— По-моему, вы сказали, что она разговаривает с ними? — спросил он у миссис Моффит.

— Это еще хуже! — сердито буркнула она. — Это как в пивном зале. Ни одна леди не появится на публике таким образом.

Виктор протиснулся сквозь толпу и подошел к роялю как раз в тот момент, когда песня закончилась под аплодисменты пассажиров.

— Папа! — воскликнула Лорни. — Правда, мы хорошо исполнили песню? Это команда из Гарварда. Они собираются участвовать в дебатах с командой оксфордского студенческого союза. Это Фрэнк, Чарли… э-э-э, Джерри?

— Правильно, — ответил юноша в очках с сильными линзами, — и Роберт.

— А это мой отец.

Виктор пожал им руки.

— Мы узнали, сэр, что вы возвращаетесь в Италию спустя тридцать лет, — сказал Джерри.

— Да, это так.

— А правда, — спросил второй юноша, — что ваш брат — самый известный в Италии социалист?

— И это верно.

— А вы не думаете, что социализм опасен?

— До тех пор, пока он не выходит за рамки семьи, он не опасен. А теперь, юноши, могу я купить вам пива?

Предложение было принято с энтузиазмом. Миссис Моффит была шокирована.



— Я узнала от миссис Моффит, что сегодня вечером Лорни распевала песни с какими-то гарвардскими студентами, — сказала Люсиль, укладываясь в кровать в час ночи.

— Она играла для них на рояле, — ответил Виктор, читавший на своей половине кровати «Холодный дом» Диккенса, взятый из корабельной библиотеки.

— А ты не думаешь, что мог бы быть лучшей дуэньей, если бы не покупал пива для тех юнцов?

Виктор отложил в сторону книгу. Снаружи волны Атлантики мерно бились о корпус корабля.

— Не понимаю, почему я не должен был этого делать. И потом, мне нравится миссис Моффит, но она немного старомодна. Не думаю, что какой-нибудь мужчина дотронулся до нее с тех пор, как ее муж отдал Богу душу в дублинской пивной двадцать лет назад.

— Тем не менее я считаю, что девушки в таком возрасте, как Лорни, не должны флиртовать со студентами.

— Флиртовать! Она просто прекрасно проводила время.

— Она слишком молода, чтобы оставаться наедине с мужчинами. Я понимаю, что у тебя… как бы это сказать… средиземноморское представление о морали, но я рассчитываю на то, что ты воспитаешь наших дочерей надлежащим образом. Я не хочу, чтобы у Лорны была плохая репутация, а в наши дни это может легко случиться.

— А что ты подразумеваешь под средиземноморским представлением о морали?

— Виктор, давай будем откровенными. Я придерживалась современных взглядов в отношении мисс Ломбардини. Хотя мне всегда казалось, что ты мог бы быть более оригинальным и не делать свою секретаршу любовницей.

— Я не искал оригинальности. Я искал немного тепла и любви — качества, которые я, черт побери, не мог найти в тебе.

— О, я знаю: холодная, жесткая Люсиль. — Она зевнула. — Извини, от морского воздуха так устаешь… Так вот, дело в том, что я не хотела, чтобы дети знали о тебе и мисс Ломбардини. Я действительно считаю очень важным, чтобы они уважали своего отца. Только Богу известно, сколько слов я потратила, пытаясь объяснить им, почему их дядя Франко жил восемнадцать лет с княгиней Сильвией, не вступая с ней в брак! Конечно, мы должны сделать скидку на иностранцев. Однако в существующей ситуации — я имею в виду и тебя и Франко, — думаю, чрезвычайно важно бережно относиться к Барбаре. Несомненно, рано или поздно они узнают о тебе, и мы должны подготовить их к этому шоку…

— Как? При помощи лжи?

— Да, лжи. Ты не можешь иметь и то и другое. Очевидно, ты не в состоянии жить без мисс Ломбардини… Очень хорошо. Но я не позволю разрушить жизни моих детей только потому, что у них беспутный отец.

Ее холодное высокомерие привело Виктора в бешенство.

— Каким образом их жизни могут быть разрушены оттого лишь, что я полюбил доброе, великодушное, прелестное создание, так не похожее на их мать?

— Говори потише!

— Если мне надо, я буду кричать, черт побери! Ты говоришь о морали, а как насчет твоей морали? Ты флиртуешь с любым, кто носит штаны, особенно если у него есть титул, вроде сегодняшнего напыщенного идиота маркиза.

— Да, я флиртую, Виктор. Но я не сплю с ними. В этом — огромная разница между тобой и мной.

Он медленно повернулся к ней:

— Молю Бога, чтобы ты завела себе любовника.

— Но этого не будет, милый. Хотя бы один человек в семье должен стараться быть порядочным. Но и, конечно, пока у меня нет любовника, а у тебя есть любовница, тебе будет довольно трудно развестись со мной, так ведь? — добавила она с улыбкой.

— Неужели тебе так нужно остаться со мной?

— Мне нужны твои деньги. И моя доля в банке, которую ты украл у меня, не говоря уж о банке, который ты украл у моей семьи.

— Украл? Я заплатил тебе пять миллионов долларов за ту долю, и плачу до сих пор…

— Но банк принадлежит тебе, Виктор, «Декстер-банк». Мое семейное имя теперь стало твоим.

— Если тебе нужны деньги, я готов дать тебе прекрасное отступное.

Она внимательно на него посмотрела, потом произнесла:

— Нет. Развода не будет. Пока. Ты еще недостаточно богат, мой милый.

На лице у нее вновь появилась саркастическая улыбка.

— Спокойной ночи, Виктор, — она потянулась к ночнику, — приятных сновидений.

И выключила свет.



Они провели три дня в Лондоне и Париже, осмотрели их, затем отправились поездом в Ниццу, а оттуда — в Италию. По мере того как поезд приближался к Риму, волнение Виктора возрастало. Он предвкушал встречу с братом, но не был уверен, узнает ли его, несмотря на то что оба обменивались фотографиями. Когда поезд подъехал к перрону Римского вокзала, Люсиль первая увидела Франко.

— Это он! — воскликнула она, показывая на высокого мужчину в элегантном длинном приталенном пальто и шелковой шляпе.

Рядом с ним стояла княгиня Сильвия, выглядевшая величественно в своей огромной шляпе, окутанной белым шифоном, развевающимся на прохладном ветру первых дней декабря.

— Ты посмотри на княгиню Сильвию! Какая великолепная женщина! — продолжала Люсиль, когда заскрипели тормоза и поезд наконец остановился.

— Это кузен Фаусто? — спросила Лорна. — Он же обалденно красивый!

— Лорна, не употребляй дешевый сленг, — наставительно сказала ее мать. — Кроме того, это может быть и Антонио, его брат-близнец.

— Он тоже обалденный, — ахнула Барбара, — они все обалденные! Мне уже нравится Италия!

Когда Виктор сошел на перрон, Франко кинулся к нему с распростертыми объятиями, восклицая взволнованно:

— Витторио, mio fratello[46]!

Виктор осознал, что вот уже многие годы никто не называл его Витторио. «Время, — подумал он. — Мы все — пленники времени».

И вот они уже обнимали друг друга, целовались и плакали. «Все это выглядит так по-итальянски!» — думала Люсиль, глядя на них.



— Ты несчастлив, или я не прав? — спросил Франко спустя шесть дней.

Они вместе с Виктором сидели в саду палаццо дель Аква и курили послеобеденные сигары. Дни после приезда Виктора были заполнены прогулками по городу, зваными ужинами, балами и приемами.

Весь Рим, казалось, лез из кожи вон, чтобы сделать приятное брату синьора Спада. Римские газеты провозглашали историю успеха Виктора в Америке «торжеством итальянского национального характера», хотя «Либерта» хранила молчание по этому поводу (из скромности, а может, из приверженности к социалистическим взглядам). Виктора позабавила не только крошечная фигурка короля Виктора Эммануила (тот был вынужден использовать лесенку, чтобы сесть на лошадь), но и почтительное выражение лица Люсиль в присутствии королевской семьи. Это было захватывающее и изматывающее времяпрепровождение, и Виктор получал такое удовольствие от всего этого, что вопрос брата застал его врасплох.

— Несчастлив? Конечно, я счастлив, Франко.

— Тогда почему же ты не разговариваешь с женой?

Виктор посмотрел на звезды на ясном зимнем небе.

— Наверное, у нас не очень много тем для разговора. А когда они появляются, мы начинаем кричать.

— Я подумал, что у вас не все гладко в отношениях. Ты больше не любишь ее?

— Не знаю. Когда-то я любил ее так сильно, что не могу поверить в то, что между нами все кончено. Увидев ее впервые, Франко, я подумал, что она самая красивая девушка в мире. Она была умна, обаятельна и… — Он вздохнул. — Но сейчас она интересуется только деньгами и титулами. Не знаю, может быть, я тоже изменился.

— У тебя есть другая женщина?

— Да, я очень люблю ее. Но с разводом будут трудности.

— Могу себе представить. Брак! Я всегда думал, что это ловушка. Возьми меня и Сильвию: мы жили вместе восемнадцать лет, и у нас были прекрасные отношения. Конечно, были ссоры, но мы любим друг друга. Завтра мы поженимся, и, возможно, все наши прекрасные отношения полетят к чертовой матери.

— Этого не будет, если ты по-настоящему любишь ее. А по моим наблюдениям, ты ее любишь.

Франко бросил сигару на землю.

— Я люблю Сильвию больше, чем самого себя, — тихо произнес он. — А теперь пойдем к дамам?



— Мне не нравится твоя невестка, — сказала Сильвия час спустя, после того как Декстеры вернулись в гостиницу. — Она жуткий сноб.

— Я знаю. Бедный Виктор. При всех своих успехах он кажется несчастливым. Но дети у них очень милые.

— О, просто прелестные. Думаю, Лорна влюбилась в Фаусто.

Сильвия забралась в широкую кровать в стиле барокко с четырьмя витыми столбиками, поддерживающими изысканный балдахин. Франко лег на постель со своей стороны.

— Женщины неизбежно будут влюбляться в Фаусто, — сказал он. — Ему досталась моя мужская притягательность, а Тони — твой ум.

— Означает ли это, что я не притягательна?

— Совсем не притягательна. Например, если бы я был джентльменом, я бы и не подумал о том, чтобы переспать с тобой накануне свадьбы. Но, как ты знаешь, я не джентльмен. И ты так меня притягиваешь, что я не могу совладать с собой.

— Не кажется ли тебе, что после восемнадцати лет совместной жизни уже поздновато стремиться к воздержанию?

— Безусловно.

Он поцеловал ее:

— Я люблю тебя, Сильвия. Сейчас, когда мы вот-вот станем пожилой семейной парой, до противности респектабельной, я хочу напомнить тебе, что считаю тебя самой замечательной женщиной из всех, встречавшихся мне когда-либо в жизни.

— И я люблю тебя, — прошептала она. — Я полюбила тебя в тот самый день, когда ты попытался похитить меня.

— Ты знаешь, я тогда был напуган до смерти.

— Я знаю. Но мне ты показался тогда самым шикарным мужчиной на свете. Я и сейчас думаю так, хотя ты жутко растолстел.

— Ты собираешься посадить меня на диету?

— Нет, что ты. Я люблю тебя таким, какой ты есть, со всем твоим весом.

— Толстый, далеко не юный и солидный. Звучит как конец света, правда?

— Нет, это всего лишь начало.

Франко начал страстно ласкать ее.



Венчание состоялось на следующий день в церкви Святого Джованни в Латерано.

Кардинал дель Аква совершил брачный обряд. На свадебной церемонии присутствовали лишь члены семьи, так как княгиня Сильвия мудро решила, что ее религиозное соединение с Франко после восемнадцати лет совместной жизни не стоит превращать в карнавал. Тем не менее десятки репортеров ждали у дверей этой великолепной церкви, чтобы сфотографировать прибытие и отъезд свадебного кортежа. В тот вечер в палаццо дель Аква состоялось одно из самых знаменитых событий года. Три сотни гостей, включая королевскую семью, заполнили огромные комнаты старинного здания, чтобы выпить сотню бутылок шампанского «Дон Периньон» и поглотить восемьдесят килограммов зернистой икры, тысячу зажаренных овсянок и около сорока запеченных молочных поросят. Длинная мраморная галерея была превращена в танцевальный зал, в одном конце которого играл оркестр из пятнадцати музыкантов. Так что когда Лорна Декстер танцевала с Фаусто, ей подумалось, что весь этот вечер был будто волшебная сказка.

— Не могу вообразить что-нибудь более прекрасное, чем этот вечер. — В голосе Лорны звучал восторг. — Может быть, только свадебная церемония. Она была такой чудесной, что я почти решила стать католичкой.

— Мне кажется, мой отец выглядел скованным, — сказал Фаусто на своем школьном, но сносном английском языке.

— А мне он показался очень импозантным.

— Что ж, он наконец бросился в воду.

— Ты хочешь сказать, в омут?

Фаусто усмехнулся:

— Извини. Это значит, что он не может теперь передумать?

— Да. Что-то вроде этого. Как бы то ни было, он, вероятно, не так уж возражал против соединения с церковью, так ведь?

— Думаю, что он мог быть против. Церковь ненавидит социалистов, поэтому отец ненавидит церковь.

— О, это ужасно запутано. А ты социалист?

— Я — империалист. Хочу, чтобы Италия была великой империей, как Англия. Тогда люди будут относиться к нам, итальянцам, с уважением.

— Я уважаю итальянцев. Я люблю Италию! Но я наполовину итальянка, поэтому, думаю, у меня это естественное чувство.

— Тогда ты должна научиться говорить по-итальянски. Я научу тебя. Скажи: Lei е una bella ragazza.

— Что это значит?

— Ты красивая девушка.

Лорне это очень понравилось.

Глава 21

Джулия Ломбардини нервничала. В своем лучшем платье и элегантной шляпе она сидела за угловым столиком в маленьком итальянском ресторанчике в Гринвич-вилидж и ждала Виктора. Как много маленьких ресторанчиков они с Виктором посетили за последние шесть лет! У Джулии были серьезные опасения, когда она позволила ему стать ее любовником, но в личных отношениях все оказалось гораздо лучше, чем она ожидала. У каждого из них был свой отдельный мир. В офисе она была исполнительной секретаршей и была уверена, что лишь немногие люди в банке подозревали, что они любовники. Но вечерами, когда он уходил от семьи, у них был общий мир — романтический и полный веселья. Они тысячу раз ужинали в ресторанчиках наподобие этого — пили вино, смеялись, болтали, держались за руки… а затем возвращались в квартиру на Пятьдесят четвертой улице, которую Виктор снял на ее имя для занятий любовью. Он был ее первым любовником, и она обожала его. В действительности быть его любовницей оказалось для нее менее страшным, чем она думала. И все же оставалось чувство вины, приходилось идти на всяческие уловки.

Сегодня вечером Джулия нервничала, и у нее ныло сердце, так как она должна была сказать ему, что он был ее первый и последний любовник.

Виктор опоздал на десять минут. Она напряглась, когда увидела его в дверях ресторана. Он подошел к столику, поцеловал ее, потом сел и заказал вино.

— Как приятно видеть тебя, — сказал он, взяв Джулию за руку. — Как твоя простуда?

— Так ты получил мое послание?

— Конечно. Я не застал тебя в офисе. Ты знаешь, что я не могу работать без тебя. Но сейчас тебе получше?

— У меня все в порядке. Как было в Риме?

— Свадьба была потрясающей. Никогда в жизни я не пил столько шампанского, и под утро у меня была адская головная боль. — Он вытащил из кармана небольшой сверток. — Я купил это для тебя в Риме. Надеюсь, тебе понравится.

Джулия развернула сверток, когда официант разливал вино. Внутри оказалась черная бархатная коробочка. Она подняла крышку, взглянула на маленький бриллиантовый лук. Виктор заметил, как широко раскрылись у нее глаза.

— Это очень красиво, — произнесла она.

— Тебе действительно нравится?

Джулия захлопнула крышку:

— Конечно, нравится, но я не могу принять его. Отдай это Люсиль или одной из своих дочерей.

В нем шевельнулось подозрение.

— Джулия, в чем дело? Почему ты избегаешь меня с тех пор, как я вернулся? У тебя не было сегодня простуды…

— Нет, я сказала неправду.

— Тогда в чем дело?

— Виктор, я выхожу замуж.

Он не произнес ни слова, но в его глазах она заметила боль.

— Его зовут Чезаре Риццо, — продолжала она. — Он занимается импортом вин в Бруклине. Я была знакома с ним некоторое время. Когда ты уехал, он попросил меня о встрече, и я согласилась. Мы встречаемся почти месяц. Три дня назад он спросил меня, не выйду ли я за него замуж. И я сказала — да.

Наступило долгое молчание.

— Ты любишь его? — наконец спросил Виктор.

— Нет. Он нравится мне. Он приятный человек и будет мне хорошим мужем. Я рассказала ему о тебе. Я была честна с ним.

— Не знаю, что и сказать. Я… — Внезапно его охватил гнев. — Ты не можешь это сделать, черт побери! Мы так любим друг друга!

— Виктор, это длится шесть лет. Шесть. Мне почти тридцать лет. Да, я люблю тебя и, наверное, никого в жизни не буду любить так, как тебя. Но я не могу ждать вечно, пока ты разведешься с Люсиль. А ты ведь не собираешься разводиться с ней сейчас?

— Она не даст мне развода! Мы серьезно поссорились на лайнере по пути в Италию. Я сказал ей, что отдам ей все, что она захочет! Но она не хочет развода, по крайней мере сейчас…

— Сначала ты не хотел развода, теперь она… А где же тут место для меня? Нигде.

Он устало прикрыл ладонью глаза:

— Ты не можешь подождать еще несколько лет? Я найду какой-нибудь способ уговорить Люсиль…

— Нет, — тихо сказала Джулия, не могу. Я люблю тебя, но теперь я стала ненавидеть себя за то, что была твоей любовницей. Я собираюсь выйти замуж за Чезаре. Я хочу иметь собственную семью.

Виктор потерпел поражение и знал это. Он откинулся на стул и сидел мрачно уставившись на бокал с вином.

— Думаю, — сказала Джулия, — мне осталось лишь поблагодарить тебя за эти прекрасные шесть лет.

— Это я должен тебя благодарить.

— У тебя нет чувства обиды на меня?

Он взглянул на нее:

— Нет. Никакой обиды.

В нем не осталось вообще никаких чувств. Он был опустошен.



Неделю спустя из Рима пришла телеграмма, которая привела его в еще большее отчаяние. Телеграмму послала Сильвия. В ней говорилось, что Франко был сбит машиной на улице Дуе Мачелли и умер мгновенно.

Сейчас его переполняло горе. Его брат мертв, женщина, которую он любил, ушла от него, а жена превратилась во врага. Виктор заперся в спальне, сел на подоконник и уставился на Пятую авеню, охватываемый попеременно то яростью, то унылой апатией. Когда дочери попытались уговорить его выйти наружу, он наорал на них и велел убираться.

Лорна и Барбара слышали до этого, как он кричал на мать. Но никогда раньше он не повышал голоса на них.



На похоронах Франко присутствовали сотни людей. Многие пришли с тайным злорадством, но бедняков привела сюда настоящая скорбь. Для них он был тем, о ком Сильвия сказала: «Это был человек, который встал и сказал: «Посмотрите, как все прогнило». Сильвия знала его недостатки. Она знала о его любовницах. Знала, что он скомпрометировал свою газету «Либерта», чтобы расширить читательскую аудиторию; чтобы сделать социалистические идеи более доступными публике, он перемежал их историями о светских убийствах, вроде убийства графини Сант-Элиа. Она любила его со всеми его недостатками, вопреки им. Теперь его не стало. Во время траурной службы по обе стороны от нее сидели оба ее сына. Когда служба кончилась, Тони и Фаусто помогли ей сесть в лимузин. Все трое сидели молча, шофер повез их домой. Потом Сильвия сказала:

— Ваш отец был великим человеком. Никогда не забывайте об этом. И никогда не делайте того, что могло бы осквернить его память.

— Мой отец был убит, — с горечью в голосе сказал Фаусто.

— Мы не знаем этого…

— Мама, зато мы знаем! Это вовсе не несчастный случай. Мафия организовала убийство. Они убили его, потому что у него было достаточно мужества, чтобы открыто сказать, что Италия должна раздавить их. Какая мерзкая страна…

Мать крепко сжала его руку:

— Не говори так. Мой отец умер за Италию, то же сделал и твой отец, но по-другому. Забери свои слова обратно.

На лице Фаусто было написано отвращение. Лицо Сильвии было покрыто плотной черной вуалью, но глаза ее были сухи. Она заплачет, когда останется одна. Но на людях, во имя Франко, она не унизится до слез.

— Хорошо. Извини меня.

«Когда-нибудь, — подумал он, — когда-нибудь я отомщу за смерть отца».

В ту ночь Сильвия лежала одна в своей огромной кровати. Она глядела на балдахин над головой и вспоминала, как провела полжизни с человеком, которого боготворила. Она вспоминала, как неистово он любил ее, вспоминала его молодое тело, которое располнело с годами, его нежность, его храбрость.

Она вспоминала, и все ее тело ныло от одиночества.

— О, Франко, — прошептала она, — любовь моя…

Сильвия обхватила руками его подушку и зарыдала.

Часть IV

Здесь и там

1915–1917

Глава 22

Он представлял из себя почти комический стереотип заносчивого немецкого генерала, в островерхой каске, начищенных до блеска сапогах и с неизменным моноклем. Он расхаживал взад-вперед перед камином в крошечной французской гостинице и кричал на перепуганного молодого лейтенанта, съежившегося от страха. Генерал был так разгневан, что монокль то и дело выскакивал у него из глаза. В какой-то момент, когда он от ярости подпрыгнул, монокль упал на пол, и он раздавил его сапогом. Лейтенант все время украдкой встревоженно поглядывал на дверь кухни, откуда доносились отголоски еще одной битвы — на сей раз между хозяином гостиницы и его женой. Наконец шум в кухне достиг такого уровня, что генерал перестал кричать на лейтенанта и протопал к кухонной двери. Как только он открыл ее, в лицо ему влетел торт с кремом.

— Прекрасно! — вскричал Моррис Дэвид, двадцатисемилетний режиссер, он же сценарист, он же продюсер двухчасовой военной комедии «Побудка».

— Так, ребята, все свободны до завтра. Джо, помоги Чарли стереть торт с лица. Собираемся завтра в восемь часов утра и заканчиваем, хорошо?

Все это Моррис выпалил как из пулемета на своем английском с заметным акцентом идиша. Его съемочная группа из четырех человек начала устанавливать декорации для завтрашней сцены, а Моррис в течение нескольких минут препирался с молодым актером, играющим лейтенанта. Потом он спустился на первый этаж арендованного им аристократического дома на Восточной Четырнадцатой улице, где в бывшей кухне когда-то изысканного особняка будущий киномагнат устроил свой офис, в котором черт ногу мог сломать. На дворе был июнь 1915 года, в Европе уже год шла разрушительная война. Моррис решил, что военная комедия принесет большие деньги, и вложил все свои сбережения, а также прибыль от студии «Дэвид продакшн» в эту свою четвертую по счету картину. Высокий, худой, с вьющимися белокурыми волосами и довольно невзрачным лицом, которое тем не менее нравилось женщинам, бывший Мойше Давидофф проделал долгий путь, начавшийся когда-то в убогой квартире, снимаемой его семьей на Хестер-стрит. Прошло двадцать пять лет с тех пор, как он лежал, зажатый между двумя своими братьями, на кровати, дрожа от холода и мечтая о богатстве, в то время как в другом углу его усталые родители занимались любовью. Моррис продавал тряпье, апельсины, газеты, с каждым разом поднимаясь на дюйм выше, пока наконец, в двадцатилетнем возрасте, имея лишь зачатки образования, он не получил повышение — стал продавать чулки и затем обувь. Он стал снабжать обувью спортивные лиги. Его неуемная энергия и необыкновенное умение убедить несговорчивого клиента сделать покупку помогли ему стать коммивояжером в крупной обувной компании. В течение пяти лет он объездил Новую Англию, потом Средний Запад. Его ломаный английский язык забавлял янки и жителей Индианы, которые хотя и потешались над ним, но все же покупали его товар. Моррис стал знаменитостью в обувном деле и постепенно скопил кругленькую сумму в восемь тысяч долларов.

Его детская мечта стать богачом уже не казалась ему неосуществимой, но до этого было еще очень далеко. Ему показалось, что кино сократит путь к богатству. Сейчас его четвертый фильм был почти готов, и он уже планировал начать съемку пятого. Но здесь возникали проблемы.

Двадцать минут спустя, когда Нед Фарбер, его тридцатилетний оператор и помощник продюсера вошел в офис, Моррис вопил в телефонную трубку:

— Ты — гониф, шмук, чаззер[47]! Бог мой, да сам Дастин Фарнум получил только пять тысяч за «Женатого на индианке»! Почему ты думаешь, что этот актеришка, которого ты представляешь, стоит десяти тысяч? Десять? Не могу поверить своим глазам — десять? Я не заплатил бы ему десяти тысяч, даже если бы он ходил по воде, как Христос! Идите к черту со своими десятью тысячами! — Он швырнул телефонную трубку.

— Я понял тебя так, — сказал Нед, чей английский был несравнимо лучше, чем у Морриса, — что у нас нет звезды для «Нокаута»?

— Все агенты — гониф, — кипятился Моррис, — но этот!.. Пошел он к черту. Я достану себе звезду, о которой никто еще не слышал!

— Это будет не звезда, — возразил Нед, плюхаясь на ветхую софу, над которой поднялся клуб пыли. — Моррис, почему ты не уступишь? Вот уже три недели ты пытаешься заполучить знаменитость за пять тысяч, но из этого ничего не выйдет. Агенты знают, что мы делаем деньги, и хотят, чтобы их актёрам достался кусок пирога. Поэтому заплати десять тысяч.

— Как? Как я могу заплатить десять тысяч, когда вся смета на картину — тридцать пять тысяч? Ты можешь мне объяснить, откуда взять деньги, когда истрачен последний цент? Ты думаешь, что я — монетный двор США и могу печатать деньги?

— Ты когда-нибудь слышал о банках?

— Не говори мне о банках. Все банкиры — не евреи. Они нас, евреев, ненавидят. Какой банк ссудит мне деньги? Объясни мне, пожалуйста.

— Я говорил тебе — Виктор Декстер…

— Ты думаешь, я смог бы доверять итальяшкам? Гои[48] плохи, но итальяшки…

— Но он один из нас, Моррис! Он иммигрант. Ты можешь выслушать меня?

Моррис откинулся на спинку стула:

— Я слушаю.

— Я говорил тебе, что мой двоюродный брат — кассир в «Декстер-банке»…

— А зачем итальяшке нанимать еврея? Объясни, пожалуйста.

— Этому мистеру Декстеру нравятся все, кто бывает в его банке, — итальянцы, неевреи, евреи… Ему нужны деньги всех их…

— Он ведет себя как еврей.

— Но он нееврей. Как бы то ни было, мой двоюродный брат ухаживал за секретаршей мистера Декстера, мисс Касати, и она сказала ему, что Декстер любит театр и вкладывает деньги в постановку пьес.

— Я же не ставлю пьес. Я делаю фильмы.

— Пьесы, фильмы — все это шоу-бизнес! Думаю, Декстер выслушает тебя. Полагаю, тебе следует поехать и поговорить с ним. Если мы должны заплатить десять тысяч за знаменитость, заплати десять тысяч, а нужные тебе пять тысяч займи у банка.

— Мне не нравятся банки. Все банкиры — гониф.

— Моррис, для тебя весь мир — гониф!

— Тебе нечего больше сказать? — Моррис помолчал мгновение, потом пожал плечами. — Хорошо, я поговорю с ним. Спорим на кольцо, что он не пустит меня на порог своего офиса?

— Спорим.



— Так вы хотите написать книгу обо мне? — спросил Виктор, разглядывая привлекательную брюнетку в светло-зеленом платье, сидевшую напротив него за столом. — Почему вы хотите это сделать?

— Потому что вы — известная личность, могущественный банкир, а американцы питают интерес к своим деловым лидерам. Надеюсь, у вас нет предрассудков в отношении женщин-журналистов?

— Нет. Одна из моих дочерей хочет стать писательницей.

— Это, наверное, Барбара, — заметила Элен Фицсиммонс, — та, что учится в Вассаре.

— Вы неплохо сделали домашнее задание. Но я не уверен, хочу ли я, чтобы обо мне написали книгу. Она будет комплиментарной?

— А почему бы и нет?

— В последнее время о банкирах пишут очень много плохого.

— Очевидно, вы имеете в виду мистера Моргана. А вы не думаете, что он это заслужил? Что он сосредоточил в своих руках слишком большую экономическую власть?

— Как бывший конкурент мистера Моргана, я бы ответил — да. У него слишком много власти. С другой стороны, я восхищен им. Это была цельная натура.

— Вы одобряете федеральную резервную систему?

— Да, мисс Фицсиммонс, вижу, у вас много вопросов. К сожалению, я ограничен во времени, поэтому не знаю, как я могу быть полезен вам.

— Я понимаю, что не должна отрывать вас от бизнеса, мистер Декстер, но я надеюсь, что смогу взять у вас несколько интервью, предположим, во время уик-эндов?

Декстеру понравилась эта дерзкая молодая женщина, казавшаяся такой уверенной в себе, его привлекала также идея стать героем книги. Но он предпочел бы, чтобы мисс Фицсиммонс не была бы такой хорошенькой. Потому что если он пригласит ее в Сандс-пойнт, где он купил три года назад дом, Люсиль может заподозрить, что он сделал это не только из-за книги. Хотя, с другой стороны, там будут Люсиль и Лорна, а когда на следующей неделе закончатся занятия, то Дрю и Барбара тоже приедут туда, так что для подозрений не будет никаких оснований.

— Хорошо, — согласился он, — как вы посмотрите на то, чтобы приехать к нам в гости в Сандс-пойнт на два-три уик-энда? Вы не очень утомите меня разговорами?

Она улыбнулась:

— Я надеялась, что вы пригласите меня. Мне бы очень хотелось этого. Кроме того, если говорить честно, уехать из города на уик-энд — не такой уж тяжкий труд. Как насчет ближайшего уик-энда? Не хочу казаться назойливой, но чем раньше я начну писать книгу, тем быстрее я ее закончу, и поверьте мне, мистер Декстер, я знаю, как потрачу деньги за нее.

— Хорошо. Приезжайте на этот уик-энд. Если вы сядете в поезд, отходящий в субботу в девять двадцать утра от Пенсильванского вокзала, мой шофер встретит вас на станции. Привезите с собой одежду для прогулки на яхте. Погода сейчас хорошая, я покатаю вас под парусом.

— Все звучит так заманчиво. Но у меня есть время задать вам еще несколько вопросов?

— Конечно.

— Вы один из выдающихся американских граждан итальянского происхождения. Вы основали кафедру истории Италии в Гарварде в память о вашем умершем брате. Вы также основали на свои средства Фонд имени Франко Спада, выплачивающий стипендии студентам итальянского происхождения. Кроме того, вы председатель итало-американского общества. В прошлом месяце Италия объявила войну Австрии и Германии. Кому бы вы отдали свои симпатии, если Италия сделала бы по-другому, иными словами — осталась бы союзницей Германии?

— Естественно, мне бы это понравилось, но в данной ситуации, думаю, Италия уже сделала ошибку. Мне кажется, она должна была сделать все возможное, чтобы не ввязываться в войну, она мало что выиграет от нее, зато многое потеряет.

— Но так как Италия уже воюет, надеетесь ли вы, что Америка тоже вступит в войну?

— Абсолютно нет. Америка должна держаться в стороне, эта война не имеет к нам никакого отношения!

— Но вы же считаете, что Германии должно быть нанесено поражение?

— Конечно. Но не нами. Президент Вильсон может быть хорошим профессором в Принстоне, но если он ввяжется в эту войну, история проклянет его.

— В таком случае вы изоляционист?

— Я пацифист. Война приносит лишь смерть.

Она быстро сделала несколько пометок в маленькой записной книжке, потом положила ее в сумочку и встала.

— У меня осталось еще много вопросов на субботу, — сказала она.

— Надеюсь, мои ответы будут разумными. — Он поднялся, чтобы проводить ее до двери. — Как называются ваши предыдущие книги? Я хочу прочитать их.

— О, не надо! Они были ужасными! Два романа, потерпевшие полнейший провал. Мне будет стыдно, если я позволю вам прочитать их.

Виктор смутился:

— Но у вас есть издатель для этой книги? Мне показалось, вы упомянули «Харпер бразерс»?

— Да, но мои романы были опубликованы не там. Что же, большое спасибо, мистер Декстер. До встречи в субботу.

Она пожала ему руку и, ослепительно улыбнувшись, вышла из офиса. Виктор на момент задумался, потом вернулся к столу и нажал на кнопку внутренней связи:

— Мисс Касати, зайдите ко мне.

Когда секретарша вошла, он сказал ей:

— Соедините меня с президентом «Харпер бразерс».

— Хорошо, мистер Декстер. Да, кстати, мистер Моррис Дэвид хочет видеть вас.

Спустя десять минут Моррис уже был в кресле, которое было согрето недавно сидевшей в нем мисс Элен Фицсиммонс, и следил за Виктором подозрительно, будто боялся, что банкир может его укусить.

— Я хочу занять у вас пять тысяч долларов, — сказал он.

— Понятно. Для чего?

На мгновение Моррис смешался, потом вскочил с кресла.

— Мне не нужно было приходить сюда, — пробормотал он, — это пустая трата времени… Благодарю вас, мистер Декстер, рад был познакомиться с вами. До свидания.

Он был уже у двери, когда Виктор окликнул его:

— Подождите! Может, вы скажете мне…

— Это комедия в пяти частях! — воскликнул Моррис, повернув обратно. — Пять частей! Никто не снимал такой длинной комедии, и вы, конечно, скажете мне, что я месшуге! А мне это нужно?

— Что значит месшуге?

— Сумасшедший! А мне не нужно, чтобы вы меня так называли. Я совершенно в здравом уме! Я знаю, что этот фильм принесет миллионы, но вы не верите мне, я это вижу. Все банкиры одинаковы: нет воображения, нет чутцпах[49]. Единственное, что вы все умеете повторять, это — нет!

— Я не могу сказать ни нет, ни да, пока не узнаю хоть что-нибудь о вашем проекте. Если вы сможете убедить меня, что ваша картина принесет миллионный доход, я буду заинтересован. В конце концов, киноиндустрия — это пятая по размерам индустрия в Америке. Так почему бы мне не заинтересоваться? Может, вы присядете и мы побеседуем с вами?

Моррис пристально смотрел на него:

— Они сказали мне, что вы итальянец. Но вы разговариваете не как итальянец. И выглядите иначе.

— Тем не менее я итальянец.

— Ха! Хотел бы я говорить по-английски так, как вы! Ведь вы же не думаете, что мое настоящее имя Моррис Дэвид, так ведь? Вы думаете, что я еврей?

— Да, я не принял бы вас за ирландца, это точно.

Моррис засмеялся.

— Я изменил свое имя. — Он направился к креслу. — Мое настоящее имя — Мойше Давидофф, мои родители — выходцы из России. А вы сменили свое имя? Наверное, да. Декстер — не итальянское имя.

— Мое настоящее имя — Витторио Спада.

— Вот это звучит по-итальянски. Мы оба изменили свои имена, значит, у нас есть что-то общее, правда? Так, может быть, вы думаете, что я месшуге? Как по-итальянски будет «сумасшедший»?

— Паццо.

— Паццо? М-м-м, неплохо. Передает смысл так же, как месшуге. Ладно, вы не считайте меня паццо. — Он снова уселся в кресло. — Так что вы хотите узнать?

— Как называется эта комедия в пяти частях?

— «Нокаут». Я расскажу вам сюжет: вы будете смеяться до колик в животе. Так вот, героиня, Крошка Мэри, красивая шикса[50], вся в белокурых красивых локонах, работает на швейной фабрике, понимаете меня? И ее босс начинает приставать к ней, но она мейделе[51] и говорит ему: «Нет». Тогда ее босс — этот момзер, тейвель[52] и путц…

— Что-что? Что такое путц?

— Мужской орган.