Олдос Хаксли
Улыбка Джоконды
Aldous Huxsley
«The Gioconda Smile»
Рассказ
I
– Мисс Спенс сейчас пожалует, сэр.
– Благодарю вас, – сказал мистер Хаттон, не оборачиваясь. Горничная мисс Спенс была до такой степени уродлива – уродлива предумышленно, как ему всегда казалось, злонамеренно, преступно уродлива, – что он по возможности старался не смотреть на нее. Дверь закрылась. Оставшись один, мистер Хаттон встал и заходил по гостиной, поглядывая на знакомые вещи, которые встречало здесь его созерцательное око.
Фотографии греческой скульптуры, фотографии римского Форума, цветные репродукции картин итальянских мастеров-все такое бесспорное, такое известное. Бедняжка Дженнет! Какая узость кругозора, какой интеллектуальный снобизм! О ее подлинном вкусе можно судить вот по этой акварели уличного художника, за которую она заплатила два с половиной шиллинга (а за рамку тридцать пять). Сколько раз ему приходилось выслушивать от Дженнет эту историю, сколько раз она восхищалась при нем этой ловкой подделкой под олеографию. \"Подлинный художник и где – на панели!\" – и слово \"художник\" звучало в ее устах с большой буквы. Понимайте так, что ореол его славы осенил отчасти и Дженнет Спенс, не пожалевшую дать ему полкроны за копию с олеографии. Она как бы воздавала должное собственному вкусу и художественному чутью. Подлинный старый мастер за полкроны. Бедняжка Дженнет!
Мистер Хаттон остановился перед небольшим продолговатым зеркалом. Нагнувшись слегка, чтобы разглядеть в нем свое лицо, он провел белым холеным пальцем по усам. Усы у него были такие же пышные и золотистые, как и. двадцать лет назад. Волосы тоже не поседели, и пока что никакого намека на плешь – только лоб стал несколько выше. \"Как у Шекспира\", – улыбнувшись, подумал мистер Хаттон, разглядывая блестящую и гладкую крутизну своего чела.
\"С другими спорят, ты ж неуязвим… Из бездн к вершинам… Величие твое… Шекспир! О, если бы ты жил среди нас! Впрочем, это, кажется, уже о Мильтоне – прекрасная дама Христова Колледжа. Да, но в нем-то, в нем самом ничего дамского нет. Таких, как он, женщины называют настоящими мужчинами. Поэтому он и пользуется успехом – женщинам нравятся его пышные золотистые усы и то, что от него приятно пахнет табаком. – Мистер Хаттон снова улыбнулся – он был не прочь подшутить над самим собой. – Прекрасная дама Христова? Э-э, нет! Дамский Христос, вот он кто. Мило, очень мило. Дамский Христос\". Мистер Хаттон пожалел, что здесь не перед кем блеснуть таким каламбуром. Бедняжка Дженнет – увы! – не сможет оценить его.
Он выпрямился, пригладил волосы и снова заходил по гостиной. Римский форум, бр– р! Мистер Хаттон терпеть не мог эти унылые фотографии.
Вдруг он почувствовал, что Дженнет Спенс здесь, стоит в дверях. Он вздрогнул, точно застигнутый на месте преступления. Дженнет Спенс всегда появлялась бесшумно, как призрак, – это была одна из ее особенностей. \"А что если она давно стоит в дверях и видела, как он разглядывает себя в зеркале? Нет, не может быть. А все-таки неприятно\".
– Вы застали меня врасплох, – сказал мистер Хаттон, с протянутой рукой идя навстречу ей, и улыбка снова заиграла у него на лице.
Мисс Спенс тоже улыбалась – своей улыбкой Джоконды, как он однажды полунасмешливо польстил ей. Мисс Спенс приняла комплимент за чистую монету и с тех пор старалась держаться на высоте леонардовского образа. Отвечая на рукопожатие мистера Хаттона, она продолжала улыбаться молча – это тоже входило в роль Джоконды.
– Как вы себя чувствуете? Надеюсь, неплохо? – спросил мистер Хаттон. – Вид у вас прекрасный.
Какое странное у нее лицо! Этот ротик, стянутый улыбкой Джоконды в хоботок с круглой дыркой посредине, словно она вот-вот свистнет, был похож на ручку без пера. Надо ртом – тонкий нос с горбинкой. Глаза большие, блестящие и темные– глаза того разреза, блеска и темноты, которые будто созданы для ячменей и воспаленно-красных жилок на белке. Красивые, но неизменно серьезные глаза, ручка без пера сколько угодно могла изощряться в улыбке Джоконды, но взгляд оставался по-прежнему серьезным. Смело изогнутые, густо прочерченные темные брови придавали верхней части этого лица неожиданную властность-властность римской матроны. Волосы были темные, тоже как у римлянки, от бровей кверху – истинная Агриппина.
– Решил заглянуть к вам по дороге домой, – говорил мистер Хаттон. – Ах, как приятно… – он повел рукой, охватив этим жестом цветы в вазах, солнечные блики и зелень за окном, – как приятно вернуться на лоно природы после делового дня в душном городе.
Мисс Спенс села в кресло и указала ему на стул рядом с собой.
– Нет, нет, увольте! – воскликнул мистер Хаттон. – Тороплюсь домой, надо узнать, как там моя бедная Эмили. Ей нездоровилось с утра. – Тем не менее он сел. – Все жалуется на приступы печени. Вечное недомогание. Женщинам… – мистер Хаттон осекся на полуслове и кашлянул, стараясь замять дальнейшее. Он чуть-чуть не сказал, что женщинам с плохим пищеварением не следует выходить замуж; но это было бы слишком жестоко с его стороны, да он, собственно, так не думал. К тому же Дженнет Спенс веровала в неугасимый пламень чувств и духовное единение. – Эмили надеется, что ей будет лучше, – добавил он, – и ждет вас к завтраку. Приедете? Ну, пожалуйста! – Он улыбнулся для вящей убедительности. – Учтите, что приглашение исходит и от меня.
Она потупилась, мистеру Хаттону показалось, что щеки у нее чуть порозовели. Это была дань ему, он провел рукой по усам.
– Если Эмили действительно не утомит мой приезд, я непременно буду.
– Разумеется, не утомит. Ваше присутствие подействует на нее благотворно. И не только на нее, но и на меня тоже. Поговорка \"третий лишний\" не распространяется на супружескую жизнь.
– О-о, какой вы циник!
Всякий раз, когда мистер Хаттон слышал это слово, ему хотелось огрызнуться: \"Гав-гав-гав!\" Оно коробило его больше всех других слов в языке. Однако вместо того чтобы залаять, он поспешил сказать:
– Нет, что вы! Я только повторяю печальную истину. Действительность не всегда соответствует нашим идеалам. Но это не уменьшает моей веры в них. Я страстно предан мечте об идеальном браке между двумя существами, живущими душа в душу. И, по-моему, этот мой идеал достижим. Безусловно, достижим.
Он многозначительно замолчал и бросил на нее лукавый взгляд. Девственница – но еще не увядшая, несмотря на свои тридцать шесть лет, – была не лишена своеобразной прелести. И к тому же в ней действительно есть что-то загадочное. Мисс Спенс ничего не ответила ему и продолжала улыбаться. Бывали минуты, когда мистеру Хаттону претила эта джокондовская улыбка. Он встал.
– Ну, мне пора. Прощайте, таинственная Джоконда. – Улыбка стала еще напряженнее, она сосредоточилась в стянувшемся по краям хоботке. Мистер Хаттон взмахнул рукой – в этом жесте было что-то от Высокого Возрождения – и поцеловал протянутые ему пальцы. Он впервые позволил себе такую вольность, и ее, видимо, не сочли чрезмерной. – С нетерпением буду ждать завтрашнего дня.
– В самом деле?
Вместо ответа мистер Хаттон поцеловал ей руку еще раз и повернулся к двери. Мисс Спенс вышла вместе с ним на террасу.
– А где ваша машина?
– Я оставил ее у ворот.
– Я пойду провожу вас.
– Нет! Нет! – Тон у мистера Хаттона был шутливый, но в то же время решительный. – Ни в коем случае. Запрещаю!
– Но мне хочется вас проводить, – запротестовала мисс Спенс, стрельнув в него своей Джокондой.
Мистер Хаттон поднял руку.
– Нет, – повторил он, потом коснулся пальцем губ, что можно было принять чуть ли не за воздушный поцелуй, и побежал по аллее, побежал на цыпочках, размашистыми, легкими прыжками, совсем как мальчишка. Сердце его переполнилось гордостью; в этом беге было что-то пленительно юношеское. Тем не менее он обрадовался, когда аллея кончилась. У поворота – там, где его еще можно было увидеть из дома, – он остановился и посмотрел назад. Мисс Спенс по-прежнему стояла на ступеньках террасы и улыбалась все той же улыбкой. Мистер Хаттон взмахнул рукой и на сей раз совершенно открыто и недвусмысленно послал ей воздушный поцелуй. Потом все тем же великолепным легким галопом завернул за темный мыс деревьев. Зная, что теперь его не видят, он перешел с галопа на рысцу и наконец с рысцы на шаг. Он вынул носовой платок и вытер шею под воротничком. \"Боже, какой идиотизм! Есть ли на свете кто-либо глупее милейшей Дженнет Спенс? Вряд ли, разве только он сам. Причем его собственная глупость более зловредна, потому что он-то видит себя со стороны и все же упорствует в своей глупости. Спрашивается – зачем? А-а, поди разберись в самом себе, поди разберись в других людях\".
Вот и ворота. У дороги стояла большая шикарная машина…
– Домой, Мак-Нэб. – Шофер поднес руку к козырьку. – И у перекрестка, там, где всегда, остановитесь, – добавил мистер Хаттон, открывая заднюю дверцу. – Ну-с? – бросил он в полутьму машины.
– Ах, котик, как ты долго! – Голос, произнесший эти слова, был чистый и какой-то ребяческий. В выговоре слышалось что-то простецкое.
Мистер Хаттон согнул свой полный стан и юркнул внутрь с проворством зверька, наконец-то добравшегося до своей норки.
– Вот как? – сказал он, захлопнув дверцу. Машина взяла с места. – Значит, ты сильно соскучилась без меня, если тебе показалось, что я долго? – Он откинулся, на спинку низкого сиденья, его обволокло уютным теплом.
– Котик… – И прелестная головка со счастливым вздохом склонилась на плечо мистера Хаттона. Упоённый, он скосил глаза на ребячески округлое личико.
– Знаешь, Дорис, ты будто с портрета Луизы де Керуайл, – он зарыл пальцы в ее густые кудрявые волосы.
– А кто она есть, эта Луиза… Луиза Кера… как там ее? – Дорис говорила будто откуда-то издалека.
– Увы! Не есть, а была. Fuit
[1]. О всех нас скажут когда-нибудь-были такие. А пока…
Мистер Хаттон покрыл поцелуями юное личико. Машина плавно шла по дороге. Спина Мак-Нэба за стеклом кабины была точно каменная – это была спина статуи.
– Твои руки, – прошептала Дорис. – Не надо… Не трогай. Они как электричество.
Мистер Хаттон обожал, когда она, по молодости лет, несла вот такую чушь. Как поздно в жизни дано человеку постичь свое тело!
– Электричество не во мне, а в тебе. – Он снова стал целовать ее, шепча: – Дорис, Дорис, Дорис! \"Это научное название морской мыши, – думал он, целуя запрокинутую шею, белую, смиренную, как шея жертвы, ждущей заклания карающим ножом. – Морская мышь похожа на колбаску с переливчатой шкуркой… странное существо. Или нет, Дорис – это, кажется, морской огурец, который выворачивается наизнанку в минуту опасности. Надо непременно съездить еще раз в Неаполь, хотя бы ради того, чтобы побывать в тамошнем аквариуме. Морские обитатели – существа совершенно фантастические, просто невероятные\".
– Котик! – Тоже из зоологии, но он причислен к разряду наземных. Ох уж эти его убогие шуточки! – Котик! Я так счастлива!
– Я тоже, – сказал мистер Хаттон. Искренно ли?
– Но может быть, это нехорошо? Ах, если бы знать! Скажи мне, котик, хорошо это или дурно?
– Дорогая моя, я уже тридцать лет ломаю голову над этим вопросом.
– Нет, правда, котик! Я хочу знать. Может, это нехорошо. Может, нехорошо, что я сейчас с тобой, что мы любим друг друга и что меня бьет как электрическим током от твоих рук.
– Почему же нехорошо? Испытывать электрические токи гораздо полезнее для здоровья, чем подавлять в себе половые инстинкты. Надо тебе почитать Фрейда. Подавление половых инстинктов – страшное зло.
– Нет, ты не хочешь помочь мне. Поговори со мной серьезно. Если бы ты знал, как тяжело бывает у меня на душе, когда я думаю, что это нехорошо. А вдруг адское пекло и все такое и вправду есть? Я просто не знаю, как быть дальше. Может, мне надо разлюбить тебя.
– А ты смогла бы? – спросил мистер Хаттон, твердо веря в свою обольстительность и свои усы.
– Нет, котик, ты ведь знаешь, что не могу. Но ведь можно бежать от тебя, спрятаться, запереться на ключ и заставить себя не встречаться с тобой.
– Дурочка! – Он обнял ее еще крепче.
– Боже мой! Неужели это так скверно? А иногда на меня найдет, и мне становится все равно – хорошо это или дурно.
Мистер Хаттон растрогался. Эта девочка будила в нем покровительственные, нежные чувства. Он прильнул щекой к ее волосам, и оба они замолчали, прижавшись друг к другу и покачиваясь вместе с машиной, которая, чуть кренясь на поворотах, с жадностью вбирала в себя белую дорогу и окаймляющую ее пыльно-зеленую изгородь.
– До свидания, до свидания!
Джордж Хиггинс
Машина тронулась, набрала скорость, исчезла за поворотом, а Дорис стояла одна у дорожного столба на перекрестке, все еще чувствуя дурман и слабость во всем теле после этих поцелуев и прикосновений этих ласковых рук, пронизывающих ее электрическим током. Надо было вздохнуть всей грудью, силой заставить себя очнуться, прежде чем идти домой. И за полмили ходьбы до дому еще придумать очередную ложь.
ДРУЗЬЯ ЭДДИ КОЙЛА
Оставшись один в машине, мистер Хаттон вдруг почувствовал, как его обуяла невыносимая скука.
Глава первая
II
Джеки Браун, парень двадцати шести лет, с непроницаемым лицом, пообещал достать несколько пистолетов.
- Я смогу их доставить к завтрашнему вечеру. Приволоку, наверное, штук шесть. А через неделю, ну, может, дней через десять, еще дюжину. Тут должен кое-кто нагрянуть — у него с десяток найдется, да только я, понимаешь, уже кое с кем об этом товаре толковал и обещал четыре ствола. Зачем-то они ему понадобились. Так что завтра вечером — шесть. А через неделю будет еще дюжина. Напротив Джеки Брауна сидел коренастый мужчина и ждал, пока остынет его кофе.
- Что-то мне это не больно нравится, — сказал он. — Что-то мне не улыбается отовариваться в лавке, где толчется еще куча народу. Я же не знаю, что твой покупатель собирается с этими «пушками» делать. Коли у моего клиента будут неприятности из-за того, что кто-то еще берет товар из этой кормушки, то, знаешь, и у меня тоже могут быть неприятности.
Миссис Хаттон лежала на кушетке у себя в будуаре и раскладывала пасьянс. Был теплый июльский вечер, но в камине у нее горели дрова. Черный шпиц, разомлевший от жары и тягот пищеварительного процесса, спал на самом пекле у камина.
– Уф-ф! А тебе не жарко тут? – спросил мистер Хаттон, войдя в комнату.
- Это ясно, — сказал Джеки Браун.
– Ты же знаешь, милый, как мне нужно тепло, – голос был на грани слез. – Меня знобит.
В пятницу рабочий день кончался чуть раньше обычного, и в этот ранний ноябрьский вечер люди уже спешили домой с работы. Инвалид на углу продавал бостонский «Рекорд» и надоедал прохожим криком из своей коляски.
– Как ты себя чувствуешь? Лучше?
- Да ничего тебе не ясно, — сказал коренастый. — На мне же лежит ответственность. Я привык работать аккуратно.
– Да нет, не очень.
- Слушай, — сказал Джеки Браун. — Я же говорю: мне все ясно. Ты знаешь мое имя.
- Знаю, — буркнул коренастый.
Разговор увял. Мистер Хаттон стоял, прислонившись спиной к каминной доске. Он посмотрел на шпица, лежавшего на ковре, перевернул его навзничь носком правого ботинка и почесал ему брюшко и грудь с проступавшими сквозь шерсть белыми пятнышками. Пес замер в блаженной истоме. Миссис Хаттон продолжала раскладывать пасьянс. Он не получался. Тогда она переложила одну карту, вторую сунула обратно в колоду и пошла дальше. Пасьянсы у нее всегда выходили.
- Ну и порядок! — сказал Джеки.
– Доктор Либбард говорит, что мне надо съездить на воды в Лландриндод этим летом.
- Нет, не порядок, — ответил покупатель. — Хотел бы я, чтобы с каждым, кого я так вот знаю, как тебя, был полный порядок. Вот смотри! — Коренастый вытянул левую руку над пластиковым столиком. — Что это?
– Ну что ж, дорогая, поезжай. Конечно, поезжай. Мистер Хаттон вспоминал, как все было сегодня: как они с Дорис подъехали к лесу, нависшему над склоном, оставили машину поджидать их в тени деревьев, а сами ступили в безветрие и солнце, меловых холмов.
- Твоя рука, — сказал Браун.
– Мне надо пить минеральную воду от печени, и еще он советует массаж и курс физиотерапии.
- Хм, надеюсь, ты на «пушки» глядишь внимательнее, чем на эту руку, — поддел его коренастый. — Дай-ка сюда свою, умник!
Джеки Браун растопырил пальцы левой руки.
Со шляпой в руках Дорис подкрадывалась к голубеньким бабочкам, которые вчетвером плясали над скабиозой, голубыми огоньками мерцая в воздухе. Голубой огонек разлетелся четырьмя искрами и потух; она засмеялась, вскрикнула совсем по-детски и погналась за ними.
- Ну?
- Пересчитай, сколько у тебя костяшек на пальцах! — приказал коренастый.
– Я уверен, что это пойдет тебе на пользу, дорогая.
- Что, все? — спросил Джеки Браун.
– А ты, милый, поедешь со мной?
- Господи, — сказал коренастый. — Да считай сколько хочешь. У меня все равно на четыре больше. По две на каждом пальце. А знаешь, откуда? Я как-то купил товар у парня, который вроде тебя назвал мне свое имя, да только «пушки» у него были засвечены, и парень, для которого я их взял, отправился в Уолпол
[1] — «от пятнадцати до двадцати пяти». Он все еще там парится. Да у него друзья остались на воле. Они-то мне и подарили дополнительные четыре костяшки на левой руке. Зажали мне лапу в ящике письменного стола. А потом один из них ногой как врежет по ящику. Е-мое, как же больно было! Ты-то парень, не знаешь, каково это.
- Вот черт, — воскликнул Джеки Браун.
– Но ведь я собираюсь в Шотландию в конце месяца.
- А больнее всего было от того, что я ведь и сам понимал, что они со мной сделают. Представь: приходят к тебе и говорят, что ты кое-кому свинью подложил, что ты совершил ошибку, очень большую ошибку, и теперь за это кое-кто за решеткой парится, и понимаешь, говорят, мы-то лично против тебя ничего не имеем, но наказать надо. Так что, говорят, давай сюда руку. А ты думаешь про себя: не дам! Понял? Я когда еще совсем маленький был, ходил в воскресную школу, училка-монашка все мне говорила: «Руки на стол!» Поначалу я слушался и руки клал, а она мне по рукам стальной линейкой — прямо по костяшкам! Вот так-то. Но вот однажды я говорю ей — когда она мне свое: «Руки на стол!» — я ей и говорю: «Нет!». Так она мне, сука, этой линейкой прямо по роже со всего размаху влепила. И тут то же самое. Только эти ребята против тебя лично ничего не имеют, понял? Обычные ребята, каких на улице каждый день встречаешь, может, кто-то тебе из них даже нравится, а, может, и не нравится, может, ты с ними по стаканчику в баре пропускал, может, даже с ними вместе девок кадрил. И вот приходят к тебе и говорят: «Эй, Поли! Ты пойми, братишка, против тебя лично мы ничего не имеем. Но ты допустил ошибку. Давай руку. Мы же не будем в тебя из «пушки» палить, ты же знаешь». Так что пришлось руку им дать — а давать можно любую, какую хочешь — хоть левую, хоть правую. Я им дал левую, потому что я правша и наперед знал, что будет. Вот, значит, сунули они мне пальцы в ящик письменного стола и один из них ногой как врежет по ящику. Слыхал, как кости хрустят, когда ломаются? Это как лучину от полена откалываешь. А болит — ужас!
Миссис Хаттон умоляюще подняла на него глаза.
- Вот черт! — повторил Джеки Браун.
– А дорога? – сказала она. – Я не могу думать об этом без ужаса. Как я доберусь? И ты прекрасно знаешь, что в отелях меня мучает бессонница. А багаж и все другие хлопоты? Нет, одна я ехать не могу.
- Вот о том я и толкую, — сказал коренастый. — Я тогда месяц гипс носил. В дождь и сейчас болит страшно. Я эти пальцы согнуть не могу. В общем, мне наплевать, как ты себя назвал. Имя того торговца я ведь тоже знал, да это не спасло моих пальцев. Знать имя — этого не достаточно. Мне платят, чтобы я работал аккуратно. Интересно, что будет, коли один из твоих стволов «засветится». Может, мне потом придется себе костыли в аптеке примерять? Это же дело нешуточное. Я не знаю, кому ты раньше товар толкал, но мне вот шепнули тут, что у тебя есть пушки, а мне нужна пара-другая. Я просто страхуюсь, понял, чтобы дурака не свалять. А что будет, коли твой клиент, который четыре берет, толкнет одну «пушку» на сторону, а из нее потом легавого пришьют? Мне что, когти рвать из города?
– Почему же одна? С тобой поедет горничная. – Он начинал терять терпение. Больная женщина оттесняла здоровую. Его насильно уводили от воспоминаний о залитых солнцем холмах, живой, смеющейся девушке и вталкивали в нездоровую духоту этой жарко натопленной комнаты с ее вечно на что-то жалующейся обитательницей.
- Нет, — ответил Джеки Браун.
– Нет, одна я не смогу поехать.
– Но если доктор велит ехать, значит, ехать надо. Кроме того, дорогая, перемена обстановки пойдет тебе на пользу.
- Нет? — переспросил коренастый. — Ну ладно, будем надеяться, что тут ты прав. Но только я не хочу больше пальцы калечить. И коли мне придется когти рвать из города, парень, то и тебе тоже придется. Ты это учти. Они со мной опять что-нибудь учудят, но с тобой разберутся покруче. Ты это запомни.
– На это я и не надеюсь.
- Понял, — сказал Джеки Браун.
– Зато Либбард надеется, а он не станет говорить зря.
- Надеюсь, — ухмыльнулся коренастый. — Я уж не знаю, кому ты там раньше толкал товар, но должен тебя предупредить: эти ребята — крутые.
– Нет, не могу. Это мне не под силу. Я не доеду одна. – Миссис Хаттон вынула платок из черной шелковой сумочки и поднесла его к глазам.
– Все это вздор, дорогая. Возьми себя в руки.
- Мои стволы не засветятся, — повторил Джеки Браун. — Я гарантирую.
– Нет, предоставьте мне умереть здесь, в покое. – Теперь она плакала по– настоящему.
- Это почему же?
- А потому. Это абсолютно новые «пушки», ты понял? Пристреляны, проверены — вот и все. Новехонькие стволы, в деле не были. Нетронутые. Бойки еще в тавоте. Если уронишь — курком в землю ткнутся — и ничего, понял? «Тридцать восьмые — специальные». Говорю тебе — классный товар.
– О, Боже! Ну нельзя же так! Подожди, послушай меня. – Миссис Хаттон зарыдала еще громче. Ну что тут станешь делать! Он пожал плечами и вышел из комнаты.
- А, краденые! — отмахнулся коренастый. — Серийные номера сбиты. Так я в прошлый раз попался. Накрыли местечко, откуда «пушки» добывали, да и номера сверили. Так что ты, парень, поостерегся бы, а то нам с тобой вообще все пальцы открутят.
Мистер Хаттон чувствовал, что ему следовало бы проявить большую выдержку, но ничего не мог с собой поделать. Еще в молодости он обнаружил, что не только не жалеет бедных, слабых, больных, калек, а попросту ненавидит их. В студенческие годы ему случилось провести три дня в одном ист-эндском пункте благотворительного общества. Он вернулся оттуда полный глубочайшего, непреодолимого отвращения. Вместо участия к несчастным людям в нем было одно только чувство – чувство гадливости. Он понимал, насколько несимпатична в человеке эта черта, и на первых порах стыдился ее. А потом решил, что такова уж у него натура, что себя не переборешь, и перестал испытывать угрызения совести. Когда он женился на Эмили, она была цветущая, красивая. Он любил ее. А теперь? Разве это его вина, что она стала такой?
- Нет, — сказал Джеки Браун. — На них серийные номера стоят. Так что если найдут эту «пушку», то и номер на ней будет, не боись. Я тебе говорю, никак не доказать, что они краденые. Абсолютно новые пушки, в масле еще.
Мистер Хаттон пообедал один. Вино и кушанья настроили его на более миролюбивый лад, чем до обеда. Решив загладить свою недавнюю вспышку, он поднялся к жене и вызвался почитать ей вслух. Она была тронута этим, приняла его предложение с благодарностью, и мистер Хаттон, щеголявший своим выговором, посоветовал что– нибудь не слишком серьезное, по-французски.
- С серийным номером? — переспросил коренастый.
- Да ты сам увидишь номер, — сказал Джеки.
– По-французски? Да, я люблю французский, – миссис Хаттон отозвалась о языке Расина точно о тарелке зеленого горошка.
- Модель армейской полиции, 1951 года выпуска, доставлены в Рок-Айленд, ни один не в розыске. Новехонькие «специальные».
Мистер Хаттон сбегал к себе в кабинет и вернулся с желтеньким томиком. Он начал читать, выговаривая каждое слово так старательно, что это целиком поглощало его внимание. Какой прекрасный у него выговор! Это обстоятельство благотворно сказывалось и на качестве романа, который он читал.
- У тебя что, кто-то на оружейном заводе есть?
- Слушай, я торгую стволами. Я в деле уже давно, и очень редко кто оставался недоволен. Я могу достать тебе «четырехдюймовки»
[2] и «двухдюймовки». Только скажи, что тебе надо. Я доставлю все в лучшем виде.
В конце пятнадцатой страницы ему вдруг послышались звуки, не оставляющие никаких сомнений в своей природе. Он поднял глаза от книги: миссис Хаттон спала. Он сидел, с холодным интересом разглядывая лицо спящей. Когда-то оно было прекрасно; когда-то давным-давно, видя его перед собой, вспоминая его, он испытывал такую глубину чувств, какой не знал, быть может, ни раньше, ни потом. Теперь это лицо было мертвенно-бледное, все в морщинках. Кожа туго обтягивала скулы и заострившийся, точно птичий клюв, нос. Закрытые глаза глубоко сидели в костяном ободке глазниц. Свет лампы, падавший на это лицо сбоку, подчеркивал бликами и тенями его выступы и впадины. Это было лицо мертвого Христа с \"Pieta\" Моралеса.
- Почем? — спросил коренастый.
La squelette etait invisible
Au temps heureux de l\'artpaien[2].
- Зависит от того, сколько берешь, — ответил Джеки.
- Зависит также, от того, сколько что я захочу заплатить. — Ну и почем?
- Восемьдесят, — сказал Джеки Браун.
Он чуть поежился и на цыпочках вышел из комнаты. На следующий день миссис Хаттон спустилась в столовую ко второму завтраку. Ночью у нее были неприятные перебои, но теперь она чувствовала себя лучше. Кроме того, ей хотелось почтить гостью. Мисс Спенс слушала ее жалобы и опасения насчет поездки в Лландриндод, громко соболезновала ей и не скупилась на советы. О чем бы ни говорила мисс Спенс, в ее речах всегда чувствовался неудержимый напор. Она подавалась вперед, как бы беря своего собеседника на прицел, и выпаливала слово за словом. Бац! Бац! Взрывчатое вещество в ней воспламенялось, слова вылетали из крохотного жерла ее ротика. Она пулеметной очередью решетила миссис Хаттон своим сочувствием. Мистеру Хаттону тоже случалось попадать под такой обстрел, носивший большей частью литературный и философский характер, – в него палили Метерлинком, миссис Безант, Бергсоном, Уильямом Джеймсом. Сегодня пулемет строчил медициной. Мисс Спенс говорила о бессоннице, она разглагольствовала о целебных свойствах легких наркотиков и о благодетельных специалистах. Миссис Хаттон расцвела под этим обстрелом, как цветок на солнце.
- Восемьдесят? — удивился коренастый. — А ты вообще-то раньше имел дело с пушками? Восемьдесят — это ты, парень, загнул. Я же возьму у тебя тридцать штук. Да я могу пойти в любую оружейную лавку и взять там тридцать стволов по восемьдесят за штуку. Я чувствую, нам еще надо о цене малость потолковать.
- Хотел бы я на тебя посмотреть, как ты идешь в лавку и берешь тридцать стволов! — сказал Джеки Браун. — Я не знаю, кто ты, и не знаю, что у тебя на уме, да и знать мне не надо. Но я бы очень хотел посмотреть, как ты приходишь в оружейную лавку и говоришь, что у тебя есть покупатель на тридцать стволов, и почему бы тебе не получить оптовую скидку! Я бы очень хотел на это посмотреть. Да ведь ФБР будет у тебя за спиной прежде, чем ты начнешь отсчитывать бабки!
Мистер Хаттон слушал их молча. Дженнет Спенс неизменно вызывала в нем любопытство. Он был не настолько романтичен, чтобы представить себе, что каждое человеческое лицо – это маска, за которой прячется внутренний лик, порой прекрасный, порой загадочный, что женская болтовня – это туман, нависающий над таинственными пучинами. Взять хотя бы его жену или Дорис – какими они кажутся, такие они и есть. Но с Дженнет Спенс дело обстояло иначе. Вот тут-то, за улыбкой Джоконды и римскими бровями, наверняка что-то кроется. Весь вопрос в том, что именно. Это всегда оставалось неясным мистеру Хаттону.
- Знаешь, парень, у нас в округе не одна оружейная лавка, — сказал коренастый.
- Для твоих дел — нет тут других лавок, — отрезал Джеки Браун. — Я тебе говорю: на сто миль в округе нет никого, кто мог бы достать тебе такой товар, как у меня — и ты это знаешь. Так что кончай мне мозги пудрить.
– А может быть, вам и не придется ехать в Лландриндод, – говорила мисс Спенс. – Если вы быстро поправитесь, доктор Либбард смилуется над вами.
- Я раньше никогда не давал больше пятидесяти. И не собираюсь столько выкладывать. Да ведь и ты не найдешь сейчас клиента, который готов у тебя взять тридцать штук сразу. И учти: если это дело выгорит, я у тебя потом буду еще брать. Ты же привык толкать по два-три ствола, вот почему ты хочешь товар доставить в три-четыре приема.
– Я только на это и надеюсь. И в самом деле, сегодня мне гораздо лучше.
- Да я могу хоть завтра толкнуть пятьдесят штук — и ты мне не нужен, — ответил Джеки. — Я просто не могу их все сразу получить. Я сбываю все, что могу достать. Спорим: если я пойду в церковь к исповеди и трижды прочту «Богородицу», поп у меня в конце исповеди спросит на ушко, не смогу ли я достать для него маленькую игрушку, которую можно носить под сутаной. Народ сегодня совсем свихнулся на «пушках». На прошлой неделе встречался я с одним мужиком, он прямо кипятком писал — достань ему «питон»! А я приволок ему на выбор три здоровенных «блэкхока» — шестидюймовки, «магнумы» сорок первого калибра. Так он схватил один «магнум», будто всю жизнь только о нем и мечтал. Надо было видеть, как этот мудак шел от меня: куртка пузырем стоит на боку, точно он дыню украл. Был у меня еще клиент — спрашивал, могу ли я достать автоматы. Он давал мне полтора «куска» за каждый — за любое количество. Ему было даже все равно, какого они калибра.
Мистеру Хаттону стало стыдно. Если бы не его черствость, ей было бы лучше не только сегодня. Он утешил себя тем, что ведь речь идет о самочувствии, а не о состоянии здоровья. Одним участием не излечишь ни больной печени, ни порока сердца.
- Белый или черный? — спросил коренастый.
– На твоем месте я не стал бы есть компот из красной смородины, дорогая, – сказал он, вдруг проявляя заботливость. – Ведь Либбард запретил тебе есть ягоды с кожицей и зернышками.
- Хороший, — ответил Браун. — Меня бы не удивило, если бы я смог достать ему то, что он хотел, за неделю. Хороший товар. «М-16», почти новенькие.
– Но я так люблю компот из красной смородины, – взмолилась миссис Хаттон, – а сегодня мне гораздо лучше.
- Никогда я не понимал людей, которые хотят иметь дело с автоматами, — сказал коренастый. — Коли тебя с этим добром возьмут за жабры, это же верное пожизненное. И что с ним делать-то вообще — на войну идти, что ли? Автомат не спрячешь, в машине возить не станешь, да и кого можно пристрелить из автомата? Разве что стену из него продырявить сначала, чтобы добраться до того, за кем охотишься. А это риск. Нет, я с автоматами дела не имею. Лучше всего для таких дел — четырехдюймовый «смит». Отличная машина — и спрятать можно, и бьет без промаха.
– Нельзя быть таким деспотом, – сказала мисс Спенс, взглянув сначала на него, а потом на миссис Хаттон. – Дайте ей полакомиться, нашей бедной страдалице, вреда от этого не будет. – Она протянула руку и ласково потрепала миссис Хаттон по плечу.
- Мало, кто их любит: «смит-энд-вессон» слишком громоздкий, — сказал Джеки Браун, — На прошлой неделе был у меня человек, которому позарез нужны были «тридцать восьмые». Так я ему приволок один «смит» и «кольт»-«двухдюймовку». «Кольт» ему понравился, а вот насчет «смита» он что-то начал носом крутить. Стал меня спрашивать, на кой он ему сдался — что, говорит, может, ему кобуру нацепить себе на брюхо, чтобы его в ней носить, и все такое. Но, в общем, взял.
– Благодарю вас, милочка. – Миссис Хаттон подложила себе еще компота.
– Тогда уж лучше не вини меня, если тебе станет худее.
- Слушай, — сказал коренастый. — Мне нужно тридцать стволов. «Четырехдюймовки» и «двухдюймовки». «Тридцать восьмые». Возьму и «магнум» триста пятьдесят седьмой, колы попадется. Тридцать штук. Даю тысячу двести.
– Разве я тебя, милый, когда-нибудь в чем-то винила?
- Ни фига! — сказал Джеки Браун. — Я отдам по крайней мере по семьдесят за штуку.
– Я не давал тебе повода, – игриво заметил мистер Хаттон. – У тебя идеальный муж.
- Даю полторы «штуки».
- Давай ни по-твоему, ни по-моему. Тысяча восемьсот.
После завтрака они перешли в сад. С островка тени под старым кипарисом виднелась широкая, ровная лужайка, где металлически поблескивали цветы на клумбах.
- Но сначала покажешь товар, — сказал коренастый.
Глубоко вздохнув, мистер Хаттон набрал полную грудь душистого теплого воздуха.
- Само собой, — сказал Джеки Браун. Выражение его лица изменилось: он улыбнулся.
– Хорошо жить на свете, – сказал он.
– Да, хорошо, – подхватила его жена, протянув на солнце бледную руку с узловатыми пальцами.
Глава вторая
Горничная подала кофе; серебряный кофейник, молочник и маленькие голубые чашки поставила на складной столик возле их стульев.
– А мое лекарство! – вдруг вспомнила миссис Хаттон. – Клара, сбегайте за ним, пожалуйста. Белый пузырек на буфете.
Молочный коктейль с клубничным мороженым и темно-зеленый «чарджер» попали в поле зрения коренастого мужчины почти одновременно. Официантка ушла, а он смотрел, как машина медленно проплыла мимо магазинов и остановилась на дальнем конце автостоянки. Он сорвал с соломинки обертку и начал неторопливо пить свой коктейль. Водитель из машины не вышел.
– Я схожу, – сказал мистер Хаттон. – Мне все равно надо за сигарой.
Коренастый расплатился за молочный коктейль и обратился к официантке:
- Скажите, где тут у вас туалет? Она махнула рукой в сторону кухни. Коренастый пошел по коридору, миновал туалет и подошел к чуть приоткрытой двери служебного выхода на платформу для приема грузов. Он вышел на грузовую платформу, присел на корточки и неуклюже спрыгнул на асфальт. В двухстах ярдах он увидел еще один служебный выход с грузовой платформой. Дойдя до платформы, он взобрался на нее и толкнул металлическую дверь с надписью:
Он поспешил к дому. И, остановившись на минутку у порога, посмотрел назад Горничная шла по лужайке к дому. Сидя в шезлонге, его жена раскрывала белый зонтик. Мисс Спенс разливала кофе по чашкам, склонившись над столиком. Он вошел в прохладный сумрак дома.
ТОЛЬКО ПРОДУКТЫ.
– Вам с сахаром? – спросила мисс Спенс.
За дверью он увидел молодого парня, который сортировал зеленый салат. Коренастый стал объяснять причину своего появления:
– Да, будьте добры. И пожалуйста, побольше. Кофе отобьет вкус лекарства.
- У меня машина сломалась — там на улице. От вас можно позвонить?
Миссис Хаттон откинулась на спинку шезлонга и загородилась зонтиком от ослепительно сияющего неба.
Парень сказал, что телефон находится при входе в магазин, у касс. Коренастый вышел из магазина через центральный вход. Он оглядел автостоянку. Заметив «чарджер», он зашагал к нему.
У нее за спиной мисс Спенс осторожно позвякивала посудой.
Водитель открыл правую дверцу, и коренастый залез внутрь.
– Я положила вам три полные ложки. Это отобьет вкус лекарства. А вот и он.
- Давно ждешь? — спросил коренастый.
Мистер Хаттон вышел из дома с винным бокалом, до половины наполненным какой-то светлой жидкостью.
Водителю было лет тридцать пять. На нем были замшевые сапоги, поношенные твидовые штаны, желтая водолазка и мотоциклетная куртка из черной блестящей кожи. Длинные волосы, на носу большие темные очки в серебряной оправе.
– Пахнет вкусно, – сказал он, передавая бокал жене.
- Ровно столько, сколько тебе понадобилось, чтобы понять, что кругом все чисто. Какого черта ты выбрал это место? Ты здесь что, в парикмахерскую ходишь?
– Оно чем-то приправлено для запаха. – Миссис Хаттон выпила лекарство залпом, передернулась и скорчила гримасу: – Фу, какая гадость! Дай мне кофе.
- Да нет, просто слышал, что сегодня будет специальная распродажа лыж, — ответил коренастый. — У тебя симпатичная машина. Чья — кого-нибудь, кого я знаю?
Мисс Спенс подала ей чашку, она отхлебнула из нее.
– Получился почти сироп. Но это даже вкусно после отвратительного лекарства.
В половине четвертого миссис Хаттон пожаловалась, что ей стало хуже, и ушла к себе – полежать. Муж хотел было напомнить ей про красную смородину, но вовремя удержался. Упрек \"что я тебе говорил\" принес бы ему сейчас слишком легкую победу. Вместо этого он проявил сочувствие к жене и повел ее под руку в дом.
– Отдохнешь, и все будет хорошо, – сказал он. – Да, кстати, я вернусь домой только после обеда.
– Как? Ты уезжаешь?
– Я обещал быть у Джонсона сегодня вечером. Нам надо обсудить проект памятника погибшим воинам.
– Пожалуйста, не уезжай! – Миссис Хаттон чуть не заплакала. – Может, ты все-таки не поедешь? Я так не люблю оставаться дома одна.
– Но, дорогая моя, я же обещал – и давно обещал. – Как неприятно, что приходится лгать! – А сейчас мне надо вернуться к мисс Спенс.
Он поцеловал ее в лоб и снова вышел в сад. Мисс Спенс так и нацелилась ему навстречу.
– Ваша жена совсем плоха! – выпалила она.
– А по-моему, ваш приезд так подбодрил ее.
– Это чисто нервное, чисто нервное. Я наблюдала за ней. Когда у человека сердце в таком состоянии да к тому же нарушено пищеварение… да, да, так нарушено… всего можно ждать.
– Либбард смотрит на здоровье бедной Эмили далеко не так мрачно. – Мистер Хаттон открыл калитку, ведущую из сада в подъездную аллею. Машина мисс Спенс стояла у подъезда.
– Либбард всего лишь сельский врач. Вам надо пригласить к ней специалиста.
Он не мог не рассмеяться.
Мисс Спенс протестующе подняла руку.
– Я говорю совершенно серьезно. По-моему, бедняжка Эмили в тяжелом состоянии. Все может случиться в любой час, в любую минуту.
- Навряд ли! Один парень из западной части штата возил на ней самогон. Бедолага! Расплатился наликом и на первой же ездке попался. Не понимаю, как они вообще умудряются торговать, если им приходится покупать новую тачку всякий раз, когда они скидывают товар.
Он посадил ее в машину и захлопнул дверцу. Шофер завел мотор и сел за руль.
– Сказать ему, чтобы трогал? – Мистер Хаттон не желал продолжать этот разговор.
- Иногда у них все сходит чисто, — ответил коренастый.
Мисс Спенс подалась вперед и выстрелила в него своей Джокондой:
- Я не знал, что ты и этим занимаешься, — сказал водитель.
– Не забудьте, я жду вас к себе, и в самое ближайшее время.
- Да нет, просто слышу вокруг разговоры, понял? Люди нынче работают неаккуратно.
Он машинально осклабился, пробормотал что-то вежливое и помахал вслед отъезжающей машине. Он был счастлив, что наконец остался один.
- Знаю, — сказал водитель. — Вот на прошлой неделе сам слышал, что тебе пятнадцатого января предстоит ехать в Нью-Хэмпшир на суд, и подумал: интересно, где же Эдди собирается праздновать Рождество?
- Потому-то я и интересуюсь лыжами, — сказал коренастый. — Уж коли мне туда ехать, то я решил: а почему бы не покататься там на лыжах, понял? Как думаешь, к тому времени снег выпадет?
Через несколько минут мистер Хаттон тоже уехал. Дорис ждала его у перекрестка. Они пообедали в придорожной гостинице в двадцати милях от его дома. Покормили их невкусно и дорого, как обычно кормят в загородных ресторанах, рассчитанных на проезжих автомобилистов. Мистер Хаттон ел через силу, но Дорис пообедала с удовольствием. Впрочем, она всегда и от всего получала удовольствие. Мистер Хаттон заказал шампанское – не лучшей марки. Он жалел, что не провел этот вечер у себя в кабинете.
- Я думаю, что уже и сейчас там снег, — сказал водитель.
- Потому как я вот подумал, — сказал коренастый, — коли там есть снег, то, может, ты со мной махнешь туда на выходные? Ты там будешь кум королю — при такой тачке, да в таком прикиде.
На обратном пути Дорис, немножко охмелевшая, была сама нежность. В машине было совсем темно, но, глядя вперед, мимо неподвижной спины Мак-Нэба, они видели узкий мирок ярких красок и контуров, вырванных из мрака автомобильными фарами.
- И тогда во вторник мы сможем вместе поехать в суд?
- Ну да! Шикарно время проведем. У тебя есть шанс увидеться там со старыми друзьями. За кем ты теперь охотишься — за «голубенькими»?
Мистер Хаттон попал домой в двенадцатом часу. В холле его встретил доктор Либбард. Это был человек невысокого роста, с изящными руками, тонкими, почти женскими чертами лица. Его большие карие глаза смотрели грустно. Он тратил уйму времени на пациентов, подолгу сидел у их постели, излучая печаль взглядом, и вел тихую печальную беседу – собственно, ни о чем. От него исходил приятный запах, безусловно антисептический, но в то же время неназойливый и тонкий.
- Меня бросили на наркотики, — сказал водитель. — Пока что мне удалось засечь только торговцев травкой, но, говорят, тут у нас балуются гашишем — в разных стремных местах, и меня попросили поискать там.
– Либбард? – удивился мистер Хаттон. – Почему вы здесь? Моей жене стало хуже?
Коренастый спросил:
- Но ты все еще интересуешься автоматами, надо полагать.
– Мы весь вечер старались связаться с вами, – ответил мягкий, грустный голос. – Думали, вы у Джонсона, но там ответили, что вас нет.
- Это да! — сказал водитель. — Мне всегда интересно узнать, где можно купить автомат, а то и парочку.
- Так и думал. Я даже сказал себе: старина Дейв — надежный парень. Что же он теперь делает, не забыл ли он еще старых друзей и автоматы. Потому-то я тебя и искал.
– Да, я задержался в дороге. Машина сломалась, – с досадой ответил мистер Хаттон. Неприятно, когда тебя уличили во лжи.
- А кого же из старых друзей ты имеешь в виду? — спросил водитель.
– Ваша жена срочно требовала вас.
- Ну, я вот думаю, — сказал коренастый, — может, тамошнего федерального прокурора. Он же твой старинный друг, коли мне память не изменяет.
- А, и ты решил, что мне доставит удовольствие перекинуться с ним парой-тройкой слов.
– Я сейчас же поднимусь к ней, – мистер Хаттон шагнул к лестнице.
- Я решил: почему бы не спросить.
- Знаешь, слишком уж путь неблизкий, чтобы говорить с человеком, которому я могу просто позвонить по телефону. Хотя… если бы у меня был серьезный повод для разговора…
Доктор Либбард придержал его за локоть.
- Ну, — сказал коренастый, — у меня дома трое детишек, и мне сейчас никак нельзя идти на посадку, понял? Ребята растут, в школу ходят, а к ним там пристают, дразнят и все такое. Черт побери, мне же почти сорок пять!
– К сожалению, теперь уже поздно.
- Это очень серьезный повод, — согласился водитель. — Но мне-то что с того? Сколько там тебе вешают — «пятерочку»?
– Поздно? – Его пальцы затеребили цепочку от часов; часы никак не хотели вылезать из кармашка.
- Мой адвокат думает, не больше двух лет.
– Миссис Хаттон скончалась полчаса тому назад. Тихий голос не дрогнул, печаль в глазах не углубилась. Доктор Либбард говорил о смерти так же, как он стал бы говорить об игре в крикет между местными командами. Все на свете суета сует, и все одинаково прискорбно.
- Ну, считай тебе повезло, если сумеешь отделаться двумя. У меня же там в грузовике было около двух сотен ящиков виски, насколько я помню, — и все не твое, а того парня из Берлингтона. А ты уже раньше допускал подобную ошибку.
Мистер Хаттон поймал себя на том, что вспоминает слова мисс Спенс: \"В любой час, в любую минуту…\" Поразительно! Как она была права!
– Что случилось? – спросил он. – Умерла? Отчего?
- Я же говорю, — сказал коренастый. — Это все сплошная ошибка. Я занимался своим бизнесом, и дела у меня шли нормально, а этот парень звонит мне как-то, хотя знал, что я уже давно завязал, и спрашивает, не хочу ли я перегнать грузовик. Вот и все. Я и не знал, что этот парень из Берлингтона был от Адама.
Доктор Либбард пояснил:
- Я-то понимаю, как все вышло. Живет себе в Рентаме, в Массачусетсе, мужик вроде тебя, которого достали просьбами перегнать грузовик из Берлингтона в Портленд, особенно если учесть, что он сроду не зарабатывал грузоперевозками. Я-то могу понять, как все это случилось. Только странно, отчего это присяжные тебе не поверили.
- Адвокат — дурак, — сказал коренастый. — Он не такой башковитый, как ты. Он даже не дал мне встать и рассказать, как все было. Они так и не выслушали всю историю от начала до конца.
– Паралич сердца, результат сильного приступа рвоты, вызванного, в свою очередь, тем, что больная съела что-то неудобоваримое.
- А почему ты не подал апелляцию? — спросил водитель.
– Компот из красной смородины, – подсказал мистер Хаттон.
- Да я думал об этом, — ответил тот. — «В связи с некомпетентностью адвоката». Один мой приятель на этом выкарабкался. Но беда в том, что у меня времени не хватило собрать все бумаги. Я знаю одного парня, который мог бы мне совет дать, да он в Дэнбери,
[3] кажется, и что-то мне не хочется к нему лично обращаться. Хотя, я думаю, есть более простой способ уладить это дело.
- Ага, попросить меня поехать туда и поговорить с кем надо!