезать курительные трубки. А слабость — время от времени «сходить налево». Просто жизнь. Однако Такино этот образ существования — и возможное счастье — всё ещё казались чем-то необычным. Он вообще удивлялся, имеет ли право идти по улице так же, как они все. Неужели он действительно сделался овцой, или всё же оставался волком, только в овечьей шкуре?

Такино подошёл к цветочному магазину и зашёл внутрь, вдыхая запах цветов. Он решил подарить девушке небольшой букетик тёмно-красных роз.

Наконец, фитиль загорелся.

Он не ощущал себя мужчиной, идущим на встречу с женщиной. Возможно, для него было бы лучше повидать тестя в госпитале. Никто не обращал на него внимания. Наверное, чтобы выделяться в толпе, даже в дневное время, нужно нечто большее, чем несколько красных роз.

Щит действительно усиливал свет, хотя солнце все еще проникало внутрь сквозь распахнутые окна.

Такино взглянул на часы. Назначенное время наступило. Он остановил машину, хотя практически был уже на месте.

– На стене висят щипцы, – сказал Диниван, указывая на пару длинных шестов с металлическими чашами на концах. – Завтра утром нужно не забыть погасить фитиль.

Когда они вернулись на второй этаж, Диниван предложил Мириамель взглянуть на Кадраха. Она немного задержалась, чтобы взять кувшин с водой и виноград. Не было никакого смысла морить монаха голодом.

Выйдя из такси, он увидел Акеми и вошёл в холл отеля. Издалека она казалась совсем маленькой, потому что удалялась от него, направляясь в кафе. Он видел, как на полпути девушка остановилась, чтобы посмотреться в маленькое зеркальце. Такино улыбнулся и немного прогулялся по холлу, прежде чем последовать за ней в кафе.

Он проснулся и теперь сидел на единственном стуле, глядя в окно на залив, ставший серо-голубым в сгущавшихся сумерках. Казалось, он погрузился в себя и сначала даже не отреагировал, когда Мириамель предложила ему поесть, но потом решил выпить воды. А еще через некоторое время принялся за виноград.

— Вы опоздали, — сказала она прохладным тоном.

– Падрейк, – сказал Диниван, подходя ближе, – ты меня помнишь? Я отец Диниван. Когда-то мы были друзьями.

— Я остановился, чтобы купить цветы.

– Я тебя узнал, Диниван, – после долгой паузы ответил Кадрах. Его хриплый голос странным эхом прокатился по маленькой комнате. – Но Падрейк эк-Краннир давно мертв. Остался только Кадрах. – Монах старался не смотреть Мириамель в глаза.

Он ни о чём таком не думал, покупая их, но сейчас они оказались полезны; Такино положил их на стол перед ней. Акеми улыбнулась. Не так уж много нужно, чтобы успокоить гордость женщины, не важно — двадцать ей лет или сорок.

Диниван не спускал с него пристального взгляда.

— Красивый наряд, — заметил он.

– Ты не хочешь разговаривать? – спросил священник. – Ты не мог совершать поступки, которые заставили бы меня думать о тебе плохо.

На ней было розовое платье с цветочным узором. В клубе Акеми обычно носила длинные платья с глубоким вырезом. Она казалась маленькой, но Такино подозревал, что без одежды она будет не столь хрупкой.

Кадрах поднял голову, и на его круглом лице появилась усмешка, но серые глаза наполнились болью.

– Неужели это правда? Я не мог совершить столь ужасных деяний, чтобы Мать Церковь и… другие наши друзья… приняли меня обратно? – Он горько рассмеялся и презрительно взмахнул рукой. – Ты лжешь, брат Диниван. Есть преступления, которые нельзя простить, и специальное место, приготовленное для злоумышленников. – Он мрачно отвернулся и отказался продолжать разговор.

Когда они встретились в первый раз, у него сложилось впечатление, что в её жизни есть какой-то мужчина. Но во вторую и в третью встречу Такино уже так не думал. Возможно, у неё кто-то был, и они только что расстались. Однако совсем это странное впечатление не исчезло.

Снаружи волны продолжали с рокотом набегать на берег и откатываться назад, словно приглушенные голоса, приглашавшие ночь.

— Делали покупки? — спросила она.

* * *

Такино достал из портфеля кусок корня вереска:

Тиамак наблюдал, как Старый Могаиб, Роахог Гончар и другие старейшины садились в раскачивавшуюся плоскодонку. У них были мрачные лица, что вполне соответствовало духу церемонии. Ритуальные ожерелья из перьев поникли во влажной жаре.

— Из них я вырезаю курительные трубки.

Могаиб, неуверенно стоявший на корме лодки, оглянулся на берег.

— Такино-сан, — сказала она, закуривая сигарету «Ларк», — а вы на самом деле директор супермаркета?

– Не подведи нас, Тиамак, сын Тагамака, – хрипло сказал он, нахмурился и нетерпеливо убрал с глаз листья головного убора. – Расскажи тем, что живут на материке: вранны не являются их рабами. Наш народ оказывает тебе величайшее доверие.

— А что, не похож?

Один из внучатых племянников помог Старому Могаибу сесть, и тяжело груженная лодка медленно поплыла по реке. Тиамак с кислым выражением посмотрел на украшенный резьбой Призывающий посох, который ему вручили. Вранны были расстроены, потому что Бенигарис, новый повелитель Наббана потребовал более высокие налоги зерном и драгоценными камнями, а также молодых сынов враннов, чтобы они служили во владениях аристократов Наббана. Старейшины хотели, чтобы Тиамак отправился туда, поговорил с ними и выразил протест против вмешательства Наббана в жизнь Вранна.

— Просто вы не типичный менеджер.

Таким образом на хрупкие плечи Тиамака возложена еще одна обязанность. Но сказал ли кто-то из враннов хоть одно доброе слово относительно его учености? Нет, они относились к нему немногим лучше, чем к безумцу, повернувшемуся спиной к Вранну и его народу, чтобы следовать обычаям людей материка, – пока им не потребовался тот, кто способен писать или говорить на языках Наббана или Пердруина. Тогда они заговорили о долге Тиамака перед своим народом.

— У моей жены кафе.

— Я не хочу слушать о вашей жене.

Тиамак сплюнул с крыльца своего дома, глядя на текущую под ним зеленую воду. Он поднял лестницу и оставил ее лежать неаккуратной грудой, а не сложил как обычно. Тиамака переполняла горечь.

— Я только хотел объяснить, что не буду соблазнять тебя. Во всяком случае, не сегодня.

Впрочем, все совсем не так плохо, решил он позднее, дожидаясь, когда закипит вода в котелке. Если он попадет в Наббан, выполняя требование своих соплеменников, он сможет навестить мудрого друга, который там живет, и выяснить, что возможно, о странной записке доктора Моргенеса. Она беспокоила Тиамака уже несколько недель, однако он так и не сумел приблизиться к решению. Его послание, отправленное с почтовой птицей в Иканук Укекуку, вернулось нераспечатанным. И это тоже вызывало у него тревогу.

— Что с тобой?

Она улыбнулась ему большими карими глазами. Акеми не была абсолютной красавицей, скорее относилась к тому типу женщин, которых мужчины называют «в принципе хорошенькими». Она говорила, что ей двадцать два года, но, вероятно, ей ближе к двадцати пяти. Маленькие девушки всегда выглядят моложе.

Птицы, которых он посылал к доктору Моргенесу, также вернулись и не принесли никаких новостей, но это тревожило Тиамака меньше, чем молчание Укекука, ведь в последней записке Моргенес сообщил, что некоторое время не сможет с ним связываться. Женщина-ведьма, живущая в Альдхорте, также молчала, как и его друг в Наббане. Однако двух последних птиц Тиамак отправил всего несколько недель назад, и ответ еще мог прийти.

— Ну, что будешь кушать? — спросил он.

«Но только не в том случае, если я уйду в Наббан, – сообразил он. – А так я не увижу ответов в течение двух месяцев».

Он широко улыбнулся и прощально поднял раскрытую ладонь:

Взглянув на букет, Такино решил, что дальнейшие разговоры излишни.

Тут только он понял, что не знает, как поступить с птицами. У него не было достаточного запаса зерна, чтобы они дождались его возвращения, и, конечно же, он не мог взять их с собой. Значит, придется их выпустить, чтобы они сами о себе позаботились, – и надеяться, что они не улетят далеко от его маленького домика, и он сможет снова их поймать, когда вернется. А если улетят и не вернутся, что он будет делать? Тогда ему придется выучить других.

— Лобстер и консоме.

— Ладно, я пойду, а то Ксюха там одна с малым в поликлинике.

— А у меня настроение съесть стейк. Думаешь, наверху, в ресторане, его сделают?

Вздох Тиамака заглушило шипение пара, вырвавшегося из-под крышки котелка. После того, как он бросил желтокорень, чтобы тот хорошенько прокипел, маленький ученый попытался вспомнить молитву для удачного путешествия, которую должен был вознести Тому, Кто Всегда Ступает По Песку, но сумел вспомнить только обрывки молитвы «Покажи-Тайные-Места-Рыб», которая не особенно подходила. Тиамак снова вздохнул. Хотя он больше не верил в богов своего народа, он считал, что молитва никогда не помешает, однако произносить следует только те, что подходят к случаю.

— Возможно.

Все деньги, вырученные с продажи электронной копии сборника, будут направлены на благотворительные цели — в Копилку фэндома. http://gviz.ru/ebooks

Акеми затушила сигарету в пепельнице. У неё были пухловатые ручки, особенно если сравнивать их с длинными тонкими пальцами Юки. Казалось, форма пальцев их рук явно показывает, насколько эти двое не похожи.

Размышляя на эти темы, Тиамак не забывал о проклятом пергаменте, о котором Моргенес упомянул в своем письме – или так только казалось, ведь старый доктор никак не мог знать, что он попал к Тиамаку? Следует ли взять пергамент с собой и рискнуть потерять? Нет, он должен показать его другу в Наббане и спросить совета.

— Ты всегда обедаешь? — спросил Такино, вставая.



— Что вы имеете в виду?

Так много проблем. Они теснились у него в голове, как назойливые мошки. Он должен все тщательно обдумать – в особенности, если утром ему придется отправиться в Наббан. Он должен изучить все кусочки головоломки.

— Не знаю. Я просто подумал, что, может быть, ты относишься к тому типу людей, которые пропускают ланч, а просто едят, когда хотят.

— Я как раз хочу есть, — ответила она.

Сначала послание Моргенеса, которое он перечитывал дюжины раз в течение четырех лун – или сколько там времени прошло с того момента, как он его получил? Тиамак достал письмо из деревянной шкатулки и разгладил его, оставив пятна от испачканных желтокорнем пальцев. Впрочем, он уже давно выучил его содержание наизусть.

Она встала; её макушка едва доставала до его подбородка. Акеми носила короткую стрижку. У неё была алебастровая кожа, и она всегда делала только лёгкий, простой макияж. Ногти она тоже не красила. Но поставьте её рядом с Юки, и вы без труда поймёте, кто из них профи.

Доктор Моргенес писал о своих страхах относительно «… времени Звезды Завоевателя», что оказалась над ними, – что бы это ни значило, и потребуется помощь Тиамака – «… если некие ужасные вещи, на которые, как говорят, намекается в печально известной книге священника Ниссеса…» – их следует всячески избегать. Но каких вещей? «Печально известная утраченная книга…» – речь идет о «Дю Сварденвирде» Ниссеса, о чем знает любой ученый.

Из всех решений…

— Знаете, вам не стоит любить меня, Такино-сан, — она указала рукой на цветы на столе.

Тиамак засунул руку в шкатулку, вытащил аккуратный сверток и развернул свой самый ценный пергамент, который осторожно расправил на столе рядом с письмом Моргенеса. Пергамент, на который Тиамак наткнулся благодаря удаче на рынке в Кванитупуле, был исключительно высокого качества, такого Тиамак не мог себе позволить. Ржавыми коричневыми чернилами кто-то записал северные руны риммеров, но использовал архаичный язык Наббана, каким он был пять столетий назад.

Антон Фарб

… Приведите из Скалистого сада НуанниТого, кто, хоть и ослеплен, но может видеть.Найди Клинок, что положит РозуК подножию великого Дерева риммера.Найди Призыв, чей громкий ЗовНазовет имя Зовущего.На корабле в самом Мелком Море,Когда Клинок, Призыв и ЧеловекПридут к правой Руке Принца,Тогда Пленник снова обретет свободу…

— Кажется, ты совершенно уверена в себе.

Под этой непонятной поэмой было написано печатными буквами: НИССЕС.

— Извините, Кирилл Геннадьевич, но в лицензии вам отказано, — сообщила тетка в собесе будничным тоном. — Получите, пожалуйста, детское питание и подгузники, десять комплектов. И распишитесь здесь и здесь.

— Я серьёзно говорю. Я плохая женщина.

Что же оставалось думать Тиамаку? Моргенес не мог знать, что Тиамак обнаружил страницу из почти легендарной книги – вранн никому об этом не рассказывал, – однако доктор написал, что Тиамаку предстоит важная работа, каким-то образом связанная с «Дю Сварденвирдом»!

— Когда ты так говоришь, я начинаю думать, что ты влюбилась в меня. В любом случае не надо обо мне беспокоиться: мужчины любят плохих девочек.

Все его вопросы, отправленные Моргенесу и другим мудрецам, остались без ответа. А теперь он должен отправиться в Наббан, чтобы передать просьбы своего народа людям материка, однако он все равно не понимал, что все это может значить.

Кирилл молча черкнул авторучкой в накладной. Он даже как-то не особенно расстроился. Глупо было и надеяться.

Такино положил руку на её хрупкое плечо. В воздухе витал запах роз и духов.

Тиамак вылил чай из котелка в свою третью любимую чашку – вторую в списке он уронил и разбил сегодня утром, когда Старый Могаиб и другие начали спорить у него под окном. Он приложил тонкие пальцы к теплой чашке и подул.



— Сами понимаете, — проявила сочувствие тетка. — Третий ребенок. Самая большая вероятность. Желающих просто море.

– Горячий чай, горячий чай, – всегда говорила его мать.

Входная дверь дома оказалась заперта.

Сегодня стояла невероятная жара, и воздух был таким неподвижным и душным, что ему казалось: еще немного, и он сможет в него нырнуть и поплыть. Такая погода сама по себе еще не делала его несчастным, ведь в самые знойные дни чувство голода заметно притуплялось. Тем не менее, в воздухе было нечто, вызывавшее замешательство, словно Вранн стал раскаленным бруском металла на наковальне мира, а по нему стучал огромный молот и мог превратить его во все что угодно.

— Угу, — кивнул Кирилл, упаковывая коробки с сухой смесью и памперсами в рюкзак.

Переодеваясь в джинсы и трикотажную рубашку, Такино слышал воркование Кёрпера и Кёрпи на балконе. Юки до сих пор не вернулась. Она часами сидела в госпитале у постели отца, слушая, как он, словно заведённый, повторяет одни и те же старые истории.

В это утро Роахог Гончар воспользовался моментом, чтобы посплетничать, пока Старому Могаибу помогали преодолеть лестницу, и сказал, что колония гантов строит новое гнездо всего в нескольких фарлонгах от реки, начинавшейся от Деревенской рощи. Прежде ганты никогда не осмеливались настолько приближаться к человеческим поселениям, и хотя Роахог, посмеиваясь, заявил, что вранны скоро сожгут гнезда, новость вызвала у Тиамака тревогу, словно был нарушен какой-то неопределенный, но важный закон.

Она жила с отцом и бабушкой с тех пор, как ей исполнилось три года. Бабушка умерла, когда Юки было семнадцать. Вот так они остались вдвоём.

По мере того как медленный знойный день постепенно приближался к вечеру, Тиамак пытался осмыслить требования герцога Наббана и письмо Моргенеса, но видения со строящими гнездо гантами постоянно вторгались в его мысли – их коричнево-серые челюсти постоянно щелкали, а безумные черные глаза сверкали – и Тиамак никак не мог избавиться от глупейшего ощущения, что все эти вещи каким-то образом связаны.

Вроде все влезет. Они еще с Таней ругались: мол, нельзя по этикету к деловому костюму и пальто таскать рюкзак, положено портфель, да и не солидно сорокалетнему мужику бегать с рюкзаком — но Кириллу было пофиг на стиль, а в портфель все это богатство точно не поместилось бы.

Такино очень хорошо понимал те чувства, которые испытывала Юки, но он ничем не мог ей помочь. Он не хотел вмешиваться; к тому же это был не тот случай, когда деньги могли изменить ход заболевания. Ему оставалось лишь хранить спокойствие и наблюдать.

«Виновата жара, – сказал он себе. – Если бы только у меня был кувшин холодного пива из папоротника, дикие идеи тут же исчезли бы».

Но у него даже не хватило желтокорня, чтобы сделать еще одну чашку чая, не говоря уже о пиве из папоротника. Сердце Тиамака переполняла тревога, и ничто в широком жарком Вранне не приносило покоя.

— Вы не отчаивайтесь, — сказала тетка на прощание. — Пробуйте еще, вдруг разрешат!

Тиамак встал с первым утренним светом. К тому моменту, когда он приготовил и съел сухое печенье из рисовой муки и выпил немного воды, в болоте стало очень жарко. Он состроил гримасу и принялся собирать вещи. День больше подходил для купания в одном из безопасных прудов, чем для путешествия.

Такино вышел на балкон — большую овальной формы веранду. В рекламной брошюре, которую они получили перед покупкой этой квартиры, говорилось о «художественном своеобразии», которое создаётся на маленьких балконах с помощью композиции из сидений в виде настилов и растений в горшках. Они никогда не сидели на этих необычных стульях, а использовали маленькие деревянные платформы как подставки для горшков.

Впрочем, вещей у него было совсем немного. Он выбрал запасную набедренную повязку, халат и пару сандалий, чтобы носить их в Наббане, – он не хотел подтвержать мнение большинства обитателей Наббана о дикости своего народа. Во время этого путешествия ему не потребуется доска для письма, деревянная шкатулка, да и большинство других скромных вещей. Свои драгоценные книги и пергаменты он не осмелился брать с собой – не приходилось сомневаться, что он несколько раз окажется в воде еще до того, как доберется до городов обитателей материка.

В выходные дни Такино здесь работал. С помощью зажима он закреплял заготовку для курительной трубки на деревянной платформе и затем начинал орудовать стамеской, ножом и напильником.

Кирилл опять кивнул и молча вышел в промозглый вечер. Еще тянулся конец февраля, но в воздухе пахло весной. Под ногами чавкало.

Тиамак решил, что должен взять с собой пергамент Ниссеса, поэтому завернул его в двойной слой листьев и положил в кожаный мешочек, который ему подарил доктор Моргенес, когда Тиамак жил в Пердруине. Он положил мешок, Посох призыва и одежду в свою плоскодонку, а также третью любимую чашку, несколько кухонных приборов, пращу и круглые камни, завернутые в листья. Потом подвесил на пояс нож и кошелек с монетами. Больше тянуть Тиамак не мог, ему пришлось взобраться на баньян на крыше дома и отпустить на свободу птиц.

Сначала он концентрировался на вырезании самой формы — лица, животные, самые разные вещи. Но вскоре такая работа наскучила ему. Сейчас его интересовало только одно: раскрыть естественный рисунок дерева. Симметрия, факел, птичий глаз, птичье гнездо — у каждого типа строения древесины есть название, и Такино все они были известны.

Когда Тиамак взбирался по соломенной крыше, он слышал сонный, приглушенный щебет птиц, болтавших внутри маленького домика. Он положил оставшееся зерно в четвертую – и последнюю – чашку и высыпал его на подоконник внизу. Теперь они хотя бы некоторое время после его ухода будут оставаться возле дома.

У него имелась собственная методика работы. И в поисках естественного рисунка, спрятанного в дереве, он её придерживался. Окончательная форма трубки не слишком интересовала Такино. Он скрёб и скоблил, время от времени останавливаясь, чтобы вытереть влажной салфеткой пыль с корня вереска, выявлял рисунок, работая терпеливо и дотошно, штрих за штрихом.

В метро он думал, где взять денег на аборт. Шестая неделя, не поздно еще. Опять в кредит влезать. Потому что надо сначала лицензию получать, а потом пробовать. Танька расстроится. Тане уже тридцать восемь. Следующего шанса может и не быть.

Было уже чуть больше трёх часов дня. Такино вытащил ящик с инструментами и пошёл в ванную комнату, прихватив с собой стамеску и нож. Перед началом работы он всегда затачивал инструмент на точильном бруске. Больше всего на свете его раздражало тупое лезвие.

Он засунул руку в маленькую коробку с крышкой из коры и осторожно достал одну из своих птиц, красивую бело-серую голубку по имени Такая-Быстрая и подбросил ее в воздух. Она сразу расправила крылья и после нескольких взмахов уселась на ветку у него над головой. Удивленная его необычным поведением, она тихо вопросительно заворковала. Тиамак познал горечь отца, вынужденного отдать дочь чужому человеку. Но он должен был отпустить птиц, а дверь в их домик, открывавшуюся только внутрь, закрыть. В противном случае они или их забывчивые сородичи войдут внутрь и окажутся в ловушке. Тиамака не будет, чтобы их освободить, а без него они умрут от голода.

«Был ли это только ланч?» — спросила Акеми, когда они расставались.

Естественно предполагать, что мужчина, приглашающий женщину на обед, может иметь в виду нечто иное, чем просто еда. Для неё эти несколько часов имели огромное значение. «Только ланч», — ответил он ей. И всё время думал об этом. Вообще-то ему не свойственно шутить с девушками. Вряд ли он ужасно хотел её. Такино вёл свою игру собственными методами, вот и всё. А кроме того, дома его ожидала неоконченная трубка.

На выходе из подземного перехода его обступила небольшая стайка питерпенов. Чумазые попрошайки протягивали ладошки и смотрели жалобно, со слезой. Кирилл привычно их растолкал, отсыпал старшему — лет двенадцати — горсть леденцов, и пошел дальше. В спину ему полетел отборный мат. Правду говорят, что большинство питерпенов попрошайничает не для себя, а какого-нибудь пубера постарше да понаглее. А пуберу не конфеты нужны, ему деньги нужны — на водку и на энергетик.

Чувствуя себя несчастным, он вытащил Красноглазика, Крабоножку и Медолюба, и вскоре они уже сидели на ветках над ним и щебетали укоризненным хором. Птицы понимали, что происходит нечто необычное, те из них, что все еще оставались внутри, нервно метались по маленькому домику, и Тиамак с трудом смог добраться до каждой. Когда он пытался достать одну из последних упрямиц, его рука задела маленький холодный комок перьев, лежавший в тени, в самом дальнем конце.

Такино приступил к работе над корнем вереска. Он смочил древесину и начал изучать её структуру. На мокром дереве ясно виднелась тёмная полоса. Рисунок был абсолютно симметричен. Придётся делать согнутую трубку, чтобы структура древесины оказалась более чёткой. Неважно. Никто не будет упрекать его в том, что эти трубки нельзя раскурить. Он просто делал их, смотрел на них. И всё. Кроме Юки никто и понятия не имел, что Такино проводит порой целый день, сидя за столом, с куском дерева, делая трубки, которые никто никогда не станет курить.

А по весне, когда теплеет, и девки начинают заголяться, пуберы становятся особенно опасны. Стая пуберов, бегущих за девкой, любого взрослого рвет на куски не задумываясь: инстинкты — страшная сила.

На землю быстро опустилась осенняя ночь, стало казаться, что улицы будто бы слегка сбрызнули чернилами.

Тиамак сразу почувствовал тревогу, сжал пальцы, вытащил руку наружу и увидел одного из своих голубей, Чернилку – и сразу понял, что он мертв. С широко раскрытыми глазами Тиамак внимательно его осмотрел. Несколько дней назад он отправил Чернилку в Наббан. Очевидно, голубь пострадал в схватке с каким-то животным: он потерял много перьев, и все его тело покрывала кровь. Тиамак не сомневался, что вчера Чернилки здесь не было, значит, он прилетел ночью, несмотря на раны, из последних сил домой, где его поджидала смерть.

Зазвонил телефон. Он поднял голову, и со щеки скатились капельки пота.

Тиамак почувствовал, как мир вокруг начал кружиться, а на глазах выступили слезы. Бедный Чернилка. Он был отличной птицей и летал едва ли не быстрее всех. И отличался смелостью. Бедный отважный Чернилка.

Каждый раз, проходя через скверик под домом, Кирилл думал о стае пуберов, оккупировавших песочницу и горку на детской площадке, и давал себе клятву купить газовый баллончик — специальный, с натуральным перечным экстрактом, одобренный организацией детозащитников, а лучше два, один себе, второй — Татьяне… Пуберы сегодня были настроены добродушно, из песочницы доносилось довольное гоготание пацанов и веселое повизгивание девок. Начинался сезон брачных игр.

— Здравствуйте, это Хиракава.

К похожей на веточку лодыжке голубя была привязана тонкая полоска пергамента. Тиамак отложил безжизненный комок перьев в сторону, достал из домика двух последних голубей, потом закрыл маленькую дверцу и зафиксировал ее специальной палочкой. Держа одной рукой маленькое тельце Чернилки, он осторожно снял пергамент и, глядя на крошечные буквы, расправил его кончиками пальцев. Послание пришло от его друга из Наббана, чей почерк Тиамак сразу узнал, несмотря на то, что он был очень мелким. Необъяснимым образом письмо осталось неподписанным.

Частный детектив. Его худое лицо напоминало Такино старого американского грифа, а голос тоже был высоким и визгливым, словно птичий крик.

У самого подъезда его встретила Галина Федоровна — пенсионерка с первого этажа, лет эдак семидесяти, лицо как печеное яблоко, в руке вечный пакетик с печеньем и ломтиками хлеба.



— Я решил: чем скорее, тем лучше.

«Время пришло, – прочитал Тиамак, – и ты срочно нужен. Моргенес не может тебя просить, но я сделаю это за него. Отправляйся в Кванитупул и остановись в гостинице, о которой мы говорили, жди меня там, и я расскажу тебе больше. Отправляйся туда немедленно и постарайся не задерживаться в пути. От тебя будет зависеть нечто большее, чем жизни людей».

Он должен был предоставить отчёт только к следующему вечеру. Такино рукой вытер пот с лица.

— Галина Федоровна, — сказал Кирилл укоризненно. — Ну что вы делаете!

Внизу было нарисовано перо, заключенное в круг – символ Ордена Манускрипта.

— Я слушаю.

Ошеломленный Тиамак смотрел на письмо. Он прочитал его еще два раза, надеясь, что там, чудесным образом, будет написано что-то другое, однако слова не менялись. Отправиться в Кванитупул! Но старейшины приказали ему идти в Наббан! В его племени больше никто не умел так же хорошо, как он, говорить на языках жителей материка, чтобы исполнить роль посла. И как он объяснит своим соплеменникам, что какой-то обитатель материка, которого они знать не знают, предложил ему пойти в Кванитупул и ждать там указаний, – и этого для него оказалось достаточно, чтобы повернуться спиной к своему народу? Какое значение имел Орден Манускрипта для Вранна? Какие-то ученые, изучающие старые книги и события далекого прошлого? Его народ никогда не сможет такое понять.

— Но сначала… — Хиракава кашлянул, а Такино взял в рот сигарету и огляделся кругом в поисках зажигалки, — вы уже сумели решить вопрос с банком?

— А что, что я делаю? — заволновалась бабулька. — Я же деточкам, питерпенчикам нашим. Им же голодно, и холодно, в подвале-то.

Но разве он мог проигнорировать столь важный призыв? Его друг в Наббане выразился предельно четко – даже написал, что таково желание Моргенеса. А без Моргенеса Тиамак бы не смог прожить год в Пердруине, не говоря уже о том, чтобы стать членом столь замечательного содружества – об этом также позаботился доктор. Как он мог не исполнить просьбу Моргенеса – единственную, с которой он к нему когда-либо обращался?

— Деньги должны были перевести вам этим утром.

То ли два, то ли три питерпена — совсем мелких, лет по семь, завелись в подвале дома месяц назад, а гицели из детдома все не могли приехать и забрать.

Горячий воздух врывался в открытые окна, точно голодный зверь. Тиамак сложил записку и убрал в ножны, решив сначала позаботиться о Чернилке, а уж потом подумать, как поступить. Быть может, к вечеру станет прохладнее. Несомненно, можно подождать один день, прежде чем отправиться в путешествие? Ведь так?

— Весьма благодарен. У меня просто не было времени проверить счёт.

Тиамак завернул маленькое тельце птицы в маслянистые листья пальмы и перевязал их тонкой веревкой. Затем прошел по мелководью к песчаному островку за своим домом, где положил связку листьев на скалу и окружил корой и драгоценными обрывками старых пергаментов. Прочитав молитву для души Чернилки, обращенную к Той, Что Заберет Нас Всех, при помощи огнива он поджег крошечный погребальный костер.

— Опять на скамейке оставите, — обвинил старушку Кирилл. — А пуберы отберут и на закусь пустят. А потом все тут заблюют. Помните, что в прошлый раз было?

Зажигалка лежала на диване рядом с брюками, которые он бросил там, когда пришёл. Отсюда не дотянуться, а Хиракава уже начал говорить. Он стоял и слушал, вертя в руках не зажжённую сигарету.

По мере того как дым стал подниматься вверх, Тиамак размышлял о важности прежних обычаев и времен. По меньшей мере они давали возможность занять голову в те моменты, когда разум уставал, а он сам испытывал боль. Ему даже удалось ненадолго избавиться от тревожных мыслей о долге, и на него снизошло странное умиротворение, пока он смотрел, как дым над Чернилкой медленно поднимался в лихорадочно-серое небо.

Скоро дым исчез, и Тиамак развеял пепел над зеленой водой.

— Ох, Кирюша, миленький, — всплеснула руками Галина Федоровна. — Ну как же их не накормить? Они же плачут по ночам, я же слышу, на первом этаже знаете всегда слышно!

* * *

4

Когда Мириамель и оба ее спутника спустились с горной тропы на Северную прибрежную дорогу, Кадрах заставил своего скакуна двигаться немного быстрее и опередил ехавших рядом Динивана и принцессу на несколько корпусов. Утреннее солнце светило им в спины. Лошади, которых привел Диниван, шли рысью, слегка потряхивая головами, и, широко разувая ноздри, ловили утренний бриз.

— Эх, Галина Федоровна… — вздохнул Кирилл. — Ну нельзя же. Все говорят: нельзя их кормить. Неправильно.

Молоко, которое Такино заказал этим утром, привезли около двух часов дня. У Мотоямы глаза округлились, когда он увидел объёмы доставленного.

– Эй, Падрейк! – крикнул Диниван, но монах не ответил. Его круглые плечи поднимались и опускались. Он надвинул капюшон. Казалось, монах погрузился в глубокие раздумья. – Ну, ладно, пусть будет Кадрах, – позвал священник, – почему ты не едешь с нами?

— Сегодня запускаем специальное предложение по молоку. Я сказал копам, чтобы они отправлялись домой. Пора что-то делать или придётся тихо умереть. Вот посмотришь, что сегодня к нам вернутся покупатели.

Кадрах, хорошо державшийся в седле, несмотря на большой вес и короткие ноги, натянул поводья. Когда Диниван и Мириамель поравнялись с ним, он повернулся.

Диалог этот с небольшими вариациями повторялся уже в тысячный раз. Бабка была непрошибаема, словно танк.

— Вы не думаете, что ещё слишком рано?

– С именами нередко возникает проблема, брат, – сказал он, обнажив зубы в сердитой улыбке. – Ты обратился ко мне по имени, которое принадлежит мертвецу. Принцесса дала мне другое – «предатель» – и окрестила им в Эметтинском заливе, чтобы завершить сделку. Теперь ты должен понимать, что получается большая путаница – как сказали бы некоторые – из-за многообразия имен. – Он иронично поклонился и, ударив каблуками по бокам лошади, поехал вперед, но потом снова придержал своего скакуна, как только оказался впереди на расстоянии в дюжину элей.

— Если всё будет идти как сейчас, то мы будем медленно скатываться в пропасть. Ты ведь хочешь получить свой бонус, не так ли?

– Он очень обижен, – заметил Диниван, глядя на опущенные плечи Кадраха.

— А что, всё на самом деле так плохо?

— Не знаю, как вас, Кирилл, — поджала губы старушенция, — а меня в детстве учили из всех возможных решений выбирать самое доброе, а не самое правильное.

– Интересно, а из-за чего ему обижаться? – резко спросила Мириамель.

— Будет плохо, если так продолжать. Но мы же не хотим, чтобы пара глупых шуток вышибла нас из бизнеса, правда?

Священник покачал головой.

– Один только Бог знает.

Кирилл предпочел промолчать. В подъезде воняло кошками и детьми. Кто-то из питерпенов нагадил на лестничной клетке. Лифт уже давно сломали пуберы, и на пятый этаж Кирилл поднялся пешком.

Такино сделал заказ на четыреста пакетов, и сейчас весь магазин и склад были забиты молоком. Его обычная цена — тридцать пять иен — на целых двадцать иен меньше, чем в супермаркете у станции. Они не делали прибыли на молоке, но зато это хороший способ привлечь людей.

Что означали эти слова, произнесенные священником, Мириамель не поняла.

— Весьма рискованно, — заметил Мотояма.



Он повернул ключ в замке, дверь распахнулась, и на шею ему бросилась Дашка — полтора метра жизнерадостного энтузиазма с зелеными светящимися глазами.

— У нас нет выбора. Но если всё пойдёт хорошо, то дела переменятся к лучшему. Надо установить наблюдение за секцией мороженых продуктов. Если вдруг что — на этот раз мы будем в курсе.

Северная прибрежная дорога Наббана вилась между горной грядой и Эметтинским заливом, иногда уходя в глубь материка, и справа возникали скалы, полностью скрывающие из виду воду. Затем горы расступались, и перед путниками вновь появлялось каменистое побережье. Когда они подъезжали к Телигуру, на дороге появились люди: крестьянские телеги, нагруженные сеном, пешие торговцы держали в руках шесты со своими товарами, куда-то направлялись небольшие отряды местных стражников. Многие путешественники, увидев золотое Дерево на шее Динивана и монашеские одеяния его спутников, склоняли головы и сотворяли знак Дерева на груди. Нищие бежали рядом с лошадью священника и кричали:

— Папка пришел! Папка!

— По-вашему, это хорошая идея — отослать полицию?

– Святой отец! Святой отец! Во имя милосердного Эйдона!

— Если мы не можем вести бизнес, когда над нами не стоят копы, то лучше закрыться прямо сейчас.

Через полторы минуты обнимашек-целовашек Кирилл спустил дочку на пол и, вытащив носовой платок, вытер лицо.

Если у них имелись видимые увечья, Диниван вытаскивал из своего одеяния мелкие монетки и бросал несчастным. Мириамель заметила, что практически все нищие, какими бы изуродованными они ни выглядели, редко позволяли монете упасть на землю.

Молоко уже начали продавать. Яйца и молоко — ключевые позиции на распродажах в любом супермаркете.

— Хотелось бы к концу дня продать пакетов пятьдесят. Тогда завтра мы разместим броские флайеры в утренних газетах. И остальные триста пятьдесят быстро уйдут.

В полдень они остановились в Телигуре, большом рыночном городе у подножия гор, где подкрепились свежими фруктами и черствым хлебом, которые купили на прилавках городской площади. Здесь, в разгар дневной торговли, монахи не привлекали особого внимания.

— Как там в школе? — спросил он.



— А если опять что-то случится?

Мириамель наслаждалась ярким солнцем, спустив капюшон так, чтобы почувствовать его тепло лбом. Вокруг кричали торговцы, расхваливавшие свой товар, им отвечали возмущенными криками обманутые покупатели. Кадрах и Диниван стояли рядом, священник торговался с продавцом вареных яиц, а его мрачный спутник не сводил взгляда с двери винной лавки. С некоторым удивлением Мириамель поняла, что она счастлива.

— Ой, нам столько всего задали! — заволновалась Дашка. — А завтра еще контрольная по математике и диктант!

— Тогда нам просто придётся закрыть магазин.

Такино вернулся в офис и уселся за стол. До семи тридцати он в магазин не выходил.

«Вот так все просто?» – выругала она себя, но солнце было слишком приятным для самобичевания.

— Продали шестьдесят пакетов, — объявил пришедший Мотояма.

Она ускакала к себе в комнату, а Кирилл снял рюкзак, закрыл глаза и привалился к стене.

Она плотно позавтракала, все утро ехала свободная как ветер, и никто не обращал на нее ни малейшего внимания. Кроме того, она почему-то чувствовала себя защищенной.

— Без всяких происшествий, так?

Мириамель вдруг подумала о кухонном мальчишке Саймоне, и настроение у нее стало еще лучше. У него была хорошая улыбка – и он ее тренировал, как один из отцовских придворных. У отца Динивана была хорошая улыбка, но Мириамель никогда не видела, чтобы священник удивлялся самому себе, как почти всегда делал Саймон.

— Ничего такого. Будем надеяться, что завтра будет так же хорошо.

Школа для Дашки обходилась в половину его зарплаты. Специальная школа, где девочку будут вечно держать в пятом классе, задавать домашнее, проверять контрольные и диктанты, водить на экскурсии, окружать заботой и любовью — словом, имитировать учебный процесс и обеспечивать счастливое детство.

Странное дело, Мириамель вдруг поняла, что дни, которые она провела, путешествуя по Наглимунду с Саймоном и Бинабиком, были едва ли не лучшими в ее жизни. Она рассмеялась собственным мыслям, такими забавными они ей показались, а потом потянулась, как кошка на подоконнике. Они столкнулись с ужасом и смертью, их преследовал жуткий охотник Инген и его псы, едва не прикончил гюне, злобный мохнатый великан. Но тогда она чувствовала себя удивительно свободной. Она представлялась служанкой, но, как никогда, ощущала себя собой. Саймон и Бинабик говорили с ней — а не с ее титулом, не с властью ее отца, их не интересовала возможная выгода или награда.

— Забавно, ты никогда не производил впечатление паникёра. Когда мы разберёмся с молоком, мы примемся за мороженые продукты — одна позиция в день, пока всё не восстановим. Нам нужно, чтобы люди снова покупали товар здесь, чтобы это стало для них повседневным делом.

Она скучала по обоим. Мириамель вдруг почувствовала острый укол боли, думая о маленьком тролле и бедном, неуклюжем рыжеволосом Саймоне, которые скитались по заснеженным пустошам. Из-за пленения в Пердруине она почти забыла о них – где они сейчас? Угрожает ли им опасность? И живы ли они?

Такино дружески похлопал Мотояму по спине и прошёл в магазин. К ним спустилась Юки:

Навсегда.

На ее лицо упала тень, и она испуганно вздрогнула.

— Я слышала, вы решили продавать молоко по специальной цене.

– Я не думаю, что нашему другу стоит и дальше оставаться рядом с винной лавкой, – сказал Диниван. – И сомневаюсь, что у меня есть такое право. Нам пора двигаться дальше. Вы задремали?

Пока не кончатся деньги.

– Нет. – Мириамель вновь опустила капюшон и встала. – Просто задумалась.

— Мы не можем и впредь позволить им нас запугивать.

* * *

Это длилось уже восемь лет. Нормальный ребенок поступил бы в институт или завел семью. Дашке это не светит. Кирилл любил ее. Любил из последних сил. Как может любить отец дочь, которая никогда не вырастет. Которая до самой смерти останется веселой одиннадцатилетней девчонкой.

Герцог Изгримнур, тяжело дыша, сидел у огня, всерьез размышляя о том, чтобы что-нибудь сломать или кого-то ударить. Ноги у него болели, а лицо ужасно чесалось с тех самых пор, как он сбрил бороду, – каким безумцем он был, когда согласился на такую глупость?! – и при этом он знал о Мириамель не больше, чем в тот момент, когда покинул Наглимунд. Все это было очень плохо, а сейчас ситуация стала еще хуже.

— У тебя даже тон изменился. Когда я с тобой в последний раз говорила, ты почти стонал, что продавать молоко до следующего месяца будет невозможно.

Изгримнур не сомневался, что сокращает расстояние до принцессы. Когда ему удалось проследить ее путь до Пердруина и получить подтверждение у старого пьяницы Гилсгиата, что он высадил ее и вора монаха Кадраха здесь, в Ансис Пелиппе, герцог был уверен, что это только вопрос времени. И, хотя ему мешал облик монаха, в которого ему пришлось переодеться, Изгримнур хорошо знал Ансис Пелиппе и прекрасно ориентировался в самых злачных местах. Он считал, что ему в самое ближайшее время удастся ее найти и вернуть дяде Джошуа в Наглимунд, где она будет в безопасности от притязаний своего отца Элиаса.

— Супермаркет без молока, как кафе без кофе.

Иногда он жалел, что Дашка осталась питерпеном. Если бы она успела повзрослеть — хотя бы на пару лет, стать пубером… Хотя еще неизвестно, что хуже.

Юки что-то сделала с волосами, но что именно — никогда не догадаешься. Стилист у неё действительно очень грамотный.

А потом на него обрушились два удара. Эффект от первого был замедленным: кульминация многих бесплодных часов и небольшое состояние, потраченное на бесполезный подкуп, – постепенно Изгримнуру стало очевидно, что Мириамель и ее спутник исчезли из Ансис Пелиппе, словно у них появились крылья и они улетели. Ни один контрабандист, карманник или шлюха из таверны не видели их после Дня летнего равноденствия. На такую пару, как она с Кадрахом, было трудно не обратить внимания – два путешествующих вместе монаха, один толстый, другой молодой и стройный – однако они будто испарились. Ни один лодочник не заметил, чтобы они уплыли с острова, более того, никто даже не слышал, чтобы они искали лодку. И все же они покинули остров!

Вчера вечером, до того как жена пришла домой, он выходил повидаться с Хиракавой; они встретились в маленькой, захудалой якитории.

Второй удар, последовавший за первыми неудачами, оказался еще более тяжелым для Изгримнура. Он и двух недель не провел в Пердруине, как в портовых тавернах поползли слухи о падении Наглимунда. Матросы весело повторяли слухи, рассказывали о бойне, которую устроила вторая армия Элиаса в замке, словно наслаждаясь неожиданными поворотами старой и страшной истории.

В спальне зашевелился и заплакал Глебушек. Кирилл взял годовалого младенца на руки и, мурлыкая колыбельную, пошел на кухню, ставить воду и распаковывать сухую смесь.

«О моя Гутрун, – молился Изгримнур, чувствуя, как все у него внутри сжимается от страха и ярости, – да сохранит тебя Усирис от всех опасностей. Возвращайся домой живой и здоровой, и я собственными руками построю для Него храм. И спаси Изорна, моего сына, Джошуа и всех остальных…»

Оказалось, что старик умел пить. Он не проявлял подобострастия в отношениях и не терял самоконтроль от выпитого алкоголя. Когда Такино напомнил, что он планировал предложить Хиракаве специальный бонус за такое быстрое выполнение работы, то старик вежливо отказался. Возможно, спиртные напитки немного развязали ему язык, но Такино всё равно ничего не удалось узнать о прошлом Хиракавы.

В первую ночь он плакал в темном переулке, где никто не мог увидеть рыдавшего огромного монаха и где он мог хотя бы недолго оставаться самим собой. Ему было так страшно, как никогда прежде.

Такино слушал, как детектив подробно отчитывается о сделанном; его поведение и даже тон свидетельствовали о профессиональной бесстрастности. Он излагал только факты: ни на что не намекал и ничего не преувеличивал. Если он сообщал о слухах, в которых не был уверен, то так и говорил, что это непроверенные сведения. Если чего-то не знал, то тоже не скрывал этого и не делал догадок.

Два года назад, когда у Глеба диагностировали синдром инфанта, доктор — высокий и очень худой интеллигент с огромными крестьянскими ладонями — отозвал Кирилла в сторону и сказал негромко: редчайший случай, один на тысячу. Если хотите, я могу дать чуть-чуть эфира. Так многие делают. Совершенно обалдевший Кирилл передал это Тане, и когда до нее дошло, она с визгом вцепилась доктору в волосы. Не смей, верещала она, не смей трогать моего ребенка!

«Как все могло произойти так быстро? – поражался он. – Проклятый замок строили так, чтобы он мог выдержать десятилетнюю осаду! Неужели дело в предательстве?»

Вот только отчёт он представил на день раньше…

И теперь, если его семья каким-то чудом сумела спастись и он сумеет их отыскать, как ему вернуть собственные земли, которые захватил Скали Острый-Нос при помощи Верховного короля? Сейчас, когда твердыня Джошуа разрушена, а Леобардис и Ллут мертвы, некому встать на пути у Элиаса.

— Я оставила на твоём столе кофе, — сказала Юки.

И все равно он должен отыскать Мириамель. Он найдет ее, освободит от предателя Кадраха и отвезет в безопасное место. Пусть хотя бы в этом ему удастся помешать Элиасу.

Да поймите же вы, отбивался доктор, он никогда не вырастет! Питерпены, пуберы — их развитие останавливается на определенном этапе, это связано с гормонами, они перестают расти физически, психологически, эмоционально. А Глеб навсегда останется младенцем, мальком, живой агукающей куклой. На что вы его обрекаете? Что это за жизнь?!

Они закончили уборку в магазине, и Мотояма с продавщицей ушли домой.

В таком подавленном настроении Изгримнур решил войти в «Шляпу и ржанку», довольно дешевый постоялый двор, его униженный дух жаждал чего-то подобного. Он довольно быстро добрался до шестой кружки кислого пива и, отставив ее в сторону, погрузился в размышления.

Я на вас в суд подам, заорала Татьяна, и доктор предпочел ретироваться.

Возможно, он задремал, ведь он весь день провел в порту и ужасно устал. Возможно, человек, стоявший перед ним, подошел довольно давно. Изгримнуру не понравился его вид.

Вернувшись в офис, Такино проглотил остывший кофе. Было такое ощущение, будто он выпил чашку холодной, чуть горьковатой воды. Ему следовало уже привыкнуть к этому вкусу, но горечь на языке, казалось, не пройдёт никогда. Рот наполнился слюной.

– На что ты смотришь? – проворчал герцог.

Он снял трубку телефона.

Тогда эвтаназию для инфантов еще не легализовали…

Брови незнакомца сошлись над переносицей, на вытянутом лице застыла презрительная ухмылка. Он был высоким и одет во все черное, но на герцога Элвритсхолла незнакомец не произвел того впечатления, на которое рассчитывал.

С Оба — парнем из пачинко — было не очень-то легко связаться. Такино пришлось позвонить четыре раза, прежде чем трубку сняла жена Обы. Такино назвал своё имя, оставил сообщение и повесил трубку.

– Ты тот самый монах, который задает вопросы по всему городу? – осведомился незнакомец.

Ему не пришлось долго ждать. Оба перезвонил ему меньше чем через десять минут. Скорее всего, жена Обы знала, где он.

– Убирайся, – ответил герцог.

Накормив Глебушка, — тот сыто зачмокал и моментально уснул — Кирилл положил сына в кроватку и включил телевизор без звука. На экране детозащитники выступали против закона о детском труде — и, заодно, против повышения пенсионного возраста. Тот факт, что одно неминуемо повлечет за собой другое, до затуманенных эмоциями мозгов детолюбов не доходил.

— Такино, это правда? Я слышал, что вы подумываете о продаже?

Изгримнур протянул руку к кружке и сделал глоток пива. К нему вернулась толика энергии, и он сделал второй глоток.

— Возможно, если ваше предложение до сих пор остаётся в силе.

А как иначе спасти мировую экономику, если две трети детей, рожденных после Пандемии, навсегда останутся иждивенцами общества?..

— Конечно. Только скажите своё слово.

– Ты тот, кто спрашивает про других монахов? – снова заговорил незнакомец. – О высоком и низком?

Такино зажал сигарету в губах и положил ноги на стол. Похоже, что Оба говорит откуда-то из бара. Такино слышал, как где-то неподалёку болтали женщины, и их голоса смешивались со звуками сентиментальной баллады энка[6].

В дверь тихонько поскреблись. Опять Танюха ключи забыла, рассердился Кирилл и пошел открывать.

– Вполне возможно, – ответил Изгримнур. – Но кто ты такой и какое тебе до меня дело? – проворчал Изгримнур, вытирая рот тыльной стороной ладони.

— Таня?! — вскрикнул он в ужасе, когда она ввалилась в квартиру. — Что с тобой, Таня?!!

— Но, Оба, есть одно условие. — Он выдохнул дым и проследил, как тот распространяется по комнате. — Я хочу остаться в бизнесе до конца месяца. Вы сможете завтра принести мне восемь миллионов наличными? Тогда мы могли бы подписать предварительное соглашение.

У него болела голова.

Все лицо у жены было одним сплошным кровоподтеком. Нос сломан, из ушей течет кровь. Светлые джинсы в паху тоже пропитались черной кровью. Выкидыш, наверняка. Лишь бы ребра не сломали.

— Восемь миллионов? Что-то вроде залога, так?

– Меня зовут Ленти, – сказал незнакомец. – Мой господин хочет с тобой говорить.

— Подумайте, я соглашаюсь на ваши условия. Я просто прошу часть денег в качестве аванса, вот и всё. У меня есть некоторые проблемы и, честно говоря, я хотел бы воспользоваться этими деньгами.

– И как зовут твоего господина? – проворчал Изгримнур.