Камилла Гребе, Пауль Леандер Энгстрём

Спящий агент

Виктор Ночкин

Пищевая Цепочка

Вместо эпиграфа: Сталкера Петрова спросили, почему он никогда не ходит к Четвёртому энергоблоку. «Там слишком людно», — ответил Петров.
Глава 1

Банда Гены Торца переживала не лучшие времена, и чувствовалось: началась полоса неудач довольно давно. Даже Толик, хотя топтал Зону всего ничего, сообразил, что дела идут паршиво. Он не то чтобы замечал ухудшение ситуации, но понимал — всех охватила безнадёга, никто не надеется на лучшее, а это верный признак: плохо, и вскоре станет ещё хуже.

Толик Скрипач кантовался с бригадой Торца третью неделю — вроде немного, но всё-таки достаточно, чтобы оценить обстановочку. Теперь парень видел, что никакой романтики в Зоне нет и в помине. Там, за Периметром, ему всё рисовалось в радужных тонах: бригады отважных предприимчивых пацанов, которые ничего не боятся, идут куда хотят, и нет над ними ни начальства, ни ментов. Можно обирать сталкеров, отнимать хабар, охотиться на мутантов и даже самому собирать ценные артефакты… хотя нет, последнее, пожалуй, западло. Не годится правильному пацану вкалывать. Но можно! Казалось, только попади в эту заповедную Зону — и житуха пойдёт что надо! И хабар, и развлечения! Как Толик радовался, когда ему обещали устроить «прыжок» через Периметр… Обещал не кто-нибудь, а сам Чардаш.

Толику этот плюгавый тип казался крупным авторитетом, на самом деле, конечно, Чардаш был мелкой сошкой в криминальной иерархии, выполнял второстепенные поручения. Одной из обязанностей Чардаша и была отправка вот таких неприкаянных ребят, вроде Толика, в Зону. И в районе спокойнее без неуправляемой шпаны, а если пацан не загнётся в первый же месяц — глядишь, сумеет и хабар передать в оплату долга.

«Я тебе путёвочку на тот берег устрою, — строго глядя на Толика снизу вверх, объявил Чардаш, когда парень явился просить об отправке в Зону, — но ты мне теперь торчишь. Понял?» И назвал сумму. Обычные условия, двое приятелей Толика уже отправились на заработок в Зону… и его вовсе не смущало, что от обоих не было никаких вестей. Себя Толик считал парнем тёртым и ловким. Как-никак две судимости. Статьи, правда, не слишком почтенные, можно сказать, бакланские статьи — хулиганство и кража, но как ни крути, две судимости!

Толик сумел собрать первый взнос, Чардаш принял тощую пачку купюр не считая и велел явиться до рассвета на окраину со своим снаряжением — тогда Толик ещё не слышал слова «снаряга». Вдобавок Чардаш вручил тяжеленный рюкзак — посылку для Гены Торца.

Будущей грозе Зоны было велено полезать в кузов грузовика, расписанного камуфляжными пятнами, сидеть тихо, не дышать и не чесаться. Два солдата, зевая и ругаясь, завалили Толика мешками, потом Чардаш произнёс несколько слов, но рёв мотора заглушил его голос. Машина тронулась. Часа через два солдаты откинули задний борт и велели Толику выметаться. Парень вывалился на шоссе и оглядел окрестности.

Грузовик въехал в Зону и стоял в двадцати метрах от КПП. По обе стороны полосы растрескавшегося асфальта был лес — самый обычный лиственный лес. Разве что очень тихий лес, даже птиц не слыхать… Но Толик, городской житель, в таких тонкостях всё равно не разбирался.

Автоматчики прохаживались за низкими бетонными блоками и будто не глядели на Толика. Парень вдруг понял: времени у него немного, у этих ребят руки так и чешутся всадить в него очередь. Не нравится им делать вид, будто ничего не замечают. Толик забросил тяжеленный рюкзак за спину, развернулся и побежал, с трудом переставляя затёкшие ноги…

Никто в спину не стрелял, никто за ним не гнался, но остановился он только в километре от Периметра. Страха не было, зато возникло некое странное чувство: всё вокруг было неправильным, непривычным. Это ощущение нереальности происходящего гнало парня, заставляло быстрее переставлять ноги, лишь бы ни минуты не стоять на месте.

Потом уже, поболтавшись по Зоне, Толик понял, что ему крупно повезло: по всем приметам он должен был подохнуть в первый день, а то и в первый час. Но фарт был с ним — к лагерю бригады Торца он добрался без приключений. Вернее, к лагерю его привёл сам Торец, встретил в точке, помеченной на ПДА Чардашем. Интегрированный дозиметр показывал довольно приличный уровень радиации, и Толик даже испугался, что новый босс будет недоволен — пришлось ждать новичка в заражённом квадрате, — но Гена Торец вёл себя так, будто всё в порядке.

Позже Толик понял, что теперь ему следует забыть о страхе перед рентгенами, о которых трещит счётчик, — мародёрам постоянно приходится торчать в квадратах с повышенным фоном. Так безопаснее… Зверьё радиации не слишком боится, а вот сталкеры и тем паче солдаты из миротворческого контингента — те за здоровьем следят, не станут преследовать там, где дозиметр зашкаливает.

По дороге Толик присматривался к аномалиям, всё было интересно, но Торец шёл ходко, на вопросы отвечал коротко, ничего не объяснял и не дал времени полюбоваться чудесами Зоны — буркнул, мол, ещё наглядишься, а сейчас лучше поспешить, чтобы не нарваться.

Лагерь бригады ничего особенного собой не представлял, просто заброшенная стройплощадка: трубы, скрученные проволокой по три и по десять, бетонные блоки, раздолбанный вагончик.

Хмурые оборванцы, сидящие у костра, смерили новичка долгими взглядами. Торец только теперь отобрал рюкзак, вручил обрез и пригоршню патронов — вот и вся «прописка». Даже водки не хлопнули за встречу. Правда, Толик так выдохся, что всё равно не смог бы выпить как следует: рюкзак Чардаша оказался очень уж тяжёлым.

Толик поздоровался — ответил лишь один, молодой, рыхлый, толстый, с мятым лицом. Новичок пожевал галеты, украдкой оглядел теперешних товарищей.

Пацаны из группы Торца впечатления на Толика не произвели — совсем не такими ему представлялись герои Зоны. Двое, Колян и Груз, сперва показались родными братьями, до того были похожи — оба тощие, сутулые, молчаливые, с одинаково тусклыми глазами и заострёнными чертами лица. Третий, толстяк Будда, был поинтереснее, да и поболтать любил. Рассказал, что «оттрубил два фака на филе, задолбался лапшу с ушей снимать, да и подался сюда — на семинар». Толик не врубился и стал переспрашивать. На человеческом языке биография Будды звучала так: отучился два года на философском факультете университета, заумь надоела, и подался в Зону, чтобы проверить философские построения на практике в экстремальных условиях. Четвёртый бандит тоже был колоритным малым — дезертир из международного миротворческого контингента, то ли англичанин, то ли американец, рослый огненно-рыжий парень. Называли его Мистером. По-русски он объяснялся с трудом. Толику показалось странным, что солдат и студент прибились к бригаде, но расспрашивать о причинах, понятное дело, не стал. В чужие дела не лезть — принцип железный.

Ну и сам Гена Торец. Крепкий мужчина, бывший спортсмен, и с ним, по крайней мере, всё было ясно — таких людей Толик перевидал достаточно. На большой земле Торца ждал очередной срок, так что он скрывался здесь.

Позже возвратился последний член группы — Саня Животное. Кличка длинная, а значит, неудобная, к тому же Толик счёл это погоняло обидным. Но Саня на Животное отзывался. На новичка он и смотреть не стал, сразу подсел к Торцу и принялся нашёптывать на ухо. Саня считался следопытом, потому постоянно крутился в округе, высматривал, вынюхивал…

Толик послушал заумные разглагольствования Будды, да и завалился спать.

А на следующий день случилось первое дело Толика, тогда он и заработал кличку Скрипач. Оказалось, следопыт Саня обнаружил сталкеров, которые остановились в лесу на ночёвку, и Торец решил под утро накрыть лохов. Мужики наверняка возвращаются на Свалку с хабаром, засветло дойти не успели, вот и встали в лесу. Их всего трое, и таких ощипать — верное дельце.

Пока шагали через серый предрассветный лес, Толик держался в хвосте и старательно ступал туда, где прошли товарищи, его ПДА барахлил и пару раз отключался, так что Толик выбирал безопасный маршрут, протоптанный идущими впереди.

Потом Животное велел:

— А теперь — тихо! Вон за теми ёлками они.

Торец огляделся, высмотрел Толика и махнул рукой:

— Первым пойдёшь. Покажешь себя.

«Вот это и будет настоящая прописка!» — догадался Толик. Кивнул и двинул к ёлкам, на которые указал следопыт. Что же, это нормально — новичка первым поставить, чтобы поглядеть, каков он в работе. Так и должно быть в правильной бригаде. Остальные развернулись цепью и пошли следом. Толик не оглядывался, но по сопению и хрусту веток под тяжёлыми ботинками слышал: пацаны идут за ним.

Сталкеры расположились в редколесье, Толик видел тоненькую серую струйку дыма, которая поднималась над лохматыми молодыми ёлочками. Значит, там костёр развели. Сейчас, под утро, прогоревшие угли еле тлеют, укрытые седым слоем пепла, и дымок едва струится…

Когда дистанция сократилась до полусотни метров, Толик пошёл осторожнее — стал прятаться за тоненькими кривыми стволами осин и клёнов, перемещался короткими перебежками. Чахлые деревца — не бог весть какое укрытие, но другого нет. Вот теперь-то сердце начало колотиться, вдруг выступил обильный пот. Толика неожиданно разобрало по-настоящему. С каждым шагом уверенность убывала. Что там, за елями? Ведь не спят же бродяги? Не могут они спать, хотя бы один должен караулить — и теперь-то точно разбудил приятелей! Саня сказал, что чужих трое — три ствола против шести, однако Толик внезапно ощутил собственную уязвимость. Какая разница, сколько стволов? Ему-то хватит и одной пули…

Расстояние сокращалось, сталкерская стоянка не подавала признаков жизни. Толик старательно ступал как можно тише и злился на пацанов, которые хрустели валежником справа и слева за спиной. Будто нарочно шумят!

А за ёлочками, где курится дымок, — ни звука, ни движения. Толик торопливо смахнул каплю пота, стекающую по лбу, и крепче стиснул скользкое цевьё обреза. Ну, вот сейчас… вот сейчас… Дрогнула еловая лапа, обозначив движение врага, и Толик даже ощутил облегчение. Он пальнул туда, где дрожала зелёная хвоя, и тут же рухнул к подножию тоненькой осины. И разом ударили автоматы сталкеров.

Толик опередил залп на долю секунды — пули раскололи хлипкий ствол над головой, на макушку посыпались клочья коры и изодранные листья. Парень, не решаясь подняться, одной рукой поднял обрез, направил в сторону противника и пальнул из второго ствола. Справа и слева стреляли пацаны Торца, заставляя сталкеров прижиматься к земле. Толик откатился в сторону, распластался и, прижимая оружие к груди, стал заряжать. Конечно, как и всегда получается, когда волнуешься, заряд не лез в ствол… Наконец Толик управился. Выждав, чтобы пальба поутихла, вскочил и бросился вперёд к проклятым ёлкам, уже иссечённым пулями. Он наметил дерево потолще, за которым можно укрыться после броска, и летел к нему.

На ходу Толик неловко вскинул обрез, с непривычки пытаясь найти плечом несуществующий приклад… и, почти не целясь, разрядил стволы в зелёное еловое месиво. Ещё успел краем глаза разглядеть, что дробь легла хорошо — еловые лапы задрожали, посыпалась срезанная хвоя, — потом рухнул за намеченным заранее стволом. В десятке шагов сноровисто прополз Мистер, попеременно отталкиваясь локтями и коленями, так что тощий зад, обтянутый складками слишком просторного комбеза, мотался вправо-влево. Рыжий вскинул штурмовую винтовку и дал короткую очередь.

Пацаны заорали, и Толик сперва не просёк, что произошло. Не до того было — заряжал обрез. Тут мимо, топоча, пронёсся Будда, и Толик сообразил: сталкеры отступают, иначе толстяк не был бы так смел.

И верно, короткие очереди противника слышались не из-за молодых ёлок, они удалялись. Сталкеры, прикрывая друг друга, пятились к зарослям. Толик бросился следом за студентом, на ходу лязгнул дробовиком, переводя в боевое положение. Вломился в зелёное кружево еловых лап, вывалился на полянку по ту сторону и рухнул, вскидывая оружие. Оказалось, зря носом в землю тыкался — сталкеры ушли, бросив убитого приятеля. Автоматные очереди ещё звучали издали, а Будда уже обшаривал карманы мертвеца, под которым расплывалась лужа крови, багровая, тёмная. Кровь сразу уходила в лесную подстилку, впитывалась рыжей палой хвоей.

Непонятно откуда вынырнул Саня Животное — на полусогнутых ногах, держа корпус параллельно земле, вывернулся из зарослей.

Будда флегматично заметил:

Не пылит дорога, Не дрожат кусты, Подожди немного, Отдохнешь и ты. И. В. Гёте[1]
— Вот кровь впитывается в старую хвою, становится землёй. Жизнь человеческая в землю уходит. А из земли новая жизнь травой и деревьями поднимется. Колесо сансары сделало оборот!

Леннарт

При этом рука толстого мародёра скользнула в карман. Толик это заметил, и Животное — тоже.

Москва 1983

— Потом про новую жизнь добазаришь, — нахмурился Саня, — а сейчас карманы-то не набивай втихаря.

Володя оступился. Нелепо, по-клоунски изогнулся, взмахнул руками, но удержался и торжествующе поднял над головой початую бутылку французского коньяка.

Тут на поляне появились и остальные члены бригады.

– Вуаля! В переводе на русский – «Ап!»

Карикатурное эхо пьяного хохота запрыгало по лестнице и замерло у дубовых дверей Министерства финансов СССР.

— Он в карман что-то сунул, — тут же настучал Торцу следопыт.

– Партком принял решение признать па де пуасон удачным. Особо отмечено изящество исполнения, – произнес Артем.

– Говорил же, надо в связке идти, – буркнул альпинист Игорь.

— Да я обоймы к «Макарову», — спокойно сказал толстяк. — Или что не так? Это ж я его завалил!

Леннарт Бугшё, не отпуская перил, взял Володю под руку. Коньяк «Камю» он купил в «Березке» – магазине, где торговали только за конвертируемую валюту или за так называемые сертификаты – эквивалент денег, заработанных советскими гражданами за рубежом. Если нет ни того ни другого – вход в «Березку» заказан.

Сталкер был убит выстрелом в голову, вполне возможно, что в самом деле прикончил его из пистолета Будда.

Их пятеро: Леннарт и четверо его подопечных, все в шикарных пыжиковых, норковых и еще каких-то, кажется, ондатровых шапках. Насколько ему известно, такие шапки довольно дороги – как они могли позволить себе такую роскошь при зарплате двести-двести двадцать рублей?

— Покажь, что заныкал! — потребовал бригадир.

Вахтер уже дважды поднимался к ним, угрожал написать рапорт, ругался на непонятном языке – по-абхазски, предположил Володя. Леннарт вручил ему две банки «Хайенекена», уловив в его взгляде ожидание, сунул в нагрудный карман пачку «Мальборо» и дружески похлопал по карману ладонью. Вахтер, ворча, удалился и больше не появлялся.

Леннарт открыл тяжелую дубовую дверь, и его толкнуло в грудь облако колючего морозного пара.

— Да вот… — Будда вывернул карман. Там в самом деле были две снаряжённые обоймы.

Не впервые они устраивали такие пирушки, но на этот раз мировой рекорд алкогольной сентиментальности побит. Никаких сомнений.

Может быть, потому, что Леннарт уезжал и собирался увезти в Швецию главный приз – Валентину.

— Ладно, — буркнул Торец. — Только хрен бы ты его взял, если б не новенький. Мужика дробью посекло, он и вскинулся сдуру под твой выстрел… Что ещё у жмура в карманах, проверь, раз уж начал.

Больше года он читал лекции, пытаясь втолковать основы финансовой политики в рыночной экономике.

– Не забывай, кому читаешь: все мы и каждый в отдельности – хомо советикус, – шутили ученики.

— Ну я говорю… — заныл Будда, кривя рот. Но Торец уже не слушал.

Но слушали с интересом.

Вся затея, разумеется, – так называемый жест доброй воли. Наверное, никому в огромной стране даже в страшном сне не могло присниться, что когда-нибудь Советский Союз перейдет к рыночной экономике.

— Колян, возьмёшь рюкзак, потом проверим, что там. Мистер, Груз, пройдите за мужиками следом. Не высовывайтесь, просто попугайте, чтоб они сразу за нами не наладились… А ты, молодой, ничего. Хорошо держался.

Но он, как ни странно, замечал, что тут и там под ледяной коркой плановой экономики бьют гейзеры частного предпринимательства. То и дело в министерстве появлялись темноволосые элегантные люди с большими сумками. При оформлении пропуска они называли фамилию чиновника и цель визита: консультация.

Тогда Леннарт впервые услышал загадочное слово «цеховики».

Последнее относилось к Толику. Парень не нашёл что сказать, только руками развёл:

После каждой «консультации» шли в ресторан. И обязательно приглашали Леннарта.

— Да я… это… ничего…

Поэтому он чувствовал себя обязанным устроить, как они это называли, «отвальную». Съездил в «Березку» на Большой Грузинской («Бэ-Грузинская», как ее называл Володя), купил водку, коньяк, пиво, копченого угря, креветки в чесночно-перечном соусе и огромный ломоть роскошного окорока под названием «Тамбовский» – все баснословно дешево.

Прочитал последнюю лекцию, улыбнулся.

— Он обрез как скрипку держит, — вставил Животное. — Скрипач, гы…

– Прошу всех к столу, – сказал он, вынимая из огромной сумки бутылки и закуски.

Энтузиазм валил как пар из перегретого котла.

Это прозвучало совсем не обидно, скорее даже одобрительно.

Володя произнес красивый тост – заверил, что советские люди ничего так не хотят, как хороших отношений между Советским Союзом и другими странами, особенно со Швецией. «Я горжусь, – сказал Володя, – что познакомил Леннарта с Валентиной».

– Надеюсь, они обретут свое счастье, – торжественно закончил он и потянулся чокнуться.

— Молодец, Скрипач, — снова похвалил Торец, — шпиль и дальше так, не трусь и не робей, тогда приживёшься. Только гляди, не зарывайся. Зона смелых любит, но не глупых. А Чардашу я нынче маляву отобью, я тебя принимаю. Твоя доля в счёт взноса пойдёт, будем должок гасить.

Объяснялись, как всегда, на школьном английском. Леннарт с гордостью то и дело вставлял русские фразы. За этот год он многому научился. Ему нравилось говорить по-русски, хотя до совершенства было как до луны.

Они вышли на улицу, провожаемые неодобрительным взглядом вахтера. Весь день шел снег, но к вечеру прояснилось, и температура упала до минус двадцати. Мороз сразу стянул лицо, но Леннарт уже привык к московским холодам.

Толик только теперь сообразил, что мог бы и не пройти прописку. Что тогда? Выгнал бы его Торец? Или сразу шлёпнул, чтобы лишний человек о нём не трепался, случись что? Но в общем всё прошло довольно гладко, а Толик стал Скрипачом.

– Валим ко мне? – предложил Володя. – Посидим…

Он жил в Армянском переулке, в километре, не больше.

Хабар в тот раз вышел невеликий, да и держались парни Торца вовсе не победителями. Едва обшарили брошенную стоянку, наскоро перебинтовали Грузу простреленную руку и подобрали всё, что представляло хоть малейшую ценность, Торец велел сматываться. И пояснил:

Леннарт очень любил эти типично русские ночные посиделки, где никто ничего не изображал. Случалось, сидели до рассвета. Слушали яростные и печальные песни Высоцкого, Галича, Окуджавы, говорили о деградации культуры, о прочитанных книгах… спорили, пока со двора не доносились скребущие звуки – дворники начинали рабочий день в четыре утра.

– Машина во дворе н-нашего министерства н-наших иссык… иссякающих финансов, – заплетающимся языком пошутил Володя, даже не пытаясь скрыть, насколько он пьян. – Сейчас будет подана.

— Эти двое, что ушли, они Корейцу сейчас капель накапают, он на разборку явится. Собаку съел, и сам как собака сделался злой. Уходим быстро.

Сильный ветер заставил их пригнуться. Можно подумать, Москву построили не в центре России, а где-то на берегу Баренцева моря.

Артем поскользнулся и свалился в сугроб. Попробовал подняться, опять упал и под общий хохот грустно сообщил:

Будда казался более общительным, чем остальные члены бригады, и Толик пристроился к нему, чтобы расспросить по дороге. Толстяк охотно растолковал: новичками в большом лагере на Свалке, кладбище автотехники, верховодит мужик по кличке Кореец. Кликуху он получил за то, что в самом деле как-то съел слепую собаку. Завалило его после выброса в подземелье, жрать было нечего, ну сталкер и оскоромился.

– Я остаюсь. Здесь очень мило.

И поднял воротник дубленки.

— Злой он, Кореец, потому что жадный, — болтал Будда на ходу, — власти хочет, авторитет зарабатывает. Поэтому к нашему брату он неровно дышит. Чуть что — разборка. Сейчас эти мужики, которых мы прогнали, ему нажалуются, Кореец по следу пойдёт.

Отсмеявшись, Леннарт продолжал улыбаться. Ему представлялись смутные и сладкие картины его будущей жизни в Швеции с Валентиной. С Валей.

— Один, что ли? — не понял Скрипач.

Ему повезло. Она работала с Володей в Госплане, и Володя решил скрасить одиночество Леннарта в чужом и малопонятном городе: пригласил ее на прием «Вольво» – концерн не терял надежды продавать в Советском Союзе свои машины. Оттуда втроем отправились в ресторан «Прага» на углу Арбата и Бульварного кольца. Было тихо и уютно. Народу мало, живая музыка. Пианист перебирал джазовые гармонии и охотно выполнял заказы публики: надо было подойти, сунуть в нагрудный карман трешку и попросить сыграть ту или иную мелодию. Собственно, оттуда Леннарт и позаимствовал этот жест, когда затолкал пачку сигарет в карман вахтера.

— Ага, один… держи карман шире! Мы чего здесь трёмся? Потому что на Свалке одиночки, их можно щипать понемногу, вот как сегодня получилось. А где «Долг» под себя гребёт или «Свобода», там не развернёшься. А теперь Кореец здесь взялся свои порядки заводить, хочет из одиночек бригаду собрать… И они его слушаются, так что если он свистнет, толпой привалят, нам не устоять.

Володя о чем-то тихо переговаривался с Валентиной. Та отрешенно улыбалась и качала головой с видом английской королевы. Сама недоступность. Но в какой-то из моментов, когда пианист сделал перерыв, она решительно встала, подошла к пианино, взяла несколько пробных аккордов и сыграла небольшую пьесу завораживающей красоты.

— Факин Кореец, — буркнул Мистер, обгоняя тяжело ковыляющего жирного Будду, — но ты лутше про аномалии юному грузьи. Болше толк.

– Что это? – шепотом спросил Леннарт.

– Ты не знаешь? – удивился Володя. – Шопен. Ноктюрн. Валя окончила музучилище, но продолжать не стала. Пошла учиться в Плешку[2].

— Тоже верно, — согласился толстяк. — Вон, видишь, Скрипач, там вроде крутится?

Под жидкие аплодисменты Валентина вернулась за столик, смущенно улыбнулась, и всю ее недоступность как рукой сняло.

Он влюбился мгновенно. Просто-напросто никогда не видел таких женщин – красивая, одаренная, загадочная.

Толик присмотрелся — посреди поляны в траве обнажилась рыжая земля. Над проплешиной медленно, как пылинки в солнечном луче, кружились листья, изломанные веточки, всевозможный сор.

И теперь она принадлежит ему.

Они поженились месяц назад, с обязательной для всех русских молодоженов поездкой на Воробьевы горы, которые давно уже назывались Ленинскими.

— Это «карусель», — пояснил Будда. — Попадёшь в такую — завертит, втянет в центр, а потом — ба-бах. Аномалия разряжается, как взрыв, — всё, что затянула, рвёт в клочья. Вообще, мне это образование Зоны служит напоминанием о колесе сансары. Вот так нас крутит дольняя жизнь, вертит и влечёт путями, смысла которых мы не умеем распознать. Листку в «карусели» кажется, что весь мир вращается вокруг него, а на самом-то деле — наоборот, это он крутится вокруг центра аномалии, а «карусель» тоже не центр мира. Я думаю, все аномалии располагаются в Зоне по определённому плану, как буквы на исписанном листе… Ну, вроде послания нам. Эх, если бы я имел возможность расшифровать эту запись! Я бы разом постиг истину и достиг сатори…



Толик остановился и уставился на аномалию.

«Подать машину», как выразился Володя, оказалось непросто. «Жигули» первой модели, которые в экспортном варианте назывались «Лада», а в обиходе – попросту «копейка», занесло снегом. На крыше – полуметровый слой, к тому же снегоуборщики нагребли прямо перед капотом огромный сугроб. Замки, естественно, замерзли, но у предусмотрительного Володи в кармане оказалась свечка. Разогрели ключ, подпалив при этом перчатки, и с третьей попытки водительскую дверь и багажник удалось открыть.

— Кто окажется в «карусели», — бухтел толстяк, — того разрывает в куски, потом эти куски сожрут твари Зоны. Собака, например, сожрёт. И кто знает, не вселится ли твоя душа при очередном повороте колеса сансары в слепую собаку. Если карма подпорчена, это вполне может рассматриваться как искупление…

Достали лопату и с пьяным энтузиазмом за десять минут раскидали сугроб, пока Леннарт сметал снег с капота и лобового стекла.

– Ты сидишь впереди, – скомандовал ему Володя, потянулся к пассажирской двери, открыл, с трудом залез в машину и уронил голову на руль.

— Слушай, Будда, а по-простому ты говорить не можешь?

– Не заснешь за рулем? – с опаской спросил Леннарт.

– Я-то?! Всех развезу… No problem!

— Не-а, не могу. А зачем по-простому? Кто просто говорит, тот просто мыслит, потому что наша речь — это мы и есть. Наша речь — вербальная проекция души. Был бы я прост, не смог бы догадаться, что аномалии — это буквы неведомого алфавита, но я…

Леннарт уже не в первый раз оказывался в подобной ситуации. В первые месяцы его пребывания в Москве разум и шведское воспитание отчаянно протестовали, но потом он сообразил: если упрямиться и протестовать, придется ходить по огромному городу пешком.

– А у нас выпить нечего? – спросил Артем и тут же заснул.

— А что это там? У «карусели»? — Толик ткнул пальцем. — Вон, красное такое?

Володя выпрямился, посмотрел на Леннарта орлиным глазом и выехал на Ильинку. Стекло немедленно запотело. Леннарту пришлось опустить стекло и натянуть на уши шерстяную слаломную шапочку.

Проехали не больше пятидесяти метров.

Толстяк посмотрел, куда показывал Скрипач, потом торопливо покосился на подельников. Перехватил внимательный взгляд Груза и деланно радостным тоном объявил:

– Стоп, машина! – пролепетал Володя, свернул к бровке тротуара и резко затормозил. – Надо поблевать.

— Опа! Пацаны, стойте! Скрипач «кровь камня» заметил!

Он выскочил на улицу.

А Толик понял, что сглупил. Надо было тихонько заныкать артефакт, но теперь уже поздно. Бригада остановилась, и Животное осторожно подтянул «кровь камня» длинной палкой поближе, поднял и отдал Торцу.

Леннарт повернулся назад. Артем мирно спал, а двое других смотрели на него остекленелыми от водки глазами.

И сколько им сидеть на таком морозе?

— Молодец, — важно похвалил Толика бригадир, — это в зачёт твоего долга Чардашу пойдёт. Везёт тебе, пацан. Первый день, а процентов десять ты уже отработал… Может, и нам с тобой фартить начнёт наконец…

Он подошел к Володе. Лицо белее мела, вот-вот потеряет сознание.

Леннарт никогда раньше не сидел за рулем «жигулей». Мало того – единственный раз в жизни позволил себе вести машину нетрезвым, много лет назад. И то в деревне. Но ситуация безвыходная – мороз под утро еще усилился, пронзительный ветер, а одет он по московским понятиям очень легко. Голова совершенно прояснилась.

Вот тут-то Толик Скрипач и начал понимать, что дела у его новой бригады обстоят паршиво. И чем дальше, тем очевиднее делался этот факт.

И ехать, действительно, очень близко.

Вечером у костра выпили дрянной водки, но и выпивка не сблизила подельников, все держались наособицу.

– Садись, я вас довезу, – сказал он.

Колян с Грузом отодвинулись от огня и принялись дымить самокрутками, делали глубокие затяжки и надолго задерживали дыхание — коноплю, значит, в табак добавили. Толик этого не одобрял, хотя приятели частенько пытались приобщить.

«Высажу всех у Володиного дома и как-нибудь сам доберусь, – решил он. – А остальные – как хотят. Хватит на сегодня».

Опять пошел снег.

Угрюмый Мистер помалкивал, глядя в костёр, и рыжие отсветы пламени бродили по его лицу, обрамлённому рыжими патлами. Животное снова шептался с Торцом и поминутно косился, не подслушивает ли кто. Торец вдумчиво кивал…

Он посмотрел на часы – без пяти двенадцать.

Даже говорливый Будда заткнулся. Сел, выпрямил спину, неожиданно ловко сплёл ноги, как настоящий йог, свернул на коленях пухлые ладошки щепотью, и взгляд его сделался пустым…

Включил заднюю скорость – переднее колесо уперлось в бровку тротуара. Послышалось характерное жужжание.

Только этого не хватало. Застряли. Его собутыльники вряд ли способны столкнуть машину с места, а вокруг – ни души.

Толик подумал, что здесь он будет одинок. И ещё кое-что понял — что вряд ли когда-нибудь отдаст должок Чардашу. То, что Торец обнадёжил насчёт десяти процентов, это дело известное: когда каталы разводят фраера, тоже сперва обнадёжат, дадут выиграть… Вот так и Торец — намекнул, мол, легко рассчитаешься, чтобы новичок не скучал сперва. А потом он, Скрипач, свыкнется с мыслью, что до скончания веков с этой бригадой будет по Зоне мотать.

Вышел из машины, посмотрел – резина совершенно лысая. Ногой раскидал снег, притоптал, опять включил заднюю скорость и очень медленно прибавил газ. Вторая попытка оказалась удачнее – «копейка» сдвинулась с места.

Плохая видимость, скользкая дорога, стертые протекторы и пять налакавшихся мужиков, из которых один за рулем. Леннарт невольно улыбнулся. Представил почти невыполнимую задачу – выволочь их из машины и заставить толкать.

Бригадир больше о погашении долга не заикался. За три недели бригада четырежды дралась, три раза сталкеры отбились, один раз вышел хабар, даже более тощий, чем после первой стычки… Негусто, в общем. Толик решил, что прокантуется с Торцом столько, сколько нужно, чтобы обучиться премудростям жизни в Зоне, а после… а после дождётся удачного случая, чтобы расстаться с неудачливой бригадой.

Он ехал медленно. Три маленьких квартала. Пересек Лубянский проезд, еще двести метров – и поворот налево, в Армянский. Пешеход на тротуаре впереди заметно покачивался – ничего удивительного. В это время на улице почти никого, кроме припозднившихся гуляк. Он уже настиг его… Что это? Глухой удар, огромная темная тень на капоте. Лобовое стекло треснуло.

Леннарт ударил по тормозам. Володя уперся руками в панель. Машина проскользила юзом еще несколько метров и остановилась. Леннарт посмотрел на Володю. Никогда раньше он не видел, чтобы тот пользовался ремнем безопасности.

Днём он ещё терпел, хотя его, как молодого, гоняли то за дровами, то ещё по какой надобности — воду перекипятить, к примеру. С водой тоже было плохо, её кипятили по три-четыре раза, сыпали обеззараживающие армейские таблетки. В общем, днём Толик был вроде как при деле, а вечером тоскливо становилось — хоть вой. Пристраивайся к хору слепых псов, орущих за лесом, и тоже изливай небесам своё возмущение несправедливым устройством жизни… Но уходить Толик не решался — в одиночку пропасть недолго, а он ещё не готов. Да и прочие члены бригады тоже не любили шастать по одному — боялись. Без напарника уходил только Саня Животное.

В зеркале заметил быстро приближающуюся милицейскую мигалку.

Однажды Саня примчался весь в мыле. Дёргался, махал руками и никак не мог отдышаться. Торец тут же подскочил к нему с дозиметром — у бригадира было самое мощное устройство, куда чувствительнее обычных, интегрированных в браслеты ПДА. Показания прибора Торцу не понравились.

Всё.

Как можно быть таким идиотом… Всё! Всё полетело к черту. Его мечты, будущая жизнь, Валентина… всё. Конец.

— Эк тебя, брат, просквозило, — протянул он и полез в рюкзак за водкой. — На-ка, полечись.



— Потом… — прохрипел Саня, но тут же сорвал крышку и сделал большой глоток. Икнул, утёрся грязным рукавом и продолжил: — Потом всем лечиться придётся. А сейчас валим срочно. Скоро здесь вояки будут.

Леннарт не мог сказать точно, сколько он просидел в камере. В отделение его привезли в вонючем микроавтобусе. Забрали часы, ремень, документы – вообще все. Неважно. Теперь все неважно. Надо было бы походить по камере, согреться, размять ноги, но накатила полная апатия. Зачем ему ноги, когда жизнь кончена? Единственное, что он хотел, – унять тоску, заснуть. Хотя бы на несколько минут.

Все сразу засуетились, сгребая манатки и торопливо упихивая рванину в рюкзаки. Колян подавился самокруткой и стал надсадно отхаркиваться, разгоняя грязной ладонью клубы вонючего дыма…

Он сел на осклизлый цементный пол и прислонился к грязной кафельной стене. Закрыл глаза и уже не чувствовал ни холода, ни отвратительного запаха блевотины и мочи.

— Факин вертухаи, — рявкнул Мистер на своей обычной смеси блатняка и английского.

Из забытья его вывел скрежет ключа в скважине. Железная дверь открылась. Леннарт с пугающей ясностью осознал, где он и что ему грозит. Отделение милиции где-то на северной окраине Москвы – он пытался запомнить дорогу, но быстро сбился. Во всяком случае, не центр – ехали долго.

На пороге стояли два милиционера.

Колесо сансары закрутилось быстрее.

– На выход!

Не двигаясь с места, они наблюдали, как он неуклюже встает и пытается размять затекшие ноги. Потом его повели куда-то – один конвоир впереди, другой сзади. Скучающие физиономии – задержанный, с их точки зрения, опасности не представлял.

Леннарта ввели в комнату с зарешеченным окном. На улице – все та же московская ночь, но в беспроглядном мраке появился робкий серый оттенок. Должно быть, дело идет к утру.

Мебели почти не было – шаткий стол из тех, что вошли в моду в шестидесятых, и два таких же стула. Он остановился у стула и положил руки на спинку. Краем глаза заметил, что перекладина замотана изолентой.

Глава 2

– Садитесь, господин Бугшо.

Как и все русские: с твердым «о» на конце. Мало кому удавалось произнести его фамилию правильно: мягкое, как выдох, «шё» чуждо русской фонетике.

Слепого разбудил стук в окно. Стучали тихонько, деликатно, но бдительность, обострённая жизнью в Зоне, давала о себе знать и вне Периметра. За окном могли грохотать по рельсам ночные составы, газовать грузовики, даже визг тормозов вряд ли разбудил бы сталкера, но малейший непривычный звук, выпадающий из акустического фона дремлющей окраины, — и Слепой проснулся. Рука сама собой дёрнулась, отыскивая ствол, потом Слепой окончательно стряхнул сон и только после этого понял, что разбудил его именно стук. Он был у себя, во временно снятом домишке на окраине Кольчевска, в собственной постели. И никакого ствола, разумеется, под рукой быть не могло. Был нож под подушкой.

Леннарт сел и посмотрел на следователя. Пепельное лицо, рыжеватые усики. Погоны с большой звездой.

– Я майор милиции. Получил распоряжение заняться вашим делом.

Леннарт промолчал. Ждал разъяснений.

Слепой взял поудобнее оружие и скользнул вдоль стены к окошку. Аккуратно выглянул — на уровне глаз качнулась чёрная куртка, складки в лунном свете мягко блеснули голубым, когда верзила поднял руку, чтобы снова постучать.

Майор пододвинул ему открытый скоросшиватель с одним-единственным листком бумаги.

– Лучше, если вы сразу подпишете признательные показания… вы в пьяном виде сбили пешехода, причинив ему тяжкие повреждения. Не исключен смертельный исход.

— Не шуми, Дрон, — буркнул Слепой, — сейчас открою. Здоровенному Дрону, вышибале из гостиницы «Звезда», чтобы посмотреть в лицо сталкеру, пришлось отступить на шаг и согнуть спину.

Что бы сделали в такой ситуации русские коллеги? Леннарт лихорадочно перебирал возможности. Позвонили бы кому-то из высокопоставленных начальников, а если не получится, попытались откупиться? Знает ли он кого-то, кто мог бы помочь? Нет, никого. Кроме разве что заместителя начальника главка в Министерстве финансов. Но тот ни за что не захочет оказаться втянутым в подобную историю. Взятка? Даже и думать нечего. Преступление слишком серьезное, полно свидетелей.

— Слепой, выйди, а? Или лучше нас впусти. Разговор есть.

Цепь нелепых, случайных событий, каждое из которых казалось естественным и сравнительно безобидным. Даже само столкновение – откуда он взялся, этот пешеход? Да и удар был несильным, он ехал самое большее двадцать километров в час, на второй скорости, почти без газа – боялся заноса. И вот – само его существование оказалось под угрозой. Все, ради чего он работал, вся его карьера в шведском Министерстве финансов, годы учения, ночных подработок – все ради того, чтобы покинуть двушку в пригороде, оказаться поближе к социальной жизни столицы, завязать контакты… Мамина гордость и пример для младшего брата. Вся его двадцативосьмилетняя жизнь – псу под хвост.

А Валентина? Он чуть не застонал в голос.

— Дрон, я ж больше не…

Идиот!

Все кончено.

— Гоша здесь.

Скоро все станет известно. Коллеги в Стокгольме. Соседи – вряд ли они будут продолжать поздравлять маму с талантливым и успешным сыном. Его имя вообще перестанут упоминать.

— Ладно, сейчас.

А мама будет корчиться от стыда.

Всю жизнь посвятила сыну. Отец сбежал, когда брат Леннарта еще не умел ходить.

Если уж сам Гоша пожаловал, то дело серьёзное — отказать не получится. Гоша Карчалин, больше известный под кличкой Карый, был хозяином гостиницы «Звезда», где Слепой проживал между ходками в Зону. Человек авторитетный; раз уж пришёл ночью — значит, есть на то причина. Слепой натянул брюки, обулся и отпер дверь.

– Ну?

Ничего не подписывать. Сначала подробнейшим образом ознакомиться с содержанием.

— Заходите.

Надо как-то выиграть время.

– Что, собственно, произошло?

Первым вошёл Карый, огляделся, протянул руку:

– Я уже сказал – вы совершили наезд на пешехода. Вас сейчас увезут в СИЗО. Так что подписывайте. Чистосердечное признание, знаете ли…

– На кого я совершил наезд? Что это было?

— Привет, командировочный.

Майор брезгливо поморщился.

– Хватит. Такое преступление карается как минимум десятью годами тюрьмы. Не хотите подписывать – не надо. Подпишете позже, в Бутырке.

«Командировочными» величали друг друга Гошины постояльцы, те, кто не ушёл в Зону Отчуждения на вечную прописку. Это было привычное обращение.

Надо во что бы то ни стало связаться с посольством. На карьере можно ставить крест, это понятно. Но… десять лет? И самое главное: пока еще есть надежда. Может, рассосется, как говорит Артем?

Вряд ли. Паника с каждой секундой нарастала.

Потом, согнувшись, чтобы не задеть косяк, ввалился Дрон.

Альтернативы нет.

– Товарищ майор! – голос за спиной.

— Времени мало, так я сразу к вопросу, — начал Карый, усаживаясь за стол. — Нет, света не надо. В темноте посидим. Вопрос такой. Я прошу тебя помочь.

У майора изменилось лицо. Что это? Разочарование?

Леннарт обернулся. У двери стоял средних лет человек в великолепно сшитом костюме. Он ободряюще подмигнул Леннарту и сказал с нажимом:

— Так я…

– Им займусь я.

Майор пожал плечами и вышел.

— Больше не к кому обратиться. Выручай, Слепой. Вопрос жизни и смерти.

– Вас наверняка мучает жажда. – Не дожидаясь ответа и не оборачиваясь, человек в штатском крикнул в пространство: – Старшина! Чай на двоих.

Он неторопливо прошел на место майора, сел на стул и с улыбкой покачался – а вдруг не выдержит? В холодном свете ламп его гладко зачесанные темные волосы с пробором блестели как набриолиненные.

Сталкер покачал головой: дело и впрямь серьёзное, если Гоша стал так выражаться. Не его манера.

Молодой милиционер принес два стакана горячего чая и тарелку с печеньем. На каждом печенье красовалась рельефная надпись «Привет». Вот уж воистину. Привет. Привет всей твоей жизни, Леннарт.

– Угощайтесь.

— «Звезду» хлопнули, — прогудел Дрон. Верзила не стал садиться, подошёл к окну и глядел наружу; его тёмная фигура наполовину заслонила единственное окошко, сквозь которое в комнату едва сочился лунный свет.

– Спасибо.

Леннарт взял стакан с чаем. Последнее, что он пил, – «Камю» несколько часов назад. Он представил вкус коньяка, и его затошнило.

— Лучше я сначала, — объявил Карый. — В общем, я ввязался в крутую свару, Слепой. Я бы не стал, это не мой уровень… но ты ж понимаешь, что я не сам по себе и надо мной большие стоят. Мне велели — я сделал.

– Мы получили результаты анализа крови, – сказал человек в костюме и огорченно покачал головой. – Ничего утешительного. Полтора промилле. Майор, я думаю, успел объяснить, что ваше положение крайне… скажем так, серьезно.

Леннарт подобрался и постарался сосредоточиться. Все это было сказано настолько доброжелательно, что ему на секунду показалось – может, и вправду есть выход?

— Что сделал? Или это коммерческая тайна?

– Я, разумеется, могу позвонить в шведское посольство и попросить кого-то приехать… – «костюм» сделал паузу. – Но мне кажется… короче, если у вас хватит терпения выслушать мое предложение, возможно, вы и сами этого не захотите.

Он внимательно посмотрел на Леннарта.

Светлые, почти прозрачные глаза, идеальный пробор.

— Тайна, конечно. Собрали мы компромат на одну шишку, ну, я собрал. Генерал-лейтенант Петрищев, слыхал о таком? За ним грехов много, мне с моими связями накопать немало удалось, и очень быстро. Но какая-то падла Петрищеву стуканула или он самостоятельно пронюхал. В общем, меня прижали, так что я теперь в бегах. Нужно спрятать мои трофеи, всё, что я на него собрал, понимаешь? Кроме как в Зоне, негде. Здесь повсюду могут найти, здесь не уберегу.

Лучше молчать… может, как-то удастся спасти положение. Каким-то неудачным словом можно все испортить.

Леннарт прекрасно сознавал, насколько наивна его надежда. Превышение скорости в Москве легко решалось несколькими долларами. Но то, что произошло, – вряд ли. Хотя в глубине души Леннарт был убежден: он ехал так медленно, что вряд ли мог нанести этому неизвестному пешеходу серьезную травму.

Слепой покачал головой. Генерал являлся военным комендантом большой территории, вытянувшейся дугой вдоль Периметра. Во власти Петрищева были подходы к Зоне, и понятное дело, генерал для многих стал крышей. Не для такой мелкой сошки, как Слепой и «командировочные» вроде него. Даже Карый — и тот против Петрищева никто. В пищевой цепочке криминального мира, выстроенной вокруг Периметра, Карого от генерала отделяет очень много ступеней. В прослойке между ними кормится целая свора хищников различного калибра.

– Есть одна возможность… – неторопливо сказал человек с пробором. – Советское государство, разумеется, позаботится о пострадавшем. А в случае смертельного исхода – о его семье. И прокурор, в свою очередь, вправе отказаться от обвинения, если со стороны пострадавшего не поступит заявления.

Это прозвучало настолько обнадеживающе, что Леннарт чуть не расплакался.

— Гоша, я ведь жениться собираюсь, дом строим, потом свадьба намечена… Это я сейчас здесь временно.

– Из этого вытекает, что у нас нет необходимости информировать шведское дипломатическое представительство, – человек с пробором достал сигарету «Мальборо». – Мало того, могу добавить, что Министерство иностранных дел не станет чинить препятствий выезду вашей невесты на постоянное место жительства в Швецию.

Так и не назвавший себя спаситель сделал паузу, давая Леннарту время переварить ошеломляющую информацию. Неторопливо закурил и выпустил облачко сладковатого калифорнийского дымка.

— Слепой, всё в мире временно. Недели две или три всего-то перекантоваться в Зоне нужно, только и делов. Спрячешь мой пакет, зароешь, похоронишь… сам ляжешь на дно. Хочешь, водку там пей в каком-нибудь лагере, на базе какой, или что там у вас. Потом я тебе дам знать, ты откопаешь…

– Det finns någonting ni kan göra för mig[3], – произнес он и протянул Леннарту пачку.

Леннарт остолбенел. Не показалось ли? Собеседник обратился к нему по-шведски, хотя и с характерным русским акцентом.

— Томагавк? — подсказал Слепой. — Откопаю томагавк?

И вкратце объяснил, что именно мог бы сделать для него Леннарт.

Леннарт внимательно выслушал. Когда его спаситель ушел, он некоторое время сидел без движения.

— Тебе шутки… Приедет проверка из Киева, представители Международного командования, из секретариата президента кто-нибудь, из Министерства обороны. Мы им подарочек — хлоп! — вот чем генерал занимается. При иностранцах замять не удастся, Петрищева примут по полной программе. Мы все по уму сделаем, не впрямую. Должно получиться так, словно комиссия сама эту грязь раскопала, мелкие сошки будут рады выслужиться — вот какого жирного оборотня в погонах нашли! Для них это подарок — карьеру сделать, по служебной лестнице подняться. Короче, тогда само покатится — только подтолкни. А пока нужно продержаться, пока не…

Само собой. Все имеет свою цену. Почему русские должны быть исключением?

Том

— Гоша, ты не понимаешь, я завязал вчистую.

Карлавеген, центр Стокгольма, январь 2014

Том Бликсен осушил бокал с вином до последней капли, преувеличенно лихо поставил его на стол и только тут заметил, что Ребекка на него смотрит как-то необычно.

— Слепой, выручай. За мной охота идёт, обложили, как волка, как слепую собаку обложили…

Не так, как всегда.

Печально.

Сталкер задумался. Ему не понравились тревожные нотки в голосе Гоши. Тот просил по-настоящему. И очень боялся отказа.

Как будто они не ужинать закончили, а посмотрели грустный фильм, завершившийся гибелью главного героя.

Гоша в самом деле боялся. А теперь ещё почувствовал, что собеседник колеблется, и торопливо заговорил:

Посмотрела и тут же отвела глаза. Уставилась на горящую у прибора чайную свечу.

– Что с тобой?

— Слепой, ты подумай! Тебя в Зону проведём, там я советов не даю, ты и без меня всё знаешь. Спрячешься по-умному, тихо переждёшь. Денег я тебе с собой, как полагается… Это ж чисто каникулы будут, оттянешься перед свадьбой, мальчишник, ну? Я тебе ж не о том говорю, что заплачу по возвращении, это без вопросов, премиальные — это само собой! Я толкую, что сейчас бабла отсыплю, командировочных, так что хоть не просыхай там до возвращения… А тут как раз и дом твой достроят. Выручай, Слепой. Выручай, не то пропаду я!