ПЫТАЙТЕСЬ ПОВТОРИТЬ! ЭТО НЕ ОПАСНО!
Акула, запеченная с овощами под грибным соусом700–800 г мако или другой акулы
1–2 столовые ложки муки
молотый черный перец
соль
2–3 столовых ложки нарезанного маленькими кубиками шпика
1–2 стручка сладкого перца
2 головки репчатого лука
2 столовые ложки маргарина
6 картофелин
0,5 л соуса белого с шампиньонами или соуса молочного с грибами
зелень
Подготовленные куски акулы посыпать солью, перцем, панировать в муке и обжарить на маргарине. Перец стручковый и лук нарезать кольцами и обжарить на шпике. Отварной картофель нарезать кружочками, положить на смазанную жиром сковороду, на него – обжаренные куски акулы, затем – стручковый перец и лук, залить соусом и запечь в жарочном шкафу. При подаче посыпать блюдо мелко нарезанной зеленью петрушки или укропа.
ПЫТАЙТЕСЬ ПОВТОРИТЬ! ЭТО НЕ ОПАСНО!
Сергей Игнатьев, Наталья Федина
Мельница для специй
На полке выстроились в ряд маленькие и продолговатые стеклянные баночки, закупоренные потемневшими пробками. Редкий солнечный блик, отразившись от выпуклостей сосуда, играет цветными искрами на заточенном внутри порошке. Колбы с запечатанными джиннами, они прячутся в самом темном углу комнаты, с одной стороны укрытые от солнечных лучей пропыленной портьерой, с другой – массивным выступом дубового комода. Здесь и черная дробь пороха, и снежные кристаллики соли. Ядовито-оранжевый карри и жгучая темно-красная гвоздика. Зеленая мягкость базилика, опаловая загадка имбиря, лиловые оттенки чесночной горечи.
В изгибах крутых стеклянных бедер отражается кухонный интерьер, а внутри скрыты до поры яд и сладость, похоть и боль. Все зависит от дозировки, но опытная рука отмерит щепотки в нужных долях.
Это сродни игре на скрипке, сродни любовным этюдам в раскаленном воздухе спальни. И здесь, и там важную роль исполняют такт и каданс. Шорох снимаемой кожуры напоминает о скользящем по узким коленям шелке, в шипении сковороды – томное ожидание развязки, тающее масло – как испарина на переплетенных телах. Сталь ножа стучит по разделочной доске, дробя ритм экстатического танца. И парко, и душно в кухне, ноздри щекочут волшебные ароматы, слух ласкает таинственная музыка дальних берегов. Специи могут петь.
Специи способны говорить, ты только послушай. У каждой из них свой цвет, своя мелодия, своя история.
И каждый понимает их по-своему.
* * *
– Энни, душечка, тебе уже приходилось готовить мясо? – в голосе мисс Спайси звучал подлинный интерес.
– О, Аделина, стыдно признаться, но на кухне от меня мало проку. – Энни, свежая и прелестная как пармская фиалка, залилась нежным румянцем. – Но теперь, когда я стала женой и хозяйкой дома, конечно, научусь. Вот прямо сейчас и начну! Эдвард будет доволен.
– Так я и думала! – мисс Спайси рубанула ножом, ловко разделив луковицу на две половинки. Ее щеки тоже покрывала краска, но этот оттенок розового напоминал, скорее, о пармской ветчине. – Поэтому разделала мясо заранее, новичку такое не по силам. Я решила взять нежирную вырезку – наверняка ты следишь за фигурой. Детка, передай мне еще одну головку.
Энни неловко потянулась к корзинке, из которой торчали золотистые луковые маковки. Одна, самая большая луковица, выскочила из непривычных к кухонному труду рук, весело покатилась по столу и сбила солонку, как кеглю. Зазвенела, опрокинувшись дырчатая крышечка. Белые кристаллики рассыпались по полу. Аккуратно расправив юбку, Энни опустилась на корточки.
– Ой! Говорят, соль рассыпать – к ссоре. Примета плохая.
Аделина, мисс Спайси, колдовавшая над разделочной доской, покосилась на собеседницу через плечо. Поправила ухоженным ногтем дужку очков в тонкой оправе:
– Милочка моя, плохие приметы придумали консерваторы. – Помедлила, сдерживая улыбку, и добавила: – А я всегда голосую за лейбористов. Манеры у этих господ не очень, но они – соль земли.
История первая. Соль, sal
Цвет – белый
Давят на слух громовые такты заполярного ритма, будто безумные духи Келе барабанят по бубнам человеческими костями, – и скрипят несмазанные полозья, и хрустят по насту унты, и воет ветер, и перекликаются пьяные бегом ездовые собаки. Зрение и обоняние в деле не участвуют – смерзлись заиндевелые ресницы, потерял чувствительность нос, а вкусом завладела морская соль со сладкой нотой талого снега.
Путь по границе небытия, между белым снежным безмолвием и зеленым океанским равнодушием.
Возвращение к жизни – ласковые касания тепла, разливающегося по щекам, щекотка пропахшей псиной шкуры и отблеск огня на войлочных стенах чума.
Огонь костерка играет бликами на ее высоких скулах, маслянисто блестит в черноте раскосых глаз. В резной плошке – дурно пахнущее варево, внезапно заставляющее вспомнить горячий гоголь-моголь из детства, низкое петербургское небо, игрушечную бригантину на одеяле, крики извозчиков за подернутым изморозью окном и хинную горечь после визитов семейного доктора.
Край плошки касается губ, молчаливый приказ гласит: «Пей!»
«Не хватает соли», – хочется сказать ему, когда к языку возвращается чувствительность. «Как тебя зовут?», «Где я?». Мы дрейфовали с туманом по норд-вест-тень-норд, и глыба айсберга врезалась в обшивку, пропорола ее, как нарвал рогом. Подрядчики всегда воруют, а в Адмиралтействе кувшинные рыла, и это так же точно, как то, что белый медведь чует страх, капитан – первый после Бога, а морской дьявол всегда найдет в днище слабое место. «Ты спасла меня?», «Где остальные?», «Как тебя зовут?».
Он пытается говорить жестами, но тело не хочет подчиняться. Она терпеливо укрывает шкурой грудь, расписанную синими узорами татуировки: «Молчи, береги силы».
«Не хватает соли, – шепчет он в бреду, – не хватает». Будто в ответ влажная дорожка пробегает по иссеченной ветрами щеке, минуя рыжую щетину, попадает на непрестанно шевелящиеся губы. И это тот самый вкус – вкус соли.
Она поет ему песню, которой научил ее дед. Слова ее рождаются вместе с мелодией, она поет о том, что он должен поправляться, должен быть здоровым к тому часу, когда за ним придет ее дед, снежный дух Келе.
* * *
– Мисс Спайси, а что вы думаете обо всех этих разговорах?
– О каких, детка?
– Ну… Знаете, по поводу конца света…
– Ох, милая! Конец света ведь не повод умереть с голоду? Так что возьми нож, с этой премудростью ты точно справишься, Энни! Сделаем в мясе кармашки – да-да, небольшие прорези ножом – и спрячем в них дольки чеснока. Будет не простое мясо, а с секретом. Вы любите чеснок, дитя, или не выносите его, как все, кто часа не проживет без поцелуев?
– Ах, Аделина! С кем мне целоваться? – Энни засмеялась кокетливо, намекая, что уж ей-то конечно же есть с кем. – Эдвард еще не вернулся из командировки. И представляете, уже два дня не звонит! Я не ревную, не подумайте. В себе я уверена на все сто! Вечером он вернется, но я ни слова не скажу ему в упрек: пусть видит, я не из тех жен, что едят своих мужей поедом.
– Уверена, что сегодня? Тогда я заверну тебе с собой пару ломтей мяса для Эдварда! Оно даже не успеет остыть, пока ты добежишь до дома. Твой муж сегодня будет пахнуть чесноком, я обещаю, девочка моя! Ах, что за ночь вас ждет, что за ночь…
История вторая. Чеснок, Allium sativum
Цвет – лиловый
– В вашем городе есть река?
Девушка обернулась на голос. Незнакомец стоял под проливным дождем, не делая никакой попытки спрятаться. Косые линии резко перечеркивали темный силуэт.
– Идите сюда, – девушка торопливо поманила мужчину под лиловый зонтик, но тот оказался слишком мал, чтобы спрятать столь плечистую фигуру.
Олаву Эйнару Бьорндалену не везло с женщинами.
Много лет назад, встретив Лив, он подумал, что проклятие снято. Она была не такой, как все, – трепетной, уступчивой, покорной. Когда он впервые коснулся ее губ, Лив лишилась чувств – вот какой нежной она была. Настоящая леди, не то что эти современные свиристелки. Олав никогда раньше не церемонился с женщинами, но сейчас решил, что уж с этой-то холодной северной феей все будет по-другому: то самое, главное, произойдет лишь после свадьбы. Лив думала так же. Не нужно было слов: он видел, как она улыбается тихонько, не поднимая лучистых глаз от очередной толстой книги.
Накануне помолвки Лив впервые сама приготовила ужин.
– Дорогая, ты же знаешь, я не ем дома. – Олав был смущен ее порывом.
Но Лив выглядела такой милой и взволнованной! Ее льняные косы отливали серебром, и отказать ей в столь милой прихоти было невозможно.
Бьорндален поднес ложку ко рту, и его тут же вырвало – прямо на крахмальную скатерть, вручную расшитую лиловыми васильками.
– Что это?!
Его крик только начал набирать громкость и не успел достигнуть крещендо, а Лив уже выскользнула за дверь. Она бежала быстро-быстро, усердно перебирая своими маленькими ножками, но ей ни за что было не уйти от Олава. У нее был лишь один козырь: он не знал этого города, а она знала. И не преминула воспользоваться этим преимуществом.
Достигнув берега Квины, Лив прыгнула в лодку и оттолкнулась веслом от берега.
Она смотрела на Олава Эйнара Бьорндалена в последний раз и показывала ему палец. Не безымянный, украшенный кольцом с редким лиловым сапфиром – подарком Олава, нет. Кольцо она давно швырнула в Квину, вызвав злую рябь на воде. Это был средний палец руки, ее маленькой нежной ручки, такой сладкой и желанной.
Олав простил бы Лив суп с чесноком, хотя шутка была злой и глупой, но вампиру не перейти бегущую воду. Кажется, он не так истолковал ее покорность. Кажется, она не мечтала превратиться в могущественную и бессмертную королеву ночи. Не хотела стать его женщиной.
Теперь, приходя в новое место, Олав первым делом спрашивал:
– В вашем городе есть река?
Дождь перестал. Незнакомка наматывала льняную прядь волос на нежный пальчик и медлила с ответом.
Луна в темном небе была похожа на чесночную дольку.
* * *
– Девушки, по сути, ангелы, но когда нам ломают крылья, приходиться летать на метле, – с трудом выговорила Энни, теребя обручальное кольцо – удивительно красивое, двух видов золота.
Кажется, история взволновала ее даже сильнее, чем слухи об огромных корейских бомбах, которые вот-вот уничтожат мир, и дожде из саранчи, намедни прошедшем в соседнем штате. Конец света отходит на задний план, когда речь идет о любви.
– Ты права, милая, как ты права. Однажды меня тоже обидел один человек. Очень обидел. И тогда я стала такой, какая есть, – миссис Спайси сухо засмеялась и повела половником, как маршальским жезлом. – Но и ему это не сошло с рук, уж поверь. Спустя годы он пришел ко мне сам. Я всегда довожу дело до конца, мои яблоки непременно становятся повидлом! Хватит грустить, дорогая, сейчас я тебя развеселю. Подай-ка мне вон ту черную баночку с попугаем на крышке…
История третья. Перец, Píper nígrum
Цвет – черный
Капитан обещал им жизнь вечную, хрипел, сверкая белками на дочерна загорелом лице:
– Я доведу вас до этого гребаного Фонтана гребаной Юности, Дейви Джонс свидетель моим словам!
Они шли во тьме кромешной, в роях мошкары, чавкали сапогами по грязи и пропахшим тухлятиной болотам. Подсвечивая факелами, рубили переплетения лиан абордажными саблями, острые листья, гибкие побеги цеплялись за бороды и шляпы, и змеи тяжелыми кольцами свешивались с ветвей.
Закончилось все скверно. Они оказались посреди этих треклятых черных джунглей в гнилом, грибами поросшем форте времен Конкисты. По окрестным болотам с барабанным боем вышагивали красномундирные солдаты Его Величества, гребаного лицемера. Лошадиные упряжки (коняшкам повезло с их шорами – не видят всего этого ада) тащили через топи орудия. В дебрях таились жадные до плоти полутрупы, поднятые из свежих могил тарабарщиной и зельями вудуистских жрецов, долбаных дикарей.
Каждую ночь кого-нибудь утаскивали. Минувшей ночью – троих, это стало последней каплей. Со вкусом поужинав черепашьим сальмагунди, они запили его раскаленным грогом, сдобренным черным перцем. А после порешили выразить капитану недоверие. Припомнили и Дейви Джоунса, и сотни сладких обещаний. Черная метка легла в лопатообразную ладонь.
Кэп только посмеивался, дожевывая свою черепашатину:
– Не торопитесь, висельники. Глядишь, в следующий раз пожрать доведется только в аду.
Никто не решался напасть первым, поэтому они стояли вокруг и смотрели, как он ест. Капитан закончил, утерев перепачканные жиром губы кружевной манжетой, стряхнул крошки с заплетенной косицами бороды… И выхватил из-за кушака пистоли.
Кэпа и тех пятерых неудачников, кого он успел положить, схоронили в ближнем болоте. У аллигаторов нынче будет званый ужин.
Боцман принял командование:
– Джентльмены, отрывайте свои задницы от пеньков, жабья братия, таранить вас веслом во всякое место, я выведу вас отсюда, Дейви Джонс свидетель!
На выходе из форта их встретил Капитан. Ступал он не особенно уверенно, тянул вперед лопаты ладоней и пялился вперед мутными бельмами. Лицо у него было белым, как полотно, на левой щеке чернела россыпь застрявшей в коже мушкетной дроби. Как рассыпанный черный перец.
– Я обещал вам бессмертие, – прохрипел он, оскалился, двигая развороченной до кости челюстью. – И я вам его принес, гребаные ублюдки! Ар-р-р-р!
* * *
– Аррр! – захохотала Энни. – Пиррраты! Но как грубо, право слово…
– Иногда, дорогая, не помешает подсыпать перцу. Если мы, конечно, хотим, чтобы вкусовой букет был полным. Перец даст нашему блюду остроту, а карри – аромат. Индийские пряности я храню вон в том расписном ларе. Помоги мне насыпать немного карри в миску… стоп, девочка, хватит! Это очень важно – вовремя остановиться. Хотела бы и я сама это уметь.
– В вашем возрасте вы что-то еще не умеете? Ох, простите, Аделина, я не то имела в виду, вы совсем не стар…
Пятясь, Энни задела локтем дверь в комнату, та со скрипом отворилась. На письменном столе, высветившемся в проеме, лежали две пары массивных мужских часов – одна на золотом, вторая на серебряном браслете. Мисс Спайси торопливо затворила дверь. Да, она провела эту ночь – и эту, и предыдущую, и еще две ночи подряд – с мужчиной, но Энни это совсем не касается.
Какая она наивная, какая непосредственная – эта малышка, эта юная женушка. Сколько открытий ей еще предстоит.
История четвертая. Карри, Curcuma
Цвет – оранжевый
Под покровом ночи, под расшитым цветами балдахином сплетаются обнаженные тела. Стоны и вопли, женский и мужской, мечутся по стенам, рассыпаются тенями в отсветах очага. Хриплый тигриный рык сменяется визгом мартышки.
Сложно удивить того, кто оставил свою невинность в бристольских борделях, кто знал вкус французских куртизанок, отдающий сладкой пудрой и горьким кальвадосом, и вкус хрупких тайских куколок, словно сделанных из папайи и жасмина. И гейш, пахнущих вишневым цветом и сакэ, и диких африканок с ароматом сандала и горьких трав саванны.
Но у нее получилось.
Скачущая на нем гибкая ганика, полубезумная шакти с упругими грудями, была на вкус как карри.
Все заканчивается взрывом, брызги которого орошают ее разрисованный хной загорелый живот с мерцающей в пупке искоркой сапфира. Обессиленный, он откидывается на подушки. Жадно глотает из кубка, который она протягивает ему смуглыми, блестящими от пота руками.
Он торопливо пьет фенни, но кокос и кешью не перебивают горчинку куркумы.
Не тает во рту вкус ее жадных губ, привкус карри щекочет язык, сменяясь горечью желчи. Из ослабевшей руки выпадает кубок, катится по ковру, по мозаичным плитам.
И звонко смеется фальшивая ганика, чье истинное лицо – быть агхори, служить богине Чамунда, очищая святость родной земли от оскверняющих ее чужаков.
* * *
Энни в смущении прикрывает ладошкой пухлый рот, так похожий на сердечко с праздничной открытки. Да, она теперь взрослая замужняя дама, но не готова говорить… вот так, напрямую говорить о сексе, страсти… похоти! Она, Энни, не такая. Да и Аделине это уже не по возрасту, скажем прямо!
– Долг важнее чувств, – скованно произнесла Энни, чтобы хоть что-то сказать, разбить вдребезги тишину – густую, липкую, пряно пахнущую куркумой.
– Это ты верно подметила, душечка, – рассеянно отозвалась мисс Спайси, явно задумавшаяся о чем-то своем. – Важно не брать в долг, если не можешь расплатиться! А мясо-то почти готово. Польем его растопленным сливочным маслом, чтоб не пересохло; ах, какой аромат! А не посыпать ли нам мясо тертым имбирем? – решила вдруг миссис Спайси. – Я не боюсь импровизировать – в этом и состоит мой успех. И у мужчин, и на кухне.
Порывшись в желтой плетеной коробке, Аделина вытащила странного вида сморщенный корешок.
– Какой смешной! – потянулась к нему Энни, но, рассмотрев, оттолкнула. – Хотя нет, не смешной. Скорее, жутковатый. Он похож на кисть руки с пальцами, собранными в шепотку. Я не хочу есть такую гадость.
– Не будьте ребенком, дитя, – мисс Спайси заговорщицки понизила голос. – Имбирь придает аромат мясу и делает его более нежным. Едоки становятся похотливы, а желудки их мягки. Сейчас я расскажу тебе сказку. Этой истории ты, пожалуй, не поверишь, однако мой дедушка, рассказывая ее, всегда говорил: «Не все в сказке выдумка. Есть в ней и правда. А то зачем бы стали люди ее рассказывать?»
История пятая. Имбирь, Zingiber
Цвет – желтый
В одной прекрасной стране всегда светило солнце. Правил ею справедливый и мудрый король, щедрый и гостеприимный, и была у него дочь Анна-Ева-Лотта-Брунгильда-Фредерика – принцесса с золотыми волосами. Была она так прелестна, что затмевала собой солнце. Вот как удачно устроились жители королевства – у них было два солнца сразу.
В один прекрасный день в прекрасную Анну-Еву-Лотту-Брунгильду-Фредерику влюбился принц. Тоже, как водится, прекрасный.
– Я брошу весь мир к ее ногам, – говорил он. – Я голыми руками порву на части любого, кто посмеет ее обидеть! Да что там, любого, кто осмелится косо на нее посмотреть!
При этом принц стеснялся не только посвататься к Анне-Еве-Лотте-Продолжите сами, но даже с ней заговорить. Юноша был робок и несколько неуверен в себе – такое случается даже с наследниками короны.
Не придумав другого способа приблизиться к своей мечте, влюбленный обратился за помощью к колдунье.
– Я не могу без нее! – пылко говорил принц. – Я все отдал бы за то, чтобы коснуться ее губ! А тому, кто позволит мне провести с нею месяц, я легко подарил бы свою жизнь!
– Месяц? Что же, хорошо, – пожала плечами колдунья.
Она щелкнула пальцами, и принц начал съеживаться на глазах. Он уменьшался и уменьшался, пока не превратился в подобие сухого корешка. Юношу словно высушили на солнце.
Утром во дворце к чаю как всегда подали свежий имбирь. Принцесса разрезала один корень пополам и увидела на срезе яркую желтизну.
– Старый корень! – капризно сказала Анна-Ева-Лотта-Выпороть ее родителей за такое-то имечко. И приказала унести имбирь на кухню.
Там его промыли известковым молоком, мелко настругали, добавили сахара и сварили с апельсиновой коркой. Давно во дворце не ели такого вкусного варенья! Принцесса доставала из банки жгучие засахаренные лепестки, клала на язык и рассасывала как леденцы, думая: «Интересно, а куда же делся тот симпатичный принц из соседнего королевства? Собирается ли он сделать мне предложение?»
Банки хватило на целый месяц.
* * *
– Интересно, как там Эдвард? – Любовная история напомнила Энни о муже. – Надеюсь, он не звонит мне из-за работы, а не из-за какой-нибудь… какой-нибудь… студентки! Может быть, и мне нужно было поступить учиться? Ему всегда нравились интеллектуалки. Или самой ему позвонить? Он всегда забывает про время, оно словно утекает у него сквозь пальцы – минуты, часы… целые дни! Я подарила ему две пары часов, чтобы он носил их одновременно, но все без толку. Аделина, скажите, что мне сделать?
– Я тебе отвечу на это так: Энни, помой ба-зи-лик! Нет ничего вкуснее, чем мясо с карри, посыпанное свежим базиликом. Дорогая, у тебя же нет на него аллергии? Ну, вот и славно, вот и хорошо! А то с базиликом иногда так неловко выходит…
История шестая. Базилик, Ocimum basilicum
Цвет – зеленый
Он стоит у плиты и готовит ужин. По радио крутят Карузо. Фартук поверх белой рубашки, воротник ее расстегнут, рукава засучены. Ему нравится эта американская антипригарная сковородка. Из американского ему еще нравятся две вещи: их машины и кино. От остального его, сказать по правде, просто тошнит.
Он готовит каннеллони так, как учила бабушка. Смешивает томатный соус с уксусом, посыпает сухим базиликом. Она научила его этому еще там, на родине, тысячу лет назад. Кулинария – его хобби.
Предмет его основной работы в соседней комнате.
Он думает о стране своего детства. Там был уединенный сумрак оливковых рощ и шумная толкотня рыбацких рынков, над предгорьями звенел тамбурин, бренчала гитара и щелкали кастаньеты.
А теперь вокруг него стылые сумерки мичиганской зимы и ядовитые огни реклам. Готические многоэтажки цвета застарелой плесени и по-мертвецки зеленое небо. И в память о былом только на мотив тарантеллы – тара-ра-ра-ти-ти-та-та – стучит по разделочной доске нож, которым он нарезает помидоры. И таким же манером трещит томми-ган, звенят стекла под бейсбольными битами и кашляет мотором лодка, бредущая сквозь туман, забитая под завязку канадским виски.
Они прочно обосновались в этом чужом мире высоких каменных домов и темных переулков, в укрепленные посольства-форпосты своей первой родины, превратив парикмахерские и мясные лавки. Те, кому это пришлось не по нраву, отправились на корм рыбам в цементной обувке или примолкли, до поры заткнутые кляпом из зеленых купюр.
Пожелание падрино исполнено в точности. Исполнивший его капореджиме может позволить себе взять паузу и хорошенько перекусить каннеллони по бабушкиному рецепту.
В соседней комнате лежат на разметанных простынях двое. Лица обоих прикрыты венецианскими масками – уродливыми носатыми личинами. Таково было пожелание падрино.
Падрино любит карнавалы, они напоминают ему о родине.
* * *
– Ты все еще переживаешь, милая?
– О чем, Аделина? Из-за Эдварда и студенток? Нет, это все ерунда. Он обещал, что в его жизни уже никогда не появится новая женщина, и сдержит слово, я знаю!
– По поводу конца света же, аха-ха-ха! Всех этих зловещих знамений, о которых без конца твердят по радио, – кругах на полях, падеже скота и о той истории с куском метеорита.
– Ах, это! Да я и думать об этом забыла, – тень тревоги пробежала по лицу Энни. Даже ребенок увидел бы, что душечка врет. Это было так мило!
Мисс Спайси потрепала глупышку по плечу.
– И то верно, моя хорошая. Знаешь, что такое настоящий конец света в нашем с тобой женском деле?
– Что, Аделина?
– Подгоревший обед и разморозившийся холодильник! – мисс Спайси победительно взметнула вверх указательный палец. – Растекшееся яйцо пашот или заплесневевший багет – вот, чего нельзя допустить, деточка. А этот мир… эти люди – они уже давно все… впрочем, не важно.
Прозвенел таймер.
Мисс Спайси хлопнула по нему ладонью, оборвав резкий тревожный звук.
– Скоро, уже скоро сядем за стол! А сейчас – перевернем куски мяса, чтобы подрумянились с двух сторон, и приправим гвоздикой. Неопытные хозяйки начинили бы ею блюдо в самом начале, забыв, что жар печи крадет аромат и делает ее жгучей. Я пользуюсь самой лучшей гвоздикой – красно-коричневой, в меру сухой, маслянистой на ощупь – покатай ее, душечка, в руке, сожми пальцами крепче, не бойся. Чувствуешь, слышишь, о чем она тебе шепчет?
История седьмая. Гвоздика, Syzygium aromaticum
Цвет – красный
Карна, Карна, индонезийская Кармен, девочка с кретековой фабрики.
Она лежит в густой траве, круглое лицо запрокинуто к небу, в неподвижных зрачках плывут белые цветы облаков. Волосы цвета крепкого трубочного табака разметались по траве. Три цвета довлеют над всем – черная кофейная гуща, сочный травянистый и яростные всплески артериально-красного. Хамза осторожно проводит пальцем по лицу Карны, на носу и губах остается алый след. На индонезийском его имя означает «хороший человек» – какая насмешка судьбы!
Хамза впервые увидел ее год назад, проходя мимо фабрики. Его подружка Махарани с товарками вышла на перекур. Плохо перемолотые кусочки пряности с треском взрывались, осыпая курильщиц огненными искрами. И тут, ступая мягко, как тигрица, выплыла Карна. Ее невозможно было не заметить. В белых, слишком белых для такого смуглого лица зубах зажат цветок гвоздики. Заметив дерзкий взгляд соперницы, Махарани ревниво прижалась к дружку. Карна сплюнула парочке под ноги цветок – жемчужные зубы сверкнули меж смуглых щек, – а через час рассекла скулу Махарани ножом. До чего же она дерзкая, до чего неугомонная… была.
Как мелькали в пыли ее пятки, когда она уносилась вдаль от конвоя. Хамза никогда не забудет момента, когда схватил ее за руку и девчонка наотмашь ударила его взглядом. Он поднес загорелую руку близко-близко к лицу, та пахла кретеком – две трети табака и одна гвоздики. А на вкус – Хамза не смог удержаться и не лизнуть каждый маленький пальчик по очереди – на вкус все они были разным. Вот немного корицы и ананас, кориандр и кофе, вот лакрица и клубника – Карна знала, что добавить в кретек, чтобы тот не остался обычной пошлой сигареткой. Но все решил взгляд – одновременно дикий и робкий, чувственный и чистый. Хамза разжал ладонь. «Я не смог ее догнать», – врал он потом в лицо старшему по званию. Он был не очень хорошим конвойным.
Но, встретив Карну спустя полгода в каком-то притоне контрабандистов, Хамза уже не смог ее отпустить. Он плохой полицейский, он плохой человек – чтобы забыть бедную маленькую искалеченную Махарани, у него ушло не больше пяти минут, – но он стал Карне самым преданным любовником. И был им целых полгода, пока его счастье не объявило, что уходит к красавцу Даммару, который круче всех на острове гоняет на байке. Да и деньги у него водятся…
Минуты идут, а Карна все так же неподвижна. Как она прекрасна в этом алом саронге, с малиновыми цветами в смоляных волосах. Хамза не в силах видеть ее безмолвной, неживой, похожей на сломанную куклу. Это не его девочка. Его девочка – ртуть, ветер, огонь, она должна смеяться, сиять глазами, теребить его рубашку и прическу. Бедное сердце Хамзы не выдерживает.
– Хватит, хватит! – парень кидается тормошить подругу. – Я не могу больше видеть тебя такой!
Карна приподнимается, резко выдыхает воздух и смеется:
– Я сказала, что смогу не шевелиться хоть полчаса? А сейчас, негодяй, я отомщу тебе за то, что ты всю меня перепачкал вареньем! Не поеду больше с тобой на пикник, так и знай!
Карма валит Хамзу в траву, густо-густо как ковром усыпанную алыми цветами, и дарит поцелуй, сладкий, как джем из папайи, острый, как красный чили, крепкий, как добрый кретек.
Ни к какому Даммару он ее, конечно, не отпустил. Полгода назад Карна вышла за Хамзу и стала ему примерной женой. С контрабандой покончено. Влюбленные переехали на Бали, где Хамза по-прежнему работает в патруле, а Карна устроилась горничной в дорогой отель.
Ее походка все так же плавна, а поцелуи пьянят и отдают гвоздикой, хотя Карна больше не курит кретек – перешла на американские сигареты, которыми ее щедро снабжают туристы.
* * *
Блюдо удалось на славу. Золотистая корочка сверху, нежная розовая мякоть внутри – сочная даже на вид. Яркие брызги базилика разбежались по белоснежному фарфоровому кругу.
– Почему мы не положили в мясо гвоздику? – раздув ноздри, Энни жадно втянула горячий мясной аромат. – Мне показалось, вы на нее… рассердились? Ох, что я несу, до чего есть хочется!
– Она была лишней, – глаза мисс Спайси на секунду потемнели, женщина понизила голос, забормотала: – Она бы ничего не изменила. Исправить уже ничего нельзя, людей не изменишь… они всегда это делали, я не первая, нет, а исключения ничего не значат… Зачем вы боитесь его, глупцы, он наступил давным-давно…
– Дождемся, пока кушанье остынет? – спросила Энни голосом послушной девочки. Было видно, что поведение наставницы ее пугает. Но малютка так проголодалась, что съела бы собственную руку.
Мисс Спайси быстро пришла в себя. Иронично качнула головой и резким движением ножа отсекла щедрый ломоть вырезки, сочащейся аппетитным соком:
– Холодной хорошо подавать месть, но не всегда – пищу. Сними пробу, дорогуша; как, нравится?
– Бесподобно, – ответила Энни, едва не задохнувшись от восторга. – Какой необычный вкус, я ничего лучше в жизни не ела! Кстати, а что это за мясо, Аделина?
– Мясо… Ты сейчас удивишься, детка…
* * *
Борис-Наполеон Мл., мужчина в самом расцвете сил, белый бультерьер с родословной, которая произвела бы впечатление даже на виндзорских спесивцев, степенно трусил между пышных пионовых кустов по выложенной плиткой дорожке.
Остановился возле флоксов, тщательно обнюхал их нежным розовым носом. Бабочка-капустница, трепеща крыльями, опустилась на одно из бордовых соцветий.
Борис-Наполеон Мл. приглушенно зарычал. Бабочка торопливо вспорхнула и ринулась навстречу перистым стрелам облаков, несущимся по геральдическому синему полю.
Пес был внимателен к мелочам, он был полновластным хозяином вверенной ему территории. Пес не любил беспорядка.
А теперь он всерьез собирался хорошенько перекусить.
Борис-Наполеон Мл. тщательно обнюхал свою миску. Заботливая мисс Спайси припасла его любимое лакомство – сырое мясо с небольшим душком.
Бультерьер с жадностью принялся за еду. Он хрустел, он причмокивал, расправляясь с закуской, и лишь на миг замер, томно глядя в миску. Нечто чужеродное, неприятно твердое и зловредно маленькое попалось ему на зуб. Поскуливая, он попытался расправиться с неведомым сюрпризом, но нет, не вышло. Отчаявшись, пес выплюнул помеху и с прежним аппетитом принялся за еду.
Предмет, отброшенный собакой, звеня и подпрыгивая, покатился по узорчатым плиткам сада.
Это было обручальное кольцо из двух видов золота – удивительно красивое и, судя по размеру и лаконичности исполнения, определенно мужское.
В тишине сада было хорошо слышно, как надрывно кричит в доме Энни.
ПЫТАЙТЕСЬ ПОВТОРИТЬ! ЭТО НЕ ОПАСНО!
Запеченное мясо в имбирной глазури1,5–2 кг свинины с кожей и небольшой прослойкой сала;
одна-две луковицы средних размеров;
два небольших свежих корня имбиря;
перец, соль;
две столовые ложки бутонов гвоздики;
свежая мята.
Для глазури:
лимон;
небольшой кусочек корня имбиря;
100 мл воды;
2/3 стакана сахара.
Кусок свинины тщательно вымыть, обсушить бумажным полотенцем, натереть солью и перцем со всех сторон. Убрать в холодильник на 3–4 часа, чтобы мясо хорошо промариновалось.
Дно глубокой формы для запекания устлать подушкой из тонко нарезанных луковых полукружий, мяты и крупно натертого имбиря. Уложить на нее кусок свинины, залить водой настолько, чтобы она оказалась выше мяса на 3–4 см.
Накрыть форму тремя слоями фольги.
Запекать мясо в разогретой до 180 °C духовке в течение полутора часов, затем уменьшить температуру до 140 °C и готовить еще час с четвертью.
Достать свинину из духовки.
В сотейник добавить сахар, воду, варить на слабом огне. После полного растворения сахара добавить в сироп имбирь, нарезанный тонкими одинаковыми кружочками. Постоянно помешивая, варить на среднем огне в течение пяти минут, потом добавить ломтики лимона. Через две минуты шумовкой извлечь лимон.
Прогревать глазурь еще пять минут, пока не загустеет. Снять с огня и дать остыть.
Аккуратно снять со свинины кожицу, оставив на мясе тонкий слой подкожного жира.
Острым ножом аккуратно сделать в нем неглубокие надрезы в виде решетки, в каждый из получившихся ромбов воткнуть бутоны гвоздики.
Температуру духовки увеличить до 200 °C. Чистую форму для запекания выстлать фольгой, смазать растительным маслом, уложить в нее свинину, смазанную немного остывшей глазурью.
Запекать мясо в духовке еще в течение 20 минут.
Готовое блюдо немного остудить, нарезать кусочками, выложить на плоское блюдо. Украсить дольками лимона, веточками мяты и подавать на стол.
ПЫТАЙТЕСЬ ПОВТОРИТЬ! ЭТО НЕ ОПАСНО!
Антон Фарб, Нина Цюрупа
Дивный вкусный мир
Черносмородиновый кисель предрассветных сумерек – взбитые сливки облаков и абрикосовое зарево восходящего солнца – плескался за окном. Леопольда не сразу поняла, что ее разбудило. Сигнал телефона, настырный, как нотка кардамона в глинтвейне, не умолкал. Леопольда, застонав, перегнулась через храпящего мужа и ответила на вызов.
– Леопольда Вильямсовна? – она узнала помощницу. – Вас просят срочно прибыть на заседание Совета.
– Сейчас? Который час?
– Пять утра. Леопольда Вильямсовна, транспорт будет у вас с минуты на минуту.
– Но мне нужно… Погодите, милочка, что случилось?
Со сна голос у нее был дребезжащий, как разболтанный блендер.
– Дело государственной важности!
Под окном взревел транспорт. Муж зашевелился, просыпаясь, Леопольда соскользнула с кровати, босая, выглянула во двор – флаер, раскрашенный в цвета Мирового Кулинарного Совета, опустился прямо посреди лужайки. Так вишенкой украшают десерт.
– Леопольда Вильямсовна, вы уже выезжаете?
– Через десять минут, – твердо ответила Леопольда. – Мне нужно хотя бы умыться.
Она уложилась в восемь минут. Ни муж, ни дети не проснулись, в доме было непривычно тихо, жалась по углам винтажная мебель. Водитель распахнул перед Леопольдой дверь:
– Госпожа Леопольда…
– Вы в курсе, что случилось? – спросила Леопольда, протискиваясь на заднее сиденье.
– Никак нет.
Флаер взмыл в небо, Леопольда часто задышала, борясь с дурнотой. В пятьдесят лет отвыкаешь от предрассветных побудок – дело давно идет своим чередом, не сбоя, с авралом справится администратор. Дети уже не в том возрасте, чтобы ждать от них неприятностей, а ведь было время, когда Леопольда с мужем раз в неделю вытаскивали сына из отделения после стычек с шавермами. Что произошло? Нашествие колорадского жука на картофельные поля? Черная гниль на томатах? Очередной вооруженный конфликт между этническими и идейными борщистами из-за использования фасоли?
Под флаером, омытые компотом раннего утра, расстилались поля и леса, фермы заготовщиков и перерабатывающие заводы. Кое-где люди уже поднялись и приступили к работе.
Ближе к зданию Мирового Кулинарного Совета никогда не гасли фонари и никогда не замедлялся темп жизни – только изысканные рестораны, авторская кухня, молодежная кухня… это вам не ларьки с шавермой, жмущиеся к скучным, как овсянка на воде, многоэтажкам рабочих кварталов. Это – средоточие культуры. «Рабле», ресторан Леопольды, остался левее – отсюда не видно.
Скоро все узнаем.
Флаер заложил вираж, и взору Леопольды предстало здание Мирового Кулинарного Совета, монументальное и помпезное: сахарные кости колонн, рафинад ступеней, карамель виражей… Закружилась голова, когда флаер пошел на посадку, и на несколько минут все смешалось: Леопольда не помнила, как вышла, как ее взял под руку сам Главный Цензор, как звонко отозвался под каблуками мрамор, после смягчившись (нота шоколада в чили) ковровой дорожкой.
Высокие двери, знаменитый Круглый Зал, на жаргоне репортеров – Сотейник.
Члены Совета приветствовали Леопольду.
Верховный Секретарь, сухой, как соленая щука (всем известно, у старика – язва, именно поэтому он, беспристрастный, руководит Советом), коснулся губами ее запястья:
– Леопольда Вильямсовна, Совет обращается к вам за помощью.
Обессиленная, Леопольда опустилась в кресло.
…Глубокой ночью посреди клубничного поля опустилось летающее блюдце. Космический корабль потерпел крушение, на борту нашли лишь капитана и штурмана. Гостей из прошлого. Давным-давно отбыли они в опасную экспедицию, и, хоть для экипажа прошло лишь несколько лет, на Земле минуло три века. Сейчас астронавты отдыхали и набирались сил перед торжественной встречей.
– Мы обязаны их накормить! – воскликнул Главный Цензор. – Все эти годы они, запертые на космическом корабле, питались сублимированной пищей и полуфабрикатами! Подумайте, Леопольда, все эти годы!
Дамы из Министерства Первых Блюд согласно закивали.
– Мы обязаны продемонстрировать им всё, на что способны, смягчить шок от прибытия к далеким потомкам!
Пышный, как хлеб на закваске, Глава Отдела Этнических Кухонь прочувствованно вздохнул. Верховный Секретарь, видимо вспомнив о своей диете, пригорюнился. Цензор продолжал:
– Но мы не можем оглушить их рецепторы высокомолекулярной кухней. Именно поэтому, Леопольда Вильямсовна, мы вызвали вас – крупнейшего специалиста по исторической кулинарии. Это должно быть нечто особенное! Нечто запредельно вкусное! Но – не нарушающее их привычек.
– Из какого они века?
– Вторая треть двадцатого столетия, – прошептал Секретарь. – Этнические россияне.
Леопольда нахмурилась, припоминая.
– Позвольте, – она поднялась, в волнении прошлась по залу. – Самое распространенное блюдо в России второй половины двадцатого века – шаверма. Также популярна была пицца. И еще – биг-мак, но рецепт его утерян во время Булимии. Не можем же мы угощать астронавтов шавермой!
Горестный вздох пролетел над членами Совета. Министр салатов закрыл лицо руками. Пальцы у него были в перевязочку, как молочные сосиски. Горе его было велико.
– Подождите! – Леопольду осенило. – Вы их расспросили?
– Да, – секретарь заглянул в лэп-топ, – мы расспросили их о привычном меню. Астронавты утверждают, что питались курицей с рисом, салатом «витаминным», супом «харчо», паровой треской, также упоминали «ромштекс с картофельным пюре» и некие «битки домашние». Большинство названий нам ни о чем не говорит.
– Мне тоже, – призналась Леопольда. – Кроме, наверное, харчо. И, кажется, ромштекса. Мы пойдем немного другим путем. Мы предложим им русскую традиционную кухню. Кулебяки! Расстегаи! Суточные щи! Кулеш! И конечно же ее вершину – шашлык!
Совет аплодировал стоя.
* * *
– Уф-ф-ф! – выдохнул Кондрат и отвалился на спинку стула, блаженно щурясь. – Давненько я так не жрал. А, капитан? Это тебе не паста из тюбиков, будь она неладна.
Штурман Кондрат Сергеев, массивный, широкоплечий, с отросшей за время полета огненно-рыжей бородой, всегда отличался здоровым аппетитом и от сублимата во время перелета откровенно страдал. Было что-то хищное, звериное в его манере набрасываться на шашлык и рвать зубами сочное мясо.
Вячеслав Евгеньев, капитан звездолета «Арбонат», долговязый и сухопарый, с вытянутым лошадиным лицом и грустными глазами бассет-хаунда, поковырял во рту зубочисткой, икнул и подтвердил:
– Да, три года без нормальной еды – тяжеловато. А все-таки зря мы так накинулись. Желудок-то отвык.
– Да ладно! – беспечно махнул рукой Кондрат. – Потомки наши, Слава, пожрать не дураки, а уж с несварением точно научились справляться. Дадут какую-нибудь таблеточку – и будем мы такие же, круглые и лоснящиеся.
И тут Вячеслав не мог не согласиться. Потомки, они же обитатели двадцать третьего столетия, отличались изрядной упитанностью, здоровым румянцем и благодушием вечно сытых людей. К еде они вообще относились трепетно и очень волновались, понравилась ли предкам кулебяка и не жидковат ли кулеш. В конце трапезы (на банкет по случаю эпохального события это не тянуло – без официоза, по-домашнему) к ним вышла и раскланялась, принимая комплименты, сама шеф-повариха – полненькая тетка с ямочками на щеках и старомодной даже по меркам двадцатого века прической. Ее еще как-то очень смешно звали, но обалдевший от вкусовой симфонии Вячеслав не запомнил имени.
– Ладно, – рубанул капитан, расправившись с десертами. – Хватит о брюхе радеть. Надо о делах думать. Эй, дружище! – подозвал он официанта. – Кто тут у вас главный?
– Леопольда Вильямсовна, – доложил круглый, как колобок, мальчишка.
«О, точно», – вспомнил Вячеслав и досадливо сморщился:
– Да не в ресторане! Кто командует парадом?
– Парадом? – не понял официант.
– Ну, церемонией, процедурой, не знаю, как тут у вас заведено. Где представитель Мирового Совета? Кому поручено нас встречать?
– Мне, Славочка, – царственно вплыла в зал сама Леопольда Вильямсовна, неся в руках креманки с мороженым. – Мне и поручено. Вы кушайте, кушайте, а то растает. Ванильное, по рецептам Баскина и Робинса, все ингредиенты аутентичны!
– Кхгм, – прочистил горло капитан, пока Кондрат, сладострастно урча, набросился на мороженое. – Так вы – член Совета?
– Не просто член, – горделиво подбоченилась повариха. – Я – эксперт по исторической кухне при Мировом Кулинарном Совете, лауреат семи звезд Мишлена и шеф ресторана «Рабле». К вашим услугам.
Вячеслав машинально погладил шрам, заработанный им при высадке на третью луну Урана.
– Подождите, – попросил он. – При чем тут Кулинарный Совет?
– А какой же еще? – удивилась Леопольда.
– Мировой!
– Ну он и есть – Мировой Кулинарный Совет.
Кондрат хрюкнул:
– Это что же получается – миром управляют кухарки? Все по заветам классиков?
На «кухарку» Леопольда демонстративно обиделась, надув щечки.
– Да будет вам известно, – сообщила она, уперев руки в бока, – что лишь благодаря Кулинарному Совету человечество смогло выжить во время Булимии!
– Какой еще Булимии? – не понял Вячеслав.
Рассказ Леопольды с трудом укладывался в голове. Эпидемия Булимии, вспыхнувшая в начале двадцать первого века, привела к страшнейшему кризису, поставив род человеческий на грань вымирания. Сто процентов населения планеты Земля утратили способность испытывать чувство сытости. Костлявая тень голодной смерти нависла над человечеством. Повальное обжорство уносило тысячи жизней каждый день. Лекарства не помогали. Вомитории, спешно построенные при каждом общепите, ситуацию только усугубили. И лишь возникновение Кулинарного Совета, написание Свода Правил Высокой Кухни и Законов Правильного Питания, полная смена парадигмы воспитания, переоценка духовных и материальных благ позволила спасти человечество от вымирания.
«Жить, чтобы есть» – вот девиз, наполнивший смыслом существование последующих поколений. Поиск новых вкусов, изысканность насыщения, стремление побаловать себя – лишь это смогло превратить безудержное обжорство в прекрасную жовиальность. И даже те, кто, в силу малой образованности и недоразвитости вкусовых сосочков, предпочитал банальный фастфуд («шавермы», как презрительно обозвала этих несчастных плебеев Леопольда), – даже они научились искать, что бы такое пожрать, до сих пор нежратое.
Были забыты распри и войны; достигнуто изобилие.
И вот уже третий век человечество благоденствовало в Мире Большой Жратвы.
– Фантастика, – только и смог выговорить Кондрат.
Капитан Евгеньев промолчал.
* * *
Астронавты оказались милыми мальчиками, ровесниками младшего сына Леопольды – по двадцать пять лет, – серьезными, умными, только очень уж худенькими и ершистыми. Совет, впервые столкнувшийся с гостями из прошлого, поручил их заботам Леопольды.
Славе и Кондрату до всего было дело. Они желали знать, как живут «потомки», и Леопольде ничего не оставалось, как отменить все текущие дела и устроить астронавтикам экскурсию.
Совет предоставил ей флаер, и начать Леопольда решила с экскурсии в Музей Культуры Еды. Конечно, лучше всего экскурсию провел бы Цензор, но у него обострилась язва. Министры же были слишком заняты…
В наваристом бульоне августовского полдня жужжали редкие флаеры, не спеша приземляться на территории музейного комплекса, – были летние каникулы, и у слушателей школьной программы нашлись занятия поинтересней.
Леопольда мягко приземлилась, астронавтики выпрыгнули на траву, сочную, как салатный микс, сбрызнутый соком лайма. Впереди, в тени деревьев, притаилось первое здание экспозиции, посвященное истории мировой кулинарии. Будучи студенткой, Леопольда дневала и ночевала там, рассматривая фотокопии знаменитейших трудов Белоцерковской и Высоцкой, с благоговейным трепетом замирая перед репринтом книг Похлебкина, зардевшись, проскакивала зал сетевого питания – все эти бесчисленные «рестораны», столь близкие сердцу шавермы и сегодня! как можно было! Впрочем, астронавтов история не интересовала, по крайней мере, добулимийная эра.
Слава и Кондрат жались друг к другу. Леопольда извлекла из багажника корзинку с припасами – истощенные ребятки уже часа три без еды! – и принялась расстилать поверх травы скатерть.