– Бог знает, – говорю я. – Звонок в «девять-один-один» был, несомненно, подозрительный. Жутковато даже слушать его.

– И Кец попросила тебя помочь?

Я пожимаю плечами и не отвечаю, потому что не знаю, насколько глубоко окажусь втянута в это дело. Сэм присаживается, чтобы зашнуровать ботинки.

– А какие у тебя планы на день? – спрашиваю я.

– В восемь тридцать частный урок. Клиент обучается нормально, неожиданностей быть не должно. После обеда – занятия на симуляторе для «А-триста двадцать».

Я знаю, что симуляторы сильно выматывают, но Сэм по большей части наслаждается ими. Стресс создает тот факт, что все занятия записываются в его личное дело и влияют на его возможность добиться того, к чему он стремится. Однако я знаю, что он упорен и хорош в своем деле. У него все будет в порядке.

Размышляю, не рассказать ли ему о новом опасном тролле, но, честно говоря, не хочу отравлять Сэму весь день. Лучше поговорить об этом вечером, когда мы оба будем дома, отдыхать от дневных хлопот.

Я направляюсь в кухню. Сегодня моя очередь готовить завтрак, и я делаю яичницу с беконом и тосты. Сэм быстро ест и уходит. Дети, как обычно, не желают просыпаться, но я заставляю их встать и одеться, а потом удостоверяюсь, что они съели достаточно, чтобы им хватило сил на долгий день в школе. Слава богу, они почти не упрямятся.

Дети еще не заканчивают завтракать, когда раздается звонок в дверь, и мне приходится отключить сигнализацию, чтобы впустить Ви Крокетт. Она одета в пижаму, на ней огромные и нелепые домашние тапки в виде ступней «снежного человека»; бог весть, как она добралась сюда, потому что наш дом находится в пяти кварталах от ее маленькой дешевой квартирки. Вероятно, пришла пешком. Ви плевать хотела на то, что думают люди. Эта мрачная защитная манера присутствовала у нее всегда: с того момента, как я впервые увидела ее в Вулфхантере, когда Ви была неправедно обвинена в убийстве собственной матери. По мере взросления эта черта ее характера только усилилась. Теперь она уже почти взрослая.

Взрослая девушка, которая носит на улице огромные, потрепанные домашние тапки в виде лап йети…

– Завтрак? – спрашиваю я ее. Она зевает и кивает. На ее лице все еще видны следы блестящего макияжа после ночной тусовки в клубе. Ланни, по крайней мере, полностью смыла свою раскраску. – Тебе повезло, что хоть что-то осталось.

– Я не привереда, – отвечает Ви и подмигивает Ланни. – Сойдет что угодно.

– Скажи мне, что ты не шла всю дорогу вот в таком виде, – просит Ланни, когда Ви придвигает к столу стул Сэма, а я ставлю перед ней чистую тарелку. Вид у моей дочери неподдельно обеспокоенный, но Ви не отвечает, только набрасывается на яичницу с беконом, словно изголодавшаяся волчица. Кое-какие хорошие манеры у этой девушки есть, но обычно она не утруждается их показывать. И, честно говоря, есть что-то приятное в том, чтобы наблюдать за человеком, настолько полно живущим в настоящем – в этом конкретном моменте. Это, однако, не значит, что я не тревожусь о ней и о ее влиянии на мою дочь.

– Слушай, миз[4] Пи, – произносит Ви, – у вас нет кетчупа к яичнице?

Я протягиваю ей кетчуп, пытаясь подавить содрогание.

– Ви, что ты делаешь сегодня?

– Ничо. – Она сует в рот порцию яичницы, политой кетчупом. – Воюю с патриархатом.

– Воюешь тем, что нигде не работаешь? – замечает Коннор. – Нормально.

– У меня есть работа, – отмахивается она от его слов. – По крайней мере, подработка.

Если это правда, то для меня это новость. С тех пор, как Ви добилась эмансипации, она пытается устроиться на ту или иную работу… спорадически. Мы дали ей денег, чтобы внести депозит за квартиру, и она сама добывает арендную плату – по счастью, невысокую. У нее вроде бы все в порядке. Я ей не мать и достаточно хорошо знаю ее, чтобы понимать: ей не понравится, если я буду давить на нее и расспрашивать ее. Вместо этого я наблюдаю. Не похоже, чтобы она была под воздействием алкоголя или наркотиков, и это хорошо. Я не могу удержать ее от того, что она намеревается делать, но должна дать ей понять, как я за нее беспокоюсь. И Ви действительно меня слушает. Она уже не то дикое, злобное, временами жутковатое дитя, с которым я познакомилась в Вулфхантере, – по крайней мере, отчасти.

Я рада прогрессу, пусть даже он идет мелкими шажками.

– Я получила письмо, – неожиданно объявляет Ви, достает из кармана пижамы упомянутое письмо и подталкивает его ко мне по столу. – Наверное, тебе надо его увидеть.

– Настоящее бумажное письмо, – замечаю я. – Ух ты, как старомодно!

– А то. – В ее выражении лица сквозит какая-то мрачность. Я смотрю на конверт; на нем аккуратно выведены имя и адрес Ви, но адреса отправителя нет. Достаю тонкий тетрадный листок и разворачиваю его.

Дорогая Вера Крокетт!
Не позволь себя обмануть. Они не те, кем ты их считаешь.


И все. Как и следовало ожидать, подписи нет. И штампа на конверте тоже.

– Он пришло к тебе на дом?

– Угу. Этот козел знает, где я живу, и прицепил свою писульку к той ржавой штуке на двери, где вешают квитки о просрочке платы и все такое.

– Как ты думаешь, о ком он говорит?

Ви возводит глаза к потолку.

– Что, обязательно надо это проговаривать? У меня тут не так-то много друзей. По-моему, все ясно.

– Ты считаешь, что это о нас? Обо мне и детях?

– Ясен перец.

Я откладываю письмо и конверт в сторону. Они пойдут в мой архив. Я знаю, что это проблема, но пока не знаю, насколько серьезная.

– Ви, ты знала, что такое может случиться. Ты постоянно приходишь к нам, гуляешь с Ланни. Ты засветилась в новостях. Рано или поздно кто-то из троллей должен был заинтересоваться тобой. Хорошая новость в том, что девяносто пять процентов этих людей – трусы, которые не осмеливаются что-то предпринять. Они чувствуют себя храбрыми и крутыми, угрожая издали. – Это правда. Но я хорошо понимаю: это письмо не было прислано издали. Оно было прикреплено к ее двери. – Если ты хочешь, чтобы я отнесла это в полицию…

Хотя я отлично знаю, что ноксвиллская полиция просто отмахнется. В письме даже нет никаких угроз и каких-либо прямых утверждений. Просто расплывчатые фразы.

– Нет! – резко выпаливает она, как я и предполагала. – Сама разберусь.

Ви слишком много общалась с полицией за свою недолгую жизнь, а в Вулфхантере копы были такими же сволочами, как и преступники – а то и похуже. Она не поверит человеку с жетоном, разве что в совершенно безвыходной ситуации. И, честно говоря, на этот раз подобное обращение было бы совершенно бесполезным.

Ланни берет Ви за руку и сжимает, успокаивая куда эффективнее, чем могла бы сделать я. Ви широко ухмыляется ей и складывает измазанные кетчупом губы, как для поцелуя. Ланни отшатывается.

– Фу! – восклицает моя дочь. – Какая гадость! Нет.

– Определенно нет, – говорю я. – Вытри рот, Ви.

– Ты не моя мама.

– А за стол ко мне ты усаживаешься так, как будто да. Вытри рот.

Она неохотно подчиняется. Ви не любит делать что-либо не по своей воле, и я надеюсь, что когда-нибудь она это перерастет. Может понадобиться еще восемнадцать лет роста, прежде чем Ви обретет какое-нибудь подобие равновесия. Эта девушка мне нравится, я ее уважаю – и даже люблю в некотором смысле, – но отношусь к ней настороженно. Она состоит из сплошных острых углов, ее не обнимешь так, чтобы не пораниться. А я не хочу, чтобы мои дети – и особенно Ланни – поранились.

«Тогда тебе не следовало псевдоудочерять ее», – говорю я себе. Справедливо. Но я не могла просто бросить ее в тот момент, когда она готова была сорваться в штопор саморазрушения. По крайней мере, теперь у нее есть шанс. И кто-то, кто присмотрит за ней.

– Мне нужен ствол, – заявляет Ви. – Для защиты.

«О черт!»

– Не так быстро, – говорю я ей. – Если он тебе нужен, ты должна следовать тем же правилам, что и все в этом доме. Ты должна пройти обучение, и я не имею в виду эти дурацкие сетевые курсы стрельбы. Ты должна ходить в тир и хорошо научиться стрелять, а потом продолжить тренироваться, чтобы поддерживать форму. Понятно?

У меня нет власти заставить ее сделать так; Ви может просто фыркнуть в ответ на мои слова и сделать так, как сама захочет. Но она сидит за моим столом, и я говорю с ней самым строгим своим тоном.

К моему удивлению, это срабатывает; Ви несколько секунд задумчиво жует яичницу, потом произносит:

– Ну, я мало что знаю насчет стволов. Может, и правда кто-то вроде тебя должен сказать мне, что и как надо делать.

– Огнестрельное оружие – для нападения. Оно не сможет защитить тебя. Оно не для того, чтобы хвастаться. Единственное, что оно может – и может это хорошо, – это убить кого-то, кто, как ты считаешь, пытается убить тебя, и не дать ему это сделать. В этом-то и проблема – в суждении. Потому что ты должна быть готова принять это решение за долю секунды, не имея достоверной информации, в ситуации, когда в твоей крови бурлит адреналин, когда ты испугана до смерти.

– Но у тебя есть ствол, и не один, – говорит Ви, к моему удивлению, без всякой враждебности.

– Есть. Потому что я должна защищать детей. И потому что я не романтизирую оружие. Это не средство почесать свое самолюбие, Ви. Это инструмент для убийства, и вред, который оно причиняет, – настоящий и жестокий. Иногда необратимый.

– Знаю, – говорит Ви. И она действительно это знает, она видела уже слишком много подобных вещей. – Но мне кажется, оно нужно мне, миз Проктор. И я хотела бы, чтобы ты помогла мне раздобыть ствол.

Она говорит это без обиняков, и я чувствую пристальный взгляд Ланни, направленный на меня. У Ланни нет пистолета, но она раз в неделю посещает занятия; мы с ней упражняемся вместе. У нее тоже есть хороший шанс.

– Давай договоримся, – обращаюсь я к Ви. – Ты ходишь вместе с нами заниматься в тир, начиная с сегодняшнего вечера. Купишь пистолет только тогда, когда я скажу, что ты к этому готова, то есть когда тебе по всем документам исполнится восемнадцать лет. И когда ты его купишь, продолжишь упражняться. Я проверю. Понятно?

Она кивает и не отвечает, слишком занятая тем, чтобы жевать. Я не уверена, что приняла хорошее решение. Ви Крокетт – личность нестабильная, у нее случаются непредсказуемые пики и спады, прежде она проявляла склонность к причинению вреда себе – посредством таблеток, выпивки и просто безрассудного поведения. Но помимо этого, она уязвима, и это письмо – признак того, что что-то грядет. Тот факт, что этот человек знает, где она живет… тревожит меня.

Сейчас это лучший выбор, какой я могу сделать.

Ви приканчивает свой завтрак, и я предлагаю подвезти ее до ее квартиры, чтобы ей не пришлось идти обратно в этих нелепых тапках. Она соглашается.

Когда дети уходят на занятия, в машине остаемся только мы с Ви. Я говорю:

– У тебя уже есть пистолет, верно?

Она вздрагивает и слишком резко оборачивается.

– С чего ты взяла?

– С того, что я знаю тебя, Ви. Ты никогда не просишь разрешения. Ты предпочтешь просить прощения – иногда.

Ви пожимает плечами и отворачивается, но я вижу на ее щеках румянец.

– Это мое дело, – произносит она. – Разве нет?

Это так. Ви Крокетт добилась эмансипации и теперь считается взрослой, хотя по закону она еще не может владеть огнестрельным оружием, но я не собираюсь ее бранить. Во все времена жизнь женщины подвергалась опасности, и это просто факт жизни.

– Нынче утром ты сделала это и моим делом. Сегодня вечером я еду в местный городской тир. Возьму тебя с собой, и мы посмотрим и на твой пистолет, и на то, как ты с ним обращаешься. Ладно?

Она колеблется, потом кивает, крепко сжав зубы. Ей не нравится все это: я слишком близко подошла к границам ее послушания. Еще меньше ей понравится, когда мы окажемся в тире, но я намерена обучить ее должным образом.

Когда я останавливаю машину перед многоквартирным домом, где живет Ви – это дешевое, но чистое место, – она, не сказав больше ни слова, вылезает из автомобиля и идет прочь в своих огромных тапках, спадающих с ног. Мужчина, курящий на тротуаре перед домом, бросает на нее долгий оценивающий взгляд. Она жестом показывает ему «отвали», отпирает дверь и захлопывает ее за собой.

Мне не нравится выражение лица мужчины, и я сижу в машине, припаркованной на стоянке, пока он не выкидывает окурок и не направляется в дом. Я отмечаю, в какую квартиру он пошел.

Я подозрительная сука, но опыт показывает, что это полезная черта характера.

5

КЕЦИЯ

Когда я добираюсь до городка, где жила Шерил Лэнсдаун, еще только-только начинает брезжить рассвет. Вэлери представляет собой несколько ухабистых улиц, вдоль которых стоят обшитые досками дома. Поток переселенцев, затопивший после урагана «Катрин» Нортон и Стиллхауз-Лейк, сюда не добрался. Выглядит городок уныло, но, возможно, виной просто утренний сумрак. Немногочисленные уличные фонари борются с ним и проигрывают.

Поскольку я знаю такие городки, я в курсе, что все, кто уже проснулся, будут таращиться на мою машину, проезжающую по улице. В таких городках все знают всех, и каждое транспортное средство давным-давно известно любому. Я замечаю свет в нескольких домах, мимо которых проезжаю, потом делаю еще два поворота и останавливаюсь перед домом, где, согласно нашим данным, живет Шерил Лэнсдаун. На подъездной дорожке не вижу больше никаких машин. Однако в доме горит свет, пробиваясь сквозь белые шторы. Дом выглядит куда приятнее, чем я ожидала, он больше соседних. Я паркуюсь и выжидаю пару секунд, чтобы приготовиться. Неизвестно, что случится: или я найду человека, который будет в шоке от ужасных новостей, или обнаружу что-то еще, что поможет прояснить загадку, или не найду вообще ничего. Я устала, но должна заставить свои мозги мыслить ясно.

Воздух на улице холодный, но я признательна хотя бы за то, что в нем нет стоялой вони, как у того пруда. Делаю несколько вдохов, направляясь по дорожке к дому. Лужайка немного заросла, ее не мешало бы подстричь – но не так чтобы сильно. Подхожу к двери и ищу кнопку звонка. Ее нет, поэтому я стучу – сильными, решительными ударами. Нет повода колебаться.

Слышу, как к входной двери с той стороны с лаем подбегает пес. Судя по голосу, мелкий. Я делаю пометку в своем блокноте и надеваю перчатки для сбора улик, прежде чем прикоснуться к дверной ручке. Однако вряд ли нам удастся найти на ней что-то особо ценное, поэтому я берусь за нее и дергаю.

Заперто.

В доме не зажигается новых огней.

Просто на всякий случай я снова стучу – громче и дольше. Ответа нет, хотя в соседних домах загорается несколько окон. Я разбудила весь чертов городишко. Круто.

Обхожу дом, аккуратно подсвечивая себе фонариком, и, конечно же, нахожу черный ход. Он тоже заперт. Я пытаюсь рассмотреть что-нибудь через занавески, но не вижу ничего особенного, только явно расстроенного пса, который вбегает в кухонный уголок и наступает на свою миску, рассыпая по полу сухой корм. Кажется, это какой-то мелкий терьер. Похоже, милый и преданный пес.

Что бы ни случилось с Шерил Лэнсдаун, безопасностью в доме она не пренебрегала; многие жители глубинки оставляют окна открытыми, а двери незапертыми. Но она заботилась о сохранности своего жилья. Так почему же увезла своих детей отсюда куда-то на проселочную дорогу в глухой ночи? Не знаю. Я не видела в той машине чемоданов или хотя бы сумки с подгузниками. Она не могла решить куда-то уехать, иначе не оставила бы гореть свет в доме, не бросила бы пса одного. Это довольно просторный дом, и я сомневаюсь, что у нее были лишние деньги на оплату счетов за электричество, потраченное зря. В таких городах их ни у кого не бывает.

Я отступаю от двери черного хода и снова обхожу дом. Все окна заперты.

Здесь нечего делать. Я не вижу вообще ничего подозрительного.

Возвращаюсь в свою машину и уже завожу мотор, когда вижу, как дверь соседнего дома открывается и наружу выходит крупного сложения пожилой мужчина в клетчатом халате; остановившись, сосед Шерил смотрит на меня. Я опускаю окно и жестом приглашаю его подойти. Он идет ко мне решительной тяжелой походкой, останавливается в паре шагов от машины и продолжает смотреть. Это белый мужчина с морщинистым лицом и красным носом пьяницы – хотя, возможно, это от холода или от простуды.

– Чего вам тут надоть? – без обиняков спрашивает он меня. Я достаю свой жетон и показываю ему. Это экономит время. Его настроение слегка меняется: теперь он видит не подозрительную чернокожую женщину, а подозрительную чернокожую женщину с жетоном. Я знаю, что в кармане халата у него лежит пистолет; это совершенно очевидно.

Мужчина ворчит и потуже затягивает разлохмаченный пояс.

– Ну, вы не местная, – замечает он. Нет, я не местная. В этом маленьком городке наверняка почти нет чернокожих жителей: наследие закона, официально действовавшего вплоть до шестидесятых годов – по этому закону с наступлением темноты цветным запрещалось выходить из дома. Неофициально многие до сих пор поддерживают этот закон.

– Я детектив Кеция Клермонт из полиции Нортона, – говорю ему. – Вы знаете свою соседку вот из этого дома?

– Шерил? Конечно. У нее две маленькие девочки. Миленькие, таких редко увидишь. – Настроение его снова меняется, теперь он явно встревожен. – С ней все в порядке?

– Ее нет дома, – отвечаю я ему. – Она живет одна?

– Одна – с тех пор, как этот тупой козел ее бросил. Он куда-то уехал больше года назад.

– Как его имя? – спрашиваю я и записываю с его слов: «Томми Джарретт». – Вы не знаете, куда переехал мистер Джарретт?

– Куда-то туда, около Нортона; кажись, у него там родные.

Интересно. Я не знаю в окрестностях Нортона никаких Джарреттов.

– А как ваше имя, сэр? – вежливо спрашиваю я, показывая, что к нему у полиции претензий нет. Он расслабляется.

– Хайрам Траск. Мы с моей женой Эви живем вот тут. – Он указывает на дом, из которого вышел: дом этот меньше, чем жилище Шерил, и пребывает в худшем состоянии. – Когда я последний раз видел Шерил, она уезжала куда-то с девочками. Она время от времени делает это, когда те капризничают. Говорит, что шум машины их убаюкивает. Она что, попала в аварию?

– Я это проверяю, – отвечаю я ему и деловито записываю цвет и модель машины Шерил, которые он мне называет, хотя я и так уже это знаю. Я не хочу давать ему каких-либо поводов для жалоб. – Спасибо вам за помощь, мистер Траск. Всего вам доброго, до свидания.

Он кивает и отходит назад, а я задним ходом выезжаю с подъездной дорожки и направляюсь к Нортону. Он смотрит мне вслед до самого поворота, дабы убедиться, что я уехала. Ничего другого я и не ожидаю.

Ехать до Нортона не так далеко, и я уже уверена в одном: у меня есть след. Томми Джарретт, если он был отцом девочек, мог желать смерти как Шерил, так и детям, особенно если ему приходилось платить алименты. По крайней мере, следует проверить этот вариант. Всегда начинай с человека, который жертве ближе всего, а потом раскручивай поиски все шире.

Но прежде чем успеваю доехать до полицейского участка, дабы поднять информацию по Шерил Лэнсдаун и Томми Джарретту, я получаю еще один звонок. Из морга.

– Привет, это Уинстон, – говорит коронер. – Я подготовил ваших девочек. Вы придете?

– Да, – отвечаю я, не давая себе времени передумать. – Я скоро буду.

* * *

Офис окружного коронера располагается в здании Нортонского похоронного бюро. Я нажимаю старомодную кнопку звонка и жду до тех пор, пока не раздается скрежет засова. Уинстон, налегая изо всех сил, открывает передо мной дверь, и я ныряю в проем прежде, чем она захлопывается.

В помещении воняет дезинфицирующими средствами, со слабой ноткой чего-то еще. Залежалого мяса, как в лавке мясника. Как обычно. Я делаю глубокий вдох, потом другой, пытаясь привыкнуть к этой вони, чтобы она стала фоном, чем-то обычным.

На самом деле это никогда не срабатывает.

Уинстон – человек молчаливый. Он просто направляется по коридору, отделанному деревянными панелями, и сворачивает налево, где находится тесная рабочая зона окружного коронера. Здесь нет ничего ужасного, и Уинстон поддерживает порядок на высшем уровне. Сверкающий металл, сияющий фаянс. Выложенные идеально аккуратными рядами ножи, пилки и иглы, и все такое прочее. Уинстон подходит к работе ответственно, пусть даже ему платят гроши – две трети того, что получает коронер в каком-нибудь Эвермане, хотя подготовка и опыт у них одинаковые. Мы не говорим об этом.

Уинстон кивает направо, где лежит несколько упакованных и запечатанных бумажных мешков.

– Там их одежда, – говорит он. – Кресла я оставил как есть; срезал ремни безопасности как можно ближе к боковой части, на тот случай если в застежках осталась чужая ДНК.

Два детских автокресла все еще сырые, но Уинстон поставил их на стерильные полотенца, чтобы впитать то, что с них стекает. Пока что я не трогаю их и поворачиваюсь к единственному столу для вскрытия.

Он еще пуст.

– Вроде бы вы говорили, что готовы. Где они? – Я чувствую, как маслянистая тошнота пузырится у меня в желудке. Я могу выдержать гадкую ситуацию, но терпеть не могу ожидать ее.

– Уже после звонка возникла проблема. Мне нужно добыть другие весы, – тихо отвечает он. – Нужно взвесить трупы перед тем, как я начну работать. Встроенные в стол весы не регистрируют их вес. Я собирался позвонить в больницу и привезти детские весы, но кто знает, сколько это займет. Меня постоянно отшивают, говорят, что это не по протоколу…

Я так не могу. Я не могу позволить этим детям мерзнуть и дальше. Я знаю, что они лежат в темноте в мешках, и все во мне восстает против этой бесчеловечности. Ни часом дольше. Ни минутой дольше.

Я негромко говорю Уинстону:

– Есть способ это сделать. Я могу помочь.

Он сразу же понимает, что я имею в виду, и оборачивается, глядя на меня широко раскрытыми глазами. Потом спрашивает:

– Вы уверены?

— Жестокая Джиджи. Сегодня же вычеркну ее из завещания.

Я лишь киваю, поскольку не уверена, что смогу повторить это вслух. Я ощущаю холод и тяжесть этого ужаса, но одновременно в моей душе поднимается какая-то кошмарная, теплая нежность. Эти погибшие дети нуждаются в том, чтобы их обняли. В том, чтобы знать: кто-то заботится о них, пусть даже слишком поздно.

— Послушайте, отправляйтесь-ка вы обедать без меня. — Зак поднял руки вверх. — И не вздумайте возвращаться!

Уинстон помогает мне забраться на секционный стол. Поверхность стола холодная и пахнет хлоркой – настолько сильно, что мои глаза начинают слезиться. Я жду, пока коронер зарегистрирует мой вес, потом слышу, как он расстегивает «молнию» на первом мешке для трупов. Делаю глубокий вдох, закрываю глаза и протягиваю руки.



По дороге к кафе в машине Саша то и дело бросала быстрые взгляды на Вито, который так сильно нервничал, что она вынуждена была сама поддерживать разговор.

Холодный, безвольный груз прижимается к моей груди, и я инстинктивно обнимаю мертвое тело еще крепче. Мне плевать на то, что она уже не живая. Я просто хочу позаботиться о ней. Во рту у меня пересыхает, горло сжимается, и я чувствую, как под веками начинают скапливаться тяжелые слезы.

— Вы как мифологический герой, — сказала она. — Я так давно и так много слышу о вас от разных людей, что какое-то время назад решила для себя, что вы — эдакий американо-итальянский бог, который является с Олимпа лишь избранным.

– Все в порядке, – шепчу я. – Я с тобой. Все в порядке. – Но обращаюсь как к этому погибшему ребенку, так и к тому, который едва-едва начал жизнь в глубине моего чрева. Обещание, которое я намерена пытаться выполнить вечно.

Интересно, думала Саша, поглядывая на профиль Вито, исполненный силы и власти. По сравнению с ним даже ее решительный и неизменно уверенный в себе брат казался мальчишкой. Почему Джиджи не познакомила ее со своим отцом? Саша могла придумать тому только одно объяснение — ревность. Паршивка Джиджи слишком хорошо знакома со вкусами Саши в отношении мужского пола, чтобы не догадаться, что Вито просто создан для нее.

Я слышу, как Уинстон молча записывает общий вес, потом вычитает мой и забирает у меня девочку. На какой-то миг мне хочется воспротивиться, вцепиться в эту бедняжку и обнимать ее, пока она не согреется снова, – но я отпускаю ее.

— Подумайте сами: сколько раз мы могли случайно встретиться, — продолжала Саша после непродолжительной паузы, — ведь мы столько лет прожили с Джиджи вместе в Нью-Йорке… Правда, вы тогда работали в Европе… А потом мы опять жили с ней в одной квартире, пока я не вышла замуж…

Второе тело, такое же холодное и тяжелое, ложится в мои объятия, и на этот раз я не могу удержать слезы. Онемевшими пальцами приглаживаю подсохшие волосы девочки.

— Джиджи ведь сказала, что…

Да поможет бог тому, кто это сделал. Да поможет ему бог – потому что я намерена найти того, кто был на такое способен.

— Мы развелись.

— Отлично.

6

— Отлично? Обычно в таких случаях говорят: «Мне очень жаль».

СЭМ

— Чушь собачья. Джош был вам не пара. Хороший парень, но не для вас.

Мой клиент, занятие с которым назначено на восемь тридцать, – богатый пожилой мужчина, спокойно оплачивающий названную мной ставку и, по счастью, ответственно относящийся к своим обязанностям начинающего пилота. Он приходит вовремя и подготовленным, и те полтора часа, в которые я его тренирую, проходят быстро. Десять часов утра, чудесный погожий день. Я загоняю «Сессну» обратно в ангар, мы завершаем урок, пожимая друг другу руки, и он уходит прочь бодрой пружинистой походкой.

— Так вы его знаете?

— Он составлял наш с Билли брачный договор, а потом оформлял развод.

Мое настроение тоже улучшается. Летать – невыразимое удовольствие для меня, что-то вроде терапии, которая приносит душе истинный покой. Когда я возвращаюсь на землю, это состояние быстро улетучивается, но оно действительно полезно мне.

— Ах да! Я совсем забыла. Ведь это было давно, задолго до того, как мы познакомились с Джиджи. Это еще более удивительно: до чего же мир тесен! Джиджи, Джош, Спайдер, Зак, Билли…

Я составляю отчет, прежде чем уйти – на сегодня у меня больше не записано ни одного клиента, – и тут голос за спиной застает меня врасплох:

«Неужели Билли совсем рехнулась, — подумала Саша. — Дать уйти этому бронзоволикому пирату, этому конкистадору, этому потрясающему мужчине — самому потрясающему мужчине на свете! Неужели после брака с Вито она могла довольствоваться Спайдером, пускай симпатягой Спайдером, но все же не более чем еще одним милым светловолосым американским парнем? Просто немыслимо, понять это невозможно. Конечно, тот брак длился всего год — скорее всего они с самого начала не подходили друг другу. Должно быть, Вито оказался для Билли слишком сильным, слишком властным, не желающим потакать прихотям избалованной богатой девицы. Должно быть, им вдвоем было очень плохо», — решила Саша, охваченная внезапной радостью.

– Здравствуйте, вы Сэм Кейд? Летный инструктор?

— Что там Зак говорил про какое-то кафе ниже по берегу? — спросил Вито.

Я оборачиваюсь и отвечаю:

— Я не помню. Мы едем как раз в обратную сторону. Только что проехали Транкас.

– Да. В чем дело?

— Может, здесь и поедим? Мне кажется, вы проголодались.

Я слегка резок, потому что не люблю, когда посторонние вот так подходят ко мне. Но потом немного успокаиваюсь, потому что он не выглядит подозрительно. Одежда на нем простого покроя, но дорогая: брюки цвета хаки, рубашка-поло и куртка-бомбер; наверное, он считает, будто в ней похож на летчика. Образ дополняют дорогие поляризованные очки в стиле «пилот». Это белый мужчина, молодой, лет тридцати. Коротко стриженные темные волосы едва видны из-под бейсболки с эмблемой клуба «Флорида гейторс».

Они припарковались возле простенького и обшарпанного прибрежного отеля с ресторанчиком, выходящим на пляж. Вито выбрал столик в углу под навесом, лениво колыхавшимся на морском ветру. Оба принялись с серьезным видом изучать меню.

– Я хотел узнать, не найдется ли в вашем расписании времени для меня, – говорит он. – То есть я хочу учиться летать. Меня зовут Тайлер Фарос.

— Есть что-нибудь заманчивое? — поинтересовался Вито.

– Извините, вы сейчас не вовремя, – отвечаю я ему. – Но мы можем назначить встречу и провести пробный полет со мной в качестве пилота, чтобы я мог объяснить вам весь процесс. Вам также нужно записаться на наземные тренировки. Это не очень дешево, и большинству людей требуется не меньше шести недель, чтобы их пройти, не считая собственно летного обучения. – Я излагаю это без запинки, потому что знаю последовательность наизусть. Мне часто звонят люди, считающие, что научиться летать – это легко и быстро. Мало кто лично приходит на летное поле, но меня не удивляют и такие случаи.

— Все… Впрочем, мне все равно. Разве что куриный салат? — «Кусок не полезет, — подумала Саша. — Аппетит совсем пропал».

– О… – произносит он. – Прошу прощения. Полагаю, мне следовало позвонить перед тем, как прийти. – Голос у него не высокий и не низкий, с региональным американским акцентом, который я пока не могу распознать. Он протягивает руку, и я пожимаю ее. Мы почти одного роста, но за поляризованными стеклами очков я не могу рассмотреть выражение его глаз.

— Что-нибудь выпить для начала? Шампанское, шерри, «Лиллет», «Негрони», «Кровавая Мэри», «Читано»… — «Да что я в самом деле! Как бармен какой-то!» — мысленно отругал себя Вито.

– Интересная фамилия – Фарос, – замечаю я. – Греческого происхождения?

— Пожалуйста, «Чинзано». Со льдом. — Саша назвала первое, что пришло в голову.

Мое предположение, похоже, ничуть не задевает его.

— Официант, два «Чинзано» со льдом и куриный салат для дамы…

— Куда мы спешим? Вы голодны?

– Ха, большинство людей не могут распознать такие тонкости.

— Нет. Я — нет. Хотел, но теперь — нет.

Я пожимаю плечами.

— Я тоже.

– Я много путешествовал. – Полагаю, службу в армии можно описать и так. Повидать мир, поубивать людей… – Я дам вам бланки, которые нужно заполнить для поступления на наземное обучение, если вас интересует, хорошо?

— Такое бывает, когда… — Вито запнулся, собираясь с духом. Сейчас или никогда, а если никогда — то лучше узнать об этом прежде, чем увязнешь с головой. Как будто он и без того еще не увяз.

– Вы тоже будете учить меня там?

— Когда — что? — спросила Саша, не дыша.

– Я вполне могу это сделать. Обычно лучше, если один и тот же инструктор проводит наземную подготовку и летное обучение, поскольку тогда можно быть уверенным, что мы ничего не упустим.

— Когда… двое встречаются и обнаруживают, что между ними существует невольная связь. — Он поднял голову и посмотрел ей в глаза — такие же темные, как у него.

– Думаю, это вполне годится, – отвечает он.

— В смысле — помимо их воли?

Мы входим в маленький офис, который я делю с несколькими другими инструкторами, и я собираю все нужные бланки и прайс-листы. Он медленно и внимательно просматривает их. Я чувствую себя чуть более спокойно – но ненамного, и это странно. Обычно я неплохо разбираюсь в людях, но этого человека никак не могу распознать. В эмоциональном плане он – чистый лист. Полностью нейтрален.

— Да, поскольку она абсолютна и существует сама по себе, так что уклониться от нее невозможно. Это знак судьбы.

У меня нет сейчас оснований сомневаться в нем, но в инструкторской работе есть одно правило: ты должен с самого начала оценить человека. Мне плевать, богат он или беден, раз уж в состоянии заплатить за урок, но дело не в этом… мне нужно видеть его характер, уровень напряженности или расслабленности. Вдобавок в глубине моего сознания постоянно присутствует необходимость узнать, зачем тот или иной человек хочет летать. Я не хочу обучать самоубийцу или, хуже того, террориста.

Вито с жаром сжал ее руки в своих, и они сидели так, молча, охваченные трепетом, глядя друг на друга, пока не успокоились настолько, чтобы продолжать разговор.

Пока что он не похож ни на того, ни на другого, но что-то меня настораживает.

— Мне нужно вам кое-что сказать, — объявила Саша с решимостью, словно повинуясь данному себе самой обету.

— Необязательно сейчас… Впрочем, это ничего не изменит в моем отношении…

– Извините, мистер Фарос, но сейчас я не могу уделить вам больше времени, – говорю я ему наконец. – Мне нужно ехать по другим делам. Вы можете заполнить бумаги и переслать мне их, если решите пройти обучение.

— О чем вы? — Саша была поражена отразившимся на его лице волнением.

— Что-то не так?

– Хорошо, – кивает он, – я понимаю.

— Ах, Вито. Да мне в жизни не было так хорошо!

Мы снова пожимаем руки, но он не уходит – просто стоит и смотрит на меня. Я не могу понять выражение его лица.

— Слава богу! Все остальное не имеет значения. Никакого!

Потом он произносит:

— Нет, имеет. В моей прошлой жизни было множество мужчин.

– Я знаю, кто вы.

— Когда-то, перед нашей свадьбой с Билли, — сказал Вито, — я сказал ей, что меня не интересует ее прошлое, потому что я могу оказаться ревнивым. С тех пор прошло много лет, я стал более умен и менее ревнив, но по-прежнему убежден, что все, что было у кого-то в прошлом, меня не касается.

«О господи». Я подбираюсь и отвечаю, стараясь сохранять нейтральный тон:

Саша слушала его — и не слышала.

– Лицензированный пилот? Вам лучше надеяться, что это так, если вы хотите, чтобы я вас учил.

— У меня одновременно бывало три любовника, и я встречалась с ними по очереди, по два раза в неделю — все дни, кроме воскресенья, — упрямо продолжала она.

– Вы живете с женой серийного убийцы.

— Надеюсь, они отдавали себе отчет, как им повезло. Единственное, что я хотел бы знать…

Я собирался отмахнуться от этого, видя, куда он клонит, но неожиданно чувствую, как волосы у меня на затылке встают дыбом, словно шерсть ощетинившегося волка.

— Я знала, что у вас появятся вопросы. Я это знала…

– Гвен Проктор – моя семейная партнерша, а не его жена.

— Был ли среди них хоть один такой же старый, как я? Мне ведь уже сорок восемь.

– С бывшей женой, я имел в виду, – говорит он. – Извините.

— В основном это были мужчины около сорока. Юнцы меня никогда не привлекали.

— Что ж, отлично. — Вито вздохнул с облегчением. — Хочешь, я расскажу о своем прошлом?

Я хочу проворчать в ответ что-нибудь еще, но не делаю этого. Просто жду. Я до сих пор не вижу от него проявления каких-либо особенных эмоций, даже сейчас, когда большинство людей продемонстрировало бы что-нибудь… неловкость хотя бы.

— Нет. Ни слова. Это ничего не изменит.

– Я не намеревался вас оскорбить, – продолжает он.

— Хорошо. — Ему очень не хотелось рассказывать ей о Сьюзен Арви или Мэгги Макгрегор, но если бы она попросила, он, не задумываясь, сделал бы это. И обо всех остальных тоже бы рассказал, включая тех, чьи имена он уже не помнит, и даже девочек из его школьных романов. Если потребуется, он пойдет к гипнотизеру, и тот поможет ему вспомнить все в подробностях.

– Вижу, – соглашаюсь я, и – чудо из чудес! – мой голос звучит совершенно ровно. – Так что да, вы знаете, кто я такой. И я предпочел бы не впутывать свою личную жизнь в работу, если вы не против.

— О господи! — На его лице промелькнуло огорчение.

– Конечно, – говорит он. – Извините. Я не должен был спрашивать.

— Что?

– Все нормально, – говорю я. Раньше никто не давал мне определений через мои отношения с Гвен и детьми, и это неприятно. Я начинаю в очень отдаленной степени понимать, как постоянно чувствует себя Гвен. – Извините, мне действительно нужно идти. И, я думаю, вам лучше найти другого летного инструктора. Ничего личного, я просто… не хочу смешивать такие вещи.

— Я ужасный отец.

В первый раз я вижу в нем проблеск чего-то похожего на чувства.

— Но Джиджи вас обожает, — не согласилась Саша.

– Ничего. Мне жаль, что я вас побеспокоил. Я просто думал, что вы сможете мне помочь.

— Это потому, что у нее ангельский характер. Мы с ее матерью развелись, когда она была еще малышкой, и я ни разу не задумался над тем, что ей нужен был отец. Я был слишком увлечен своей карьерой, чтобы тратить время на дочь, я считал, что с меня достаточно будет и алиментов. Я был дерьмовым отцом…

Я знаю, что не должен делать этого, но что-то в его подавленном тоне задевает меня. Я спрашиваю:

— Но сейчас вы раскаиваетесь? — прервала его Саша.

– Помочь с чем?

— Конечно! Это моя самая большая печаль! Теперь, когда я бываю в городе, то вожу ее пообедать, и она находит для меня время, мы подолгу беседуем, но это взрослые разговоры, а насколько иначе все могло бы быть, если бы я был рядом, когда она росла! Подумай, чего я ее лишил! И чего лишился сам!

– Я… – Он делает вдох, потом медленно выдыхает, прежде чем выговорить следующие слова: – Моя сестра тоже была убита.

— Вы лишили ее комплекса безотцовщины, который мог бы отравить ей всю жизнь.

— Ты так думаешь?

Эти слова пронзают меня, словно пуля, и на секунду я теряю способность дышать. В моей голове вихрем проносятся картины – фотографии с места преступления, кошмарно изуродованное тело моей сестры, лицо Гвен, снимок Мэлвина Ройяла в зале суда… и я понимаю, что молчание затянулось слишком надолго.

— Уверена. Спросите ее, если мне не верите.

— Я верю тебе. Верю во всем. — Он не лгал, она его просто заворожила, покорила в первый же миг.

– Мэлвином Ройялом? – спрашиваю я.

— Ну что ж… — беззаботным тоном произнесла она.

Мне казалось, что я знаю всех родственников жертв, но Тайлер Фарос мне вроде бы незнаком.

Зачем она дразнит его фонтаном черных искр, мерцающих в глазах? Этой искушающей улыбкой? Неужели не понимает, насколько он во власти этих чар?

– Нет, – говорит он. – Просто… кем-то. Его так и не нашли.

— Ты ничего не съела. — Вито торопливо отвел глаза.

Такой кошмар мне не довелось пережить – не знать, кто убил мою сестру. Не увидеть, как его предали правосудию. В течение пары секунд я даже не могу найти ответ, потом говорю:

— Ты тоже.

– Извините. Должно быть, это ужасно тяжело. – И тут до меня доходит. – Вы… пришли сюда не ради обучения полетам, верно?

— Поужинаем сегодня вместе?

— Нет.

– Нет, – подтверждает он почти шепотом. – Я… кое-кто рассказал мне о вас, и я подумал, что вы сможете помочь. Что с вами можно поговорить. Потому что я больше ни с кем не могу поговорить о ней.

— Почему?

«Я неправильно оценил его», – думаю я. Он не бесчувственен. Он просто наглухо замкнут, закован в эмоциональный бронежилет. Боится проявить хоть толику чувств, поскольку если он хотя бы приоткроет эту дверь, то, вероятно, не сможет контролировать то, что вырвется наружу.

— Слишком долго ждать.

И я понимаю это, потому что был на его месте. Я так жил некоторое время, до того как перешел к более мрачным чувствам, о которых не люблю вспоминать.

Вито напряженно соображал, что она хотела этим сказать. Его помешавшемуся от любви рассудку казалось, что в этих словах мог быть заключен только один смысл, но познакомиться утром с Сашей Невски, будь то в этом мире или в каком ином, той самой Сашей, которая была сестрой Зака и лучшей подругой его дочери, а спустя пару часов заняться с ней любовью? Это казалось ему невероятным. С ней это было совершенно невозможно. В отличие от многих других женщин. От большинства. Она перевернула для него весь мир, изменила его самого, и он уже не мог, как прежде, не раздумывая, тащить женщину в постель. Сашу — не мог. Она была ему слишком дорога. И все же… казалось, им больше ничего и не остается.

– Вы пробовали обращаться к врачам? Пройти терапию? – спрашиваю. Я знаю, что многие мужчины против этого – особенно если винят в случившемся себя. Мне понадобилось много времени, чтобы двинуться в нужном направлении. – Потому что, если вам кто-то нужен, у меня есть контакты хороших специалистов…

— Кто нам может запретить? — спросила Саша. — Мы будем жить по собственным правилам. Сейчас же. И прямо здесь. Если не ошибаюсь, именно для этого и существуют пляжные отели.

Тайлер уже мотает головой.

— Ты… ты просто читаешь мои мысли.

– Нет-нет, все нормально. Я просто… я подумал, что вы, возможно, поймете. Что мы сможем немного поговорить. Но если вы заняты, я пойму.

— Это со мной впервые в жизни! Я обычно бываю очень рассудочна. Вито, ты и впрямь в опасности!

Я занят. Но не настолько. Я, по крайней мере, могу уделить ему несколько минут. В свое время скорбь исказила мой внутренний мир, сделав его темным и неправильным, и мне понадобились годы, чтобы уйти от этого. Долгий, трудный подъем к относительной стабильности. В моей голове проносятся инструкции, которые стюардессы в самолете дают пассажирам: «Сначала наденьте кислородную маску на себя, потом на других». Я пока не уверен, что полностью надел свою кислородную маску. Или что в нее поступает кислород.

— А думаешь, ты — нет?

Но в то же время я вижу скорбь этого парня, даже если не могу почувствовать его боль. Может быть, потому, что он сам не смеет чувствовать ее.

Вселенная для нее сузилась до размеров кровати, а сама кровать была похожа на большую пушистую птицу, на чьей надежной и дружелюбной спине они с Вито лежали, погруженные в любовный транс, проваливаясь куда-то вниз в такт медленно звучащему танго, а где-то далеко внизу материки меняли цвет в лучах заходящего солнца. Заходящего солнца…

Поэтому я говорю:

— Зак! — Саша резко села на кровати. — Мы о нем забыли! Сейчас уже почти ночь! Он, правда, сказал, что мы можем не возвращаться, но, может, он не это имел в виду?

– Давайте выпьем кофе и поговорим об этом, хорошо?

— Конечно, не это, — лениво протянул Вито, чувствуя, что утопает в многоцветье ощущений, равных которым ему не доводилось прежде испытывать. Как мог он воображать, что влюблен в нее без памяти, если сейчас это чувство еще сильней! Саша тряхнула его за плечи, и он с усилием поднялся. — Не может того быть, чтобы Зак не ждал моего возвращения к концу дня, дабы отчитаться о проделанной работе. У тебя самая красивая грудь во вселенной.

Тайлер испускает долгий прерывистый вздох и кивает.

— Не грудь, а мечта портного, — отозвалась Саша. — Когда я работала манекенщицей и демонстрировала нижнее белье, на меня всегда примеряли новые фасоны лифчиков.

– Спасибо, мистер Кейд.