А Бланш все не могла закончить рассказ. Арнольд позвал ее погулять по парку.

Молодой охотник не стал терять время на какие-либо приготовления, он только попросил освободить место. Это было выполнено мгновенно: большая часть гостей, в том числе все дамы, вернулись на асотею.

— Не пойду, — отказалась Бланш. — Я еще кое-что должна рассказать тебе.

Морис Джеральд вскочил на спину мустанга только с куском лассо в руках, которое он набросил петлей на его нижнюю челюсть и затянул на голове в виде уздечки.

Арнольду ничего не оставалось, как слушать дальше и даже отвечать на вопросы, как и полагается только что вернувшемуся издалека страннику, который и слыхом не слыхал ни о какой гостинице Крейг-Ферни.

Впервые дикая лошадь почувствовала на себе человека, в первый раз ей было нанесено подобное оскорбление.

— Ну вот, — продолжала Бланш. — Отправила я Анне письмо. И как вы думаете, что из этого вышло?

Пронзительный злобный визг показал, какое негодование вызвало у нее это посягательство на свободу.

— Не могу себе представить.

Лошадь встала на дыбы и несколько секунд сохраняла равновесие в этом положении. Всадник не растерялся и обхватил ее шею обеими руками. С силой сжимая ее горло, он вплотную прильнул к ней. Не сделай он этого, лошадь могла бы броситься на спину и раздавить под собой седока.

После этого мустанг начал бить задом – прием, к которому всегда прибегают в подобных случаях дикие лошади. Это поставило всадника в особенно трудное положение: он рисковал быть сброшенным. Уверенный в своей ловкости, мустангер отказался от седла и стремян, а сейчас они бы ему очень помогли; но укротить оседланную лошадь не сочли бы в прерии за подвиг.

— Ровным счетом ничего.

Он справился и так. Когда лошадь стала бить задом, мустангер быстро перевернулся на ее спине, руками обхватил ее за бока и, упершись пальцами ног в ее лопатки, не дал себя сбросить.

— В самом деле?

Два или три раза повторил мустанг эту попытку, но каждый раз вынужден был уступить ловкости наездника. И наконец, словно поняв тщетность своих усилий, взбешенная лошадь перестала брыкаться и, сорвавшись с места, помчалась таким галопом, словно собиралась унести всадника на край света.

Где-то эта скачка должна была кончиться, но лишь вне поля зрения собравшихся, которые остались на асотее, ожидая возвращения мустангера. Многие высказывали предположения, что он может быть убит или по крайней мере изувечен. Среди присутствующих один человек тайно желал этого, а для другого это было почти равносильно собственной смерти. Почему Луиза Пойндекстер, дочь гордого луизианского плантатора, известная красавица, которая могла бы выйти замуж за самого знатного и богатого человека, почему она позволила себе увлечься или даже просто мечтать о бедном техасском охотнике – это была тайна, которую не могла разгадать даже она сама, несмотря на свой незаурядный ум.

— Ничего абсолютно! Анна получила письмо рано утром. И должна была уже прислать ответ. А ответа все нет.

Может быть, она еще не зашла так далеко, чтобы влюбиться. Сама она этого не думала.

— Может, она решила, что ответа не нужно?

Она сознавала только, что в ней вспыхнул какой-то странный интерес к этому удивительному человеку, с которым она познакомилась при таких романтических обстоятельствах и который так сильно отличался от заурядных людей, составлявших так называемое избранное общество.

— Этого она не могла решить, на то есть причина. Кроме того, я умоляла ее написать мне, верна ли наша с дядюшкой догадка, хотя бы всего в одной строчке. А вот уж и утро кончилось, а ответа все нет! Что бы это могло значить?

И она сознавала, что этот интерес, вызванный словом, взглядом, жестом, услышанным или замеченным среди выжженной прерии, вместо того чтобы погаснуть, день ото дня становился все больше.

— Откуда же мне знать?

И сердце Луизы забилось сильнее, когда Морис-мустангер снова появился на лошади, но теперь уже не дикой, а укрощенной: она не пыталась сбросить его, а притихла и покорно признала в нем своего хозяина.

— А может так быть, Арнольд, что сэр Патрик и я ошиблись? Вдруг человек, который задул свечи, настоящий злодей? Сомнения так меня мучают, что еще один такой день мне не вынести. Если завтра ничего не прояснится, я рассчитываю на вашу доброту и помощь!

Молодая креолка испытала то же чувство, хотя этого никто не заметил и она сама этого не сознавала.

Сердце у Арнольда упало. Кажется, замаячили новые осложнения. Он приготовился молча выслушать самое худшее. Бланш наклонилась к нему и прошептала:

– Мисс Пойндекстер,– сказал мустангер, соскакивая с лошади и не обращая внимания на встретивший его гром рукоплесканий,– могу ли я попросить вас подойти к лошади, набросить ей на шею лассо и отвести в конюшню? Если вы это сделаете, она будет считать вас своей укротительницей и всегда после этого станет покорна вашей воле, стоит вам лишь напомнить ей о том, что впервые лишило ее свободы.

— Только смотрите, это секрет. Если уши того животного за конторкой способны слышать не только про бег и плавание, то надо говорить потише. Пока все будут завтракать, Анна может прийти в библиотеку повидаться со мной. Мы с ней так условились. Если ни ее, ни письма не будет, остается самим проникнуть в тайну ее молчания. И я поручаю это вам.

Чопорная красавица возмутилась бы таким предложением, кокетка отклонила бы его, а робкая девушка испугалась бы.

— Мне?

Но Луиза Пойндекстер, правнучка французской эмигрантки, ни минуты не колеблясь, без тени жеманства или страха, встала и покинула своих аристократических друзей. Следуя указаниям мустангера, она взяла веревку, сплетенную из конского волоса, набросила ее на шею укрощенного мустанга и отвела его в конюшню Каса-дель-Корво.

— Пожалуйста, не перечьте. Если вы не знаете дорогу в Крейг- Ферни, я вас провожу. Что касается Анны, вы ведь знаете, какая она прелесть. Она примет вас как нельзя лучше, ведь это я посылаю вас. Я во что бы то ни стало должна получить от нее весточку, но нельзя же второй раз подряд нарушать домашние правила. Сэр Патрик на моей стороне, но он пальцем о палец не стукнет. Мой главный враг — леди Ланди. Слугам сказано, что они потеряют место, если только приблизятся к Анне. Видите, я могу рассчитывать только на вас. И если я не увижу Анну сегодня или ничего от нее не услышу, завтра вы отправитесь к ней!

Слова мустангера звучали у нее в ушах, эхом отдаваясь в сердце: «Она будет считать вас своей укротительницей и всегда после этого станет покорна вашей воле, стоит вам лишь напомнить ей о том, что впервые лишило ее свободы».

И это было сказано человеку, который выдавал себя в гостинице за мужа Анны и был посвящен в самую сокровенную тайну несчастной мисс Сильвестр! Арнольд встал, чтобы поставить на место Мильтона; им вдруг овладело спокойствие отчаяния. Любую другую тайну он мог бы под давлением обстоятельств доверить скромности третьего лица. Но тайну женщины, в которой замешана ее честь, нельзя было доверить никому, хотя бы перевернулся мир. «Если Джеффри не вызволит меня из этого кошмара, — подумал он, — мне ничего не останется, как завтра же уехать из Уиндигейтса».

Только он поставил книгу на место, в библиотеку из сада вошла леди Ланди.

Глава XIII. ПИКНИК В ПРЕРИИ

— Что ты здесь делаешь? — спросила она падчерицу.

— Развиваю свой ум, — ответила Бланш. — Мы с мистером Бринкуортом читали Мильтона.

Первые розовые лучи восходящего солнца озарили флаг форта Индж; более слабый отблеск упал на плац-парад перед офицерскими квартирами.

— Все утро читать Мильтона! Может, ты снизойдешь до того, чтобы помочь мне с приглашениями на обед, который мы даем на следующей неделе?

— А вы все утро кормили цыплят! И после этого снизошли до приглашений. Как же мне не снизойти — ведь я только читала Мильтона.

Обменявшись этими чисто женскими колкостями, мачеха с падчерицей уселись за бюро совместными усилиями претворять в жизнь заповедь гостеприимства.

Арнольд пошел в дальний конец комнаты посоветоваться с Джеффри.

Джеффри сидел, поставив локти на конторку и подперев кулаками щеки. На лбу у него выступили крупные капли пота, вокруг валялись обрывки неудавшегося письма. Первый раз в жизни в нем обнаружились признаки нервного возбуждения — он заметно вздрогнул, когда Арнольд негромко окликнул его.

Он осветил небольшой фургон, запряженный парой мексиканских мулов. Судя по тому, с каким нетерпением мулы били копытами, вертели хвостами и поводили ушами, можно было заключить, что они давно уже стоят на месте и ждут не дождутся, когда настанет время двинуться в путь. Поведение мулов предупреждало зевак, чтобы они не подходили близко и не попадались им под копыта.

— Что с тобой, Джеффри?

— Пишу ответ, но ничего не получается.

Собственно говоря, зевак и не было, если не считать человека огромного роста, в войлочной шляпе, в котором, несмотря на слабое освещение, нетрудно было узнать старого охотника Зеба Стумпа.

— Пишешь мисс Сильвестр? — спросил Арнольд, еще понизив голос, чтобы женщины не могли услышать.

Он не стоял, а сидел верхом на своей старой кобыле, которая проявляла куда меньше желания тронуться в путь, чем мексиканские мулы или ее хозяин.

— Нет, — еще тише ответил Джеффри.

— Ты слышал, что Бланш говорила мне о ней?

Но вокруг кишела лихорадочная суета. Люди быстро сновали взад и вперед – от фургона к дверям дома и затем обратно к фургону.

— Не все.

Их было человек десять; они отличались друг от друга одеждой и цветом кожи. В большинстве это были солдаты нестроевой службы. Двое из них, вероятно, были поварами, а еще двух-трех можно было принять за офицерских денщиков.

— Слышал, что она намерена послать меня завтра в Крейг-Ферни, если не будет никаких известий от мисс Сильвестр?

Среди них важно расхаживал взад и вперед франтоватый негр; его самоуверенный вид можно было объяснить только тем, что он состоял в лакеях у майора – коменданта форта. Командовал этой пестрой кучкой людей сержант, у которого соответственно его чину были три нашивки на рукаве; ему было поручено нагрузить фургон всякого рода напитками и провизией – короче говоря, всем необходимым для пикника.

— Этого я не слышал.

Пикник устраивался на широкую ногу, о чем можно было судить по количеству и разнообразию припасов, погруженных в фургон: там стояли корзинки и корзиночки всех видов и размеров и продолговатый ящик с двенадцатью бутылками шампанского; а жестяные банки, выкрашенные в ярко-коричневый цвет, и неизбежные коробки сардин говорили о лакомствах, привезенных в Техас издалека.

Несмотря на обилие вин и всяких деликатесов, один из хлопотавших здесь остался недовольным. Этим разочарованным гурманом был Зеб Стумп.

— Ну так знай. Бланш велит мне завтра идти в Крейг-Ферни.

– Послушай-ка,– обратился он к сержанту,– в этом фургоне чего-то не хватает. Мне сдается, что в прерии найдется кое-кто, кому не по вкусу всякие заграничные штучки, вроде этого шампэня, и кто предпочитает пойло попроще.

— Ну и что?

– Предпочитает пойло шампанскому? Вы про лошадей говорите, мистер Стумп?

— Как что? Этого нельзя требовать даже от самого лучшего друга. Я надеюсь, ты не станешь уговаривать меня быть курьером Бланш? Я не могу, понимаешь, не могу появляться в гостинице после всего, что там произошло.

– К черту твоих лошадей! Я не про лошадиное пойло говорю, а про мононгахильское виски.

– А, теперь все понятно! Вы правы, мистер Стумп... Про виски не следует забывать, Помпей. Кажется, там припасена бутыль для пикника.

— Тебе все это осточертело?

– Так точно, сержант! – раздался голос чернокожего слуги, приближавшегося с большой бутылью.– Вот эта самая виски.

— Мне осточертело огорчать мисс Сильвестр и обманывать Бланш.

Считая, что теперь сборы закончены, старый охотник стал проявлять признаки нетерпения.

— Что значит «огорчать мисс Сильвестр»?

– Ну как, сержант, все готово? – сказал он, нетерпеливо переминаясь в стременах.

– Не совсем, мистер Стумп. Повар говорит, что нужно еще цыплят дожарить.

— А то, что она не так легко смотрит на этот обман, будто она моя жена, как мы с тобой.

Джеффри машинально взял нож для бумаги. И, не поднимая головы, стал срезать верхний листок промокательной бумаги с пресс-папье. Все еще не поднимая головы, он вдруг шепотом промычал:

– Провались эти цыплята вместе с поваром! Что они стоят по сравнению с диким индюком наших прерий! А как подстрелишь птицу, если солнце пропутешествовало по небу с десяток миль? Майор заказал мне достать хорошего индюка во что бы то ни стало. Черт побери! Это не так-то просто после восхода солнца, да еще когда эта колымага тащится по пятам. Не думайте, сержант,– птицы не такие дураки, как солдаты форта. Из всех обитателей прерии дикий индюк самый умный, и, чтобы его провести, нужно встать по крайней мере вместе с солнцем, а то и раньше.

— М-м, да!

– Верно, мистер Стумп. Я знаю, майор рассчитывает на ваше искусство и надеется попробовать индюка.

— Что, да?

— А как ты выдал ее за свою жену?

– Еще бы! А может, он еще хочет, чтобы я доставил ему язык и окорок бизона, хотя эта скотина в южном Техасе уже лет двадцать как уничтожена? Правда, я слыхал, что европейские писатели, а особенно французы, пишут в своих книжках совсем другое... ну, это уж на их совести. В этих краях теперь нет бизонов... Здесь водятся медведи, олени, дикие козлы, много диких индюков, но, чтобы подстрелить дичь к обеду, надо позавтракать до рассвета. Мне необходимо иметь запас времени, иначе я не обещаю вести вашу компанию, да еще по дороге охотиться за индюками. Так вот, сержант, если хочешь, чтобы знатные гости жевали индюка за сегодняшним обедом, давай команду трогаться.

— Я же тебе рассказывал по пути сюда.

— Я, видно, думал о чем-то другом и пропустил мимо ушей. Расскажи еще.

Убедительная речь старого охотника подействовала на сержанта, и он сделал все, что от него зависело, чтобы поскорее двинуться в путь вместе со всеми белыми и черными помощниками. И вскоре после этого обоз с провизией, предводительствуемый Зебом Стумпом, уже двигался через широкую равнину, расстилающуюся между Леоной и Рио-де-Нуэсес.

Арнольд снова повторил ему, что произошло в гостинице, Джеффри слушал внимательно, покачивая на пальце нож и не делая никаких замечаний. Он был на удивление молчалив, даже в каком-то оцепенении.

*                       *                        *                       * 

— Но теперь с этим кончено, — проговорил Арнольд, тряхнув Джеффри за плечо. — Теперь дело за тобой. Помоги мне выпутаться из этой истории. В ней, к несчастью, замешана мисс Бланш. С мисс Сильвестр все надо уладить сегодня же.

— Все будет улажено.

Не прошло и двадцати минут после отъезда фургона с провизией, как на плац-параде стало собираться общество, которое выглядело несколько иначе.

— Будет, точно? Так чего ты мешкаешь?

— Я хочу прежде выполнить твой совет.

Появились дамы верхом на лошадях, но их сопровождали не грумы, как это бывает во время охоты в Англии, а друзья или знакомые, отцы, братья, женихи, мужья. Почти все, кто был на новоселье у Пойндекстера, собрались здесь.

— Какой совет?

Приехал и сам плантатор, его сын Генри, племянник Кассий Колхаун и дочь Луиза. Молодая девушка была верхом на крапчатом мустанге, который привлек к себе общее внимание на празднике в Каса-дель-Корво.

— Поговорить с сэром Патриком до того, как жениться.

— Ах да, я и забыл.

Пикник устраивался, чтобы отблагодарить Пойндекстера за его гостеприимство; майор и офицеры были хозяевами, плантатор и его друзья – приглашенными. Для увеселения гостей решили устроить охоту за дикими лошадьми – великолепное, редкостное зрелище.

— Ну вот я и жду случая поговорить со стариком.

— А потом?

Местом для такой охоты могла быть только прерия, где водились дикие мустанги,– милях в двадцати к югу от форта Индж. Поэтому и нужно было отправиться в путь пораньше и взять достаточное количество провизии.

— Потом… — Джеффри первый раз взглянул прямо в лицо Арнольду. — Потом… — повторил он. — Считай, что дело решено.

— То есть женитьба решена?

Как только солнечные лучи заиграли на зеркальной глади Леоны, участники пикника уже готовы были отправиться в путь в сопровождении двадцати драгун, которым было отдано распоряжение держаться позади. Как и у слуг, у них был свой проводник, но не старый следопыт в выцветшей куртке, в поношенной войлочной шляпе, ехавший на кляче, а молодой всадник в живописном костюме, на великолепном коне, вполне достойный быть проводником такого изысканного общества.

— Да… женитьба, — Джеффри опять впился взглядом в пресс- папье.

– Пора, Морис! – крикнул майор, видя, что все уже в сборе.– Мы готовы следовать эа вами... Леди и джентльмены! Этот молодой человек прекрасно знает повадки и привычки диких лошадей. Никто в Техасе не сможет лучше показать нам охоту на них, чем Морис-мустангер.

– Я не заслуживаю таких похвал,– ответил молодой ирландец, вежливо поклонившись обществу.– Я только обещаю показать вам, где водятся мустанги.

Арнольд протянул руку, чтобы поздравить друга. Джеффри не заметил протянутой руки, поднял глаза и уставился в окно.

«Как он скромен!»–подумала Луиза, вся дрожа при одной только мысли о том, чему боялась верить.

— Что это за голоса в парке? — спросил он.

– Поехали! – скомандовал майор, и веселая кавалькада во главе с Морисом Джеральдом тронулась в путь.

— Это гости, — ответил Арнольд. — С ними, кажется, и сэр Патрик. Пойду посмотрю.

*                       *                        *                       * 

Едва Арнольд повернулся спиной, Джеффри поспешно вырвал из блокнота листок. «Как бы не забыть!» — прошептал он себе, вывел сверху «Очень важно» и ниже набросал следующие строки:

Для жителей Техаса проехать до завтрака двадцать миль по прерии – сущая безделица.

Не прошло и трех часов, как кавалькада достигла цели своего путешествия, которое прошло вполне благополучно, если не считать того, что под конец все сильно проголодались.

«На пороге спросил свою жену. За обедом при хозяйке и лакее сказал, что снимает номер для себя и жены. Тут же заставил ее сказать, что она его жена. Остался с ней на ночь в этом номере. Как расценивает шотландский юрист такие отношения? Можно считать их браком?»

К счастью, фургон с провизией не заставил себя ждать, и еще задолго до полудня оживленная компания расположилась закусить в тени огромного гикори на берегу Рио-де-Нуэсес.

В пути ничего особенного не произошло. Мустангер в роли проводника скакал, как всегда, впереди; остальные участники пикника, не считая одного или двух, почти не замечали его, за исключением тех случаев, когда он поражал всех своим мастерством наездника, легко перескакивая ручьи или овраги, в то время как другие искали брода или объезжали препятствие.

Сложив листок бумаги, Джеффри задумался. Делать окончательный вывод, основываясь только на словах мисс Бланш, нельзя. Надо непременно обратиться к сэру Патрику.

Можно было бы заподозрить его в хвастовстве – в желании порисоваться. Кассий Колхаун высказал такое мнение. Возможно, что на этот раз отставной капитан сказал правду.

Он спрятал листок в карман и отер со лба капли пота. Вернулся Арнольд и не узнал друга — с его лица схлынула вся кровь.

— Что-нибудь случилось? Ты белый как мел, — сказал он обеспокоенно.

Но кто стал бы осуждать за это мустангера? Были ли вы когда-нибудь на охоте в Англии, где со всех сторон горделиво кивают шляпы с перьями и по траве тянутся шлейфы амазонок? Вы говорите, что были, и что же? Будьте осторожны и не упрекайте напрасно техасского мустангера. Подумайте, он ведь был под огнем двадцати пар прекрасных глаз – некоторые из них сияли, ках звезды. Вспомните, что среди них были глаза Луизы Пойндекстер, и едва ли вы будете удивляться желанию мустангера блеснуть.

— Это от жары. А где сэр Патрик?

— Вон он, — показал Арнольд в окно.

И некоторые другие всадники с не меньшей настойчивостью стремились показать свою удаль и мужество. Молодой драгун Генкок не раз старался доказать, что он не новичок в верховой езде, а лейтенант стрелковых войск время от времени покидал племянницу интенданта, чтобы продемонстрировать свое искусство наездника; а когда он слышал восхищенный шепот, он не всегда смотрел в сторону той, которой, по мнению всех, было отдано его сердце.

Сэр Патрик с газетой в руках и окруженный гостями двигался в сторону библиотеки. Он молча чему-то усмехался, а гости трещали наперебой, возвышая голос чуть не до крика. Столкнулись, по-видимому, два века — век новый и век минувший.

О, дочь Пойндекстера! И в салонах цивилизованной Луизианы, и в прериях дикого Техаса твое присутствие вызывает бурю. Где бы ты ни появилась, пробуждаются романтические мечты и начинают бушевать страсти.

— Как ты будешь говорить с сэром Патриком в присутствии всей этой публики? — спросил Арнольд.

— Я поговорю с сэром Патриком, даже если придется для этого взять его за тощий загривок и перенести в соседнее графство.

Сопроводив эти слова крепким словечком, Джеффри поднялся со стула.

Глава XIV. МАНАДА

Сэр Патрик тем временем входил в библиотеку, по пятам преследуемый гостями.

Будь Морис Джеральд полным властелином прерии и если бы все обитатели ее были покорны ему, он не мог бы выбрать более удачного места для охоты за дикими лошадьми, чем то, к которому он привел путешественников.

Едва лишь запенилось в бокалах вино из немецких погребков Сан-Антонио и синева неба стала казаться глубже, а зелень еще изумруднее, как внезапный крик «Mustenos!» заглушил гул голосов, и полувысказанные признания были прерваны взрывом веселого смеха. Это крикнул мексиканский вакеро, который был послан дозорным на холм неподалеку.

Глава девятнадцатая

В ПРЕДДВЕРЬЕ

Морис, приглашенный к столу в качестве гостя, быстро допил свой стакан и, вскочив на лошадь, крикнул:

Нашествие на библиотеку объяснялось двумя причинами.

Сэр Патрик пришел водворить на место газету. Гости, числом пять, пришли вместе с ним, чтобы всей компанией бить челом Джеффри Деламейну. Между этими побуждениями, на первый взгляд, не было никакой связи; но если заглянуть глубже, то она была и вот-вот готовилась себя обнаружить.

– Cavallada?[46]

Из пяти вновь пришедших двое были джентльменами средних лет, принадлежавшими к той обширной, но безликой части рода человеческого, которую природа окрасила в ненавязчивые, нейтральные тона. Эти люди впитывают современные идеи, насколько позволяет им восприимчивость, играя в обществе роль хора на оперной сцене. Они исправно вторят очередной теме и дают время солисту передохнуть.

– Нет,– ответил мексиканец,– manada.

Трое других были помоложе, лет тридцати с небольшим. Все трое великие знатоки любого вида спорта, рысистых состязаний, биллиарда, пари и курительных трубок. И разумеется, полные невежды в остальных сферах человеческой жизни. Все они благородного происхождения, на всех отпечаток университетского образования. Что касается до их внешности, то все трое являли уменьшенное подобие Джеффри Деламейна. Мы будем называть их Первый, Второй и Третий, ибо никаких других отличительных признаков у них нет.

– Что они там болтают? – спросил Колхаун.

Сэр Патрик положил газету на стол, опустился в одно из мягких кресел. И был немедленно атакован своей неугомонной невесткой. Леди Ланди послала к нему падчерицу со списком гостей, приглашенных на ближайший обед. «Пусть твой дядюшка как глава семьи выскажет свое одобрение, дорогая», — напутствовала она Бланш.

– Mustenos – по-мексикански значит «мустанги»,– ответил майор,– а манадой они называют табун диких кобыл. В эту пору кобылы держатся вместе, отдельно от жеребцов, если только...

Пока сэр Патрик читал список, а Арнольд спешно устремился к Бланш, стоявшей за креслом дядюшки, Первый, Второй и Третий в сопровождении хора предстали перед Джеффри в другом конце комнаты и принялись жаловаться ему на сэра Патрика как высшему авторитету.

– Если что? – нетерпеливо спросил капитаи Колхаун, прерывая объяснение.

— Ищем вашего заступничества, Деламейн. Сэр Патрик не дает проходу своим зубоскальством. Он называет нас папуасами британского изготовления. Говорит, что мы неучи. Сомневается, знаем ли мы элементарную грамоту, готов даже проэкзаменовать нас. Его с души воротит при виде молодого британца, хвастающего обнаженными бицепсами. Утверждает, что высшее интеллектуальное достижение для нас — три пояса мышц вокруг грудной клетки. Он смеет возводить на нас чудовищную напраслину! Говорит, что если джентльмен ведет здоровую жизнь на открытом воздухе, гребет и плавает, а не корпит до седьмого пота над книгами, то он потенциально способен на любое мыслимое преступление, включая убийство. Он прочитал в газете, что в Фулеме побежите вы, и мы спросили его, поставит ли он на вас? И знаете, что он ответил: «Готов заключить любое пари, что он проиграет в другом состязании, академическом». Сказал, что университетских экзаменов вам не сдать и степени не видать как своих ушей.

– Если только на них не нападают ослы,– ответил майор.

— Как нетактично вспоминать о степени! — воскликнул Первый.

Все засмеялись.

— Дурной вкус касаться того, о чем в нашем кругу не принято говорить! — воскликнул Второй.

Между тем манада приближалась.

— Не по-английски насмехаться над человеком за его спиной! — подытожил Третий.

— Вправьте ему мозги, Деламейн. — Жалобщики снова заговорили в три голоса. — Ваше имя во всех газетах. Он не имеет права втаптывать его в грязь!

– На коней! – раздались со всех сторон голоса.

— Тебе не кажется, Смит, что сэр Патрик слегка хватил через край? — подхватил тему хор, но в минорном ключе. — Я думаю, Джонс, Деламейн сумеет ему ответить.

Едва ли можно было успеть сосчитать до ста, как удила были уже во рту лошадей, не успевших прожевать кукурузу, уздечки переброшены через их плечи, еще влажные от быстрой скачки в духоте тропического утра, и все были уже в седлах, готовые мчаться вперед.

Джеффри перевел взгляд с одного своего поклонника на другого, и те вдруг заметили в его лице какое-то новое выражение. Да и его манера держаться несколько озадачила их.

— Вы сами не можете ответить достойно сэру Патрику, и потому пришли ко мне?

В это время дикий табун появился на гребне возвышенности, на которой только что стоял дозорный. А он – мустангер по профессии – был уже в седле и в одно мгновение оказался среди табуна, пытаясь набросить лассо на одного из мустангов. Дико храпя, лошади мчались бешеным галопом, словно спасаясь от какого-то страшного преследователя. Все время испуганно косясь назад, не замечая ни фургона, ни всадников, они неслись вперед.

— Да, — ответили Первый, Второй и Третий в сопровождении хора.

– За ними кто-то гонится,– сказал Морис, заметив беспокойное поведение животных.– Что там такое, Креспино? -крикнул он мексиканцу, которому с холма было видно, кто преследует табун.

— А я не стану спорить с сэром Патриком.

В ожидании ответа все притихли. На лицах многих отразились тревога и даже страх. Не индейцы ли гонятся за мустангами?

— Почему? — воскликнули Первый, Второй, Третий и оба хориста.

– Un asino cimmaron,– послышался малоутешительный ответ мексиканца. – Un macho[47],–прибавил он.

— Потому, — изрек Джеффри, — что вы заблуждаетесь. А сэр Патрик прав.

– Да, так я и думал. Надо остановить негодяя, иначе он испортит нам всю охоту. Когда дикий осел гонится за табуном, мустангов не остановишь никакими силами. Далеко ли он?

Поклонники Джеффри не просто изумились, их чуть не хватил удар.

– Совсем близко, дон Морисио. Он бежит прямо на меня.

Не прибавив больше ни слова, Джеффри направился к креслу, где сидел сэр Патрик, и без обиняков обратился к нему. Его незадачливые апологеты двинулись за ним, и вот что к своему вящему удивлению они услышали:

– Попробуй набросить на него лассо. Если не удастся, стреляй. От него надо избавиться.

— Вы готовы, сэр, заключить на что угодно пари, — начал Джеффри, — что мне не получить степени? Вы совершенно правы. Я не получу ее. Вы усомнились, что джентльмены, стоящие у меня за спиной, умеют читать, писать и считать? Вы и тут правы, мы ничего этого не умеем. Вы сказали, что люди, подобные им и мне, начав с гребли, бега и тому подобного, могут докатиться до любого преступления, включая убийство. Что ж, может, вы правы и в этом. Кто наверное знает, что с ним случится? И что ему суждено совершить в этой жизни? Всякое может быть и со мной, и с любым другим. Откуда мне знать, как дальше все обернется? Откуда вам это знать? — Джеффри неожиданно повернулся к потерявшей дар речи депутации. — Вы ведь хотели знать мое мнение? Теперь вы его знаете. По-моему, я высказался достаточно ясно?

Почти никто из присутствующих не понял, кто преследует лошадей. Только мустангер знал, что означают слова: «Un asino cimmaron».

Было что-то такое в этой бесстыдной браваде, в этом залихватском самолюбовании, отчего у присутствующих, даже у сэра Патрика, мороз подрал по коже.

– Объясните, Морис, в чем дело,– сказал майор.

Воцарившуюся тишину нарушило появление в библиотеке еще одного гостя. Это был известный всему Лондону да и всей Англии врач, приехавший накануне в Уиндигейтс немного отдохнуть от лондонской суеты, человек почтенных лет, характера спокойного, но твердого.

– Посмотрите туда,– ответил мустангер, указывая на вершину холма.

— О чем-то спор? — спросил он. — Я не помешаю?

Этих двух слов было достаточно. Все взоры устремились на гребень холма, где с быстротой птицы неслось животное, считающееся образцом медлительности и глупости.

— Никто не спорит. Полное согласие во мнении, — с напускной веселостью ответил за всех Джеффри. — Чем больше народу, тем лучше, сэр.

Дикий осел очень сильно отличался от своего забитого собрата – домашнего осла. Дикий осел был почти такой же величины, как мустанги, за которыми он гнался. Если он и не бежал быстрее самого быстрого из них, то, во всяком случае, не отставал. Эта живая картина возникла на фоне зеленой прерии с молниеносной быстротой. Наблюдавшие не успели обменяться и несколькими словами, как дикие кобылы оказались почти рядом с ними. Тут, точно впервые заметив группу всадников, мустанги забыли о своем ненавистном преследователе и повернули в сторону.

Бросив пристальный взгляд на Джеффри, знаменитый врач, намеревавшийся пройти вглубь, остановился у двери.

– Леди и джентльмены! Оставайтесь на месте! – закричал Джеральд, обращаясь к всадникам, пробовавшим сдержать своих лошадей.– Я знаю, где излюбленное пастбище этого табуна. Мустанги помчались туда. Мы отправимся за ними, и там у нас будет хорошая возможность поохотиться. Если же мы начнем охоту сейчас, они скроются вон в тех зарослях, и тогда мы вряд ли их снова увидим... Ну-ка, сеньор Креспино! Пусти пулю в этого негодяя. Ведь он на расстоянии выстрела, не так ли?

— Прошу меня простить, — обратился к Джеффри сэр Патрик незнакомым еще Арнольду, серьезным, не терпящим возражения тоном, — но я не вижу согласия во мнениях. Его нет и не может быть. Я отказываю вам в праве, мистер Деламейн, причислять меня к людям, разделяющим чувства и мысли, только что вами высказанные. Это побуждает меня объясниться. Вы изложили свое понимание моих слов. Теперь послушайте, как я понимаю их. Моей вины нет, что спор, возникший в парке, был перенесен в эту комнату и нашел других слушателей.

Мексиканец снял с седла свое короткоствольное ружье, быстро вскинул его, прицелился и выстрелил в дикого осла.

Осел заревел, но это был, видимо, только вызов с его стороны. Он остался невредим: Креспино промахнулся.

Сэр Патрик посмотрел на Арнольда и Бланш, потом на лондонскую знаменитость. Тот все стоял в дверях, поглощенный занятием, полностью отвлекшим его от происходящего. Оставаясь в тени, он пристально изучал лицо Джеффри, залитое ярким дневным светом, что вряд ли ускользнуло бы от присутствующих, не будь глаза всех устремлены на сэра Патрика.

– Надо остановить его,– воскликнул Морис,– иначе он будет гнаться за мустангами до самой ночи!

Изучать лицо Джеффри в эту минуту было не так-то легко.

Резким движением мустангер пришпорил лошадь. Как стрела, помчался Кастро в погоню за ослом, который, невзирая ни на что, продолжал свое преследование.

Пока сэр Патрик излагал свое несогласие, Джеффри сел в кресло у двери в сад, упрямо не слушая бросаемых ему упреков. Горя нетерпением поговорить с единственным человеком, способным верно оценить положение, в каком невольно очутились Арнольд с Анной, он в споре приятелей с сэром Патриком взял сторону последнего; он жаждал поскорей избавиться от их назойливого присутствия, но благодаря необузданности характера все испортил. И вот он сидел сейчас с безучастным лицом, по которому вы не могли бы прочесть — разочарован ли он промашкой или просто выжидает своего часа. Уголки его губ тяжело опустились, глаза уставились в одну точку; ясно было одно, этот человек начеку и не даст вовлечь себя в готовый вот-вот вспыхнуть спор.

Короткая скачка наперерез ослу – и гнедой вынес хозяина на расстояние, с которого можно было бросить лассо. Еще мгновение – и петля с молниеносной быстротой просвистела над длинными ушами.

Сэр Патрик взял со стула газету, которую принес из сада, и взглянул в сторону своего друга, лондонского врача, но тот ничего не видел и не слышал.

Все его внимание было поглощено исследуемым предметом. Он все так же стоял у двери, и в уме его шла напряженная работа: что-то в Джеффри вместе интересовало и озадачивало его. «Этот человек сегодня утром вернулся из Лондона, всю ночь он провел в дороге. Можно ли объяснить то, что я отчетливо читаю в его лице, естественной усталостью? Скорее всего, нет», — размышлял он.

Бросая лассо, Морис сделал полуоборот,– Кастро повернулся, как будто на шарнирах, и затем так же послушно остановился и весь напрягся, ожидая рывка.

— Наш маленький спор, — продолжал сэр Патрик, отвечая на вопросительный взгляд племянницы, — начавшийся, моя девочка, в парке, был вызван вот этим абзацем, в котором говорится об участии мистера Деламейна в предстоящем состязании двух бегунов в одном из предместий Лондона. Видишь ли, я придерживаюсь мало кем разделяемого мнения относительно подобных публичных выступлений, которые так модны теперь в Лондоне. Возможно, я погорячился и отстаивал свое мнение с излишней резкостью, споря с этими джентльменами, которые, должен признать, защищали свою точку зрения со всей искренностью.

На секунду все затаили дыхание, когда осел, кинувшись вперед, натянул веревку. Потом он поднялся на дыбы и тяжело опрокинулся на спину, точно пораженный пулей в самое сердце.

Первый, Второй и Третий ответили на этот маленький комплимент в их сторону новым взрывом негодования и протеста.

— Ничего себе, погорячился! Вы забыли, сэр, что вы сказали: гребля и бег, да, да, гребля и бег приведут нас рано или поздно на скамью подсудимых или еще того хуже — на виселицу! Вы не станете отпираться, сэр.

Однако осел был еще жив – туго затянувшаяся вокруг его шеи петля только придушила его. Острым мачете[48] мексиканец перерезал ему горло.

Два хориста поглядели друг на друга и выразили согласие с мнением большинства.

— По-моему, сэр Патрик так и сказал, Смит?

*                       *                        *                       * 

— Разумеется, Джонс, так и сказал.

И только два человека оставались безучастными к спору: Джеффри Деламейн и медицинское светило. Джеффри по-прежнему сидел словно в оцепенении, равнодушный и к нападкам, и к защите. Знаменитый врач все так же стоял у двери, с неослабевающим интересом наблюдая за человеком, который, по-видимому, принял внутренне какое-то решение.

Это происшествие задержало начало охоты. Все ждали, что теперь предпримет Морис-мустангер.

— Выслушайте меня, джентльмены, — учтиво продолжал сэр Патрик. — Я хотел бы сказать несколько слов в свою защиту. Не забывайте, вы принадлежите нации, у которой как ни у какой другой сильна амбиция соблюдать правила честной игры. Прошу прощения, но я повторю, что я сказал в парке. Вы помните, с чего я начал? Я признал, как признал бы вместе со мной любой здравомыслящий человек, что большинство людей, умеющих разумно сочетать умственные занятия с физическими упражнениями, достигают в первом больших успехов благодаря укрепляющему воздействию второго. Стало быть, весь вопрос в мере и степени. Я упрекаю нынешнее поколение в забвении этой простой истины. Общественное мнение в Англии, как мне кажется, склоняется сейчас к тому, что тренировка тела столь же важна, сколь тренировка ума. Более того, если не в теории, то на практике все более заметна абсурдная и весьма вредная тенденция отдавать преимущество физической культуре в ущерб воспитанию ума и души. Я не встречал более искреннего и горячего энтузиазма, чем энтузиазм, вызываемый университетской регатой. И еще я заметил: празднества и увеселения в школах и колледжах приурочиваются ко всякого вида атлетическим состязаниям. И пусть беспристрастный наблюдатель ответит мне, что возбуждает больший интерес у нашей публики, наших газет и журналов — выставки в стенах школ по торжественным дням, говорящие об успехах в науках и искусстве, или выступления спортсменов под открытым небом в дни спортивных празднеств? Вы прекрасно знаете, какие зрелища срывают самые громкие рукоплескания, какие занимают самое видное место на страницах газет, кому отдаются самые высокие почести и кто бывает героем дня для всей страны.

Он соскочил с седла и подошел к убитому ослу, чтобы взять свое лассо... Но тут в движениях ирландца почувствовалась поспешность, очевидно вызванная какой-то новой тревогой. Он бросился к своему коню.

— На это нечего возразить, сэр, — заявили Первый, Второй и Третий. — Продолжайте.

Два хориста Смит и Джонс тут же откликнулись в унисон общему мнению.

Только немногие из присутствующих заметили неожиданную торопливость мустангера – большинство были заняты своими испуганными лошадьми. Те же, кто заметил, были удивлены. Мустангер незадолго перед этим сам уговаривал их не торопиться. Они не видели причины для такой резкой перемены в его поведении, разве только она была вызвана тем, что Луиза Пойндекстер, внезапно отделившись от группы всадников, понеслась бешеным галопом, как будто решив перегнать всех в погоне за табуном.

— Прекрасно, — продолжал сэр Патрик. — Значит, мы все согласны, в чью пользу склоняется чаша весов. Как влияет эта вспышка любви к физической силе на важнейшие проблемы нашей общественной жизни? Может ли она улучшить национальный характер в целом? Разве мы стали с большей готовностью жертвовать мелкими эгоистичными интересами во имя общего блага? Разве решаем наши задачи более разумно, смело и справедливо? Может, стала заметно честнее наша коммерция? Или наши общественные увеселения — зеркало морального здоровья нации — стали тоньше и возвышенней? Ответьте мне положительно на эти вопросы, подкрепите ответы неоспоримыми фактами, и я перестану относиться к нынешней мании сильных бицепсов и пустопорожних голов как к очередному приступу британского бахвальства и самоновейшей форме британской дикости.

— Голословное заявление! — в один голос взорвалась депутация.

Но охотник за дикими лошадьми знал, что это не так. Такой невежливый поступок едва ли был намеренным со стороны всадницы. Скорее в нем был повинен крапчатый мустанг. Морис заметил, что промчавшаяся манада была та самая, к которой мустанг еще недавно принадлежал. Несомненно, увидев товарищей, он помчался со своей всадницей на спине, чтобы присоединиться к ним.

— Ясно, голословное, — поддакнули Смит с Джонсом.

— Голословное? — повторил сэр Патрик. — Ладно же! Так вы согласны со мной, в чью сторону склоняется чаша весов? Тогда ответьте, какая от этого польза обществу.

Так думал Морис-мустангер. Скоро и остальные пришли к тому же выводу.

— А какой от этого вред? — парировали Первый, Второй и Третий.

— Вот это вопрос! — откликнулись Смит с Джонсом.

В рыцарском порыве вслед за девушкой бросились почти все охотники – впереди Колхаун, Генкок и Кроссмен, а за ними около десятка молодых людей – плантаторов, адвокатов, чиновников. Каждый мечтал о том, что ему повезет и он догонит беглянку.

— Вопрос справедливый, — согласился сэр Патрик. — Что ж, готов сразиться с вами на ваших позициях. Не стану ссылаться на все более заметную грубость нравов и на всеобщее ухудшение вкуса. Вы мне ответите на это, что я старик и не могу судить объективно о вкусах и нравах нового времени, которое давно обогнало меня месте с моими правилами. И вы будете правы. Давайте рассмотрим вопрос чисто теоретически. Я утверждаю, что ставить физическую культуру выше духовной вредно и даже опасно в том смысле, что избыток физических сил укрепляет в человеке врожденную склонность противиться требованиям разума и нравственного чувства. Будучи мальчишкой, что я охотнее делал — бегал и кричал или учился? А в юности, — какие занятия меня привлекали больше, где я махал веслом или где меня учили добром отвечать на зло и любить ближнего своего как самого себя? Так к каким же занятиям нынешний англичанин относится с большим пылом и рвением?

Однако почти никто из них не был серьезно встревожен -все знали, что Луиза Пойндекстер прекрасная наездница; перед ней расстилалась огромная равнина, гладкая, как дорожка ипподрома; мустанг будет скакать, пока не устанет; сбросить всадницу он не может; вряд ли Луизе грозит серьезная опасность...

— Вы только что сами ответили на этот вопрос, — хором отозвались Первый, Второй и Третий.

Только один человек не разделял этого мнения. Он первый проявил тревогу – это был сам мустангер.

— Тонко подмечено, — подхватили Смит с Джонсом.

— Повторяю, — продолжал сэр Патрик, — человек, упражняющий тело, больше преуспевает в науках. Все хорошо в меру. Но когда берет слово общественное мнение и ничтоже сумняшеся возглашает главенство физической силы над книгами, то, смею заметить, общественное мнение впадает в опасную крайность. Физические упражнения начинают занимать непозволительно большое место в жизни английского юноши, подчиняют себе все его помыслы, пожирают львиную долю его времени. И в результате, хотя и тут не без исключений, духовные ценности оказываются для него за семью печатями. Он медленно, но неотвратимо становится человеком некультурным, а стало быть, и опасным.

Он тронулся с места последним, так как задержался, свертывая лассо. Когда он вскочил в седло и понесся вдогонку, между ним и остальными охотниками было уже около двухсот ярдов.

— Наконец-то сэр Патрик выдал себя! — поднялся шум в стане противника. — Выходит, нельзя любить свежий воздух и жизнь на природе. А если человек, которого Бог наделил силой, преумножил ее, то он, выходит, преступник? Неслыханно!

Живое эхо в два голоса подхватило вопль негодования:

Впереди всех сломя голову мчался Колхаун, не щадя ни себя, ни своего коня; драгун и стрелок несколько отстали; сзади скакали остальные участники состязания.

— И впрямь неслыханно! Само собой!

— Сбросьте с глаз шоры, джентльмены, — развивал свою мысль сэр Патрик. — Вдумайтесь в то, что вы говорите! Батрак, бродяга ведут жизнь на открытом воздухе, упражняя данную Богом физическую силу. То же относится к матросам на кораблях. Те и другие — люди некультурные, что, конечно, позор для цивилизованной нации. И каковы результаты? Почитайте статистику преступлений, и вы обнаружите, что самые гнусные преступления совершаются не в городе, где люди живут в домах и где нет столь большой нужды в физической силе, повторяю, не в городе, а именно в сельском краю, на природе. Что до английских матросов, — я не считаю тех, кого цивилизует служба в королевском военном флоте, — то спросите мистера Бринкуорта, плававшего на торговых судах, какое моральное действие оказывает на этих представителей рода человеческого жизнь под открытым небом и постоянные мускульные упражнения.

Морис постепенно обогнал всех и, пришпорив своего коня, поскакал впереди капитана.

— В девяти случаях из десяти, — отвечал Арнольд, — английский матрос — ленивый и порочный негодяй, каких поискать.

Когда гнедой заслонил удалявшегося крапчатого мустанга, Колхаун, шипя от злобы, послал ему вслед проклятие.

— Что мы, бродяги? Или матросы с торгового судна? — возопила оппозиция.

Полуденное солнце осветило совершенно необычную картину. Табун диких лошадей мчался с невероятной быстротой по обширной прерии. Лошадь из этого табуна с девушкой на спине следовала за ними на расстоянии четырехсот ярдов. На таком же расстоянии от нее на гнедом коне скакал молодой человек в живописном наряде, стараясь догнать ее; позади него – целая вереница всадников, штатских и военных. А позади всех мчался полным галопом отряд драгун, только что отделившийся от группы возбужденно жестикулировавших мужчин и женщин, которые тоже сидели на лошадях, но не двигались с места.

— Смит, разве я похож на бездомного бродягу? — А я, Джонс, на английского матроса? — находчиво вторил хор.

Через двадцать минут картина изменилась. Действующие лица на великолепном зеленом ковре прерии были те же, а их расположение стало иным, во всяком случае, расстояние между ними увеличилось: манада выиграла расстояние у крапчатого мустанга, крапчатый мустанг – у гнедого, а соперников последнего уже совсем не было видно, и лишь парящий в сапфировом небе орел мог различить их своим зорким глазом.

— Давайте не будем вдаваться в частности, джентльмены, — сэр Патрик призвал к порядку взволнованную оппозицию. — Я рассуждаю вообще. И прибегаю к крайностям только в ответ на крайности. Согласитесь, бродяга и матрос торгового парусника — яркие и наглядные примеры. Но если они так задевают ваши чувства, я больше о них ни слова. Возвращаюсь к своему главному тезису. Можно быть человеком богатым, носить модное платье, питаться изысканными яствами и даже принадлежать к высшим слоям общества, но если облагораживающее действие культуры тебя не коснулось, то в тебе скрыта, именно в силу этого, особая предрасположенность ко злу, какими бы дарами судьба не осыпала тебя. Не поймите меня превратно. Я отнюдь не хочу сказать, что нынешний культ физической силы неизбежно ввергает человека в порок. Падение случается, только если человек сталкивается с каким-нибудь особенно сильным соблазном. Обыкновенный человек, благодарение Богу, проживает жизнь, не зная таких соблазнов. Тысячи молодых людей, предающихся любимой утехе своего поколения, благополучно живут до старости, разве что манеры у них погрубее, да еще, к сожалению, отсутствует вкус к тем тонким и возвышенным занятиям, которые так облагораживают и услаждают жизнь истинно культурного человека. Ничего более страшного с ними не произойдет. Но давайте возьмем другой случай, когда молодой человек нашего с вами круга встретит на пути очень сильный соблазн, а такое ведь может быть со всяким, верно? Но я позволю себе просить мистера Деламейна почтить мою речь вниманием, ибо я выскажу сейчас мою настоящую точку зрения, — не ту, которую мне приписал мистер Деламейн, а затем любезно с ней согласился.

Дикие лошади, крапчатый мустанг со своей всадницей, гнедой конь и его всадник остались одни среди простора саванны.

В безучастном лице мистера Деламейна не дрогнула ни одна жилка.

— Я слушаю вас, — проговорил он, все также глядя перед собой тяжелым, невидящим, ничего не выражающим взглядом.

Глава XV. БЕГЛЯНКА НАСТИГНУТА

На протяжении еще одной мили погоня продолжалась без особых перемен.

— Давайте вернемся к нашему воображаемому молодому человеку, — продолжал сэр Патрик. — Представьте себе великолепный образчик физической силы и здоровья, то есть того, что преобретается постоянными и упорными занятиями физической культурой. Пусть его начинает смущать некий соблазн и потихоньку будит в нем дремлющие первобытные инстинкты, присущие человечеству, — жестокость и эгоизм, лежащие у истоков каждого преступления. Допустим, у него есть приятель, не причинивший ему никакого зла. И вот перед ним встает выбор — чем пожертвовать: благополучием приятеля или собственной прихотью; при этом он знает, что, причинив приятелю вред, сам он ничем не рискует. А теперь скажите, есть ли на свете сила, способная удержать его от злодеяния? Могут ли все его успехи в гребле и плавании, его упорство, целеустремленность и другие превосходные качества, развитые в ущерб не менее важным человеческим качествам, помочь ему одержать нравственную победу над собой, над своим себялюбием и жестокостью? Эти качества не помогут ему даже разглядеть в себе эгоизм и жестокость. Ведь главный принцип любых состязаний в беге ли, в гребле (принцип вполне невинный, если применять его только в спорте) — одержать верх над соперником, собрав в кулак всю свою силу, волю, ловкость, увертливость. Во всех его тренировках и упражнениях не было ничего, что могло бы облагородить его душу, смягчить необузданную жестокость сердца. Этот человек оказался безоружным перед соблазном. И соблазн победил. Для меня не важно, кто этот молодой человек, высоко ли стоит на общественной лестнице; по всем нравственным правилам и законам он — животное, и ничего более. Окажись у него на пути мое счастье, он растопчет его, если, разумеется, уверен в своей безнаказанности. А помешает ему моя жизнь, он и ее растопчет безо всякого сожаления. И он вовсе не жертва всесильного рока или слепого случая, мистер Деламейн, просто он жнет, что посеял. Вот, сэр, что я сказал вашим друзьям в парке. Не спорю, это, конечно, исключительная ситуация, но вполне возможная, почему я и повторяю ее еще раз.

Дикие кобылы мчались по-прежнему быстро, но больше уже не визжали и не проявляли страха. Позади слышалось отрывистое ржание крапчатого мустанга, но бывшие подруги как будто не замечали его. Всадница сидела спокойно, не проявляя тревоги.

Не успела оппозиция раскрыть рта, Джеффри, сбросив маску безразличия, вскочил на ноги.

Гнедой был встревожен, хотя и не так, как его хозяин, который, казалось, был близок к отчаянию.

— Стойте! — затряс он крепко сжатыми кулаками в сторону своих защитников, едва сдерживая бешеное нетерпение защищаться самому.

– Быстрей, Кастро! – воскликнул Морис с некоторым раздражением в голосе.– Что с тобой сегодня? Не забывай, что ты догнал ее в прошлый раз, хотя и с трудом. Но ведь теперь она с седоком. Посмотри туда, глупое животное! Эта всадница мне дороже всего на свете, за нее я отдал бы и твою и свою жизнь... Крапчатая кобыла как будто стала проворней. Может быть, оттого, что она объезжена? Или лошади вообще бегают быстрее с седоком на спине? Что, если я потеряю ее из виду? Это в самом деле начинает выглядеть неприятно! Она может попасть в очень трудное положение. Хуже того: ей грозит опасность. Серьезная опасность. Если я потеряю ее из виду, наверняка случится беда.

Воцарилось всеобщее молчание.

Рассуждая шепотом сам с собой, Морис мчался, не отрывая глаз от все удаляющейся всадницы. По временам он измерял беспокойным взглядом разделявшее их пространство.

Джеффри повернулся и в упор глянул на сэра Патрика, точно тот оскорбил лично его.

«Не закричать ли? – вдруг мелькнуло у него в голове.-Звук голоса, может быть, и долетит до нее, но вряд ли она расслышит слова и поймет предостережение». И Морис не окликнул Луизу не только из этих соображений – он не терял еще надежды с минуты на минуту догнать ее, а кроме того, он знал, что не словами, а только действием можно остановить мустанга.

— Кто этот безымянный человек, который идет к цели, не щадя никого и ничего?

Пока он подбадривал себя мыслью, что вот-вот приблизится настолько, что сможет, накинув лассо на шею мустанга, заставить его повиноваться... Однако теперь надежда постепенно угасала.

— Это вымышленный пример, — ответил сэр Патрик, — никого в частности я не имел в виду.

Они неслись сейчас среди перелесков, густо покрывавших здесь прерию и местами сливавшихся в сплошные заросли. Это вызвало у мустангера новую тревогу. Крапчатая кобыла могла свернуть в какую-нибудь чащу или просто исчезнуть из виду среди зарослей.

— Какое вы имеете право, — набросился Джеффри на сэра Патрика, забыв в минуту ослепления, что не в его интересах ссориться с шотландским юристом. — Какое вы имеете право выводить гнусным негодяем гребца? Гребцы — славные ребята, таких среди вас поискать.

Диких кобыл уже почти не было видно. Вряд ли их бывшая подруга сможет догнать табун.

Однако опасность от этого не уменьшится. Заблудится ли девушка в прерии или в лесной чаще или же окажется среди табуна диких лошадей – все это одинаково страшно. И вдруг он подумал о еще более грозной опасности, такой страшной, что, охваченный сильнейшей тревогой, в ужасе воскликнул:

— Описанное мной может случиться с любым из вашей братии, — возразил сэр Патрик, — а по сему я имею полное право взять в качестве примера кого угодно. Подождите, мистер Деламейн, я еще не сказал последних слов, а я намерен их сказать. Поймите, я взял для примера не отпетого негодяя, как вы ошибочно полагаете, а простого смертного с обычным букетом дурных свойств — жестокости, подлости, агрессивности, которые непременно имеются у нецивилизованного человека. Этому учит вас ваша религия; в этом вы и сами можете убедиться, если соизволите приглядеться к своим малокультурным соотечественникам, которые встречаются на каждом шагу. Особенное в этой истории — соблазн, смутивший душу молодого человека. И я постарался по мере возможности показать, как полнейшее забвение духовных ценностей, пренебрежение науками и искусствами, что сейчас очень модно среди англичан, отдает человека во власть низменных инстинктов, коренящихся в его природе, как постепенно, в силу всего вышесказанного, он обязательно, невзирая на родовитость, на богатство, пройдет шаг за шагом, как и бродяга, искушаемый своими соблазнами, не такой уж и длинный путь от невежества к преступлению. Если вы отказываете мне в праве приводить подобные примеры в защиту своего мнения, то вы, верно, считаете одно из двух — либо джентльмен вообще не может поддаться соблазну, ввергающему в омут подлости и бессердечия, либо спортом занимаются только те джентльмены, которые от рождения способны устоять перед любым соблазном. На этом я кончаю слово в свою защиту. Мной двигало глубокое почтение к образованности и чистоте нравов; я искренне восхищаюсь молодыми людьми, которые могут противостоять опасному поветрию возврата к дикости, охватившему наше общество. Только они — надежда Англии. Я все сказал.

– Силы небесные! Что, если сюда забегут жеребцы?! Ведь это их излюбленное место. Они были здесь неделю назад. А сейчас, именно в этом месяце, они бесятся!