- Но зачем все это? Зачем это золото? Вот о чем следовало бы спросить! В чем смысл, а? Все прилагают столько усилий, чтобы его добыть, платят за него такие деньги - а ведь оно совершенно бесполезно!
- Как луноходы, - пробормотал я.
Ивен уничтожающе уставился на меня.
- Его выкапывают из-под земли здесь и снова закапывают под землю в Форт-Ноксе*, вот и все! Разве вы не видите, что это все искусственное? Почему благосостояние всего мира основано на желтом металле, который ни для чего не пригоден?
* Место, где хранится золотой запас США.
- Ну как же, а для зубов? - небрежно заметил я.
- И для радиоконтактов! - добавил Родерик, присоединившись к игре.
Ван Хурен следил за всем этим, словно это была на редкость удачная шутка. Я, однако, прекратил поддразнивать Ивена: побывав в шахте, я почти готов был согласиться с ним.
В тот же вечер я летел обратно в Йоханнесбург на той же самой «Дакоте». Я сидел рядом с Родериком, чувствуя себя несколько усталым. День был довольно жаркий, а мы провели его, осматривая наземные сооружения шахты, глядя, как золото разливают из тиглей в формы, глядя (и слушая!), как дробят руду. Потом еще посетили шахтерское общежитие. Все это отнюдь не пошло на пользу моей разбитой голове. Раз пять я едва не грохнулся в обморок, но не стал поднимать шума, памятуя о том, что пишущая машинка Родерика не дремлет.
Больше всего мне понравилось в общежитии. На кухне готовили обед для очередной смены, которая должна была вот-вот подняться на поверхность, и мы попробовали шахтерскую еду. Там были большие котлы отменного густого бульона, незнакомые мне овощи - у меня не хватило сил спросить, как они называются, - большие ломти рассыпчатого белого хлеба и что-то вроде пирожных, только без крема.
Оттуда мы перешли в соседний бар. Первые шахтеры, вернувшиеся с работы, деловито пили из двухлитровых пластиковых бутылок нечто, на вид похожее на какао с молоком.
- Это местное пиво банту, - сказал нам наш новый проводник, очень любезный, полная противоположность Лозенвольдту.
Мы попробовали. У него был очень приятный вкус, но пивом оно и не пахло.
- А градусы в нем есть, дорогуша? - спросил Конрад.
«Дорогуша» ответил, что есть, но немного. Видимо, оно и к лучшему: один из шахтеров опорожнил свою бутыль единым духом.
Наш провожатый махнул рукой одному из рабочих, сидевшему за столиком со своими товарищами. Тот встал и подошел к нам. Он был высокий, уже немолодой и улыбнулся нам широкой дружелюбной улыбкой.
- Это Пиано Ньембези, - сказал проводник. - Тот самый проверяющий, который утверждал, что кого-то забыли в шахте.
- Так это были вы? - с интересом спросил я.
- Yebo, - ответил он. Потом я узнал, что это значит «да» по-зулусски. Я еще спросил, как будет «нет». «Нет» состояло из щелчка, какого-то гортанного звука и протяжного «а». Европейцу сразу и не выговорить.
- Ну что ж, Пиано, спасибо вам большое, - сказал я. Протянул ему руку, и он ее пожал. Его товарищи заулыбались, наш проводник с шумом втянул в себя воздух, Родерик покачал головой, а Ивен, Конрад и Данило не отреагировали никак.
В глубине бара кто-то зашуршал бумагой, и один из рабочих принес захватанный номер журнала, посвященного кино, с моей фотографией на обложке.
- Это вещь Пиано! - сказал он и сунул журнал мне в руки. Пиано немного смутился. Я мысленно поморщился, но взял журнал и написал наискосок под своей фотографией: «Я обязан жизнью Пиано Ньембези». И подписался.
- Он сохранит это навсегда! - объявил проводник.
«Максимум до завтра», - подумал я.
Мы легли на новый курс, и заходящее солнце ударило мне прямо в глаза. Я осторожно приподнял голову с подголовника, чтобы отвернуться. Рана на голове была, может, и неглубока, но болела здорово.
Это легкое движение, видимо, пробудило какие-то уснувшие нервные клетки, потому что я внезапно припомнил, что в забое я был не один.
Нуда, я повернулся, чтобы вылезти вперед ногами, и остановился, чтобы впустить кого-то еще. Я вспомнил даже, что лица его я не разглядел. Так что, кто это был, я не знал.
Но если он был рядом, когда я ударился головой, какого же черта он мне не помог?
Я так плохо соображал, что мне понадобилась целая минута, чтобы прийти к очевидному выводу: не помог он мне потому, что сам же меня и ударил.
Я резко открыл глаза. Родерик смотрел на меня. Я открыл было рот, чтобы сказать ему… и снова закрыл. Нет уж, «Ранд дейли стар» об этом знать совершенно необязательно.
ГЛАВА 11
Ночью надо спать. Но большую часть этой ночи я потратил на то, чтобы привыкнуть к мысли, что кто-то, возможно, действительно пытался меня убить.
Кто это был - я не знал. Зачем - даже не догадывался. И вообще, может, тот человек в забое просто снова ушел, а я об этом забыл?
Но даже если бы я был уверен на все сто - что же мне теперь делать?
Позвонить ван Хурену? Начать расследование? Но ведь в шахте было столько людей, и одеты все одинаково, в этой полутьме не сразу и различишь… Расследование ничего не даст, только вызовет новые толки и сомнения. А уж без аршинных заголовков «Линкольн подозревает, что его хотели убить!» я как-нибудь обойдусь.
Второй раз за неделю. «На волосок от смерти», как выразился Конрад.
Глупо. Просто глупо. Это только в кино моим героям вечно кто-то угрожал, на них вечно нападали, и каждый раз они спасались чудом.
Ну хорошо, предположим, я не стану ничего предпринимать. И что тогда? Если кто-то действительно хочет меня убить, ничто не помешает ему сделать еще одну попытку. Мне придется быть настороже круглые сутки. И как предусмотреть любые непредвиденные случайности вроде микрофонов под током и камней в шахте?
Если - а я не был полностью уверен, - если оба эти происшествия действительно были покушениями, оба они спланированы так, чтобы выглядеть несчастными случаями. Так что вряд ли имеет смысл принимать меры предосторожности против таких вещей, как яд, пуля или нож в спину в темном переулке. В следующий раз в моей машине откажут тормоза, или в ботинок попадет скорпион, или подо мной балкон обвалится…
Я долго обходил стороной вопрос о том, кто это сделал. Это должен был быть кто-то из тех, кто спускался со мной в шахту.
Какой-нибудь шахтер, которому мои фильмы не понравились настолько, что он решил застраховаться от появления новых? Ну, для этого необязательно меня убивать - достаточно, как говорится, проголосовать ногами.
Какой-то соперник, одержимый завистью к моему актерскому мастерству? Единственный актер, который открыто заявлял о том, что он меня ненавидит, - это Дрикс Годдарт. Но он никак не мог очутиться в Велкоме, в четырех тысячах футов под землей. Он еще и в ЮАР-то не приехал.
Никто из людей, работающих на шахте, не знал, что я должен туда спуститься. До этого происшествия никто ни разу не упомянул моего имени.
Значит, остаются… О черт!… Что ж, ничего не поделаешь: остаются Ивен, Конрад, Данило и Родерик. И еще ван Хурен, который у себя на шахте царь и бог и мог поручить это дело кому-то из подчиненных.
А зачем? Нет, Ивен, конечно, меня терпеть не может, но не настолько, чтобы это перешло в одержимость. Данило вряд ли подозревает о моих догадках насчет его махинаций с лошадьми. Да если бы даже и подозревал - неужели он попытается прикрыть такое мелкое преступление, которое и преступлением-то не назовешь, убийством? Да нет, он скорее рассмеется и сам во всем сознается. А на мое разоблачение только небрежно пожмет плечами.
Что касается Конрада, Родерика или ван Хурена - тут и говорить не о чем. Я не мог придумать для кого-то из них достойного мотива для убийства.
Все они (кроме Конрада, который был у врача), похоже, обрадовались, когда я благополучно вылез из шахты. Неужели они обрадовались только потому, что я сказал, что ничего не помню?
Все это казалось совершенно невероятным. Я не мог представить себе, чтобы кто-то из них замышлял в душе изощренную подлость. Нет, в самом деле глупо! Я пришел к выводу, что я, должно быть, сам все это придумал. Так привык иметь дело с выдуманными приключениями, что они уже начинают мерещиться мне в реальности!
Я вздохнул. Обнаружил, что голова уже не болит, слабость и тошнота улеглись, и вскоре сам не заметил, как заснул.
Наутро ночные размышления показались еще более абсурдными. Это все Конрад виноват. Это он предположил, что между шахтой и микрофоном есть какая-то связь. Конрад просто ошибся.
Часов в девять позвонил Родерик. Не хочу ли я пообедать у него дома? Не будет никого, кроме него с Катей. Никакой суеты - просто посидеть, уютно, по-свойски. Я ответил не сразу, и Родерик поспешно добавил, что ничего записывать они не станут и ничто из того, что я скажу, не будет обращено против меня.
- Ладно! - согласился я. Говорил я весело и беспечно, но немного насторожился. - А где вас разыскивать?
Он назвал мне адрес и добавил:
- Ваш шофер знает, куда ехать.
- Ага. Хорошо.
Я задумчиво положил трубку. Да нет, почему бы Родерику не знать о нанятой для меня машине с шофером? К тому же у него есть информатор в «Игуана-Рок»… Родерик с самого начала знал, куда я езжу, чем занимаюсь и сколько раз в день чищу зубы.
Не успел я положить трубку, как телефон зазвонил снова.
Клиффорд Венкинс. Не может ли он… э-э… так сказать, будет ли мне удобно, если он сегодня с утра подъедет в клуб, обсудить… э-э… детали моей… э-э… премьеры.
- Э-э… Хорошо, - ответил я.
Потом позвонил Конрад. Я поеду в парк Крюгера на их машине?
- А вы туда надолго? - спросил я.
- Дней на десять.
- Тогда нет. Мне надо вернуться самое позднее ко вторнику. Я поеду на своей. В любом случае так будет удобнее, ведь вы с Ивеном будете подбирать места для съемки.
- Ну да, - сказал Конрад и, похоже, вздохнул с облегчением: ему, видимо, совсем не улыбалось целую неделю разнимать нас с Ивеном.
Конрад сказал, что они зайдут ко мне выпить рюмочку перед ленчем. Ивен, похоже, переполнен идеями по поводу своего нового фильма. Эка невидаль! А когда он бывал не переполнен идеями?
Последним позвонил Аркнольд:
- Слушайте, мистер Линкольн. Это насчет лошадей миссис Кейвси. Они… Ну, в общем… - Он замялся и умолк.
Я выждал некоторое время, полагая, что он снова заговорит, и, не дождавшись, сказал:
- Я буду в гостинице все утро. Хотите - заезжайте.
Он засопел в трубку. Потом сказал:
- Может быть. Может, и стоит. Ладно. Около одиннадцати - мне еще нужно посмотреть, как тренируют лошадей.
- До встречи, - сказал я.
Жаркое солнце, синее небо.
Я спустился вниз и уселся на террасе пить кофе и читать газету. Колонки были полны местных новостей, предполагающих знание подробностей, которых я не знал. Все равно что смотреть кино с середины.
В Йоханнесбурге совершено убийство. Труп обнаружен два дня назад с обмотанной вокруг шеи проволокой…
Меня пробрала дрожь. Я отложил газету. Да никто меня не пытается убить! Чушь все это! Отчего же при известии о том, что кого-то убили, у меня волосы встали дыбом? Тревога отменяется, но вот кто бы объяснил это моему подсознанию?
- Доброе утречко! - пропел у меня над ухом звонкий девичий голос. - А что вы делаете?
- Цветочками любуюсь.
Салли уселась напротив, улыбаясь во весь рот.
- А я сюда приехала в теннис играть!
На ней было коротенькое белое платьице, белые носочки, белые туфли, а в руках она держала пару ракеток в непромокаемом чехле на «молнии». Черные волосы до плеч перехвачены зеленым обручем. Ее прирожденная уверенность и гордая осанка красноречиво свидетельствовали о богатстве ее отца.
- Кофе хотите?
- Нет, лучше соку, апельсинового.
Я заказал сок.
- Ну как, понравилось вам на золотой шахте? - спросила она, растягивая слова.
- Понравилось, а что? - ответил я, тоже копируя манеру речи Данило.
Салли улыбнулась, наморщив носик.
- Нет, как вы все замечаете, а? Папа говорит, у вас хорошая интуиция, что бы это ни значило.
- Это значит, что я делаю чересчур поспешные выводы.
Салли покачала головой:
- Не-а! Папа, похоже, считает, что это хорошо.
Принесли апельсиновый сок, и Салли отпила немного, позвякивая льдинками в стакане. Длинные черные ресницы, лицо скорее белое, чем румяное. Я, как всегда, подавил в себе печальную мысль, которую всегда внушали мне такие девочки, как Салли: ведь моя дочь, наверное, может вырасти такой же хорошенькой, но такой души, такого блеска в ней не будет…
Салли поставила стакан и принялась озираться вокруг.
- Вы Данило не видели? - спросила она. - Этот свинтус сказал, что будет в десять, а сейчас уже четверть одиннадцатого!
- Он вчера весь день считал деньги, - с серьезным видом сказал я. - Небось переутомился, бедняга!
- Какие деньги? - с подозрением спросила Салли.
Я перессказал ей вчерашний диалог.
Она рассмеялась:
- Ой, он, наверное, просто не может не считать! Вот в субботу на скачках тоже все время что-то подсчитывал. Знаете, как я его называю? Живой компьютер!
Салли отхлебнула еще соку.
- Да, а вы знаете, что он ужасный мот? Представляете, он поставил на одну лошадь десять рандов. Целых десять рандов!
Я подумал, что ван Хурен неплохо воспитал свою дочку, если ставка в десять рандов кажется ей сумасшедшей.
- Да, и, между прочим, лошадь выиграла, - добавила Салли. - Я с ним ходила забирать выигрыш. Двадцать пять рандов, можете себе представить? Данило говорит, он часто выигрывает. Он еще много шутил на этот счет.
- В конце концов все остаются в проигрыше, - заметил я.
- Ой, ну не будьте таким занудой! - надулась девочка. - Вы прямо как папа!
Внезапно в ее глазах мелькнула радость. К нам присоединился Данило: белые шорты, крепкие загорелые ноги, голубая ветровка нараспашку.
- Привет! - жизнерадостно сказал он, обращаясь к нам обоим.
- Привет, - эхом отозвалась очарованная Салли.
Она оставила меня и недопитый сок и ушла с обаятельным мальчиком, как уходили все девушки со времен Евы. Но у отца этой девушки была золотая шахта. Данило уже все подсчитал…
Пришел Аркнольд, и портье направил его в сад. Аркнольд пожал мне руку, уселся, согласился выпить пива. Вдалеке Данило с Салли не слишком прилежно перебрасывали мяч через сетку, все время хохотали.
Аркнольд проследил направление моего взгляда, узнал Данило и нахмурился. Видно было, что он в нерешительности.
- Я не знал, что Данило будет тут, - сказал он.
- Не волнуйтесь, он вас не услышит.
- Да, но… Слушайте, мистер… Может быть, уйти в дом?
- Как вам угодно, - согласился я.
Мы перебрались в комнату отдыха, но ему и там было не по себе, так что в конце концов мы поднялись в мой номер. Оттуда тоже были видны теннисные корты, зато нас с теннисных кортов увидеть было нельзя.
Аркнольд, как и Конрад, занял большее из двух кресел - видимо, привык считать себя главным. Рубленые черты его лица не отражали тонких эмоциональных нюансов, так что я, как всегда, был не в состоянии понять, о чем он думает.
Общее впечатление - агрессивность, борющаяся с тревогой. А отсюда нерешительность: что делать, нападать или пойти на мировую?
- Слушайте, - сказал он наконец. - Что вы собираетесь сказать миссис Кейвси, когда вернетесь в Англию?
Я задумался:
- Не решил еще.
Он выпятил челюсть, словно бульдог.
- Не вздумайте ей говорить, чтобы она сменила тренера.
- Почему же?
- Я тренирую лошадей как положено!
- Выглядят они хорошо, - согласился я. - А выступают хреново. Любой другой владелец давно бы передал их другому тренеру.
Мистер Аркнольд попер напролом:
- Не виноват я, что они не выигрывают! Скажите ей, что я не виноват. Я за тем и приехал, чтобы это сказать. Скажите, что это не моя вина!
- Если их заберут, вы потеряете плату за тренировки, - сказал я. - Возможно, вы также потеряете лицо. Но зато избавитесь от опасности лишиться лицензии за мошенничество.
- Послушайте-ка, мистер!… - сердито начал он.
Но я перебил:
- Есть еще один выход. Увольте своего старшего конюха, Барти.
То, что он собирался сказать, осталось несказанным. Его челюсть, похожая на капкан, отвисла.
- Если вы решите уволить Барти, - продолжал я небрежным тоном, - я, возможно, посоветую миссис Кейвси оставить лошадей на прежнем месте.
Аркнольд закрыл рот. Наступила длинная пауза. Постепенно большая часть его агрессивности испарилась, уступив место усталой покорности судьбе.
- Не могу, - угрюмо сказал он, не отрицая, впрочем, того факта, что сделать это стоило бы.
- Вы боитесь потерять лицензию? - спросил я. - Или грядущие прибыли?
- Слушайте, мистер!…
- Позаботьтесь о том, чтобы к тому времени, как я уеду, Барти не было, - сказал я самым что ни на есть любезным тоном.
Аркнольд тяжело поднялся и уставился на меня бычьим взглядом. Это ему ничего не дало. Он шумно дышал носом и ничего не мог сказать. А по его лицу я не сумел догадаться, что он хотел из себя выдавить: поток ругательств, самооправдания или просьбу о помощи.
Он посмотрел в окно, убедился, что его приятель Данило все еще играет в теннис, и удалился, не сказав ни слова. Если я когда-нибудь видел человека, загнанного в угол, так это был он.
Я вернулся на террасу и нашел там Клиффорда Венкинса, который бродил вокруг, нерешительно поглядывая на незнакомых людей, загородившихся своими газетами.
- Мистер Венкинс! - окликнул я.
Он поднял глаза, нервно кивнул и принялся пробираться меж столов и стульев в мою сторону.
- Э-э… доброе утро… э-э… Линк, - сказал он, робко приподняв руку и держа ее слишком далеко, чтобы я мог ее пожать. Я ответил таким же ничего не значащим жестом.
Мы уселись за один из маленьких столиков в тени желто-белого тента, и Венкинс согласился, что да… э-э… пива он выпьет с удовольствием. Он вытащил из кармана еще одну неопрятную пачку бумажек и заглянул в них. Видимо, это придало ему мужества.
- Э-э… компания решила, что… э-э… в смысле, они считают, что лучше будет устроить прием перед… э-э… перед показом фильма, понимаете ли.
Понимаю, понимаю. Они боятся, что если устроить прием после показа, то я могу смыться.
- Вот… э-э… список лиц, приглашенных… э-э… компанией, и вот тут… где-то тут был… а, вот он! Список корреспондентов и людей, купивших билеты на прием. Мы ограничили число присутствующих, но мы… э-э… возможно, там будет… ну, то есть… немножко много народу, если вы понимаете, что я имею в виду.
Он обливался потом. Промокнул лоб аккуратно сложенным белым квадратиком. Видимо, он ожидал взрыва. Но что я мог сказать? Я сам это устроил. Наверное, мне следует быть благодарным людям, которые захотели прийти…
- Ну, если это… э-э… нормально, в смысле… ну… у нас осталось еще несколько билетов… э-э… то есть на саму премьеру, понимаете… по двадцать рандов…
- По двадцать рандов? - переспросил я. - Не дороговато ли?
- Это в благотворительных целях! - поспешно ответил он. - В благотворительных…
- Да? И на что пойдут эти деньги?
- А-а… э-э… сейчас посмотрим… вот, у меня тут где-то было… - Он пошуршал бумажками, но так ничего и не нашел. - Во всяком случае… поскольку в благотворительных целях… и компания хочет… ну, в смысле, поскольку остались лишние билеты, понимаете ли… устроить какую-нибудь рекламную акцию…
- Нет, - отрезал я.
Венкинс снова сделался несчастным.
- Я же им говорил… но они сказали… э-э… ну, в общем…
Он иссяк. Да, по сравнению с их компанией КГБ покажется добрым дедушкой!
- Где будет проходить прием? - осведомился я.
- А-а… э-э… напротив кинотеатра «Всемирный», в отеле «Клипспрингер Хайте». Я… э-э… я думаю, вам понравится… в смысле… ну… это один из лучших отелей в Йоханнесбурге.
- Отлично, - сказал я. - Я вернусь сюда в следующий вторник - ну, скажем, к шести вечера. Позвоните мне, и мы обо всем договоримся.
- Да, конечно… э-э… но компания сказала… э-э… что им хотелось бы знать, где вы… э-э… где вы остановитесь в парке Крюгера.
- Не знаю, - ответил я.
- А не могли бы вы… э-э… узнать? - попросил он с совсем уж несчастным видом. - Компания сказала… что ни в коем случае… что если я не узнаю, то…
- Ага. Ладно, - сказал я. - Я вам дам знать.
- Спасибо! - выдохнул он. - И еще… э-э… ну… в смысле… э-э…
Он снова заглох. Я уже успел мысленно ответить «Нет!», прежде чем мысль о страшной компании, висящей у него на хвосте, все же заставила Венкинса разродиться:
- Мы… то есть… ну… компания… устроили для вас… э-э… фотосеанс. В смысле… ну, то есть… Сегодня после обеда.
- Какой еще фотосеанс?! - угрожающе осведомился я.
Он снова протер лоб платочком.
- Ну… это… в смысле… фотографировать вас хотят.
Объяснение далось ему нелегко, но еще хуже ему пришлось потом, когда я наконец понял, что компания желает сфотографировать меня возлежащим в одних плавках под пляжным зонтиком рядом с грудастой фотомоделью в бикини.
- Ступайте в вашу компанию и скажите им, что, если они думают, будто фотографии с голой девкой помогут им распродать билеты по двадцать рандов, значит, их представление о рекламе устарело лет на пятьдесят!
Венкинс снова вспотел.
- И можете сказать своей компании, что еще одно такое дурацкое предложение - и я никогда больше не приеду ни на какую их премьеру!
- Но… - промямлил он. - Но вы же понимаете… после всех этих фотографий в газетах, где вы делаете Кате искусственное дыхание… после этого нас завалили - буквально завалили! - просьбами… и все дешевые места разошлись в момент… и билеты на прием тоже…
- Но это не было рекламной акцией, - медленно произнес я, глядя в глаза Венкинсу.
- О нет! - Он сглотнул. - Нет! Нет, конечно! Нет…
Он вскочил на ноги, опрокинув стул. По лбу у него ползли струйки пота, глаза были совершенно дикие. Он, похоже, уже собирался обратиться в паническое бегство, когда с корта прибежали Данило и Салли.
- Здрасьте, мистер Венкинс! - сказала Салли со своей ребяческой непосредственностью. - Гляди-ка, да вы такой же мокрый, как и мы с Данило!
Венкинс уставился на нее стеклянными глазами, не очень соображая, кто это такая, и принялся утираться своим платочком. Данило посмотрел на него острым, внимательным взглядом и ничего не сказал.
- Ну… э-э… я им скажу… только им это не понравится!
- Скажите, скажите, - кивнул я. - Чтобы никаких акций.
- Никаких акций… - растерянно проблеял он. Нет, вряд ли у него хватит мужества передать им подобное послание.
Салли устало плюхнулась в кресло и проводила взглядом его удаляющуюся спину.
- Что-то он не в себе, а? - заметила она. - Линк, как вам не стыдно, вы его совсем запугали, бедного ягненочка!
- Овца он, а не ягненочек.
- Глупая овца, - рассеянно добавил Данило, явно думая о чем-то своем.
- А можно мне еще соку? - спросила Салли.
Ивен и Конрад появились раньше официанта, а потому наш заказ вырос. Ивен вошел в раж, размахивал руками и диктовал Конраду инструкции в своей обычной манере «Я начальник, ты дурак». Конрад терпеливо слушал, но видно было, что его это раздражает. Операторы, конечно, подчиняются режиссерам, но нигде не сказано, что операторам это должно нравиться.
- Символизм! - вещал Ивен. - Этот фильм насквозь пронизан символизмом! И башенки на почтамте - это новый фаллический символ, символ мощи нации. В каждой мужественной стране должен быть свой вращающийся ресторан…
- Возможно, именно потому, что такой ресторан есть в каждой стране, вращающийся ресторан в Йоханнесбурге - далеко не новость, - пробормотал Конрад.
- Башня там будет, и точка! - безапелляционно заявил Ивен.
- Даже если вы не сумеете найти слона подходящей формы, - кивнул я.
Конрад поперхнулся. Ивен зло уставился на меня.
- А что такое фаллический символ? - спросила Салли.
Умница Данило посоветовал ей посмотреть в словаре.
Я спросил у Ивена, где именно мы остановимся в парке Крюгера, чтобы меня можно было найти, если понадобится.
- Ничем не могу помочь, - сказал он с таким видом, что стало ясно: и не хочет. - Менеджер заказал поездку за несколько месяцев. Насколько я знаю, мы должны побывать в нескольких лагерях, двигаясь с юга на север.
- У нас с собой список есть, в гостинице, - ненавязчиво напомнил Конрад. - Я могу его переписать для тебя, дорогуша.
- Да ну, неважно, - сказал я. - Это все кинокомпания до меня докапывается.
- Как это - неважно?! - воскликнул Ивен. По отношению к компаниям, которые распространяли его шедевры, Ивен был очень даже предупредителен. - Пусть Конрад перепишет список и отправит прямо им.
Я с улыбкой поглядел на Конрада.
- Ну, тогда уж Клиффорду Венкинсу. Это он просил.
Конрад коротко кивнул. Одно дело переписывать список по дружбе, а другое - по приказу Ивена. Я прекрасно представлял себе, что должен чувствовать Конрад.
- Я полагаю, вы не намерены тащить с собой шофера, которого предоставила вам компания, - начальственно сказал мне Ивен. - Для него просто не будет места.
Я покачал головой.
- Нет, - покладисто сказал я. - Я найму машину и поведу ее сам.
- Ну ладно.
Даже в это славное утро, после славной рюмочки джина, когда абсолютно никто на Ивена не давил, он все равно продолжал метать огненные взгляды, точно пики, и разгибать пальцы. Его непокорные курчавые волосы торчали во все стороны, точно змеи Медузы, и казалось, сам воздух вокруг него трепетал от струящейся во все стороны энергии.
Салли он просто завораживал.
- Вам понравится в заповеднике, - серьезно сказала она. - Звери такие милые!
Ивен не знал, как обращаться с такими вот девочками. Он умел только командовать ими на съемочной площадке. А мысль о том, что животные могут быть не символичными, а просто милыми, поставила его в тупик.
- Э-э… - растерянно проблеял он, сразу напомнив мне Клиффорда Венкинса.
Конрад заметно повеселел: разгладил свои усы и отечески посмотрел на Салли. Она простодушно улыбнулась ему и перевела взгляд на Данило.
- Тебе там тоже понравится, - сказала она. - В следующий раз, как приедешь в Южную Африку, надо будет непременно тебя туда свозить!
Данило сразу загорелся. Конрад спросил, долго ли он еще тут пробудет. Данило ответил, что около недели. Салли принялась встревоженно настаивать, чтобы он остался до премьеры Динка, - разве он забыл, что он приглашен на прием вместе с ван Хуренами? Данило вспомнил - да, конечно!
Он улыбнулся Салли. Девушка расцвела. Мысленно я от души пожелал, чтобы солнечный мальчик оказался знаком не только с математикой, но и с милосердием.
Ивен с Конрадом остались на ленч. Они непрерывно обсуждали места для съемки, которые выбрали в городе. Похоже, они собирались включить в фильм немалое количество «правды жизни». Это значит, что снимать будут прямо на улице, а Конрад станет бегать вокруг с ручной кинокамерой. К тому времени, как мы покончили с сыром, мне стало ясно, что весь этот фильм, со слонами, символизмом и всем прочим, обещает быть жуткой скукотищей.
Интерес Конрада был по большей части техническим. Я вообще не заинтересовался разговором. Но Ивен, как обычно, был неукротим.
- Так что мы, конечно, возьмем с собой «Аррифлекс», - говорил он Конраду. - Мы можем увидеть неповторимые сцены, и глупо было бы ехать туда с пустыми руками.
Конрад согласился. Они обсудили, стоит ли брать с собой звукозаписывающую аппаратуру, и решили взять и ее тоже. Менеджер договорился, что егерь будет возить их на джипе, так что места для аппаратуры хватит.
То, что не удастся запихнуть в нанятый для поездки микроавтобус, можно будет погрузить в мою машину. Линк, вы ведь не будете возражать? Я сказал, что не буду. Так что мы договорились, что утром я первым делом заеду к ним в гостиницу и возьму к себе то, что у них не поместилось.
Когда они ушли, я рассчитался с шофером машины, которую наняла для меня компания, и взял вместо нее напрокат скромный седан. Человек из бюро проката пригнал ее в гостиницу, познакомил меня с системой управления, сказал, что машина новая, так что проблем не будет, и уехал вместе с шофером.
Я поехал попрактиковаться, заблудился, купил схему города и нашел по ней обратную дорогу. Машина плоховато тянула в гору, но зато была очень надежна на поворотах. Автомобиль для воскресных пикников, прогуливать бабушек в шляпках.
ГЛАВА 12
При помощи карты я доехал до дома Родерика к тому времени, как начало темнеть.
Прежде чем отправиться, я проверил тормоза. Машина несколько часов простояла на неохраняемой стоянке… Разумеется, тормоза оказались в порядке. Я посмеялся над собственной глупостью.
Квартира Родерика находилась на шестом этаже. И там был балкон. Первым делом Родерик пригласил меня полюбоваться видом.
- По вечерам город выглядит чудесно, - сказал он. - Повсюду огни… Днем слишком бросаются в глаза фабрики, автотрассы и терриконы. Разве что вас вдохновляет вид промышленного пейзажа… А потом будет слишком темно, чтобы что-то разглядеть.
Я помимо своей воли задержался на пороге.
- Идемте же! - сказал Родерик. - Вы что, высоты боитесь?
- Да нет…
Я вышел на балкон. Да, Родерик меня не обманул. Балкон смотрел на юг, в небе прямо перед нами коршуном висел Южный Крест, а ниже струилась цепочка оранжевых огней - шоссе на Дурбан.
Родерик не касался железной решетки, которой был огорожен балкон. Я говорил себе, что нельзя же быть таким идиотом, и все же внутренне трясся от страха. Я старался держаться ближе к стене, чем радушный хозяин. Я не мог довериться ему, чувствовал себя виноватым и все же не мог ничего с собой поделать. Эти подозрения меня с ума сведут!
Мы вошли в квартиру. Вошли, конечно! Совершенно благополучно. Я почувствовал, как у меня расслабились мышцы челюстей и живота. А ведь я и не заметил, как они напряглись. «Дурак несчастный!» - подумал я, пытаясь забыть о том факте, что Родерик был рядом с микрофоном и рядом со мной в шахте.
Квартирка была небольшая, но, разумеется, с претензиями. На бледно-оливковом ковре стояло черное кресло-кровать. Из стен цвета хаки росли огромные медные светильники, а между ними висели большие и совершенно абстрактные холсты, выполненные яркими, кричащими красками. Низкий стеклянный столик стоял рядом с подчеркнуто квадратным диваном, покрытым искусственным тигриным мехом. В углу стояла скульптура, изображавшая банку из-под пива высотой по пояс. Все в целом выглядело чрезвычайно тенденциозным. Эта комната как бы говорила: убирайся-ка отсюда, мужик, да поживее, а если ты не уйдешь, то горько пожалеешь. Сама собой напрашивалась мысль, что Родерик курит травку.
Естественно, у него была дорогая стереосистема. Песни, которые он крутил, были менее анархистскими, чем можно услышать в Лондоне, но в гундосых голосах певцов звучал тот же подростковый вызов пополам с жалостью к себе. Интересно, это часть имиджа или ему действительно нравится такая музыка?
Родерик предложил мне выпить, я ответил:
- Да, спасибо.
Кампари с содовой. Кисло-сладкий розовый напиток. Родерик счел само собой разумеющимся, что мне это понравится.
- Катя скоро придет. У нее запись.
- Она в порядке?
- Конечно! На все сто.
Он старался не выказывать своего облегчения, но я помнил его испуг и слезы. Под этой модной маской равнодушия все же жили настоящие чувства.
На нем были очередные брюки в облипку, голубая рубашка, тоже в обтяжку, на шнуровке вместо пуговиц. Смысл этого небрежного костюма был ясен: грубый самец в расцвете сил. Наверное, мой собственный костюм тоже о чем-то говорит, как и любая другая одежда.
Костюм Кати не говорил, а прямо-таки кричал: смотрите, вот я какая!
Она появилась, словно вихрь. Ядовито-желтое платье, сверху облегающее, а от колен расходящееся широкими воланами с черной каймой. Катя напоминала танцовщицу фламенко, и она подчеркивала это впечатление высоким испанским черепаховым гребнем, который торчал из прически, точно диадема.
Она бросилась ко мне, протянув руки. Жизнь кипела в ней, точно удар тока удвоил ее энергию.
- Линк, дорогой, как прекрасно, что вы здесь! - экспансивно воскликнула она.
Катя пришла не одна.
Я немедленно отгородился психологическим барьером с колючей проволокой и так и просидел за ним весь вечер. Родерик с Катей решили подложить мне бомбу, заставить меня сделать ложный шаг. Усилившееся лукавство Кати выдавало их намерения. Игра эта мне не нравилась, но у меня был богатый опыт в такого рода вещах, и мне давно уже не случалось проигрывать. Я только пожалел об обещанном Родериком тихом, уютном ужине. Теперь на это рассчитывать не приходилось.
Приехавшая с Катей девица была великолепна. Пышные темные волосы и огромные, чуть близорукие глаза. На ней было мягкое, струящееся зеленое платье, до пола длиной. Когда девушка двигалась, платье переливалось и обнимало ее, вырисовывая соблазнительные формы.
Родерик искоса наблюдал за моей реакцией, делая вид, что разливает кампари.
- Это Мелани! - сказала Катя с таким видом, словно демонстрировала мне Венеру, рождающуюся из пены морской. Да, в этой стройной шейке действительно было что-то от Боттичелли.