– Миссис Кларенс, выслушайте меня. В убийстве обвиняется ваша сестра Роберта. Она находится в Барнстингемской клинике для душевнобольных. Она не сказала ни слова за эти три недели – только заявила, что это она убила отца. Обезглавила вашего отца, миссис Кларенс – Барбара еще раз подергала ручку. – Обезглавила, миссис Кларенс. Вы меня слышите?

Из-за двери послышался приглушенный вскрик, больше похожий на вой испуганного раненого животного. Барбара с трудом разбирала слова.

– Я же оставила его тебе, Бобби! Господи, неужели ты его потеряла?

Затем обрушился грохот воды.

14

Стать чистой! Чистой! Скорее! Скорее, скорее, скорее! Это случится прямо сейчас, если я не смогу сделаться чистой. В дверь стучат, кричат, стучат, кричат. Все время, без передышки. Кричат и стучат. Но они оба уйдут – им придется уйти, – если я стану чистой-чистой-чистой.

Горячая вода. Очень горячая. Пар поднимается облаками. Я чувствую его на своем лице, Дышу глубоко. Очиститься изнутри.

– Нелл! Нет, нет, нет.

Скользкие ручки на дверцах шкафчика. Открывай! Открывай! Нащупай их дрожащими руками, они спрятаны здесь, под полотенцами. Грубые, жесткие щетки. Деревянные ручки, металлическая щетина, Хорошие щетки, крепкие щетки. Сделают меня чистой.

– Миссис Кларенс! Нет, нет, нет!

Тяжелое, загнанное дыхание. Оно наполняет комнату, отдается в ушах. Прекрати, прекрати!

Даже схватившись руками за голову, не остановишь это эхо, даже если бить себя кулаками в лицо, не убьешь этот звук.

– Нелли! Открой дверь! Прошу тебя!

Нет, нет, нет! Сейчас нельзя открывать дверь. Это не поможет. Спастись можно только одним способом. Стать чистой-чистой-чистой. Сперва ботинки. Снять их. Убрать с глаз долой. Теперь носки. Сорви их. Руки совсем не слушаются. Скорей, скорей,скорей!

– Миссис Кларенс, вы меня слышите? Вы слышите, что я вам говорю?

Ничего не слышу, ничего не вижу. Не хочу и не стану. Облако пара входит в меня. Пар выжигает, пар отмывает. Облако пара очистит меня!

– Неужели вы этого хотите, миссис Кларенс? Именно это произойдет с вашей сестрой, если она по-прежнему будет отказываться говорить. Она останется в сумасшедшем доме на всю жизнь. На всю жизнь!

Нет! На все отвечай – «нет»! Главное, ничего им не говорить. Не думать, действовать. Поспеши, вода, поспеши! Очисти меня, вода! Вот она на моих ладонях. Нет, еще недостаточно горячо. Не чувствовать, не видеть. Я не смогу, не смогу очиститься.

«И родила старшая сына, и нарекла ему имя: Моав. Он отец Моавитян доныне. И младшая также родила сына, и нарекла ему имя: Бен-Амми… Вот дым поднимается с земли, как дым из печи… И вышел Лот из Сигора, и стал жить в горе, и с ним две дочери его: ибо он боялся жить в пещере».

– Как запирается эта дверь? На засов? На ключ? Как она запирается?

– Я только…

– Соберитесь, слышите? Будем ломать дверь.

– Нет!

Стучат, стучат, громко, безжалостно. Пусть они уйдут, пусть они уйдут!

– Нелл! Нелл!

Вода повсюду. Я не вижу ее, не чувствую, она недостаточно горяча, она не отмоет меня чисто-чисто-чисто! Мыло и щетки, мыло и щетки! Три сильнее, сильнее, сильнее! Взад-вперед, взад-вперед. Я стану чистой-чистой-чистой!

– Либо ломать, либо вызывать подкрепление. Вы этого хотите? Целый взвод полицейских, чтобы взломать эту дверь?!

– Замолчите! Смотрите, что вы сделали с ней! Нелл!

Отче, благослови меня, ибо я согрешила. Пойми и прости. Глубже вонзайтесь, щетки, глубже вонзайтесь, сделайте меня чистой-чистой-чистой!

– У нас нет выбора! Это уголовное дело, мистер Кларенс, а не супружеская ссора.

– Что вы делаете?! Черт побери, не притрагивайтесь к телефону.

Стук в дверь.

– Нелл!

\"Я вышла за него замуж, читатель, и у нас была скромная свадьба – присутствовали только он и я, священник и клерк. Вернувшись из церкви, я прошла на кухню, где Мери готовила ужин, а Джон чистил серебро, и сказала: «Мери, сегодня мы с мистером Рочестером поженились».[5]

– Короче, у вас ровно две минуты, чтобы извлечь ее оттуда, или здесь соберется больше полицейских, чем вы видели за всю свою жизнь.

«Ах ты, кошечка! Нет, погоди! Нет так быстро! Господи, Джилли!»

Джилли умерла. Джилли умерла. Но Нелл чиста-чиста-чиста. Скребите сильнее, щетки, сдирайте кожу, сделайте ее чистой-чистой-чистой.

«Давай, Джилли, давай, девочка! Сегодня никто не будет хмуриться! Давай смеяться, давай с ума сходить. Будем пить и плясать до утра. Соберем компанию, поедем в Уитби. И вино с собой захватим, и еду. Будем плясать голышом на развалинах аббатства. Пусть попробуют схватить нас, Джилли. Нам на всех плевать!»

Стук все громче. Стучат сильно-сильно-сильно! Уши лопаются, лопается сердце. Скреби, скреби кожу дочиста.

– Ничего не выйдет, мистер Кларенс. Мне придется…

– Нет! Заткнитесь, черт побери!

Поздно ночью. Я сказала ей «до свидания». Ты меня слышала? Ты меня видела? Ты нашла его там, где я его положила? Бобби, ты его нашла?

Дерево скрипит, дерево трещит. Нигде не укроешься. Последнее прибежище, пока Лот не нашел меня. Последняя возможность стать чистой-чистой-чистой.

– Господи! Господи, Нелл!

– Я вызову «скорую».

– Нет! Уйдите, оставьте нас.

Руки хватают. Руки скользят. Вода розовая, густая от крови. Руки держат. Кто-то кричит. Заворачивает ее в теплое полотенце, прижимает к себе.

– Нелли! Господи, Нелли!

Прижаться к нему. Услышать его плач. Все позади? Теперь я чиста?

– Вынесите ее из ванной, мистер Кларенс.

– Уходите! Оставьте нас.

– Я не могу этого сделать. Она – главный свидетель в деле об убийстве. Вы же понимаете: ее реакция сама по себе подтверждает это.

– Нет! Вовсе нет! Она не была там! Она была со мной.

– Вы же не рассчитываете, что я вам поверю?

– Нелл! Я не дам им! Не дам!

Слезы, слезы. Глаза болят. Тело сотрясает мука и боль. Довольно! Довольно!

– Джонас!

– Да, дорогая. Что?

– Нелл умерла.



– Тогда он выломал дверь, – завершила отчет Барбара.

Линли потер лоб. Голова раскалывалась на куски. От разговора с Хейверс ему становилось все хуже.

Короткая пауза.

– Хейверс! – окликнул он. Он сам слышал, как резко прозвучал в трубке его голос, он казался сердитым, а не усталым. Барбара с трудом переводила дыхание. Плачет она, что ли?

– Она… Она… – Барбара шумно откашлялась. – Она принимала ванну.

– Принимала ванну? – Неужели Хейверс не понимает, какую несет чепуху? Что же произошло на самом деле?

– Да. Только… Она скребла себя щетками. Металлическими щетками. Вся была в крови.

– Господи! – пробормотал он. – Где она сейчас, Хейверс? Как она?

– Я хотела вызвать «скорую».

– Почему же не вызвали, черт побери?

– Ее муж… он… это я во всем виновата, инспектор. Я решила, что должна обойтись с ней сурово. Я… это я виновата! – Голос ее сорвался.

– Бога ради, Хейверс, держите себя в руках.

– Столько крови! Она разодрала себе все тело этими щетками. Он завернул ее в полотенце. Не отпускал ее. Он плакал. Она сказала, что она умерла.

– Боже! – прошептал он.

– Я пошла к телефону. Он пошел за мной. Он…

– Вы в порядке? Он не ударил вас?

– Он вытолкал меня за дверь. Я упала. Все в порядке. Я… я сама виновата. Она вышла из спальни. Я помнила, что мы с вами говорили о ней. Я решила, что нужно проявить твердость. Я не знала. Я и представить себе не могла, что она…

– Хейверс, послушайте!

– Она заперлась в ванной. Кровь в воде. Вода такая горячая! Столько пара! Как она могла вытерпеть это?

– Хейверс!

– Я думала, я справлюсь. На этот раз я загубила дело, верно?

– Разумеется, нет, – возразил он, хотя отнюдь не был уверен, что она не лишила их последнего шанса. – Они остались в той квартире?

– Да. Вызвать кого-нибудь из Ярда?

– Нет! – Линли быстро прикидывал все варианты. Все сложилось крайне неудачно. После стольких лет женщина нашлась – и тут такое! С ума можно сойти от злости! Линли прекрасно понимал, что только с ее помощью он доберется до сути этого дела. Только Джиллиан сумеет дать истолкование той странной картине, которая начала вырисовываться перед ним, едва он столкнулся с шекспировской эпитафией на могиле безымянного младенца.

– Тогда, может быть, я…

– Идите домой. Ложитесь в постель. Я сам разберусь.

– Сэр, пожалуйста. – В голосе ее зазвучала мольба. Но сейчас он не мог ей помочь, не мог даже посочувствовать.

– Делайте, что вам говорят, Хейверс. Идите домой. Ложитесь в постель. Не звоните в Ярд и не возвращайтесь в тот дом. Вам ясно?

– Значит, я…

– Садитесь на утренний поезд и возвращайтесь сюда.

– А как же Джиллиан?

– Я позабочусь о Джиллиан, – угрюмо пообещал он и положил трубку.

Посмотрел еще раз на раскрытую книгу на столе. Он потратил четыре часа, перебирая в уме все приходившие на память строки Шекспира. К сожалению, помнил Линли не так уж много. К елизаветинцам он относился как историк, а не как читатель. Несколько раз за этот вечер Линли пожалел о недостатках своего образования. Если б много лет назад в Оксфорде он решил изучать творчество Великого Барда, загадка была бы уже разгадана.

И все же он наконец нашел нужную цитату и принялся читать и перечитывать строфу, пытаясь выжать некий применимый к двадцатому веку смысл из стихов, написанных в семнадцатом:

Убийство и разврат – одно с другимТак неразлучны, как огонь и дым.[6]

«Он дает смысл и жизни, и смерти», – сказал священник. Какое отношение имеют слова Перикла, царя Тирского, к заброшенной могиле в Келдейле? И какое отношение эта могила имеет к смерти фермера?

Никакого отношения, говорил его разум. Самое существенное, возражала интуиция.

Линли захлопнул книгу. Все теперь зависит от Джиллиан, только она способна открыть истину. Он снял трубку и набрал еще один номер.



Уже после десяти вечера она пробиралась по скудно освещенным улицам Актона. Уэбберли удивился при виде нее, но удивление тут же исчезло, когда он вскрыл присланный Линли конверт. Посмотрел на фотографию, покрутил ее в руках и схватился за телефон. Резко приказал Эдвардсу немедленно явиться и отпустил Барбару, даже не спросив, почему она внезапно появилась в столице, одна, без Линли. Он как будто забыл о ней. А может быть, так оно и есть?

Какая разница, думала она. Наплевать, что бы из этого ни вышло. Она обречена на поражение. Кто она такая? Жирная маленькая свинья, тычется повсюду, воображая себя сыщиком. Ты думала, что знаешь все о Джиллиан Тейс? Ты ведь слышала, как она напевает в соседней комнате, и даже это не помогло тебе догадаться.

Она поглядела на свой дом. Темные окна. У миссис Густавсон, как всегда, на полную мощность работал телевизор, но коттедж, перед которым она стояла, не подавал ни малейших признаков жизни. Не было даже заметно, что его обитателям как-то мешает этот шум. Пусто. Ничего нет.

Ничего нет. В этом-то все дело. Там, внутри, нет ничего, и в особенности нет того единственного, кого ты хотела бы увидеть. Все эти годы ты лелеяла химеру, Барб. Какая нелепая, ненужная растрата времени, растрата жизни!

Она тут же оттолкнула от себя эту мысль, отказалась принять ее. Отперла дверь. Внутри замершего домика ее сразу же поразил запах: вонь немытых тел, застоявшихся ароматов кухни, спертого, неподвижного воздуха, вечного отчаяния. Грязный, несвежий, нездоровый запах. Он был ей приятен. Барбара глубоко вдыхала его. Вот и хорошо, вот и славно.

Захлопнула за собой дверь и прислонилась к ней, дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте. Это здесь, Барб. Здесь все началось. Это поможет тебе ожить.

Она поставила сумку на шаткий столик возле двери и двинулась к лестнице. Едва она добралась до ступенек, как в глаза ей ударил луч света, проникший из гостиной. Любопытство притянуло ее к двери, но гостиная оказалась пустой – этот луч был лишь отблеском дальних фар на стекле, защищавшем портрет. Его портрет. Портрет Тони.

Наперекор самой себе Барбара вошла в комнату, опустилась в отцовское кресло, которое, как и кресло матери, было установлено напротив домашнего святилища. В отблесках вечернего света казалось, что лицо Тони усмехается, а тонкое тело двигается, оживая.

Усталая, сломленная отчаянием, Барбара заставила себя неподвижно смотреть на фотографию, возвращаясь к самым печальным, запретным воспоминаниям: вот Тони лежит, желтый, исхудавший, на узкой больничной койке. Таким он навсегда остался в ее памяти – во все стороны торчат иглы и резиновые трубки, пальцы судорожно теребят одеяло. Голова кажется невероятно большой и уже не держится на исхудавшей шее. Тяжелые веки опустились, скрывают глаза. Потрескавшиеся губы кровоточат.

– Кома! – говорят врачи. – Теперь уже скоро.

Но нет, нет. Еще не сейчас. Пусть сперва он откроет глаза, улыбнется своей летучей улыбкой и шепнет:

– Когда ты рядом, я не боюсь, Барби. Ты не бросишь меня, правда?

Она и впрямь слышала голос Тони в погруженной в темноту гостиной. Она вновь переживала все с самого начала – мучительную скорбь, а затем сокрушительный гнев. Единственное чувство, связывающее ее с жизнью.

– Я тебя не покину! – поклялась она. – Я тебя никогда не забуду…

– Милочка?

Барбара вскрикнула от изумления, вернувшись к призрачному настоящему.

– Милочка, это ты?

Стук сердца оглушал ее, но она сумела ответить спокойным, приятным голосом. После стольких-то лет практики.

– Да, мама. Это я.

– В темноте, милочка? Погоди, я включу свет, вот так…

– Нет! – Голос изменил ей, пришлось откашляться. – Нет, мама. Оставь как есть.

– Но мне не нравится темнота, милочка. Она… она пугает меня.

– Почему ты встала?

– Услышала, как отворилась дверь. Подумала, может быть, это… – Теперь она стояла прямо против Барбары, чудовищное видение в запачканном розовом халате. – Иногда мне кажется, что он вернулся к нам, милочка. Но он никогда не вернется, да?

Барбара резко поднялась.

– Иди спать, мама! – Голос ее прозвучал грубовато, и она тут же постаралась смягчить интонацию: – Как папа? – Взяв мать за костлявую руку, она решительно выпроводила ее из гостиной.

– Он хорошо провел день. Мы стали думать о Швейцарии. Знаешь, там такой чистый, целебный воздух. Конечно, мы только что вернулись из Греции, вроде бы еще рановато об этом думать, но папе так понравилась эта идея. А как тебе Швейцария, милочка? Если тебе не хочется туда ехать, мы можем выбрать что-нибудь другое. Главное, чтобы ты была счастлива.

Счастлива! Счастлива!

– Швейцария вполне подходит, мам.

Она почувствовала, как мать крепче ухватилась за нее своей птичьей лапкой. Они начали подниматься по лестнице.

– Хорошо. Я так и думала, что тебе понравится. По-моему, лучше всего начать с Цюриха. На этот раз мы устроим настоящий тур, возьмем машину в аренду. Я мечтаю увидеть Альпы.

– Прекрасная мысль, мама.

– Папа тоже так думает, милочка. Он даже побывал в «Туре императрицы» и принес мне проспекты.

Барбара приостановилась.

– Он заходил к мистеру Пателго? Мамина рука слегка задрожала.

– О, не знаю, милочка. Он не упоминал мистера Пателя. Если б он зашел к нему, он бы непременно мне сказал, я уверена.

Они добрались до верхней площадки. Мама помедлила на пороге своей комнаты.

– Он прямо-таки другим человеком становится, если ему удается погулять вечерком. Прямо-таки другим человеком.

Барбара попыталась понять, что ее мать имеет в виду, и отвращение комом встало у нее в горле.



Джонас Кларенс приоткрыл дверь спальни, стараясь не шуметь. Напрасная предосторожность – она не спала. Повернув голову на подушке, Нелл слабо улыбнулась своему мужу.

– Я тебе суп сварил, – похвастался он.

– Джо… – Такой слабый, такой тихий голос. Он сразу же кинулся к ней.

– На самом деле просто разогрел консервную баночку. У меня и хлеб найдется, и масло. – Он поставил поднос на кровать и помог ей сесть. При этом движении самые глубокие порезы начали кровоточить. Джонас взял полотенце и крепко прижал его к израненной коже, словно стараясь не только остановить кровотечение, но и стереть воспоминание о том, что вторглось в их жизнь в тот вечер.

– Я не…

– Потом, дорогая, – остановил он ее. – Сперва ты должна поесть.

– Потом мы поговорим?

Он перевел взгляд с лица на ее руки, покрытые ранами, на ее грудь, живот, бедра – все в порезах. Ужас и горе так сдавили ему горло, что он едва мог вымолвить слово. Но жена смотрела на него, смотрела большими доверчивыми глазами, полными любви, и ждала ответа.

– Да, – прошептал он, – тогда мы поговорим.

Она улыбнулась жалкой, неуверенной улыбкой. Сердце его дрогнуло. Он поставил поднос ей на колени, и Нелл попыталась поднести ложку ко рту. Однако она была слишком слаба даже для того, чтобы самой поесть. Джонас тихонько вынул ложку из ее руки и начал кормить, медленно, осторожно, радуясь каждому ее глотку.

Не надо разрешать ей говорить. Он слишком боялся того, что может узнать. Он шептал жене слова любви и утешения, гадая, кто же она на самом деле и какое горе принесла она в его жизнь.

Они поженились всего год назад, но Джонасу казалось, что они всегда были вместе, что они были предназначены друг другу с той минуты, когда его отец подобрал на вокзале Кингз-Кросс и привел в Тестамент Хаус одинокую маленькую девочку, на вид не старше двенадцати лет. Одни глаза, подумал он, увидев ее впервые, но она улыбнулась – и точно солнышко засияло. Через пару недель он уже твердо знал, что любит ее, но потребовалось почти десять лет, прежде чем она согласилась принадлежать ему.

Тем временем Джонас принял сан, желая помогать отцу в работе, и трудился как Иаков ради Рахили, не будучи даже уверен, получит ли он эту награду. Он не отчаивался. Он выступил в путь, как рыцарь в поисках святого Грааля, и заветной чашей была для него Нелл. Никто не мог занять ее место.

Но она – не Нелл, думал он теперь. Я не знаю, кто она. Хуже того, я вовсе не уверен, что хочу это узнать.

Он всегда считал себя человеком действия, мужественным человеком, черпающим в вере отвагу и силу, оставаясь при том всегда спокойным и дружелюбным, как подобает священнику. Все уничтожил этот вечер. Он увидел Нелл в ванне: она, сама того не замечая, раздирала в клочья свою плоть, смешивая воду с кровью. Это было так страшно, что мир его рухнул, погребя Джонаса под обломками. Он вытащил жену, такую легонькую, отчаянно вопящую, из ванны, он пытался остановить кровотечение, он яростно вышвырнул из квартиры эту женщину-сержанта.

Всего две минуты понадобилось на это, но место бодрого и искреннего служителя Божьего – как долго Джонас прятался под этой маской! – занял кто-то другой, неведомый; маньяк, способный без малейших угрызений совести убить любого, кто покусится на его жену. Он знает, что готов для нее на все, но не знает главного: как, защищая ее от других, спасти Нелл от нее самой.

Но она – не Нелл, вновь напомнил он себе.

Она уже поела, уже несколько минут как перестала есть и откинулась на подушки. На них виднелись пятна ее крови. Джонас поднялся.

– Джо…

– Пойду поищу, чем лечить порезы. Скоро вернусь.

Он порылся в шкафчике в ванной, стараясь не смотреть по сторонам. Сама ванна выглядела и пахла так, словно в ней резали курицу. Кровь повсюду, в каждой щели, в каждой трещине. Ослабевшими руками он нащупал пузырек с перекисью водорода. Ему стало дурно.

– Джонас?

Он несколько раз глубоко вдохнул, чтобы прийти в себя, и вернулся в комнату.

– Запоздалая реакция. – Он попытался улыбнуться, но бутылочку сжал в руках так крепко, что испугался, как бы стекло не треснуло. Присел на край кровати. – Порезы в основном поверхностные, – успокоительно произнес он. – Утром посмотрим повнимательнее. Если есть и глубокие, поедем в больницу. Хорошо?

Он не дожидался ответа. Начал промывать перекисью царапины, продолжая решительно излагать свой план:

– Наверное, хорошо бы поехать на выходные в Пензанс, дорогая. Приятно будет выбраться на несколько дней из города, верно? Я поговорил с одной из девушек насчет гостиницы, в которой она когда-то останавливалась с родителями. Если этот отель еще существует, это просто сказка. С видом на гору Сент-Майкл. Поедем на поезде, а там уж возьмем напрокат автомобиль. Или велосипеды. Хочешь проехаться на велосипеде, Нелл?

Он погладил ее рукой свою щеку. От одного прикосновения сердце его растаяло, и Джонас со страхом почувствовал, как подступают слезы.

– Джо, – шепнула она, – Нелл умерла.

– Не говори так! – яростно воспротивился он.

– Я делала ужасные вещи. Я не могу допустить, чтобы ты о них узнал. Я думала, я спаслась от всего этого, я думала, я навсегда убежала.

– Нет! – Он все так же сосредоточенно, ни на что не обращая внимания, продолжал промывать порезы.

– Я люблю тебя, Джонас.

Тогда он остановился, закрыл руками лицо.

– Как же мне называть тебя? – прошептал он. – Я даже не знаю, кто ты.

– Джо! Джонас! Любовь моя, единственная моя любовь.

Ее голос стал пыткой, которую он не мог больше переносить. Жена потянулась к нему, но тут Джонас вскочил и опрометью выбежал из комнаты. Захлопнул за собой дверь, будто навсегда отрезая то, что осталось по другую сторону.

Добрался до стула и упал на него, прислушиваясь к собственному прерывистому дыханию, чувствуя, как порожденные паникой спазмы сжимают желудок и низ живота. Глаза его, ничего не видя, скользили по предметам привычной домашней обстановки, отвергая, отталкивая единственный факт, который приводил его в состояние животного ужаса. Три недели назад – так сказала женщина-полицейский. Он солгал ей, повинуясь мгновенной потребности защититься от ее чудовищного, ни с чем не сообразного обвинения. Но три недели назад он отнюдь не был с женой в Лондоне, он уезжал на четыре дня на конференцию в Эксетер, а затем еще два дня потратил на сбор средств для фонда. Нелл собиралась ехать с ним, но в последний момент слегла с гриппом. Во всяком случае, так она сказала. А может быть, она использовала эту возможность для того, чтобы навестить Йоркшир?

– Нет! – Короткое слово само по себе, непроизвольно вырвалось из-за стиснутых зубов, Он готов был презирать самого себя за то, что хоть на мгновение заподозрил жену. Нужно успокоить дыхание, расслабить мышцы.

Джонас дотронулся до гитары. Ему бы и в голову не пришло сейчас играть, но это прикосновение возвращало его к реальности их общей с Нелл жизни. Он сидел на крыльце Тестамент Хауса, перебирая струны, играя любимую мелодию, когда Нелл впервые заговорила с ним.

– Как красиво! А что, каждый может научиться? – Она устроилась на крыльце рядом с ним, не сводя глаз с ловких пальцев, перебиравших струны. Она улыбнулась, улыбнулась как дитя, не скрывая радости и удовольствия.

Научить ее играть было нетрудно. Она обладала даром подражания и никогда не забывала того, что ей довелось увидеть или услышать. Теперь она сама нередко играла ему, правда, не так уверенно, как он, и не так страстно. Ее музыка была полна сладостной печали, которая могла бы давно поведать ему о том, чего он не желал признать – даже сейчас.

Джонас резко поднялся. Он открывал книги, ее книги, одну за другой. Каждая из них была надписана ее аккуратным почерком: «Нелл Грэхем». «Она хотела утвердить право собственности на книгу – или на вымышленное имя?» – гадал он.

– Нет!

Он достал с нижней полки альбом с фотографиями, прижал его к груди. Вот документальное подтверждение существования Нелл, ее реальности. Не было у нее никакой другой жизни, кроме той, которую она разделила с ним. Нет даже надобности открывать альбом, проверять, что хранят его страницы. Это история их любви, застывшие воспоминания, стежок за стежком переплетшиеся в единый узор их совместной, нераздельной жизни. Неопровержимое доказательство, наглядная иллюстрация – вот как живет Нелл, вот что она любит.

В поисках еще более убедительного подтверждения Джонас взглянул на цветы, приютившиеся на подоконнике. Больше всего на нее похожи африканские фиалки, такие изящные, деликатные, тонкий стебелек и нежные лепестки, защищенные плотными зелеными листьями. Обманчиво хрупкие, они были необычайно выносливы и прекрасно приспособились к суровому лондонскому климату.

Глядя на эти цветы, Джонас наконец осознал истину, с которой тщетно боролся. Он не мог более сдерживать слезы, из груди его вырвалось рыдание. С трудом вернувшись к стулу, Джонас рухнул на него и безутешно заплакал.

В этот момент послышался стук в дверь.

– Уходите! – всхлипнул он. Снова настойчивый стук.

– Уходите! Уходите!

Стук не стихает. Словно голос его совести. Его не заглушишь.

– Убирайтесь, будь вы прокляты! – заорал он, бросаясь к двери и настежь распахивая ее.

Перед ним стояла женщина в изящном черном костюме с белой шелковой блузой, с пеной кружев на груди. Черная сумочка на плече, в руках – большая книга в кожаном переплете. Спокойное лицо, ясные глаза. Она готова приласкать, утешить. Кто она – миссионер? Видение? Женщина протянула руку и представилась: – Меня зовут Хелен Клайд.



Линли выбрал угол потемнее – свечи мерцали достаточно далеко, и свет почти не проникал в эту часть церкви. В храме чувствовался запах благовоний, но еще сильнее здесь пахло пылью столетий, оплывшими свечами, горелыми спичками, ветхостью. Было тихо и мирно. Голуби, на миг встрепенувшиеся при его приближении, вновь затихли. Ночь была безветренной, ветки деревьев не скрипели, не царапали стены и окна.

Он был здесь один. Компанию ему составляли вырезанные на решетках исповедален юнцы и юницы, переплетавшиеся на греческий манер в безмолвном и вечном танце.

Тяжело на сердце, тоскливо. Старинная история, римская легенда пятого столетия оказалась и ныне столь же реальной, как и во времена Шекспира, превратившего ее в сюжет своей драмы. Царь Тирский приезжает свататься к дочери царя Антиоха, разгадывает загадку, но вместо свадьбы ему приходится спасаться бегством.

Линли преклонил колени. Хотел помолиться, но молитва не шла с языка.

Он знал, что почти уже нащупал тело гидры, но это знание не приносило ни удовлетворения, ни облегчения. Он с радостью бежал бы от последней схватки с чудовищем. Даже если все головы будут отрублены и тело расчленено, эта схватка и на нем оставит шрамы.

«Не страшись нечестивых», – послышался какой-то призрачный, бестелесный голос. Он шел ниоткуда, неуверенный, дрожащий, словно его породил туман, клубившийся в холодном воздухе. Линли не сразу разглядел фигуру в черной сутане.

Отец Харт стоял на коленях у подножия алтаря, склонившись, упираясь лбом в пол.

\"Не ревнуй злодеям, не завидуй делающим беззаконие,Ибо они, как трава, скоро будут подкошены и, как зеленеющий злак, увянут.Уповай на Господа и делай добро; живи на земле и храни истину.Утешайся Господом, и Он исполнит желание сердца твоего.Предай Господу путь твой и уповай на Него, и он совершит.Ибо делающие зло истребятся, уповающие же на Господа наследуют землю.Еще немного, и не станет нечестивого\".

Линли прислушивался в этим словам с мукой, отвергая открывавшийся в них смысл. В колеблющейся темноте храма вновь воцарилась тишина, слышалось лишь хрипловатое дыхание старого священника, Линли собирался с мыслями, нащупывая ту нить, которая приведет его к окончательной разгадке.

– Вы пришли исповедаться?

Линли вздрогнул. Он не заметил, как священник внезапно возник из скопления теней прямо перед ним. Линли поднялся на ноги.

– Нет, я не католик, – сказал он. – Я просто пытался сосредоточиться.

– Церковь помогает в этом, верно? – просиял отец Харт. – Я всегда молюсь перед тем, как запереть церковь на ночь. Конечно, я сперва тщательно проверяю, не остался ли кто-нибудь внутри. Неприятно было бы остаться тут на ночь в такой мороз, правда?

– Да уж, – признал Линли, – это было бы ни к чему. – Он последовал за низкорослым священником к выходу из церкви, в поджидавшую их ночную тьму. Тучи заслонили и луну, и звезды. Спутник казался ему тенью без облика и человеческих черт.

– Вы хорошо помните «Перикла», отец Харт? Священник помедлил с ответом, нащупывая в кармане ключи, затем запирая дверь.

– «Перикла»? – задумчиво повторил он, проходя мимо Линли в сторону кладбища. – Это Шекспир, не так ли?

– «Как огонь и дым». Да, это Шекспир.

– А, ну да. Полагаю, я довольно хорошо знаю эту вещь.

– И вы помните, почему Перикл бежал от Антиоха? Почему Антиох решил убить его?

– Я… – Священник принялся что-то нащупывать в кармане. – Кажется, я уже позабыл кое-какие подробности.

– Думаю, вы все отлично помните. Спокойной ночи, отец Харт, – произнес Линли, покидая кладбище.

Он спустился с холма по усыпанной гравием дорожке. В ночной тиши шаги звучали угрожающе громко. На мосту Линли остановился, приводя в порядок мысли, оперся на каменные ступени, глядя на деревню. Справа дом Оливии Оделл. Там уже темно; и Оливия, и ее девочка невинно и спокойно спят. Напротив – дом Найджела Парриша. Оттуда струится и растекается по окрестности негромкая музыка органа. Слева маленькая гостиница дожидается своего постояльца, а дальше центральная улица сворачивает в сторону паба. С того места, где стоял Линли, не было видно коттеджей Сент-Чэд-лейн, но Линли отчетливо представлял их себе. Повернувшись, он вошел в гостиницу.

Он отсутствовал меньше часа, но сразу же, едва переступив порог, догадался, что за это время Стефа успела вернуться. Дом затаил дыхание, ожидая, пока Линли войдет в него и все узнает. Каждый шаг давался ему с трудом, словно он ступал в свинцовых башмаках.

Линли не знал достоверно, где располагаются комнаты Стефы, но догадывался, что они должны быть где-то на первом этаже, по ту сторону холла, ближе к кухне. Он прошел через служебный вход.

И сразу же обнаружил все ответы. Их можно было ощутить в самой атмосфере дома. Он чуял сигаретный дым, он почти ощущал вкус алкоголя. Он слышал смех, страстный шепот, восторги.

Словно какая-то безжалостная рука тянула его вперед и вперед. Он должен был узнать.

Постучал в дверь. За дверью мгновенно все стихло.

– Стефа!

За дверью поспешные, приглушенные движения. Легкий смех Стефы растворяется в воздухе. В последний момент Линли едва не остановился, и все же он повернул ручку. Вошел и узнал истину.

– Ты-то сможешь обеспечить мне алиби! – Ричард Гибсон с ухмылкой похлопал женщину по обнаженному бедру. – Полагаю, инспектор так и не поверил бедной крошке Мэдлин.

15

Леди Хелен увидела его, как только они выбрались с заполненной народом дорожки, выводившей со станции в город. Два часа в поезде она провела достаточно скверно, постоянно опасаясь, что Джиллиан вот-вот впадет в истерику, и в то же время пытаясь извлечь сержанта Хейверс из бездны отчаяния, в которую эта женщина почему-то решила погрузиться. В итоге леди Хелен была «вся на нервах» и при виде Линли, машинально приглаживавшего свои светлые волосы, растрепанные воздушной волной от пронесшегося поезда, она испытала невероятное облегчение. Мимо инспектора, суетясь и толкаясь, спешила толпа, а он стоял себе, словно никого вокруг и не было. Вот он приподнял голову и улыбнулся Хелен. Их глаза встретились, и леди Хелен невольно замедлила шаг.

Даже с такого расстояния она сразу разглядела произошедшую в нем перемену. Темные круги под глазами. Напряженный поворот головы, опущенные плечи, углубившиеся морщины у носа и губ. Все тот же Томми, да не совсем тот. И причина может быть лишь одна – Дебора.

Он виделся с ней в Келдейле. Леди Хелен прочла это по его лицу. Бог знает почему, хотя прошел уже год с тех пор, как он разорвал свою помолвку с Деборой и они с Томми провели столько часов, обсуждая это, но сейчас леди Хелен страшилась мысли о том, как Томми будет рассказывать ей о встрече с бывшей невестой. Нет, она не будет говорить с ним на эту тему! Трусость, конечно. Она готова была презирать себя за это, но даже самой себе не хотела признаться, почему ей вдруг стало так важно, чтобы Томми не затевал разговор о встрече с Деборой.

Томми словно прочел ее мысли, впрочем, так оно всегда и бывало. Он выдавил из себя улыбку и двинулся им навстречу.

– Господи, это же просто замечательно – увидеть наконец тебя, Томми, – проворковала она. – Я всю дорогу, если только не пыталась утешить себя каким-нибудь пирожком, тряслась при мысли, что ты застрянешь в Келдейле и нам придется нанимать машину и мчаться по болотам, разыскивая тебя. Ладно, все хорошо, что хорошо кончается. Не следовало мне пожирать черствые булочки, чтобы хоть как-то унять нервы. В поезде кормят совершенно отвратительно, правда же? – И она покрепче обняла Джиллиан за талию. Хелен знала, что Линли не причинит девушке никакого вреда, но двенадцать часов непрерывного общения породили в ней чувство ответственности за Джиллиан, и ей не хотелось выпускать девушку из-под своей опеки. – Джиллиан, это инспектор Линли, – пробормотала она.

Робкая улыбка коснулась губ Джиллиан, но она тут же опустила глаза. Линли хотел было протянуть ей руку, но леди Хелен упредила его, покачав головой. Только тут Линли обратил внимание на руки молодой женщины. На ее ладонях виднелись уродливые красные полосы, но это был пустяк по сравнению с порезами, покрывавшими все ее тело. Леди Хелен пришлось немало повозиться, пока она выбрала платье, под которым можно было скрыть большую часть этих ран.

– Машина тут рядом.

– Слава богу! – воскликнула леди Хелен. – Веди меня к ней немедленно, иначе мои ноги окончательно превратятся в отбивную в этих ужасных туфлях. С виду-то они потрясные, верно? Но просто передать не могу, какую муку я в них испытываю. Все задаюсь вопросом, зачем это я, как безумная, гонюсь за модой? – Одним движением руки она отмахнулась от этой неразрешимой загадки. – Я согласна даже потерпеть минут пять твоего меланхолического Чайковского, если ты посадишь меня наконец в машину.

Линли усмехнулся:

– Учту, старушка.

– Не сомневаюсь, дорогой! – Она обернулась к сержанту Хейверс, которая бессловесно томилась рядом с ними с самого момента встречи. – Сержант, я намерена посетить дамскую комнату и исправить тот ущерб, который я причинила моему макияжу, когда впилась зубами в пирожное с кремом как раз перед тем последним бесконечным туннелем. Вы проводите Джиллиан до машины?

Хейверс перевела взгляд с леди Хелен на Линли.

– Разумеется, – бесцветным голосом подтвердила она.

Леди Хелен проследила, как удаляется эта парочка.

– Даже не знаю, с которой из них труднее, – вздохнула она.

– Спасибо тебе, что взялась за это, – поблагодарил он. – Очень скверно пришлось прошлой ночью?

Хелен теперь смотрела прямо на него.

– Скверно? – Перед ее глазами еще стояло полное отчаяния лицо Джонаса Кларенса; Джиллиан лежала на кровати, глядя в пустоту, едва прикрытая окровавленной простыней, сукровица до сих пор еще сочилась из наиболее глубоких порезов. В ванной кровь на полу, кровь на стене и даже в отверстии стока, откуда ее уже никогда не удастся смыть; к металлическим щеткам прилипли клочки кожи.

– Прости, что пришлось втянуть тебя в такой кошмар, – извинился Линли. – Но больше я никому не мог это доверить. Не знаю, что бы я делал, если бы не застал тебя дома.

– Я только что вошла. Джеффри, признаться, не сумел по достоинству оценить такое завершение нашего вечера.

Уголки губ и блестящие глаза Линли тут же изобразили веселое удивление.

– Джеффри Кусик? Я думал, ты с ним покончила.

Хелен легкомысленно рассмеялась и оперлась на его руку.

– Томми, дорогой, я пыталась. Старалась изо всех сил. Но Джеффри твердо решил убедить меня, что – сознаю я это или нет – мы с ним постепенно движемся в сторону истинной любви. Так что прошлой ночью он решил кое-что сделать, чтобы поскорее приблизиться к цели этого путешествия. Это было так романтично. Ужин в Виндзоре, на самом берегу Темзы. Коктейли с шампанским в саду. Ты мог бы мной гордиться. Я даже припомнила, что этот дворец построил Рен – как видишь, твои хлопоты о моем образовании не пошли прахом.

– Не думал я, что ты станешь метать бисер перед Джеффри Кусиком.

– А я и не метала. Он вполне симпатичный. Правда-правда. Он даже помог мне одеться.

– Не сомневаюсь в этом, – холодно отвечал Линли.

Хелен его угрюмость только потешила.

– Да не в этом смысле. Джеффри никогда бы не позволил себе. Он чересчур… чересчур…

– Похож на рыбу.

– Ты говоришь как завзятый сноб из Оксфорда, Томми, – попрекнула его Хелен. – Но, если начистоту, он самую чуточку похож на треску. Но чего от него ждать? В жизни не видела, чтобы выпускник Кембриджа поддался пылкой страсти.

– Стало быть, когда я позвонил, на нем был его университетский галстук? – уточнил Линли. – А еще какая-нибудь одежда?

– Томми, это нехорошо! Дай-ка мне сообразить. – Она задумчиво постучала пальцем по щеке. В глазах ее скакали чертики. Леди Хелен притворялась, будто тщательно обдумывает этот вопрос. – Нет, боюсь, мы оба были вполне одеты, когда ты позвонил. А после этого у нас и минутки не было. Бросились опрометью в мою гардеробную и принялись все перебирать в поисках подходящего костюма. Что скажешь? Удачно получилось?

Линли оглядел приталенный черный костюм и аксессуары ему в тон.

– Похожа на квакершу, готовую нести заблудшим слово Божие, – мрачно заметил он. – Господи, Хелен, а это что – Библия?

Она расхохоталась.

– Сошло, правда? – Она взмахнула толстым томом в кожаном переплете. – На самом деле это полное собрание сочинений Джона Донна, которое дедушка подарил мне на семнадцатилетие. Может, когда-нибудь и прочту.

– А что бы ты делала, если бы Джиллиан попросила тебя почитать ей Священное Писание?

– Ну, я могу сымитировать Библию, если мне это понадобится. Какой-нибудь «Аз», потом еще «возлег», «и зачал»… Да что это с тобой? – От ее вроде бы невинных слов Томми словно оцепенел. Даже рука, на которую она опиралась, казалась каменной.

Линли глянул в сторону своего автомобиля, припаркованного возле станции.

– Где ее муж?

Хелен с некоторым удивлением посмотрела на него.

– Не знаю. Он исчез. Я сразу же прошла к Джиллиан, а когда вышла из спальни, его уже не было. Я провела там всю ночь, но он так и не вернулся.

– Как Джиллиан восприняла это?

– Я не… – Леди Хелен помедлила, обдумывая его вопрос – Знаешь, Томми, по-моему, она даже не заметила его исчезновения. Я понимаю, это кажется странным, но он словно перестал существовать для нее. Она ни разу не упомянула его имя.

– О чем она говорила?

– Она все время повторяла, что она оставила что-то для Бобби.