Брайан Олдисс



Освобожденный Франкенштейн

Бобу и Кэти Морсбергер, которые оценили начатое Мэри Шелли
Погибший смертный! Страшно и подумать, Что ждет тебя! С какою целью ходят К тебе такие гости? Почему Вы смотрите так зорко друг на друга? А он покров свой сбросил: на челе — Следы змеистых молний, взор блистает Бессмертием геенны… Байрон. «Манфред»
Побежденного и сломленного изображай мертвенно-бледным, с поднятыми и сдвинутыми вместе бровями, над коими пусть испещряет ему кожу горе; по сторонам от носа покажи глубокие морщины, идущие по дуге от ноздрей и кончающиеся у самых глаз, и покажи, как раздуваются ноздри, что и служит оным морщинам причиной; и пусть зубы будут разомкнуты, словно в жалобном крике. Леонардо да Винчи. «Трактат о живописи»
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1

Письмо Джозефа Боденленда его жене Мине: 20 августа 2020 года Нью-Хьюстон



Моя ненаглядная Мина!
Доверяю это послание старой доброй почте, ибо узнал, что КомпКом, будучи системой несравненно более изощренной, целиком дезорганизован последней серией ударов — как, впрочем, и все остальное. Шапка сегодняшних новостей гласит: ПРОСТРАНСТВО — ВРЕМЯ ПРОРВАНО, ГОВОРЯТ УЧЕНЫЕ. Только и остается надеяться, что этот кризис повлечет за собой немедленное прекращение войны — иначе, кто знает, где мы все окажемся через полгода!
Но вернемся к более жизнерадостным темам. В доме все потихоньку входит в свою колею, хотя всем нам по-прежнему очень и очень тебя не хватает, более всего, конечно же, мне. По вечерам в безмолвии опустевших комнат мне слышатся твои шаги. Ну а днем все в доме безраздельно занято внуками. Наша нянечка, Грегори, ладит с ними лучше некуда.
До чего интересны были они сегодня утром — не догадываясь, что я за ними наблюдаю. Одно из преимуществ, причитающихся отставному советнику президента, — возможность использовать оставшееся от прошлого следяще-шпионящее оборудование просто для личного удовольствия. Должен признаться, что на склоне дней становлюсь этаким вуайеристом и внимательно приглядываюсь к детишкам. Мне кажется, что в этом безумном мире только их занятия и осмысленны.
Ни Тони, ни Полл ни разу не упоминали о своих родителях с того самого дня, когда бедные Молли и Дик были убиты; возможно, их чувство утраты слишком глубоко, хотя в играх это никак и не проявляется. Кто знает? Что из происходящего в детском уме сможет понять взрослый? Сегодня утром во всем этом присутствовала, на мой взгляд, некая болезненность. Но игру затеяла другая, чуть постарше наших внуков девочка, Дорин, которая часто заглядывает к нам поиграть. Ты ее не знаешь. Она из семьи беженцев, очень симпатичных людей, насколько я мог судить по мимолетному общению с ними; они прибыли в Хьюстон уже после того, как ты уехала в Индонезию.
Дорин заехала на своем мотороллере, она только-только научилась на нем ездить, и втроем они отправились к плавательному бассейну. Утро выдалось восхитительное, и все они были в купальных костюмах.
Даже маленькая Полл уже научилась плавать. Как ты и предсказывала, не последнюю роль в этом сыграла дельфиниха: оба, и Полл, и Тони, души в ней не чают. Они прозвали ее Смайли.
Дети плескались в воде вместе со Смайли. Я понаблюдал за ними некоторое время и погрузился в работу над воспоминаниями. Но я был слишком взбудоражен, чтобы сосредоточиться: около полудня меня собирался навестить государственный секретарь Дин Рид, и, честно говоря, я не очень-то жаждал его видеть. Старые враги остаются врагами, даже если один из них оказался не у дел, — а соблюдать вежливость не доставляет мне больше никакого удовольствия!
Когда я в следующий раз взглянул на ребятишек, оказалось, что они очень заняты. Они перебрались на песчаный участок, который прозвали Пляжем. Можешь себе представить: серая каменная стена, отделяющая площадку для отдыха от ранчо, буквально утонула в высоченных, усыпанных цветами штокрозах. Снаружи выгоревших на солнце кабинок раскинулись клумбы шалфея, а колоннаду заполонил жасмин — в облаке цветов и аромата, пронизанный жужжанием пчел.
Просто идеальное место для детишек в наше жуткое время.
Малыши закапывали мотороллер Дорин! Вооружившись лопатками и ведерками, они воевали с песком, чтобы возвести над машиной могильный курган. Они были полностью поглощены своим делом. Никто из них, похоже, не командовал другими, но работали они слаженно. Только Полл как всегда щебетала не умолкая.
Наконец машина полностью исчезла в песке, и они торжественно обошли ее вокруг, чтобы убедиться, не сверкнет ли где незасыпанная металлическая деталь. Перекинувшись несколькими словами, они разбежались в разные стороны и принялись собирать всякую всячину. По мере того как я включал все новые и новые камеры, на экранах множились их стремительные, коричневые от загара тела. Можно было подумать, это весь мир оказался отдан маленьким гибким дикарям — до чего чарующая иллюзия!
Вновь и вновь возвращались они к могиле. Изредка приносили прутья и небольшие ветки, обломанные с отгораживающих площадку акаций, чаще же — сорванные цветы. На бегу они окликали друг друга.
Нянечка была этим утром выходной, так что они резвились совершенно сами по себе.
Как ты, может быть, помнишь, камеры и микрофоны в основном спрятаны в столбах колоннады. Из-за несмолкаемого жужжания пчел в жасмине мне не очень-то хорошо было слышно, о чем говорят дети — интересно, сколько государственных секретов спасли в свое время эти насекомые?! Но я все-таки расслышал, что Дорин ведет речь о каком-то Празднике. Нужно, настаивала она, подготовиться к Празднику. Остальные с ней не спорили, скорее, возбужденно поддерживали.
— Мы навалим сверху целую гору цветов, и это будет огромный-огромный
Праздник, — услышал я слова Полл. Я забыл про работу и сидел, не отрывая от них глаз. Повторяю тебе, мне казалось, что только их занятие и имеет смысл во всем нашем свихнувшемся, воюющем мире. И оно оставалось для меня непостижимым. Наконец они засыпали цветами всю могилу. В вершину кургана воткнули несколько веток акации, в остальном же он был усеян большущими цветками штокрозы, малиновыми, лиловыми, каштановыми, желтыми, оранжевыми, проглядывающими случайно, то тут, то там, алыми кистями шалфея или пучком-другим нарванных Полл синих васильков. Потом они навтыкали вокруг могильника прутиков поменьше.
Все в целом делалось, конечно же, без каких-либо формальных правил.
Выглядело это красиво.
Дорин опустилась на колени и начала молиться. Она настояла, чтобы оба наших преисполненных торжественности внука последовали ее примеру.
— Да благословит Тебя, Иисус, в этот светлый день Господь! — сказала она. — Да будет это добрый Праздник во имя Твое!
И еще многое сказала она, чего я не смог расслышать. Не иначе, пчелы пытались опылить микрофоны. Но в основном дети распевали: «Да будет это добрый Праздник во имя Твое!» А потом вприпрыжку затеяли какие-то пляски вокруг прелестной могилки.
Ты, должно быть, удивлена столь неожиданной вспышкой христианства в нашем вполне агностическом семействе. Должен признаться, поначалу она породила во мне определенное сожаление, что я так долго подавлял свои собственные религиозные чувства — из уважения к рационализму нашей эпохи, а может быть, отчасти и из уважения к тебе, чьим невинным язычеством я всегда восхищался, безнадежно к нему стремясь. Насколько мне известно, Молли и Дик не выучили своих детей и слову молитвы. Быть может, традиционно даруемое религией утешение и было как раз тем, в чем нуждались эти сироты. Но что, если это утешение иллюзорно? Даже ученые говорят, что сама ткань пространства — времени была прорвана и реальность — чем бы она ни была — разрушается.
Впрочем, мне нет нужды слишком уж беспокоиться. По сути своей эта праздничная церемония оставалась языческой, лишь слегка расцвеченной христианскими идиомами. Ибо пляски, которые вели дети среди нарванных ими цветов, были, я уверен, инстинктивным прославлением их собственного физического здравия. Они все кружили и кружили вокруг могилы! Затем танец распался на какие-то бессвязные фрагменты, и Тони вытащил из плавок свою писюльку и показал ее Дорин. Она, улыбнувшись, отпустила какой-то комментарий, и на этом все кончилось. Дети умчались к бассейну и попрыгали в воду.
Когда прозвучал созывающий нас к ленчу гонг и все мы собрались на веранде, Полл все порывалась отвести меня к могилке.
— Деда, пошли, посмотришь на наш Праздник!
Они живут внутри мифа. Под напором школы ворвется интеллект, грубый разбойник интеллект, и миф увянет и умрет, как яркие цветы на их таинственной могиле.
И все-таки это неправда. Разве величайшее, омрачающее нашу эпоху верование — что всевозрастающее производство и индустриализация принесут максимум счастья максимуму людей на всем земном шаре — не более чем миф, который поддерживает большинство? Но это миф Интеллекта, а не Бытия, если позволительно подобное разграничение.
Опять я философствую. Одна из причин, по которой они выставили меня из правительства!
Скоро прибудет Дин Рид. Кое-кто скажет, получаю по заслугам…
Скоро напишу. Навеки любящий тебя муж — Джо.
Р. S. Вкладываю в конверт оттиск передовой статьи из сегодняшнего номера лондонской «Тайме». Несмотря на подчеркнутую осторожность тона, говорит она о многом.


2

Передовица из номера \"Тайме \" от 20 августа 2020 года:



УБИЙСТВЕННЫЕ ОТНОШЕНИЯ
Западные ученые наконец-то пришли к общему — хотя и не по всем пунктам, ибо даже в области науки мнение редко оказывается единогласным, — согласию: да, человечество стоит нынче перед лицом самого тяжелого кризиса своего существования, кризиса, не пережить который означает не выжить вовсе.
Представляющимся в перспективе беспрецедентно зловещими, кризисам свойственно приобретать в ретроспективе черты определенного семейного сходства. Выясняется, что они были критичны, но не трагичны — и говорим мы это не ради красного словца. Комментарии профессора Джеймса Рэнсома, сделанные им вчера в Сан-Франциско, позволяют уяснить истинные масштабы и пропорции все более тревожных новостей, свидетельствующих о нестабильности инфраструктуры пространства; особенно желательно подобное разъяснение для широкой публики, которая еще две недели назад даже не догадывалась, что существует некая инфраструктура пространства, не говоря о том, что активность в ядерной сфере может нарушить ее стабильность. Замечание профессора о том, что нынешняя нестабильность представляет собой, по его словам, «жирную и мрачную завершающую точку в истории загрязнения окружающей среды», должно напоминать нам, что вот уже более пятидесяти лет мир переживает весьма чувствительные вспышки паники, связанной с проблемами загрязнения.
Тем не менее имеются достаточно веские основания считать, что нынешний кризис как минимум беспрецедентен. Все три противоборствующие в войне стороны, Запад, Южная Америка и силы Третьего мира, постоянно наращивали калибр использовавшегося ими в пределах орбит системы Земля — Луна ядерного оружия. Никто ничего не добился, если не считать более чем сомнительных выгод от разрушения на Луне гражданских колоний; общественное же настроение склонялось при всем при том скорее к облегчению, что все это оружие использовалось в основном над, а не под стратосферой,
Облегчение это, как мы теперь видим, было преждевременным. Природа преподносит нам еще один горький урок своей неделимости. Мы долго шли к пониманию того факта, что море и суша образуют тесно связанное единство.
Теперь — слишком поздно, по мнению профессора Рэнсома и его коллег, — мы обнаруживаем доселе нераспознанную взаимосвязь между нашей планетой и инфраструктурой пространства, которое окружает и поддерживает ее. Эта инфраструктура оказалась разрушена — или по крайней мере повреждена — до такой степени, что теперь в ее функционировании происходят непредсказуемые сбои, с последствиями которых мы и сталкиваемся. И пространство, и время пошли, так сказать, вразнос. Мы не можем более полагаться даже на нормальное развертывание временной последовательности: завтра может обернуться прошлой неделей, или прошлым веком, или эпохой фараонов. Да, Интеллект сделал нашу планету для интеллекта небезопасной. Мы подверглись тому же проклятию, что и барон Франкенштейн в романе Мэри Шелли: в поисках власти над слишком многим мы потеряли власть над собой.
Пока мы не скатились к безумию, эта ужаснейшая война в истории, в значительной степени — иррациональная война различных оттенков кожи, должна быть немедленно прервана. Если нынче нам придется эвакуироваться с плато цивилизации, на которое со столь долгим напряжением всех сил карабкалось человечество, давайте, по крайней мере, отступим во тьму в полном порядке.
Нам бы следовало наконец (и в этом «наконец» присутствует горький привкус) осознать, что более близкими и запутанными оказываются не только отношения между пространством, планетами и временем, но и, быть может, между черным, белым, желтым, красным — и всеми промежуточными оттенками кожи.


3

Письмо Джозефа Боденленда его жене Мине: 22 августа 2020 года Нью-Хьюстон



Моя ненаглядная Мина!
Любопытно, где вчера была ты. Наше ранчо со всем своим грузом человеческих существ — к каковым я причисляю и существ сверхъестественных, наших внуков — провело весь вчерашний день, как и большую часть позавчерашнего, в сумрачном осколке чего-то, что, на мой взгляд, было средневековой Европой! Так мы впервые познакомились с крупным Временным Сдвигом. (Как легко пользоваться защитным жаргоном — Временной Сдвиг звучит ничуть не хуже, чем обычный, вполне земной оползень. Но ты понимаешь, что я имею в виду — нарушение в пространственной инфраструктуре.)
Сейчас все мы снова в Настоящем. К этому термину, «Настоящее», по мере нарастания временных сдвигов придется относиться со все большей подозрительностью. Но, как ты понимаешь, я подразумеваю под этим дату и час, которые показывает непреклонный календарь-хронометр у меня в кабинете. Уж не счастливый ли случай помог нам вернуться назад? Ведь мы могли, наверное, и дальше дрейфовать по времени? Одна из самых жутких черт этого жуткого явления — что мы почти ничего в нем не понимаем. И возможно, для лучших умов не найдется времени, — непроизвольно написал я, — так и не выпадет шанс сравнить свои записи.
Моя мысль скачет. Не жди от меня связного письма. Это абсолютный шок.
Самый мощный шок — после разве что смерти. Может быть, ты уже испытала его… Само собой, я схожу с ума от тревоги за тебя. Немедленно возвращайся домой, Мина! Тогда, по крайней мере, мы будем среди инков или по соседству с драпающим Наполеоном вместе! Реальность катится ко всем чертям. Одно уж точно — у нас никогда не было такой надежной власти над реальностью, как мы воображали. Посмеиваться сейчас могут только вчерашние психи, парапсихологи, наркоманы, фанатики экстрасенсов, верящие в перевоплощение оккультисты, писатели-фантасты и вообще все, кто никогда до конца не верил в равномерное течение времени.
Извини. Перехожу к фактам.
Ранчо провалилось во временной сдвиг (их несколько и наш отнюдь не заслуживает заглавных букв). Внезапно мы соскользнули назад — кто знает куда.
Со мной как раз был госсекретарь Дин Рид. Кажется, я говорил тебе в предыдущем письме, что он собирался навестить меня. Конечно, он полностью в руках президента — человек Глендейла до мозга костей и столь же упрямый, как и сам Глендейл, ну да мы об этом всегда знали. Рид заявил, что они никогда не отступятся; что вся история полна неоспоримых примеров того, как низшие культуры должны склоняться перед культурами высшими. Приводил в пример разорение Полинезии, вытеснение индейцев в бассейне Амазонки.
Я сказал ему, что не существует объективных критериев, позволяющих судить, какая из двух сторон ниже, какая выше: полинезийцы, похоже, максимизировали у себя счастье, а амазонские индейцы, по-видимому, пребывали в полной и многогранной гармонии с окружающей их средой. В достижении обеих этих целей наша цивилизация потерпела неудачу.
Рид в ответ назвал меня придурком, вероломным либералом (конечно, вся наша беседа осталась у меня на пленке, поскольку я был уверен, что он зайдет так далеко). Он заявил, что многими своими нынешними трудностями Запад обязан мне, поскольку я, пока был советником президента, проводил крайне сентиментальную политику. А мне следовало бы предвидеть, что мои мелкие реформы в управлении полицией, в жилищном вопросе, в разрешении на работу и т. п. приведут к бунту черных. Исторически реформы всегда ведут к бунту. И так далее.
Совершенно бесполезные и неприятные препирательства, но я, конечно же, должен был защитить себя. И я по-прежнему уверен, что история, если таковая будет иметь место, еще докажет мою правоту. Едва ли у нее найдется доброе словцо в адрес Глендейла и его продажных подонков. Рид имел даже наглость привести в качестве примера моих заблуждений нашу частную картинную галерею!
Мы уже перешли на крик, когда вдруг изменилось освещение. Более того — изменилась как бы сама фактура атмосферы. Небо сменило свою обычную выцветшую голубизну на грязно-серый цвет. Не было никакого толчка, никакого встряхивания — ничего похожего на сотрясение почвы. Но сбой в ощущениях был столь резким, что мы с Ридом оба бросились к окну.
Поразительно. Над головой у нас прокатывались облака. Над равниной, быстро стягиваясь сюда, густел туман. Через несколько мгновений он хлынул, словно прибой, через стену и расплескался по всему саду, захлестнул патио.
Но это еще не все. Мне по-прежнему был виден раскинувшийся за окном участок земли, а за ним — низкие кровли заброшенных конюшен. Но позади крыш холмы куда-то делись! А слева исчезли дорога и окаймляющие ее ковыли. Им на смену пришел всхолмленный участок зеленой, сильно пересеченной местности, усеянной зелеными же деревьями — которых не сыщешь во всем Техасе.
— О, Боже! Нас сдвинули во времени! — сказал Рид.
При всем своем изумлении я все же отметил, сколь характерно он отреагировал на случившееся — словно это был чей-то личный выпад, направленный конкретно против него. Вне всякого сомнения, именно так ему все и виделось.
— Я должен пойти к внукам, — сказал я. С пронзительными криками Полл и Тони уже устремились наружу. Я догнал их и взял за руки, надеясь, что смогу защитить детей от возможной опасности. Но никакой опасности не было — кроме самой коварной, угрозы человеческому рассудку. Мы стояли там, уставившись прямо в туман. Подошла к нам и нянечка, она воспринимала все с обычным своим непоколебимым спокойствием.
Когда прошло несколько минут и мы понемногу стали приходить в себя после первого шока, я шагнул вперед, туда, где раньше была дорога.
— Я бы на вашем месте, Джо, оставался там, где вы стоите, — посоветовал Рид. — Вы же не знаете, что может оказаться там, дальше.
Я не обратил на него внимания. Детишки напряглись, готовые идти за мной.
Там, где кончался наш песок, проходила четкая линия. За нею начинались буйные заросли травы — ребятишки утонули бы в ней по колено, — украшенной серебристыми бусинками дождя. Повсюду маячили огромные лохматые дубы. Среди них проглядывала тропинка.
— Деда, смотри, а вон там хижина, — сказал, показывая на нее рукой, Тони.
Это была бедная деревянная лачуга, крытая дранкой. Позади нее виднелись деревянная же клетушка и обрамленный кустами частокол. С возрастающим беспокойством я увидел и двоих людей, мне показалось — мужчину и женщину, которые стояли за частоколом, уставившись в нашу сторону. Я показал на них детям.
— Лучше вернуться в дом, — посоветовал Рид. — Я собираюсь позвонить в полицию и узнать, что это за чертовщина.
Он исчез.
— Они же нас не обидят, а? — спросил Тони, не отрывая глаз от двоих чужаков.
— Если только мы их не напугаем, — откликнулась нянечка Грегори, и я подумал, что она, пожалуй, излишне оптимистична.
— Могу предположить, что мы поразили их не меньше, чем они нас, — сказал я.
Внезапно стоявший у забора мужчина повернулся и исчез за домом. Когда мы увидели его снова, он бежал вдалеке вверх по склону холма. Незаметно исчезла, проскользнув внутрь дома, и женщина.
— Давай сходим туда, а, деда? — сказал Тони. — Здорово было бы взобраться на этот холм и посмотреть, куда он пошел. Может быть, там, дальше, есть замок.
Это казалось весьма правдоподобным, но на душе у меня было слишком неспокойно, чтобы покинуть наш сравнительно безопасный дом. Я вспомнил, что в ящике письменного стола у меня лежит старомодный автоматический пистолет
— кольт 45-го калибра; но идея вооружиться им была мне отвратительна.
Детишки все канючили, чтобы я взял их туда. В конце концов я сдался. Втроем мы зашагали под деревьями, оставив нянечку стоять по ту сторону от опасной линии.
— Не заходите слишком далеко, — окликнула она нас. Значит, и ей ведомо чувство страха!
— С нами ничего не случится, — ответил я, надеясь, что это придаст уверенности всем нам.
Ну да, с нами ничего не случилось, но тревога не покидала меня.
Предположим, что дом провалится обратно, в наш 2020 год, оставив нас в этом неведомом тенистом перелеске, через который мы шли, — что тогда? Или, предположим — сейчас мне стыдно об этом писать, —появится и нападет на нас нечто смертельно опасное, о чем мы и не подозреваем, а?
И было еще и третье опасение, смутное, ко ничуть не становившееся из-за этого более приятным. Что, если все случившееся — не более чем субъективное явление, нечто происходящее всецело внутри моей черепной коробки? Трудно было избавиться от ощущения, что мы очутились в каком-то бреду.
Детишек тянуло отправиться в деревянный домишко на поиски женщины. Я повел их в другую сторону. За забором там лежала собака. Я боялся заговорить с кем-нибудь из этого мира — или как там его еще назвать?
Первой заметила всадника Полл, Он спускался по расщелине, прорезавшей склон одного из подступавших к нам отлогих холмов; держась одной рукой за его стремя, рядом вышагивал пеший мужчина, другой рукой он натягивал поводок, на котором вел большущего пса. Приближались они настороженно, неспешно и были еще довольно далеко от нас. В то же время вид у них был весьма решительный; всадник носил просторную блузу и облегающие штаны, в руке сжимал короткий меч, а на голове у него красовался округлой формы шлем.
— Делаем вид, что их не замечаем, и возвращаемся домой, — сказал я.
Лицемер! Но ведь ради детишек я готов был пойти и прямо им навстречу.
Дети послушно зашагали к дому, крохотная ручонка Полл утонула у меня в ладони. Никто из них не оглядывался. Лишь добравшись до входных дверей, мы замерли на пороге и обернулись.
Всадник и его спутник непреклонно продвигались вперед. Собака туго натягивала поводок. Все трое не спускали с нас глаз. Вплотную приблизившись к той линии, за которой обрывалась трава и на смену ей приходила техасская пустошь, они замерли.
Лошадь оказалась жалкой тварью с исковерканными болезнью суставами.
Седок — довольно крупный мужчина с бородой и спокойными темными глазами, смуглый и черноволосый. Его исполненная сдержанной решимости посадка выдавала опытного всадника. Человек рядом с ним — кажется, тот самый мужчина из деревянной лачуги — был коренаст, кряжист, и буквально в каждом его жесте легко угадывалось беспокойство.
— Кто вы такие? Вы говорите по-английски? — обратился к ним я.
Они продолжали молча глазеть на меня.
— Вы из Нью-Хьюстона? — храбро спросил их Тони.
В ответ они не произнесли ни слова. Вместо этого всадник поднял вверх свой меч. Приветствуя или угрожая? Потом развернул свою клячу и, как мне показалось, понурившись, пустился в обратный путь.
— Я же говорила, что они нас не обидят, — сказала, с облегчением взглянув на меня, нянечка.
Тони их было окликнул, но они не обернулись, и мы проводили их глазами, пока они не скрылись за невысоким холмом.
Ты сочтешь, моя дорогая, что вместо кульминации сей захватывающий рассказ кончается своего рода пугающим спадом. Ну что ж, радуйся этому. Этих людей мы больше так и не увидели. Мы провели в этом временном сдвиге что-то около тридцати пяти часов, но больше никого поблизости не заметили.
Меня тревожило, что всадник, чего доброго, отправился за подкреплением.
Где-то поблизости и в самом деле вполне мог находиться замок, как сразу же предположил Тони. Я вызвал троих слуг и перепрограммировал их на постоянное наблюдение, благо защитные программы были у меня под рукой. Время от времени им помогали и мы с Ридом, особенно ночью, когда мы к тому же включили в доме и вокруг него все освещение. Должен добавить, что телефонная связь с внешним миром конечно же не функционировала, а ядерный реактор, естественно, продолжал снабжать нас необходимой энергией.
Ночью мы слышали, как среди холмов лают и воют собаки — или там были и шакалы? И это было все.
Наутро нас вытряхнуло обратно в Настоящее — так же легко и спокойно, как мы из него и выпали. Мы по-прежнему здесь, вот только ближайшие окрестности, вернувшиеся назад, не вполне совпадают с теми, что нас сопровождали! Поутру, чуть подремав, я объехал их на багги — посмотреть на нанесенный урон. Нянечка воспользовалась этим, чтобы отправить детишек в увлекательную экспедицию.
Ты помнишь то, что мы называли зеленой обителью — скопление яблонь прямо за гаражом? Они исчезли. На их месте раскинулась невозделанная зеленая лужайка, которая вскоре поблекнет под нашим техасским солнцем. А там, где была подъездная дорожка, вытянулись гуськом кряжистые дубы и стройные березы. Роботы сейчас пытаются расчистить среди них путь к шоссе. К счастью, съезд с шоссе все еще на месте — он, должно быть, все это время оставался в 2020 году.
Я собираюсь спилить один из этих дубов и отправить его древесину вместе с образцами почвы на факультет исторической экологии в университет. Хотя
Ситгерсу не приходилось еще сталкиваться с подобной проблемой, он, наверное, сможет извлечь из анализа какие-то данные об исходном местоположении деревьев. Где мы побывали? В Англии? В Европе? На Балканах? Парень на лошади явно был европеоидом. В какую эпоху мы попали, в какой век? Я исхожу из того, что это была Земля. А вдруг — некая альтернативная Земля? Уж не очутился ли я вместе с ребятишками в своем 2020 году на какой-то возможной Земле, которая не знала промышленной революции? Уж не слепец ли я чистой воды, которому только и остается, что задавать подобные вопросы?
Когда обрушится следующий временной сдвиг?
Ты должна вернуться, милая моя Мина, если сможешь сюда добраться, — Бог с ней, с войной. Война должна неминуемо отпасть сама собой, если этот раскол в ткани пространства — времени будет продолжаться. Возвращайся!
Детям нужна их бабушка. — В такое время я только и могу, что призвать в свидетели Всевышнего: ей-Богу, ты нужна мне!
Твой любящий муж Джо.

4

КомпКом — депеша от нянечки Грегори миссис Мине Боденленд: 25 августа 2020 года Нью-Хьюстон



К ВЕЛИКОМУ СОЖАЛЕНИЮ ИЗВЕЩАЮ ОБ ИСЧЕЗНОВЕНИИ МИСТЕРА БОДЕНЛЕНДА ВО
ВРЕМЯ ДВАДЦАТИПЯТИМИНУТНОГО ВРЕМЕННОГО СДВИГА СЕГОДНЯ НА РАССВЕТЕ ТЧК
ПОЛИЦИЯ БЕЗРЕЗУЛЬТАТНО ОБЫСКИВАЕТ ОКРЕСТНОСТИ ТЧК ДЕТИ В ГОРЕ И ТРЕБУЮТ ВАС
ТЧК ПЮШУ СРОЧНЫХ ИНСТРУКЦИЙ И СРОЧНО ВЕРНУТЬСЯ В НЬЮ-ХЬЮСТОН ТЧК НЯНЕЧКА
ШЕЙЛА ГРЕГОРИ КМПК1535 0825 901АА 593 К114


5

Извлечение из записи разговора по открытому телефону между миссис Миной Боденленд и нянечкой Шейлой Грегори (Вест-ЦентралТеле-Кейбл):



— Надеюсь добраться до вас завтра в десять тридцать утра по вашему времени, хотя вполне возможно, что рейс отложат. Вы не могли бы вкратце рассказать, как исчез мой муж?
— Конечно. Временной сдвиг произошел в шесть сорок утра. Он разбудил и меня, и мистера Боденленда, но дети от него не проснулись. Когда я встретила мистера Боденленда в холле, он сказал мне: «Справа за домом озеро и горы…»
Я уже видела все это из окна своей спальни. Снежные вершины гор, вьющуюся по берегу озера дорогу, карету, которую тащила по дороге пара лошадей…
— И мой муж отправился туда в одиночку?
— Он настоял, чтобы я осталась в доме. Я прошла в гостиную и увидела, как он выезжает из гаража на Фелдере. Он направился прямо в только что открывшийся проcтop. Дороги там не было, просто что-то вроде пастбища, и ехал он очень медленно. Потом исчез за деревьями — наверное, это был лес.
Мне стало не по себе.
— Вы не могли убедить его остаться дома?
— Он твердо решил отправиться туда, миссис Боденленд. Мне кажется, он ожидал, что этот временной сдвиг продлится примерно столько же, как и предыдущий — около полутора суток. Возможно, он собирался только доехать до озера и узнать, где оно находится, — это место смотрелось куда как приятнее, чем предыдущая свалка, откуда нас разглядывал детина на лошади. Я пошла сварить себе кофе и как раз возвращалась — я переступила порог гостиной — как вдруг — бум! — временной сдвиг исчез, просто взял да исчез, и все стало как раньше. Я выбежала из дома и стала звать вашего мужа, но все было без толку.
— Двадцать пять минут, вы говорите?
— Да. Я вернулась в дом и позвонила в полицию, а потом отправила вам депешу. Тони и Полл были просто вне себя, когда проснулись. Они плакали и звали вас и свою мамочку весь день напролет.
— Передайте им, что я уже на пути домой. И пожалуйста, не выпускайте их на улицу. Вы, вероятно, уже слышали — общественный порядок рушится. Мир просто сходит с ума. Запрограммируйте роботов на защиту.


ЧАСТЬ ВТОРАЯ

1

Записанный на пленку дневник Джозефа Боденленда



Чтобы не поддаться безумию, надо все записать. К счастью, от старых привычек не так-то легко избавиться, и мой диктофон как обычно валялся в машине среди прочего барахла. Начну с того момента, когда стало смеркаться.

По жутким дорогам я кое-как умудрился подъехать к какому-то поселку или крохотному городку. Завидев вдалеке первые дома, я съехал с проселочной дороги и припарковал Фелдера позади нагромождения камней, где, как я надеялся, он не привлечет ничьих взоров и спокойно проведет всю ночь. Какие бы проблемы ни сулил мне город, я счел, что вызову меньший переполох, явившись туда пешком, а не на четырехколесном экипаже без единой лошади. Они тут явно ни о чем подобном и не слыхивали.

Из съестного у меня была лишь шоколадка, которую Тони забыл в машине, да, чтобы запить ее, банка пива в холодильнике. Мои потребности в еде и постели превзошли все мои ожидания.

Хотя я до сих пор и держался подальше от людей и населенных пунктов, я понимал, что очутился в довольно-таки населенной части земного шара. За день я заметил издали немало людей. Открывающийся вокруг ландшафт явно принадлежал к альпийскому типу — с просторными зелеными долинами, над которыми возвышались горные пики. Вдалеке они становились все выше, и их венчали снежные шапки. На дне долин журчали пенистые потоки, вились дороги и тропы, то тут, то там возвышались живописные городки из сбившихся в кучу симпатичных деревянных домов. Над каждым городом высился шпиль местной церквушки; каждый час трезвонили на них церковные колокола, и их ясный звук повисал над долинами в прозрачном воздухе. Весенние цветы усыпали горные склоны. Среди высоких трав паслись коровы с чопорными колокольцами на шее, позвякивающими при каждом их движении. А над ними, на высокогорных лугах, лепились крохотные деревянные хижины.

Короче, местность тешила глаз и успокаивала душу. В Техасе, само собой разумеется, ни на что подобное не наткнешься — по крайней мере на миллион лет в обе стороны. Ну конечно же, это смотрелось точь-в-точь как Швейцария.

Я хорошо знаю Швейцарию — или, по крайней мере, знал ее в свое время.

Годы, проведенные в американском посольстве в Брюсселе, не прошли для меня даром. Я научился бегло говорить по-французски и по-немецки, а все свободное от службы время, которого я старался выкроить как можно больше, провел в путешествиях по Европе. Любимой моей страной стала Швейцария.

Кончилось тем, что я купил шале неподалеку от Интерлакена.

Итак, я направился в городок. Табличка на его окраине поведала мне, что зовется он Сешероном, а также сообщила расписание месс. Нависающие прямо над улицей балконы, у каждой стены — аккуратные, словно на картинке, поленницы дров. Богатое благоухание навоза и дыма от сгорающего дерева пикантно щекотало мои пресыщенные ноздри. А вот и порядочных размеров постоялый двор, старомодными буквами возвещающий, что зовется он отель «Дежан». Снаружи он был изукрашен изящными рожками серны и развесистыми оленьими рогами.

И тут я вздрогнул — надо же, прямо у низких дверей двое мужчин сгружали с телеги самую настоящую медвежью тушу! Я никогда раньше не видел ничего подобного. Вдобавок выяснилось, что я понимаю разговор этих людей; хотя их акцент и звучал для меня странновато, сам французский оказался вполне понятным.

Я вошел в светлую и уютную комнату с низким потолком, освещаемую керосиновыми лампами, и ко мне с приветствием обратился хозяин. Он засыпал меня подозрительными вопросами и в конце концов показал, похоже, самую захудалую комнату во всем доме — над кухней, с окном на курятник. Для меня это не имело значения. Служанка принесла наверх воды, я умылся и прилег отдохнуть немного перед обедом. Я заснул.

Проснувшись, я понял, что не имею ни малейшего представления о том, который сейчас час. Временной сдвиг нарушил все мои биологические циклы. Я знал лишь одно: на улице темно, и темнота эта сгустилась отнюдь не сию минуту. Я лежал, захлестнутый своего рода изумлением, вслушиваясь в богатейший мир звуков вокруг меня. Просторное деревянное шале пело и скрипело, словно галеон, несущийся под всеми парусами. Мне были слышны и голоса дерева, и людские голоса; откуда-то долетали обрывки музыки и песен.

Где-то позвякивали колокольчиками коровы, должно быть, их загоняли на ночь в стойла. А до чего изумителен оказался мир запахов! Пожалуй, главной моей мыслью было: Джо Боденленд, ты таки удрал из двадцать первого века!

Сон что-то во мне изменил. Днем я был на грани отчаяния. Оглянувшись из-за руля Фелдера на ранчо, я обнаружил, что оно исчезло. А я и покинул-то его от силы минут двадцать тому назад! В полной панике я развернул машину и поехал обратно, туда, где раньше стоял наш дом. Место это я определил абсолютно точно, потому что один из наших техасских кустов остался тут — и в нем застрял разноцветный мячик Тони. И ничего больше. Ранчо, дети — все провалилось обратно в свое нормальное время.

Беспросветное отчаяние — и теперь вдруг полная эйфория!

Я стал другим человеком, меня переполняли силы и возбуждение. Начало этому положили, похоже, слова, сказанные хозяином постоялого двора в ответ на мои оправдания за отсутствие багажа.

— Генерал Бонапарт за многое должен ответить. Его снова благополучно убрали с дороги, но сколько добрых людей лишилось покоя и крова над головой!

Он принял меня за одного из бездомных беженцев, жертв наполеоновских войн! Войны кончились ссылкой Наполеона на остров Св. Елены в 1815 году.

Значит, дата определилась — вскоре после этого события.

Ты думаешь, я мог снести подобное открытие спокойно? Мина, услышишь ли ты когда-нибудь эту пленку? Судя по всему, я стал первым в истории человеком, переместившимся во времени, хотя, конечно же, регулярные временные сдвиги превратят путешествия во времени в достаточно заурядное явление. Я вспомнил добрую старую подростковую классику— «Машину времени» Герберта Уэллса, но путешественник Уэллса отправился в будущее. Куда приятнее вернуться назад. Прошлое-то безопасно!

Я вернулся по истории вспять! На меня что-то нашло. Поднявшись, я ощутил себя на удивление другим человеком. Точнее, изнутри я ощущал себя прежним осмотрительным Боденлендом, но власть надо мной вроде бы захватил новый, скорый на решения и предприимчивый человек. Я спустился вниз, чтобы заказать ужин.

У огня, под часами с кукушкой, выпивали мужчины. Рядом стояли столы, два из них были свободны, а два заняты. За одним сидели мужчина и женщина с ребенком, с жадностью поглощавшие большущие куски мяса. За соседним, уткнувшись при свете свечи в какие-то бумаги, ужинал худой лицом, но элегантный мужчина в темном костюме.

Обычно я, конечно же, сел бы за свободный стол. В новом своем расположении духа я направился к одинокому едоку и непринужденно сказал, выдвигая из-под стола стул:

— Нельзя ли сесть за ваш стол? Я подумал было, что из-за моего акцента он не понял моих слов. Но тут он произнес:

— Я же не могу запретить вам это, — и опять погрузился в свои бумаги.

Я уселся. Ко мне подошла дочка хозяина и предложила на выбор форель и оленину. Я заказал форель и к ней белого вина. Она тут же вернулась с ледяным вином и булочками, под их хрустящей коричневой корочкой скрывался плотный, слабо пропеченный мякиш, я разламывал их и с жадностью поглощал, стараясь умерить свою прожорливость. Мое возбуждение было сродни опьянению — еще бы, я пробовал историческую пищу!

— Могу я предложить вам бокал вина? — обратился я к соседу по столу.

Рядом с ним стоял глиняный кувшин с водой.

Он оторвался от чтения и принялся меня изучать.

— Вы можете, сударь, его предложить, а я могу отказаться. Общественный договор санкционирует оба поступка!

— Но мой поступок сулит быть более взаимовыгодным, чем ваш.

Похоже, мой ответ ему понравился. Он кивнул, и я послал девушку еще за одним бокалом.

Мой нерешительный компаньон сказал:

— Могу ли я выпить за ваше здоровье, не пускаясь с вами в застольную беседу? Не сочтите меня невежей, быть может, извинением мне послужит то, что неучтивость моя проистекает единственно от горести.

— Печально слышать об этом. Я имею в виду, что у вас есть причина горевать. Кое-кто предпочитает в такие минуты отвлечься.

— Отвлечься? Всю свою жизнь я построил на презрении ко всему отвлекающему. В этом мире нужно так много сделать, столько узнать о нем…

Он резко смолк, поднял в мою честь бокал и сделал из него глоток.

До чего вкусным оказалось вино — быть может, только потому, что я втайне невольно смаковал тот факт, что осушенный мною бокал вина — настоящая древняя жемчужина — вызревал на лозе еще до Трафальгарской битвы!

Я сказал:

— Я старше вас, сударь (как легко это вежливое «сударь» слетело у меня с языка в качестве обращения!), и с годами открыл для себя одну истину — знание сплошь и рядом приводит к куда менее приятному состоянию духа, нежели простое неведение!

На это он отрывисто рассмеялся.

— Точку зрения какового вы, на мой взгляд, и высказываете. Тем не менее вы, как я погляжу, человек культурный и к тому же иностранец. Почему вы остановились в Сешероне и лишаете себя удовольствий, которые сулит

Женева?

— Мне нравится жить скромно. — А я должен был бы находиться сейчас в Женеве… Но я прибыл слишком поздно, когда солнце уже село, и обнаружил, что городские ворота закрыты, черт бы их побрал. Иначе я бы уже был в отцовском доме…

И вновь он резко смолк. Он нахмурился и уставился на рисунок древесины, из которой была сделана столешница. Меня подмывало задать ему пару-другую вопросов, но я поостерегся выдать свое полное незнание местных реалий.

Девушка принесла мне суп, а затем и форель — самую свежую и отменную, какую я только когда-либо пробовал, хотя поданная на гарнир картошка была не так уж хороша. «Нет холодильников, — подумал я, — и нигде не найдешь ни единой консервной банки!» Меня настиг шок. Культурный шок. Временной шок.

Мой собеседник воспользовался этим, чтобы зарыться в свои бумаги.

Посему я вслушивался в разговоры постояльцев вокруг меня, надеясь выловить из них крупицу-другую злободневной информации. Уж не о последствиях ли наполеоновских войн разглагольствовали они? Или они рассуждали о растущей индустриализации? О первом пересекшем Атлантику пароходе? О Вальтере Скотте, лорде Байроне, Гете, Меттернихе? О работорговле или Венском конгрессе? (Список тем, которые казались мне животрепещущими!) Не обмолвились ли они словечком в адрес юной и доблестной американской нации по другую сторону Атлантики?

Нет.

Они обсуждали последнюю сенсацию — какое-то гнусное убийство — и женщину, служанку, которую должны были назавтра судить за него в Женеве! Я бы повздыхал об ограниченности человеческой природы, если бы не великолепие моей форели и вина, которым я ее запивал.

Наконец, отложив нож и вилку, я поймал мрачный взгляд соседа по столу и рискнул заговорить с ним:

Роберт Джордан

ВОЗРОЖДЕННЫЙ ДРАКОН

— Полагаю, завтра вы окажетесь в Женеве вовремя, чтобы увидеть, как предстанет перед лицом правосудия эта недостойная женщина?

Посвящается Джеймсу Оливеру Ригни-старшему (1920–1988) Он учил меня всегда следовать за мечтой, а настигнув ее, воплотить в жизнь
Лицо его прорезали жесткие морщины, глаза загорелись гневом. Отложив бумаги, он тихо произнес:

— Правосудие, сказали вы? Что вам известно об этом деле, почему вы заранее считаете эту барышню виновной? Почему вы ждете не дождетесь, чтобы ее повесили? Какой вред причинила она вам — или любой другой живой душе, если на то пошло?

И будет пред ним множество путей, и никому не дано знать его имя, ибо рожден будет он среди нас многажды, во многих обличьях, как был он рожден прежде и как всегда будет, и так бесконечно. Пришествие его подобно будет лемеху плуга, взрезающего пашню, переворачивающему жизни наши, снимая нас с мест, где покоились мы в забвении и безмолвии. Разрушающий узы; кующий цепи. Созидающий будущее; размывающий предначертанность рока. Из «Комментариев к Пророчествам о Драконе» Джурит Дорине, Правой Руки Королевы Алморен, 742 г. П. Р., Третья Эпоха
— Прошу меня извинить, насколько я понимаю, вы знаете барышню лично.

Но он уже потупил взор и потерял ко мне всякий интерес. Откинувшись на спинку стула, он, казалось, стал жертвой какого-то внутреннего конфликта.

ПРОЛОГ

— Вокруг нее разлита чистейшая невинность. Безмерная вина ложится всей тяжестью на плечи…

ЦИТАДЕЛЬ РЫЦАРЕЙ СВЕТА

Взор усталого Пейдрона Найола рассеянно скользил, будто не узнавая знакомый зал для аудиенций, ибо в эти минуты тягостные размышления лишили зоркости темные глаза Капитана-Командора. Израненные в боях знамена побежденных врагов юного Найола теперь свисали по стенам, точно обычные драпировки. Они были тронуты старящим временем, как потемневшие деревянные панели на каменных стенах, нерушимых здесь, в самом сердце обители Света. Единственный во всем помещении стул — столь весомо сработанный и с такой тянущейся вверх спинкой, словно он старался превратиться в трон, — тоже был невидим для Найола, как и столы с облупившейся лакировкой, что завершали скромную меблировку зала. Словно не замечал Найол и человека в белом плаще, хотя тот опустился перед ним на колени и с покорностью, явно выраженной, однако вполне учтивой, замер в ожидании в центре громадного знака солнечной вспышки, выложенного на широких плахах половиц. Не замечать этого воина доселе удавалось немногим.

Яне расслышал последних слов, быть может, он сказал: «…других».

Прежде чем ввести в зал аудиенций, Джарету Байару дали время возвратить себе достойный вид, но и сейчас шлем рыцаря и кираса у него на груди оставались тусклыми после тягостного пути и сохраняли вмятины, полученные в боевых схватках. На лице Байара невозможно было найти хоть единственный уголок, не тронутый ни шрамом, ни ссадиной, глаза его, черные и глубокие, полыхали неудержимым нетерпением. Сейчас воин не был опоясан ремнем с верным мечом — перед лицом самого Найола никому не дозволено быть при оружии, — однако чудилось, будто Джарет Байар готов вот-вот броситься в битву, как пес-охотник, только и ждущий, чтобы его спустили с поводка.

Я встал, пожелал ему доброго вечера и вышел на улицу постоять на дороге, наслаждаясь ночными ароматами и зрелищем луны. Да, я стоял посреди дороги и упивался своей безнаказанностью — здесь можно было совершенно не опасаться, что тебя собьет машина!

Камину, устроенному в одной из стен важного зала, столь же трудолюбивым пламенем отвечал второй камин, так же встроенный в стену как раз напротив первого, и холод поздней зимы быстро таял в сем славном чертоге. В сущности, зал являл собой скромный солдатский приют, где все, что есть, сделано на совесть, а единственная экстравагантная деталь убранства — эмблема сияющего солнца. Помпезный антураж явился в зал аудиенций Лорда Капитана-Командора Детей Света с появлением Найола, который был в один из дней удостоен сего возвышающего звания; горящее солнце из чеканного золота было изглажено поколениями просителей, заменено на новое и опять истерто. Золота здесь было довольно, чтобы приобрести любое имение в Амадиции, выторговать у кого-нибудь свидетельство о высоком происхождении да и махнуть с грамотою под мышкой в добытое именьице. Но вот уже десятилетия подряд ступал по золоту Найол и почти не задумывался о нем, как и о блеске эмблемы солнечной вспышки, сияющей золотым шитьем на груди его белой туники. К золоту как таковому у Пейдрона Найола влечения, пожалуй, не было совсем.

Плеск струящейся воды побудил меня взойти на мост. Затаившись там в тени, я смотрел, как выходит на улицу та парочка с ребенком, которая ужинала рядом со мной. Мужчина сказал:

Вдруг взгляд его вновь обратился на ворох бумаг, лежащих на ближайшем столе: здесь пестрели рисунки, в беспорядке топорщились конверты депеш и донесений. Поверх вороха бумаг валялись три чуть помятых рисунка. Один из рисунков Найол поднял с явной брезгливостью. Который из трех рисунков выбрать, Найолу было безразлично: все три художника изобразили одну и ту же сцену, хотя и каждый по-своему.

— Сомневаюсь, чтобы Жюстине Мориц сегодня хорошо спалось!

Кожа Найола, тонкая, как лоскут пергамента, за долгие прожитые им годы словно бы все туже натягивалась на его тело, составленное, казалось, из одних костей да жил, вовсе, однако, не такое, как у людей слабых. Ни один человек не добивался столь высокого положения, которое занимал ныне Найол, раньше чем в волосах у него забелела бы седина, и всех их, из той длинной череды владык, отличала твердость камня, из которого сложен был Купол Истины. И все же он вдруг почувствовал, что собственная рука его, держащая рисунок, как будто вся стала тонкой и хрупкой, и понял, что надо спешить. Времени у него оставалось в обрез. Подходил к концу срок, назначенный именно ему, Найолу. И все же оставленных ему дней и минут должно хватить на все. Он обязан сам обратить оставшиеся ему мгновения в огромную глыбу времени.

И они, хихикая, отправились прочь.

Найол заставил себя развернуть толстый пергаментный свиток хотя бы наполовину, ровно настолько, чтобы свет упал на изображенное художником человеческое лицо, весьма небезынтересное для властителя. Рисунки долго возили в седельных сумках, линии, нанесенные мелом, поистерлись, впрочем, портрет оставался отчетлив. Портрет юноши, сероглазого, с рыжинкой в волосах. Похоже было, что юноша высок, однако утверждать это определенно Найол не рискнул бы. Выглядел-то парень высоким, но отстаивать его рослость с пеной на губах не хотелось. В любом из городов такой удалец мог бы проживать, не вызывая подозрений у граждан, когда бы им удалось не обращать особого внимания на шевелюру молодого человека и выражение его глаз.

— И этот… Этот мальчик провозгласил себя Возрожденным Драконом? — проговорил Найол.

Жюстина Мориц! Я догадался, что речь шла о той самой женщине, чью судьбу будет решать завтра суд в Женеве. Но это не все! Я уже слышал это имя раньше и теперь тщетно обшаривал свою память в поисках хоть каких-то зацепок. Я вспомнил Жюстину, героиню де Сада, и сообразил, что он должен быть сейчас в живых — если я правильно понимаю, что это за \"сейчас \". Но мое новоявленное высшее \"я\" говорило мне, что Жюстина Мориц — совсем другой человек.

Дракон! Прозвище сие заставило Найола ощутить мороз зимы и собственной старости.

Имя Дракон рождено было Льюсом Тэрином Теламоном, рождено в те времена, когда он обрек на гибель всех мужчин Айз Седай, каждого мужчину, способного направлять Единую Силу, всех, живших тогда и рождавшихся впоследствии; обрек он на сумасшествие и смерть и себя в том числе. Прошло три тысячи лет с тех пор, как гордыня Айз Седай и Война Тени привели к концу Эпоху Легенд. Три тысячи лет минуло с тех пор, многое позабылось, но люди помнили главное имя, сохраненное в пророчествах и легендах. Льюс Тэрин Убийца Родичей. Мужчина, который своей рукой начал Разлом Мира! Тогда обезумевшие мужчины, могущие черпать из той силы, что приводит в движение Вселенную, уничтожали горные хребты, а древние земли скрывались под толщей насланных на них океанских вод. Лик земли исказился в те дни, а те, кто сумел выжить, метались, словно лесные звери, убегающие от пожара. Конец всему наступил лишь когда умер последний из мужчин Айз Седай, и пришла пора человеческой расе, истерзанной и лишенной надежд, заново выстраивать дом своей жизни, хотя бы из непритязательного булыжника, — если тут и там остались целы безвинные камни. Имя Дракона ожогом горело в памяти людской, в страшных рассказах матерей передавалось оно детям. И пророчество гласит, что Дракон будет рожден вновь.

Пока я стоял, опершись руками о каменный парапет моста, дверь постоялого двора вновь отворилась. Из нее, запахивая на себе плащ, появилась мужская фигура. Это был мой давешний меланхолический собеседник. Изнутри гостиницы доносились звуки аккордеона, и я догадался, что они-то и выгнали его наружу.

Найол и сам не заметил, что задал вопрос Байару, а рыцарь уже давал ответ:

— Да, милорд Капитан-Командор, Дракон вновь ступает по земле. Сумасбродство его гораздо страшнее, чем любой из припадков какого-нибудь самозванца, а уж о тех-то я слышал немало. Тысячи облапошенных уже провозгласили его своим господином. Тарабон и Арад Доман теперь переживают ужасы гражданской войны, воюя при этом еще и друг с другом. Война идет по всей Равнине Алмот от края до края, а кроме того, распространяется по всему Мысу Томан. Тарабонцы сражаются против доманийцев и против Друзей Темного, взывающих к Дракону, посему следует ожидать продолжения боев до самой зимы, которая равно охладит правых и виноватых. Милорд Капитан-Командор, я не видел ни разу, чтобы война разгоралась столь стремительно. Так случается, когда в амбар, набитый сеном, бросают зажженный факел. Вспыхнувший огонь может завалить снег, но в ясный вешний день пламя снова взметнется — выше да ярче, чем при поджоге…

О многом говорили его движения. Он расхаживал взад-вперед, сложив руки на груди. Один раз вдруг широко раскинул их протестующим жестом. Все поступки моего нового знакомца свидетельствовали, что он буквально обезумел от горя. Хотя мне было и жаль горемыку, колкость его манер отбила у меня охоту к непосредственному общению.

Чтобы прервать рыцаря, Найол взмахнул рукой с вытянутым пальцем. Он уже вторично дозволил Байару распалить себя мрачными новостями и отлично слышал: голос воина пышет ненавистью и гневом. Кое-что о деяниях Лжедракона Найол успел уже услышать от иных вестников, кое о чем Лорд Капитан-Командор ведал больше, нежели сам Байар, но стоило солнечному властелину вновь услышать о кровожадных сражениях, гнев его заполыхал с новой силой.

— Джефрам Борнхальд и вместе с ним тысяча наших питомцев пали в бою. И виной тому Айз Седай. Не гложут ли тебя сомнения, чадо Байар?

Внезапно он пришел к какому-то решению. Что-то громко сказав — по-моему, касательно дьявола, — он зашагал прочь с такой скоростью, будто от этого зависела его жизнь.

— Мне не в чем сомневаться, милорд Капитан-Командор. На пути в Фалме, не успели мы наголову разбить наскочивших противников, как заметили двух колдуний из Тар Валона. Свидание с ними обошлось нам дороже, чем победа над пятью десятками супостатов, однако стрелами своими мы начинили врагинь сплошь, сверху донизу.

— Спрошу, не гневайся, точно ли ты знаешь, что колдуний послали на тебя Айз Седай?

Мое высшее \"я\" не раздумывая приняло решение. В обычных условиях я бы не мешкая вернулся домой и скромно отправился на боковую. Вместо этого я, выдерживая безопасное расстояние, пустился вслед за своим горемычным знакомцем.

— Под ногами у нас земля бурлила, как в горле вулкана! — Голос Байара звучал твердо, в нем звенела уверенность. Не пристало воину страдать избытком воображения, вот и Джарет Байар мыслил трезво; он помнил: смерть, когда бы она к нему ни явилась, — просто часть жизни солдата. — Когда в наши шеренги вдруг саданула молния, в небе не было ни одной тучки. Кто же иной мог послать двух воительниц-магинь против целого отряда воинов?

Найол опустил голову понуро. Со времен Разлома Мира никто не слышал о мужчинах Айз Седай, но и о женщинах, заявлявших о праве так называться, думать было малоприятно. Дамы сии не уставали кичиться Тремя Клятвами, произносившимися каждой из них: не говорить ни одного слова лжи, не участвовать в трудах над рождаемым к бою клинком, какому бы воину ни полагалось носить меч в ножнах, а потом убить им врага, а третья клятва — обращать Единую Силу как оружие только против Друзей Тьмы или Порождений Тени. Теперь, впрочем, длинноязыкие чаровницы собственным делом доказали, что клятвы их были двоедушны. Найол знал всегда: не дозволено никому стремиться к такому могуществу, которым обладали те, ибо зачем оно им, как не бросить вызов самому Создателю, а пытаться стать вровень с Создателем — значит, служить Темному.

Дорога, по которой он шел, вела под гору. После поворота из-за небольшой рощицы передо мною вдруг открылась бесподобная панорама — озеро,

— И тебе ничего не известно о тех, кто взял Фалме и умертвил половину посланного в этот город легиона?

— Лорд-Капитан Борнхальд сказывал, что они называли себя Шончан, милорд Капитан-Командор, — ответствовал Байар неохотно. — Добавлю лишь, что эти Шончан — Друзья Тьмы. Отряд Лорда-Капитана Борнхальда разбил бы их даже в том случае, если бы он, командир отряда, был бы убит в бою. — Здесь голос Байара вновь обрел страстность. — Я повстречал множество беженцев-горожан. И каждый из них в разговоре со мной рассказал, кем и как были разбиты иноземцы, показавшие спину нашим войскам. Победу одержал Лорд-Капитан Борнхальд.

Женевское озеро, Лак Леман, как зовут его швейцарцы, а за ним, не слишком далеко, виднелись шпили и крыши Женевы!

Найол невольно вздохнул. Почти теми же самыми словами, вот уже в третий раз сообщал Байар о подвигах армии, явившейся словно ниоткуда и, не исключено, специально для взятия Фалме, повторял Байар. Джефрам Борнхальд был прав, думал Найол, хороший боец наш Байар, да не тот он человек, привык мерить все собственной мерой.

— Милорд Капитан-Командор! — обратился вдруг Байар к Найолу. — Самолично Лорд-Капитан Борнхальд дал мне команду держаться в сторонке от свиста клинков. Он приказал мне не упустить ни одну из каверз в ходе сраженья и затем доложить лично вам обо всем. И еще поведать сыну его, лорду Дэйну, как погиб в бою он сам, капитан Борнхальд.

В свое время я очень любил этот город. Теперь же — до чего он скукожился! Лунный свет, конечно же, придавал ему определенный шарм, но все же каким жалким захолустьем предстал он на берегу озера в этот тихий ночной час. Естественно, за своими стенами он был полон романтики, но не имел ничего общего со знакомым мне большим городом. Когда я бывал здесь, сам

— Да-да. — Найол нетерпеливо перебил Байара. На миг он бросил взгляд на изможденное лицо Байара, затем проговорил: — В чести твоей и доблести ни у кого из нас сомнений нет, Байар. Именно так и должен был действовать Джефрам Борнхальд в битве, в которой могло погибнуть и все его войско. — Но для того, чтобы спокойно обдумать все, найти смысл и направленность столь важных деяний, тебе, Байар, просто недостает воображения.

И действительно, сей рыцарь не мог вымолвить более ни слова.

Сешерон уже поглотили внутренние предместья, теснящиеся вокруг старого здания ООН.

— Подвиги твои незабываемы, чадо Байар! Я дозволяю тебе покинуть зал аудиенций, дабы поведать о гибели Джефрама Борнхальда сыну героя. Насколько мне известно, сейчас ты можешь найти Дэйна Борнхальда неподалеку от Тар Валона, он там вместе с Эамоном Валда ждет тебя. Отправляйся же к ним!

— Благо да будет вам, милорд Капитан-Командор! Спасибо! — Поднявшись с колен, Байар отвесил низкий поклон Найолу. При этом внутренне, мучимый сомнениями, он был натянут как лук. — Милорд Капитан-Командор! Было еще совершено предательство! — Ненависть прорезалась в его голосе, как острозубая пила.

Но моему высшему \"я\" было на это наплевать. Мы спускались с холма — предмет моей слежки и я. К самому озеру там прилепилась какая-то деревушка.

— Вас предал тот самый Друг Тьмы, о коем ты нам уже повторял не раз, Байар, чадо мое? — Найол не сумел сдержаться, голос его звенел. Тысячи погибших питомцев Света погребли под своими останками все планы властелина на год вперед, а этот Байар все твердит единственное имя. — Ты ведь имеешь в виду Перрина из Двуречья, кузнеца-молодца, ты ведь его всего два раза и видел-то…

— О да, милорд Капитан-Командор! Не знаю точно, что он сотворил, но виноват он. Даю слово воина!

— Разберусь я, как быть нам с ним, Байар, чадо мое. — Байар вновь разинул рот, но Найол уже поднял худую руку, не желая вновь его слушать. — Ступай, я позволяю тебе уйти! — И мужчине с лицом мученика не оставалось ничего иного, кроме как вновь отдать поклон и удалиться.

Где-то парили звуки песни — я сказал парили, ибо голоса, казалось, проплывали над водой так же нежно и ласково, как и легкий туман.

Как только дверь за Байаром закрылась, Найол опустился в кресло с высокой спинкой. Почему ненависть Байара направлена именно на этого Перрина? И отчего их так много, слишком уж, пожалуй, много Друзей Тьмы, желающих понапрасну тратить свои силы на вражду к избранной ими жертве? Да, слишком, слишком их много, Приспешников Темного: они устроились и на высших ступенях власти, и на нижних приступках, они скрываются за собственной говорливостью и зубастыми улыбками. Прислужники Тьмы… Не повредит все же приписать к перечню супостатов еще одно имя…

Найол устроился на жестком кресле поудобнее, стараясь, чтобы старые его кости могли отдохнуть. Не в первый уже раз в голове у него мелькнуло, что подушка, возможно, могла бы оказаться не столь уж грандиозной роскошью. Но вновь он свое желание отбросил. Мир неудержимо стремился провалиться в хаос, и у властителя уже не оставалось времени идти на поводу у собственной старости.

Мой приятель прошагал по извилистой дороге пару миль и добрался наконец до пристани, где и забарабанил в какую-то дверь. Я замешкался на улице чуть в сторонке, стараясь не привлекать внимания немногочисленных любителей поздних прогулок. Я наблюдал, как он нанимает человека и тот помогает ему спуститься в лодку; потом они разместились в ней, и перевозчик налег на весла. Лодка скользнула в тень и вновь показалась на виду, держа курс через озеро, уже под легкой вуалью едва ощутимого тумана. Не раздумывая, я направился к кромке воды.

Он позволил себе лишь помыслить о знаках, которыми жонглировала в его сознании предсказанная катастрофа. Вот смертоубийство захватило уже Тарабон и Арад Доман, гражданская война разрывает Кайриэн, лихорадка бойни заражает Тир с Иллианом, которые исстари остаются врагами друг другу. Войну как таковую нельзя, быть может, расценивать в качестве особого знака — люди всегда воюют, — но, как правило, до сих пор Лжедраконы появлялись по одному. А теперь, кроме проказ Лжедракона на Равнине Алмот, второй Лжедракон раздирал Салдэйю, а для Тира бедствием был третий. Сразу три! Они все должны быть Лжедраконами! ДОЛЖНЫ ими быть!

Тут же мне навстречу шагнул какой-то человек с тусклым фонарем в руке и спросил:

К этому главному знаку так и липли пустяки-подлипалы, иные из которых были, конечно, выдуманы, но все вместе как-то сливалось в нечто явное… А если приплюсовать сюда же сведения об айильцах, замеченных далеко на западе, в Муранди и Кандоре? По двое-трое, но какая разница, один или тысяча? Айил вышли из своей Пустыни за многие годы после Разлома лишь единожды. Только в Айильскую Войну покидали они свою бесплодную глухомань. Как утверждали, Ата\'ан Миэйр, люди Морского Народа, забросили торговлю ради поисков знамений и предвестий — каких именно, они не говорили никому — и отплывают на своих кораблях, полупустых или вовсе без груза.

— Не надобно ли вам, милостивый сударь, переправиться на тот берег?

Великую Охоту за Рогом, впервые за неполных четыре сотни лет, начал Иллиан, послав охотников на поиски легендарного Рога Валир, того самого Рога, о коем в пророчестве сказано, что поднимет он всех погибших героев, выйдут они из своих могил и будут биться в Тармон Гай\'дон, в Последней Битве против Тьмы. Ходили слухи и о том, что в племени огир, настолько укрывшемся от людей, что для большинства смертных было оно легендой, начались встречи между обитателями стеддингов, отдаленных один от другого…

Но главной и самой значительной из новостей для Найола было то, что Айз Седай, судя по всему, действуют ныне в открытую, ничуть не скрываясь. Ходили слухи о том, что они, мол, уже послали неслабонервных сестренок в Салдэйю, чтобы те дали отпор тамошнему Лжедракону Мазриму Таиму. Таим, что среди мужчин редкость, способен был направлять Единую Силу. Это само по себе внушало страх и презрение, и вряд ли кто предполагал, будто такого бойца возможно одолеть без помощи Айз Седай. Лучше помощь Айз Седай, чем дожидаться неотвратимых кошмаров, когда тот спятит, а это произойдет неизбежно. Но Тар Валон явно предпочел отправить других Айз Седай в подмогу другому Лжедракону в Фалме. Иного вывода факты сделать не позволяют.

Почему бы нет? Слежка продолжалась. Мы тут же столковались о плате.

Прихотливые узоры истории до мозга костей пронзали Найола морозом. Хаос бесновался; вновь и вновь вздымались события. Казалось, что взбаламученный разум мира бурлит и вскипает. Все стало ясно Найолу. Близился час Последней Битвы.

Планы, исполнение которых могло принести бессмертие его имени среди питомцев Света на сотню поколений вперед, были разрушены до основания. Впрочем, привыкнув обращать поражения свои в победы, Найол определял для себя уже новые цели, строил новые планы. Суждено ли ему сохранить свою силу, свою волю, дабы исполнить задуманное? Позволь мне подольше удержаться в жизни, о Свет!..

Забрались в его рыбацкую лодку и оттолкнулись от каменной кладки пристани. Я велел ему притушить фонарь и отправляться следом за первой лодкой.

Неожиданный стук в дверь отвлек Найола.

— Входи! — резким тоном ответил властелин.

Пришельца сопровождал с поклоном слуга в камзоле и бриджах униформы «золото и белизна». Сохраняя стойку «очи долу», слуга возгласил: по приказу Лорда Капитана-Командора явился перед ним Джайхим Карридин, Помазанник Света, Инквизитор Руки Света. Не дожидаясь слов Найола, Карридин прошел вперед. Кратким жестом Найол приказал слуге удалиться.

— Не иначе, вы знакомы с господином, что плывет на ней, сударь, — сказал мой гребец.

Не успел слуга плотно закрыть за собой дверь зала аудиенций, как ловкий Карридин уже взмахнул своим белоснежным одеянием и преклонил колено. На плаще его, позади сияющего солнца, виден был алый пасторский жезл Длани Света, — многие называли сих пастырей Вопрошающими, а то и Допросчиками, но редко в лицо.

Эти селяне — ну конечно же, как они могут не знать человека, который достаточно богат и чей отец живет неподалеку от них! Мне представился шанс подтвердить свои подозрения.

— Вы приказали мне прибыть, милорд Капитан-Командор, — проговорил Карридин могучим голосом, — и я возвратился из Тарабона.

Найол окинул пришельца взглядом. Карридин был высок ростом, уже не средних лет, а чуть постарше, но хотя волосы его были уже тронуты сединой, служба была как раз впору твердому характеру воина. Как всегда, в глазах его, черных и серьезных, светился ум. Под изучающим взором Капитана-Командора Карридин не сморгнул. Лишь немногие отважные обладали такой стойкостью, имея чистую совесть либо крепкие нервы. Карридин, по-прежнему коленопреклоненный, ожидал слов Найола бестрепетно, словно бы исполняя привычную каждодневную работу; ему достаточно было получить краткий приказ властелина, покинуть, в соответствии с ним, свое войско и без промедления мчаться в Амадор — ему не было дела до причин приказания. Верно, значит, поговаривали солдаты, что Джайхим Карридин терпеливей и тверже валуна.

— Я с ним знаком, — самоуверенно заявил я. — Но вы-то навряд ли знаете его имя!

— Встань, Карридин, чадо мое! — И когда достойный муж выпрямил свой стан, Найол промолвил: — Мною получены тревожащие новости из города Фалме.

Отвечая властелину, Карридин разглаживал складки своего плаща. Говорил он с подобающим случаю почтением к Найолу — так, пожалуй, разговаривают с равным по чину, а не с владыкой, которому Карридин поклялся подчиняться до самой своей смерти.

— Эта семья хорошо известна в округе, сударь. Это молодой Виктор Франкенштейн, сын своего знаменитого отца.

— Лорд Капитан-Командор имеет в виду новости, что принес ему чадо Джарет Байар, в недавнем прошлом помощник Лорда-Капитана Борнхальда…

Найол ощутил знакомое предзнаменование гнева: у него задергалось веко левого глаза. По предположениям властелина, лишь трое воинов знали о прибытии Байара в Амадор, и никто, кроме Найола, не ведал, откуда Байар прибыл.

— Излишняя сообразительность бывает губительна, Карридин! Стремление вызнать все неизведанное может когда-нибудь заманить тебя под власть собственных твоих Вопрошающих.

2

Карридин и ухом не повел, лишь гневно сжал губы, услышав о Вопрошающих.

— Милорд Капитан-Командор! Длань ведет нас путем правды, учит служить Свету!

Служить Свету… Но не Детям Света!

Да, все его питомцы служили Свету, что не мешало Пейдрону Найолу нередко раздумывать, на самом ли деле Вопрошающие были заодно с Чадами.

Лодка Франкенштейна пришвартовалась у набережной Пленпале, с другой стороны от спящей Женевы. В мое время этот район составлял часть центра города. А сейчас был он всего-навсего деревушкой, и четыре крохотных парусных суденышка с поникшими парусами, но усердно поскрипывающие веслами отошли при нашем приближении от хрупкого деревянного причала.

— Какова же добытая тобой правда, Карридин, что там на самом деле, кто там, в Фалме?

— Там Пособники Тьмы, милорд Капитан-Командор.

— Пособники Тьмы? — Усмешка у Найола получилась безрадостная. — Я помню, ты доносил мне пару недель назад, что слугой Тьмы стал Джефрам Борнхальд, ибо он двинул свои отряды на Мыс Томан вопреки твоим приказаниям. — Голос Найола стал злобно медоточивым. — Не хочешь ли ты сегодня меня убедить, что Борнхальд заставил тысячу наших питомцев биться не на жизнь, а на смерть против Приспешников Тьмы именно потому, что пособником Тьмы был он сам?

Велев лодочнику меня дожидаться, я, держась поодаль, отправился за Франкенштейном. Нетрудно себе представить, до чего я был возбужден. Или, напротив, трудно, поскольку я уже и сам не могу разобраться в обуревавших меня тогда чувствах, столь переполняло меня электризующее ощущение неповторимости выпавшего на мою долю случая. Высшее мое \"я\" взяло верх — пусть в результате временного шока, не возражаю, — я почувствовал себя в присутствии мифа и, по ассоциации, признал собственную мифичность. А это, дозвольте заметить, придает вам силы. Рассудок становится прост, воля крепка.

— Был он или не был воином Тьмы, мы теперь не узнаем никогда, — проговорил Карридин иронично, — но погиб наш Борнхальд немного раньше, чем ответил бы нам на сей вопрос. Для тех, кто идет во Свете, замыслы Тени сумасбродны, а порою кажутся безумными. Но Фалме захватили они, сторонники Тьмы, тут сомневаться не в чем. На город грянули самые крепкие Друзья Темного, да с ними еще известные всем Айз Седай — воинство Лжедракона. С ними была и Единая Сила, она-то как раз и разгромила армию Борнхальда, милорд Капитан-Командор. Они же разбили армию Тарабона и воинов из Арад Домана, посланных против Друзей Тьмы, засевших в Фалме.

— А мне все плетут басни, — прервал рыцаря Найол, — будто захватившие Фалме солдаты пришли из-за Океана Арит…

Франкенштейн, тот самый Франкенштейн шел стремительными шагами, и стремительными же шагами преследовал его я. Несмотря на покой ранней ночи, над горизонтом посверкивали молнии. Горизонт — уместное словечко в Техасе, но в краю, простершемся за Пленпале, оно явно не годилось, ибо здесь горизонт включал в себя и Монблан — высочайшую вершину Альп, а заодно и всей Европы, коли уж о том зашла речь. Молнии окатывали его пик изощренными фигурами, которые, казалось, становились все ярче и ярче, по мере того как сгущались облака, прикрывая собой луну. Поначалу молнии вспыхивали беззвучно, почти украдкой; позже им стали вторить раскаты грома.

Карридин покачал головой:

— Милорд Капитан-Командор! Люди питаются слухами. Некоторые готовы даже поклясться, что на сей раз на нас обрушились войска Артура Ястребиное Крыло, которые ушли в открытое море тысячу лет назад, а сегодня вернулись и заявили свои права на нашу землю. Кое-кто дает слово чести, что лицезрел самого Артура Ястребиное Крыло на улицах Фалме. Да еще и встретил там же чуть ли не добрую половину героев из легенды. От Тарабона до славной Салдэйи по всему нашему западу слухами кипит сама земля, они так и пузырятся по дорогам, и всякий день любой из мрачных слухов яростней, чем предыдущий. Кстати, так называемые Шончан были на самом деле тоже скопищем обыкновенных лакеев Тьмы. Они вступили в союз с Драконом-самозванцем, но в этот раз их открыто поддерживали Айз Седай.

— Чем ты можешь все это доказать? — Найол говорил так, словно и в самом деле слова Карридина не вызывали у него доверия. — Ты взял пленных?

Гром помогал заглушать шум моих шагов. Теперь мы взбирались на довольно крутую гору, и ни о какой бесшумности не могло быть и речи, если я не хотел потерять из виду свою добычу. В какой-то миг он замер на невысоком холме и громко воскликнул — пожалуй, не без некоторого налета столь свойственного этой эпохе мелодраматизма: «Уильям, мой бедный маленький братишка! Совсем рядом был ты злодейски убит, о невинное дитя!»

— Нет, не взял, милорд Капитан-Командор. Чадо Байар имел полное право с уверенностью объявить вам, что Борнхальд ухитрился настолько расколошматить врагов, что последние из них разбежались. Но я вам скажу: ни один из супостатов, если бы мы стали его допрашивать, не поверил бы нам, что сражается за самозванца. А если вам требуются доказательства… Они у меня имеются. Если милорд Капитан-Командор позволит о них сообщить…

Найол нетерпеливо пошевелил плечом.

Он поднял руки и заговорил более мрачным голосом:

— Во-первых, доказательства, основанные на отрицательном результате. Некоторое число кораблей действительно отважились двинуться через Аритский океан, но большая часть парусников не вернулась ни в один из портов. У тех мореходов, что додумались возвратиться в родную гавань, просто кончилась в плавании питьевая вода и оказался съеден весь провиант. Пересекать Арит не отваживается даже Морской Народ: их суденышки ходят лишь в те порты, где идет бойкая торговля, причем они заплывают и за крайние мысы пустыни Айил. Поверьте, милорд Капитан-Командор: ежели уж и существуют какие-то земли по ту сторону океана, они столь далеки от нас, что добраться до них нет возможности. Океан слишком обширен. Переправить на другой берег армию — это такая же сказка, как полет над водой по воздуху.

— Возможно, — сказал Найол задумчиво. — Доводы у тебя серьезные. А что же во-вторых?

— И вся вина на мне… — и руки его бессильно упали.

— Да будет известно вам, милорд Капитан-Командор, что многие наши собеседники утверждали, будто на стороне Друзей Тьмы в бой выходят некие чудовища; люди эти продолжали твердить о чудовищах и под давлением опроса наиболее строгого. Кто же эти монстры, если они не троллоки и прочие Отродья Тени, приведенные из Запустения? — В подтверждение очевидной якобы истины Карридин развел руками удовлетворенно. — Большинство невнимательных слушателей полагают, что троллоки придуманы сочинителями специально для басен в час отдыха, что все это враки; другие же, и их немало, уверены, будто все троллоки были уничтожены в Троллоковых Войнах. Но как же и нам с вами именовать троллока, если не чудовищем?

— Да, — кивнул Найол. — Да, Карридин, ты, возможно, прав, чадо мое. Повторяю: ты, возможно, прав. — Властитель не имел намерения дарить Карридину чувство довольства собой и блаженство единения с повелителем. Ни к чему расхолаживать бодрого труженика. — Но что нам известно о сей персоне? — Найол указал на свернутые портреты. Насколько он знал Карридина, у Инквизитора в собственном кабинете имелись копии портретов нового Дракона. — Насколько опасен для всех нас Лжедракон? Уж не умеет ли он направлять Единую Силу?

Мне следовало бы повнимательнее отнестись к описанию этого незаурядного человека. При взгляде сбоку его лицо напоминало профили, обычно изображаемые на монетах и медалях, ибо черты его были резки и четко очерчены. А ведь нужно кое-чем выделяться — не так ли? — чтобы твой профиль появился на медали. Чистота, подкрепляемая молодостью, делала его красивым, однако к этой красивости примешивалась и некая свойственная все тем же монетам холодность. Черты его лица были уж слишком хорошо подогнаны друг к другу.

Инквизитор лишь пожал плечами:

— Он, может быть, обладает сим даром, но, быть может, и не обладает. Несомненно, Айз Седай, если захотят, без труда могут убедить людей, будто и кот способен направлять Единую Силу. А насчет того, опасен ли сам Лжедракон… Любой Дракон-самозванец несет нам опасность только до тех пор, пока мы его не низвергнем, но тот, кто идет на мирных людей не таясь, да еще и ведет под своим знаменем Тар Валон, опаснее вдесятеро. Через полгода, если мы не раздавим самозванца в тайном его логове, он станет еще кровожаднее. Допрошенные мною лично пленники самого Лжедракона не видели ни разу и никак не могут предположить, куда он подевался. Полки, верные его власти, разобщены. Я не верю, что есть место, где собрано более двух сотен его вояк. Если бы тарабонцы и доманийцы не завязли по уши в усобице между собой, они бы давно разметали по кускам драконьи банды.

Меланхолия, которая с первого взгляда так поразила меня в нем, во многом была заложена в самом его характере.

— Даже бесчинства дракона-самозванца, — заметил Найол сухо, — не стали для них поводом забыть свару, что тянется вот уже четвертую сотню лет. Можно подумать, что одна из этих стран в силах удержать Равнину Алмот под собственной властью!

Тень беспокойства по лицу Карридина не пробежала, и Найол удивился, насколько сей бравый рыцарь способен держать себя в руках. Ну что ж, Вопрошающий, больше уж тебе не бывать столь каменным.

— Тревожиться о междоусобицах не стоит, милорд Капитан-Командор. Зима загонит все отряды в лагеря, выходить из бивуаков солдаты будут лишь для усмирения редких стычек и несения караульной службы. А вот когда погода станет годной для передвижения солдатских колонн и шеренг… Борнхальд не сумел сохранить свое доблестное сердце из-за единственной причины: он привел на Мыс Томан лишь половину своего легиона. Но вторая половина его легиона станет преследовать под моей командой нашего дорогого Лжедракона; я нагоню его, я его уничтожу. Лишь мертвец не опасен для смертных!

Упали первые тяжелые капли дождя. Насколько я помню, внезапные грозы не редкость над швейцарскими озерами; как им и свойственно, тучи надвинулись словно бы со всех сторон сразу. У нас над головой с ужасающим грохотом расколол небо гром, и тут же разверзлись хляби небесные.

— А если тебе предстоит встреча с теми силами, что одолели, как говорят, Борнхальда? — Найол улыбался. — Ведь известные тебе Айз Седай направляли Силу, дабы умерщвлять воинов, а не миловать их!

— Колдовские хитрости еще никого не защитили ни от стрел под солнцем, ни от ножа под луной. Колдуньи расстаются с жизнью так же запросто, как все иные люди, — Карридин усмехнулся. — Обещаю вам, властелин мой, еще и лето прийти не поспеет, а победа уже будет за мной!

Кивком Найол ответил на слова Карридина. Инквизитор говорил искренне, как и полагалось в такую минуту. Но все проблемы, известные Найолу уже сегодня, скоро, он знал это, всплывут на поверхность. Следовало бы тебе, Карридин, знать, что в свое время я считался неплохим тактиком…

К северо-западу дрожащие вспышки молний высвечивали темную громаду Юры.

— Отчего, — поинтересовался Найол спокойно, — ты не привел свои собственные полки в Фалме? Раз на Мысе Томан — Друзья Тьмы, а их воинство заняло Фалме, то почему ты пытался остановить продвижение сил Борнхальда навстречу врагу?

Карридин не мог не сморгнуть; голос его, впрочем, не утратил каменной твердости.

Озеро обратилось в сплошную пелену огня. Тяжелые тучи, клубившиеся вокруг вершины Монблана, казалось, изнутри кипели. Мир переполняли оглушительные звуки, ослепительный свет, кромешная тьма, проливной ДОЖДЬ.

— Поначалу были одни только слухи, милорд Капитан-Командор. Столь дикие, что никто в них и не верил. К тому часу, когда я узнал всю подноготную, Борнхальд уже вступил в битву. Он погиб, но Друзья Тьмы были сметены с лица земли. Я же должен был донести Свет на Равнину Алмот. У меня нет полномочий не подчиняться отданным мне приказам и доверять любым сплетням.

— Ты называешь это «донести Свет»? — молвил Найол, поднимаясь из кресла, и голос его гремел все грознее. Несмотря на то что Карридин был на голову выше его ростом. Инквизитор отступил на шаг. — «Донести Свет»? Тебе попросту приказали захватить Равнину Алмот. То есть всего-навсего заполнить войском дрянное ведерко, удерживаемое чьими-то словами и угрозами. Чтобы вновь появилось государство Алмот, управляемое Детьми Света, которым не нужно было бы лицемерно поддерживать болвана-короля! Амадиция, и Алмот, и вечно колобродящий Тарабон. Через пять лет мы бы правили и там столь же твердо, как и здесь, в Амадиции. А ты все отправил псу под хвост!

Но все это только ободрило Франкенштейна. Он ускорил шаги, взбираясь все выше, и стремительно шагал вперед, не разбирая пути, запрокинув вверх голову, буд-

Исчезла, наконец, с лица Карридина улыбка.

— Милорд Капитан-Командор! — Инквизитор пошел на попятную. — Как же я мог предвидеть случившееся? И еще второго Дракона-самозванца! А Тарабон и Арад Доман? Они рычали друг на друга столько лет, что никто уже не ожидал завязавшейся между ними войны. А милейшие Айз Седай? Обнаружили свой волчий норов после трех тысяч лет непрестанной лжи! Но и сегодня моя карта еще не бита! Приспешники Лжедракона не успеют объединиться, как я сам найду его логово и уничтожу самозванца. К нашей удаче, тарабонцы и доманийцы уже поистрепали друг другу воинскую прыть, я могу сбросить их отряды с Равнины…

то стараясь как можно полнее слиться с самим источником грозы.

— Нет! — Глаза Найола сверкнули. — Конец твоим планам, Карридин! Вполне вероятно, что уже в эту минуту я должен отдать тебя в руки собственных твоих Вопрошающих. Верховный Инквизитор не стал бы мне возражать. Он так жаждет найти виновника несчастий, что я слышу скрежет его зубов. Ему, собственно, не в чем тебя обвинить, но стоит мне назвать твое имя — юлить он не станет. Несколько дней сплошных допросов — и ты подпишешь любое признание. Еще и умолять будешь, чтобы тебя называли Приспешником Тьмы. Не пройдет и недели, как тебя поведут к эшафоту.