Так оно и было. Осиротевшая, в окружении незнакомых существ, бесконечно далеко от родных мест, Мэв почувствовала себя самой одинокой из всех одиноких душ. Но она не загрустила (разве только от мысли, что внизу в темноте лежит ее отец). Наоборот, она вдруг ощутила едва ли не радость. Она попала в чудесное место. Если ее спросят, какое волшебство ей известно, она усадит вокруг себя эти не обыкновенные создания, расскажет им про Эвервилль — про каждую его улицу, каждую его площадь — и поразит их этим до глубины души. И как только она все расскажет, она больше не будет одинока. Потому что Эвервилль и есть ее настоящий дом, и он сбережет ее так же, как она берегла его в своем сердце.
Азиль и Юсиф не спеша уходили с перрона, стараясь не привлекать к себе внимания посторонних, хотя больше всего им сейчас хотелось оказаться как можно дальше от вокзала. К несчастью, их невозмутимое спокойствие слишком бросалось в глаза посреди всеобщего переполоха; и когда уже им оставалось сделать лишь несколько шагов до выхода на улицу, к ним направился «gendarme», которому эти двое спокойно разгуливающих по залу ожидания арабов показались весьма подозрительными личностями. Полиция, как патрульная служба, так и служба расследований, получила подробные дополнительные инструкции в связи с арестом известного террориста, и поэтому полисмены тщательно следили за каждым подозрительным иностранцем. Полицейские патрули были усилены.
V
Молодой «gendarme» поспешил за двумя щеголевато одетыми арабам, державшимися поблизости друг от друга, прокладывая себе путь через толпу. Азиля и Юсифа заставило обернуться резкое «Alors, messieurs!». Преждевременный взрыв сильно взволновал двоих друзей — ведь сработай запал чуть раньше, и их изуродованные тела лежали бы сейчас в зале ожидания, возле скамейки. А сейчас их арестовывает полиция! Даже не дождавшись, пока «gendarme» задаст им свой первый вопрос, Азиль вытащил нож из футляра, спрятанного в потайном кармане его одежды, и быстро шагнул навстречу облаченному в полицейскую форму мужчине. Азиль превосходно владел холодным оружием, а Юсиф — гарротой, но сейчас смертельному прямому удару в живот могли помешать широкий пояс и пуговицы на кителе «gendarme». До сердца тоже никак не достать — их злополучный преследователь умышленно или, может быть, случайно поднес левую руку к груди, и это отклонило бы нож при резком выпаде. Азиль выбрал иную цель для своего острого лезвия. Хотя удар, который он собирался нанести полицейскому, не убивал на месте, но обычно он мгновенно выводил жертву из строя — почти сразу потеряв сознание, раненный умирал через однудве минуты. Лезвие полоснуло по верхней части левого предплечья «gendarme», разрезав плечевую артерию. Раненный недоумевающим взглядом посмотрел на свою левую руку, а через несколько секунд тяжело, неловко повалился на тротуар.
1
Уитни без труда убедил переселенцев, что искать девчонку О\'Коннела бесполезно. Время шло к ночи, Стерджис вернулся из леса, бессвязно лопоча о каком-то чудовище, безжалостно разорвавшем в клочки Поттрака. Чудовище близко, предупредил Уитни; тот, кто вызвал тварь, уже мертв, но, как только настанет ночь, демон взалкает новой крови и человеческих душ. К тому же метель утихла. Без сомнения, Господь сделал так в благодарность за избавление от О\'Коннела, так что не стоит этим пренебрегать.
Никто, даже Марша Уинтроп, ни слова не сказал против. Уитни красочно описал, как чудовище сцапало девочку. Едва ли она осталась жива.
Взвизгнула какаято женщина, но ее вопль потонул в общем гаме возбужденных голосов и резком завывании сирен. Арабы побежали, не заботясь о том, заметит ли их еще ктонибудь. Нырнув в метро, они торопливо подошли к окошку кассы, чтобы купить билеты; затем наступили томительные минуты ожидания, показавшиеся вечностью двум друзьям, уходящим от возможной погони. Стоя на перроне, они молили Аллаха, чтобы поскорее подошел поезд — какой угодно, в любую сторону, — им казалось, что вотвот изза ограды раздастся громкий повелительный окрик. Наконец, увидев подходящий поезд, оба поспешно направились к нему, и едва поезд успел остановиться, проскользнули в вагон, плюхнулись на свободные сиденья и снова мысленно обратились к Аллаху с горячей мольбой о том, чтобы двери закрылись и поезд тронулся как можно скорее, прежде чем люди в голубых формах ворвутся сюда. Они вышли на следующей остановке, Восточном Вокзале, и сделали пересадку на поезд, идущий до Шоссе д\'Антан, а оттуда добрались до Монмартра. Они проехали не такое уж большое расстояние, однако этого было достаточно, чтобы оторваться от преследователей, и затратили на это слишком мало времени, чтобы полицейские успели расставить патрули на выходах из метро (впрочем, это вряд ли было возможно при таком огромном количестве станций). Они вышли на улицу. Смеркалось. Издалека доносились звуки сирен. Они неторопливо пошли по широкому, обсаженному деревьями бульвару к набережной, смешавшись с пестрой толпой туристов, растворившись в общем людском потоке; их сердца все еще учащенно бились, хотя внешне они казались спокойными, играя роль беззаботных иностранцев, гуляющих по вечернему Парижу. Они проходили мимо ресторанов, где запах жаркого и ароматных соусов щекотал их ноздри, вежливо отказываясь от многочисленных предложений ярко накрашенных, улыбающихся проституток, не останавливаясь до тех пор, пока не добрались до берега Сены. По реке скользили маленькие прогулочные катера, переполненные иностранными туристами и просто зеваками. Люди парами и небольшими группами прогуливались по набережной или стояли возле парапета, любуясь закатом.
Снегапад прекратился, взошла полная яркая луна, но продвижение давалось с трудом. Через час, когда обоз уда лился от леса на безопасное расстояние, они снова встали лагерем на ночлег.
Уитни разжег костер, грубым голосом распевая гимны, вознося хвалу Господу за то, что Он вывел их из дьявольских мест.
Только теперь двое друзей переглянулись с лукавой усмешкой на лицах. У них было надежное убежище — квартира в одном из маленьких тихих двориков на улице Муффтар совсем рядом с рыночной площадью по ту сторону реки. Однако возвращаться на квартиру не было прямой необходимости; как раз наоборот, на учебных занятиях им не раз повторяли, что в подобной ситуации лучше всего оставаться на улице как можно дольше, смешавшись с толпой.
— Сегодня Бог сохранил нас, — между строфами говорил он собравшимся. — Наш путь подходит к концу.
Потом Нинни, вдову Эверетта Иммендорфа, определи ли готовить еду, для чего опустошили все скудные запасы.
Некоторое время они бродили вдоль берега реки, затем свернули на одну из улиц, ведущих к Сан Дени, гуляя и, как положено зевакам, глазея на бродячих артистов — уличных музыкантов и танцовщиц, жонглеров, акробатов и фокусников. Они были возбуждены и чувствовали себя, как после стакана крепкого вина — испуг смешивался с весельем, дрожь — с радостным сознанием того, что после всех сегодняшних приключений они не подорвались на своей же собственной бомбе и не попали за тюремную решетку. Они были живы! Операция прошла успешно, и к тому же они могли записать себе несколько очков в плюс за убитого на вокзале «gendarme». Их одежда была настолько неброской, хотя, впрочем, весьма добротной и хорошо пошитой, что опознать их по характерным деталям костюма будет очень трудно. Полицию будет ждать большое разочарование, когда она начнет опрашивать свидетелей убийства. В летнее время толпы студентов, туристов и прочей разношерстной публики всех национальностей собираются в столице Франции — городе, овеянном романтической славой, крупнейшем центре мировой культуры — и найти среди многих тысяч людей двух молодых арабов, совершивших убийство, едва ли легче, чем отыскать иголку в стоге сена.
Сидя за столиком в открытом кафе и распивая бутылку белого вина (как приятно, однако, оказаться вдали от мусульманских стран и чувствовать себя свободными от жестких запретом ислама!), они рассеянно прислушивались к приглушенным разговорам проходящих по улице и сидящих за соседними столиками людей. Из этих разговоров они узнали, что в результате взрыва бомбы на Северном вокзале пять человек — среди них один ребенок — получили серьезные ранения, но никто не погиб. Двое друзей испытали нечто вроде легкого разочарования — результаты показались им ничтожными по сравнению с затраченными усилиями и риском, которому они подвергали себя во время выполнения операции.
Наконецто они могут отдохнуть после утомительного, насыщенного событиями дня, наслаждаясь яствами декадентской европейской кухни. Поглощая незнакомые блюда и совершая обильные возлияния, они кокетничали друг с другом. В праздничной, веселой и возбужденной атмосфере их взаимная страсть разгоралась сильнее, а волнующее чувство близкой опасности, пережитое ими при побеге с места происшествия, лишь больше распаляло их; увечья, наносимые людям, и убийства вызывали в них сладострастные ощущения.
Наконец они переправились через реку, оказавшись на Иль де ля Ситэ, и потихоньку побрели к рыночной площади, за которой находилась их квартира. Заглянув по пути в одно из вечерних кафе, они выпили еще вина. После нескольких бокалов крепкого напитка им показалось, что за весь долгий день на их долю выпало слишком мало рискованных предприятий, и двое друзей решили провести ночь в погоне за приключениями.
Сумерки сгустились; последние лучи заката померкли, и на улицах зажглись фонари. Постепенно с площадей и широких проспектов Парижа исчезли шумные толпы — туристы разошлись по гостиницам и «pensions»; под открытым небом остались только гуляющие студенты, бездомные бродяги и пьяницы. Азиль и Юсиф пустились на поиски очередной жертвы, которая поможет им удовлетворить жестокое вожделение.
— Это будет последний ужин на нашем нелегком пути, — сказал Уитни. — Завтра Господь приведет нас в землю обетованную.
Они отвергли уже двоих мужчин, торгующих своим телом, — они показались двум приятелям слишком старыми: на вид им было далеко за двадцать, к тому же оба были довольно плотного сложения. Зато третий сразу привлек к себе их внимание: стройный, хрупкий, женоподобный юноша лет семнадцати, почти мальчик. Задними дворами он завел их на кривую улочку, окончившуюся тупиком, уверяя, что здесь их никто не потревожит. К сожалению, Юсиф не взял с собой свою излюбленную «garotte», но в крайнем случае сойдет и галстук, который он повязал, одеваясь по европейской моде. А Азиль позабавится с этим молодым парнишкой, пощекочет его своим острым лезвием, когда кожа его побагровеет и разбухший язык вывалится изо рта. На сей раз приятели не собирались долго мучить свою жертву, опасаясь, что невнятные крики и стоны привлекут внимание случайных прохожих.
Рагу получилось чуть гуще воды, но они съели его у костра и оно их согрело. Прихлебывая жижу, переселенцы оживились, даже послышались разговоры об освобождении. А посреди их разговора явилось доказательство правоты Уитни. Когда костер стал прогорать, из темноты за кругом света послышалось тихое покашливание, словно кто-то хотел вежливо обратить на себя внимание.
На сей раз их постигло жестокое разочарование. Юноша оказался не таким уж молоденьким и изнеженным, как им сперва показалось. И повел себя совсем не так, как ожидали от него двое ухмыляющихся в предвкушении скорой развязки приятелей.
В тусклом свете дальнего фонаря блеснула холодная сталь револьвера, который «мальчик» выхватил из потайного кармана своей куртки. «Полиция», — предупредил он изумленных арабов, зажав раскрытое удостоверение в поднятой левой руке.
Стерджис, которого до сих пор трясло от страха, вскочил на ноги и схватился за ружье.
— В этом нет необходимости, — раздался мягкий голос. — Я пришел как друг.
Пуля прошла сквозь предплечье Азиля, зацепив кость, когда араб бросился на переодетого полицейского с ножом в руке. Но, целясь в противника, тот невольно оставил свое горло незащищенным на несколько секунд, и эта ошибка роковым образом решила его участь. Он упал как подрубленный, успев сделать последний выстрел из своего револьвера, прежде чем его ослабевшие пальцы разжались и оружие упало на тротуар. Пуля взвизгнула, царапнув асфальт, и, отскочив от него, улетела кудато в пустоту кривой улочки.
Уитни встал со своего места:
Азиль вскрикнул от жгучей боли в простреленной руке, когда его нож глубоко вонзился в тело полицейского. Гдето поблизости тревожной трелью заливался свисток — отовсюду на звуки выстрелов сбегались полицейские патрули, усилившие свою бдительность после криминального происшествия на вокзале. Юсиф поднял своего ослабевшего, потерявшего много крови товарища, и, подперев собой обмякшее тело, потащил его прочь из тупичка, бормоча утешающие, подбадривающие слова, заклиная его идти как можно быстрее. Так, поддерживая раненного Азиля, Юсиф петлял по темным закоулкам, пробираясь туда, где, по его мнению, должна была находиться их квартира. Изза угла навстречу им выскочила машина, ослепив двоих прижавшихся друг к другу арабов блеском огней.
— Тогда покажись… друг.
Двое террористов нырнули в ближайший переулок, перейдя на неуклюжий, неровный бег, сопровождаемый стонами Азиля, вырывавшимися сквозь стиснутые зубы раненного. Они были уверены, что сидящие в машине люди не успели их заметить. К несчастью, их заметили. Патрульная полицейская машина остановилась, перекрыв вход в переулок. Хлопнула дверца, и из автомобиля выскочили люди в голубой форме. Раздалось громкое повелительное «Arretez!», после чего загремели выстрелы.
Незнакомец так и сделал, тотчас же выйдя на свет. Он оказался ниже ростом, чем любой из мужчин у костра, а двигался с легкостью человека, чей нрав беззлобен и мягок. Он был одет в роскошную шубу, и большой поднятый воротник обрамлял его лицо, когда он улыбнулся им так, будто здесь сидели не нищие переселенцы, а его благополучные приятели и он собирался присоединиться к их пиршеству. Только снег на ботинках указывал на то, что он действительно шел по снегу. Его одежда выглядела идеально, а каждая деталь внешности выдавала человека благовоспитанного. На фабренные усы, подстриженная бородка, перчатки из телячьей кожи, трость с серебряным наконечником.
Пули звонко зацокали по стенам и булыжной мостовой; одна из них рикошетом ударила в ногу Юсифа, засев в мясистой части икры. Теперь оба страдали от огнестрельных ран, и силы у обоих стремительно убывали. Тем не менее они бежали вперед, задыхаясь, но ни на секунду не останавливаясь. Юсиф плакал от отчаянья, хромая позади своего товарища: его нога онемела и подворачивалась, когда ему случалось наступать на нее, однако сильной боли он пока еще не чувствовал.
Наконец впереди показался выход из узкого переулка. Они выбежали на широкую улицу, но тут же повернули обратно, заметив еще одного мужчину в голубой форме, бегущего к ним. Вдоль тротуаров медленно двигались несколько легковых машин; увидев знаки, которые подавали им кричащие «gendarmes», шоферы тут же остановили автомобили, блокировав выход из переулка. Убегая обратно в сумрак узкой кривой улочки, Азиль и Юсиф мысленно проклинали себя за свою глупость. Они знали, что им не избежать сурового нагоняя от начальства. Старшие накажут их за необдуманные поступки и за риск, которому они подвергли не только себя, но и всю организацию. Хватая воздух раскрытыми ртами, тяжело дыша, двое друзей тихонько молили Аллаха о том, чтобы он простер над ними свои крылья и дал им невредимыми ускользнуть из западни, в которую они попали.
Незнакомец этот, появившийся у костра, никого не оставил равнодушным. Шелдон Стерджис при виде его почувствовал глубочайший стыд за свою трусость и подумал: вот этот точно не наделает в штаны ни при каких обстоятельствах. Элвин Гудхью, почуяв запах одеколона, сложился от приступа тошноты пополам, и съеденная им порция варева полетела в догоравший костер. А Нинни Иммендорф, повариха, даже не обратила на это внимания, потому что в тот миг мысленно благодарила судьбу за свое вдовство.
Еще раз свернув за угол, они споткнулись о тела трех бездомных бродяг, скорчившихся на мостовой, старающихся теснее прижаться друг к дружке и к вентиляционным отдушинам парижской подземки — теплый воздух, поднимавшийся из этих отверстий, согревал лежащих на холодной земле оборванных, грязных людей, устроившихся здесь на ночлег. Азиль упал, сильно ударившись головой о тротуар, и не смог подняться, оглушенный этим ударом. Нищие, недовольные тем, что их так неласково потревожили какието подозрительные личности, в буквальном смысле слова свалившиеся прямо им на головы, спихнули двоих приятелей в водосточный желоб рядом с тротуаром. Приподняв голову и оглядевшись, Юсиф ужаснулся, увидев рядом с собой безжизненно распростертое тело своего товарища. Их преследователи бежали за ними по пятам — топот бегущих ног, громкие голоса, яркие огни прожекторов и вой сирен были уже гдето совсем рядом. Юсиф, шатаясь, поднялся на ноги и поднял своего оглушенного приятеля, понуждая его бежать дальше.
— Как вы сюда попали? — спросила Марша,
Они ринулись в темный переулок, открывшийся напротив того места, где они споткнулись о тела бездомных; пробежав вперед несколько сотен шагов, они почувствовали тяжелый смрад, исходивший от маленькой подземной речушки, превращенной в канализационный сток. Зловоние усиливалось от духоты, царящей в тесном пространстве узкого переулка. Откудато сверху доносились печальные, протяжные звуки саксофона, наигрывающего блюз — очевидно, музыканта не тревожила суматоха, царившая внизу. Груды кухонных отбросов, нагроможденные у задних дверей небольших ресторанов, издавали резкий неприятный запах. Скорее, Азиль, скорее, Юсиф! Но куда бежать? Огромный ночной Париж был для них чужим и враждебным; они заблудились, кружа по темным узким переулкам, и никак не могли найти дорогу домой. Теперь рана в простреленной ноге Юсифа ныла острой, колючей, дергающей болью, и вся нога горела, словно в огне. Голова у Азиля, оглушенного падением, все еще кружилась; перед глазами то и дело плыл отвратительный, болезненный туман, и поэтому он решил положиться на своего любовника — Юсиф найдет дорогу, выведет его из этого ужасного места.
— По дороге, — ответил незнакомец.
— А где ваш фургон? Незнакомца ее вопрос позабавил.
Прочь, через широкую улицу, в следующий переулок — этот, по крайней мере, был не таким узким и зловонным, как предыдущий. Пересекая проезжую часть, на которой даже в столь поздний час не замирало движение, они заметили небольшой внутренний двор с другой стороны тесной вереницы домов. Из переулка должен быть проход в этот двор. Они метнулись вперед, словно загнанные животные, вкладывая в отчаянный рывок свои последние силы. За спиной уже отчетливо слышались голоса и звуки шагов «gendarme». Оба приятеля находились на грани обморока от боли и усталости; едва ли сейчас они отчетливо сознавали, где находятся и куда бегут. Ворвавшись во внутренний двор, они почувствовали, что силы окончательно покидают их. «Акху шармута!» Тупик! Из внутреннего двора не было другого выхода!
— Я пришел пешком, — объяснил он. — Отсюда до долины миля или две, не больше.
Они оказались в ловушке. Милостивый Аллах, сжалься над своими верными воинами «джихада»!
Все у костра зашевелились и заговорили, боясь поверить счастью.
Громкие слова команд снаружи, у входа во двор. Скрип автомобильных шин — машины остановились, перекрыв выход, отняв у Юсифа последнюю надежду на спасение. Звук открываемых дверей машин.
— Мы спасены! — всхлипнула Синтия Фишер. — О боже, мы спасены!
Но Азиль упрямо показывал пальцем кудато во тьму впереди себя. Юсиф так и не понял, как удалось его полуослепшему после неудачного падения на тротуар товарищу разглядеть крошечную, почти незаметную щель там, где два здания плотно примыкали друг к дружке. Темная расселина была настолько узкой, что казалось, единая монолитная стена лопнула по шву, образовав этот тесный проход, куда едваедва могли протиснуться два человека. «Ятамаджад изм аль раб!» Путь указан!
— Ты прав, — произнес Гудхью, обращаясь к Уитни. — Сегодня Господь действительно нас хранил.
Шатаясь, они побрели через двор к спасительной щели. Этот путь показался им бесконечно длинным, как дорога грешника в аду. Свет, падавший из окон домов во внутренний двор, был похож на лучи скользящих прожекторов, обшаривающих окрестности в поисках притаившегося врага. Скрывшись, наконец, в темной узкой щели меж двумя глухими стенами домов, они двинулись вперед. Пространства меж домами едва хватало, чтобы из последних сил, спотыкаясь, неуклюже ковылять к выходу с другой стороны внутреннего двора, крепко держась за руки.
Уитни заметил, как на губах незнакомца промелькнула усмешка.
Впереди мелькнул тусклый свет. Приглядевшись, они увидели, что подошли к краю лестницы — крутые каменные ступеньки вели вниз. Гдето неподалеку горел неяркий уличный фонарь, освещая узкий проход между домами и нижний край лестницы.
— И впрямь хорошая новость, — сказал Уитни. — Можно ли узнать, кто вы такой?
Позади, во дворе, из которого им только что удалось уйти, послышались голоса. Мешкать было нельзя. Они начали спускаться. Но тут раненную ногу Юсифа пронзила острая боль, и, оступившись, цепляясь за руку Азиля, он с негромким криком и упал ничком на крутые ступени. Его обессиливший любовник не смог удержать равновесие, и через какоето краткое мгновение оба араба, кувыркаясь, катились вниз; неровные края разрушенных временем ступенек обдирали кожу, больно ударяли по ребрам, в то время как они скатывались со ступенек вниз.
— Конечно, — ответил тот. — Меня зовут Оуэн Будденбаум. Я пришел сюда, чтобы встретить своих добрых друзей, но что-то я их среди вас не вижу. Надеюсь, с ними ничего не случилось.
Они лежали у подножия лестницы, всхлипывая и громко стеная. У них не было сил пошевелиться, и желание жить, и вера в свою счастливую звезду уже почти оставили их.
До выхода оставалось всего несколько шагов. Но это расстояние казалось огромным истерзанным, обессилевшим людям.
— Мы потеряли многих добрых людей, — заметил Стерджис. — Кто вам нужен?
Сверху донесся звук шагов, эхом отражающийся от стен. Полиция сурово накажет их за убийство «gendarme» из их бригады. А если полицейские узнают, что именно они были виновниками сегодняшнего взрыва на Северном вокзале, что они убили полицейского, пытавшегося задержать их на месте происшествия? Что тогда? Трепет пробежал по телам двух друзей — они одновременно подумали о наказании, которое должны понести за свои преступления. Инстинктивно потянувшись друг к другу, соединив руки в крепком пожатии, два любящих друг друга человека лежали на земле, слабо освещенной уличным фонарем, ожидая новых капризов всемогущей судьбы, трепеща от боли и страха.
— Хармон О\'Коннел и его дочь, — проговорил Будденбаум. — Разве они не с вами?
Тень упала на их лица, и они с трудом повернули головы к выходу из узкой щели между домами. В неверном, дрожащем свете фонаря они разглядели тусклый блеск гладкой черной поверхности. Огромный автомобиль двигался медленно и почти бесшумно. Они подумали, что машина проедет мимо, но она плавно остановилась, и ее задняя дверца оказалась прямо напротив узкого прохода, в котором неподвижно лежали двое истерзанных, окровавленных людей.
Улыбки на липах погасли. Возникла неловкая пауза, а по том Гудхью сказал просто:
Дверца открылась. Тихий шепот долетел до ушей Азиля и Юсифа:
— \"Та ал мэи ва са та ииш лии тэктол мара сани я\". (Идите за мной — и вы будете жить, чтобы снова убивать.) Это обещание придало им сил. Коекак двое приятелей добрались до задней дверцы черного лимузина и вползли внутрь.
— Их больше нет.
(И Клин исполнил свое обещание.)
Будденбаум стянул с левой руки перчатку. Голос его остался бесстрастным.
— Правда ли это? — спросил он.
Глава 31
— Правда, — кивнул Стерджис. — О\'Коннел… остался в горах.
— А девочка?
— Она последовала за ним. Все как он сказал. Их больше нет.
Будденбаум поднес ко рту руку без перчатки и погрыз ноготь на большом пальце. У него было на каждом пальце по кольцу, а на среднем — три.
— Странно, — произнес он.
— Странно что? — уточнил Уитни.
— Странно то, что столь богобоязненные мужчины и женщины оставили невинное дитя замерзать в горах, — ответил Будденбаум. Потом он пожал плечами: — Ладно, каждый делает то, что считает нужным. — Он снова надел перчатку. — Мне пора.
— Погодите, — остановила его Нинни. — Не хотите ли поесть? Еды у нас немного, но…
— Спасибо, нет.
— У меня есть остатки кофе, — предложил Шелдон. — Не хотите ли чашечку?
— Вы очень добры, — сказал Будденбаум
— Так посидите с нами, — настаивал Шелдон.
— Возможно, как-нибудь в другой раз, — промолвил Будденбаум, не отводя взгляда от их лиц. — Я уверен, когда-нибудь наши пути еще пересекутся, — продолжал он. — Каждый проходит спой путь, но дорога возвращается к своему началу, не так ли? Поэтому возвращаемся и мы. Тут у нас нет выбора
— Мы могли бы подвезти пас в долину, — сказал Шел дон.
— Мне не нужно 6 долину, — последовал ответ. — Мне нужно в горы.
— Вы с ума сошли, — со свойственной ей прямотой сказала Марша— Вы там замерзнете.
— У меня есть шуба и перчатки, — возразил Будденбаум. — И если девочка выжила в такой мороз, то, безусловно, смогу и я.
— Сколько раз? — начал Гудхью, но Уитни, который си дел напротив Будденбаума по ту сторону костра и изучал его сквозь клубы дыма, перебил:
— Пусть идет, если хочет.
— Вот именно! — согласился Будденбаум. — Что ж… доброй ночи.
Когда он уже повернулся, чтобы идти, Нинни вдруг вы палила одно слово:
— Трубы.
— Прошу прощения? — остановился Будденбаум.
— Там, в горах, мы слышали звуки труб. — Она оглянулась на спутников в поисках поддержки, но все промолчали. — По крайней мере, Я слышала, — нерешительно продолжила она. — Да, слышала.
— Звуки труб?
— Да
— Странно.
— Да. — Она вдруг и сама престала верить в то, что говорила. — Конечно, это могло быть и… Я не знаю что.
— Гром, — подсказал Уитни.
— Спутать гром и трубы? Надо же. Что ж, пойду послушаю сам. — Будденбаум едва заметно улыбнулся Нинни. — Весьма признателен. — Он поклонился ей так учтиво, что Нинни едва не лишилась чувств.
Не прибавив больше ни слова, Будденбаум повернулся к ним спиной, вышел из круга света, и тьма поглотила его.
2
Выжили все, кто сидел той ночью у костра, Они добрались до конца пути, а потом много лет подряд трудились, плодились и процветали, оставив в прошлом страдания, пережитые по дороге на запад. Они не вспоминали о мертвых, несмотря на свои обещания. Не вернулись назад, чтобы найти останки и перехоронить достойно. Они никого не оплакивали. Они ни о чем не жалели.
Но ни о чем не забыли. Наедине с собой, в своих новых домах, они вспоминали о печальном событии той ночи, а еще чаще — о встрече со странным путником.
Каждый раз, когда Шелдон Стерджис варил себе кофе, он вспоминал Будденбаума и чувствовал стыд. Каждый раз, когда в дверь к Нинни Иммендорф стучался поклонник (случалось это нередко: женщины в ту пору редко оставались одиноки, а Нинни, ко всему прочему, готовила отличное рагу), она шла открывать и мечтала, чтобы за порогом оказался не Фрэнклин, не Бак и не Чарли, а Будденбаум, именно Будденбаум!
Каждый раз, когда преподобный Уитни поднимался на кафедру и рассказывал прихожанам об ухищрениях дьявола, он вспоминал человека с тростью, и голос его начинал звучать с особенной страстью, а слушателей пробирала дрожь. «Как будто он сам видел дьявола», — говорили люди после проповеди; ибо он говорил не о чудовище с рогами, а о чело веке, который в одиночестве, без помощников, без лошадей, бродит по свету в поисках потерянных детей, отбившихся от своего народа.
VI
1
Когда Мэв достигла вершины, своего спасителя она не увидела, поскольку вокруг шатра стемнело и невозможно было разобрать, есть ли там вообще кто-нибудь. Мэв побаивалась этой встречи — ведь она сжульничала, когда нарушила обещание и явилась на это необыкновенное собрание; но другая часть ее души, напоенная сладкой кровью зверя, готова была встретить его гнев, лишь бы узнать побольше. Он не причинит зла, как бы ни рассердился, говорила себе девочка. Все равно — что сделано, то сделано. Она уже узнала здешние тайны.
Разумеется, кроме тайны шатра, но это она быстро исправит. Вход в шатер находился прямо перед ней, в нескольких ярдах от места, где она стояла. Однако вход был закрыт, и Мэв обошла шатер сбоку — пробравшись туда, где ее ни кто не заметит, — приподняла край ткани, присыпанный снегам, и проскользнула под ним.
Внутри стояла такая тишина, что Мэв затаила дыхание, испугавшись, что ее кто-нибудь услышит. Плотная тьма коснулась ее лица, словно рука слепого. Мэв не сопротивлялась, страшась только одного — что тьма ее отвергнет и выгонит из шатра Похоже, девочка прошла проверку, и через не сколько секунд прикосновение стало ласковым, даже немного игривым. Мэв ощутила, как тьма оторвала ее от пола и понесла в глубину шатра. Пришлось довериться этой силе, что оказалось нетрудно. Мэв почему-то знала, что здесь нет опасности, и в награду за ее доверие тьма начала раскрываться, словно бутон. По мере того как Мэв приближалась к центру шатра, перед ней, один за другим, распускались невиданные цветы. Тьма не поредела, тем не менее Мэв все отчетливее различала фигуры и формы, каких прежде не видели ее глаза. В шатре она не одна, поняла девочка: сотни гостей из тех же семейств, что ожидали снаружи. Тем, кто находился здесь, повезло, или они чем-то заслужили приглашение в волшебное место. Одни плакали от счастья, другие улыбались, у третьих на лицах читалось почтение. Мало кто обратил внимание на Мэв, двигавшуюся сквозь толпу, потому что все взоры были обращены к сгустку тьмы, еще не раскрывшемуся перед девочкой. Мэв сгорала от желания поскорее узнать, что там такое, и тоже повернулась к нему.
И вскоре он стал распускаться, форма, возникшая перед ней, походила на плод расцветшей тьмы. Мэв не знала для нее названия. Форма волновалась, будто змея или скорее множество змей, постоянно сплетавшихся в единый клубок в бесконечном, непрерывном движении. Этот клубок вливался внутрь самого себя, а потом являлся преображенным. Он делился на части, вновь соединялся, открывался подобно глазу или разлетался брызгами, как вода о скалы. Время от времени в центре метаморфоз начинала бить густая струя тьмы. Она срывала с темных контуров кожу, обрывки этой кожи распадались на крохотные клочки и поднимались в воз дух, как семена одуванчиков, посеянные в плодородной тьме.
Возвращение в НИФ
Мэв как раз следила за одним из таких посевов, как вдруг заметила внизу, под летевшими семенами, две фигуры. Там сидели мужчина и женщина: лицом к лицу, рука в руке, склонив головы, словно в молитве. Они находились так близко друг к Другу, что Мэв вспомнила про Эбилин Уэлш и Билли Бакстера, хотя сама толком не поняла почему. Эти двое наверняка не замерзнут насмерть в поисках места, где можно соединить руки, преклонить голову или заняться тем, чем — как не раз видела дома Мэв — занимаются животные. Но разве смысл такого занятия не в том, чтобы родить детей? И разве форма, повисшая над этими двумя, не является слиянием их сущностей, вытекавших из приоткрытых губ подобно струйкам легкого дыма, чтобы сойтись воедино надо лбами?
Клин пошевелился, передвинувшись в своем кресле так, что теперь Холлоран не мог видеть его лица.
— Там ребенок, — вслух сказала Мэв.
Агент «Ахиллесова Щита» поглядел на него, на несколько секунд оторвавшись от наблюдения за холмами и перелесками, мимо которых они проезжали. Экстрасенс замер на заднем сидении «Мерседеса»; с тех пор, как машина отъехала от главного офиса «Магмы», прошло около часа, но Клин сидел неподвижно и был на редкость спокоен — казалось, он уснул. Однако, уснув в движущемся автомобиле, человек обязательно встряхивается время от времени, пытаясь вытянуть вперед ноги, устроиться поудобнее или просыпаясь на секунду, когда его потревожит какойнибудь резкий поворот или машину качнет на неровной дороге. Клин же застыл в своем кресле, словно каменное изваяние. Не было слышно ровного дыхания спящего человека; мышцы его тела не расслаблялись. Холлоран подумал, что Клин находится в состоянии глубокого транса, в который он, повидимому, себя погрузил. Кто знает, чего можно ждать от этого человека, размышлял Холлоран, вновь переводя свой взгляд за окно «Мерседеса».
То ли тьма оказалась нерасторопной и не успела перехватить ее слова, прежде чем они сорвались с языка, то ли звуки речи были слишком увертливы и ускользнули от тьмы… Так или иначе Мэв сама увидела, как два слова вылетели изо рта бирюзовым и оранжевым языками пламени, слишком яркими в мягкой темноте шатра Они мгновенно протянулись к ребенку и тоже вступили в работу, заиграв отсветами в каждой точке его пульсирующего темного тела.
Холлоран приподнялся и, обернувшись через плечо, посмотрел в заднее стекло автомобиля — на протяжении всего путешествия он часто оглядывался, стараясь не упустить из вида возможную слежку. Несколько машин догоняло их, но «хвоста», повидимому, не было. На приличном расстоянии за ними ехала «Гранада» с двумя его помощниками, готовыми подоспеть на помощь в считанные секунды, если вдруг случится чтонибудь серьезное. Он еще раз окинул взглядом шоссе, прежде чем повернуться обратно и усесться поудобнее на своем сидении. Тревога не покидала его, хотя видимых причин для беспокойства не было. Монк и оба араба остались в здании «Магмы» — очевидно, чтобы дождаться какихто важных новостей, которые они позже должны будут передать Клину, или забрать коекакие вещи из его фешенебельной квартиры на крыше громадного небоскреба. Холлорана ничуть не огорчала такая «потеря» — все трое телохранителей Клина казались ему не слишком надежными помощниками, и он отнюдь не жалел об их отсутствии. В случае серьезной опасности Холлоран рассчитывал обойтись лишь силами агентов «Ахиллесова Щита». Присутствие неопытной, плохо обученной охраны могло лишь расстроить его планы и помешать оперативникам защищать жизнь своего клиента. То, что люди «Щита» наконецто были вооружены, придавало Холлорану больше уверенности в своих силах.
Женщина открыла наполнившиеся болью глаза и подняла голову, а ее муж встал, исторгнув из уст эфирную струю, и взглянул на дитя, которое породил.
Холлоран провел рукой по лицу — глаза его чуть покраснели от усталости, под набрякшими нижними веками легли тени, а на щеки были колючими от жесткой щетины. Он чувствовал себя очень усталым и разбитым: яркое ночное видение, которое предстало перед ним в гостиной Нифа, когда он задремал в кресле у очага, повидимому, отняло у него несколько драгоценных часов отдыха. Освежающий душ, острая бритва и какаянибудь еда не помешали бы ему сразу после приезда в загородное поместье. Затем он обойдет и тщательно проверит весь дом и примыкающие к нему озеро, лужайку и сад. А потом, если он не обнаружит ничего подозрительного и у него останется еще несколько свободных часов, он заснет. У него было какоето неприятное ощущение под ложечкой — он знал, что это чувство вызвано совсем не голодом; он решил, что потратит на сон все свободное время, которое удастся выкроить в ближайшие одиндва дня пребывания в Нифе, чтобы хорошо отдохнуть и привести себя в полный порядок. Инстинкт, выработанный за многие годы занятий сложным и рискованным ремеслом, подсказывал Холлорану, что противник вынашивает уже почти готовый план действий, и в самое ближайшее время непременно следует ждать нового поворота событий. Даже самому себе он не смог бы толково объяснить причину зарождавшегося в его душе смутного ощущения надвигающейся опасности, но некая взведенная пружина внутри него уже реагировала на первые сигналы тревоги — все чувства Холлорана обострились, реакция напряженных, готовых молниеносно действовать в любую минуту мышц ускорилась, однако лицо оперативника «Ахиллесова Щита» ничем не выдавало его внутреннего волнения. Страх и опасение, поселившиеся в некотором уголке его сознания, нашептывающие ему о нависшей угрозе, были понятны и знакомы Холлорану, но теперь к ним примешивались самые дурные предчувствия, похожие на суеверные страхи чрезмерно впечатлительного человека, увидевшего перед собой рокового предвестника неотвратимой беды. Холлорана немало удивило это новое для него беспокойное ощущение.
Дитя пришло в беспокойство и стало меняться быстрее, чем раньше, словно краски Мэв дали новую пищу для его инвенций. Кажется, этой пищи оказалось слишком много. Менялось оно исступленно, и формы его стали неустойчивыми: они бесконечно превращались одна в другую и множились.
Клин издал приглушенный, невнятный звук, и Холлоран тут же бросил на своего клиента быстрый взгляд. Плечи медиума высоко поднялись, грудь расширилась, а затем быстро опала, и дыхание стало ровным и ритмичным — очевидно, он просто глубоко вздохнул во сне. Теперь Холлоран не сомневался, что Клин задремал.
Мэв вдруг испугалась. Она попятилась на несколько шагов, а потом повернулась и бросилась прочь, расталкивая толпу. Вокруг все пришло в смятение, то тут, то там послышались встревоженные голоса, а тьма и сама была ранена и не сумела сдержать общего негодования. Мэв побежала к вы ходу, опасаясь, что ее сейчас схватят; правда, мало кто понял, что произошло, а тем более — кто преступник, так что Мэв благополучно добралась до полога, и никто не попытался ее задержать. Она уже нагнулась, чтобы нырнуть под край шатра, и тут оглянулась назад. Ребенок распадался на части, фор мы его менялись с чудовищной быстротой, лопались и разрушались. Родители его разделились и лежали в объятиях своих почтенных родственников, обессиленные и больные. Мэв заметила, что с женщиной случился жестокий припадок, и понадобились усилия всей семьи, чтобы ее успокоить.
Мэв зажала ладонью рот, сдерживая рыдания, и вынырнула из шатра на снег. Весть о несчастье успела распространиться среди тех, кто ожидал снаружи, и там творилось не вообразимое. Внизу на склоне вспыхнула драка, и одно из существ упало замертво с пронзенным сердцем. Все с громкими воплями мчались к шатру.
Кора, сидевшая в переднем пассажирском кресле, оглянулась, чтобы посмотреть на своего начальника. Затем ее глаза встретились со взглядом Холлорана, и на лице девушки появилась неуверенная улыбка. Прошло, однако, несколько коротких мгновений, прежде чем Холлоран улыбнулся ей в ответ. Несколько минут он наблюдал за Корой, снова выпрямившейся в своем кресле, глядя вперед, сквозь ветровое стекло автомобиля. Со своего места он хорошо видел ее четкий профиль. Холлоран размышлял о том, могла ли эта молодая женщина выдавать секреты компании сильнейшим соперникам «Магмы», или Клин ошибся в своих догадках. Вряд ли возможно такое предательство с ее стороны, решил он, все еще не сводя глаз с задумчивого лица Коры. Девушка слишком тесно связана с Клином, и к тому же — Холлоран был уверен в этом — она так сильно боится Феликса, так сильно зависит от него, что никогда не решилась бы на подобную измену. Однако у Клина на сей счет было свое собственное мнение, и, повидимому, в его намерения не входило так легко от него отказываться. Он обвинил девушку перед президентом «Магмы» и его заместителем. Но было ли у него для этого хоть какоенибудь реальное основание?
Холлоран отвлекся от своих размышлений, чтобы в очередной раз внимательно посмотреть в заднее окно. На дороге чисто. За ними следует только «Гранада». Он перевел взгляд на боковые окна. До Нифа отсюда рукой подать, подумал он.
Мэв села на снег и закрыла руками глаза, закипевшие горькими слезами.
Но что же всетаки Клин собирается предпринять против своей подчиненной в дальнейшем? Холлоран снова мысленно вернулся к своей прежней теме, прерванной наблюдением за окрестностями. Предъявит ли он ей открыто свое обвинение сразу после того, как они приедут в Ниф, или же будет расставлять хитрые ловушки, чтобы получить неопровержимые улики против нее, поймав поверенную своих сокровенных планов за руку на месте преступления в самый решающий момент? Клин был слишком непредсказуем, чтобы ктото решился наверняка предугадывать его будущие поступки. Его очевидная параноидная мания говорила за первое, однако жестокая мстительность, присущая этому полубезумному человеку, предполагала, что он пойдет вторым путем, спрятав на некоторое время свои чувства в глубине души, как бы ему ни хотелось выплеснуть наружу весь клокочущий в нем гнев. Холлоран подумал, что ему следовало бы первым явиться к девушке и предупредить ее о том, что может случиться. К чертям Клина и всю «Магму». К чертям его нейтралитет, которого он обязан придерживаться для успешного выполнения своей задачи. Он, как и прежде, будет охранять «объект» от всякой грозящей ему опасности, но, черт побери, он сумеет защитить девушку, если потребуется, и никому не позволит ее обижать. Холлоран давно подозревал, что все четверо личных телохранителей Клина являются для своего начальника чемто неизмеримо большим, чем обычная наемная охрана. Очевидно, всех их связывают с Клином какието темные тайны — возможно, обе стороны предпочитали бы никогда не вспоминать о них. Особенно подозрительной личностью казался ему Монк. Так что безграничная, основанная на скрытом страхе перед властью, которую имел над ними их начальник, преданность верных слуг Клина вполне могла заставить их послужить орудием мести — они исполнят приказ своего господина не рассуждая, стоит Клину только шевельнуть пальцем. Холлоран решил, помимо своей основной и главнейшей обязанности — охранять своего клиента — установить постоянное наблюдение за Корой. Виновна девушка или нет, — в любом случае он не даст ей пострадать от рук этих не слишком умелых наемных убийц.
— Дитя!
Впереди показался крутой изгиб дороги, и машина довольно резко повернула. Рука Клина бессильно упала на мягкую подушку сидения «Мерседеса» и, скользнув к ее краю, свесилась вниз. Холлоран заметил, что кожа на руке шелушится и вся покрыта маленькими беловатыми чешуйками — видимо, то были омертвелые участки.
Мэв подняла голову и оглянулась.
— Как приятно очутиться в сельской местности, подальше от города, — послышался голос Палузинского, сидевшего за рулем. — Воздух здесь намного чище, и дышится легче. Мой отец был крестьянином, фермером, господин Холлоран, и поэтому я очень люблю деревенские пейзажи. Так и не смог до конца привыкнуть к городской жизни.
— Что ты мне пообещала?
— В каком краю Польши находилась ферма ваших родителей? — спросил Холлоран, только чтобы вежливо поддержать беседу; сейчас его мысли были заняты совсем другими вещами.
Она опустила голову.
— А, это глухая, мало кому известная деревушка, — ответил Палузинский, слегка повернув руль машины и перехватывая его поудобнее. — Да, впрочем, это и неважно. — Он... — Палузинский небрежно кивнул головой в сторону спящего на заднем сидении мужчины, и Холлорана весьма удивил оттенок то ли легкой иронии, то ли презрительной насмешки, промелькнувшей в тоне, шофера и телохранителя Клина, когда тот говорил о своем начальнике, — он привез меня сюда много лет тому назад, забрал из моей любимой страны.
— Но ведь дорога назад не закрыта, и вы в любой момент могли вернуться обратно, — сказал Холлоран, глядя в окно — дорога становилась все более знакомой по мере того, как они приближались к поместью.
— Я не виновата, — сказала она, вытирая нос тыльной стороной ладони. — Я просто сказала».
— Обратно? — переспросил Палузинский с горьким и злым смешком. — Куда же? К русским, которые высасывают все соки из Польши, обескровливают мою страну? Благодарю покорно, я лучше останусь здесь. Да, останусь здесь, где люди приветливы, а пища добра и обильна! — И он засмеялся громче, стукнув кулаком по «баранке» машины.
— Так это была ты? — перебил ее зверь. — О господи, господи, что же я наделал!
Мэв почувствовала, как ее коснулись его руки. Он рыв ком повернул девочку к себе. Теперь она смогла его рассмотреть — длинное лицо, исполненное боли, золотые глаза, густая грива и шерсть, лоснившаяся, как у бобра, на лбу, щеках и подбородке. Зубы у него еле заметно застучали.
До ворот поместья оставалось совсем недалеко, и Холлоран еще раз внимательно оглядел дорогу впереди и позади «Мерседеса». Путь был совершенно свободен, и сзади маячил только один автомобиль — «Гранада» с двумя помощниками Холлорана. «Мерседес» свернул к железным воротам и остановился всего в нескольких шагах от кованых ажурных створок. Клин шевельнулся, но, кажется, так и не стряхнул с себя дрему.
— Тебе холодно?
Холлоран открыл ворота и сошел на обочину подъездной аллеи. Подождав, пока «Гранада» подъедет ближе, он шагнул к дверце пассажирского сиденья, наклонившись к окошку, рядом с которым сидел один из агентов «Щита». Стекло на окошке передней дверцы плавно опустилось вниз.
— Нет, черт тебя подери! Она тихо заплакала.
— Свяжитесь с патрульной машиной и убедитесь, что все в порядке, — сказал Холлоран. — Я буду ждать вас на этом месте через... — он глянул на циферблат наручных часов. — Через три часа.
— Хорошо, мне холодно, — проговорил он. — Холодно.
— Будут ли какиенибудь дополнительные указания? Может быть, нам нужно сделать чтото еще? — спросил водитель, нагнувшись к открытому окну через колени своего пассажира.
— Нет, не холодно. Тебе страшно. Глаза его вспыхнули золотыми искрами.
Холлоран покачал головой:
— Как тебя зовут? — спросил он.
— Нет. Только патрулирование. Полный круг. Не пересекайте границ поместья.
— Что, если мы заметим нарушителей? — спросил человек, сидящий у окна, явно раздосадованный таким ответом.
— Мэв О\'Коннел
— Свяжитесь со мной по телефону. Но в поместье не заходите.
— Мне следовало убить тебя, Мэв О\'Коннел.
— Что за ерунда?
— Я очень рада, что ты этого не сделал, — сказала она. — А тебя как зовут?
— Кокер Аммиано. Скоро мое имя станет печально известным. Убей я тебя, несчастья бы не случилось.
— Тем не менее, мне бы не хотелось, чтобы вы это делали.
— Что я такого сделала?
Холлоран выпрямился, оглядел дорогу спереди и позади себя, затем неторопливо пошел к воротам. Он слышал, как отъехала назад по дороге «Гранада», когда взялся за толстый металлический прут распорки. Послышался глухой низкий звук, и он толкнул створку. Раздался скрип ржавых петель, и ворота начали медленно открываться. Холлоран до конца распахнул одну створку, потом вторую, все время чувствуя на себе пристальный взгляд невидимого наблюдателя, скрывающегося в каменном двухэтажном домике.
— Ты заговорила во время церемонии. Это строго запрещено. Теперь начнется война Семейства супругов считают виноватыми друг друга Прольется кровь. А когда поймут, что никто из них ни при чем, начнут искать преступников, и нас убьют. Тебя за то, что ты натворила, а меня за то, что я тебя сюда привел.
Мэв секунду обдумывала обрисованную цепь событий.
Холлоран решил встретиться лицом к лицу с этим таинственным стражем ворот — очевидно, тот, кто прятался в доме, кормил и заботился о своре диких собак. Когда он через несколько часов вернется сюда, он обязательно должен заглянуть в сторожку. Перед отъездом из «Магмы» обратно в Ниф он разговаривал с Матером, докладывая ему, насколько плохо защищено поместье, подробно объясняя, как легко будет проникнуть в особняк любому хорошо подготовленному террористу. Плановик обещал обсудить этот вопрос с Джеральдом Снайфом, после чего Сэру Виктору Пенлоку будет предъявлен ультиматум: либо по всей границе поместья и вокруг самого особняка будет установлена необходимая аппаратура и надежная охрана, либо \"Ахиллесов Щит будет вынужден расторгнуть контракт. Огромная сумма страховки гарантирует «Щиту» поддержку со стороны страховой компании Ллойда — ведь, случись несчастье, компании придется выплатить по страховому договору несколько десятков миллионов фунтов стерлингов! Сообщение о стае шакалов, рыщущих вокруг усадьбы, изрядно шокировало Матера. Он удивился еще больше после того, как он услышал от своего лучшего агента, что тот до сих пор не имел возможности встретиться с охраняющим вход человеком, чтобы подробно обсудить с ним план совместных действий в случае опасности. Странные дела, заметил Матер в своей обычной сдержанной, суховатой манере. Похоже, пришла пора составить четкий свод основных правил, которым обязаны будут следовать обе стороны.
— Никто не убьет нас, если не найдут, — сказала она.
Холлоран махнул рукой Палузинскому, и после того как «Мерседес» медленно проехал мимо него, повернулся и закрыл ворота. Створки захлопнулись с неизменным глухим стуком.
Она посмотрела на склон. Как Кокер и предсказывал, там начиналась драка. Это еще не война, но стычка может в нее перерасти.
— Нет ли отсюда другого выхода?
Холлоран снова забрался в машину, и она плавно тронулась с места. Палузинский шутливо заметил:
— Есть один. Мэв вскочила.
— Чтото собак не видно. Некому вас сцапать.
— Тогда быстро туда, — сказала она.
Холлоран нахмурился:
2
— Где их держат?
— Держат? — послышалось в ответ. — Вы, наверное, имеете в виду псарню или еще какоето специальное помещение? Ха! Эти твари пользуются неограниченной свободой, они бегают повсюду, где хотят.
Не один десяток лет Будденбаум собирал литературные произведения, где он действовал в качестве персонажа, и в итоге список получился внушительный. На нынешний день Будденбаум знал о двадцати трех книжных героях, списанных с него полностью (его знакомые, читавшие эти книги или смотревшие пьесы, подтверждали: оригинал узнавался мгновенно), плюс еще десять или одиннадцать, где его от дельные черты использовались для создания комического либо трагического эффекта Поскольку личность Будденбаума была многогранной, то в одном сюжете он становился судьей, в другом — обвинителем, но в обоих случаях это был он.
Будденбаум не обижался на авторов, какой бы скандаль ной или неприличной ни оказывалась книга Напротив, ему льстило, что он, не имеющий детей, дал жизнь такому множеству творений. Кроме того, его ужасно забавляло, когда подвыпившие сочинители в знак уважения начинали бубнить о том, сколько они разглядели в нем суровой человеческой правды. Он полагал иначе. Понимали они это или нет (но его опыту, люди искусства понимают очень мало), но их вдохновляло нечто противоположное тому, о чем они болтали. Он не был суров. В нем не было правды, А когда-нибудь, если ему хватит осмотрительности и ума, он вообще пере станет быть человеком. Он весь состоит из масок и подделок — человек, прошедший по дорогам Америки в дюжине обличий; прежде чем завершить свой путь на земле, он сменит еще дюжину.
— Однако до сих пор лично мне они редко попадались на глаза.
Будденбаум не осуждал литераторов за их доверчивость. Все искусства, кроме одного, лишь иллюзорная игра, а дорога к единственному настоящему Искусству трудна. К тому же Будденбауму нравились его альтер эго, развлекавшие его на этом трудном пути. Он даже выучил наизусть несколько самых характерных диалогов, приписываемых ему, и любил декламировать их вслух, когда его никто не слышал.
Как сейчас, когда он карабкался по заросшему лесом склону проклятой горы. Он читал отрывок из псевдоисторической трагедии под названием «Серениссима».
— Они не трогают своих.
— У меня нет ничего, кроме тебя, милая моя Серениссима. В тебе мои чувства, мой рассудок, моя душа. Если ты покинешь меня, я останусь один в великой тьме среди звезд и даже не смогу умереть, ибо я должен жить, пока ты не остановишь мое сердце. Так останови его, останови его сей час! Умоляю тебя, останови его и избавь меня от страданий!
— Но вчера...
— Вы были один. А может быть, они почуяли...
Будденбаум оборвал свою декламацию. В лесу раздавались другие звуки, претендующие на внимание публики — деревьев. Они были менее музыкальны, чем его голос. Затаив дыхание, Будденбаум прислушался. Звуки доносились от верхнего склона или, по крайней мере, из той части леса. Судя по шуму, было много действующих лиц. Не потребовалось гадать, в каком жанре давали представление: вопли говорили сами за себя. Там играли трагедию.
Холлоран размышлял о том, почему поляк не закончил свою фразу.
Будденбаум возобновил свой монолог, теперь уже тише, и вновь двинулся вперед, но крики, доносившиеся из-за леса, становились все громче и все страшнее. Смерть полна поэзии лишь в книжках. Настоящие умирающие умоляют, рыдают, исходят соплями и слезами. Будденбаум видел это бесчисленное множество раз и не жаждал увидеть снова. Впрочем, выбора у него не осталось. Девочка, скорее всего, должна быть где-то там. Девочку назвали в честь богини, уводящей людей в мир мечтаний и грез, и той благоуханной весной в Миссури чутье подсказало Будденбауму, что имя ее — не случайность. Тогда он подарил О\'Коннелам малую часть своих собственных грез, и теперь, по прошествии времени, это казалось ему ошибкой. Насколько ошибка серьезна, станет ясно в ближайшие часы.
— Они не любят дневного света и обычно прячутся гденибудь в тени, пока не стемнеет, — вступила в разговор Кора, полуобернувшись на своем сидении. — Ночью они не спят, рыщут по лесу, бегают повсюду. Они полудикие, и предпочитают обходить людей стороной.
— Да, а ночью становятся хорошими сторожами. Если в поместье проникнет ктото чужой, они вынюхивают следы нарушителей и крадутся за ними.
Больше всего его тревожили вопли. Возможно, кричали заблудившиеся в горах замерзающие переселенцы? Маловероятно. В какофонии голосов, долетавших до него с вершины, Будденбаум различал звуки, какие не способно издавать ни человеческое горло, ни горло кого-либо из животных, оби тающих в данной части света. При этой мысли Будденбаума, несмотря на холод, прошиб пот. Его бросило в жар, когда он понял: возможно, подарок, который он под влиянием минутного порыва преподнес Хармону О\'Коннелу, оказался не столь уж неблагоразумным. Кажется, дочь ирландца, сама того не ведая, привела Будденбаума к границе его личной земли обетованной.
— И много ль их уже было, — спросил Холлоран, — нарушителей? Палузинский хихикнул. На вопрос Холлорана ответила Кора:
— На моей памяти чужие люди переходили границу этих земель только один или два раза. Они были очень напуганы и тут же убрались обратно.
— Да, им повезло, если их не растерзали на клочки, — откликнулся Холлоран.
VII
— Нет, шакалы их не тронули. Чужаки испугались... не зверей, а чегото другого.
Небо треснуло; это была первая мысль Мэв. Трещина и часть другого неба сияли ярче обычного ночного, под которым она стояла. Небеса творят много чудес молнии, смерчи, град или радугу; но еще никогда Мэв не видела ничего похожего на огромные разноцветные волны, огромнее самой огромной тучи, которые плыли по тому, другому небу. Оттуда тянуло легким ветерком. Ветерок оказался теплым, и вместе с ним до Мэв долетел мощный ритмичный гул
— Я не понял вас. Чего именно они испугались?
— Гам море! — сказала она и направилась к трещине.
Палузинский снова издал короткий смешок:
Трещина была узкой и непостоянной. Границы ее в воздухе колебались, будто пламя лампы на сильном ветру. Мэв не волновало, откуда взялась трещина и почему; за ночь она повидала достаточно, чтобы не задаваться подобными вопросами. Она хотела лишь одного: переступить порог, и отнюдь не потому, что боялась последствий уже случившегося. На той стороне ждали море и небо, каких она никогда не видела
— Оттуда нет дороги назад, — предупредил ее Кокер.
— Леших, лесных чертей, «пан» Холлоран. Вам никогда не приходилось слышать о леших?
— Почему?
Впереди показался особняк; красный цвет кирпича, из которого были сложены его стены, казался более темным и тусклым в пасмурную погоду. Кора повернулась обратно, словно не хотела больше участвовать в разговоре, но Холлоран наклонился вперед и положил руку на плечо девушки, чтобы привлечь ее внимание.
— Этот проход сотворен великим Посвященным. Когда он закроется, открыть его заново будет не просто. — Кокер посмотрел назад, на поле битвы, и застонал при виде того, что там творится. — Господи, взгляни на них! Иди, если хочешь. А я не могу жить с этим.
— Какие лешие? Что он имеет в виду, в конце концов?
— Ничего особенного, Лайам. Ничего такого, изза чего стоит волноваться.
Он поднес руку к лицу, и из среднего пальца у него появился острый как бритва сверкающий коготь.
— Но всетаки расскажите ему об этом, пожалуйста, — попросил Палузинский, и в его голосе прозвучала добродушная насмешка. Поляк украдкой кинул на Холлорана быстрый взгляд; его глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе превратились в две узкие щелочки.
— Что ты делаешь?
Он приставил коготь к своему горлу.
— Всего лишь плоды воображения, — быстро сказала Кора. — Феликс может создавать эти воображаемые образы благодаря уникальным способностям своей психики. И может заставлять людей видеть то, чего на самом деле нет.
— Нет! — закричала Мэв и схватила его за руку. — Они гибнут из-за того, что я сказала какие-то слова, которые нельзя было говорить! Это глупо!
Да, в этих способностях Клина Холлоран уже имел возможность убедиться на собственном опыте, когда во время утренней лодочной прогулки по озеру перед его глазами предстали неожиданные, причудливые, странные образы.
— Феликс чувствует, когда собаки чемто встревожены, — продолжала Кора. — Я точно не могу сказать, каким образом он узнает об этом — возможно, между ним и зверями существует чтото вроде телепатической связи. Обычно ему не требуется даже слышать их вой или лай — когда ктото переходит границы поместья, Клин сразу узнает об этом, даже если стая шакалов находится в это время далеко от дома.
Холлоран начал понимать, почему Клин чувствует себя достаточно надежно защищенным в своем загородном поместье — по крайней мере, у него есть веские основания больше доверять стае сторожевых собак, чем доброй дюжине агентов безопасности в своих городских апартаментах. Этот человек сам являлся системой, чувствительно реагирующей на малейшую тревогу, на любое приближение опасности. Если учесть, какой силой обладал Феликс Клин, то неудивительно, что он внушал своим подчиненным чувство, весьма похожее на страх.
Автомобиль остановился возле дома, и Кора обернулась и наклонилась через спинку своего сиденья, чтобы разбудить Клина.
— Феликс, — тихо позвала она, затем, не дождавшись ответа, повторила его имя громче.
— Феликс, мы уже приехали, — в третий раз сказала Кора, приподнявшись со своего места и протянув руку вперед, дотронулась до колена Клина. Темноволосый человечек, удобно свернувшийся в углу заднего сиденья «Мерседеса», вздрогнул, но не проснулся. Она настойчиво потрясла его колено и еще раз громко произнесла его имя.
Клин шевельнулся, вытянул ноги вперед. Пробормотав чтото невразумительное, он выпрямился на мягких пружинистых подушках «Мерседеса».
— Мы дома? — невнятно спросил он глухим, усталым голосом, так что едва можно было разобрать его слова.
— Да, Феликс, мы в Нифе, — ответила Кора.
— Хорошо, — сказал он, и, помолчав несколько секунд, повторил еще раз: — Хорошо.
Он сел, чуть повернувшись направо, и взялся за ручку дверцы автомобиля.
Пальцы Коры, сильно сжавшие его колено, удержали Клина на месте. Девушка глядела на него широко раскрытыми, испуганными глазами.
— Ты ничего не понимаешь, — произнес он с горечью, однако оставил попытки себя убить.
Холлоран замер.
Клин удивленно переводил свой взгляд с Коры на Холлорана, и пока он делал это, небольшие хлопьевидные кусочки шелушащейся кожи слетали с его лица. Вся поверхность его лица была покрыта вздутыми пупырышками; мертвая ткань во многих местах отслаивалась и свободно свисала со щек и лба.
— А ты понимаешь? — спросила Мэв.
Он сдвинул брови, и омертвелые участки кожи, похожие на чешуйки, посыпались на его плечи и колени. Клин задрожал всем телом.
— Не до конца, Я знаю, что семьи враждуют. Они убивали друг друга многие поколения. Свадьба должна была положить конец вражде. Ребенок стал бы гарантией мира.
Глава 32
— Из-за чего началась вражда?
Он пожал плечами:
— Никто не знает, кроме членов семей. А теперь… — Он оглянулся на склон, усеянный мертвыми телами. — Теперь знающих станет еще меньше.
— Все равно глупо, — настаивала девочка, — убивать друг друга из-за какой-то старой распри. На свете столько всего, ради чего стоит жить.
Мэв по-прежнему держала его за руку, и он втянул коготь.
Перемена кожи
— Сегодня я потеряла отца, — продолжала она серьез но. — Я не хочу потерять еще и тебя.
— Ты говоришь более убедительно, чем кое-кто из знакомых мне Посвященных, — тихо сказал Кокер. В его голосе зазвучали нотки благоговения. — Откуда ты такая, дитя?
Револьвер оказался в руке Холлорана за несколько секунд до того, как дверь полностью открылась.
— Из Ирландии, — ответила Мэв. — Ну, мы идем?
На пороге стояла Кора. Ее смутил вид наведенного на дверь оружия.
Она оглянулась на трещину. Земля у основания двигалась, а от тепла той силы, что открыла проход и ушла обратно, снег растаял, и даже камни размягчились. Мэв бесстрашно шагнула туда, но ее остановила легшая на плечо рука Кокера.
— Прошу прощения, — дрогнувшим голосом произнесла она. — Я должна была постучаться.
— Понимаешь ли ты, что делаешь? — спросил он.
Он жестом пригласил ее войти, поднимаясь с постели и присаживаясь на ее край. «Браунинг» лег обратно на тумбочку у изголовья кровати.
— Да, — сказала она немного нетерпеливо.
— Как чувствует себя Клин? — спросил он.
Ей хотелось туда, на край, где темнела очистившаяся от снега почва. Хотелось почувствовать ее под ногами. Но Кокер не закончил.
— Это Субстанция, море мечтаний и грез, — сказал он. — Земли на его берегах не похожи на те, какие ты видела.
Кора закрыла дверь и прислонилась к ней, сложив руки спереди — пальцы сплетались «замком».
— Америка тоже не похожа.
— Он не выходил из своей комнаты с тех пор, как мы приехали в Ниф.
— За доктором послали?
— Они не похожи на Америку. Они рождаются здесь. — Он постучал пальцем по ее виску.
— Люди создают их в мечтах?
Девушка отрицательно покачала головой:
— В мечтах или во сне. Люди создают не только земли. Птиц, и зверей, и города, и книги, и луны, и звезды.
— Феликс не разрешил. Он сказал, что болен псориазом — редким кожным заболеванием; обострения повторяются через каждые несколько лет. Он сказал, что причин для беспокойства пока нет.
— Все создают одинаковые книги и одинаковых птиц? — удивилась Мэв.
— Значит, болезнь... Однако мне показалось, что он относится к ней не столь уж спокойно и пренебрежительно, как ты говоришь. Он был испуган и взволнован, когда Палузинский помогал ему добраться до постели. Ты не помнишь, за последние несколько лет, которые ты провела рядом с ним, у него случались подобные обострения?
— Вещи различаются по форме, — проговорил Кокер не совсем уверенно, — но душа у них одна.
— Нет.
Мэв смотрела с недоумением
— Ну, как скажешь, — согласилась она.
— Надо бы послать за доктором, чтобы он осмотрел Клина.
— Нет. Нужно, чтобы ты поняла, — возразил он. Кокер нахмурился и на мгновение замолчал, словно ждал озарения, и оно не заставило себя долго ждать.
— Мой отец говорил: «Каждая птица — птица, и каждая книга — книга, под обложками или перьями все они одинаковы».
— Он строгонастрого наказал нам не делать этого. Распорядился, чтобы его не тревожили и попросили Кайеда и Даада подняться к нему, как только они приедут из Лондона — у них есть какието специальные притирания, которые помогают при его болезни, — она растерянно посмотрела на Холлорана. — Но мне, наверное, не следовало тебя беспокоить. Ты устал.