Карим скрылся в темной прихожей и, не теряя журналистку из виду, снова тихо заговорил:
Вдова вся холодеет - Саня теперь остался на целый вечер, но зато старушка мать довольна и даже приятно возбуждена видом мужчины с тортом и бутылкой, какие-то у нее шевелятся радужные подозрения.
— Зажгите свет, иначе они что-нибудь заподозрят.
Старушка мама здесь не живет, у нее своя конура, и - о совпадение - у нее тоже какая-то такая же легкая душа, легкая, неустойчивая, крики и слезы по пустякам, добра и отходчива мгновенно, все отдаст и подарит, святая, явка в любое время к кому угодно, душа странницы.
Когда кухня осветилась, стало видно, что им обоим не по себе. Разглядев лишенное растительности утомленное лицо своего обидчика, которого не сразу узнала, Амель на мгновение растерялась. Спустя некоторое время зеленые глаза агента вновь посуровели, и она вспомнила этот взгляд, так испугавший ее в переулке.
Это только внешне она старушка-бабушка, а внутри там сидит вечный бродяжка, сумы переметные, все мое ношу с собой, все квитанции по уплате за газ-воду, к тому же глухая, глубинная тоска и одиночество, жажда света и тепла и ездит к дочери, как соберется.
— Идите за мной.
А та в смятении, поскольку с годами старушка становится явно беспризорной, говорливой, с прокурорскими интонациями, что все ее бросили, с требованиями и проклятиями, а на самом деле ее надо покормить, обуть-одеть, помыть, обогреть, спать уложить, старый ребенок и полнейшая сиротка.
В погруженной во тьму родительской спальне Феннек подозвал Амель к широкому окну:
И жизнь уйдет только на это.
— Не прикасайтесь к занавескам. Видите старую красную машину справа?
Итак, один дом, одна кухня, одна хозяйка с ребенком и две эти сироты, которые сидят и возбужденно ждут угощения.
Журналистка сразу заметила автомобиль, о котором шла речь, грязный и разбитый, марки которого она не разобрала. В темноте ей не сразу удалось разглядеть что-то ненормальное. Затем на долю секунды кабину изнутри осветил огонек и исчез, уступив место крошечному свечению переменной силы. В машине кто-то курил. На водительском месте.
Бабушка сияет, ее тоже не больно звали на праздники, она сама являлась, так сложилось - а праздники для нее, как для всех одиноких, это смысл жизни.
— Они связаны с другими такими же группами. — Карим по-прежнему говорил тихим голосом и жестом помешал Амель ответить.
Далее: бутылка раскупорена умелыми руками Сани, яйца сварены, капуста нарезана, картошечка кипит в кастрюле, двое беглецов сверкают очками, только у Сани это близорукость, и у него крошечные за семью слоями стекла воспаленные глазки, а бабушка горит огромными очами, как филин, очки плюс четыре.
Они снова спустились и прошли в гостиную. Агент включил телевизор. Он увеличил громкость, склонился к собеседнице и зашептал ей на ухо. Они вышли на террасу.
В фокусе у них стол под лампой, бедное хозяйство, которое им кажется королевским, тут же свет, тепло, посуда, их обслуживают, к ним относятся как к дорогим гостям, и уже бабушка заводит, как ей кажется, серьезный и даже судьбоносный разговор с Саней о том, не будет ли волноваться жена.
Снаружи ничего не было слышно, кроме приглушенного оконными стеклами звука новостей по первому каналу.
И оказывается, что Саня уже подал на развод!
— Что происходит?
На самом-то деле подала его жена, добилась суда и даже уплатила со своей стороны, но Сане не это важно.
— Возможно, кто-то подслушивает.
Он начинает скрежетать что-то о роли женщины, что-то наболевшее, что надо расстреливать, когда в дом водят при ребенке, в то время как родной отец прописан и его уже не пускают.
— Кто? И прежде всего, кто эти люди на улице? Сыщики? — Журналистка впадала в паранойю и тоже перешла на пониженный регистр.
Так что он даже уже и разведен.
Карим уловил ее страх:
А что? - явно мыслит бабушка, ей всегда нравились именно те дочкины знакомые, ни к селу ни к городу, которые хорошо, по-пустяковому вежливо обращались именно к ней, по старинке именно и прежде всего к мамаше - а так и принято у них, с уважением к старым, а также брить бороду, носить какой-нибудь галстук, несколько простейших правил, пока не розлито, - у дочки и такие случались гости, приведет какая-нибудь ее подруга друга, а у того руки трясутся и единственное в хозяйстве сваренное всмятку яйцо дрожит в руке, когда другая рука целится ложечкой, одно неосторожное движение - и летит все это хозяйство прямо на брюки, на застежку, белок с желтком, дочка никого не гонит и всех угощает, тоже возмутительный был случай, одно яйцо в доме и то пролили!
— Нет, не полицейские. Скорее военные. Из службы внешней разведки. Или… — Он помолчал. — Короче, я думаю, они относятся к моей конторе, к военной разведке.
Однако Саня наливает всем поровну, и пока бабушка по-девичьи пригубливает, а хозяйка разрывается между почитать на ночь дочке, постирать ей бельишко на завтра и звонит телефон, тут - хоп! в бутылке уже на дне и уже Саня громовым голосом излагает бабушке свои последние приобретения в смысле информации - он эрудит, любит странные факты, он же гений, он страшно много читает и хочет теперь составить программу для составления кроссвордов, он знает, сколько платят за кроссворд, он страшно нуждается, но нужен и нужен компьютер, и есть планы: устроиться на ночную работу в вычислительный центр, там полно компьютеров.
— Так вы один из них? Но… — Амель отпрянула, хотела вернуться в дом, но агент удержал ее. — Пустите меня! Что все это значит?
Ура! - считает бабушка, и в ее сознании брезжит, что она сейчас устроит жизнь своей одинокой дочери, а ребенок кричит из комнаты, чтобы продолжали читать, и в результате бабушка возникает в прихожей, где дочь поникла над телефонной трубкой, и старушка восклицает, как ей кажется, по-матерински верно:
— За вашим коллегой они тоже следят. По тем же причинам.
- Закругляйся, ты что, полчаса тут болтаешь, все ждут еды. Охилела совсем. Ребенок плачет, ты что.
— Но по каким причинам, в конце-то концов, зачем?
А дочь не слышит, что говорит ей тот, который ей дорог, у них длинный, с замиранием сердец диалог по производственным проблемам, по чьей-то диссертации, не тема важна, а тон.
— Чтобы знать, что вы знаете, с кем вы разговариваете, о чем, когда. Они, так же как вы, боятся людей. Это атавизм. Да к тому же они сомневаются в лояльности одного из своих офицеров.
- Ты что, - возглашает бабушка, - на меня тут шипишь, пора есть! Картошка готова! Надо есть! Почитай ребенку, ему пора спать. Поздно уже, кончай болтать. Он уйдет.
— Но что… Вы?!
Феннек кивнул.
С ударением на \"он\".
— Что вам от меня надо?
Завершается это тем, что Саня сидит и, наоборот, никак не хочет уходить, и \"пусть он переночует!\" - громко шепчет бабушка, которой тоже не хочется тащиться домой в стариковскую холодную конурку, и для Сани сооружена раскладушка на кухне, а бабушку ждет тахта, а хозяйка поспит на надувном матрасе, но Саня все разглагольствует и поглаживает больные колени и не хочет спать, ведь ночь - это его царство.
Феннек отступил к садовому стулу, сел на него и немного привел в порядок свои мысли.
Тем не менее все уложены, погашен свет, как ручей журчит холодильник, по потолку веером расходятся редкие лучи от снегоуборочных машин, блаженно спят изгнанники и бродяги, похрапывает дочка, у нее явно начинается простуда, опять сидеть с больным ребенком и не ходить на работу, надо оставлять дома бабушку, думает на полу хозяйка, это будет фейерверк на две недели, упреки, плач и примирения, а что делать?
— Мое имя, настоящее имя — Робер Рамдан. — Он улыбнулся реакции, вызванной этой информацией. — Да, Робер, правда неплохо, а? — Он рассказал о родителях, лагерях, несправедливостях, лишениях, нескольких оставшихся у него верных друзьях, допуске в среднюю военную школу для сыновей офицеров. Затем Сен-Сир, до вступления в расквартированный в Байоне полк, названия которого он не уточнил. Затем пребывание в разведшколе в Страсбурге, преддверие его нынешней службы. — Что бы там ни было, мне тридцать четыре года, я разведен и являюсь офицером французской армии в…
— …военной разведке, вы мне уже говорили. Как вы вышли на меня?
А тем двум чудится, что все в порядке, они в теплом доме, им наконец нашлась мать и можно начать жить сначала, и все будет как у людей, чистота, семья, праздники, сплошные праздники, пироги на столе, кто-то все решит, и так будет, ни страха, ни одиночества, а хозяйка на полу слушает похрипывания ребенка и тоже думает о будущем, и слезы текут по вискам.
— Я обладал идеальными данными — особенно после развода — для участия в серьезнейшем задании по внедрению в сеть исламской вербовки. Именно этим я и занимался до недавнего прошлого. — Он сделал краткий обзор прошедшего года, упомянув соратников, поездки и причины его отправки под вымышленным именем для внедрения в среду исламистов двадцатого округа. Он говорил о пережитых лишениях и обидах, об одиночестве. — Это не всегда давалось легко по причине почти полного разрыва с близкими. Я уже давно не видел родителей. Они нужны мне, хотя бы чтобы не сбиться с курса. В операциях вроде этой со временем ориентиры стираются. Я не раз думал, что сбился с пути.
— Тогда почему бы вам не остановиться?
— Остановиться? Конечно, почему бы и нет? — Агент на мгновение задумался. — Есть множество причин, и я думаю, вероятно, все плохие. Психологическое воздействие, приказы, непредвиденные обстоятельства. Одиннадцатое сентября сильно подпортило дело. После этого дня природа моего задания изменилась. Передо мной поставили новые первоочередные задачи. Я не сумел вовремя сказать «нет», и мое руководство сыграло на чувствительных струнах. Мне дали понять, что есть опасность покушения на национальной почве.
— И это была правда?