Лера с интересом взглянула на прокурора – как он среагирует на то, что у покойной был какой-то парень, кроме него самого, однако тот и бровью не повел. И еще очевидно, что Татьяна не желает, чтобы отец узнал, из-за чего на самом девицы повздорили – это может оказаться полезным!

– Что ж, ревность – серьезная причина убрать соперницу с дороги, – произнесла Лера вслух, поймав на себе изумленный взгляд Виктора, который не понимал, почему она согласилась подыграть подозреваемой.

– Глупости! – воскликнул Рогов. – Чего по молодости не бывает! Первая любовь, потом еще одна, и еще…

– Не скажите, – возразила Лера, – как раз молодым более свойственны необдуманные поступки в порыве страсти, нежели людям старшего возраста, так что…

– Да что вы?! – перебил ее прокурор. – И на этом вот вы намерены строить обвинение? Просто смешно, честное слово!

– Не только на этом, еще на отсутствии алиби.

– Почему это на отсутствии? Уткину убили около одиннадцати вечера двенадцатого числа, так? В это время Татьяна обычно дома!

– Вы не можете этого знать, так как на следующее утро утверждали, что ночевали не в загородном доме, где постоянно проживают ваши жена и дочь, а в городской квартире.

– Не вижу проблемы – жена подтвердит!

– Вы так уверены, что она находилась дома?

– Разумеется, а где же ей еще быть в такое время?!

Да уж, судя по тому, что «накопал» на Рогову Олег Куделин, она вообще из дому не выходит – скучнейшая особа!

– Мы обязательно это проверим, но вы же понимаете, Никита Терентьевич, что слова близкого родственника – сомнительное алиби.

– В любом случае, вам потребуется нечто большее, нежели ссора с однокурсницей из-за мальчика!

Вот тут он, к сожалению, прав, и крыть Лере было нечем.

– Ну что, вы отпускаете Таню или как? – нетерпеливо спросил прокурор.

– Татьяна, вы согласны сдать тест ДНК? – обратилась Лера к его дочери.

– Зачем? – тут же спросил Рогов.

– Под ногтями убитой обнаружен чужеродный эпителий…

– Даже не мечтайте! – перебил он. – До тех пор, пока у вас не будет на руках более внятных улик, никакого теста вы не получите!

– Почему ты не показала ему видео?! – взорвался Логинов, когда Роговы ушли. – Это не то, что какой-то там мифический парень, а реальная доказуха?

– Какая доказуха? – пожала плечами Лера. – Видео говорят лишь о том, что Катерина шантажировала Татьяну – между прочим, мы даже не можем доказать эту взаимосвязь без признания самой девчонки! Ничто не доказывает, что она причастна к преступлению.

– А как же три принципа – мотив, средство, возможность?

– Я согласна, что у нее был мотив, а как же насчет средства и возможности?

– Уткину задушили шарфом или чем-то вроде того…

– Мы не можем устроить обыск в доме прокурора города только на основании имеющихся у нас подозрений – улик недостаточно!

– Черт, если бы Рогов не приперся на допрос…

– Да, может, мы и «дожали» бы девчонку, но теперь ничего не попишешь – надо искать новые улики.

– Да где их искать-то? – развел руками Логинов. – Обыск – нельзя, допрос – нельзя, ДНК – только по согласию…

– Остается возможность.

– Что?

– Надо доказать, что Татьяна отсутствовала дома в момент убийства, и тогда мы сможем ее «закрыть», взять ДНК и выдавить показания. В этом случае даже ее папаша ничего не сможет поделать, а если попытается, я подключу Суркову.

– Думаешь, она за нас «впишется» – против прокурора города?

– Если сочтет, что доказательств достаточно, «впишется», – ответила Лера с уверенностью, которой на самом деле не ощущала, вспомнив недавнюю беседу с начальницей. – В любом случае, – добавила она, – сейчас правда на стороне Роговых, и этот расклад пора менять!

* * *

Перед допросом младшего Фельдмана Алла попыталась отыскать о нем любую информацию, какую только возможно. Она выяснила, что несколько лет Борис Фельдман довольно успешно занимался строительством загородных домов. Год назад он вложился в дорогущий участок земли в районе Зеленогорска, намереваясь построить там коттеджный поселок. Работы начались, но неожиданно выяснилось, что земля была продана незаконно: УБЭП вплотную занялся чиновником из КУМИГ[6], который выдал разрешение на застройку. Доказать, что Фельдман ему «занес», не удалось, но он получил постановление о заморозке стройки и оказался по уши в долгах.

Борис Фельдман ничем не походил на покойного отца, разве что глаза у них были одного цвета, а в остальном высокий, худой мужчина в строгом костюме и очках сильно отличался от своего коренастого, круглолицего отца. Судя по крупным каплям пота на его лбу, Борис сильно нервничал – интересно, из-за того, что приложил руку к гибели родителя, или по причине дачи взятки чиновнику, боясь, что этот факт, наконец, доказан? Он, конечно, не видел разницы между УБЭП и СК, поэтому мог и не понимать, зачем его вызвали. Разыскали его с трудом, но явился он добровольно.

– Борис Зиновьевич, – начала Алла после того, как представилась допрашиваемому, – вас пригласили для дачи показаний по делу об убийстве вашего отца, Зиновия Фельдмана.

– По… делу об убийстве? – переспросил он. Ей только показалось, или на лице мужчины промелькнуло выражение облегчения?

– Ну, вы же в курсе, что ваш отец…

– Д-да, разумеется, я разговаривал со следователем!

– С дознавателем.

– Ну да, наверное – я в таких вещах не разбираюсь. Он позвонил мне, вызвал, стал спрашивать о том, в каких отношениях мы находились с отцом. Я сказал ему, что мы не общались, ведь родители развелись, когда мне, наверное, лет десять было.

– Развод еще не означает отсутствие контактов, – заметила Алла. – Вам знакомо понятие «воскресный папа»?

– Само собой, но это – не наш случай: отец ушел, как отрезал, причем не только маму, но и меня вместе с ней!

– Наверное, вам было обидно?

– Я плохо помню, что тогда чувствовал… Наверное, было, но я это давно пережил, понимаете? И нет, никаких комплексов по поводу безотцовщины и тому подобного я не испытываю!

– Вы хотите сказать, что полностью утратили связь с отцом?

– Да, мы стали чужими людьми.

– Я прошу вас хорошенько подумать, Борис Зиновьевич, потому что дача ложных показаний…

– Хорошо-хорошо, иногда, очень редко, мы созванивались.

– То есть вы ему звонили?

– Ну, я точно не помню…

– А вот мы точно знаем, что сам Зиновий Фельдман вам никогда не звонил – это становится ясно из распечатки, полученной в сотовой компании, а также после изучения его мобильного телефона, найденного в доме.

– Ладно, я звонил, это правда, – неохотно признал очевидное Борис. – Отец… он не был общительным человеком, понимаете, но мы все же родственники!

– А зачем вы ему звонили?

– Зачем? Не вспомню сейчас… может, с праздниками поздравить, с днем рождения?

– А когда, простите, родился ваш отец?

– Вам дату назвать?

Алла кивнула.

– Ну-у… на память не скажу, но у меня где-то записано.

– Интересно, что ни одна из дат, когда вы звонили Зиновию Боруховичу, не являлась праздничной. Давайте говорить прямо: вы не общались с отцом двадцать с лишним лет, но в последние несколько месяцев названивали ему довольно часто. Что произошло?

– Да ничего, почему что-то должно обязательно случиться, чтобы сын позвонил отцу?!

– После двадцати с лишним лет полного молчания? Мне кажется, причина должна быть веской! Давайте-ка я вам помогу? У вас большие финансовые проблемы в связи с замороженным строительством коттеджного поселка: вы влезли в долги, и деньги надо возвращать. А ведь есть еще и проценты! Вы звонили отцу, чтобы попросить у него денег, верно?

Младший Фельдман помолчал какое-то время, а потом сказал – вернее, выдавил из себя ответ:

– Ну, правда ваша, хорошо! Да, я просил у него денег. В долг, не насовсем!

– Но он не дал?

– Нет.

– Ваш долг очень велик, так почему вы полагали, что отец может вам помочь? Он же был всего лишь ювелиром средней руки, а не миллиардером!

– Может, миллиардером и не был, а вот миллионером – точно был. Отец заколачивал огромные деньги, ведь действовал он не всегда легально!

– Вы удивительно хорошо осведомлены о его жизни для того, кто «полностью утратил связь» с отцом.

– То, что мы не общались, не означает, что я ничего о нем не знал!

– Хорошо, с чего вы взяли, что он согласится одолжить вам денег, ведь вы, по вашим же словам, стали чужими людьми?

– Мне казалось, отец поймет, что должен мне за все годы, что отсутствовал в моей жизни.

– Разве он не платил алименты?

– Платил исправно, но сумма была смешная, ведь официально его доход считался небольшим… Это у него-то, представляете?!

– Но ваша мать не пыталась изменить сумму пособия – почему?

– Мама очень гордая, и она никогда бы не стала унижаться! Но мне действительно понадобилась помощь, и я надеялся, что отец… короче, вы понимаете.

– А он, видимо, не понял?

Борис покачал головой.

– Сказал, что мои долги – не его проблема, и что я взялся не за свое дело!

– Но вы ведь не однажды обращались к нему?

– Вы правильно сказали, что я весь в долгах – абсолютно весь!

– Вы одалживали деньги не только в банке, я правильно понимаю?

– Банки не выдали бы мне требуемую сумму, поэтому недостающее пришлось взять у… скажем так, у «теневых» банкиров. Они требуют огромные проценты, но я же надеялся все быстро «отбить», и «отбил» бы, если бы не внезапно возникшие препятствия!

– Борис Зиновьевич, неужели вы и в самом деле не знали, что земля, на которую вы претендуете, не предназначена для застройки?

– Да откуда? Я обратился к чиновнику, который занимается такими вопросами, прошел необходимые процедуры и получил разрешение – все! Но кредиторам ведь не объяснишь…

– Ну да, особенно тем, которые находятся, как вы выразились, «в тени»! Вам угрожали?

– Не то чтобы… но с этими людьми шутить опасно, да! Я пытался объяснить это отцу, но он меня не услышал.

– И тогда вы, узнав о партии бриллиантов, которые он хранил в домашнем сейфе, решили ими завладеть, чтобы расплатиться с долгами?

– Бриллианты? О чем вы говорите, не понимаю!

– Бросьте, Борис Зиновьевич, не говорите мне, что понятия не имеете о камнях!

– Да именно, что не имею! С какой стати отец, который отказался меня выручить, даже зная о грозящей мне опасности, стал бы рассказывать мне о каких-то там камнях?!

– Вы ведь не только звонили отцу, так? – не отвечая на вопрос, продолжала Алла. – В его доме найдены ваши отпечатки!

– А что, я не могу прийти к родному отцу домой?

– К отцу, с которым вас ничего не связывало – вы же сами сказали!

– Ну и что? Я решил, что для такого серьезного вопроса звонков недостаточно, поэтому пришел – что тут такого?!

– Но Зиновий Борухович все равно вам отказал, и тогда вы наведались в его мастерскую – об этом поведал один из его подмастерьев, Юрий Гуревич. Фельдман даже приказал ему больше не впускать вас, если вы снова появитесь!

– Не стану отрицать, но это ведь не означает, что я…

– А вчера был найден труп этого самого Гуревича.

– Мне ничего об этом не известно – черт, да я видел-то его всего однажды, у отца в мастерской! И зачем, спрашивается, мне его убивать?

– Вы проявили редкую настойчивость, добиваясь, чтобы отец дал вам денег, а потом, не получив желаемого, в отчаянии убили его, чтобы завладеть не только бриллиантами, но и всем его имуществом, ведь вы – единственный наследник!

– Не убивал я отца, не убивал, можете вы это понять?! Да, я был на него страшно зол, поносил его последними словами и вслух, и про себя, однако я – не убийца!

– Зато теперь все устроилось к полному вашему удовлетворению! Что вы делали в вечер и ночь, когда погиб ваш отец, Борис Зиновьевич?

– Да дома я был, у себя в квартире!

– Кто-нибудь может это подтвердить?

– Я недавно развелся и живу один…

– То есть никто? А как насчет позавчерашней ночи, когда был убит Юрий Гуревич?

– Я сплю по ночам в собственной квартире – в это так трудно поверить?!

– Что ж, вынуждена сообщить вам, что вы, Борис Зиновьевич Фельдман, задержаны по подозрению в убийстве вашего отца, Зиновия Боруховича Фельдмана…

– Вы не можете!

– Очень даже могу, поверьте. Не волнуйтесь, если вы невиновны, перед вами извинятся и отпустят.

– Да к черту ваши извинения – у меня бизнес!

– Который рухнул, если не ошибаюсь? Сейчас ваша главная задача – расплатиться с долгами, и вы сможете это сделать лишь в том случае, если и в самом деле не убивали отца. Для вас же безопаснее сейчас у нас, под охраной, а не на воле… Дежурный!

* * *

Внутри ограненного камня пылал красно-оранжевый огонь. Он то вспыхивал, становясь алым, словно кровь, то меркнул, отливая розовым в искусственном свете. Огранка «маркиз» как нельзя лучше подходила этому потрясающему камню. Интересно, кто станет его хозяйкой – какая-нибудь почтенная матрона или молодая женщина, знающая толк в ювелирных украшениях? Само собой, у нее должны водиться деньги, ведь далеко не каждая может себе позволить сапфир «падпараджа», чистым весом в шесть карат! Жаль, что красота украшений, как правило, идет вразрез с женской привлекательностью: чем старше женщина, тем больше на ней золота и камней, ведь молодым и красивым такая роскошь редко доступна…

Роман разогнул спину и выключил ограночный станок: теперь оставалось соединить сапфир и оправу, но он еще не решил, будет это кольцо или центральная часть композиции в колье. Он редко приобретал камни заранее, не имея в голове готового дизайна, но то был особый случай – едва увидев этого «падпараджу», Роман понял, что должен его заполучить! Он твердо верил, что у каждого камня есть душа, и что именно камень выбирает хозяина, а не наоборот. При этом он руководствовался отнюдь не той астрологической ерундой, которой полно в интернете и которая утверждает, что каждому знаку зодиака подходят определенные минералы – это было бы слишком просто, распределять людей всего лишь по двенадцати категориям! Каждый камень индивидуален, как и его владелец.

Вот, к примеру, Валерия Медведь: какой бы камень он для нее подобрал? И, что еще интереснее, какой выбрала бы она сама? Она чем-то похожа на этот сапфир: иногда сверкающая и разбрасывающая повсюду искры, иногда горящая ровным неярким светом… Почему он подумал о ней? Вряд ли Медведь способна оценить столь изысканный минерал – она для этого слишком проста и прямолинейна, а «падпараджа»… «падпараджа» – это камень королев! И все же, как ни старался, Роман постоянно словно бы видел перед собой ее белокурую головку в обрамлении светлых, непослушных кудрей и лучистые серые глаза, меняющие цвет в зависимости от освещения… Ну прямо как этот драгоценный сапфир!

От раздумий его отвлек звонок селектора.

– Роман Карлович, тут один человек вас требует! – услышал он голос консьержа, нажав на кнопку. – Я попросил его представиться, но он отказывается – говорит, что сделает это лично, с глазу на глаз.

Роман терпеть не мог незнакомых людей. Кто бы это мог быть? Точно – не клиент, иначе бы он сначала позвонил… Нет, он ни за что не впустит чужака в свою квартиру, крепость, только внутри которой он и чувствует себя преотлично!

– Я сейчас выйду, – сказал он консьержу. – Пусть ждет меня в фойе.

Накинув джинсовку, Роман запер мастерскую и пошел по длинному коридору к выходу. Его рабочее место находилось на первом этаже, тогда как квартира располагалась на шестом. Вместе с ним еще несколько человек владели нежилыми помещениями в элитном доме на Фонтанке: с его мастерской соседствовали салон красоты, пекарня, магазинчик «нишевой» парфюмерии и нотариальная контора. Все эти заведения, кроме принадлежащего Роману, имели собственные входы, и чтобы туда попасть, не требовалось проходить через фойе.

Выйдя в просторный, светлый холл, он огляделся в поисках незнакомца.

– Он вышел на улицу, – пояснил консьерж. – Сказал, что в скверике, на скамеечке будет ждать.

Поблагодарив служащего, Роман вышел на улицу. Дождь закончился, но небо ничуть не прояснилось: по нему медленно плыли тяжелые, плотные облака, обещающие новые осадки в самом ближайшем времени. Поежившись, он запахнул куртку, но застегивать не стал: вряд ли ему есть о чем беседовать с визитером, так что разговор не затянется, и он вскоре вернется к любимому занятию: «падпараджа» требовал срочного дизайнерского решения!

Он заметил этого человека сразу – в принципе, ничего удивительного, ведь тот сидел на мокрой скамейке в одиночестве, подстелив под пятую точку полиэтиленовый пакет. Кроме него, в скверике находилась лишь одна женщина – соседка, выгуливающая толстенького мопса. Мужчина поднялся ему навстречу. Приблизившись, Роман вдруг ощутил дискомфорт – ему стало трудно дышать, как будто на грудь навалился груз. Неожиданно у него возникло желание уйти – в общем-то, он не обязан встречаться с абсолютно незнакомым человеком, но тот окликнул его по имени:

– Роман!

Бежать было поздно, и он кивнул.

– Кто вы и зачем пришли? Насколько я понимаю, мы не встречались?

– Нет-нет, не встречались, правда ваша, – замотал головой мужчина. Роману бросилась в глаза его нездоровая худоба, желтоватый цвет и одутловатость лица и нездоровый блеск в глазах. Выглядел он лет на шестьдесят. – Вы меня не знаете, но я… я, в некотором роде, знал вашу мать.

– Ч-что?

Роман ожидал чего угодно, но только не этого!

– Давайте присядем? – предложил незнакомец. – Признаться, стоять мне тяжеловато – рак у меня, знаете ли, и положение тяжелое.

– Сочувствую, – пробормотал Роман, опускаясь на мокрую скамейку.

– Шанс есть, но… Ладно, давайте по порядку. Меня зовут Евгений Федорович Игнатьев, и я был следователем по делу об убийстве вашей матери.

– Об… убийстве? – переспросил Роман: происходящее казалось ему каким-то сном, ночным кошмаром, от которого просыпаешься в холодном поту, зачастую не в состоянии вспомнить, что именно приснилось. – Мама попала под поезд, она не была…

– Убита? – перебил Игнатьев. – Жаль говорить это, но вы ошибаетесь: у меня есть основания утверждать, что ваша мать была убита! Однако для начала я хотел бы прояснить один вопрос, если не возражаете.

– Какой?

– Видите ли, мне очень не нравится, что я должен просить у вас…

– Денег?

– На лечение. Это чистая правда, поверьте! Чтобы не быть голословным, я принес свои медицинские документы – вот, можете посмотреть!

Но Роману не требовалось читать, он и так знал, что Игнатьев тяжело болен – от него веяло могилой, и он каждой клеточкой ощущал его боль. Не очень сильную, приглушенную – видимо, мужчина на обезболивающих, Роман по опыту знал, что так действуют лекарства. Если бы не они, он просто не смог бы находиться рядом с этим человеком! Новость оглушила его, и строчки прыгали и расплывались перед глазами. Видимо, заметив его состояние, Игнатьев сказал:

– Рак желудка с метастазами в легкие. Врач говорит, это все от курения… Обидно, ведь я бросил курить лет пятнадцать назад! Правда, до этого дымил по-черному двадцать два года, и врач утверждает, что при таком раскладе заполучить рак желудка или легких – пятьдесят на пятьдесят… Послушайте, Роман, я не вымогатель, но у меня нет выхода: если начать химиотерапию прямо сейчас, можно существенно уменьшить и локализовать опухоль. Тогда ее удалят, и я, возможно, выживу.

– Так за чем же дело стало?

– Во-первых, в онкодиспансере очередь, а я, в моем положении, не могу терять времени – даже одна неделя промедления может оказаться фатальной! Само собой, за деньги все сделают сразу. А еще вопрос в медикаментах: есть стандартные препараты для химиотерапии, которые всем подряд прописывают, но эффект от них… Короче, нужны препараты импортного производства, но цена на них заоблачная, а я со своей пенсией… Я уже было поставил на себе крест, но потом вспомнил репортаж о вашей истории – ну, о вашем деде, его убийстве… Вы уж простите, так получилось!

– Это показывали по телевизору? – пробормотал Роман, впервые услышав о том, что, оказывается, его жизнь стала публичной, и огромное количество людей узнало о нем и его родственниках… И тех, кто только считался таковыми.

– Да, и не единожды: Анатолий Красовский сляпал целую серию передач о вас и вашей семье, приглашали даже работников детского дома, где вы находились после гибели матери и до того времени, как вас забрал ваш дедушка… В общем, я понял, что вы можете мне помочь.

– Послушайте, Евгений…

– Федорович. Вы мне не верите?

– Я верю, что вы больны, но вам вовсе необязательно было приплетать к делу мою мать: я бы и так дал вам денег, если бы вы пришли и попросили!

– Но я ведь не продаю вам сведения! – возмутился Игнатьев. – Если уж на то пошло, то и я бы все вам рассказал просто так, но так уж вышло, что мы можем быть полезны друг другу – не люблю оставаться в долгу, понимаете? Единственное, я-то точно выиграю, если вы дадите мне требуемую сумму, а вот вы…

– А я?

– Может, вы и правы: зря я… про вашу маму.

– Так это неправда – ну, то, что вы сказали вначале?

– Правда, чистая правда, но я действительно не подумал, нужна ли она вам!

Роман думал всего несколько секунд.

– Нужна! – ответил он. – Если вам есть, что сообщить, рассказывайте!

– Хорошо. В общем, поначалу все и впрямь решили, что с вашей матерью произошел банальный несчастный случай – просто женщина, в сумерках возвращавшаяся с работы домой, спускаясь с платформы, не заметила встречный поезд…

– Вы сказали, «поначалу»?

– Экспертизу толком не проводили, ведь казалось, что все очевидно: повреждения были очень серьезные, и не оставалось сомнений, что смерть наступила в результате попадания под поезд.

– Тогда я не совсем понимаю…

– Мне не давал покоя один факт – нестыковка во времени. Поезд вашей матери прибыл на станцию в двадцать один пятнадцать, и в этот час по расписанию не должно было быть ни одного встречного поезда.

– Что-то я не…

– Сейчас поймете. Поезд в Питер – тот, под которым погибла ваша мама, шел только через двадцать минут. Что она могла делать на платформе, в полном одиночестве, столько времени?

– Вы узнали, что?

– Нет, ведь свидетелей найти не удалось. Станционный смотритель видел, как женщина сходила с поезда, но не заметил, спустилась ли она с платформы. По его словам, электричку покинула лишь одна пассажирка.

– И что вы сделали?

– В нашем отделе был всего один патологоанатом – сами понимаете, поселок-то маленький, – и у него имелось два больших недостатка: во-первых, он безбожно пил, а во-вторых – ему оставалось полгода до пенсии. Так что, на мою просьбу произвести вскрытие он ответил категорическим отказом.

– Я чувствую, вы этим не удовлетворились?

– Правильно чувствуете: я обратился к одному своему приятелю, патологу из больницы в Питере. Он специально приехал – ох, мы целую операцию провернули, чтобы отвлечь Денисыча… это тот самый патологоанатом. Правда, все оказалось не так уж и трудно: он получил свою «поллитру» и задрых, а мы воспользовались возможностью как следует осмотреть труп… в смысле, тело вашей матери.

– Вы что-то обнаружили?

– Жертве… то есть вашей маме… сломали подъязычную кость, причем это было сделано руками. Очевидно, ее душили. Она сопротивлялась: под ногтями оказался чужеродный эпителий, и мой приятель пообещал проанализировать его в больничной лаборатории. Единственное, что он смог сказать, это то, что он принадлежал мужчине – и все, ведь подозреваемые на тот момент отсутствовали, так что, и сравнить было не с чем!

– На тот момент?

– Когда я доложил о результатах расследования начальству, оно не обрадовалось: одно дело – обычный труп, другое – криминальный! Изначально речь шла о несчастном случае, и мне пришлось здорово постараться, чтобы дело переквалифицировали. А потом я сильно об этом пожалел!

– Почему?

– Потому что огреб кучу неприятностей. В общем, я все же добился своего и начал копать дальше, и то, что я узнавал, выглядело подозрительно! Перво-наперво выяснилось, что ваша мать ехала вовсе не с работы.

– Как это?

Роману казалось, что все это происходит не с ним: он только-только смирился с гибелью деда, которого считал приемным отцом, а теперь вот человек, которого он видит впервые в жизни, говорит ему, что и маму убили?! С другой стороны, зачем Игнатьеву врать – только чтобы получить деньги на лечение? Но тогда, скорее всего, он не стал бы вот так сразу вываливать всю информацию, а попытался бы сперва вытянуть желаемое!

– В то время в Питере как раз шел суд по очень громкому делу о серийных убийствах молодых женщин: один злодей зарезал восемь девушек. Некоторые из них были ночными бабочками, но не все, поэтому дело получилось резонансное.

– Простите, какое отношение все это имеет к маме?

– Я сейчас все объясню. Обвиняемый потребовал суда присяжных, и ему была предоставлена такая привилегия. Ваша мама оказалась в составе жюри.

– Что? – тупо переспросил Роман.

– Она была присяжной. Вы в курсе, как ими становятся?

– Смутно…

– Людей для этого выбирают рандомно, то есть, случайным способом. Вот так ваша мать и попала в списки, которые затем утвердили, и она вошла в жюри. Так что тем вечером она возвращалась с очередного заседания. И была убита! Я предположил, что ее гибель могла быть связана с тем процессом, и начал разбираться, но мне не удалось закончить дело.

– Почему?

– Его у меня забрали.

– Кто?

– Начальство. Материалы передали другому следователю, сочтя, что я беспричинно затягиваю расследование.

– И что сделал тот следователь?

– Закрыл дело.

– Дело об убийстве так легко закрыть?

– Проблема в том, что из него таинственным образом исчез отчет моего приятеля о причине смерти. Тело вашей мамы спешно отдали ее отцу для похорон, он ее кремировал, потому что так дешевле, а денег в вашей семье, видимо, не хватало. Дедушка ваш по материнской линии был человек простой, малограмотный, он совершенно не разбирался в юридических вопросах, и посоветоваться ему было не с кем, поэтому он ничего не заподозрил. Так что концы в воду… точнее, в землю!

– И вы не возражали?

– Мои возражения ничего бы не изменили – я был человеком подневольным. Вы, Роман, не знаете системы, в которой я работал, – и слава богу!

Игнатьев замолчал, и Роман тоже не понимал, что еще сказать: информацию, полученную от бывшего следователя, требовалось еще переварить, а потом… И что же потом?

– Зачем вы все это мне рассказали? – спросил он, не глядя на собеседника. – Почему сейчас, а не раньше – только из-за денег?

– Не только. Я подумал – а вдруг не выживу? Даже если вы мне поможете, нет уверенности, что лечение будет успешным, ведь рак – дело такое… Короче, если по-простому, совесть замучила.

– Почему? – удивился Роман. – Вы же не виноваты, что не сумели довести все до конца!

– Наверное, я мог попытаться, – словно бы нехотя проговорил Игнатьев. – Но у меня была семья, да и карьеру хотелось сделать… Будь на моем месте кто-то другой, он, может статься, справился бы с давлением…

– Сослагательное наклонение никогда не дает ответов на вопросы, – вздохнул Роман. – А может, вас уже не было бы в живых… Я дам вам денег, сколько нужно – надеюсь, это поможет. У вас карта какого банка?

* * *

За годы работы с Дедом Алла научилась «считывать» его эмоции и всегда знала, злится он, расстроен или доволен. Другим людям, не столь проницательным и не так хорошо изучившим повадки начальника, приходилось туго: лицо его обычно хранило непроницаемое выражение, что бы ни происходило, он редко повышал голос и никогда не хамил подчиненным – чрезвычайно редкое качество для человека, занимающего очень высокий пост в системе органов следствия. Алла помнила, как трудно ей, интеллигентной девочке из хорошей семьи, приходилось поначалу – и не только потому, что она женщина. Народ вокруг был грубый, включая следователей, судей, адвокатов и прочих служащих – казалось, эти люди просто не умеют общаться по-человечески! Обычным делом считалось гнобить тех, кто ниже тебя по званию или положению, и никто не обращал на это внимания: те, кто не сумел приспособиться, уходили из системы и искали работу на гражданке. Со временем и Алла привыкла к подобному положению дел, но не стала уподобляться тем, кто ее окружал. Именно поэтому она предпочитала обращаться к коллегам на «вы», несмотря на то, что они давно работали вместе и отлично друг друга знали. Андрон Петрович Кириенко являлся исключением из правил: в отличие от большинства начальственных персон, в обращении он почти всегда был вежлив, даже если внутри у него все кипело. Алла видела его вышедшим из себя лишь пару раз и ни за что не желала бы повторения этого опыта! В данный момент Дед определенно находился не в духе.

– Еще один труп, а? – проговорил он, качая головой. – Совсем молодой парень!

– Правда, очень жаль, Андрон Петрович, – вздохнула Алла. – Гуревич входил в число подозреваемых в убийстве ювелира, однако у него имелось алиби на момент совершения преступления: он находился в мастерской убитого ювелира в компании второго подмастерья, и они вместе всю ночь работали над «горящим» заказом. Мы, к сожалению, не имеем возможности приставить охранника к каждому!

– Да я-то понимаю, дорогая моя, но на меня ведь тоже давят… Закон сохранения и перехода энергии: если сам получил по шапке, ищи следующего, кого можно стукнуть! Я слышал, вы задержали сына убиенного?

– Да, – неохотно подтвердила Алла.

– По твоей недовольной физиономии я вижу, что ты не уверена в его виновности.

– Скорее да, чем нет.

– Поясни, пожалуйста!

– Ну, алиби у Бориса Фельдмана отсутствует…

– Вот! – обрадовался генерал-майор юстиции. – Значит, он – очень даже подходящий подозреваемый!

– Есть факты, говорящие против этой версии. Давайте я вкратце обрисую, на каких основаниях мы содержим под стражей Фельдмана-младшего, а вы сами решите, достаточно ли доказательств?

– Я тебя внимательно слушаю.

– Во-первых, у Бориса долги. Большие. А кредиторы его – не только банки – ну, вы понимаете!

– Криминальные банкиры?

– Именно. Поэтому он обратился к отцу, отношения с которым, судя по тому, что рассказали мать Бориса, его бывшая жена и соседи, мягко говоря, оставляли желать лучшего. Борис довольно долго пытался выцарапать у папаши «матпомощь», приходил и к нему домой и в мастерскую, но ничего не вышло: ювелир сказал, что у него и самого хватает финансовых проблем, а алименты он обязан был платить лишь до совершеннолетия сына.

– Жестко!

– Фельдман таким и был – жестким, авторитарным, а еще хамоватым, его мало кто любил, включая родственников и работников. Вернемся к Борису. После того, как он несколько раз потерпел фиаско в уговорах, можно предположить, что ему пришла в голову мысль похитить бриллианты у отца и хотя бы частично расплатиться с долгами – на все денег от продажи все равно бы не хватило. Алиби на момент гибели Фельдмана-старшего у него отсутствует, в доме последнего обнаружены его отпечатки, но Борис и не отрицает, что приходил к отцу.

– А как с орудием убийства?

– Фельдмана убили сильным ударом в висок тупым металлическим предметом.

– Что-то типа монтировки?

– Скорее всего, бронзовый бюстик, стоявший на камине, но орудия ни на месте убийства, ни в мусорных баках поблизости не обнаружено: очевидно, злодей унес его с собой. Камер наблюдения, как я уже докладывала, ни в доме, ни снаружи нет.

– Ну, получается, у Бориса Фельдмана был мотив и имелась возможность убить Зиновия Фельдмана. Орудие убийства вы можете и не найти, но, если «расколете» мужика, возможно, он сам признается, куда его подевал?

– Остается вопрос: как он узнал о бриллиантах?

– Кто-то из подмастерьев мог проболтаться, или, допустим, Борис подкупил их?

– Я скорее поверила бы, что младший Фельдман решил получить свое наследство пораньше – это гораздо большая сумма, нежели стоимость бриллиантов! Кроме того, согласитесь, камни нужно кому-то сбыть, а Борис разбирается в них, как свинья в апельсинах – куда бы он с ними пошел?

– Он мог их и не продавать, а пойти к кредиторам и предложить им брюлики вместо денег, – резонно заметил Кириенко.

– Хорошо, а зачем он подмастерье Фельдмана пытал?

– Пытал? – переспросил Кириенко. – Поподробнее, пожалуйста – я знаю только, что его убили!

– Да нет, не убили, похоже – запытали до смерти.

– Ох ты, боже мой…

– Пытки были весьма изощренными – фашисты отдыхают, Андрон Петрович! Судя по отчету эксперта, умер он от болевого шока, а это означает, что убийца, возможно, так и не получил нужную ему информацию. И вот я спрашиваю себя: зачем Борису Фельдману пытать подмастерье своего отца, если он сам и похитил бриллианты из сейфа ювелира? Кроме того, Борис не похож на человека, который может хладнокровно вырывать ногти живому человеку – ну что хотите со мной делайте!

– Сейф открыли или вскрыли?

– В том-то и дело, что открыли – взломщики знали код, и сигнализация не сработала!

– Вот как… Что собираешься делать? Ты же не можешь держать его больше сорока восьми часов – надо либо добыть неопровержимые доказательства против Бориса, либо отпускать его!

– Есть еще одна возможность.

– Ну?

– Гараж, в котором пытали и убили Гуревича, находился в аренде. Опера сейчас отправились к владельцу – возможно, удастся выяснить, кому он его сдал?

– Вряд ли владелец спрашивал документы – люди вон квартиры сдают и паспорт не спрашивают!

– Тогда устроим им с Борисом очную ставку. Если гараж снимал не он, составим портрет и будем искать того, кто это сделал.

– Ты так уверена, что убийца ювелира и этого… Гуревича – один и тот же человек?

– Да, но я не уверена в том, что это – Борис Фельдман. В любом случае нам же нужен подозреваемый – так сказать, синица в руках? Но это не отменяет других версий!

– Помнится, у Фельдмана был еще брат?

– Его мы проверили в первую очередь. Иосиф Фельдман постоянно проживает в Израиле уже сорок лет, в последний раз приезжал в Россию два с половиной года назад. С братом контактировал регулярно, по телефону или по скайпу, и был, пожалуй, единственным, с кем жертва общалась хорошо.

– Да уж, воистину, чем дальше родственники, тем лучше отношения! – усмехнулся генерал-майор. – Ты правильно сделала, что задержала Фельдмана – у нас теперь есть, что предъявить начальству. А вы пока занимайтесь гаражом и его арендатором: надо выяснить, кто он и связан ли с Борисом. Ты не допускаешь, что младший Фельдман мог действовать не один?

– Допускаю, он мог кого-то нанять для убийства отца, но почему же он тогда алиби-то себе не обеспечил? Знал же, что понадобится! Борис не производит впечатления глупого человека, и, полагаю, уж он-то бы об этом позаботился!

– М-да, в этом есть смысл.

– И, опять же, если бриллианты у него, и он же – единственный наследник Зиновия, зачем пытать подмастерье? – добавила Алла. – Нет, тут что-то другое, только я пока не могу понять, что да как.

– А если именно подмастерье, по наводке Бориса, грабанул ювелира и прикарманил бриллианты?

– В это верится с трудом, тем более что у парня алиби!

– Ты говорила, его алиби – показания второго паренька, утверждающего, что они находились вместе, но…

– Понимаю, о чем вы, но убиенный Гуревич неоднократно выходил на улицу покурить, так как Фельдман терпеть не мог запаха табака в мастерской, и его засняли камеры наблюдения на соседнем торговом центре!

– Ладно, посмотрим, что получится с хозяином гаража, а я еще о другом хотел с тобой поговорить. Послушай, Аллочка, что там творит твоя юная протеже, скажи на милость?

– А в чем дело, Андрон Петрович?

– Медведица твоя задержала дочку прокурора города!

– Да ну?

– Типа, ты не в курсе?

– Я знаю, что Лера подозревает Рогова.

– В убийстве этой… Уткиной?

– Не столько в убийстве, сколько в том, что он является отцом ее ребенка. Однако она понимает, что, хотя это и могло послужить поводом для преступления, но еще не означает, что Рогов и в самом деле убийца.

– Ну, хорошо уже то, что она понимает! Прокурор – это тебе не какой-то там ювелир… У Фельдмана, конечно, тоже есть заступники, но совсем не того уровня, как у Рогова – я думаю, это ясно? Если где-то пережать, можно такой геморрой себе нажить… Ты приглядывай за ней, Аллочка, а то наша молодуха может и дров наломать – право слово, Медведица она и есть Медведица!

* * *

Цветы были красивые, желтые хризантемы вперемежку с синими ирисами – очень эффектное сочетание. Проблема в том, что Лера терпеть не могла срезанные растения, они казались ей мертвыми. Да почему, собственно, казались – они и были убиты в тот самый момент, как их стеблей коснулся садовый нож. Она слишком много трупов видела на работе, чтобы радоваться тому, что они будут стоять в вазе на ее столе! Тем не менее, Алекс ведь не хотел ничего плохого – напротив, надеялся сделать ей приятное, поэтому Лера нацепила на лицо самую что ни на есть довольную улыбку и сделала вид, будто счастлива. Она не пыталась притворяться, чтобы понравиться поклоннику, просто еще не решила, стоит ли быть с ним до конца откровенной. Подпуская кого-то слишком близко, ты даешь ему в руки козыри, которые он впоследствии может использовать против тебя же! Не то чтобы Лера не верила в глубокую привязанность Алекса, но она все еще пыталась понять, что сама испытывает по отношению к нему. Ей с ним легко и спокойно, иногда даже интересно, особенно когда он травит байки про клиентов или заграничные поездки, но влюблена ли она? Сколько себя помнила, Лера ни разу не испытывала этого состояния – ну, если, конечно, исключить те несколько месяцев в средней школе, когда она думала, что без ума от одноклассника, Пашки Рыбникова. Он не обращал на нее внимания, считая слишком высокой и нескладной, предпочел ей Люську Ерохину, маленькую, но с пышными формами и веселым нравом. Лера повсюду ходила за Пашкой, пытаясь поймать его взгляд или, если очень сильно повезет, улыбку. Она заставила себя полюбить футбол, ведь предмет ее обожания был звездой школьной футбольной команды, предпринимала титанические усилия, чтобы все время оказываться в тех же местах и на тех же тусовках, что и Пашка – все тщетно: он просто-напросто не замечал ее, а если и видел, то не принимал всерьез и, самое ужасное, посмеивался над своей обожательницей. Промучившись полгода, Лера пришла к выводу, что Пашка не стоит ее страданий, удалила все его фотографии со своей странички в интернете и принялась за учебу с удвоенным рвением (за время своей «влюбленности» она запустила математику и физику, поэтому ей грозила годовая «тройка»). Самое смешное, что, стоило ей перестать бегать за Рыбниковым, как он вдруг осознал, что Лера – белокурое, длинноногое и весьма привлекательное существо противоположного пола! Однако было поздно, и, вернувшись в школу после новогодних праздников, Лера с удовлетворением отметила, что совершенно охладела к Пашке. Тогда же она решила, что любовь – занятие слишком хлопотное и девушке, желающей построить головокружительную карьеру в юриспруденции, она только помешает. С тех пор ей не встретился ни один хоть сколько-нибудь подходящий кандидат, и Алекс стал первым за долгое время, с кем она согласилась пойти на второе свидание. За ним последовали и другие, они стали близки, но вот любовь… Лере всегда казалось, что она поймет, когда с ней это случится, но она уже не была в этом так уверена, как раньше: а вдруг любовь и есть то, что происходит между ней и Алексом? Что, если в момент осознания этого и не должно быть праздничного салюта, фонтанов до небес и пения ангелов? Боже, какое разочарование!

– Я решил, что розы – слишком банально, – сказал между тем Алекс. – Я все время ношу тебе розы, но у тебя при этом такое выражение лица…

– Какое? – забеспокоилась Лера, подумав, что она, видимо, слишком плохая актриса, чтобы правдоподобно изображать счастье, получая очередной «веник».

– Ну, такое… короче, я решил, что ты не любишь розы!

– Ты прав, не люблю, – с облегчением ответила она.

– Куда ты хочешь сегодня пойти – поесть, послушать музыку или посмотреть фильм?