– Однако работать он будет под моим началом.

Она не кричала до тех пор, пока Дрю не ударил ее кулаком в живот и не начал хлестать своим ремнем. Эмма потеряла сознание задолго до того, как он остановился.

– Разумеется, Хозяйка.

– И еще: убери отсюда, с берегов Ильмеры, службу безопасности, с милицией я сама справлюсь. Мои люди натыкаются на чекистов чуть ли не в каждой деревне.

– Суггеренд[18] ФСБ мне неподвластен, – посмурнел Клементьев, – там сменился Директор, но я попробую повлиять на него. Он молод и имеет достаточное количество врагов. Теперь о наших непосредственных проблемах. Мне стало известно, что в экспедиции Пашина есть Витязь.

Глава 32

Брови старухи сдвинулись, нос заострился, лицо на миг стало молодым и грозным.

– Как тебе удалось это узнать?!

Дрю больше не просил прощения. В этом не было необходимости. Десять дней Эмма пролежала в постели, и все десять дней он твердил, что она сама виновата, объясняя снова и снова, что действовал исключительно в ее интересах.

Клементьев усмехнулся.

Она ведь думала только о себе, не так ли, когда столько недель готовилась к выставке? Она ночь за ночью оставляла мужа одного, а затем насмехалась над их браком, публично флиртуя с другим мужчиной.

– Я заслал в группу шпиона.

– Безыменя, что ли?

Она вынудила наказать ее, заслужила это и виновата сама.

– Нет, пришлось кое-кого заморочить, или, как сейчас принято говорить, запрограммировать. Теперь я буду знать все, что затевает этот авантюрист.

Хотя несколько дней после выставки телефон звонил не переставая, Эмма ни с кем не разговаривала. Дрю прикладывал лед к ее распухшим губам, кормил бульоном, давал обезболивающие таблетки, чтобы она могла спать.

– Это славно, – задумчиво проговорила Пелагея. – Кто же этот шпион?

Потом он сказал, что все звонят лишь для того, чтобы пообщаться с ним. А им необходимо побыть вдвоем, заняться семьей, сделать наконец ребенка.

Вей-Клементьев засмеялся перхающим смехом, покачал перед лицом толстым пальцем.

– Пусть это останется моей тайной, Хозяйка. Главное, что он есть.

Она же хочет иметь семью, не так ли? Хочет быть счастливой, хочет, чтобы о ней заботились? Если бы она не отдавала столько времени работе, она уже давно бы забеременела. Разве не этого она хочет?

– Кто же Витязь?

– Вероятнее всего, бывший зек Антон Громов. Он появился в отряде не случайно, его вели волхвы. Кстати, возможно, и сам Пашин – Витязь, хотя еще не посвящен. Короче, позаботься, чтобы экспедиция не увидела того, что не имеет права видеть. Да придет Тот, чье имя будет произнесено!

И когда Дрю так спрашивал, постоянно сверля вопросами, Эмма соглашалась. Но ее согласия всегда было недостаточно.

Видение головы Клементьева пропало. Крест перестал светиться. Верховная жрица отпустила крест, подняла руку ладонью кверху и уставилась на нее, пока в горсти не образовался белесый дымный шарик величиной с грецкий орех. Тогда Пелагея с силой метнула этот шарик в стену кельи и тот с грохотом взорвался, выплеснув языки ядовито-зеленого огня, проделав в стене глубокую дыру в форме шестилучевой звезды.

Она проснулась в темноте, разбуженная музыкой. «Это сон», — убеждала она себя, кутаясь в одеяло и силясь проснуться. Однако даже открыв глаза, Эмма продолжала слышать песню, которую пел давно умерший человек. Дрожащими пальцами, она потянулась к выключателю ночника, щелкала, щелкала и щелкала им, но свет не зажигался, не разгонял тьму.

Музыка становилась все громче, Эмма зажала уши руками и все равно слышала ее, дрожащую, пульсирующую, пока музыка не потонула в ее крике.

ПОСЛУШНИЦА

— Ну, Эмма, все хорошо. — Дрю гладил ее по голове. — Опять кошмар? Пора бы вырасти из кошмаров.

Владислава сидела на корточках в траве и наблюдала, как на приземистый боровик забирается слизень. Двигался он медленно, с достоинством, но целеустремленно и в конце концов покорил вершину гриба, чтобы тут же спуститься под его шляпку с другой стороны.

Эмма вцепилась в него, спасителя, единственную прочную веревку, способную вытащить ее из моря страха и безумия.

Потом привлекла ее внимание оса, поедавшая спелую ягодку малины над головой. Работала она долго, пока не улетела, отяжелевшая, нагруженная нектаром. Слегка зашуршали первые опавшие с клена листья справа от девушки – это выглянула мышь, внимательно осмотрелась по сторонам бусинами глаз и, не обращая никакого внимания на Владиславу, побежала к норке под пнем.

— Это было не во сне. Я слышала песню… которая звучала ночью, когда убили Даррена.

Владислава подняла голову и залюбовалась поляной изумрудного бархатного мха, расцвеченной по краям зарослями брусники. Хрустнула ветка, на перину мха упали две птицы с фиолетово-сизо-черно-рыжим оперением – самец-глухарь и молодой петух, еще не научившийся распознавать опасность в неподвижно сидящем человеке. Владислава могла бы легко поймать глухарей, но не стала этого делать, продолжая наблюдать за жизнью любимого уголка леса. Она не раз сиживала так в кустах, неподвижно и тихо, и природа вокруг становилась частью ее души, в то время как она сама становилась продолжением природы. Они дышали друг другом, улыбались и пели друг другу и не могли жить друг без друга. Правда, в последнее время кое-что изменилось в жизни девушки, она уже не могла всецело принадлежать ни себе, ни миру вокруг, и думала об этом непрестанно, понимая, что скоро он ей станет недоступен. По рассказам бабы Марьи, послушницы Морока не имели права на личную жизнь, на ожидание счастья и желание лучшей доли, не могли они рассчитывать и на выход в свет, и даже мечтать о появлении сказочного принца, который унес бы их в дальние страны. Но Владислава мечтала. Образ высокого чернобрового мужчины с лицом святого, сильного и решительного, не побоявшегося вступить в схватку с хранителями храма, все еще стоял перед глазами девушки, а в ушах постоянно звучали его слова: «Будешь ждать? Я приду!..»

— Никакой музыки не было.

Владислава ждала. Верила и не верила, что он придет, грезила с открытыми глазами, постоянно видела сны, в которых он то прилетал птицей, то приплывал рыбой, и каждый раз обращался в добра молодца, подхватывал на руки, прижимал к груди и жадно целовал…

И сердце замирало…

Дрю незаметно положил на столик пульт стереокомплекса.

– Илья… – прошептала она, забывшись.

«Хороший урок», — думал он, прижимая к себе дрожащую жену. Хороший способ держать ее в зависимости и повиновении.

Глухари сорвались с поляны, захлопали крыльями, улетели. Послышался треск валежника, шелест шагов, и на краю поляны выросла фигура человека в серо-зеленом зипуне поверх черной рубахи, бородатого и усатого, с густой черной шевелюрой.

– Иди домой, – сказал он скрипучим деревянным голосом.

— Я слышала ее, — всхлипывала Эмма. — И свет не зажигался.

Это был дядька Дормидонт, которого она звала Черномором, сторож, приставленный к Владиславе теткой Алевтиной. Он сопровождал девушку всюду, как тень, таскался следом, и уйти от него она не могла, хотя много раз пробовала это сделать, используя свои чары. Лишь однажды ей удалось убежать от него на берег озера, к Стрекавину Носу, где ей повстречался человек другого мира по имени Илья, – помогла баба Марья, но с тех пор Дормидонт не отставал, бродил за спиной, как леший, и смотреть на него было тошно и противно.

— Ты уже достаточно взрослая, чтобы не бояться темноты, — ласково произнес он, втыкая вилку ночника в розетку и Щелкая выключателем. — Так лучше?

– Иду, – с презрением бросила Владислава и понеслась во всю прыть сквозь кусты, расступавшиеся перед ней, траву и лесные заросли, по кочкам болотца, по тонким жердям, перекинутым через ручьи, стремительная, легкая и светлая, как ветер.

Дормидонт не побежал следом, но оказался у околицы деревни почти одновременно с Владиславой, погрозил ей корявым пальцем, и девушка сбавила бег, пошла шагом, перестав обращать на него внимание. Не все сторожа храма владели легкоступом, то есть умением быстро преодолевать пространство, но Дормидонт умел. Ему было уже за шестьдесят, и ходили слухи, что он учился всяким колдовским премудростям у самой Хозяйки, поэтому Владислава его побаивалась и не любила.

— Спасибо, — кивнула она. Ее затопила волна признательности. — Не оставляй меня одну, Дрю. Пожалуйста.

Дом, где жила семья тетки Алевтины, больше похожий на длинный бревенчатый барак, выходил огородами на берег озерца Нильского, и к нему можно было пройти тропинкой вдоль деревни, но Владислава выбрала другой путь, через старую конюшню и скотный двор давно умершего колхозного хозяйства, возле которого в небольшой избенке жила баба Марья, ведунья и знахарка, известная далеко за пределами Войцев, единственная женщина, которой Владислава верила больше, чем себе. Она знала ее с раннего детства, когда осталась без родителей и была вынуждена жить в семье двоюродной маминой сестры тетки Алевтины. Не суровая и властная Алевтина, о которой говорили, что она якобы является родной сестрой Хозяйки, воспитывала Владиславу, не ее такой же угрюмый муж Спиридон, и не их многочисленная родня, а именно баба Марья.

— Я же сказал, что буду заботиться о тебе. — Улыбаясь, он продолжал гладить ее по голове. — Я не оставлю тебя одну, Эмма, не беспокойся.

Для всех она находила доброе слово, никогда ничего не жалела, заботилась о больных, приходивших к ней из соседних деревень, лечила их травами да заговорами, кормила и поила, и редко кто из гостей уходил от нее обиженным или неизлеченным. Во всяком случае такого на памяти Владиславы еще не было.

Баба Марья копалась в городе, собирала выкопанную картошку в ведра и относила в голбец. Земля на ее огороде была как пух, об нее невозможно было вымазаться – стряхнул с колен и с рук, и все. Владислава очень любила возиться на огороде своей наставницы, хотя и дома всегда было работы невпроворот. Тетка Алевтина никогда не бывала довольна приемной дочерью и не давала ей ни одной свободной минуты. Владислава из-за нее и учиться дальше не стала, закончив местную восьмилетку, и лишь мечтала когда-нибудь вырваться за пределы деревни, закончить где-нибудь одиннадцатилетнюю школу и поступить в институт. В последнее время ей дали больше свободы, заставляя лишь убираться в доме, но объяснялось это просто: приближался день рождения Владиславы, после которого ее должны были забрать в послушницы бога Морока, и девушку старались беречь и даже вовремя кормить, чтобы она выглядела получше. Хотя она и так была красавицей, коих не так уж и много рожала русская земля.

К Рождеству она думала, что все опять наладилось. Дрю освободил ее от житейских мелочей: сам выбирал для нее одежду, разговаривал за нее по телефону, занимался всеми денежными вопросами.

Баба Марья была маленькой, седой и сухонькой старушкой с добрым морщинистым лицом и неожиданно молодыми, голубоватыми, ничуть не выцветшими озорными глазами. Про таких говорят – божий одуванчик, и определить их возраст подчас очень трудно. Владислава тоже не знала, сколько лет ее ангелу-хранителю, а на вопросы о возрасте баба Марья всегда говорила одно и то же: мой век долог, доченька…

– Можно, я помогу, бабушка? – кинулась к лопате Владислава и обрадовалась, не услышав возражений. Было видно, что сегодня баба Марья какая-то не такая, без внутренней улыбки, и это сразу бросалось в глаза. Владислава встревожилась.

Эмма должна была заботиться только о доме и муже. Не надо было больше принимать решения. Все фотопринадлежности и камера заперты, но они уже не интересовали Эмму. А когда она вспоминала о своей работе, ее охватывала депрессия.

– Что случилось, бабушка?

– Пока ничего, милая, – ответила ведунья, улыбнулась тихо, собрав морщинки у глаз. – Умру я скоро.

На Рождество Дрю подарил ей бриллиантовый кулон, и этот подарок вдруг вызвал у нее желание заплакать.

– Как это – умру?! Что ты такое говоришь?! – изумилась и испугалась Владислава, вонзая лопату в землю и выпрямляясь. – Почему умрешь? Ты же… – она хотела сказать «вечная» – но постеснялась.

– Мешать я многим стала, – продолжала старушка, – да ты не переживай, Слава, я и так пожила на белом свете больше положенного. А ты живи, жди своего суженого и иди за ним на край света, коли позовет.

Она сдала кучу анализов, чтобы выяснить причины своего бесплодия. Когда сведения об этом просочились в прессу, Эмма пережила унижение молча, затем вовсе перестала читать газеты. Для нее почти не имело значения то, что происходило за стенами дома. Ее мир заключался в семи комнатах, выходящих окнами на Центральный парк.

Владислава смутилась, легкая краска легла на ее щеки.

– Ты думаешь, он придет?

Врачи подтвердили, что у Эммы нет физиологических причин для бесплодия, и она застенчиво намекнула, чтобы Дрю тоже сдал анализы.

Баба Марья снова улыбнулась, кротко и мудро.

– Знаю. Уже плывет сюда, не сегодня-завтра будет на острове.

Он избил ее до потери сознания и на два дня запер в спальне.

У Владиславы потемнело в глазах, перехватило дыхание.

Кошмары продолжались. Иногда Дрю был рядом, гладил и утешал ее, пока она не успокаивалась. Но чаще называл дурой, жаловался, что она мешает ему спать, и оставлял дрожащую Эмму одну в темноте.

– Ой, правда?! Ой, прости… его же встретить надо… а меня не пустят… что же делать? Как мне его встретить, подскажи?

– Встретишь, доченька, не бойся, он сам объявится, жди его дома. Потерпи, не выдавай себя раньше времени, не то слуги Морока заберут тебя отсюда, упрячут в застенки храма, не выберешься. Ведь ты не хочешь быть послушницей?

Если Дрю неосмотрительно забывал пульт у изголовья кровати, поставив на проигрыватель «Эбби роуд», Эмма бывала слишком уставшей, чтобы обратить на это внимание.

На глаза Владиславы навернулись слезы.

Смутно она уже начала осознавать, что Дрю с ней делает. В кого хочет превратить. Десять недель турне и мужчина, в которого она влюбилась, теперь казались ей лишь плодом фантазии. От прежнего Дрю ничего не осталось. Он был для нее лишь тюремщиком.

– Не хочу, – прошептала она, заметила какое-то движение за спиной бабы Марьи и увидела мелькнувший зипун Дормидонта; сторож маялся поблизости, но на огород бабы Марьи заходить не стал, прятался в соседнем саду.

– Он подслушивает…

Эмма стала думать о побеге. Дрю редко оставлял ее надолго одну, а если она выходила из дома, то всегда отправлялся с ней. Иногда по ночам Эмма, лежа без сна, обдумывала, как сбежать. Надо позвонить Марианне, Бев, отцу. Они помогут ей.

Потом накатывали стыд и сомнения, которые так глубоко заронил в ее голову Дрю.

– Не бойся, – усмехнулась старушка, бросая пронзительный взгляд на яблони соседа, – ничего он не услышит.

Он не пользовался ремнем до того рокового дня, когда его и группу не обошли музыкальной премией года.

Из сада донеслось ворчание, залаяла собака, послышались тяжелые шаги, потом все стихло. Дормидонт ушел.

Эмма не сопротивлялась, когда Дрю бил ее кулаками, лишь пряталась в себя, как в детстве пряталась под раковиной. Словно исчезала. И вот тогда, охваченный бешенством, Дрю совершил роковую ошибку.

Владислава, возбужденная и обрадованная известием о скором появлении ее принца и в то же время огорченная и напуганная намеками наставницы о скорой ее смерти, принялась копать картошку, и некоторое время женщины не разговаривали, думая о своем. Потом баба Марья искоса взглянула на девушку, улыбнулась, украдкой сделала рукой странный жест – будто вытягивала что-то из воздуха, завивала в спираль и отбрасывала прочь. И тотчас же настроение Владиславы изменилось, она повеселела, стала дышать спокойнее, на лицо ее легла печать задумчивости. Она посмотрела на бабу Марью и вдруг сказала, вздохнув с какой-то завистью:

— Какой от тебя прок, черт возьми? — Он носился по комнате, круша все, что попадалось под руку. — Неужели ты думаешь, я мечтал провести всю жизнь рядом с испорченной безмозглой сучкой? — Он выместил на вазочке для орехов разочарование, которое испытал, глядя, как другой поднимался на сцену за наградой, его наградой. — Разве ты хоть чем-то помогла мне? И это после того, как я все сделал для тебя, окрасив романтикой твою однообразную, никчемную жизнь. Ты действительно поверила, что я не знал, кто ты такая, когда мы встретились?

– Какая же ты красивая, бабушка!

Устав бить посуду, он ухватил Эмму за остатки платья и встряхнул.

Старуха засмеялась.

Но та была уже за пределами страха. За пределами надежды. Она видела, как потемневшие глаза Дрю сузились до щелок.

– Красивая, как кобыла сивая.

— Ты была такой дурой, Эмма, заикалась и краснела, чуть не уморила меня. Потом, черт возьми, я женился на тебе и хотел только одного: чтобы ты помогала мне двигаться вверх. Но попросила ли ты хоть раз своего отца нажать ради меня на пару кнопок? Нет.

Эмма ничего не ответила. Молчание было единственным остававшимся у нее оружием.

– Да нет, я не то хотела… ты внутри светишься… и так… – Владислава сбилась, покраснела, беспомощно пожала плечами и… засмеялась вместе со старушкой.

Преисполненный отвращения, Дрю опять швырнул ее на пол. Сквозь туман, застилавший глаза, она смотрела на мужа, метавшегося по разгромленной комнате, в которой она пыталась создать свой дом.

– Была и я когда-то красавицей, – добавила баба Марья. – Прошли те годы, но не о том жалею. Терзают нашу землю черные силы, и все меньше красивых и сильных людей она пестует, все больше больные и равнодушные плодятся. И Витязи почти перевелись.

– А кто они такие, Витязи, бабушка? Воины?

— Тебе пора думать. Пора искать способы отплатить мне за все то время, которое я трачу на тебя.

– Не только воины, а все те, кто в равной мере заботится о каждом человеке, включая души, обретшие в нынешнем своем воплощении тела животных, птиц и растений. Витязь и должен беспокоиться, чтобы никто не был голоден, чтобы каждый имел кров, крышу над головой, чтобы никого не обижали, не притесняли или, Боже упаси, не убили! Наши русские Витязи всегда отстаивали свободу и справедливость, да мало их осталось, оттого и почернело вокруг.

– Где же они сейчас? Почему не вмешаются во власть, чтобы всем хорошо было жить? Почему допустили такое положение, что мы все бедствуем?

Эмма закрыла глаза. Она не плакала. Плакать было уже поздно. И она действительно начала обдумывать план.

– Непростые вопросы ты задаешь, девонька, – разогнулась баба Марья, – и непростые ответы на них требуются. Витязи еще не перевелись окончательно на нашей земле, но их мало, и учителей их, волхвов, почти не осталось. Я на своем веку с двоими встречалась, теперь вот один он остался в здешних краях, да и тот связан по рукам и ногам.

Надежда на побег появилась, когда она узнала о смерти Люка.

– Как связан? – округлила глаза Владислава.

— Он был моим другом.

– Это я иносказательно. Здесь он живет, возле Ильмеры, в деревне Парфино, а сделать ничего не может, опереться ему не на кого. Вот разве твой суженый поможет?

– Он разве Витязь?

— Он был педиком!

– Он пока только хороший воин, но может стать и Витязем, если учиться станет. Дед Евстигней поможет, ты тож, да и я, ежели успею. А там, глядишь, и другие Витязи услышат, прискачут на помощь. Да, вспомнила. – Баба Марья ловко высыпала ведро картошки в мешок. – Предупредить надо деда Евстигнея: задумали недруги обитель его испоганить, дом заколдовать и священные книги украсть. Пошли к нему своего Огнеглазого.

Дрю подбирал аккорды на рояле, купленном на деньги жены.

— Он был другом, — повторила Эмма, силясь унять дрожь в голове. — Я должна поехать на похороны.

Владислава недоверчиво посмотрела на старушку, на ее легкие сухие руки, сноровисто подбиравшие клубни картофеля. Речь шла о ее волке.

— Ты не должна никуда ехать, — улыбнулся он. — Ты принадлежишь мне, и тебе незачем ехать к какому-то сдохшему гомику.

– Огнеглазый же не умеет разговаривать…

Эмма возненавидела его за эти слова, поразившись, что способна испытывать такое чувство. Все остальные чувства умерли. Странно, но трагедия заставила ее наконец признать, что ее замужество оказалось неудачным. Она разведется. Эмма открыла рот, потом увидела длинные тонкие пальцы Дрю, перебирающие клавиши. Может, и тонкие, зато стальные. Однажды она уже молила его о разводе, и тогда он чуть не придушил ее.

Не стоит его злить. Хотя оружие у нее все-таки есть.

– А ты нашепчи ему в ухо, что я тебе сказала, дед сам разберется, как с волком-то побеседовать.

— Дрю, всем известно, что он был моим другом. Он был другом Джонно, папы и всех остальных. Если я не приеду, в прессе начнут говорить, что я отвернулась от Люка из-за СПИДа. Это навредит тебе, особенно сейчас, когда ты занимаешься благотворительностью вместе с папой.

– Хорошо, нынче же пошлю.

Дрю ударил по клавишам. Если сучка не перестанет ему надоедать, он заставит ее заткнуться.

– И суженому своему скажи: есть подземный ход к храму со стороны Боровского болота, у старого кладбища, ему тыща лет, почитай, исполнилось. А храм в воде озера отражается. Сам-то он так простому глазу не виден, под колдовским колпаком спрятан, а в воде отражается, увидеть можно.

— Мне начхать на прессу. Я не собираюсь на похороны «голубого».

– Почему же я его не видела? Все озера кругом исходила, везде с Огнеглазым была…

Эмма сдержалась. Это было жизненно важно.

– Это озеро ты не знаешь, оно от Стрекавина Носа на восток начинается, через протоку от Нильского. Но протока та заклята, да и охраняется, а вот о подземном ходе мало кто знает, может, хха и не сторожат его уже.

— Я понимаю твои чувства, Дрю. Ты очень ранимый. — Она чуть не поперхнулась на этом слове. — Но благотворительный концерт будут передавать по телевидению здесь и по всей Европе. Это самое крупное событие со времени концерта в пользу голодающих Эфиопии. Деньги направят на создание лекарства от СПИДа. Я могу поехать вместе с Джонно. Представляя тебя, — быстро добавила она.

– Кто-кто?

Дрю оторвался от клавиатуры. Его глаза были пустыми. Эмма знала этот взгляд и боялась его.

– Хранители храма, главная жрица их называет коротко – хха.

– Откуда ты все это знаешь, бабушка?

— Не терпится смыться от меня, дорогая?

– Я тоже когда-то послушницей была. – Старушка усмехнулась, поднимая на девушку ясный взгляд. – Да убежала. Спрятали меня добрые люди, другое имя дали, обличье поменяли… – Баба Марья мелко засмеялась, заметив, как широко раскрываются глаза Владиславы.

— Нет. — Она заставила себя подойти к нему, прикоснуться к его волосам. — С большей радостью я предпочла бы ехать с тобой. Потом мы смогли бы съездить куда-нибудь отдохнуть.

– Так все и было, давно только, лет сто назад.

— Черт возьми, Эмма, я же работаю. Как всегда, думаешь только о себе.

– Сто лет?! Ой-ой-ой!.. Никогда б не поверила… прости, бабушка.

— Извини. Просто мне очень хотелось бы вырваться с тобой на несколько дней. Чтобы мы были совсем одни. Я позвоню Джонно и скажу, что не смогу поехать.

– Ничего, я и сама уже не верю.

Дрю задумался. Благотворительный концерт — именно тот мощный толчок, который ему необходим. Он собирался покинуть «Дорогу в ночлежку» и начать сольную карьеру. В конце концов, он — звезда, а остальные члены группы тянут его назад.

– И как же тебя звали тогда?

– Радой меня звали, дочка, только не говори об этом никому. Кто мое имя узнает, тот враз может меня жизни лишить.

Ему требуется крупное общественное событие, отзывы прессы, и если похороны в этом помогут — замечательно. К тому же сейчас он больше всего на свете хотел бы на день-два избавиться от Эммы.

— Полагаю, ты должна ехать.

Что-то прошумело в кустах малины у соседей. На ветку яблони тяжело взобрался черный ворон, клюнул яблоко, посмотрел на замерших женщин и взлетел. Хриплый его карк донесся с неба, и все стихло.

Сердце у нее едва не остановилось. «Будь осторожна, — урезонила она себя, — не соверши ошибку».

– Иди-ка ты домой, милая, – заторопилась баба Марья, покопалась под фуфаечкой на груди, достала что-то и протянула Владиславе. – Держи вот оберег, он тебя оборонит от зла всяческого, не даст темным силам в душу твою проникнуть.

— Значит, ты не поедешь?

На ладошке ведуньи лежал тускло блеснувший золотой кружок с выбитой на нем девятилучевой звездой.

— Нет. Один день ты как-нибудь справишься без меня. Особенно если о тебе позаботится Джонно. Не забудь прослезиться и сказать все, что нужно, о трагедии СПИДа.

– Это амулет Духа Святого, – добавила баба Марья, – символ чистоты и непорочности. Береги его, никому не показывай, в руки не давай и всюду с собой носи. Мне его еще моя бабушка дала, а ей – ее.

– Спасибо, – прошептала Владислава, бережно принимая тяжелый и холодный, но затем вдруг ставший теплым и легким, шелковистым на ощупь, оберег. Перевела удивленный взгляд на старушку. – Он… стал…

Эмма надела простой черный костюм. Так как Дрю следил за каждым ее шагом, она не смогла прихватить другие вещи. «Для траурной церемонии пестрые наряды ведь не понадобятся, не так ли?» — спросил он. Ей было разрешено взять черные туфли и большую косметичку вместо сумочки. Ее содержимое Дрю проверил собственноручно.

– Он тебя принял, – улыбнулась баба Марья. – Понравилась ты ему. А теперь беги. Бог даст, вечером свидимся.

Поскольку он отобрал у нее паспорт и кредитные карточки («Ты слишком беспечно к ним относишься»), Эмма была в полной зависимости от мужа. Он позаботился о билетах, дав ей четырнадцать часов свободы. Ее самолет вылетал в девять пятнадцать утра, а в десять двадцать пять вечера Эмма должна была вернуться. Дрю великодушно дал ей сорок долларов наличными, и еще пятнадцать она, чувствуя себя воровкой, тайком взяла из хозяйственных денег. Эмма спрятала их в туфлю.

Владислава бросилась бежать, длинноногая, легкая и стремительная, как лань, и внезапно вернулась, смущенная, с румянцем во всю щеку.

Она лгала Дрю.

Никогда не лги мне, Эмма. Я непременно узнаю правду и накажу тебя.

– Бабушка, только не смейся… что такое любовь?

Она не собиралась возвращаться.

Не пытайся уйти от меня, Эмма. Я найду тебя. И тебе будет плохо.

Баба Марья без удивления, но с веселыми искрами в глазах, посмотрела на девушку, прочла в ее душе затаенное желание быть счастливой, узнать жизнь и покачала головой.

Она бежала от него.

– Любо-овь, говоришь, девонька? О, это душой надо почувствовать и загореться, и ничего потом не бояться. Любовь на земле нашей всегда только попытка полета, всегда только взмах крыльев. – Голос ведуньи на мгновение пресекся, стал грустным. – Любовь, Славушка, всегда голос будущего в настоящем. А еще это слияние с природой, ожидание счастья, исполнение неведомых никому предначертаний Прави. Любовь, милая моя, глубоко мистическое чувство, и подвластно оно не каждому смертному.

Тебе никогда не удастся бежать настолько быстро, чтобы скрыться от меня, Эмма. Ты принадлежишь мне. Я тебе нужен, поскольку ты все время совершаешь глупые ошибки.

– Значит, я люблю… – выдохнула Владислава, вспыхнула от какого-то внутреннего порыва и убежала.

— Эмма! Черт возьми, повернись ко мне.

Старая ведунья осталась стоять в огороде, опираясь обеими руками на лопату, и лицо у нее стало старым и несчастным.

—Извини, — вздрогнула она, когда муж дернул ее за волосы.

— Ты неисправимая дура. Одному богу известно, что бы ты без меня делала.

– Беги, беги, звезда моя, – проговорила она едва слышно, – беги навстречу своему счастью, не выпускай его из рук, может быть, ты сумеешь его удержать…

— Я… думала о Люке.

— Делай кислое лицо, когда выйдешь за дверь. Меня от твоего вида тошнит. С минуты на минуту явится Джонно. Что ты скажешь, если он спросит, как дела?

— Все прекрасно. Ты очень сожалеешь, что не можешь поехать. Но ты не был знаком с Люком, поэтому твой приезд был бы некстати, — механически повторила Эмма заранее заготовленную фразу. — После мессы я должна сразу вернуться домой, потому что ты простудился и я хочу быть рядом.

— Как и подобает любящей жене.

СТРЕКАВИН НОС

— Да, как подобает любящей жене.

— Хорошо.

Вопреки опасениям Ильи до южного мыса острова Войцы экспедиция добралась быстро без каких-либо конфликтов и эксцессов, на веслах преодолев расстояние в четыре с лишним километра от точки, где заглохли моторы, до берега, опередив на полчаса начавшуюся бурю.

Просто отвратительно, до чего она безропотна. Вчера даже не пикнула, когда он бил ее. Дрю хотелось, чтобы жена уехала, помня о том, кто в доме главный. Разумеется, он постарался не бить ее по лицу и тем местам, где было бы заметно. Он собирался хорошенько отлупить ее и после возвращения, чтобы напомнить: место женщины дома.

В камышах ни ветер, ни волны, поднявшиеся на озере, лодкам были уже не страшны, и, переждав шквал, путешественники высадились наконец на Стрекавином Носу, разве что не в том месте, где приставал Илья, а чуть восточнее, где заканчивалась протока, соединявшая Ильмень с озером Нильским.

Дрю со злобой подумал о своей матери. Ее место тоже было дома, но она сбежала, шлюха, оставив его с недотепой-отцом.

Берег в открывшейся взору путешественников бухточке был песчаный, с крутым откосом, и поднимался вверх метров на пять, переходя в ровную площадку, заросшую травой, но почти свободную от кустарника и деревьев. Точно посреди поляны стояла сухая береза с обгоревшим внизу стволом, видимо, под ней когда-то разжигали костер. Здесь же и решили разбить свой лагерь начальники экспедиции в лице Ильи и Юрия Дмитриевича.

Если бы глупый старикан почаще задавал ей жару, она бы не посмела смыться.

Палатки ставили в спешке, по кругу, центром которого стала высохшая береза. Ветер немного стих, зато начался дождь, поэтому с разведением костра решили подождать, надеясь на скорый конец непогоды. Однако груз в лодках решили не оставлять даже на короткое время, поставили специальную хозяйственную палатку и перенесли в нее все добро экспедиции. Затем разместились в палатках по двое: женщины отдельно, Тымко с Гнедичем и Антон с Ильей.

Дежурным вызвался быть Юрий Дмитриевич, но топливо для костра должны были заготавливать все, чем путешественники и занялись, когда дождь слегка стих. Вскоре они свалили две сухие елки, распилили двуручной пилой, и опытный в таких делах Пашин разжег костер. Бивуак сразу приобрел законченный вид.

Он улыбнулся жене. Тогда его мать сидела бы, как Эмма, сложив руки на коленях, и выполняла бы приказы. Женщине нужен мужчина, который установит порядки и будет обеспечивать их соблюдение.

– Поиски камня начнем завтра, – решил Илья; было видно, что он возбужден, хотя и пытается скрыть это. – Дежурить у костра будем по очереди. Юрий Дмитриевич – до двенадцати ночи, в полночь поддерживать огонь будет Серафим, в четыре утра его сменю я. А ты, – опередил вопрос Антона Илья, – начнешь дежурство через сутки. Мы сюда приехали не на один день.

— По-моему, тебе незачем ехать.

С этими словами Илья нырнул в свою палатку и вернулся уже переодетый в мягкую серебристую непромокаемую куртку и сапоги. Все молча смотрели, как он укрепляет на ремне чехол с ножом.

– Куда ты собрался? – спросил наконец Серафим.

Дрю с удовольствием заметил, как у Эммы округлились глаза. Разве не здорово управлять ею, словно марионеткой? Руки у Эммы вспотели, но она нашла в себе силы неподвижно держать их на коленях.

– За кудыкины горы, – усмехнулся Илья. – До темноты вернусь. Отдыхайте пока, рыбку половите.

— Если ты не хочешь, я не поеду, Дрю.

Антон и Валерия переглянулись, понимая чувства Пашина. Юрий Дмитриевич неодобрительно покачал головой.

– Одному я бы тебе не советовал бродить по здешним болотам, незнакомые места – опасные места.

Тут он ласково погладил ее по лицу, и Эмма вспомнила начало их романа. Почему-то от этого стало только хуже.

– Я бродил один по джунглям Мадагаскара, – отмахнулся Илья, – а этот лес – не джунгли.

— Нет, поезжай. Тебе очень идет черный цвет. Ты уверена, что там не будет этой суки Марианны?

– Тогда хоть карабин возьми, дашь сигнал в случае чего.

— Джонно сказал, что она не может.

– Ничего со мной не случится, и сюда я пришел не воевать и не охотиться. Антон, отойдем-ка.

Еще одна ложь. Дрю сделал все возможное, чтобы разлучить их. «И у него хорошо получилось», — устало подумала Эмма. Ее подруга больше не звонит и не заходит к ним.

Они удалились на два десятка шагов на берег озера. Противоположный берег – сплошная стена тростника и кустарника – был близко, но из-за пелены моросящего дождя казался размытым и далеким.

— Тогда все в порядке. Если бы я узнал, что она едет, тебе пришлось бы отказаться от увеселительного путешествия. Она дурно на тебя влияет, Эмма. Она — стерва. Притворялась твоей подругой, чтобы подобраться к Брайану, а потом и ко мне. Я уже говорил, что она приставала ко мне. Помнишь?

– Ты ничего не чуешь? – понизил голос Илья.

— Да.

– Давно прислушиваюсь. Ничего.

— А, вот и Джонно. Быстро приготовь свою милую печальную улыбку, которую мы так хорошо знаем и любим. — Эмма автоматически повиновалась. — Послушная девочка. И упомяни о благотворительном концерте журналистам, — приказал Дрю, когда они спускались вниз. — Обязательно расскажи им, как меня волнует сбор денег на исследования, цель которых — найти лекарство от этой ужасной болезни.

– Вот и я тоже. И это меня тревожит больше всего. Не могли же сторожа храма оставить нас в покое. Готовят очередную пакость?

— Хорошо, Дрю. Я не забуду.

Эмма ужаснулась при мысли, что ноги вдруг откажутся ей служить. Может, действительно лучше не ехать? Дрю постоянно твердит ей, какая она без него беспомощная.

— Дрю, я…

Но тот уже открыл дверь, за которой стоял Джонно.

– Не исключено. Юрий Дмитриевич прав, не надо бы тебе никуда ходить.

— Привет, малышка. — Он обнял ее, не столько утешая, сколько ища утешения. — Рада, что едешь?

— Да. — Эмма тупо оглянулась на мужа. — Я хочу поехать. Весь полет она боролась со страхом. Дрю приедет за ней. Он обнаружит исчезновение пятнадцати долларов и накажет ее. Он прочел ее мысли и знает, что она не собирается возвращаться.

– Я и сам знаю, – сквозь зубы проговорил Илья. – Мне бы только Владиславу найти, поговорить с ней, в глаза заглянуть… понять, ждала или нет.

Сойдя с трапа, Эмма вцепилась в руку Джонно и стала искать в толпе встречающих Дрю.

Когда они добрались до лимузина, с нее уже лил пот, она тряслась, прилагая усилия даже для того, чтобы дышать.

– Будь осторожен.

— Эмма, тебе плохо?

— Нет.

– Какая к дьяволу осторожность, когда влюблен! – Илья криво улыбнулся. – Давно не ощущал себя мальчиком, как сегодня, и знаешь, – он снова улыбнулся, – это даже приятно.

Она облизнула пересохшие губы. На тротуаре стоял худой светловолосый мужчина, но, когда он повернулся, она увидела, что это не Дрю.

– Если понадобится помощь – позови вслух, крикни: «Антон!» – я услышу.

– Надеюсь, ничья помощь мне не понадобится.

— Я просто очень расстроилась. Можно сигарету?

В кустах за спиной разговаривающих раздался шорох. Они оглянулись и увидели волчью морду с горящими желтыми глазами, выглядывающую из-под лап молодой ели. Антон искоса посмотрел на Илью, но тот остался спокоен, внимательно разглядывая зверя, и вдруг шагнул к нему, присел на корточки, сказал негромко:

Дрю запретил ей курить. Последний раз даже вывихнул ей за это палец. «Но сейчас его здесь нет», — напомнила себе Эмма, затягиваясь сигаретой. В лимузине только она и Джонно.

– Привет, старина. Ты не за мной ли послан, случайно?

— Наверное, тебе не стоило приезжать. Я не представлял, что на тебя это так подействует. — Поглощенный своим горем, Джонно смог только обнять ее за плечи.

Волк молча показал зубы – это была настоящая улыбка! – попятился, не сводя горящих глаз с Ильи, как бы приглашая его за собой. Тот разогнулся, с торжеством и волнением посмотрел на Антона.

— Все в порядке, — сказала Эмма.

– Она прислала его за мной, понимаешь? А это значит, что меня здесь ждут. Чао, мастер. К ночи буду.

Потом она снова и снова повторяла эти слова как заклинание.

Илья нырнул в кусты за отступившим зверем и исчез за деревьями. Антон некоторое время прислушивался, улавливая чавкающие звуки шагов, пробормотал про себя: «восток – дело топкое», – потом задумчиво побрел вдоль берега, глядя под ноги, и через десяток шагов вдруг понял, что идет по кладбищу. Нога едва не наступила на каменную плиту, утонувшую в земле, с выбитым на ней крестиком и какой-то полустершейся надписью. Еще одна такая же плита виднелась поодаль, а между деревьями кое-где открылись взору и покосившиеся каменные кресты.

Она почти не обращала внимания на похороны, какие говорились слова, какие проливались слезы. Пусть Люк простит ее. Ведь она тоже мертва, мертвы все ее чувства. Когда люди начали расходиться с кладбища, Эмма подумала, хватит ли у нее сил выполнить задуманное.

Вспомнился анекдот Серафима, рассказанный им во время перехода на веслах от Синего Камня к острову.

Матрос вбегает на капитанский мостик:

К Джонно подошла Марианна, ласково положила ему руку на плечо и вместо соболезнования поцеловала его.

– Капитан! Смотрите, якорь всплыл!

– Да-а-а… – задумчиво поскреб затылок капитан, – плохая примета…

— Жаль, что Люк не научил меня готовить, — сказала она., заставив Джонно улыбнуться.

– Да, – вслух пробормотал Антон, – плохая примета. Только кладбищ под боком нам не хватало.

— Ты была его единственной неудачей. — Джонно повернулся к Эмме: — Шофер отвезет тебя в аэропорт, а мне еще нужно заглянуть на квартиру Люка. Кое-что забрать. — Он коснулся ее щеки. — Все хорошо?

Он побродил между плит и крестов старого кладбища, поросшего малинником и брусничником, попробовал прочитать надписи на надгробных плитах, но смог только установить год захоронения одного из умерших: тысяча семьсот девяносто второй. Подивился столь древнему возрасту кладбища и его богатству: такие плиты и кресты могли устанавливать своим родственникам только зажиточные люди в городах либо священнослужители. На острове же по идее никогда не было ни города, ни церкви, и каким образом здесь образовалось целое кладбище, приходилось только гадать.

— Да.

— Не ожидала увидеть тебя здесь. — Хотя Марианна ненавидела себя за это, ей не удалось придать голосу дружелюбие.

Дождь прекратился совсем, тучи стали расходиться, посвежело.

— Я… очень хотела приехать.

Насчитав два десятка плит и столько же крестов, Антон повернул в глубь острова и наткнулся на странную поляну с поваленными по кругу, засохшими, почерневшими от времени деревьями, вершины которых указывали на центр поляны. Трава на ней не росла, а почва была необычного ржавого цвета, будто пропитанная кровью. И веяло от поляны застарелой бедой и угрозой.

— Неужели? — Раскрыв сумочку, Марианна достала скомканный носовой платок. — Не думала, что у тебя найдется время для старых друзей.

Обойдя поляну стороной, размышляя над тем, как она могла образоваться, – Антон повернул назад к лагерю и рассказал о своей находке гревшимся у костра членам экспедиции.

— Марианна…

Особого интереса, однако, его сообщение не вызвало, но Серафим все же уговорил Анжелику посмотреть на кладбище вблизи, и они ушли. Юрий Дмитриевич спустя минуту тоже куда-то исчез, не предупредив по обыкновению никого, и у костра остались сидеть Валерия и Антон, которому стало казаться, что за ними наблюдают чьи-то внимательные, но не человеческие и не звериные глаза.

Она не могла заплакать в присутствии крутившихся журналистов. Дрю увидит ее на фотографии вместе с Марианной и поймет, что она солгала. Эмма в отчаянии огляделась по сторонам.

— Я могу… мне нужно….

Он попробовал определить направление взгляда, переведя себя в состояние пустоты, однако выходило, что взгляд этот рассеянный, слагающийся из сотен крошечных взглядиков из травы, кустов и листвы деревьев, так что в конце концов у Антона сформировалась догадка, что он чувствует внимание местного сообщества насекомых. Чтобы отстраниться от этого ощущения, он завел разговор о найденном кладбище, а также поведал Валерии о поляне, превращенной упавшими к ее центру деревьями в необычную многолучевую звезду.

— С тобой все в порядке? — Подняв солнцезащитные очки, Марианна изучающе взглянула на подругу. — Господи, ты выглядишь ужасно.

— Я хотела бы поговорить с тобой, если у тебя найдется несколько минут.

– Я тоже видела такое явление, – отозвалась женщина, завороженно глядя на язычки огня, лизавшие поленья и ветки. – Ты слышал что-нибудь о сети Хартмана? Это сетка геомагнитных излучений, она делит земную поверхность на аномальные и пустые зоны. В местах ее узлов, пересечений линий, образуются геопатогенные зоны. Старики называют такие зоны «выходами сил». Ты видел, очевидно, «выход черной силы», а есть «выходы белой», где наблюдается буйное цветение трав, а деревья лежат вершинами от центра зоны и при этом зеленеют, не сохнут. Как правило, в центрах таких зон располагаются родники или озера чистейшей воды.

— У меня всегда найдется несколько минут, — довольно резко ответила та, доставая сигарету. — Но я полагала, ты сразу же отправишься назад.

— Нет. — Глубоко вздохнув, Эмма переступила черту: — Я вообще не собираюсь возвращаться.

– Занятно, – сказал заинтересованный Антон. – Я подумал: уж не бомба ли магическая там взорвалась?

— Что? — прищурилась Марианна.

– Выходы черных сил иногда называют «чертовой свадьбой». По легенде в таких местах собирается нечистая сила и «гуляет свадьбу», то есть подпитывается черной энергией.

— Я не собираюсь возвращаться, — повторила Эмма и с ужасом почувствовала, как дрогнул ее голос. — Мы можем куда-нибудь пойти? Мне необходимо куда-нибудь уйти. Пожалуйста.

– А ты чертей или бесов видела?

— Конечно. — Марианна взяла ее под руку. — Сейчас возьмем твой лимузин и поедем куда захочешь.

Потребовалось совсем немного времени, чтобы добраться до гостиницы Марианны. Та решила, что это лучший выход, поскольку Эмму уже начала бить дрожь.

– Нет, – покачала головой женщина, очнулась, оторвала затуманенный взгляд от костра и посмотрела на Антона. – Бес и черт – не одно и то же. Бес, у египтян он назывался через «э» – бэс, был богом похоти и чужих стран, да и у нас, на Руси, он имел такое же значение, а этимология слова «черт» имеет по крайней мере два значения. Первое: черт – это проклятый ангел, преступивший черту, границу. Второе: черт – это искаженное четр или чатр, то есть человек, достигший уровня бога. Чатры были учителями наших предков, а когда Русь крестили, христиане отождествили чатра-чёрта с бесом для искажения наших божественных Пантеонов. А ведь если ты помнишь, все рассказы о чертях имеют комедийный, шутливый характер. Нет ни одного, где бы черт кого-то загрыз, зарезал, выпил кровь, как вампир, или живьем закопал в землю.