Для Ли смерть Маграта, ее учителя и близкого друга, стала тяжелой потерей. Вероятно, он умер, так и не узнав, сколь сильно вдохновило Ли его замечание о красоте внутренних органов, сделанное годы назад в «Филипс-Хаус». Обыденная ремарка отправила ее в многолетнее странствие, в путешествие по библиотекам и музеям для изучения самых разных вещей, начиная с медицины и заканчивая маловразумительными эзотерическими источниками.

– Ан есть, – с торжеством ответил граф. – Пятое число сегодня – ее день… Схоронили ее… В этот день она ко мне на бал каждый год приходит…

– Да что ж вы, Ваше сиятельство… Алексей Григорьевич? – прошептал старый сержант».

«Я жадно читала неделями — нет, годами — более чем в дюжине библиотек, а кроме того, составила небольшую, но замечательно полезную собственную библиотеку, — говорила она. — Я работала в музеях, наняла специальных фотографов, собирала материалы везде, где их можно было найти. Я хотела узнать немного обо всем: анатомия и физиология (ни то, ни другое не было мне полностью незнакомо), история медицины, множество томов о книгоиздании и переплетном деле, об иллюминированных рукописях и каллиграфии, жития святых, книги об искусстве, о драгоценных камнях, о цветах, символизме, музыке, ботанике, рыбах, заметки о дикарях, их верованиях и традициях, истории древних религий и культур — египетской, ассирийской, халдейской, вавилонской, греческой, римской — вплоть до Средних веков в Европе, и о цивилизациях американских индейцев по настоящее время»[210].

Отталкивающую картину рисует Радзинский, не правда ли? Выживший из ума самодур, мучающий холопов идиотскими выдумками. Сам он – обрюзгшая развалина, а его дом – золотой гроб, откуда ушло все живое и радостное.

Послушаем рассказы современников о последних годах жизни Чесменского героя в Москве. Известный московский мемуарист начала XIX в. профессор Московского университета П.И. Страхов оставил зарисовку появления Орлова на улицах Москвы: «И вот молва в полголоса бежит с губ на губы: «едет, едет, изволит ехать». Все головы оборачиваются в сторону к дому графа Алексея Григорьевича. Множество любопытных зрителей всякого звания и лет разом скидают шапки долой с голов… Какой рост, какая вельможная осанка, какой важный и благородный и вместе с тем добрый и приветливый взгляд!». «Неограниченно к нему было уважение всех сословий Москвы, – подчеркивает другой мемуарист С.П. Жихарев, – и это общее уважение было данью не сану богатого вельможи, но личным его качествам». Доступный, радушный, обустраивающий все вокруг себя на русский лад, граф импонировал москвичам своей национальной колоритностью. Он, как никто другой, отвечал представлениям того времени о поведении вельможи в обществе. Когда Алексей Григорьевич скончался 24 декабря 1807 г., провожать его тело собралась вся Москва, несколько тысяч человек с открытыми головами встретили вынос гроба.

В течение семи лет, все то время, пока она занималась созданием кафедры судебной медицины, Ли также писала книгу. Это была выдающаяся рукопись в четырех томах, которую она планировала подарить Маграту. Книгу под названием «Анатомография в картинах, стихах и музыке» от начала до конца сделала сама Ли — написала, проиллюстрировала, сделала переплет с тисненым заглавием[211].

Оказывается, и старость бывает разная. У кого-то дряхлая, деспотичная, нетерпимая к окружающим людям, заставляющая домашних жить под гнетом душевной боли уходящего человека. У кого-то бодрая, крепящаяся, несмотря на недуги, одаривающая других помощью, покровительством, примером, наконец. Радзинский избрал для своего романа об Алексее Орлове первый – отталкивающий вариант. Орлов избрал для своей жизни – второй, куда более привлекательный и достойный.

«Анатомография», объясняла Ли в сопроводительном письме, — «составное слово домашнего изобретения, а потому, возможно, неточное»[212], оно означает «иллюстрированная анатомия». Ее книга отдавала дань красоте человеческого тела, выраженной в стихах и иллюстрациях.

Не трепетали в его доме лакеи от страха. У Орловых вообще было принято человечное обращение со слугами, без кнута. Я уже упоминала, что в своих огромных имениях под Жигулями, территория которых равнялась небольшому европейскому государству, Орловы заводили школы и больницы для крестьян. Удивительно, но далекие потомки бывших крепостных этих помещиков до сих пор, через 200 лет, вспоминают братьев добрым словом.

Сюжет книги раскрывался в форме эпической поэмы, серии четверостиший, записанных в размере рубаи Омара Хайама. В ней рассказывалось об «индийском божестве, которое ни с того ни с сего отправилось с далекого Востока в Бостон, чтобы наказать бога западного ветра. Из-за предательства божество было убито в Общественном саду, и его тело доставили в ваш Северный морг, — писала Ли. — Его сын явился, чтобы идентифицировать и забрать останки, которые следовало похоронить по индийским традициям. Они исчезают, но потом появляются снова — частично — в емкостях в Гарвардской медицинской школе, где они были собраны и описаны».

Особой ремарки достойно и замечание Радзинского о любви Алексея Григорьевича к кулачным боям. «Когда граф был помоложе, то и сам участвовал, – пишет автор. – Ох как страшились дерущиеся, когда в толпе страшно возникала исполинская фигура! И яростно бросалась в общую потасовку».

Книгу Ли нужно было читать необычным образом. Каждый разворот на две страницы следовало воспринимать как единое целое. В идеале знакомиться с рукописью следовало так: сначала прочесть заголовок сверху правой страницы, если он там был, затем цитату из Шекспира на левой странице. Затем читателя направляли к сноске на полях и соответствующему четверостишию. В письме Маграту Ли уточнила, что такого рода сноски на полях использовались в древних текстах в качестве указателя.

Мимикрия внутри чуждой культуры часто играет с художником злую шутку: можно досконально изучить обычаи, но ничего в них не понять, а Радзинский не потрудился даже хорошенько познакомиться с таким ярким народным развлечением, как кулачные бои. Для него это дикая свара мужиков на льду. Дело в том, что в «общую потасовку», называвшуюся, между прочим, на языке кулачных бойцов «свалка-сцеплялка», в отличие от других видов боя – «стенки» и «поединка» – граф не бросался. Орлов предпочитал благородный бой «один на один». Алексей Григорьевич ввел в московские кулачные бои строгие правила, не позволявшие калечить противника, и организовал в своем доме школу кулачных бойцов, где проходили тренировки тщательно отобранных из московских мещан и окрестных крестьян атлетов.





Вот как описывает их посетивший орловскую школу в 70-х гг. XVIII в. английский путешественник Уильям Кокс: «В одно время между собой могли бороться только двое, на руках у них были одеты толстые кожаные перчатки… Положения у них были совсем иные, чем у борцов в Англии… Когда же иной боец своего противника валил на землю, то его объявляли победителем и тот час же прекращалась борьба этой пары… Иные из бойцов отличались необычайной силой, но их обычаи в бою мешали несчастному случаю, также мы не заметили переломов руки или ноги, которыми обычно кончаются бои в Англии». Справедливости ради скажем, что во время реальных, а не тренировочных боев травмы, конечно, случались часто. Кокс с увлечением сравнивал приемы русского единоборства с английскими; он был очарован графом Орловым и его умением управлять огромной толпой собравшихся бойцов.

[213]

Дикое, в глазах Радзинского, «отечественное развлечение» выходило на поверку не таким уж и диким. «Любя все русское», Орлов не унижал себя до уровня толпы деревенских мужиков, сходившихся «стенка на стенку», а, наоборот, старался с высоты своего культурного развития внести в народное развлечение облагораживающие его спортивные черты.

В «Анатомографии» был представлен каждый орган и ткань человеческого тела, за исключением позвонков, коленной чашечки, паращитовидной железы, надпочечников и гениталий. Иллюстрации, которые Ли подобрала для своей книги, были полны символизма, отсылок к классике и изображений, имевших особое значение для нее и Маграта.

– Ах, оставьте! – скажет наш «начитанный» читатель. – Какое там культурное развитие у Орловых? Всем известно, кем они были до переворота 1762 г. Гвардейские жеребцы темного происхождения».

«Все мои способности к черчению и дизайну я получила в детстве от нашего дорогого общего друга Айзека Эллвуда Скотта, одного из добрейших и достойных любви людей, что я когда-либо знала, — писала она. — Я уверена, что вы узнаете на этих страницах строки, которые могли быть вдохновлены только им».

Да, таково расхожее мнение, которому за недостатком источников в свое время поддался даже А.С. Пушкин и на котором теперь предпочитает играть Радзинский. Рассказ ведется от лица деда главного героя, старого стрельца Ивана Орла: «Петр Алексеевич только Россией начал править. И мы – стрельцы – великий бунт против него учинили. Велено нам было голову сложить на плахе…». Алексей в предсмертном бреду видит, «как поднимается его дед на плаху, как под ноги деду катится отрубленная голова стрельца. И, с усмешкой взглянув на усталого палача, уже поджидавшего его с топором, дед, как мячик, откинул ногой огрубленную голову». «И увидел царь, и понравилось ему бесстрашное озорство мое, – продолжает дед, – и помиловал он меня».

Итак, в книге повторяется широко известная версия о происхождении знаменитой семьи от прощенного Петром I стрельца, заслужившего впоследствии дворянство. Яркая, броская легенда как бы отражает фамильные черты Орловых – дерзость, удаль, бесчувственность по отношению к поверженным и… низкое происхождение. Совершенно естественно, что внуки такого деда, унаследовав его богатырские замашки, унаследовали и многие «подлые» черты, свойственные подобным людям.

Для книги она наняла фотографа, который снял некоторые значимые для Маграта объекты: лодочный клуб «Юнион» на реке Чарльз, клуб Ботольфа, холодильные шкафы в морге на Норт-Грув-стрит. Каждое изображение скрывало несколько слоев смысла. Она подобрала определенные листья, цветы и животных в качестве элементов дизайна, а изображения рыб использовала как свою подпись. Например, морские водоросли на одной из страниц книги относились к виду Chorda filum, который в народе называют веревкой мертвеца. Повторяющийся элемент в виде дубовых листьев символизировал силу и независимость. Харона, лодочника, который перевозил умерших через Стикс и Ахерон, Ли изобразила потому, что, по ее словам, он был одним из первых гребцов. На одной из страниц под цветочный орнамент стилизованы отпечатки пальцев — ее и Маграта.

Кроме того, в приведенной версии есть и еще один, чисто ассоциативный аспект. В советской исторической науке, где деятельность великого реформатора воспринималась в основном положительно и также трактовалась для детей в школах, стрельцы – этот мятежный элемент старого московского общества – ассоциировались с чем-то ненадежным, вечно колеблющимся, смертельно опасным для власти, с чем-то таким, чему доверять нельзя. Поэтому и Алексей, неся на себе печать «стрелецкого» происхождения, должен подсознательно восприниматься читателями с большой долей настороженности, которая, как мы увидим дальше, согласно развитию сюжета у Радзинского, вполне оправданна. Он – себе на уме. Он потенциально способен на предательство и… совершает его. Причем долго выбирает, кого предать: Екатерину II или княжну Тараканову. С одной из них его связывает долг, с другой – любовь. В конечном счете он предает обеих и самого себя.

Яйцевая капсула австралийской бычьей акулы[214] на первой странице и рыбий скелет на последней странице, как объяснила Ли, должны были представлять начало и конец, рождение и смерть. В целом ее рукопись отражала великие тайны жизни и смерти, бессмертия и движения души.

Это сложная игра с читателем «в ассоциации». «А мы предупреждали, кто он такой», – как бы говорит автор. Совсем по-чеховски: «Если в первом действии на стене висит ружье…». Если в начале книги было сказано, что человек из стрельцов, то в конце – он обязательно выкинет каверзу.

«Как во всем, что я когда-либо делала, я двигалась наугад, — писала Ли, обращаясь к Маграту. — Это была всепоглощающая, невероятно интересная работа, которая повела меня множеством нетореных путей».

Впрочем, подобная игра, а вернее подыгрывание узкому кругу знаний обычного читателя, предполагает у него устоявшиеся стереотипы восприятия исторических событий, заложенные нашим безнадежно средним образованием. Не больше. Шаг влево, шаг вправо – считается побег за рамки историографической традиции. Прыжок вверх – попытка к мятежу против нее. Попрыгаем?

«Анатомография», кафедра судебной медицины — весь остаток жизни Ли стали следствием замечания Маграта о красоте человеческих органов. «Пожалуй, будет справедливо признать, что эта ваша мысль, так просто выраженная и так легко принятая, стала тем семечком, из которой выросла кафедра судебной медицины в медицинской школе Гарварда и библиотека судебной медицины Джорджа Берджесса Маграта», — написала она.

Работа над «Анатомографией» стала для Ли целительной. Она переживала черную полосу в своей жизни, но перед ней как будто поднялась завеса, и свет озарил тропу, ведущую вперед. Она не могла и предположить, куда этот путь заведет, но нашла достойную цель для своего ума и заново ощутила осмысленность жизни.

Каково же было реальное происхождение Орловых? В настоящий момент есть серьезные исследования по этому поводу, например книга В.А. Плугина, посвященная биографии Алексея Орлова, где подробно разбирается данный вопрос. Есть и реально сохранившиеся исторические источники: родословные росписи, писцовые и переписные книги, фиксировавшие дворянские роды и их имущественное положение в старой допетровской России. Согласно этим документам, первые упоминания о роде Орловых относятся к XV в., достоверные же сведения имеются с начала XVII в. Орловы жили близ Новгорода и отмечены как владельцы поместья, т. е. дворяне. Их дядя (а не дед) Иван Никитич Орлов действительно служил, но не простым стрельцом, а стрелецким начальником. Что же касается деда – Ивана Ивановича, – то он был стряпчим, т. е. чиновником. Его сын Григорий – впоследствии новгородский губернатор – и стал отцом героев переворота 1762 г. Таким образом, ни о каком «худородстве» Орловых речи быть не может – перед нами старинная дворянская семья с глубокими корнями.



Появлением легенды о своем низком происхождении братья были обязаны иностранным, в особенности французским, дипломатам, аккредитованным при русском дворе, которые не без подачи политического противника Орловых Н.И. Панина выставляли в своих донесениях «подлое» происхождение тех, кто возвел Екатерину II на трон. Так, французский посланник в Петербурге барон де Бретейль писал: «Большая часть заговорщиков – это бедняги, бывшие лейтенанты и капитаны, и вообще дурные подданные, населяющие все городские притоны».

В реальности же «подлые» Орловы по своему происхождению не многим уступали Паниным, которые вовсе не принадлежали, как априори принято считать, к аристократическим родам. Здесь произошла любопытная историографическая путаница – перенесение на семью социального статуса того слоя населения, интересы которого она выражала.

«Я думаю, что эта книга сама по себе стала возрождением. Она принесла здоровье и счастье, более широкий кругозор и понимание, улучшила мою способность учиться и думать. Она принесла покой и мир в разум ее создательницы. Верите ли вы, что ваша идея была воистину чудесна? Я уверена, что так и есть. Так что позвольте мне отдать вам дань благодарности, во-первых, за идею, во-вторых, за то, что ваша мысль принесла мне множество новых и восстановленных счастливых дружеских связей, и, самое главное, за радость и вдохновение, которое ваше духовное присутствие дарило мне с каждым взмахом пера или кисти. Я с огромным трепетом представляю вам мою чепуху — вам, с вашими точнейшими познаниями, идеальным вкусом и дотошным вниманием к деталям. Нет никого, кто отнесся бы к моей книге с большей добротой или был бы более снисходителен в своем суждении, чем вы. Она переросла ваше случайное замечание, но я осознаю, что моя реализация куда менее достойна, чем ваша идея. Смею предложить ее вам со всем почтением и скромностью, зная, что вы насладитесь шуткой вместе со мной, за тем и подписываюсь с искренним почтением и сердечной симпатией».

Н.И. Панин сделал политическую карьеру, помогая лицам очень высокого происхождения, и в конце концов, уже обремененный титулами (не родовыми, а, как и у Орловых, полученными от Екатерины II), стал главой аристократической партии и составителем олигархических проектов ограничения самодержавия. Поэтому и в сознании ближайших потомков, и в сознании историков его фамилия автоматически ассоциируется со словом «аристократ».



Нет свидетельств того, что Ли когда-либо передавала Маграту рукопись «Анатомографии» или это письмо. Возможно, она полагала, что книга получилась слишком несдержанной, или же так и не завершила работу над ней.

Орловы же были связаны с принципиально другими слоями дворянства – средним служилым армейским и гвардейским офицерством и шире – со всей гвардейской средой, в которой действительно было много людей не дворянского происхождения, службой пробивавших себе дорогу в жизни. Из этих слоев рекрутировались сторонники орловской партии, они же наложили отпечаток и на восприятие старинных дворян Орловых едва ли не как площадного охлоса.



Ли убедила Морица нанять Паркера Гласса, секретаря Маграта, работавшего на полставки в офисе судмедэксперта, на должность ассистента в Гарварде. Чтобы сохранить ему место, пока Мориц был на стажировке, Ли организовала для Гласса обучение в школе секретарей, где он учился записи под диктовку, систематизации и медицинской стенографии.

Следуя в русле этой традиции, Радзинский как бы отодвигает от себя факты, нарушающие подобную картину. Поэтому Орловы у него – дикие варвары, не получившие никакого образования, хотя от природы очень хитрые и даже одаренные люди. Вот какую характеристику братьев вкладывает он в уста княжны Таракановой в беседе с аббатом Рокотани (правильно Роккотани. – О.Е.) в Риме: «И пусть они не самые образованные, пусть своевольны и подчас дики, но личная их преданность мне многое искупает». Самозванке, жившей за границей и питавшейся дипломатическими сплетнями, доносимыми ей к тому же польским окружением, простительно многого не знать. А вот автору, пишущему в конце XX в., после выхода серьезных работ об Алексее Орлове: биографии В.А. Плугина и статей О.А. Иванова – стыдно не знать, что Алексей сначала получил вполне приличное для того времени домашнее образование, а затем вместе с Григорием обучался в Сухопутном шляхетском корпусе.

Гласс считал своим долгом продолжать работу Маграта после его смерти. «Пусть наша работа для доктора [Маграта] и всего, что он начал, никогда не будет завершена, но то, за что мы взялись в прошлом декабре, мы продолжим делать, прилагая все наши усилия, — писал он Ли. — Я рад исполнять в этом даже малую роль. Насколько же более сильные эмоции должны испытывать вы, ведь у вас за плечами годы поддержки, что вы ему оказывали»[215].

Уровень домашнего образования зависел от достатка фамилии. В губернаторской семье оно было поставлено на солидную ногу: иностранные языки, геометрия, география, древняя и современная история, а также верховая езда, танцы и хорошие манеры. Сухопутный шляхетский корпус являлся одним из лучших учебных заведений тогдашней России, где обучали целому ряду специальных военных дисциплин (например, фортификации и картографии), а также рисованию, истории, гражданскому и натуральному праву, риторике и чистописанию. Возможно, на парижский вкус, выпускники корпуса и были «вопиющими невеждами», но с французским дипломатом Рюльером не соглашается его саксонский коллега Гельбиг, который говорит, что Орловы «получили очень хорошее военное образование и особенно изучили основные иностранные языки: немецкий и французский».

Гласс расчистил старый офис Маграта. Это ему пришла в голову идея сохранить автомобильный номер 181 для машины Морица. Помимо того что это был удобный короткий номер, он имел символическое значение для Ли, которая воспользовалась своим влиянием, чтобы номер не вернулся обратно в базу.

И еще один момент. Незадолго до переворота 1762 г. Алексей Орлов стал одним из членов мистического кружка графа Сен-Жермена, посещавшего тогда Россию. Не будем сейчас разбирать вопрос, хорошее или плохое влияние оказал Сен-Жермен на Алексея, скажем только, что для молодого гвардейца посещение мистика не было салонной игрой: через 12 лет после этих событий, встречаясь с графом, он называл его своим «другом» и «отцом». На долгие годы Алексей остался последователем духовного учения Сен-Жермена, а для этого требовался достаточно высокий интеллектуальный уровень.

«Это был официальный номер, и в минувшие дни транспорт останавливался, завидев его, — не по правилам, а из уважения, — писала Ли Морицу. — Благодаря имени и положению доктора Маграта я смогла сохранить этот номер для вас, если вы пожелаете. Мисс Маграт, его сестра, также хотела бы, чтобы вы сохранили его, как преемник ее брата в медицинской школе»[216].

Словом, «другие люди», о чем мы и предупреждали читателя.

Мориц прошел достойную подготовку судмедэксперта, и теперь Ли увидела возможность реформировать и модернизировать расследования смертей в Массачусетсе, изменив закон, чтобы дать судмедэкспертам независимую власть. Она подытожила свои мысли в письме Сидни Беруэллу вскоре после смерти Маграта: «Настало подходящее время, чтобы начать перекраивать систему судмедэкспертизы в Массачусетсе. Штат всегда лидировал в области судебной медицины, но сегодня вперед вырвались Нью-Йорк и округ Эссекс, и даже некоторые из штатов Среднего Запада начинаются выбиваться в лидеры»[217].

Самым тяжелым обвинением, которое всегда лежало на А.Г. Орлове, было обвинение в убийстве Петра III. А между тем никаких доказательств его вины нет. 200 лет историки некритично использовали в качестве основной улики письма Алексея Григорьевича из Ропши, куда он конвоировал свергнутого императора. Часть из них сохранилась в подлинниках, а знаменитое роковое письмо, содержащее признание Алексея в убийстве, – в копии. Текст его был скопирован графом Ф.В. Ростопчиным, когда Павел I разбирал бумаги покойной матери, подлинник же император бросил в огонь. Очень сомнительный способ появления для исторического источника. В таких обстоятельствах возикает вопрос не только о достоверности сообщённых в письме сведений, но и о подлинности подобного документа вообще. А был ли мальчик?

Ли предложила создать систему, распространяющуюся на весь штат, в которой централизованный офис судмедэкспертизы находился бы в Бостоне и там проводились бы вскрытия. В головном офисе также следовало оборудовать центральные лаборатории токсикологии и баллистики, обслуживающие судмедэкспертов по всему штату. Ли заявила, что офис судмедэкспертизы должен находится в Гарварде, и одного человека (в идеале Морица) надо назначить главным судмедэкспертом штата, дав ему в помощь двух ассистентов и двух адъюнктов[218].

Ряд источниковедческих разысканий привели современных историков к неожиданным выводам: В.А. Плугин – к смерти Петра III причастны совсем другие лица, в частности Г.Н. Теплов и А.М. Шванвич; О.А. Иванов – роковая записка не принадлежит перу А.Г. Орлова; А.Б. Каменский – несчастный император вполне мог умереть от геморроидальных колик, которые резко обостряются на нервной почве – а уж нервный стресс у свергнутого государя был налицо.

Тесная связь офиса судмедэкспертизы с Гарвардской медицинской школой заодно решила бы проблему поставок тел для студентов и преподавателей кафедры судебной медицины. Обязанности существующих и работающих на полставки судмедэкспертов в различных округах штата не изменились бы. Их жалованье и задачи оставались прежними, но они получили бы свободный доступ к экспертизе Бостона.

Если согласиться с последней версией, то придется признать, что в Манифесте Екатерины II о смерти Петра III была написана правда. Правда, в которую никто не хотел поверить. Поэтому Панин, зная все детали дела, первым ловко сыграл на общественном настроении и обвинил Орловых, а Алексей, прекрасно понимая, что ни одному оправданию не поверят и пятно в любом случае падет на императрицу, молчаливо принял вину на себя. Он позволил шептаться за своей спиной, не опровергал ни единого слова, лишь бы ее имя осталось чистым.

Возможно, это была неидеальная система, но все же шаг в верном направлении. Что более важно, план Ли был продуман так, чтобы не задеть самолюбие политиков. «Все это не должно стоить дороже, чем сегодня, не приведет к утрате престижа и не сократит число постов, на которые можно назначать кого-либо из политических соображений», — сказала она Беруэллу.

Почему? Чем можно объяснить подобный шаг? Выгодой, желанием оказать государыне услугу, чтобы потом заставить подороже заплатить за нее? Не слишком ли велика цена? Зная логику развития образа у Радзинского, можно с уверенностью сказать, что наш автор обяснил бы все нравственным холопством Алексея. Тем извращенным чувством преданности, которое заставляет раба брать на себя вину господина и молчать под пыткой. Но есть и другое объяснение поступка Орлова – любовь, простая человеческая любовь. Об этом свидетельствует многое, и в первую очередь то искреннее обожание, с каким он всю жизнь – и на службе, и в отставке – относился к Екатерине II. Такое чувство делает честь любому человеку, тем более что Алексей испытал и сохранил его без надежды на взаимность.

Ли убеждала Беруэлла посетить с ней вместе губернатора Леверетта Солтонстолла и генерального прокурора Пола Девера, чтобы выступить в пользу современной системы судмедэкспертизы, распространяющейся на весь штат. «Поскольку нам нужен закон, начать следует уже сейчас», — считала Ли.

Что же нам предлагает Радзинский? Старую избитую историю об убийстве Петра III кучей перепивших офицеров-охранников во главе с Алексеем, который перед этим еще и издевается над несчастным, шутит с ним, не пускает погулять, а потом убивает:

Но Беруэлл в тот момент не намеревался присоединяться к борьбе, и из дальновидного предложения Ли ничего не вышло. Массачусетс так и не создал региональную систему судмедэкспертизы вплоть до 1983 года[219].

«Упал канделябр… темнота в спальне… яростная возня… и жалкий слабый крик…



– Горло, горло, – хрипит в темноте Орлов.

Стажировка Морица проходила в Англии, Дании, Германии, Австрии, Швейцарии, Франции и Египте. Он из первых рук получил знания в области судебной медицины в Эдинбурге, Глазго, Лондоне, Париже, Марселе, Берлине, Гамбурге, Бонне, Мюнхене, Вене и Граце. Мориц был приятно удивлен тем, чему он научился в Федеральном институте Каира. Он ожидал встретить плохо подготовленный персонал, работающий в примитивных условиях, однако обнаружил там хорошо оборудованное централизованное учреждение, которое проводило все посмертные исследования в Египте. Офис был постоянно при деле: в Каире в то время происходило до 25 убийств в день.

– Кончай ублюдка, – пьяно ярится чей-то голос.

И тонкий, задыхающийся вопль. И тишина…» (так и хочется добавить: «И мертвые с косами стоят…»)

«В Египте очень распространены отравления, — писал он в докладе о стажировке для Фонда Рокфеллера. — Сомневаюсь, что где-то в мире так много занимаются токсикологией, как в этом институте»[220].

И темнота, и спальня, и сам факт удушения несколько из другой оперы, о другом русском царе, сыне Петра III – Павле I.

В письме Сидни Беруэллу Мориц подвел итог своему пребыванию в Федеральном институте Каира: «Я провел очень интересное время в Египте и увидел куда больше удивительных чудес, чем предполагал возможным. Преступность на Ниле процветает, и у местных судмедэкспертов немало оригинальных идей. За исключением Дании, я не знаю другого такого места, где все ветви судебно-медицинской деятельности были бы так тщательно организованы и представлены в форме федерального агентства. Судмедэксперты хорошо подготовлены, и их работа относится к лучшим образцам, которые я встречал»[221].

Позднее в тексте появляется и роковая записка, естественно без упоминания о подлинности. А пока умирающий старик Алексей Орлов кается перед убитым им императором и вспоминает, как Павел заставил его участвовать в почетном перезахоронении Петра III и нести корону: «И я понес… Он думал, – шептал старик, – я со страху… Потому что холоп… А я… как покаяние… – Он задумался и прошептал: – А может потому, что холоп?»

В целом качество судебно-медицинской практики в Европе оказалось очень неоднородным. В некоторых городах все работало неплохо. В большинстве же систем — нет.

Оставим пока в стороне вопрос о «холопстве» Алексея Орлова. Обещаем читателям позднее спеть по этому поводу целую «сагу». А пока мимоходом отметим пристрастное доверие Радзинского к версии о том, что Павел I не был сыном Петра Ш. Сами Романовы относились к этой легенде с большим юмором. Есть мемуарная запись о том, как Александр III, узнав о ней, перекрестился: «Слава Богу, мы русские!». А услышав от историков опровержение, снова перекрестился: «Слава Богу, мы законные!». Но дело не в исторических анекдотах, а в том, что и облик, и характер, и жуткая судьба императоров – Петра III и Павла I – на редкость похожи. «Записки» же Екатерины II, в которых многие ищут подтверждения незаконнорожденности Павла, при внимательном чтении оставляют разочаровывающий ответ на этот вопрос: Павел – сын Петра Ш.

«На сегодняшний день мой опыт, в частности приобретенный на континенте, имеет определенную ценность не благодаря тем полезным вещам, которые я узнал, но скорее потому, что я узнал о множестве практик, которых следует избегать, — писал Мориц Вольбаху. — Я чувствую, что проделал долгий путь и провел невероятное количество времени, изучая организации и методы, которые, безусловно, никуда не годятся»[222].



АЛЕКСЕЙ ГРИГОРЬЕВИЧ ОРЛОВ

Ли готовилась представить Морица кафедре в Гарварде как мать, уверенная в гениальности своего ребенка. Она организовала для него серию лекций по судебной медицине в Гарварде почти сразу же после его возвращения из Европы в сентябре 1939 года. Она также убедила его встретиться с губернатором Солтонстоллом, комиссаром полиции штата Массачусетс Полом Кирком и главой лаборатории ФБР в Вашингтоне. В конце сентября Ли устроила прием в честь Морица в «Рокс». Она хотела, чтобы после ужина он 30–40 минут выступал на тему судебной медицины. «Я бы хотела, чтобы вы произнесли небольшую речь о судебной медицине в целом: что это и зачем, чем вы занимались два года за рубежом, что необходимо сделать в нашей стране и каковы шансы Гарварда это осуществить, — сказала она Морицу. — Там будет много докторов, немного юристов и, вероятно, некоторые медицинские арбитры[223] из Нью-Гэмпшира, и мы также пригласили представителей местного похоронного агентства, помощника шерифа и начальника полиции. У вас будет шанс заняться миссионерской работой, но, как вы знаете, она не должны быть ни слишком сухой, ни, я бы сказала, слишком кровавой»[224].

(ПРОДОЛЖЕНИЕ)

Друг Ли Людвиг Гектоэн пригласил Морица прочитать лекцию в Институте медицины Чикаго — это стало бы его первым выступлением за пределами Бостона. Чикагский университет также хотел, чтобы Мориц выступил перед их студентами. У Ли был наготове деловой совет для Морица: если хотите, чтобы вас принимали всерьез, заставьте их заплатить. «Я твердо убеждена, что вы должны запросить гонорар за свою лекцию, — сказала она Морицу. — На мой взгляд, дурная практика — отдавать что-либо бесплатно, и вы должны начинать так, как хотите закончить. Не продешевите с оценкой своих знаний и опыта!»[225]

– Что это вы все «холоп» да «холоп»? От холопа слышу!… Эта роль ругательная, попрошу ко мне ее больше не применять. М.А. Булгаков. «Иван Васильевич»
Ли также предложила Морицу обдумать статью о судебной медицине для чикагских газет: по ее мнению, стоило проинформировать публику о том, кто такие судмедэксперты и в чем заключается их работа[226].

А теперь перенесемся в Италию, где закручивается авантюра с самозванкой. Прежде всего зададимся вопросом, а что, собственно, Алексей Григорьевич делал в Ливорно? Согласно версии Радзинского, он находился там в опале, не имея права вернуться в Россию после того, как Екатерина II, боясь влияния Орловых, заменила Григория Григорьевича Орлова на Потемкина.

В январе 1940 года Мориц сделал Ли неожиданное предложение: не хочет ли она стать редактором «Американского журнала медицинского права»? Кафедре судебной медицины пригодился бы свой журнал, но у Морица не было времени на эту работу. «Я не знаю другого настолько же компетентного человека в стране, который мог бы справиться с этой задачей», — сказал Мориц, добавив, что Ли получит полный редакторский контроль[227].

Тот факт, что между Орловым и Потемкиным проскользнул еще и Васильчиков, – мелочь, не заслуживающая внимания. Такая же не достойная «большой литературы» мелочь, как то, что Екатерина отстранила Григория далеко не по своей воле. Н.И. Панин, благодаря сложной интриге сумел вывести фаворита из игры, направив его на Фокшанский мирный конгресс, где Григорий Григорьевич – слабый дипломат – провалил переговоры с Турцией. В результате такого фиаско он больше не мог исполнять роль «первого лица» после императрицы. Его место занял ставленник Панина Васильчиков, во всем исполнявший волю покровителя.

Сама мысль была потрясающей. Конечно, Ли была невероятно начитана в области судебной медицины, но у нее не было высшего образования. Редакторами становились ведущие специалисты в своих областях, а в резюме Ли — только почетное членство в Массачусетском судебно-медицинском обществе и учредительное членство в судебно-медицинском обществе Нью-Гэмпшира. Поставить во главе журнала обывателя, каким бы интеллектуальным он ни был, было очень необычно, тем более если этим обывателем оказывалась женщина.

Лишившись опоры в лице Орловых, Екатерина оказалась в кольце сторонников панинской партии, поддерживавшей ее сына. Это окружение с невероятным трудом сумел разблокировать только Потемкин. Обвинять императрицу в том, что она сама избавилась от Григория Григорьевича, значит думать, будто дальновидный умный политик своими руками подпилил ножки у собственного трона, чтобы он пришелся как раз впору подрастающему сыну.

Хотя Ли и польстило такое предложение, она отказалась от должности, сказав, что слишком стара, чтобы вкладывать много сил в редактуру журнала.

В Ливорно же Алексей Григорьевич не просто маялся бездельем опального вельможи на почетной должности. Он командовал флотом: только что закончилась война, в желание турок поддерживать мир верилось еще очень слабо, военные корабли России оставались в полной готовности. Пороховой дым продолжал витать над Средиземным морем. Этого напряжения не чувствуется у Радзинского. Впрочем, мы несправедливы к автору: один эффектный взрыв у него все-таки есть.

Вскоре, в феврале 1940 года, кафедра судебной медицины заработала. В честь открытия университет провел 9 февраля торжественное мероприятие, на котором должным образом почтил Ли. Список гостей чаепития включал глав кафедр Гарварда, деканов школы права и медицины, президента и попечителей университета, деканов и заведующих кафедрами из Тафтса и Бостонского университета, генерального прокурора Пола Девера и губернатора Солтонстолла[228].

Нет, это не Чесма и не Архипелаг в огне, ведь там граф выступает как настоящий герой, а у Радзинского Орлов – птица хищная. Поэтому…

Несколько дней спустя Ли написала Беруэллу благодарственную записку. «Я все еще думаю о прекрасной встрече в последнюю пятницу и хочу более полно выразить вам свою признательность, — написала она. — День, когда вы стали деканом медицинской школы Гарварда, оказался счастливым для судебной медицины, Алана Морица и для меня»[229].

«Был сентябрь 1774 года. Главнокомандующий русской эскадрой граф Алексей Григорьевич Орлов устраивает небывалое зрелище – «Повторение Чесменского боя». Дымок на борту адмиральского судна «Три иерарха» – ударила пушка. И загорелся фрегат «Гром», пображавший корабль турок. Крик восторга пронесся в толпе. С набережной было видно, как забегали по палубе «Грома» матросы, пытаясь тушить огонь. И опять показался дымок на адмиральском корабле, и опять ударила пушка. «Гром» пылал, охваченный пламенем с обоих бортов. Толпа неистовствовала…

– Шлюпку на воду – спасать несчастных «турок», – распорядился граф».

Работа кафедры оплачивалась доходами от пожертвования Ли, которое приносило около 15 тысяч долларов в год в виде дивидендов. Эта сумма покрывала жалование Морица, ассистентов и технического персонала. Фонд Рокфеллера выделил пять тысяч долларов на две трехлетние стипендии для подготовки докторов к карьере судмедэксперта. Гарвард внес 10 тысяч долларов на переоборудование кабинетов кафедры и пять тысяч на оборудование[230].

Отвратительная картина, и отвратительный человек, который для забавы нескольких итальянских художников (их Радзинский сравнивает с итальянскими революционерами – карбонариями, не замечая, что последние появились уже в XIX в.) способен вот так «игрушечно» жертвовать живыми людьми – своими солдатами.

Два молодых патолога, оба планировавшие делать карьеру в судебной медицине, стали первыми преподавателями кафедры: доктор Гербер Лунд, выпускник медицинской школы Пенсильванского университета, и доктор Эдвард Хилл, получивший диплом в области химического производства в Массачусетском технологическом и медицинское образование в Колледже Тафтса[231].

Разумный читатель спросит: «Стоит ли тратить военные корабли и матросов в столь грозное время?» Неразумный махнет рукой: «У нас всегда людей не жалеют. А уж тогда, при крепостном праве! Кто ему были эти солдаты? Рабы». После таких слов мы можем поздравить г-на Радзинского, но не читателя.

Одна из проблем, которая все еще требовала решения, заключалась в поиске постоянного потока «клинического материала» — мертвых тел. План Ли организовать вблизи от Гарварда офис судмедэкспертов в ближайшее время реализовать не удалось.

Конечно, командующий эскадрой А.Г. Орлов-Чесменский собственных кораблей на воздух, тем более с живыми людьми, не пускал. И люди, и корабли были слишком дороги. Он с ног сбился, чтоб укомплектовать экипажи, нанимал иностранных морских офицеров, заказывал Сен-Жермену знаменитый «русский чай» – слабый наркотический напиток для поддержания сил матросов в походе. Во флоте графа боготворили, рядовые бросались закрывать его собой во время Чесменского сражения. Стали бы люди любить самодура, который ради развлечения итальянской публики жжет их на корабле? Может, они шли умирать по холопской преданности? И все эти Ларги, Кагулы, Чесмы, Измаилы и Калиакри – взлет рабской любви к собственному ошейнику? По логике Радзинского – да.

«Я нахожу одно абсолютно базовое требование для развития любой настоящей кафедры в Гарварде — это некая активная ответственность за правовую работу в области медицины, — писал Мориц Беруэллу. — Я мог бы с тем же успехом рассматривать обучение хирургии без медицинской практики и акушерству — без помощи при деторождении, как и обдумывать развитие университетской кафедры судебной медицины без притока клинического материала»[232].

Но вернемся к кораблю. Кто и когда его жег? В начале 1772 г., т. е. еще во время войны, Алексей Орлов заказал известному тогда художнику Геккарту четыре картины на темы Чесменского сражения. Заказал не из личного тщеславия. Победа русского флота имела большой резонанс в Европе. Прекрасно понимая свой «политик», командующий прибег к несколько необычной для нас форме наглядной агитации. Сейчас для воздействия на публику сняли бы фильм, тогда – написали картины. Алексей приказал сжечь на ливорнском рейде старое транспортное судно, чтобы художник мог воочию увидеть взрыв корабля и «достоверно» запечатлеть его. Но людей на шхуне, конечно же, не было.

Несмотря на назначение преподавателем судебной медицины, доктор Тимоти Лири, один из судмедэкспертов округа Суффолк, оберегал свой офис от посягательств. Лири стал судмедэкспертом еще за 30 лет до появления Маграта на этой сцене и не одобрял пришествие посторонних, включая Ли, которую, несмотря на ее тесные отношения с Джорджем, считал всего лишь богатой старушкой без специального образования. Ли и Беруэлл убедили губернатора Солтонстолла назначить Морица ассистентом Лири, таким образом подчеркнуто оставив ветерана судебной медицины во главе офиса.

Фраза о спасении «несчастных турок», презрительно брошенная Орловым по отношению к собственным солдатам, возбудила в моей памяти другой эпизод, которого у Радзинского, естественно, нет, но о котором стоит знать читателям. Во время Чесменского сражения взорвались два корабля, сцепившиеся мачтами, – русский и турецкий. Многие погибли, но еще больше народу выбросило взрывной волной за борт. Русские лодки подбирали всех, не деля на своих и чужих тех, кто обрел «второе рождение».

– Что-то это мне напоминает, – скажет читатель. – Похожее я когда-то уже слышал, только забыл.

Мориц получил должность судебно-медицинского консультанта полиции штата Массачусетс. Судмедэксперты и окружные прокуроры были уведомлены, что Мориц уполномочен помогать государственным органам со вскрытиями, а также давать консультации, причем бесплатно.

Правильно. Слышал. А забыл зря. Точно так же поступали советские солдаты, спасая немецкий госпиталь из затопленного водами Шпрея берлинского метро. Это у нас «национальная особенность русской охоты».

Теперь, как и обещала, сага о «холопстве» Алексея Орлова.

Но запросов от государственных органов не поступало.

«Любовь раба» и вообще тема нравственного рабства пронизывает все произведение Радзинского, посвященное русскому XVIII в. Фабула его такова. Граф – герой, командующий флотом, увешанный орденами и безжалостно шутящий чужими жизнями – в душе был и остался холопом, которому Екатерина II, единственная свободная хозяйка всея Руси, может приказать любую подлость. И он, первый (на самом деле второй. – О.Е.) георгиевский кавалер, легко рисковавший собой на поле боя, в обыденной жизни выполнит все, что ему приказано, сознавая свое холопство, мучаясь от содеянного, но не обладая нравственной силой свободного человека, чтобы переступить через волю хозяйки. Поэтому он, даже полюбив княжну Тараканову, предает ее в руки безжалостной императрице, а сам навечно сгибается под тяжестью собственного греха. Можно ли найти сюжет, лучше раскрывающий самую сущность духовной трагедии России во все века? «Любовь раба». На кого бы она ни была обращена – на женщину, на родину, на семью – она все равно остается рабской и в конце концов приносит с собой только горе и боль.

Вскоре стало ясно, что Морица и его гарвардскую команду исследователей никто не ждет. Местная полиция не хотела, чтобы какие-то парни из университета говорили им, что делать. Когда Мориц явился без приглашения на место преступления, он обнаружил, что полицейские смывают кровь со стен. Местный шериф заявил, что не хочет, чтобы его люди испачкали форму. Впрочем, уничтожение доказательств уже не могло особо помешать расследованию, поскольку в помещение уже набились десятки любопытных местных жителей, замусоривших место смерти и повсюду оставивших свои отпечатки пальцев. Когда Мориц пожаловался на уничтожение улик, шериф велел ему заткнуться или уходить[233].

Два года кафедре было почти нечего расследовать. Наконец, днем 31 июля 1940 года Мориц получил телеграмму из штаба полиции штата: «Д-р Розен, судмедэксперт, Нью-Бедфорд. Требуется помощь д-ра Морица в изучении тела неустановленного лица, найденного в Дартмуте»[234].

Особенно ярко эта мысль звучит во время последней встречи Алексея Орлова с самозванкой в Петропавловской крепости. «Она так боится, что не успеет узнать… – говорит Тараканова о Екатерине, – что я убегу от нее… в могилу… Решила все-таки через тебя попробовать. Послала – и ты пришел. После всего, что сделал. Не постыдился. Точнее, стыдился, но пришел. Потому что раб… На рабов не сердятся. Как на этих солдатиков несчастных. Они мне как родные…

– Клянусь на кресте! Я тебя любил.

Пять сотрудников Управления общественных работ собирали чернику во время обеденного перерыва и обнаружили сильно разложившееся тело молодой женщины, спрятанное в кустах под деревом на узкой тропинке. Погибшая была полностью одета, ее руки и ноги связаны веревкой. Видимые следы насилия отсутствовали. Под телом нашли маленький значок с изображением летящей красной лошади — сувенир компании Mobil Oil. Мориц забрал в Гарвард останки и образцы листвы, которая лежала под телом. Три недели спустя, после тщательного исследования всех материалов, Мориц смог назвать полиции Нью-Бедфорда имя и адрес покойной, сказать, как, когда и почему она была убита и даже кто это сделал.

– Не надо. В любовь мы играли. Оба.

– Я не играл, Алин. Я любил. Я и сейчас тебя люблю.

Ее звали Ирен Перри. Ей было 22 года, она пропала в июне, когда вышла из дома купить мороженое своему двухлетнему сыну. Среди ее останков нашлось пять крошечных косточек: Перри была на четвертом месяце беременности на момент смерти[235].

– Тогда еще страшнее. Тогда ты даже не дьявол. Ты – никто… Я играла с тобой. И думала, что выиграла. И проиграла, потому что я впервые встретилась с любовью раба».

Рядом с телом следователи обнаружили моток бечевки, которой, вероятно, связали покойную. Следователи Гарварда провели эксперимент с 15 девушками сходного с Перри возраста и телосложения, чтобы измерить длину шнура, которая понадобится, чтобы их связать. После сотни попыток (никто из доброволиц не пострадал) они обнаружили, что средняя длина лишь на дюйм отличается от веревки, найденной на теле. Химический анализ материала показал, что подобные бечевки продают в мотках и используют на мельницах, фермах и в магазинах стройматериалов. Такую же нашли в подвале бойфренда Перри, 25-летнего работника мельницы Фрэнка Педро.

Смерть гордой свободной женщины в стране рабов! Какой пафос. Не важно, что она лгунья и самозванка, играющая в довольно грязную политическую игру, способную погубить «страну рабов». Важно, что она жила и умерла свободной. Между тем как встреченные ею в России люди – все, вне зависимости от их человеческих качеств, – холопы. «Теперь я знаю, в этой стране распоряжается только она, – говорит в начале приведенного разговора Тараканова. – А вы – рабы. Ты, добрейший князь Голицын… Нет-нет, я без иронии. Он действительно добрейший. Просто я представляю, с какой добрейшей улыбкой он вздернет меня на дыбу, коли она прикажет. Хозяйка… Бедная!»

Как давно женщина погибла? На ее теле обнаружили четыре группы насекомых-падальщиков, которые откладывают яйца в разлагающуюся плоть. Проанализировав стадии развития личинок, исследователи пришли к выводу, что Перри была мертва как минимум месяц, убита не позже 1 июля. В листве под ее телом были ветви кальмии и черничных кустов, которые уже успели вырасти за этот сезон и скрыть тело. По степени развития молодых листьев растений удалось определить, что они были сломаны 15 июня. Таким образом, было установлено двухнедельное окно, в которое попадала последняя дата, когда Перри видели живой, — 29 июня.

В голове сразу всплывают другие строки: «Рабы, рабы, сверху до низу – все рабы!». Мы видим, что в детстве Радзинский хорошо учился в школе и читал революционных демократов. И еще автор явно не забыл любимое чеховское «по капле выдавливать из себя раба». Поэтому он изо всех сил давит раба из Алексея Орлова, а раб не давится – не созрели еще обективные предпосылки для отмены крепостного права в России, даже до декабристов ой как далеко. При чтении Чехова меня всегда интересовал вопрос: а что делать если раба нет? Ведь свобода – категория внутренняя. Может, он потому из Алексея Орлова не давится, что его там не было? Это как поиски черной кошки в темной комнате при ее отсутствии там.

Педро обвинили в умышленном убийстве Перри. Несмотря на то что научные доказательства были не в его пользу, мужчину оправдали в суде, к огромному разочарованию Морица и Ли.

Для подтверждения рабской сущности Алексея Григорьевича Радзинский все время приводит выдержки из его писем Екатерина II, кончающихся словами: «Вашего Императорского Величества всеподданнейший раб». Автор, как дитя, радуется простейшей литературной находке – совместить официальную формулировку с описанием внутренней сущности человека. Между тем перед нами всего лишь обязательный элемент эпистолярной культуры того времени, ровным счетом ни к чему не обязывающий человека штамп. Позволим себе напомнить, что еще недавно в паспорте у большинства из нас было написано: «гражданин Советского Союза», но это не значило, что все гражданами являлись.



Реальный А.Г. Орлов был государственным человеком, политиком, а политика, как известно, не знает морали. В этом состояла его сила, в этом крылась и слабость. Граф остро чувствовал политическую опасность, возникшую в связи с появлением в Европе самозванки, за спиной которой стояли довольно влиятельные круги: Версальский двор, польская конфедерация, орден иезуитов, римско-католическая курия. Ведь недаром же командующий целой эскадрой, человек располагавший значительными военными средствами, не смог устроить тривиальное похищение осторожной авантюристки, а в отсутствии организаторских способностей графа трудно заподозрить. Чтобы усыпить бдительность охранявших Тараканову заинтересованных лиц и вызвать ее собственное доверие, Орлову пришлось разыгрывать комедию с ухаживанием и страстной любовью. Обольстить женщину, увезти из безопасной Италии и передать в руки злейших врагов в России – неблагородная роль. Хотя оба: и Орлов, и авантюристка – играли в одну и ту же игру и любили друг друга с одинаковой долей «искренности», есть моральный порог, через который Алексей переступил.

У кафедры судебной медицины в Гарварде была потенциальная возможность сотрудничать с престижной школой права, тоже относящейся к университету. Тесные отношения между кафедрами могли привести к возникновению полноценной судебно-медицинской программы, где судмедэксперты читали бы лекции о медицинских доказательствах студентам юридического факультета, а лекции о правовых аспектах экспертизы слушали бы студенты-медики.

Жаль его? Да. Он будет мучиться, т. к. похищение княжны Таракановой ляжет на его честь грязным пятном, и даже уйдет в отставку. Сам, а не как у Радзинского, по воле Екатерины II. Кстати, время этой неожиданной для императрицы отставки, которая, судя по сообщениям иностранных дипломатов, так оскорбила ее, близка ко времени появления первых слухов о тайном венчании Екатерины II и Г.А. Потемкина. Если Алексей, столько сделавший для несостоявшегося брака императрицы и Григория Григорьевича, уловил слухи об этой «семейной тайне», его обиду не трудно понять. Он уступил царицу брату, охранял, пока мог, их счастье, а она… она вышла замуж за другого.

Кафедра судмедэкспертизы планировала провести в качестве практического упражнения серию игровых судебных заседаний для студентов медицинского и юридического факультетов. Как правило, врачи были слабо подготовлены к враждебной атмосфере зала суда. Средний доктор не мог противостоять адвокату, поднаторевшему в риторике. Неподготовленного эксперта можно было увести в сторону от фактов и убедить высказать предположения или засомневаться, а то и выставить лжецом, глупцом или мошенником. Тренировочные судебные заседания были своего рода ролевыми играми — полезный способ научиться отвечать на вопросы, отделять факты от мнений и давать показания под вербальным давлением.

Заметим, отставка по собственному желанию, отставка, которую буквально бросают в лицо императрице, не есть акт холопского поведения. Цену себе Орловы знали.

Ли была уверена, что кафедре судебной медицины также пора проводить научные конференции. Встречи профессионалов со всей страны — важный способ поделиться передовыми методами и процедурами. Профессиональные сообщества традиционно использовали конференции и семинары, чтобы быть в курсе последних новостей и исследований, узнавать мнения лидеров своей области и поддерживать отношения с коллегами, так что Ли настаивала на назначении даты первого мероприятия.

Итак, Алексей Григорьевич удалился в Москву, а вскоре увез к себе сына Александра, которого многие в публике действительно считали сыном княжны Таракановой. Конечно, для образа, выстроенного Радзинским, важно, чтобы Алексей всю жизнь вспоминал ту женщину, т. е. погубленную им самозванку, и не находил успокоения. Именно в этом граф признается Екатерине II во время из последней встречи: «Не могу, – говорит он на предложение императрицы подыскать ему жену. – После нее – все. Жену взял, думал получится. И – ничего! Все пустое… Будто опоила она меня. Забыть ее не могу… Вот ведь как оказалось-то: во всю жизнь только ее и любил…».

17 мая 1940 года

Должны разочаровать читателя. Помимо счастливого, но короткого брака, оставившего на руках у графа маленькую дочь Анну, Алексея Григорьевича еще ожидали большие любовные перипетии скандально-бытового характера, за которыми история с княжной Таракановой сама собой отходила на дальний план. В Москве Орлов встретил даму на 30 лет моложе его самого, М.С. Бахметеву (урожденную княжну Львову), и они полюбили друг друга. Бахметева была замужем. Муж ее унижал и обижал. В конце концов бедная женщина решилась бежать из дома и искала спасения под покровительством у Орлова. По законам того времени муж мог с полицией требовать выдачи жены. Алексей Григорьевич вопреки закону и мнению света решил предоставить убежище любимой женщине и заступиться за нее.

Ли отправила Морицу набросок программы двухдневной судебно-медицинской конференции, которую можно было бы проводить один или два раза в год[236]. Потенциальными посетителями были врачи и студенты медицинских факультетов Гарварда, Тафтса и Бостонского университета, полиция Массачусетса, бостонские полицейские, представители похоронных агентств, специальные агенты ФБР и пресса. Темы, которые предполагалось осветить в эти два дня, включали:

Поселившись в доме Орлова, Бахметева занялась воспитанием Анны, которая называла ее «голубушкой-сестрицей», и очень привязалась к ней. Новая возлюбленная графа была невероятно активной женщиной: она шила, разводила коров, делала сыры, устраивала Алексею Григорьевичу бурные сцены из-за его попыток оказать ей материальную помощь – ведь она считала себя финансово независимой. Словом, старость Алексея Орлова не только не была одинокой, но и не отличалась гробовым спокойствием. Ему и помимо призраков, как это у Радзинского, было кого пригласить к себе в гости. Например, княгиню Е.Р. Дашкову с целью примирения на старости лет.



Причины смерти

Но все это не находит отражения в книге Радзинского, поскольку прямо не относится к злоключениям самозванки. Зато любой факт, который может быть притянут за уши к основной линии, не проходит мимо внимания автора. Даже смерть несчастного Григория Григорьевича, сошедшего с ума после кончины горячо любимой жены, увязывается в романе с тотальным орловским раскаянием по поводу похищения Таракановой. Этот страшный эпизод заслуживает внимания читателей. В момент короткого просветления измученный Григорий просит Алексея дать ему яд. А потом…

Огнестрельные ранения.

«В парадной зале дворца сидело за круглым столом пять братьев Орловых. Лакеи неслышно подавали блюда. В молчании шла трапеза. Наконец Григорий поднялся и сказал:

Колотые и рубленые раны.

– Ну пора, ваши сиятельства, господа графы. А я меж вами был князь. Давай, Алеша, из твоих рук.

Ожоги:

Алексей молча протянул ему кубок с вином.

• электрические (молния, электричество);

– Спасибо, уважил. – Он взял кубок и залпом осушил его. – До дна, – засмеялся он и поставил кубок на стол».

• химические (кислота, щелочь);

• пламя (вдыхаемое, проглоченное, внешнее, умеренное, большой силы);

Не стану возмущаться нелепостью выдумки об отравлении, подхваченной Радзинским у самого недостоверного поставщика жареных фактов на европейский дипломатический стол Г. Гельбига. Излишне напоминать также, что самоубийство – тяжкий грех, а Орловы были православными. Скажу только о страшном чувстве пустоты, которое возникает после прочтения подобных строк. Словно соприкосновение с текстом мертвит душу, убивает не только героев…

• обварение;

Как рыбе разговаривать со скворцам? Что скажут камни ветру? У них разный язык. Нарисованная Радзинским картина не может быть ни опровергнута, ни подтверждена, потому что это не исторический документ, а сложный культурный концепт, который принимается или отторгается читателем на уровне подсознания. Есть одна линия восприятия России: Радищев, Чаадаев, Чернышевский, Белинский… Есть другая: Хомяков, Аксаков, Киреевские, Леонтьев, Данилевский, Страхов, Достоевский, Розанов, Ильин… Почему одним мило то, что ненавидят другие? Любой ответ на этот вопрос покажется слишком примитивным.

• солнечные.

Алексей Григорьевич Орлов не был ни холопом, ни нравственным калекой, а эпоха, породившая столь сильный, самобытный характер, отличалась редкой жизнеспособностью.



Асфиксия:

1000 И 1 НОЧЬ КНЯЖНЫ ТАРАКАНОВОЙ

• утопление (пресная вода, морская вода);

• повешение;

• удушение;

В моей любви для вас блаженство? Блаженство можно вам купить. Внемлите мне, могу равенство Меж вами я установить. Кто к торгу страстному приступит? Свою любовь я продаю. Скажите, кто меж вами купит Ценою жизни ночь мою? А.С. Пушкин. «Египетские ночи»
• удушье.

Книга Радзинского о княжне Таракановой – не первая встреча публики с этим образом. И если большинство читателей, не будучи историками, не знакомы со специальными работами А.А. Васильчикова «Семейство Разумовских», объясняющей происхождение фамилии «Тараконовы», или В.П. Козлова – «Тайны фальсификации», подробно разбирающей поддельные завещания русских монархов, которыми оперировала «авантюрьера», то уж популярное изложение дела самозванки в труде П.И. Мельникова-Печерского и роман Г.П. Данилевского на тот же сюжет, читали очень многие.



Эти литературные произведения трактуют образ «авантюрьеры» совершенно по-разному: обаятельная обманщица, схваченная с поличным, или заслуживающая сочувствия фантазерка, сама попавшаяся в силки большой политической игры и искренне верившая в свое «царское происхождение». Одаренному литератору Радзинскому легко удается сочетать оба эти на первый взгляд взаимоисключающие образа. Его Алин – поэтичная авантюристка, которая легко переходит от циничного расчета к вере в собственные фантазии. Она – талантливая мистификаторша, ее воображение столь ярко, что порой молодая дама сама теряет грань между выдумкой и реальностью.

Яд:

• вдыхаемый;

«Она говорила и в это верила – Она всегда верила тому, что выдумывала…

• введенный с помощью инъекции;

Все общество рассаживается в чёрные с золотом гондолы. Гондолы плывут по каналу, провожаемые криками толпы… Принцесса поднимается гондоле и, сверкая огромными раскосыми глазами, начинает свой вечный рассказ…

• попадающий через кожу;

– …Заточили в Сибирь… отравили… но Господь… и тогда по завещанию матери… дядя мой Пётр Третий… до моего совершеннолетия… Я верю, господа, вы поможете женщине!

• проглоченный;

В воздух летят обнаженные шпаги французов и поляков». (Все-таки советуем перечитывать за собой. Если шпаги будут не «вскидываться», не «взлетать», а «лететь», как шляпы, они могут попадать в венецианские каналы или на головы своим хозяевам, так и до несчастных случаев недалеко.) Но вернемся к Таракановой.

• алкоголь;

Две стороны характера самозванки: врожденная мечтательность и вульгарный практицизм, полное равнодушие к чувствам окружающих людей – составляют яркий, противоречивый образ мнимой княжны. Во время верховой прогулки со своим очередным женихом, князем Филиппом Лимбургом, Алин, рассказывая о себе, как бы проговаривается:

• угарный газ.

– Я дитя любви очень знатной особы, которая поручила некой женщине воспитать меня. Ни в чем я не имела отказа. Но… вдруг перестали приходить деньги на мое содержание. Оказалось, моя мать умерла. И вот тогда эта женщина продала меня богатому старику… О, как я обирала его!… – Она взглянула на страдающее лицо Лимбурга и расхохоталась. – Мой Телемак, ты плохо образован. То, что я сейчас говорила, я прочла в книге моего любимого Аретино…



Никто не интересовался чувствами красивой девочки, проданной богатому старику, и, поднявшись из грязи, Алин словно мстит всем, кого страсть повергнет к ее стопам. «Авантюрьера» не просто равнодушна к любящим ее людям, она расчетлива и жестока с ними, ей доставляет наслаждение унижать преданных ей мужчин, как бы подтверждая тем самым свое господство над ними. Один из поклонников мнимой принцессы, маркиз де Марин, рассказывает де Рибасу, как стал интендантом самозванки: «Она предложила мне, блестящему вельможе самого блестящего двора в мире, стать мальчиком на побегушках у неизвестной женщины с неизвестным прошлым! И я… я бросил замки на Луаре, бросил все, что имел. Я подписал ее векселя на чудовищные суммы. И следовал за ней повсюду!».

Болезни:

• сердечные заболевания;

Поскольку сама Алин занимается сомнительными политическими играми и живет за счет бесконечных афер, она просто не может предложить своим поклонникам ничего достойного. И они – купцы, графы, князья – вынуждены ради своего необоримого чувства совершать порочащие их честь поступки: лгать, красть деньги, подделывать документы. Причем каждому из них приходится переламывать себя, чтобы поступать таким образом. Маркиза де Марина она заставляет сделаться карточным шулером, Лимбурга – посадить друга в тюрьму и т. д. Если ночь пушкинской Клеопатры можно было купить «ценою жизни», то ночь самозванки – «ценою чести».

• прочие.

Здесь Радзинский почти ничего нового не придумывает. Материалы следствия по делу Таракановой подробно фиксируют характер её отношений со своим окружением и детально описаны ещё Мельниковым-Печерским. Но вот характерный момент: хотя влюбленные в самозванку мужчины тятотятся своей жалкой ролью, никому даже в голову не приходит от нее отказаться. Почему? Столь сильно было воздействие на них женских – чар Алин? Так властно ломала людей любовь к неизвестной даме?



Радзинский отвечает на вопрос именно в этом ключе. Он описывает действительно красивую, смелую женщину. Но для того, чтобы возбуждать такую фатальную страсть, одной красоты мало. Вспомним, Клеопатра вовсе не была красавицей, но любовь к ней заставила Антония предать Рим. Восклицания героев Радзинского: «Что за женщина!», «Ну и баба!» – не проясняют дела. Надо искать более глубокие причины.

Аборты.



Состояние тела после смерти.



Воздействие:

• погружения под воду;

Поступки, совершаемые мнимой княжной, ее бесконечные обманы, вымогательство, чисто деловое распутство, о котором знают все, кого она обольстила и кто теперь беспрекословно служит ей, не вызывают симпатии. «Я тебя не любила, – говорит Тараканова Орлову во время последней встречи. – Я виновата. Я любила… что? Деньги? Нет, я их тратила. Я любила власть. Власть над всеми».

• тепла и холода;

Уже описав это, Радзинский как бы «не дотягивает», т. е. не может убедительно показать читателю, в чем же именно состоит секрет обаяния «авантюрьеры». А ведь секрет обаяния самозванки в данном случае решает многие вопросы. Чтобы обяснить его, нужно хорошо знать культурные особенности того времени. Беда в том, что, озаглавив свою книгу «Любовь в галантном веке» и легко манипулируя начитанным материалом, писатель слабо владеет внутренним культурным контекстом эпохи.

• кремации;

• насекомых и других животных;

Княжна Алин Эметте, воспитанница турецкого вельможи, путешествовавшая по Сибири и Персии, наследница Российского престола… Как это было далеко и загадочно для европейцев конца позапрошлого столетия. Названия почти не ассоциировались с реальными землями, зато в голове всплывал целый сонм сказочных образов далеких, волшебных стран, которые помещали в Азии, на Востоке. Европейская читающая публика того времени не видела русских атласов, зато с восторгом проглатывала книги английских и немецких путешественников о далекой Московии и еще более далеких Персии, Турции, Китае… В них встречались самые фантастические подробности вроде изобилующей бегемотами реки Лены у Дж. Перри или «барашкового дерева», которое представляет собой выросшего из земли живого ягненка на древесном стволе; с него срывают шкуры и делают себе шапки (это только в России, а дальше…) Изображением подобного растения украшены даже некоторые географические карты конца XVII – начала XVIII в. Словом, Алин была княжной из сказочной земли – принцессой грез.

• бальзамирования;

• захоронения;

Связь загадочной дамы с Турцией тоже предавала ей особое обаяние. Для европейской культуры XVI–XVII в. был характерен сильный «ориентализм», т. е. интерес ко всему восточному, будь то дамский головной убор – стилизованная чалма, в которой щеголяют очаровательные модели Лами и Боровиковского, или тайные мистические общества, пришедшие якобы из Египта или Индии. Сен-Жермен призывал своих последователей «учиться у пирамид»; «великим кофтом», т. е. представителем некоего коптского масонства, именовал себя Калиостро. Именно в рамках этого «ориентализма» сложилась традиция приписывать всему загадочному и демоническому турецкие и – шире – просто восточные черты. Это характерно для литературы, музыки, живописи ХVII–XIX вв. Черт или смугл, или одет как турок, или имеет восточные черты лица. Княжна – роковая женщина – в её природе силен отпечаток обольстительного демонизма.

• веществ для уничтожения тела и других следов преступлений;

• естественного разложения;

На ту же мысль наводит и подчеркиваемое во всех ее портретах косоглазие – отличительная черта ведьм. Характерно, что никому, кроме священника, косоглазие не помешало оценить загадочную княжну как исключительную красавицу. А вот ксендзу Глембоцкому, не фигурируюшему у Радзинского, именно эта деталь в ее облике чем-то не понравилась. «Если бы не косые глаза, она могла бы соперничать с настоящими красавицами», – пишет он.

• трупного окоченения;

Умение менять образ буквально в мгновение ока, превращаться в кого-то другого тоже служит характерной чертой человека, занимающегося магией. «У нее были не только разные имена, но, клянусь, и разные лица! – говорит в начале своего рассказа де Рибасу маркиз де Марин. – Вот ее волосы кажутся совсем черными и глаза становятся как уголь – и она персиянка… Но вот ты видишь, что на самом деле ее волосы темно-русые, а лицо – с нежным румянцем и веснушками. И она славянка, клянусь! А вот она повернулась в профиль, и этот хищный нос с горбинкой, и этот овал… она уже итальянка, дьявольщина!»

• зон трупных пятен, позволяющих определить положение тела в момент смерти;

• исследование пищеварительного тракта для определения стадии переваривания.

Алин – несчастный падший ангел, которого каждый из ее новых поклонников готов поднять из бездны. Но… по чисто мифологическому закону все, что связано с нижним миром, несет на себе печать демонизма, не может никого возвысить в духовной сфере – только в материальной. Поэтому, желая спасти своего идола, влюбленные кавалеры и не замечают, как падают сами и оказываются в той же грязи, что и их ночной кумир.



Но и это еще не все. Соблазн соприкосновения со сказкой, с «1000 и 1 ночью» наяву, с феерией восточного волшебства, которое может сделать гонимую, утратившую престол принцессу обладательницей несметных богатств и хозяйкой огромной империи, был слишком велик. Он полностью укладывался в культурный контекст времени. Разве мало было таких принцесс? Особенно в России? А сама Елизавета Петровна? А Екатерина? Все казалось возможным!

Алгоритм в зависимости от типа смерти

Несчастный случай

К тому же образ преследуемой, вынужденной скрываться и преодолевать множество опасностей прекрасной дамы королевской крови нуждался в неизбежном появлении верного, сильного и благородного рыцаря, который окажет ей помощь и защиту. И они появлялись… многие верные и благородные, но не слишком сильные рыцари. Вот тут ловушка и захлопывалась. Происходило преображение героини, сразу переводившее ее на совершенно другой уровень – уровень роковой женщины, дамы пик, о котором мы уже говорили. А герой, только что ощущавший себя защитником и покровителем, оказывался ее рабом. Жалким, растоптанным и не имеющим силы возражать приказаниям хозяйки. «Она захотела, и маркиз де Марин превратился в фальшивомонетчика, в шулера… Мне все время нужны деньги… только с деньгами я могу показаться к ней. Я ненавижу ее, когда ее нет. Но она велит – и я скачу в Рагузу помогать ей бежать от долгов. Она – мое проклятье… И если вы пришли ее убить – постарайтесь это сделать поскорее», – умоляет де Рибаса несчастный Марин. Тема порабощения душ тоже связывает образ Таракановой с инфернальным миром.

Убийство

Поразительно, но описывая бесконечные варианты рабов самозванки от Эмбса и Рошфора до Лимбурга и Доманского, Радзинскому никого из них не приходит в голову обвинить в «холопстве». Хотя большей потери собственной воли, чем у любовников – слуг самозванки, трудно представить. В уже цитированном нами последним разговоре с Таракановой и Орлова княжна говорит, что «впервые встретилась с любовью раба». Это ложь, причем не только в устах Алин, но и самого автора. Никакой другой любви, кроме рабской, мнимая принцесса не знала и унижать чужое чувство до состояния собачьей преданности ей чрезвычайно нравилось. Просто в случае с Алексеем Орловым она столкнулась либо с чужим рабом, как настаивает Радзинский, либо со свободным человеком, как считаем мы.

Самоубийство

Человек упал замертво

Обоснуем нашу точку зрения. Поклонники Алин становились ее невольниками не только благодаря личной красоте и обаянию самозванки, а еще и благодаря тому, что в силу происхождения и воспитания уже были «невольниками» определенной культурной традиции – западного «ориентализма» XVIII в., в которую Алин так блестяще вписывалась. Поэтому их поведение было заранее как бы закодировано собственной культурной принадлежностью.

Найден мертвым

Больничные случаи

Что же касается Алексея Орлова, то его отношение к европейской культуре было более опосредованным. Дело здесь не в степени образованности, а в том, что Орлов сам принадлежал к тому загадочному миру, который для европейцев того времени, несмотря на все усилия России «в Европу прорубить окно», оставался за семью печатями. В родном мире для Орлова не было ничего сказочного и завораживающего в бутафорском смысле слова. Турция, Персия и тем более Сибирь являлись не отвлеченными понятиями, а вполне конкретными, знакомыми частями света. В Турции жили враги, в Персии – соседи, а Сибирью, как известно, «прирастало богатство России».



Таким образом, герой, явившийся из несколько иной культурной среды, оказался совершенно невосприимчив к «бриллиантовому дыму», витавшему вокруг принцессы Володимирской. Он смог играть там, где другие теряли голову, и не смог полюбить там, где роковое чувство было просто неизбежно для европейца.

Сохранность улик:

Нельзя сказать, чтобы самозванка не пыталась изменить ситуацию, но делала это методами, испытанными на других поклонниках, а в данном случае действовал принцип: что для русского хорошо, то для немца – смерть. Сработал старый механизм, но в обратном направлении: не принадлежа полностью европейской культурной традиции, Орлов не мог принадлежать и «авантюрьере», стать ее рабом. Стоит ли упрекать человека в противогазе за то, что он нечувствителен к иприту?

• что искать;

ЕКАТЕРИНА II: ЗАМУЖЕМ ЗА РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИЕЙ

• как переносить тело;

• как и где искать способы идентификации;

• хранение и уничтожение доказательств;

…Марья Ивановна увидела даму, сидевшую на скамейке противу памятника… Она была в белом утреннем платье, в ночном чепце и в душегрейке. Ей казалось лет сорок. Лицо ее, полное и румяное, выражало важность и спокойствие, а голубые глаза и легкая улыбка имели прелесть неизъяснимую А.С. Пушкин. «Капитанская дочка»
• почему не следует торопиться с захоронением или выдачей тела.



В любом произведении из круга персонажей первого плана всегда выделяется главный герой. Среди друзей в «Трех мушкетерах» д\'Артаньян для Дюма все-таки ближе других, в «Войне и Мире» Толстого из всего многообразия ведущих героев читатель постоянно удерживает в поле зрения Наташу Ростову. Но бывают главные герои, которые как бы не выставляются автором на первый план, а существуют за спиной остальных персонажей, направляя их действия. Через такие образы обычно дается характеристика эпохи, нравственная оценка событий, проявляется личное отношение писателя к тому, что он пишет. Для книги Радзинского этим персонажем является Екатерина II.

Каждую тему следует обсудить с точки зрения представителей медицины, права, страховых компаний и полиции. План Ли также включал подробный список потенциальных докладчиков.

Она выступает не только как важная часть любовно-этического треугольника вместе с Орловым и Таракановой. Императрица действует на страницах романа самостоятельно, раскрываясь перед читателем как правительница и как женщина. Нельзя сказать, чтобы, разрабатывая ее образ, писатель воздержался от фактических ошибок. С ними, как и ранее, дело обстоит хорошо. Чтобы читатель почувствовал степень их концентрации на странице авторского текста, приведем безобидный пример – описание Радзинским утра Екатерины II:

Она предложила провести конференцию в Бостоне осенью 1940 года. В программу был включен и банкет в «Ритц-Карлтоне» с выступлениями генеральных прокуроров штатов Мэн, Нью-Гэмпшир, Вермонт, Род-Айленд, Коннектикут и Массачусетс. Приветственную речь, по мнению Ли, следовало произнести губернатору Солтонстоллу или Алану Греггу из Фонда Рокфеллера. Ли предлагала дополнить конференцию книгами, полезными для полиции и судмедэкспертов, образцами записей и докладов, выставкой фотографий, рентгеновских снимков, отстрелянных мишеней, отпечатками пальцев и образцами идентификации тела по стоматологическим записям.

Несмотря на весь энтузиазм Ли, осенью 1940 года конференцию так и не провели. Возможно, кафедре было слишком рано организовывать крупное мероприятие. Мориц в то время не поддержал идею.

Ли удалось убедить Лири, судмедэксперта южного района округа Суффолк, посетить ежегодное собрание Национальной ассоциации коронеров в Филадельфии, городе, где уже шли дискуссии по поводу перехода на систему судмедэкспертизы. Ли казалось невообразимым, что Филадельфия — третий город страны по числу жителей и место зарождения медицинского образования в Америке — все еще использовала коронерскую систему. Впрочем, здесь был по крайней мере один достойный коронер — доктор Уильям Уодсворт. Заняв свою должность в 1899 году, он стал одним из первых врачей в Америке, заступившим на пост коронерского медика. Уодсворт был яркой личностью. В городском морге он собрал настоящий «музей преступлений», полный оружия и других профессиональных артефактов. Его уважали как эксперта в медицинском исследовании смертей — этим Уодсворт выгодно отличался от жуликов и коррумпированных врачей, обычных коронеров в Америке в XIX и XX веках.

«Теперь время ее личной работы. В эти три часа, до девяти утра, она обычно пишет письма своим любимым адресатам – Вольтеру, Руссо или барону Гримму… Или пишет пьесы. Говорят, у ее пьес есть тайный соавтор – писатель Новиков, последователь Вольтера, просветитель. Пройдет время, и императрица посадит своего соавтора в тюрьму. Ибо к тому времени произойдет французская революция и взгляды просвещенной императрицы переменятся. А писатель Новиков не сумеет переменить своих взглядов. Неповоротливый литератор!» В одном маленьком абзаце – три грубейшие исторические ошибки.

На своей ежегодной встрече в 1940 году члены Медицинского общества штата Пенсильвания издали резолюцию, рекомендовавшую отказаться от коронерской системы и заменить ее на систему судмедэкспертов, обученных патологии[237]. И хотя по своему статусу резолюции медицинских обществ имели лишь рекомендательный характер, законодатели относились к ним серьезно, так что дискуссия на следующей встрече коронерской ассоциации обещала стать оживленной.

Во-первых, французский просветитель Жан-Жак Руссо не входил в число любимых авторов Екатерины, императрица с ним никогда не переписывалась. Дело в том, что Руссо, в отличие от Вольтера, Дидро, Гримма, был чрезвычайно негативно настроен по отношению к России и одним из первых европейских авторов начал трудиться над идеей «русской угрозы». «Лучше б было пожелать, чтоб этот народ никогда не стал образованным», – писал он о русских. В своем трактате «Антидот» («Противоядие»), вышедшем в 1770 г. и направленном против брошюры члена Французской Академии аббата Шаппа д\'Отрош «Путешествие в Сибирь», Екатерина писала: «Он задается вопросом: «Далеко ли он (русский народ. – О.Е.) пойдет?», на который отвечает: «Я этого не знаю». А вот я знаю; и вопреки господину Руссо из Женевы… и вопреки аббату я решусь сказать, не боясь ошибиться, что он пойдет, и что пойдет далеко: достаточно посмотреть на те богатырские шаги, которые им уже сделаны за семьдесят лет», т. е. со времен Петра I.

Доктор Дж. Баттершолл, судмедэксперт округа Бристоль и в прошлом президент Судебно-медицинского общества Массачусетса, получил провокационное приглашение от П. Зиша, ответственного секретаря коронерской группы. «Я при всем своем желании не в состоянии переоценить те выгоды, которые вы получите, посетив наше собрание в Филадельфии, — написал Зиш. — Говорю об этом со всей прямотой»[238].

Однако Баттершолл не мог отправиться в Филадельфию, поэтому он переслал письмо Ли. Та ожидала гостей в «Рокс» и не могла посетить собрание сама. Мориц и Алан Грегг также не были доступны. И все же, решила Ли, кто-то из Бостона должен принять приглашение и побывать на встрече.

«Еще такие же семьдесят лет, и мое пророчество подтвердится», – заканчивает Екатерина. Императрица не знала, сколь непрост и извилист будет путь у народа, который она взялась защищать, но пошел он действительно далеко: через две мировые войны, через развал и восстановление собственной государственности, через лишение элементарных человеческих прав и через поголовную грамотность – в лагеря и в космос… Поэтому ошибка с Руссо – не мелочь, она вскрывает не только характер взаимоотношений Екатерины II с просветителями, но и ее отношение к собственной стране.

«Я полагаю, что, возможно, на кон поставлено будущее судебно-медицинской системы и что, несомненно, судмедэксперты должны быть достойно представлены на этой встрече, — написала она Беруэллу. — Я считаю, важно убедить подходящих людей отправиться и выступить в защиту системы судмедэкспертизы»[239].

Во-вторых, русский просветитель Н.И. Новиков никогда не был соавтором пьес Екатерины II, он вообще пьес не писал, а занимался журналистской и издательской деятельности. Причем его идейные позиции всегда были настолько далеки от позиций императрицы, что, едва начав выпускать журналы «Трутень» и «Живописец», он немедля вступил с журналом Екатерины «Всякая всячина» в острую полемику. Екатерина выступала во «Всякой всячине», естественно, не от своего имени, как предполагает Радзинский, вложивший в уста императрицы целый пассаж с похвалами своей литературной деятельности в беседе с Алексеем Орловым. Именно потому, что руководство журналом со стороны императрицы было анонимно, в обществе имелась возможность вести с ним открытую полемику.

Ли нажала на все рычаги, чтобы убедить Лири посетить собрание. Она прибегла к лести и предложила оплатить его путевые расходы. «Из всех людей, связанных с судебной медициной, нет никого, кого бы больше уважали и кем более восхищались все, кто вас знает. Никто не смог бы стать лучшим представителем не только профессии, но и Массачусетского судебно-медицинского сообщества», — написала она судмедэксперту[240].

Екатерина рекомендовала своим оппонентам: «Никогда не называть слабости пороками, не думать, чтоб людей совершенных найти можно было, никому не думать, что он весь свет исправить может». Новикова такая позиция чрезвычайно раздражала. «Госпожа прабабка наша (так называла себя «Всякая всячина». – О.Е.), – восклицает он, – …порокам сшили из человеколюбия кафтан… Но таких людей человеколюбие приличнее было бы называть пороколюбием». «Кто только видит пороки, не имев любви, – возражает Екатерина II, – тот неспособен подавать наставления другому». О каком соавторстве при столь разных взглядах на мир может идти речь? Разве здесь дело во французской революции?

Поколебавшись, Лири поддался на уговоры. «На мой взгляд, попытка обратить в свою веру именно этих людей будет напрасной тратой сил, — ответил он Ли. — Однако, поскольку я понимаю, что они планируют обсуждать судебно-медицинскую систему, и поскольку вы полагаете, что мы должны быть представлены на этом собрании, я буду счастлив принять в нем участие… Пусть я не войду в программу выступлений и не являюсь членом ассоциации, я надеюсь, мне позволят представлять место зарождения системы»[241].

Кстати, и поклонником французских просветителей Новиков не был. Ему принадлежит наиболее ранняя попытка в журнале «Кошелек» выступить с развенчанием просветительской философии как нравственно и религиозно несостоятельной; не забудем, что Новиков был масоном: мартинистом, затем розенкрейцером – а эти течения очень далеко уводили от французской просветительской философии.

Собрание коронерской ассоциации оказалось непримечательным. Лири был прав: переубедить никого не удалось. Филадельфия так и не отменила коронерскую систему в то время. Дискуссия 1940 года стала лишь крошечным шагом в продвижении города к системе судмедэкспертизы.



В-третьих, Новиков был посажен в крепость вовсе не потому, что «к тому времени уже произошла французская революция», а он «так и не переменил своих взглядов». Следственное дело Новикова сохранилось, хорошо известно и изучается уже более полутора столетий серьезными учеными, в том числе и специалистами по истории русского масонства. Об этом писали Я.Л. Барсков, А.В. Семека, В.Н. Тукалевский, Е.С. Шумигорский, Т.О. Соколовская и многие другие. В годы второй русско-турецкой войны 1787–1791 гг. прусские розенкрейцеры пытались через сеть своих лож в России влиять на реальную политику страны, в том числе сноситься с наследником престола Павлом Петровичем, которому обещали помощь в овладении короной, в случае если Пруссия вместе с Польшей присоединятся к войне Турции и Швеции с Россией. В этих условиях Новиков как один из наиболее влиятельных адептов московского масонства посылал в Берлин отчеты об орденской деятельности, финансовые сборы с братьев и через архитектора В.Н. Баженова поддерживал связь с Павлом.

После собрания Ассоциации коронеров Филадельфии Уодсворт обратился к Ли с просьбой разрешить ему визит в Библиотеку судебной медицины Маграта, которая к тому расширилась вдвое и содержала две тысячи томов. Уодсворт, вероятно, неправильно понял название библиотеки, решив, что она принадлежит Маграту. Ли быстро развеяла его заблуждения.

Но все это мелкие эпизоды, над которыми писатель даже не дает себе труда задуматься, вроде мимоходом брошенной фразы о том, что «дети богатейших московских вельмож составляют основу гвардии». Стыдно, право, не знать, что дворянские дети служили в гвардии офицерами и унтер-офицерами, проходя нижние чины дома и числясь в отпуске до окончания учения, в то время как «основу гвардии» составляли отнюдь не дворяне, как подробно показал в своей работе «Россия в середине XVIII века» петербургский историк Е.В. Анисимов, а выходцы из «разных чинов»: бывшие крестьяне, однодворцы, солдатские дети, «поповичи» и даже бывшие холопы. Немного непривычная картина, правда? Поэтому она и не находит воплощения у Радзинского. Страшновато скользить по льду, трещин которого вы не знаете.

«Я сделала вывод из вашего письма, что вы полагаете, будто библиотека судебной медицины была составлена доктором Магратом или отобрана из его книг, возможно, под его руководством. Должна исправить эту неточность, — ответила она в письме. — Библиотека была составлена без его участия и названа в его честь»[242]. Она не стала уточнять, что библиотека состояла из книг, которые она сама выбрала и приобрела.

Главный литературный прием, к которому прибегает писатель для характеристики образа Екатерины, – это внутренний монолог героини, ведущийся от первого лица. Автор как бы сам говорит за императрицу. Я попробую показать, что в реальности думала Екатерина II о тех вопросах, по которым от ее имени высказывается Радзинский.

В первый год работы коллектив кафедры судебной медицины состоял из Морица, Лири, Брикли и доктора Джозефа Уокера, директора лаборатории полиции штата Массачусетс. Два доктора получали стипендию, и еще пять человек работали на полставки либо участвовали в исследованиях, среди них адвокат, который учился на четвертом курсе Медицинской школы. Кафедра вела курс по судебной медицине для студентов третьего курса медицинских факультетов Гарварда, Тафтса и Бостонского университета, лекции посещали где-то от 200 до 250 студентов[243].

Вот императрица рассуждает о России. «Я люблю эту страну, я обожаю ее язык. Я преклоняюсь перед физическими чертами русских – их статью, их лицами. Я считаю русскую армию лучшей в мире. Я всем сердцем приняла религию этой страны. Я ходила пешком на богомолье в Ростов. Я ненавижу в себе все немецкое. Даже своему единственному брату я запретила навещать меня в России. Я сказала: «В России и так много немцев». И сказала чистосердечно, потому что давно не чувствую себя немкой». Не убедительно? Все время создается впечатление, что Екатерина старается себя лишний раз уверить в том, что говорит правду. Именно этого эффекта и добивается автор. Мимоходом заметим, что часто используемый Радзинским оборот «эта страна» появился в русском языке совсем недавно, в конце 80-х гг…, а в XVIII в. не употреблялся.

В течение этого года преподаватели кафедры участвовали в расследовании 72 смертей в Массачусетсе и провели 56 вскрытий. Шестнадцать раз Мориц и его коллеги исследовали материалы вскрытия, которые им присылали из других юрисдикций.

Послушаем саму императрицу: «Я никогда ничего не предпринимала, не будучи глубоко убеждена, что то, что я делаю, согласно с благом моего государства: это государство сделало для меня бесконечно много; и я считала, что всех моих личных способностей… едва может хватить, чтоб отблагодарить его». «Россия велика сама по себе, и что я ни делаю, подобно капле, падающей в море». Теперь поверили? Не совсем? Тогда продолжим.

После 56 вскрытий, проведенных на кафедре судебной медицины, полученные новые данные привели к полному изменению статуса 13 уголовных дел. Девять случаев, в которых подозревали убийства, оказались несчастными случаями, самоубийствами или были вызваны естественными причинами. В четырех случаях убийства так и не заподозрили бы, если бы не посмертное исследование.

Что там у нас с «физическими чертами русских»? Описания народа, которым она управляет, менялись у Екатерины II в зависимости от того, с кем она в данный момент разговаривала. В беседах с иностранными корреспондентами императрица иногда увлекалась и переходила на патетический тон, называя русских «скифами», как вообще было принято в просветительской традиции, именовавшей Россию – Скифией. «Никогда вселенная не производила человека более мужественного, положительного, откровенного, человечного, добродетельного, великодушного, нежели скиф. Ни один человек не сравнится с ним в правильности, красоте его лица, в свежести его кожи, в ширине его плеч, в строении и росте; у него обыкновенно дородное, сильное телосложение, широкая борода, густые длинные волосы; он по природе далек от всякой хитрости и притворства; его прямодушие и честность защищают его от пороков. Нет ни одного конного, пехотинца, моряка, земледельца – равных ему. Ни один человек не питает такой сильной нежности к своим детям и близким, как он; у него врожденная уступчивость по отношению к родителям и старшим. Он быстр, точен в исполнении и верен».

«Можно сделать интереснейшие выводы о числе убийств, которые остаются не расследованными каждый год в результате недостаточного внимания к случаям подозрительных смертей», — писал Мориц в первом ежегодном отчете кафедры.

Параллельно с расследованием смертей в Массачусетсе Мориц проводил расследования в штатах Мэн, Род-Айленд и Нью-Йорк. Он также активно выступал, делал популярные доклады о судебной медицине для непрофессионалов, медицинских обществ и юристов в Коннектикуте, Иллинойсе, Миссури, Небраске, Нью-Гэмпшире, Нью-Йорке, Огайо, Пенсильвании и Род-Айленде.

Совсем иначе выглядит образ русских в записках, составленных императрицей для себя и не предназначенных для постороннего глаза. В небольшом рассуждении «Мысли о тирании» Екатерина писала: «Не удивительно, что в России было среди государей много тиранов. Народ от природы беспокоен, неблагодарен и полон доносчиков». Приведенные примеры можно продолжать. Одни оценят их как свидетельство двуличности Екатерины II, другие – как живое отношение человека к своему народу: то восхищение, то апатия и разочарование. Вспомните Ф.М. Достоевского; никто не говорил русским так много хорошей и плохой правды о них. Однако в обоих случаях у Екатерины II, в отличие от Радзинского, речь идет не только о физических, но и о нравственных качествах народа. В первую очередь ее радовали и тревожили именно они.

Благодаря знаниям, полученным во время стажировки в Европе, Мориц также написал книгу «Патология травмы». Он посвятил ее Фрэнсис Глесснер Ли.

Отношение императрицы к Русской Православной Церкви было сложным. И речь здесь не о том, что Екатерина, соединяя в своем лице светского и духовного главу Российской империи, добросовестно относилась к своим официальным обязанностям: держала посты, участвовала в торжественных церковных церемониях, знала все православные праздники, посещала монастыри, делала богатые вклады и т. д. Дело также не в том, что, когда интересы светской жизни страны требовали, императрица жертвовала интересами Церкви интересам государства: провела секуляризацию церковных земель, закрыла целый ряд обветшавших и малолюдных монастырей, не разрешила духовенству участвовать в Уложенной комиссии, боясь серьезного противодействия своим реформам. Дело во внутреннем чувстве религиозности, которое у нее, как и у любого ученика философии Просвещения, уже пошатнулось.

Тем не менее она никогда не позволяла Вольтеру в письмах колких выпадов против православия, какие философ нередко делал против католичества. В юности долго колебавшись прежде чем сменить веру, Екатерина с годами все глубже осознавала мистическое значение своего выбора. В записке «О предзнаменованиях» она пометила: «В 1744 году 28 июня… я приняла Грекороссийский Православный закон. В 1762 году 28 июня… я приняла всероссийский престол… В сей день… начинается Апостол словами: «Вручаю вам сестру мою Фиву, сущую служительницу». Следует отметить, что свое правление Екатерина воспринимает как службу тем, кому ее «вручили».