Стр. 39. — Об этих стихах Кастро Алвеса написал Эуклидес да Кунья («Кастро Алвес и его время»): «Теперь часто вспо­минают самые живые, вернее сказать, самые гонгорские1 или кондорские2, стихи, звучащие с такой силой, что они навсегда

222

запечатлеваются в народном сознании. Так, в 1867 году в Ре­сифе, когда конная полиция разгоняла собрание республиканцев, поэт выступил против полицейских, декламируя резкие стихи, которые начинались так:

Принадлежит народу площадь. Как кондору — небес простор.

Видите, как здесь революционер принес в жертву лирика. Такие стихи сочинил бы любой импровизатор-сертанежо. Между тем, хотя их и нет в книгах поэта, эти стихи все же существо­вали».

Стр. 44. — О влиянии поэзии Эдисон Карнейро пишет: «Я думаю, что Поэзия (именно с большой буквы) непременно присутствует во всех человеческих неосознанных действиях, сколь банальными они ни показались бы. Она самая суть жизни. Она связующее звено между людьми, которые с ее помощью чувствуют себя равными. Но, будучи неразрывно связана с их экономическими условиями, поэзия в нынешнем обществе отра­жает антагонизм между буржуазией и пролетариатом, отражает и предсмертные хрипы класса, который продолжает господство­вать только по инерции, и первые признаки нового, непокорного поднимающегося класса. Поэзия в классовом обществе не мо­жет не быть классовой, то есть боевым оружием и орудием пропаганды...»

Стр. 47. — Эдисон Карнейро в одной из своих книг по афри-канологии («Негритянские религии», Рио-де-Жанейро, 1936) говорит, что Энженьо Вельо (самый древний и самый извест­ный из негритянских храмов Бразилии) существовал под землей, причем входили в него через дупло дерева — так было в эпоху рабства, когда религиозные церемонии баиянских негров усиленно преследовались.

Стр. 49. — Касаясь поэм, которые Кастро Алвес написал для Леонидии Фраги, Афранио Пейшото отмечал: «К числу са­мых красивых стихов Кастро Алвеса, несомненно, относятся «Гость» и «Духи». Оба эти произведения написаны в Кур-ралиньо в 1870 году. Я интуитивно чувствую, что они вдохнов­лены одним и тем же лицом, «Духи» содержат загадочное посвя­щение — «Л». В переписке поэта есть письмо к сестре, в кото­ром он просит послать Л. «Парижскую жизнь». О ком идет речь? Я убежден, что Л. — это Леонидия Фрага, красивая де­вушка, умная и нежная, которую поэт знал еще ребенком, уви­дел снова в 1865 году, когда у него был с нею невинный флирт и от которой он отказался в 1870 году, когда вернулся со смертью в душе». И в примечаниях к Полному собранию со­чинений Кастро Алвеса (Рио-де-Жанейро, 193.8) тот же Афра­нио Пейшото, который знает все, что относится к жизни поэта, писал: «Ее влиянию (Леонидии Фраги) обязаны «Духи», «Гость» и сонет «Мариэта» из «Ангелов полуночи».

223

Стр. 49. — Относительно природы в поэзии Кастро Алвеса Агрипнно Гриеко (в «Живых и мертвых», Рио-де-Жанейро, 1931) пишет: «Хотя он и не злоупотребляет местными выраже­ниями, Кастро Алвес — поэт, обладающий, больше чем кто-либо, местным колоритом, он самый бразильский из всех поэтов. Он никогда не писал простой бездушной кистью. И если можно так сказать, любовно интерпретировал нашу природу. У на­шего поэта деревья строго классифицированы, это мангенры, ипежекитибабы, их легко узнать. Как никто, он умел передать свойственную нашим сельским краям прозрачность воздуха и дрожание света. Астры услаждали его, как вино из золоти­стого винограда, а девственные леса приносили ему своего рода зеленое опьянение, причем шум их, видимо, был подлинной материнской песней над его колыбелью. Само безмолвие сер­тана казалось ему музыкальным. Когда он проезжал по по­лю, все представлялось ему темами для творчества, пластиче­ским материалом для его умелых рук. Без Кастро Алвеса-пантеиста мы не ощутили бы так остро красоты Бразилии; луч ше сказать, мы еще и поныне видим эти красоты его глазами»

Стр. 51. — «Гость».

Стихи принадлежали Теофило Браге1 и, в сущности, были красивым и правдивым эпиграфом не только к поэме, но и ко всей любви Кастро и Леонидии. В них говорилось:

Я плачу горько потому, что знаю: Ко мне не возвратишься больше ты; Как не вернется ветер, что, играя, Беспечной ласкою дарил цветы.

Стр. 54. — Шавиер Маркес пишет о методах Абилио Сезара Боргеса: «Осуждаемый одними, полностью поддерживаемый другими, Абилио Боргес был предтечей нынешней системы сред­него образования...»

А Элой Понтес в своей превосходной биографии Раула Помпейи так отзывается об Абилио Боргесе: «Абилио Сезар Боргес был просветителем, влюбленным в свою профессию, умев­шим заполучить в ученики своего колледжа всех выдающихся юношей. У него был инстинкт учителя, наставника. В общем он преобразовал у нас методы обучения».

Несмотря на возможные преувеличения, на мой взгляд, луч­шим из материалов об Абилио Боргесе является его портрет, написанный Помпейей: «Абилио Боргес прославился как выдаю­щийся педагог. Он рассылал пропагандистские бюллетени по провинциям, часто выступал с докладами, писал книги и статьи по вопросам образования, всячески пропагандируя в них свой метод воспитания, и буквально наводнил ими местные школы».

Стр. 55. — Шавиер Маркес говорит, что должны существо­вать другие стихи, паписанные раньше этих, но не указывает

■Жоаким Теофило Фернандес Брага — пор­тугальский поэт (1843—1924). (Прим. пёрев.)

224

какие. Эти — самые ранние   из   тех, что включены Афранио Пейшото в Полное собрание сочинений Кастро Алвеса. Вот эти невинные и неуверенные стихи:

И в незабвенный день его рожденья,

По бесконечной благости своей.

Нам ангела послало провиденье, —

Чтоб он хранил и защищал детей.

Вся  поэма   представляет  собой  откровенное  восхваление

наставника.

Гораздо интереснее его «Поэзия», написанная, когда ему

шел

четырнадцатый год. В этом стихотворении он говорит об Андах, о ветре и урагане и воспевает свободу, противопоставляя ее рабству.

Вот строфы из этой «Поэзии»:

Пусть индеец, африканец. Даже пусть и сам испанец Не свободны от оков; Цепи рабства не сковали, И сковать-то их едва ли Для Бразилии сынов.

Мститель грозный, разъяренный, Вражьей кровью обагренный, Совершает правый суд. Перед этим ураганом Устоять ли злым тиранам? Перед ним они бегут. Разве сможет враг надменный Нас свободы драгоценной Хоть на день один лишить? И последний стих:

Будем век ее хранить!

Эунапио Дейро отмечает, что Кастро Алвес в то время плохо знал португальский язык. Сейчас можно сказать, что он не вла­дел им в совершенстве всю свою жизнь.

Стр. 58. — Прокопио из храма Матату — жрец, «отец святого», который подвергался в Баие наибольшим религиозным преследованиям.

Стр. 61. — Омер Монт Алегре в своей биографии Тобиаса Баррето, говоря о Тобиасе, прибывшем в Ресифе, отмечает при­тягательность города для будущего поэта и философа: «Борьба за свободу (в Ресифе) не имеет конца; мятежный дух будет жить здесь всегда; сегодня уснувший, подземный; завтра бурля­щий, страшный; сталь стремится к движению; меч не может оставаться в бездействии. В конце концов Тобиас тоже хочет испытать силу этого порыва и просит:

Приникнуть дай и мне, Ресифе,

К твоей груди, что львов вскормила...

15   Жоржи Амаду

225

И это желание Тобиаса припасть к груди Ресифе, чтобы укрепить в себе любовь к свободе, повторено бесконечным мно­жеством писателей, которые в то время и впоследствии избирали Ресифе как отправную точку для своей общественно-политической деятельности».

Стр. 62. — Касаясь революционного восстания Педрозо, Жилберто Фрейра пишет: «Судя по популярности, которую Педрозо завоевал среди цветных в поселениях беглых рабов, видно, что в Ресифе начала XIX века наряду с жителями особ­няков имелась масса черных, уже обладавших революционным потенциалом».

Стр. 63. — И поныне среди наиболее видных представите­лей пернамбукской интеллигенции или писателей, связанных сво­им творчеством с Пернамбуко, играет большую роль литерату­ра, имеющая социальную функцию. Достаточно упомянуть име­на Жилберто Фрейры, Жозе Линса до Pero и Сисеро Диаса с его живописью, столь близкой и понятной народу.

Юридическое учебное заведение было осноаано в Ресифе вскоре после того, как город стал театром двух революций на протяжении десяти лет. Экономические социальные условия Пернамбуко, крупнейшего очага сахарной цивилизации, были таковы, что наряду с могущественной сельской аристократией тут имелись круги, проявлявшие живые народно-демократиче­ские тенденции. Это приводило к тому, что учившаяся там моло­дежь становилась скорее радикальной. На нее оказывала влияние сложная социальная действительность, которая здесь сильнее разделяла людей и строже дифференцировала их, чем, напри­мер, в Сан-Пауло.

Элой Понтес приводит высказывание одного студента фа­культета в Ресифе: «Вы там на юге — поэты. Мы же здесь — философы!»

Стр. 70. — Мне кажется, что если бы вместо Ресифе Кастро Алвес отправился в университет Сан-Пауло, возможно, его поэзия не приобрела бы того социального характера, кото­рый обессмертил ее. Если бы поэт ограничился песнями любви, мы бы имели в нем лишь соперника Алвареса де Азеведо. В Сан-Пауло проявилась бы только часть его темперамента, тогда как в Ресифе он раскрылся полностью. Шавиер Маркес отмечает влияние на Кастро Алвеса Виктора Гюго. Рядом с французским поэтом я поставлю город Ресифе с атмосферой, ноторая царила на факультете, они ответственны за направле­ние, которое приняла поэзия Кастро Алвеса. То была скорее атмосфера политическая, чем литературная.

Стр. 72.— Призывы идут и из современных сензал. И по сей день их подхватывают голоса многих литераторов. Нынешнее положение негров требует нового Кастро Алвеса. Писатель Кло-вис Аморим, крестьянин из Реконкаво Баияно, так отзывается о положении негров:  «Работник — это батрак, испольщик, кото-

226

рый орудует серпом, болеет, пьет кашаеу и даже умеет петь, И песня его грустна:

В брюхе пусто, горек труд, Я спины не разгибаю. И невольно вспомнишь тут Про тринадцатое мая

Действительно, печальна эта песня:

Злой надсмотрщик мне грози1, Словно пес, рыча и лая:

— Позабудь ты, паразит, Про тринадцатое мая

И Кловис Аморим продолжает: «Школа негритенка — работа на плантации. Там он все познает, все начинает пони­мать.

— Негритенок, шевелись И работай веселее, Чтобы плети не прошлись По твоей спине и шее!

День прошел, сгустился мрак... Отдохнуть бы до рассвета.

— Нет, шалишь, лентяй батрак! Поработай при луне ты1

На плантации учатся погонять быков в упряжке, вырубать кустарник, боронить землю, возделывать сахарный тростник, ре­зать солому в сараях. И тут негритенок находит свою школу, а в ней хозяина, сахарный завод, рабство».

Стр. 73. — Эти стихи были еще довольно слабыми, но одно они дают возможность заметить: тяготение к театру, которое уже начало проявляться у Кастро Алвеса и постепенно стано­вилось все сильнее. Существует также сонет поэта, посвящен­ный артистке Аделаиде до Амарал, который должен относиться к\'периоду до разрыва с Тобиасом, то есть к 1863—1865 годам. Эти стихи гораздо лучше тех, что он посвятил Фуртадо Коэльо.

Стр. 77. — Афранио Пейшото говорит об этих экза­менах: «Именно поэтому ему был поставлен зачет только по римскому и естественному праву, хотя говорят, что он мог блестяще выдержать испытания. Дело было в том, что поэма «Век», прочтенная на празднике факультета, была воспринята как оскорбление религии и политики, поскольку в ней звучало возмущение против господствующих консервативных и автори­тарных идей и содержались либеральные и освободительные призывы к молодежи».

Стр. 83. — Большая часть «Рабов» была написана в этом году. Педро Калмон отмечает: «За один только июнь 1865 года он создал шесть поэм, взбудораживших весь город».

Это Кастро Алвес написал:

1 13 мая 1888 гола в Бразилии был издан «Золотой закон»: об отмене рабства. (Прим. перев.)

15* 227

«Взгляните: пара обрученных!» —

Про них так люди говорят.

«Мы славословим двух влюбленных!» —

Так хоры птиц про них звенят.

Стр. 86. — Говоря о стихах, которые Варела Фагундес на­писал в этой поездке, Эдгар Кавальсйро замечает: «Он восхи­щается всеми ее красотами (Баии), но против того, что «следы ног рабов» марают «столь благородную землю». На него произ­вел большое впечатление невольничий рынок, который отнюдь не является свидетельством спокойной и счастливой жизни народа».

Стр. 87. — Помимо Стихов Варелы, поэма, которая назы­вается «Перелетные птицы», имеет и другой эпиграф — из Тома­са Рибейро: «Птицы, это весна! К розе! К розе!»

Говорят, что Эса де Кейрос1, прочтя в эгой поэме две сле­дующие строки:

Гам в селве солнце на закате Разводит вечера костры, —

пришел в восторг и заявил: «Здесь, в этих двух строках, — вся поэзия тропиков». А другой португальский писатель, Анто­нио Нобре, назвал Кастро Алвеса первым бразильским поэтом.

Стр. 90. — Поэт Эдисон Карнейро задает вопрос: «Не был ли Кастро Алвес знаком с Карлом Марксом?» Этот же вопрос возник и у Силвио Ромеро, который квалифицировал поэзию Кастро Алвеса как социалистическую.

Стр. 91.—Эваристо де Мораис пишет об эпохе, когда поэт начал свою аболиционистскую кампанию: «Это было в 1865 или, по другой версии, в 1863 году, когда работорговля еше факти­чески не закончилась; когда в Валонго еще происходили пуб­личные аукционы, на которых товаром для продажи были чело­веческие существа всех возрастов, выставляемые в полуобна­женном виде для осмотра покупателями; когда закон — обра­тите на это внимание! — закон разрешал разъединение ребенка и матери-невольницы, чтобы эта последняя, будучи продана или сдана в аренду, могла дать чужому ребенку то, чего не хва­тало ее собственному, — молоко ее груди; когда правосудие — заметьте снова! — санкционировало наем молодых невольниц для явной проституции, причем суды объявили, что это логическое следствие права собственности на этих рабынь; когда коллек­тивное сознание не восставало против юридического положения невольников, которые считались просто животными и заносились в ту же инвентарную опись, что и быки, лошади и свиньи; когда репрессивный закон установил для рабов наказание розгами без ограничения; когда практиковалось клеймение каленым железом «человеческого скота», которым  были населены  фа­

228

зенды и энженьо; когда политический престиж и социальное влияние почти всегда зависели от масштабов пашни и сензалы, соответствуя большему или меньшему числу невольников, кото­рыми владеет хозяин; когда, наконец, все обладатели светской и духовной власти — от императора до судей и полицейских, от епископов и религиозных конгрегации до приходских священ­ников в деревнях — были рабовладельцами».

Стр. 96. — Пиньейро Виегас пишет: «Я думаю, что счастлив только тот, кто может сказать: «Я родился свободным и умру свободным!» Трусы всегда рабы. Мятежник, сам по себе, исклю­чительно свободен».

Стр. 97. — Бесконечная дистанция отделяет Кастро Алвеса от посредственных стихоплетов «искусства для искусства» и «внутренней действительности» нашего времени. Наша благора­зумная критика широко использует такой аргумент: обществен­ная деятельность художника уродует его, истощает источники «чистой лирики», той абстрактной лирики, которая является опорой плохих поэтов. Выдвигается и другой аргумент, весьма излюбленный некоторыми поэтами- что поэзия—это только «во­ображение». Творчество Кастро Алвеса самым уничтожающим образом опровергает эту концепцию. Никто из тех, кто утверж­дает эти глупости, никогда не был и не будет способен написать страницы нежной лирики, которыми певец «Рабов» обогатил бра­зильскую литературу. Эти страницы и сегодня нельзя читать без волнения. Нельзя поэтому говорить, что общественная деятель­ность поэта повредила его поэзии. Наоборот. Его большая, глу­бокая и непревзойденная лиричность исходит из его гуманизма, из его близкой и тесной связи с жизнью людей и идеями эпохи: мышление не только не сделало поэта бесплодным, наоборот, оно оплодотворило его и расширило резонанс его поэзии, — его мировоззрение и поныне волнует нас. Если бы Кастро Алвес уединился в своей башне из слоновой кости, его наследием, возможно, были бы красивые стихи, но не большая поэзия. «Поэту нужно быть человеком действия». — считал ОН.

Деянье с мыслью — две сестры родные, Их связь навек закреплена. И если мысль — простор морской стихии, Деянье — в море том волна.

Стр. 108 — Педро Калмон пишет о смерти отца Кастро Алвеса: «Он стал жертвой бери-бери (авитаминоз, болезнь об­мена веществ; проявляется множественным воспалением нер­вов. — Прим. перев.) — болезни, которая появилась недавно. Доктор Алвес как бы интуитивно предчувствовал, что она его убьет, и привлек к этой болезни внимание коллег, поставив во­прос об ее изучении на факультете».

О трех еврейках, дочерях Исаака Амазалака, Афранио Пейшото пишет: «Их было три сестры (Сими, Эстер и Мари), и они отличались такой красотой, что хотя и были не­крещеными, однако сравнение с тремя   грациями   напрашива­

229

лось у каждого, кто с восхищением любовался ими». Это была наследственная красота:, мать их была так прекрасна, что народ останавливался, встречая ее на улицах Баии.

Стр. 109.—Агрипино Гриеко, один из современных писателей, который много занимался Кастро Алвесом и многое сде­лал для пропаганды творчества поэта, написал, о «Еврейке»: «Он, как никто, сумел здесь рассказать о еврейке, и вся сенти­ментальная и даже романтическая библия сосредоточена в не­скольких его стихотворениях. «Еврейка», его Песнь песней, заключает все, что можно поэтически сказать о Палестине, доказывая тем самым, что эта книга о евреях является лучшим из источников поэзии и еще не устарела: в «Еврейке» есть лилии долины, ветки мирты, оливковые деревья, склонив­шиеся к Иордану, источники и стада, среди которых купаются Суэаны, поток Седрон и арфа Давида; там, в этой дивной му­зыке, есть все».

Еще одна любопытная\' деталь относительно «Еврейки». Тобиас Баррето рассказывает, что ему довелось услышать в глухой провинции эту поэму Кастро Алвеса, распе­ваемую в церкви под аккомпанемент органа как религиозный псалом, посвященный деве Марии.

Стр. ПО. — Я уже правил гранки этой книги (это было в 1941 году. — Прим. перев.), когда увидел в рио-де-жанейрской «Диарио да Нойте» телеграмму, помещенную под заголовками: «Затруднения одной баиянки, пожелавшей выйти замуж в Гер­мании, — все испортила капля еврейской крови».

«Салвадор (Баил). Сенсацию вызвал опубликованный здесь репортаж о деле одной девушки, которая, собираясь выйти в Германии замуж, послала в Баию письмо, в котором запросила в местном архиве справку о генеалогическом дереве ее семьи с целью доказать свое арийское происхождение.

Марго Мейншель — таково ее имя — сообщила в письме, что у нее имеются данные по материнской линии, но недостает сведений по отцовской линии.

Были наведены справки, и одна вечерняя газета объявила, что бабушку Марго звали Эстер Амаэалак, она была одним из увлечений Кастро Алвеса и имела еврейское происхождение. Эстер упомянута в книге писателя Жоржи Амаду «Кастро Алвес».

Газета ссылается на примечания Афранио Пейшото к Пол­ному собранию сочинений баиянского поэта, документируя этим свое утверждение.

Эстер была упомянута как «белый цветок лиры Давида».

В заключение газета говорит, что Марго, возможно, разо­чаруется, узнав о своем еврейском происхождении, так как это, вероятно, помешает ее браку с арийием».

Действительно, как я отметил ранее, Эстер Амазалак вышла замуж за немца, а в наше время ее внучка не может выйти замуж из-за того, что ее бабушка оказалась еврейкой.

Внучка одной из муз Кастро Алвеса подверглась нацистским преследованиям (что еще больше связывает поэта с современ­

230

ными событиями). Это приводит нас к мысли, что голос Кастро Алвеса, если бы позт жил сегодня, с огромной силой протесто­вал бы против преследования еврейской расы мировым фашиз­мом. Он любил называть себя евреем и не раз говорил: «Я еврей» После негритянской расы его поэзия была ближе всего к еврейской.

Стр. ИЗ.— Кастро Алвес любил рисовать и оставил нам различные рисунки, включая весьма интересный автопортрет. Он был неплохим художником-любителем.

Стр. ¡14.— Стихи, приводимые в этой главе, — из «Черной дамы», одной из многих поэм, которые Кастро Алвес посвятил Эужении Камаре в том, 1866 году.

Стр. 116.— Коуто Ферраз пишет по этому поводу: «И я по­думал, что Кастро Алвес, очевидно, понял, что простая ликпи дания рабского труда с приспособлением бывших рабов к капи­талистическому режиму представила выгоду для господствую шего класса. Он, видимо, понял также, что большой негритян­ский контингент нашего населения, будучи уже в ту лору связан с экономическими интересами зародившегося пролетариата, рано или поздно приобретет идеологическое сознание своего класса».

Весьма примечательны в этом смысле следующие стихотво­рения Кастро Алвеса: «Слова консерватора» (где он доходит до утверждения, что «плод труда — общественное достояние»), «Ясновидящий», «Признание», «Прошай, моя песня» и ряд других.

Стр. 117.— Агрипино Гриеко пишет (в книге «Эволюция бразильской поэзии», 1932): «Кастро Алвес был гением-самород­ком .. Для него сочинение стихов было больше, чем простое ремесло. К тому же он был совершенно безупречен в личной жизни; ему была чужда моральная нечистоплотность, и, мало того, что он был гениален, он был к тому же исключительно добр, побуждал других к благородным чувствам, был творцом жизни и вдохновения, живым гуманным маяком». И далее: «Для него честь была наслаждением».

Вот слова Набуко об этом 1866 годе: «1866 год был для меня годом французской революции: Ламартин, Тьер, Минье, Луи Блан, Кинэ, Мирабо, Вернье и жирондисты, все это про­шло последовательно в моем уме. Конвент в нем, казалось, заседал .постоянно».

Стр. 118.— Некоторые современники Кастро Алвеса так от­зываются об очаровании его слова: «Когда он показывался толпе, приходившей в воодушевление только оттого, что она его видела, когда вдохновение зажигало в его глазах ослепи­тельный блеск гения, он становился велик и прекрасен, как гомеровский бог» (Лусио Мендонса). А вот другой отзыв: «Очарование этого голоса неотразимо, он из тех, что преобра­жают оратора или поэта и заставляют вспоминать прославлен­ного глашатая Агамемнона, которого обессмертил Гомер, — Тальтибиоса, голос которого походил на голоса богов»  (Р уй

231

Барбоза). И, наконец, еще один отзыв: «Всех, кто его слы­шал, охватывала дрожь изумления, и они видели в стройном и симпатичном молодом студенте скорее полубога, чем поэта, меньше поэта, чем ясновидящего; аудитория улыбалась или плакала, немела от сильнейшего волнения или разражалась исступленными возгласами «браво!»  (Карлос   Феррейра).

Стр. 120.— Палмарес составлял постоянную заботу Кастро Алвеса, который намеревался написать эпопею о «негритянской Трое». Ему не удалось осуществить это намерение, и по сей день Зумби ожидает своего поэта (.

Книга Эужении была опубликована сначала в Португалии под названием «Поэтические наброски». При переиздании в Сеаре она была озаглавлена «Секреты души» и, помимо соб­ственных стихов актрисы, в приложении были напечатаны сти­хотворения Фагундеса Варелы, Залуара, Виториано Пальяреса, Франсиско Инасио, Феррейры и других поэтов. Это была свое­образная антология произведений об Эужении Камаре. Книга служила хорошей рекламой для артистки.

Стр. 122.— Фагундес Варела, между прочим, сказал о ней: «На лице у тебя красота, гений в душе».

Стр. 128.— Вот письмо, написанное Кастро Алвесом: «Ува­жаемый сеньор Тобиас Баррето де Менезес. Прошу Вас сделать милость и сообщить мне в ответ на это письмо. Вы ли являе­тесь автором статьи в «Ревиста Илюстрада», напечатанной в приложении, как Вы любезно попросили передать мне это в устной форме. Если Вы окажете мне эту милость, буду Вам весьма признателен. Ваш покорнейший слуга Кастро Алвес».

Тобиас ответил на это письмо: «Точно, сеньор Кастро Алвес. Именно я. Хотите ответить? Сделайте одолжение. Прошу Вас рассмотреть меня со всех точек зрения, чтобы Вы меня потом не называли благородным. Да, сеньор. Рассмотрите меня как человека, как писателя — прозаика и поэта, как гражданина и даже как сына... Ударьте меня по обеим щекам... Я жду это­го. И чтобы облегчить и еще более сократить Ваш ответ, посы­лаю Вам несколько моих стихотворений, которые один мой друг объединил в сборник; прошу Вас о любезности послать мне также кое-какие свои стихотворения, по крайней мере из числа тех, что были здесь опубликованы. Ваш покорный слуга Т о-биас Баррето де Менезес».

Отрывок из статьи Кастро Алвеса, написанной в ответ То-биасу: «Публика, которая нас читает, видит, что каждая фраза этого монумента (статьи Тобиаса) представляет кучу нелепо­стей. От падения к падению катится сеньор Тобиас, начиная с первой строки приложения. Каждую ступеньку, на которую он  на  наших   глазах  опускается,   мы   полагаем   последней;

■Палмарес — «республика» беглых негров, созданная в XVII веке в провинции Алагоас под руководством Ганга Зум­би и просуществовавшая с 1630 по 1695 год. (Прим. перев.)

232

но у него есть еше в запасе. Он продолжает опускаться, при\"ем на такой низкий уровень, чго совершенно исчезает из наших глаз, как из глаз любого порядочного человека Он говори! в заключение., что нам нужно бежать то переулкам и улочкам до тех пор, пока мы не очутимся погрязшими в недостойном виде... в пучине разврата». Мы передаем эти слова на суд пуб­лики; это образец воспитанности и утонченности человека, кото­рый гордится собой; критика, который называет себя литератур ным критиком. Возможно, там есть выражения посильнее, слова еше грязнее; но мы люди, и мы не можем не выразить него­дования при виде того, как коллега становится пасквилянтом, друг становится нудой».

Стр. 135.— Конечно, драма «Гонзага» написана совершенно не на том литературном уровне, как поэмы Кастро Алпеса. Он родился поэтом и не был драматургом... В целом это ора­тория, не имеющая, по существу, действия. В подтверждение достаточно привести несколько суждений о «Гонзаге» выдаю шихся людей того времени. Так, например, Машадо де Ассис написал следующее: «Поэт как бы объясняет, что хотел сказать драматург, в драме снова появляются стихотворные качества; много метафор в стиле Пиндара (греческого поэта VI века до нашей эры). Поэтому казалось, что сцена слишком мала; он прорезал парусиновое небе и набросился на свободное голу­бое пространство». Мне кажется, что эти слова Машадо де Ассис дают полное представление, чем явилась встреча поэта Кастро Алвеса с театром. Свободный взлет фантазии поэта ско­вывает театральная бутафория, он выходит за ее пределы. Кста­ти, и Жозе Аленкар отметил, что в драме Кастро Алвеса наблю­дается «изобилие поэзии». Руй Барбоза сказал: «...драма эта должна просуществовать долго...», а Набуко назвал Кастро Алвеса «республиканским поэтом «Гонзаги». И, что всего любо­пытнее, Руй Барбоза увидел в драме мечту поэта о будущем: «Нет больше рабов! Нет больше господ!..» — таков крик, выры­вающийся из пламенной души Гонзаги; это простоянный мотив всего поэтического и драматического творчества Кастро Алвеса».

Развивая этот интерес Кастро Алвеса к Тирадентесу. Сосиженес Коста, крупнейший из живущих сейчас в Баие поэтов, написал поэму, одну из самых значительных, созданных в Бразилии в наши дни. Она озаглавлена «Час эпопей», и в ней говорится:

День настанет долгожданный, Час великих эпопей. Кастро Алвес спит в могиле, Но проснется в этот день.

Тирадентес с бледным ликом, Так похожий на Христа, Не страшись орудий пыток, Призывай народ к борьбе!

233

Не страшись жестокой казни, На Марию1 ты восстань! На безумную в короне Ты бразильцев поднимай!

Смертным саваном одетый, Увенчанный блеском звезд, Тирадентес с бледным ликом, Призывай к борьбе народ!

Вот идет Фелипе Сантос — Призывать народ к борьбе. Не его ли привязали К лошадиному хвосту?

Не его ль разбил о камни Дикий конь, пустившись вскачь? Далеко за Вилу Рику Уходил кровавый след...

Жить свобода будет вечно — Этот свет неугасим. Тирании ночь глухую Как звезда осветит он.

«Жить свобода будет вечно — Этот свет неугасим», — Под Баии вольным небом Кастро Алвес так сказал.

Вот идет Фелипе Сантос — За свободу смерть принять. Не страшись, Фелипе, смерти. На Марию ты восстань!..

Стр. 136.— Из стихотворений Кастро Алвеса, датированных 1866 годом, я нашел следующие, причем почти все они посвя­щены Эужении Камаре (я не включаю в этот перечень импро­визации и стихи, написанные в Баие для трех сестер): «Фаталь­ность», «Три любви», «Полет гения», «Актрисе», «Эужении Квмаре», «Мечта богемы», «Часы страдания», «Любовь», «Трой­ная диадема», и только Шавиер Маркес говорит, что Кастро Алвес начал в этом году «Водопад Пауло-Афонсо». Я не нахо­жу документа, который бы подтвердил точку зрения Шавиера.

Стр. 139. — Муниз Баррето, чистый импровизатор, сочинил такой сонет:

К законам никакого уваженья,

И добродетель втоптана здесь в грязь;

234

Зато надменно, кары не боясь, В павлиньих перьях ходит преступленье. Суду благоприятное решенье Подскажут взятка, кумовство и связь. Преуспевает всяческая мразь, На человека честного — гоненье. Мошенник тут живет в родной стихии И на успех всегда имеет шанс. Плохая проза и стихи плохие — Таков журналов и газет баланс. Вот панорама города Баии, Французский где танцуют контраданс.

Видимо, это была попытка нарисовать портрет Баии по образцу написанного за несколько веков до того стихотворения Грегорио де Матоса у которого, кстати, Муниз Баррето заим­ствовал последний стих. Остается заметить, что там, где в этом сонете Муниз касается поэзии, он довольно самокритичен.

Стр. 145.—Сам Кастро Алвес рассказывает об этом триум­фе в письме Аугусто Алваресу Гимараэнсу: «Как тебе известно, моя драма поставлена на сцене. Я очень счастлив. В день 7 сентября был успех, какого, говорят, еще никто не имел в Баие. В общем победа, какую только можно себе предста­вить...»

Стр. 149.— Афранио Пейшото рассказал мне, что много лет спустя, когда он писал свою книгу о Кастро Алвесе, он беседовал со вдовой Жозе де Аленкар, и та взволнованно рассказывала ему о поэте. Она вспоминала о его посещении, как будто это было вчера. И припомнила мельчайшие детали — сказанные им слова, его манеру говорить. И добавила, что посещение поэта оставило у нее большое впечатление. Она сразу поняла, что перед ней могучий талант. И была счастлива, когда уви­дела, что и у Аленкара создалось такое же впечатление. Эта столь известная чета открыла молодому поэту свой дом, как отчий.

Отрывок из письма Аленкара: «После чтения своей драмы г-н Кастро Алвес прочитал мне несколько своих стихотворений. «Водопад Пауло-Афонсо», «Острова» и «Видение мертвых» не уступают лучшим произведениям такого рода на португальском языке. Послушайте их вы, знаток секрета этого естественного размера, этой мягкой и богатой рифмы». Другая выдержка из письма: «Не удивляйтесь тому, что я ставлю знак равенства между поэтом и гражданином, двумя понятиями, которые в сознании многих существуют совершенно раздельно. Гражданин — это поэт права и справедливости; поэт — это гражданин красоты и искусства».

В том же письме Аленкар говорит: «Один поэт уже при­

1 Грегорио де Матос Герра — бразильский поэт (1623—1692). (Прим. перев.)

235

ветствовал его в печати; однако приветствия недостаточно; нуж­но открыть для него театр, журналистику, общество, чтобы этот цветущий, полный жизненных сил талант приобрел известность».

Стр. 150.— Вот отрывок из письма Машадо де Ассис: «Впе­чатление — как нельзя лучшее. Я нашел у него литературное призвание, полное жизни и силы, позволяющее в великолепии настоящего видеть надежды на будущее. Считаю его ориги­нальным поэтом. Беда наших современных поэтов в том, что они копируют других в языке, идеях и образах. Копировать других — значит аннулировать себя. Муза г-на Кастро Алвеса имеет собственное лицо». И далее: «Г-н Кастро Алвес воспевает одновременно то, что велико, и то, что мало, причем с одинако­вым вдохновением и с помощью тех же художественных средств: высокого стиля, звучного слова, тщательно отработанной формы, причем за всем этим чувствуются вдохновение, непосредствен­ность, порыв».

Силвио Ромеро говорит, что все поэты в Рио-де-Жанейро и в провинциях юга слагали в то время стихи, подражая мане­ре Кастро Алвеса.

Стр. 153.— Замечательную панораму Сан-Пауло периода, предшествовавшего прибытию Кастро Алвеса, рисует Эдгар Ка-вальейро. Вот выдержка из его очерка: «Сан-Пауло следовало рассматривать через две призмы: столицы провинции и факуль­тета права. Нет ничего более различного, ничего более противо­положного. Первая призма — это рутина, воплощенная в его постоянном населении; вторая — дерзкие попытки прогресса, воплощенные во временном и текучем населении. Буржуа и сту-. дент, тень и свет, неподвижность и действие, недоверие одних и откровенность других — таковы контрасты, которые Сан-Пауло представлял даже самому поверхностному наблюдателю в том году, когда туда прибыл Луис Николау Фагундес Ва­рела».

Стр. 154. — Кассиано Рикардо, один из самых видных совре­менных поэтов Бразилии, выступая с интереснейшим докладом о Педро Луисе, дал ему следующий титул, почетный в особен­ности для Кастро Алвеса: «Педро Луис — предтеча Кастро Алвеса». Вот выдержки из этого доклада: «Как отрицать, одна­ко, это влияние (Педро Луиса на Кастро Алвеса), которое про­глядывает в некоторых стихах, настолько сходных, что любой злобствующий критик счел бы это сходство компрометирующим? Я далек от такой гипотезы. Я принимаю даже любопытное оправдание, пользуясь которым Анатоль Франс нашел вполне законным, что поэт большого таланта пользуется сюжетами и образами, которые испортили менее талантливые поэты. И при­хожу к заключению, что Педро Луис все же был крупным по­этом уже потому, что он оказал влияние на Кастро Алвеса. Он был большим поэтом не только оттого, что создавал высоко­художественные произведения, но и по тому «историческому отпечатку», который наложил на бразильскую поэзию». А еще дальше Кассиано высказывает следующие совершенно справед­

236

ливые суждения о значении поэзии: «Наш народ — народ по ■ этический, так сказать, народ-поэт, который пишет, излагач свои чаяния, чернилами всех рас. Инконфиденсия была большой и замечательной мечтой группы поэтов. Почва, по которой мы ступаем, — это не просто земля с определенными географиче­скими координатами. На ней всходят лилии, которыми мы укра шаем чувство бразильского единства, характерное для нацио­нального поэта. На ней взошли красные розы, которыми Кастро Алвес расцветил курчавые волосы негров, призывая в конлор-ских и лирических стихах к освобождению их от рабства. В сти­хах, которые остались жить в «народе-поэте» и которые в мо­менты национальной ярости были брошены в цтадель силь­ных мира сего».

Стр. ¡58.— Кастро Алвес написал много поэм, предназначен­ных для переложения на музыку. Многие серенады того вре­мени — на его слова. Еще совсем недавно Алмир де Андраде рассказывал мне, что он написал различные музыкальные про­изведения на слова Кастро Алвеса и эти произведения с успе­хом передавались по радио.

Интересно, что у современников Кастро Алвеса образ «мо­лодого бога», «полубога» повторяется почти всегда, когда речь заходит о Кастро Алвесе.

Стр. /67.— Кастро Алвес написал об этом вечере Аугусто де Гимараэнс: «...Если я когда-либо и выступал с триумфом, то это именно тут».

Стр. ¡62.— Карлос Феррейра пишет: «Великий Кастро Ал­вес!» — так говорили все на факультете права».

Вот слова, которые он произнес перед чтением «Оды Вто­рому июля»: «Ипиранга знает Парагуасу 7 сентября — брат 2 июля. Нет славы для одной провинции, есть слава для всего народа. Бразилия всегда — великая наследница героев, возвы­шенных патриотов».

Шавиер Маркес отмечает, что стихотворение «2 июля», ко­торое Руй Барбоза прочел по этому случаю, носит заметное влияние поэтики Кастро Алвеса. «...Оно явно отражает манеру кондора», — пишет он.

Стр. ¡65.— Кастро Алвес написал своему большому другу в Рио-де-Жанейро, Луису Корнелио дос Сантос, по поводу пред­ставления «Гонзаги» в Сан-Пауло: «...Огромный успех, подлин­ный триумф...»

Газета называлась «Индепенденсиа», и в состав ее редакции входили Жоаким Набуко, Мартин Кабрал, Кампос де Кар-вальо и Руй Барбоза.

Сгр. 167.— Афранио Пейшото пишет по этому поводу: «Он сам сказал в эпиграфе к своим песням: ему мало дела до

1 Ипиранга — речка в Сан-Пауло, на берегу которой Дон Педро 7 сентября 1822 года провозгласил независимость Брази­лии. В Парагуасу 2 июля 1823 года завершилась борьба провин­ции Баия за независимость от Португалии.

237

того, будут ли хвалить его стихи или издеваться над ними; поэзия, как бы он ее ни любил, всегда была для него средст­вом, помогающим священному делу: он был лишь бравым солда­том освобождения человечества».

«В самом деле, — продолжает Афранио Пейшото, — Кастро Алвес не только был одним из самых горячих аболиционистов, чья пропаганда принесла наилучшие результаты, — он был одним из первых, кого услышала Бразилия... Уже в 1863 году он начал писать свои аболиционистские поэмы и основал в Ре­сифе освободительную ассоциацию. Правители Бразилии были чужды этим идеям и невосприимчивы к гуманному мышлению, но учащаяся молодежь с увлечением слушала его и подхваты­вала лозунги поэта; эти девушки и юноши, читавшие его стихи и восхищавшиеся ими, составили поколение, которое двадцать лет спустя добилось освобождения рабов».

Кастро Алвес — «национальный поэт, если не сказать боль­ше — социальный, человеколюбивый, гуманный поэт» (Жозе Вериссимо), — напоминает_ тот же Афранио  Пейшото.

Пиньейро Виегас пишет о «Негритянском корабле» и «Голосах Африки»: «Рабовладельцы всегда имели в нем самого страшного эпиграммиста и самого потрясающего мастера разящего памфлета. В «Негритянском корабле», «Го­лосах Африки» и других революционных поэмах содержатся призывы, самые сильные и самые волнующие из всех, которые наши более или менее бесстрашные и убежденные мечтатели и романтики когда-либо осмелились опубликовать против дес­потов...»

Стр. 168. — Омеро Пирес пишет о баиянских писателях — поэ­тах и прозаиках того времени (в книге «Жункейра Фрейре: его жизнь, его эпоха, его творчество», 1929): «Многочисленные лите­раторы Баии в то время вели большую просветительную дея­тельность в различных областях общественной жизни. Но в их сре­де не родилась какая-либо литературная доктрина или новое те­чение. Писателей было немало, они трудились, но не творили. Они импортировали идеи, язык, даже направление своего твор­чества — и все это делали медленно и неповоротливо».

Шавиер Маркес пишет: «Характерно, что Баия, будучи для Кастро Алвеса ласковой, но надменной матерью, оказалась, пожалуй, тем бразильским краем, где его стиль, заим­ствованный у Гюго, нашел меньше всего приверженцев. Произве­дения поэтов Баии того времени либо вовсе чужды кондорскон школе, либо отражают ее влияние лишь в отдельных случайных произведениях. Публика здесь, как и всюду в стране, где он по­бывал или куда доходили о нем слухи, слушала его, как наэлек­тризованная...»

Стр. ¡69. — Чистое тщеславие и только тщеславие привело меня к тому, что я цитирую ниже фразу Освалдо де Андраде из его статьи о бразильском романе: «Лирическая линия найдет продолжение в лице Жоржи Амаду. «Жубиаба» — это самое прекрасное произведение такого рода о Бразилии после «Негри­

238

тянского корабля». Эта связь между Жоржи Амаду и Кастро Алвесом должна укрепиться».

Стр. 170. — Жайме де Баррос пишет: «Голоса Африки» — это сильнейший крик отчаяния, который рабство исторгло из человеческой души».

И Алмир де Андраде высказывает следующие весьма спра­ведливые суждения о Кастро Алвесе и современной ему поэзии: «Следует отметить и со всей твердостью провозгласить большое гуманное значение творчества Кастро Алвеса, в особенности по­тому, что мы переживаем период, когда во всем мире распро­страняется литература отрицания, где мир изображается как неизлечимый больной и поэты становятся выразителями стра­дания, задыхаясь от собственного убожества и теряясь в жа­лобах и стонах».

Сгр. 171. — Айдано де Коуто Ферраэ пишет о «Лусии»: «Поэма «Лусия» отражает одновременно формирование бразиль­ской семьи при патриархальном режиме и упадок невольничьего патриархата. По заглавию и накалу ее стихов я считаю «Лу-сию» лучшим негритянским произведением Кастро Алвеса. Не бу­дучи произведением для декламации, поэма эта является одной из вех поэзии масс, появление которой я предвижу в Бразилии после нынешнего периода упадка».

Один старожил Сан-Пауло описал свои впечатления от по­становки драмы «Гонзага»: «Мне было одиннадцать лет, когда я присутствовал в Сан-Пауло на представлении в старом театре Сан-Жозе, где Кастро Алвес прочитал свое стихотворение «Акте­ру Жоакиму Аугусто». В этот день там шла замечательная премьера «Гонзага», шедевр поэта. Жоаким Аугусто, актер огромного дарования, воплотил славный образ главного персо­нажа пьесы. Много раз впоследствии я слышал в запомнив­шихся мне спектаклях таких мастеров сцены, как Сальвини, Росси. Но блеск этих знаменитостей, вместо того чтобы зат­мить, только оживил мои воспоминания о большом сан-паулов-ском актере, который так взволновал меня в детстве. После финальной драматической сцены, когда Гонзага отправляется в изгнание, Кастро Алвес появился в ложе бельэтажа, примы­кавшей к сцене, и заговорил, стал читать свою оду. Потрясаю­щее впечатление! Его сильный, звучный, ясный, проникновенный голос падал волнами на аудиторию, превращая ее волшебством гения в молчаливую и восторженную массу! Вечер восторга и очарования, который я никогда не забывал в течение всей моей долгой жизни».

Стр. 172. — Эти стихи — из «Песни богемы», они были напи-слны им в этом году и положены на музыку Эмилио Лаго.

Стр. 178. — Один из друзей Кастро Алвеса, поэт Лобо да Коста, принадлежит к числу тех, кто возлагает на Эужению от­ветственность за смерть Кастро Алвеса. По этому поводу он написал сонет «Последнее признание Эужении Камары», кото­рый я привожу, как свидетельство современника:

239

Ее священник в храме встретил строго:

— Ты душу, дочь моя, открой до дна! — Красавица дрожит и смущена,

В исповедальне жмется у порога. Пустынно в этот час в жилище бога: Царят здесь полумрак и тишина. Еще бледней, еще смятеннее она, — Грехов у ней, как видно, очень много.

— Ты усомнилась в боге? — Нет, о нет!

— Так в чем же ты, скажи, подвластна плену? Греховной плоти — суете сует?

— Отец мой, я люблю успех и сцену. Несчастный Кастро Алвес, наш поэт, Скончался, не снеся мою измену...

Эужения умерла спустя восемь лет после смерти Кастро Алвеса.

Стр. 179. — Родригес Алвес, коллега Кастро Алвеса по фа­культету права, сообщил Афранио Пейшото любопытную под­робность о последнем экзамене Кастро Алвеса. Накануне поэт попросил «натаскать» его по разделу, о котором Кастро Алвес ничего не знал. Родригес Алвес, отличный студент, дал ему необходимые объяснения. В результате поэт блестяще сдал экзамен, а Родригес так волновался, что с трудом получил удовлетворительную оценку.

Стр. 180. — «Когда я умру» — таково заглавие этой тя­желой поэмы, о которой сам Кастро Алвес сказал: «Эти стихи были написаны, когда я считал, что автор скоро успокоится в земле. Жар и страдание повлияли на то, что они не были закончены».

Стр. 181. — Матеус де Андраде и Андраде Пертенсе были его врачами в Рио-де-Жанейро. О первом Педро Калмон пишет: «Матеус де Андраде прибыл из полевых лазаретов на парагвай­ском фронте. Прекрасный и удивительный человек! Еще в 1861 году «король гуляк на карнавале», принц рио-де-жанейр-ской богемы, он почти не имел знаний. Сейчас ни один хирург страны не орудует скальпелем так, как он».

Стр. 182. — Шавиер Маркес рассказывает: «Кастро Алвес держался стойко, не испустил ни одного стона. Хирургу, кото­рый огорченно смотрел на него, он с улыбкой сказал: «Отре­зайте ее, отрезайте! Ничего, что. я останусь с меньшей плотью, чем все остальное человечество».

Стр. 183. — Сообщение в газете «Коррейо Паулистано» от 29 июня того года информировало сан-пауловских поклонников о состоянии здоровья поэта: «Болезнь легких не усилилась, она даже ослабла, и врачи дают больному твердые обещания выле­чить его. Мы искренне радуемся этим вестям, которые так опре­деленно предсказывают выздоровление поэта. Величавый кондор бразильской поэзии снова готовится взмахнуть крыльями и взле­теть к сияющим высотам, которые открывает ему литература».

240

Стр. 186. — Эти стихи — из поэмы «Поздно», написанной в ноябре 1869 года для Эулалии Филгейрас. Стихи, приведенные в сцене с Марией Кандидой Гарсез, были написаны для нее в октябре того же года и опубликованы с посвящением: «Ма­рии Кандиде». Это «Вечерний шепот». Стихи, приведенные в сцене с Кандидой Кампос, — «Возвращение весны». Они были первыми, которые Кастро Алвес написал после операции, и были вдохновлены Кандидой Кампос.

Стр. 190. — Эта песня, которую я привожу, относится при­мерно к данному периоду. Португальский писатель Луис Мота датирует ее 1870 годом, а мы в этой главе находимся в конце 1869 года.

Стр. 194. — Я приведу здесь полностью поэму, которой Эужения Камара ответила на «Прощай!» Кастро Алвеса, — учи­тывая ее документальный характер. Как поэтическое произведе­ние она не представляет интереса, но показывает, что Эужения действительно любила Кастро Алвеса (впоследствии она писала ему в Баию, прося вернуться; это письмо затерялось) и что при­знавала его гениальность. Она писала: «Тебя люблю и буду век любить», «Тобой от бога несравненный великий был получен дар». И далее: «Тебя Бразилия в анналы внесет истории своей». Вот эта поэма, которую я привожу для удовлетворения инте­реса наиболее любознательного читателя:

Пора настала расставанья. О брат души моей, прощай! Тебе господь за все страданья Готов открыть свой вечный рай.

Тобой от бога несравненный Великий был получен дар: Огонь поэзии священный — Души неостудимый жар.

Увенчан славой дивный гений, Народом признан и любим; И длинным рядом поколений Наш Кастро Алвес будет чтим.

Уже проник твой стих и в залы И на просторы площадей. Тебя Бразилия в анналы Внесет истории своей.

О славы баловень бесспорный, Грозит тебе безвременный конец! Наступит скоро траур черный Для наших горестных сердец

Мы жизнь твою забыть не смеем — Она была так хороша.

16    Жоржи Амаду

241

Ей станет лучшим мавзолеем Моя плененная душа.

Но мне в последние минуты Все высказать, молю, позволь; Хоть я терзаюсь мукой лютой, Хотя мешают плач и боль.

Мое признанье я не властна В груди истерзанной таить: Тебя любила нежно, страстно, Люблю и буду век любить!

Смогу ли разве позабыть я Влаженство наших вечеров, Когда творил ты по наитью Поток изысканных стихов?

И, даже выходя на сцену, Я только помню милый взор; И для меня утратил цену Восторг толпы, хвалебный хор.

Осталось мне воспоминанье — Твой образ в нем хочу сберечь: Твою улыбку, глаз сиянье И мелодическую речь.

О! Если б, смерть превозмогая, Меня к себе бы ты позвал. Вернулась радость бы былая, Мир снова б мне желанным стал.

Когда могла бы услыхать я Твое последнее «Приди!», В твои упала бы объятья, твоей приникла бы груди.

Прощай! Но если все ж судьбою Еще нам встреча суждена, Я стану любящей сестрою, Тебе отдам себя сполна!

Каетитэ, 17 ноября 1869 г., \'2 часа утра. Прощай!»

Есть, без сомнения, что-то трогательное в этой поэме. И еще больше, чем в поэме, чувствуется страдание в этом последнем «Прощай!», написанном еще раз после даты, места и часа, которым закончилось это прощальное послание.

Стр. 196.— Строфа из сонета «Никогда больше» испанского поэта Педро Маты (1811—1877).

242

Стр.-199. — Кастро Алвес написал: «...На родине таких лю­дей, как Андрада, Педро Иво и Тирадентес, она (поэзия) долж­на быть величественной, как девственные леса Америки, бурной, как ее гигантские реки, свободной, как ветры, которые проно­сятся, завывая над ее равнинами, и стекают по каменистым стенам ее гранитных гигантов. Поэзия в конечном счете должна быть отражением этой земли».

Эдисон Карнейро пишет: «Сын, брат природы? Кастро Алвес был более чем сын и брат — он был певцом природы Бразилии и Америки...»

Стр. 207.— Если бы эта поэма была опубликована сегодня, то разве не показалось бы, что она написана специально против нынешней войны? 1

Сгр. 208. — Вот отрывок из этого письма: «В важные для человечества часы, у колыбели или у могилы великих событий, когда раса вымирает, когда народ поднимается, когда королев­ство рушится, когда куется революция, появляется женщина... и над массой нерешительных душ возникает лихорадочное вдох­новение Кассандры-пророчицы... Кинжал Юдифи — убийцы короля! Жанны д\'Арк — освободительницы».

Стр. 209. — Существует знаменитое письмо Агнезе к одной из сестер Кастро Алвеса, в котором она признается, что любила его и что только предрассудки вынудили ее избегать его: «Я признаюсь также, что очень его любила, испытывала к нему беспредельную любовь. (Ни одна женщина не могла устоять про­тив этого таланта, против этой сверхъестественной гениальности, не говоря уже о его физической красоте.) Но, смиряя себя, я сказала своему бедному сердцу: «Замолчи, спрячь это свое чувство, оно тебя разрушает, убивает тебя, разве ты не видишь, что любовь для тебя — преступление?» И так и случилось: я приказала, оно послушалось. Но одному богу известно, как я страдала!»

Я нахожу очень любопытной эту фразу в скобках отно­сительно силы соблазна поэта, вместе с тем это сильнее подчер­кивает то, что было малоприятного в этой\' итальянке с пред­рассудками. Агнезе — самая антипатичная из всех возлюбленных поэта, мещанские предрассудки она поставила выше своей любви. Из личностей, которые прошли через жизнь Кастро Ал­веса, еще более несимпатичной, чем эта красавица Агнезе Тринчи Мурри, была все же сестра поэта, которую он так любил и ко­торая после его смерти стала величайшей противницей его славы.

Стр. 211.—Собственноручная запись Кастро Алвеса под­тверждает, что у него была идея написать поэму о Палмаресе.

16* 243

Об этом упоминал Афранио Пейшото. В записи поэта говори­лось:

«РЕСПУБЛИКА ПАЛМАРЕС Поэма Кастро Алвеса 1870».

Неутомимый исследователь жизни и творчества поэта Афра нио Пейшото приводит и другую запись — следующего содер\' жания:

«РЕСПУБЛИКА ПАЛМАРЕС Действующие лица: Измаэл.      Оби. Африканка.

Бранка.       Последний Зумби.    Эфиопский колдун. Жубала.      Невинная девушка.   Охотники, негры-воины,

женщины, колонисты и т. д...».

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Книга Жоржи Амаду «Кастро Алвес» — не просто биогра­фия поэта, хотя написана она на основе всех существующих в бразильской историографии источников, хотя жизненный путь Кастро Алвеса воссоздан с документальной точностью на ши­роком общественном и литературном фоне. И это не исследова­ние поэзии Кастро Алвеса. Книгу писал не ученый-биограф, не литературовед, а большой писатель с оригинальным, глубоко национальным талантом. Законченная в 1941 году, она стоит в ряду романов, созданных Амаду в тридцатых годах, связана с ними внутренним единством, хотя там говорилось о совре­менности. Недаром Амаду упоминает на первых же страницах «Кастро Алвеса» свои романы «Жубиаба», «Мертвое море». То были особые книги. Амаду пытался в них воспроизвести строй народного сознания, черты бразильского национального харак­тера, запечатленные в художественном творчестве народа. Ге­роями романов были простые люди: негр — народный певец, моряк, беспризорник, ставший рабочим-активистом. Вокруг героя теснился мир предместий города Баии с его горестями и на­деждами, поисками правды и счастья, суевериями и удивитель­ной поэтической фантазией. Амаду умеет оживлять в своих кни­гах подлинную народную среду, это сказалось и во многих главах «Кастро Алвеса». Но Амаду не только описывал, как живет народ; в самой структуре повествования, в композиции, в образных средствах, в языке он передал особое, народно-поэ­тическое восприятие жизни. Амаду опирался на бразильский фольклор. Он строил свои книги, как «ABC» — популярнейший вид народной баллады, рассказывающей о жизни и подвигах какого-нибудь прославленного в народе разбойника, силача, улич­ного певца. Это не только прием композиции: деление произве­дения на короткие главки, напоминающие строфы «ABC», начинающиеся с каждой следующей буквы алфавита. Амаду рассказывает о своих героях так, как это делает фольклорное повествование, писатель как бы прячется за легендой, отождест­вляет себя с уличным певцом, с рассказчиком историй, пере­дающихся   из   уст   в   уста среди портового люда Баии. Для

245

фольклора вообще характерно «укрупнение» образа. Народная легенда не дробит человеческий характер, а рисует его обоб­щенно, в самых сильных движениях души, немногими напря­женными красками, избегая полутонов. И Амаду не подвергает характеры своих героев скрупулезному психологическому ана­лизу, достигшему такого совершенства в современной литературе, а сохраняет их цельность, так что подробности кажутся скры­тыми дымкой народной легенды. Эти черты фольклорного стиля мы узнаем и в книге о Кастро Алвесе: и в приподнятой, чуть декламационной интонации, и в лирических отступлениях, и во всем строении повествования. Как в народной песне, каждый образ здесь несет свою неизменную лирическую тему (Леони­дия — верность, Идалина — нежность, Эужения — трагиче­ская страсть и т. п.). Психологические нюансы сглажены, в лю­дях выделена какая-то одна главная черта характера, опреде­ляющая их отношение к Кастро Алвесу и его поэзии. Читатель погружается в стихию народной лирики, из которой выросла поэзия Кастро Алвеса, ощущает страстность в утверждении и отрицании, страстность в любви и борьбе, присущую поэзии бразильского народа и вобранную музой Кастро Алвеса. Мы не только узнаем о жизни и творчестве поэта, мы переживаем с ним и за него, его история трогает и потрясает, как песня. Сопереживание, которое вызывает в народе созданный его же гением фольклор, — вот к чему стремился Жоржи Амаду.

Но это обязывает нас к некоторым пояснениям и уточне­ниям. В книге идет речь об одном из важнейших этапов в исто­рии Бразилии и ее литературы, о сложных общественных и эсте­тических процессах. А путь, избранный Жоржи Амаду, не всегда позволял ему вдаваться в исторические и тем более теоретиче­ские рассуждения, некоторые важные проблемы он не анализи­ровал, а упрощал, чтобы повествование было понятно и воздей­ствовало бы эмоционально на читателей любого уровня.

Прежде всего это вопрос о происхождении бразильского романтизма и европейских влияниях на бразильских поэтов. Романтизм в Бразилии не был ни следованием европейской мо­де, ни подражанием европейским романтикам. Эпоха обществен­ных сдвигов и потрясений, начавшаяся с провозглашения неза­висимости Бразилии (1822) и вооруженных демократических движений тридцатых-сороковых годов, затем тяжелый затяжной кризис рабовладельческой монархии и, наконец, новый общест­венный подъем, вызванный борьбой за отмену рабства и уста­новление республики, — вот основа бразильского романтизма, источник его оригинальности. И в движении литературы, в сме­не одного романтического течения другим ясно прослеживается глубокая связь с историческими судьбами страны. Выдающиеся романтики старшего поколения: Гонсалвес Диас и Жозе де Аленкар (тот самый, что радушно принял Кастро Алвеса и спо­собствовал его общенациональной славе) были вдохновлены эпохой достижения независимости. Они основали «индианист-скую» школу в литературе, ибо этический идеал они связывали с индейцем как исконной,  подлинно  национальной,  наиболее

246

близкой к родной природе частью бразильского народа. Индейцы в их книгах наделены самыми благородными, рыцарскими чер­тами характера — в этом многие критики усматривали подра­жание Шатобриану. Но нельзя забывать, что там, где Шато-бриан искал экзотики, убежища от европейской действительно­сти, бразильские романтики приближаются к действительности, к прошлому своего народа, к его борьбе за независимость. Ин­дейцы в их книгах противопоставлены всему португальскому, колонизаторскому, чужеземному. И даже идеализируя индей­цев, бразильские романтики воссоздали впервые в литературе многие подлинные черты жизненного уклада индейских племен, их мировосприятия, познакомили современников с индейским фольклором.

Уже опыт индианистской школы убеждает, что евро­пейская литература служила как бы эстетическим университетом для молодой, не имевшей еще собственных традиций бра­зильской литературы. У европейских романтиков черпались фор­мы и образные средства (так, Аленкар учился строению рома­нического сюжета у Вальтера Скотта), но сам отбор этих средств определялся прежде всего отношением писателей к проб­лемам национальной жизни.

Гонсалвес Диас и Аленкар были в поре творческой зрело­сти, а в бразильской литературе уже раздались тревожные го­лоса молодых поэтов, почувствовавших «неладное что-то» в бра­зильском королевстве (присвоившем себе громкий титул «империи»). В 1848 году было подавлено последнее крупное антимонархическое восстание. Рабовладельческая монархия ка­залась незыблемой. Рабство становилось тормозом всякого про­гресса, источником застоя и реакции. Конечно, подспудно накапливались экономические изменения, развивалась промыш­ленность, но эти изменения были медленны и скрыты, не замет­ны для глаза художника. Патриархальная закостенелость ско­вывала общественную жизнь. Для огромного большинства общества, для складывающейся интеллигенции (а поэты-роман­тики были в основном студентами, молодыми интеллигентами) активная политическая деятельность была практически недоступ­ной, ибо вся власть сосредоточивалась в руках немногих круп­ных помещичьих семейств. Идеологическая отсталость была страшна — до семидесятых годов в Бразилию почти не про­никали достижения передовой европейской мысли, господство­вала католическая ортодоксия. В застойной атмосфере тоскова­ли, сходили с ума, умирали от раннего туберкулеза и алкоголя юноши-поэты. Конечно, они были далеки от народа — ив этом была их беда, их трагедия. Они искали опоры для своего твор­чества в реальном мире — об этом свидетельствуют чудесные, хрустальные стихи Фагундеса Варелы или Казимиро де Абреу о природе Бразилии. Но преодолеть трагический разлад с жизнью они были не в силах. Им казалось, что их тоска и отчаяние имеют космическое, извечное происхождение, раз их стихи пе­рекликаются со стихами прославленных поэтов Европы и США. Не только Байрон, но и Гофман, Мюссе, По были спутниками

247

их духовного поиска. (Сильным влиянием Э. По отмечено един­ственное прозаическое произведение этого поколения — «Ночь в таверне» Алвареса де Азеведо) Их восприятие Байрона было односторонним — они упивались «мировой скорбью» и не виде­ли революционности великого поэта. Это как раз и подтверж­дает их оригинальность: они выражали свой исторически объяс­нимый трагизм и впитывали из мировой поэзии лишь то, что было созвучно их душевному миру.

Что же. помогло Кастро Алвесу отбросить их смертельное уныние и обрести жизнеутверждающий пафос борца? Алвес был гениальным поэтом, и его гениальность состояла прежде всего в могучем историческом чутье, позволившем ему уловить надвигающиеся перемены и выразить их. Движение за осво­бождение рабов и свержение монархии еще не превратилось тогда в грозную силу, которая заставит правящий класс отсту­пить и принять в 1888 году закон об отмене рабства, а через год — пожертвовать монархией перед лицом общественного про­теста. Но уже при жизни Кастро Алвеса то там, то здесь вспы­хивали мятежные огоньки. И поэзия Кастро Алвеса, как увели­чительное стекло, собрала эти огоньки и превратила их в обжи­гающий огонь и тем разожгла еще большее пламя, В последую­щие десятилетия стихи Алвеса вдохновляли аболиционистов, собирали силы аболиционистского и республиканского дви­жения.

Меняется и идейная, интеллектуальная атмосфера. Именно в Ресифе, где сформировалось революционное направление твор­чества Алвеса, уже складывается группа передовых мыслителей, которые спустя несколько лет много сделают для просвещения голов в Бразилии, ополчатся на безраздельное господство тео­логии, пропагандируя новые течения европейской науки. Надо сказать, что облик одного из виднейших мыслителей этой эпохи, Тобиаса Баррето, представлен в книге Амаду неполно и не всег­да объективно. Правда, Амаду описывает только молодость Бар­рето, но все-таки жаль, что в этом юноше мулате трудно угадать будущего замечательного философа, бесстрашно атаковавшего религиозный обскурантизм и схоластику, впервые позна­комившего бразильскую интеллигенцию с немецким материализ­мом. Это отчасти объясняется тем, что к 1941 году, когда бы­ла написана книга Амаду, философское наследие Тобиаса Бар­рето еще не было исследовано с должной глубиной. Лишь в наши дни благодаря работам прогрессивных бразильских истори­ков открылось подлинное новаторское значение труда Баррето.

В мировой поэзии Кастро Алвесу, поэту-агитатору, ближе всего была гражданская лирика Гюго с ее трибунным пафосом. Но это не означало, что он разочаровался в поэзии Байрона. Наоборот, именно Кастро Алвес сказал о Байроне не как об учителе отчаяния, а как об учителе борьбы: в книге Амаду приведены строки из послания Алвеса к его другу Пиньейро: «Для Новой Греции ты Байрон новый...» Он читает по-новому Байрона, он ищет новый идеал поэта в Гюго, потому что абсо­лютно нова его собственная творческая программа.

248

Творчество Кастро Алвеса — орлиный, «кондорский» взлет революционного романтизма. Вместе с тем это последний, решающий этап подготовления реализма в бразильской лите­ратуре. «Поэзия негров» (как ее называет Амаду) была реали­стичнее «поэзии индейцев» не только потому, что в XVIII— XIX веках негры составляли большую часть той «армии труда», что создала богатства Бразилии: плантации сахара, хлопка и ко­фе, рудники и порты. Но прежде всего потому, что в середине прошлого века рабство негров было той кардинальной пробле­мой, от решения которой зависело все дальнейшее существова­ние страны. И, обратившись к негру, литература сделала огром­ный шаг к исследованию важнейших закономерностей социаль­ного развития.

Не только политические, но и любовные стихи Кастро Алве­са связаны с историческим переворотом в бразильском обще­стве и литературе. Пожалуй, самое очевидное в бразильской поэтической традиции — это исключительная роль любовной лирики. Традиция идет от Грегорио де Матоса, первого нацио­нального поэта, еще в XVII веке изливавшего в стихах нежные чувства к мулаткам города Баии. Поэт и мыслитель, участник антипортугальского республиканского заговора, Томас Антонио Гонзага прославился двумя томиками любовных элегий, многие из которых стали народными песнями. Второй гомик написан им в тюрьме, накануне суда и африканской ссылки, где он по­гиб. В книге Амаду подробно рассказана история драмы Кастро Алвеса «Гонзага, или революция в Минас-Жераис», свидетель­ствующая об отношении Алвеса к Гонзаге как к своему пря­мому предшественнику, любимому герою.

В преобладании любовных мотивов в бразильской поэзии многие критики усматривали проявление «тропического темпе­рамента», свойственного национальному характеру. Мы думаем, что прежде всего в этом повинны исторические обстоятельства, та идеологическая атмосфера в стране, о которой сказано вы­ше. Абсолютное господство религиозной доктрины сковывало литературу. Бразильским поэтам было неизвестно богатство фи­лософских идей, которое было впитано европейской поэзией и стало содержанием лирики Гёте или Шелли. Особенно это относится к XIX веку: если Гонзага хорошо знаком с литера­турой Просвещения и его этические и эстетические идеалы определены просветительскими идеями, то поэты-романтики до Кастро Алвеса, по существу, и не представляли, какие новые горизонты открылись перед европейской наукой и философией. В стихах множества посредственных и даже не лишенных та­ланта (как Гонсалвес де Магальяэнс) поэтов XIX века рели­гиозные раздумья составляли первейшую задачу поэзии. Поэтому для Алвареса де Азеведо любовная тема становилась единст­венным путем утверждения своей индивидуальности, ценности личных переживаний, отмежеванных от всеобщности веры. Лю­бовная лирика романтиков, ее подчеркнутая реальность, ибо она отражает подлинную душевную жизнь поэта, бросала вызов и господствующей идеологии и господствующей морали. До Ка-

249

стро Алвеса, расширившего границы поэзии и включившего в них необозримые области политики, идейной и социальной борьбы, любовная лирика была в руках романтиков, быть может, самым действенным орудием отрицания окружающего мира. Кастро Алвес вырос из этой традиции, он не мог отказаться от нацио­нальной почвы своего творчества. Но как меняет всю эмоцио­нальную гамму любовного чувства новое направление, открытое искусству революционным романтизмом Алвеса! У Алвареса де Азеведо мучительная неразделенная любовь, неутоленное жела­ние как бы собирают все его смертельное отчаяние, неприятие жизни. А у Кастро Алвеса откровенно земная, радостная чув ственность раскрывает совершенно другую человеческую лич ность: активную, стремящуюся к полноте жизни, к завоеванию счастья.

Лицо этого Человека, пылкого, ослепительно талантливого, не разделяющего свое и народное, политику и любовь, способ­ного, как птица кондор (любимый его поэтический образ!), да­леко видеть и упиваться парением р опасной вышине, — этс лицо смотрит на нас со страниц книги Жоржи Амаду

И ТЕРТЕРЯН

ОСНОВНЫЕ ДАТЫ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА КАСТРО АЛВЕСА

1847, 17 марта — В Курралиньо, в семье доктора Антонио Жозе Алвеса и Клелии Бразилии, родился сын — Антонио Ка­стро Алвес

1860—Кастро Алвес пишет первые стихи в колледже в Баие. 1862—Поступает в Ресифе на подготовительное отделение фа­культета права.

1863 — Зачислен на факультет права. Пишет поэму «Песнь африканца».

1864—Принимает участие в республиканском митинге в Ресифе.

1865 — Создает поэмы, проповедующие освобождение негров от

рабства: «Век», «Рабы» и «Черный мститель».

1866 — Организовывает в Ресифе первое аболиционистское об-

щество.

1866—1867 — Пишет в Ресифе пьесу «Гонзага». 1867—Едет в Баию, где   создает   кондорскую   литературную школу.

1868 — Отправляется из Баии на юг (Рио-де-Жанейро, Сан-Пау-

ло). Пишет в Сан-Пауло поэмы «Голоса Африки» и «Не­гритянский корабль».

1869 — Создает поэмы «Ода Второму июля» и «Мать пленника». 1870—Уезжает в  Курралиньо, где пишет поэмы «Плавающая

пена» и «Водопад Пауло-Афонсо».

1871, 9 февраля—Выступает в последний раз на благотвори­тельном митинге в Баие.

1871 — В ночь с 5 на 6 июля скончался в Баие от туберкулеза.

Дорогие товарищи/

Просим вас присылать нам свои отзывы о содержании, оформлении и полиграфическом исполнении издаваемых нами книг.

Наш адрес: Москва, А-30. Сущевская ул., 21, издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия», массовый отдел.

Амаду Жоржи

КАСТРО АЛВЕС. Пер. с португальск. Ю. Ка< лугина. Стихи в переводе А. Сиповича. М.. «Моло­дая гвардия*.  1963.

256 с с илл. («Жизнь замечательных людей». Серия биографий. Вып.  17(373)