Ничего удивительного. Я участвовал в тысячах скачек.
Барьеры, через которые надо было перепрыгивать, лошади и жокеи в разноцветных костюмах, и целые мили зеленой травы. Согнувшись и приподнявшись на стременах, верь в напряжении скорости я скакал галопом мимо скамеек, занятых людьми, люди выкрикивали мое имя, желая мне победы. Побеждать было моим призванием. Для этого я там и находился. Этого жаждал. Для этого был рожден.
Во сне я выиграл скачку. Крики перешли в овацию, и овация подняла меня на крыльях, словно на гребне волны. Но важнее была победа, а не овации.
Я проснулся в темноте, в четыре часа утра, со мной такое часто случалось.
Никаких оваций. Полная тишина.
Вспомнил, что не буду больше участвовать в скачках, никогда. Щемящая боль утраты нахлынула с новой силой.
Я вынул батарейку из протеза руки и вставил новую. Пальцы начали шевелиться.
Как странно, подумалось мне, эта процедура стала настолько привычной, что я совершал ее механически, бессознательно — словно чистил зубы. И я понял впервые, что мне наконец удалось примирить свое подсознание, во всяком случае, когда я бодрствую, с тем, что моя левая рука от локтя и ниже состоит из металла и пластика.
Теперь я почти все стараюсь делать одной рукой — так быстpee. Искусственная рука, приводимая в действие соленоидами, которые получают электрические импульсы от культи, сжимает и разжимает пальцы, словно тиски.
Она выглядит как настоящая рука, и иногда люди не замечают, что это протез. На пальцах вытиснены ногти, обозначены выпуклости сухожилий и синеватые линии вен. Оставаясь один, я все меньше пользуюсь ею, но предпочитаю носить ее, не снимая. Раздался звонок в дверь.
Я вышел в маленькую прихожую и посмотрел в глазок.
На коврике перед дверью стояла пожилая дама с синим шарфиком на голове. Я открыл дверь и вежливо сказал:
— Добрый вечер, чем могу быть полезен?
— Сид, — воскликнула она, — можно мне зайти?
Я смотрел на нее и думал: «Нет, я ее не знаю. В конце концов многие незнакомые мне люди зовут меня Сид, и я всегда воспринимаю это как комплимент».
Из-под шарфика выбивались черные букли, глаза закрывали темные очки, на губах блестела темно-красная помада. Гостья все еще ожидала, что я узнаю ее, но это случилось лишь после того, как она нервно оглянулась и я увидел в свете лампы ее профиль.
Я с удивлением спросил:
- Розмари?
Послушайте, — сказала она, протиснувшись в дверь, которую я приоткрыл пошире, — мне необходимо поговорить с вами.
— Ну, что же… заходите.
Пока я закрывал дверь, она подошла к зеркалу в прихожей и стала развязывать шарфик.
— Боже, какой у меня вид!
Она стянула шарфик с головы, вместе с ним слетели черные букли, и она встряхнула знакомой гривой каштановых волос — Розмари Каспар, которая называла меня Сидом вот уже пятнадцать лет.
— Боже, — сказала она снова, пряча темные очки в сумочку и стирая бумажным платочком губную помаду. — Я должна была прийти, должна.
Наблюдая, как дрожат ее руки, и отмечая отрывистость ее речи, я подумал, что повидал немало людей в таком состоянии с тех пор, как сделал своей профессией распутывание неприятностей и избавление от несчастий.
Не сняв плаща, она прошла за мной в гостиную и рухнула на диван так, как будто у нее вдруг подкосились ноги. Глаза ее беспокойно блуждали по комнате. Я налил ей джина.
— Выпейте, — сказал я, протягивая бокал. — Так в чем проблема?
— Проблема! — вскричала она, сразу заводясь. — Если бы это была просто проблема, стала бы я тайком разыскивать вечером вашу треклятую квартиру в этом дурацком парике, если бы могла открыто подойти к вам на скачках?
— Почему же?
— Потому что мне меньше всего хочется, чтобы на скачках или где бы то ни было видели, как я разговариваю с Сидом Холли.
В прошлом я несколько раз ездил на лошадях ее мужа. В ту пору, когда я был жокеем, в те далекие времена, еще до успеха, славы, падений, изуродованной руки и всего прочего. С Сидом Холли, экс-жокеем, она могла сколько угодно говорить на глазах у всех. К Сиду Холли, превратившемуся в некоего детектива широкого профиля, она явилась в темноте.
Розмари внезапно подняла глаза и посмотрела на меня изучающим взглядом, словно никогда раньше не видела, и я понял, что она заново меня оценивает.
— Все говорят… — начала она неуверенно, — что вы очень успешно… занимаетесь делами такого рода. Но не знаю… теперь, когда я здесь… не думаю, чтобы… я хочу сказать… вы ведь жокей.
— Бывший, — отрезал я. — Почему бы вам не сказать прямо, что вам нужно? Если я в состоянии, то помогу. Сядьте поудобнее и начните сначала.
Словно во сне, она встала, расстегнула и сбросила плащ и снова сева на диван.
— Нет никакого начала… Джордж на обеде, — сказала она. — Мы останемся ночевать в Лондоне. Он думает, что я пошла в кино.
Джордж, ее муж, считался одним из трех наиболее известных в Англии тренеров скаковых лошадей и входил в десятку самых видных тренеров мира. Определенная часть лучших чистопородных скакунов из года в год попадала в его конюшни, и уже самый факт, что лошадь находится у Каспара придавала владельцу определенный вес.
— Джордж не должен знать, — предупредила оно нервно. — Обещайте, что не скажете ему о моем приходе.
— Считайте, что обещаю.
— Вы поймете, почему… — Она сделала глоток. — Он не хочет признаваться, хотя до крайности встревожен. — В голосе ее звучал какой-то надрыв. — Что вы подумали но поводу Глинера?
— Хм… Я был разочарован.
— Настоящая катастрофа, — сказала она. — Он был одним из лучших двухлеток, каких когда-либо тренировал Джордж. Глинер блестяще выиграл три скачки двухлеток. И потом всю прошлую зиму считался фаворитом скачек на призы гиней и Дерби. Все предсказывали, что он будет вне конкуренции.
— Да, — сказал я. — Помню.
— И что же? Минувшей весной он участвовал в скачках на приз «Тысячи гиней». Выдохся задолго до конца. Полный провал. Нечего было и думать выставлять его на Дерби.
— Случается, — сказал я.
— А Зннгалу? — воскликнула она. — Такое тоже бывает? Два лучших молодых жеребца в стране. Оба превосходно выступали как двухлетки, оба из наших конюшен. И ни тот, ни другой не выиграли ни гроша в прошлом году — уже трехлетками. Так и стояли в своих стойлах, прекрасно выглядели, пожирали корм, но толку от них не было никакого.
— Странная история, — согласился я не совсем уверенно.
— А что было с Бетездой за год до этого? Отличная двухлетняя кобылка. Фаворит на «Тысяче гиней» и Оукс. Она вышла на старт в «Тысяче». По виду стоила миллиона, а пришла десятой. Десятой, как это так?
— Джордж, наверное, всех их проверял, — робко заметил я.
— Конечно, проверял. Чертовы ветеринары толклись на конюшнях две недели. Проверки на допинг. Все, что положено. Результаты отрицательные. Три потрясающие лошади — и никакого проку. Никаких объяснений. Ничего!
Я вздохнул. На мой взгляд, такие истории случаются с большинством тренеров и не дают повода для мелодраматического визита в парике.
— А теперь, — продолжала она как бы между прочим, — Три-Нитро!
Я невольно присвистнул. Три-Нитро именно в эти дни был героем разделов скачек во всех газетах, его считали лучшим молодым жеребцом за последнее десятилетне.
— До приза гиней осталось всего две недели, — сказала Розмари. — Две недели, начиная с сегодняшнего дня. А вдруг что-то произойдет… вдруг все закончится так же ужасно… и он потерпит провал как те, другие?.. Джордж твердит, что никто не может пробраться к Три-Нитро, охрана — надежней быть не может. Но он боится, я знаю. Сам как натянутая струна. Я предложила ему пригласить вас охранять жеребца, так он чуть не взбесился. Никогда не видела его таким разъяренным
— Розмари… — начал я, покачав головой.
— Послушайте, — прервала она, — я хочу, чтобы вы приняли все меры предосторожности и чтобы с Три-Нитро ничего не случилось до приза гиней. Вот и все. Скажите, что вы беретесь. Назовите какую хотите сумму, я заплачу. Дело не в деньгах.
— Видите ли… у меня нет никакой возможности охранять Три-Нитро так, чтобы Джордж не знал об этом.
— Вы можете это сделать. Я уверена. Вы сделали уже много такого, что люди считали невозможным. Три-Нитро должен победить. Вы должны принять меры, чтобы ничего не случилось.
— Ладно, Розмари. Попытаюсь что-нибудь придумать.
Я проводил се в прихожую. Розмари взяла со столика свой черный парик и напялила его, раздраженно затолкала под него каштановые кудри, ненавидя себя, свой маскарад и меня, ненавидя вынужденный визит ко мне и необходимость лгать Джорджу, действовать украдкой. Она снова густо намазала губы и, порывшись в сумочке, достала темные очки, затянула узел на шарфике.
Стройная элегантная женщина сознательно превратила себя в уродину.
Я отворил дверь. Она повернулась и ушла, не оглядываясь.
Я провел остаток вечера за чтением сборников программ скачек, изучая карьеры Бетезды, Глинера, Зингалу и Три-Нитро, и не почерпнул из них ничего полезного.
Для буднего апрельского дня на трибунах в Кемптоне было довольно много народу. Перед весовой мелькали знакомые лица, слышались обрывки разговоров, которые, по существу, не менялись веками.
Я заметил Джорджа Каспара, разговаривавшего со своим жокеем, — у него три лошади участвовали в послеобеденных заездах, — а также Розмари, которая судорожно вздрогнула, когда увидела меня в десяти шагах от себя, и быстро повернулась ко мне спиной.
Кто-то слегка дотронулся до моего локтя, и приятный голос произнес: «Словечко по секрету, Сид»
Я улыбнулся еще до того, как повернулся, потому что лорд Фрайерли, граф, землевладелец и на редкость порядочный человек был одним из тех, на чьих лошадях я выступал на многочисленных скачках
— Рад вас видеть, сэр. — сказал я.
— Я уже говорил, чтобы вы называли меня просто Филипп.
— Верно… простите.
— Вот что, — сказал он, — я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали… Мне говорили, что вы чертовски ловко ведете расследования.
— Разумеется, я помогу, если сумею, — сказал я.
— У меня неприятное чувство, что меня водят за нос, — продолжая он. — Вы знаете, что я на все готов, лишь бы мои лошади выступали, и чем больше, тем лучше. Так вот, в прошлом году я согласился стать одним из зарегистрированных владельцев в ряде синдикатов… ну, знаете чтобы нести расходы совместно с восемью-десятью другими людьми, хотя лошади выступают от моero имени и жокей одет в мои цвета.
— Да, я заметил.
— Дело в том, что… я незнаком со всеми остальными лично. Синдикаты организованы одним субъектом, который занимается только этим — подбирает людей и продает им лошадей.
Мне проходилось слышать о случаях, когда организаторы синдикатов покупали лошадей за небольшую сумму, а продавали членам синдиката раза в четыре дороже. Хитрый бизнес, пока еще легальный.
Эти лошади скачут хуже, чем могли бы, Сид, — сказал он без обиняков. — У меня есть сильное подозрение, что кто-то в синдикате определяет, как они должны пройти. Не согласитесь ли вы выяснить это для меня? Аккуратно и без шума?
— Конечно, сделаю, что можно, — сказал я.
— Отлично, — удовлетворенно произнес он. — У меня не было сомнений, что вы согласитесь. Я захватил для вас фамилии членов синдикатов. — Он вытащил из внутреннего кармана сложенный лист бумаги.
— Я займусь этим делом, — пообещал я
Проходя мимо Джорджа Каспара, разговаривавшего с каким-то мужчиной, я вежливо пожелал хороших скачек, как принято и таких случаях, а он кивнул головой и бросил: «Привет, Сид».
Считая разговор законченным, я продолжал идти к выходу.
— Сид! — окликнул он меня, повысив голос.
Я обернулся. Он сделал знак, чтобы я подошел.
Хочу познакомить тебя с Тревором Динсгейтом, — сказал Джордж.
Я пожал протянутую руку: белоснежная манжета, золотая запонка, гладкая бледная кожа, слегка влажная, ухоженные ногти, на маленьком пальце золотой перстень с ониксом.
— Ваш победитель? — спросил я. — Поздравляю.
— Вы знаете, кто я?
— Тревор Динсгейт?
— И все?
Я впервые видел его совсем рядом. Влиятельные люди часто имеют привычку прищуриваться, которая выдает их чувство превосходства, и он не преминул пустить ее в ход. У него были темно-серые глаза, черные, тщательно причесанные волосы и тонкие губы, что как нельзя лучше согласуется с решительным характером.
— Ну же, Сид, — сказал Джордж Каспар, видя, что я заколебался. — Я предупредил Тревора, что ты все знаешь.
Я взглянул на него, но мне удалось прочитать на его жестком обветренном лице желание подразнить. Для многих моя новая профессия была просто игрой. В данном случае я не видел причин отказаться от прыжка через подставленный обруч
— Букмекер? — сказав я предположительно и, обращаясь непосредственно к Тревору Дннсгейту, добавил: — «Билли Боунз»?
— Что я вам говорил! — воскликнул Джордж, очень довольный.
Тревор Динсгейт отнесся к моему ответу философски. Он не пытался вызвать меня на дальнейший разговор, который мог принять менее дружелюбный характер. Говорили, что его настоящее имя — Шаммок. Тревор Шаммок из Манчестера был наделен от рождения острым умом, на пути к корысти сменил фамилию и многих друзей.
Проникновение Тревора Динсгейта в высшие сферы ознаменовалось приобретением старой, но близкой к краху фирмы «Билли Боунз». За последние несколько лет фирма «Билли Боунз» стала крупной компанией.
Мы поговорили о его жеребце, выигравшем забег. Потом настало время идти смотреть третий заезд.
— Как Три-Нитро? — спросил я у Джорджа, когда мы на правились к двери.
— Отлично, — сказал ом. — В превосходной форме.
Мы расстались, и я провел остаток дня без особого толка, наблюдая за скачками, а когда собрался уходить, у выхода меня остановил служащий ипподрома.
— Вам записка, мистер Холл.
Он протянул мне ничем не примечательный конверт. Я сунул его в карман и направился к своей машине. Сел в нее. Вынул конверт, вскрыл и прочитал:
«Сид!
Я был занят весь день, ко мне надо вас повидать. Не могли бы вы встретиться со мной в чайной комнате ресторана после окончания последнего заезда?
Лукас Уэйнрайт.»
Мысленно выругавшись, я двинулся обратно через стоянку автомашин, вошел в ворота и направился к ресторану. Время ланча истекло, и теперь подавали сандвичи и кондитерские изделия. Капитана Лукаса Уэйнрайта, директора Службы безопасности Жокейского клуба, не было видно.
Я бесцельно бродил по ресторану, пока в конце концов он не вбежал, запыхавшись, взволнованный и смущенный.
— Извините, Сид. Здесь мы можем посидеть спокойно, никто нам не помешает, в баре всегда слишком много пароду.
Он повел меня к столику и жестом пригласил сесть.
— Вот что, Сид, могли бы вы взяться за одну работу для нас?
В этом весь капитан Уэйнрайт — сразу к делу.
— «Для нас» — это для Службы безопасности?
— Да.
— Официальное поручение? — спросил я удивленно. Сотрудники Службы безопасности в общих чертах знали, чем я занимался в последнее время, и не возражали против моей деятельности, но я не мог себе представить, что они одобряют ее. В известном смысле я действовал на их территории и наступал им на ноги.
Лукас барабанил пальцами по столу.
— Неофициальное, — сказал он. — Моя личная просьба.
Поскольку Лукас Уэйнрайт сам был главной фигурой в Службе безопасности, которая проводила расследования и была дисциплинарным органом Жокейского клуба, даже его неофициальную просьбу можно было считать веской и обоснованной.
— Какого рода работа? — спросил я.
— Имейте в виду, Сид, все это только между нами. Никто из вышестоящих лиц не дал разрешения привлекать вас к этому делу.
— Понятно, — сказал я. — За меня можете не беспокоиться.
— Поскольку я не уполномочен, то не могу обещать вам никакого вознаграждения. Единственное, что я могу предложить — это свою помощь, если вы когда-либо будете в ней нуждаться. И разумеется, если это будет в моих силах.
— Ваше содействие может оказаться поважнее денег — сказал я.
Казалось, он испытал чувство облегчения.
— Вот и прекрасно. Итак… все это нескладно. Щекотливое дело. Я прошу вас провести… очень осторожно расследование м-м… поведения… одного из наших людей.
Вопарилось молчание. Наконец я спросил:
— Вы имеете в виду одного из ваших? Службы безопасности?
— Боюсь, что да.
— В чем он подозревается?
У него был совсем несчастный вид.
— Взяточничество. Поборы. Что-то в этом роде.
— Хм. правильно ли я вас понял? — спросил я. — Вы предполагаете, что один из ваших молодцов может собирал дань с мошенников, и хотите, чтобы я вывел его на чистую воду?
— Именно так.
— Почему же вы сами не проведете расследование? Просто поручите это кому-нибудь другому из вашей службы.
— Да, конечно. — Он откашлялся. — Но есть ряд трудностей. Если я ошибаюсь, то не хочу, чтобы здесь стало известно о моих подозрениях. Это было бы чревато очень большими неприятностями. А если я прав — боюсь, что так оно и есть, — мы, то есть Жокейский клуб хотели бы иметь возможность принять свои меры без шума. Публичный скандал, в котором оказалась бы замешана Служба безопасности, мог бы пагубно отразиться на скачках.
Я подумал, что это небольшое преувеличение, но он был прав.
— Речь идет, — сказал он, вздыхая, — об Эдди Ките.
Вновь наступила долгая пауза. В иерархии, существовавшей в ту пору в Службе безопасности, самый высокий пост занимал Лукас Уэйнрайт, а на ступеньку ниже находились два его заместителя, оба — отставные высокие полицейские чины. И одним из них был бывший старший инспектор Эддисон Кит.
Эдди Кит… крупный мужчина, внешне грубовато-добродушный, любящий похлопать по плечу своей увесистой лапой. Обычно говорит громко, с ярко выраженным суффолкским акцентом. Роскошные усы соломенного цвета, немного более темные пушистые волосы. Я иногда подмечал в его взгляде холодный и беспощадный блеск. Нечто вроде солнечного блика на льду у расщелины — красиво, но таит неожиданные ловушки. В его духе было защелкнуть наручники с жизнерадостной улыбкой. Таков Эдди Кит. Но взяточничество, поборы? Никогда бы не подумал.
— А какие у вас данные? — наконец проговорил я.
Лукас Уэйнрайт сказал:
— Четыре из проведенных им за последний год расследований дали неверные результаты.
Я удивленно моргнул.
— Но это неубедительно.
— Если бы я был уверен, я бы не обращался к вам.
— Да, действительно. — Я подумал. — А какого рода расследованиями он занимался?
— Все они касались синдикатов. Он выяснял, что представляют собой люди, желающие образовать синдикат, и можно ли допустить, чтобы они владели лошадьми. Надо было убедиться что эти люди не проходимцы, проникающие на скачки с черного хода. Эдди представил положительные доклады по четырем организованным синдикатам, тогда как на самом деле в каждом из них был один или несколько пайщиков, которых мы бы не пропустили. На прошлой неделе я расспрашивал одного типа, обвинявшегося в применении допинга. Он был донельзя зол на группу лиц, которая, как он заявил, предала его. И со злорадством сообщил, что эти люди под вымышленными фамилиями владеют лошадьми. Он назвал их, и я проверил — оказалось, что на все четыре синдиката, в которых они участвуют, Эдди дал «добро».
— Надеюсь, — сказал я неторопливо, — что это не синдикаты, возглавляемые лордом Фрайерлн?
У него был подавленный вид.
— Боюсь, что именно они. Лорд Фрайерлн сказал мне сегодня, что он просил вас заняться этим делом. И это лишь укрепило меня в намерении самому обратиться к вам. Но я хочу, чтобы все было шито-крыто.
— И он тоже, — успокоил я Уэйнрайта. — Мог бы я ознакомиться с докладами Эдди? Или с копиями? И получить вымышленные и настоящие фамилии нежелательных лиц?
— Я позабочусь, чтобы вам их дали. — Он посмотрел на часы и встал. К нему вернулась привычная быстрота движений, — Я знаю, что незачем повторять… Но, пожалуйста, никому ни слова.
Я позвонил по телефону в общеобразовательную школу Северного Лондона и попросил позвать Чико Барнса.
— Он ведет урок дзюдо, — ответил нелюбезный голос.
— У него урок кончается примерно в это время.
— Подождите.
Я ждал, следуя в машине в сторону Лондона: правая рука на руле, левая на трубке телефона. Машина была специально переделана для управления одной рукой.
— Алло!
Голос Чико, жизнерадостный, звучный, даже одним этим словом выразил его в общем непочтительное отношение ко вселенной.
— Хочешь работу? — спросил я.
— Ага. — Его ухмылка словно перенеслась ко мне по телефонной линии. — Всю прошлую неделю я умирал от скуки.
— Можешь приехать ко мне домой? Я буду тебя ждать. Могу заехать за тобой в школу… скажем… через полтора часа. О\'кэй?
— Конечно, — сказал он
Напарником Чико был незаменимым: веселый, изобретательный, упорный и очень сильный, хотя многие этого не подозревали. Они слишком поздно обнаруживали, что молодой, тонкий Чико с его мальчишеской ухмылкой мог с легкостью перекинуть через плечо мужчину весом в двадцать стоунов[3].
Чико выскочил из вращающихся стеклянных дверей школы, сел в машину, широко улыбнулся и сказал:
— Сразу за углом есть пивнушка с премиленькой барменшей.
Я покорно въехал на стоянку возле пивной и прошел с ним в бар. Девушка, отпускавшая напитки, действительно была очень славная — «все при ней», как выразился Чнко, — и встретила его с явной симпатией. Мы уселись возле стены, и Чико приложился к своей кружке с пивом.
— Это что, чистый апельсиновый сок? — кивнул он на мой стакан.
— Сегодня мне весь день приходилось пить.
— Так куда я должен отправиться? И что надо сделать? — спросил он.
— В Ньюмаркет. Походить по пивным.
— Неплохо.
— Тебе надо найти некоего Пэдди Янга. Он работает старшим конюшим у Джорджа Каспара. Узнай, какую пивную он посещает, и постарайся завязать с ним разговор. Нам надо узнать, где в настоящее время находятся три лошади, которые раньше были на его конюшне.
— Мало ли что нам надо.
— У него не может быть причин не сказать тебе об этом, по крайней мере, я так думаю.
Чико посмотрел на меня.
— Почему ты не спросишь самого Джорджа Каспара? Было бы проще, а?
— В данный момент я не заинтересован в том, чтобы Джордж Каспар знал, что мы расспрашиваем о его лошадях. Речь идет о Бетезде, Глипере и Зингалу.
На следующий день в обед Чико позвонил из Ньюмаркета.
— Я нашел его. Он заскочил сюда, чтобы пропустить стаканчик. Пивная почти рядом с конюшней, очень удобно. Если я правильно понял то, что он сказал, — а у него такой ирландский акцент, говорить с Пэдди все равно что с иностранцем, — смысл его слов сводится к тому, что все три лошади отправлены на разные коневодческие фермы.
— Ему известно, куда?
— Естественно. Бетезда отправлена на ферму Гарви в Глостере, а два жеребца — в какое-то место недалеко от Ньюмаркета, которое Пэдди Янг называет Трейсиз — во всяком случае, так мне послышалось.
— Ферма Трейса, — поправил я. — Генри Трейса.
— Правда? Тогда, может быть, ты разберешь еще кое-что, например, что у Глинера был тритес, у Зингалу — вирус и что Бразерсмит с ходу забраковал обоих.
Я попытался мысленно произнести «у Глинера был тритес» с ирландским акцентом и пришел к выводу, что у Глинера был артрит. Это звучало гораздо более правдоподобно. Я сказал Чико:
— …И забраковал их Бразерсмит. Попробуй узнать — этот тип Бразерсмит, случайно, не ветеринар ли Джорджа Каспара, и если да, поищи его в телефонной книге и запиши номер телефона и адрес.
Он позвонил мне снова через час и сообщил, что Бразерсмит действительно ветеринар Джорджа Каспара, и дал мне его адрес.
Я поехал на своей машине на запад, в Глостершир, и прибыл на коневодческую ферму Гарви в приемлемое для визита время — в воскресенье, в 11.30 утра.
Том Гарви, стоявший во дворе, где помещались конюшни, и разговаривавший с грумом, зашагал ко мне через весь двор, как только я заглушил мотор.
— Сид Холли! — воскликнул он. — Вот так сюрприз! Что тебе нужно?
Я поморщился, глядя на него в открытое окно машины.
— Неужели все, едва завидев меня, считают, что мне что-то нужно?
— Конечно. Говорят, ты теперь все вынюхиваешь — лучшего сыщика не найти. Слухи доходят и до нас, темных мужланов.
Улыбаясь, я вышел из машины и обменялся рукопожатиями с шестидесятилетним ловкачом, который был так же далек от темного мужлана, как мыс Горн от Аляски. Крупный, сильный, как бык, с непоколебимой верой в себя, зычным, властным голосом и хитрым умом цыгана. Рука его была столь же тверда, как его методы ведения дел, и так же суха, как манера держаться.
— Тогда зачем ты приехал, Сид? — спросил он.
— Чтобы посмотреть одну кобылу, Том, которая находится у вас. Просто из интереса.
— Да? Которую же?
— Бетезду.
Выражение его лица мгновенно изменилось: если он только что почти добродушно посмеивался, то теперь исчез даже намек на веселое настроение. Глаза его сузились, и он отрывисто спросил:
— А что тебя интересует?
— Ну, например, она ожеребилась?
— Она издохла.
— Издохла?
— По-моему, я ясно сказал. Издохла. Зайдем лучше в дом.
Комната, в которую мы вошли, служила столовой и кабинетом. Том присел на край письменного стола, я — на подлокотник одного из кресел.
— Итак, — сказал он, — почему ты спрашиваешь о Бетезде?
— Просто хотел узнать, что с ней сталось.
— Ты со мной не играй в прятки, парень. Стал бы ты ехать в такую даль ради простого любопытства. Для чего ты о ней расспрашиваешь?
— Один мой клиент интересуется этим, — ответил я.
— Кто он, твой клиент?
— Если бы я работал на вас и вы просили меня помалкивать, вам понравилось бы, что я болтаю лишнее?
Том подумал над моими словами, скорчив кислую мину.
— Нет, парень. Думаю, не понравилось бы. Но история с Бетездой вовсе не секрет. Она издохла, когда жеребилась. И детеныш тоже издох — жеребчик, правда, маленький.
— Жаль, — сказал я.
Он пожал плечами.
— Бывает иногда. Но учти, нечасто. Сердце отказало.
— Сердце?
— Да. Плод лежал неправильно, понимаешь, и кобыла напрягалась дольше, чем обычно. Как только мы разобрались, в чем дело, мы повернули его внутри, но она все равно испустила дух. Ничем не могли помочь. Конечно, дело было ночью.
— А ветеринара к ней вызывали?
— Да, он был здесь. Кобыла жеребилась в первый раз, к тому же у нее были шумы в сердце.
Я нахмурился.
— А у нее были шумы в сердце, когда она прибыла к вам?
— Конечно, парень. Потому ее и перестали выставлять на скачки. Ты о ней немного знаешь, верно?
— Верно, — сказал я. — Расскажите.
— Она прибыла из конюшни Джорджа Каспара, это тебе известно. Ее владелец хотел получить от нее потомство, потому что двухлеткой она показала отличные результаты. Ее покрыл Тимберли, и мы рассчитывали получить спринтера, но видишь, как вышло.
— Когда же она издохла?
— Наверное, с месяц назад.
— Спасибо, Том. — Я встал. — Извините, что отнял у вас время.
Он тоже встал.
— Уж больно нудная для тебя работа расспрашивать, а, Сид? Как-то не вяжется с прежним Сидом Холли.
— Времена меняются, Том.
— Не повезло тебе с рукой. Конечно, скачки с препятствиями всегда преподносят сюрпризы. Перелом позвоночника или еще что-нибудь. — Мы направились к двери. — Если занимаешься этим, то знаешь, на какой риск идешь.
Мы вышли из дома и повернули к моей машине.
— Все же тебе не так уж плохо с этим твоим протезом, парень? Можешь водить машину и еще делать кучу всяких дел.
Том хотел, чтобы я понял, как он мне сочувствует, и очень старался показать это. Я улыбнулся ему, сел в машину, помахал рукой и уехал.
Во вторник утром я забрал Чико и поехал на север к Ньюмаркету.
Когда мы наконец добрались до коневодческой фермы Генри Трейса, содержавшейся в безупречном порядке, я сказал Чико: «Поболтай с конюхами». Мы вылезли из машины на гравий, сквозь который не пробивалось ни одной травинки. Я оставил его и пошел искать Геирн Трейса, который, как нам сообщала прислуга, должен быть там, справа, в конторе. Там он и оказался. Генри Трейс спал в кресле. Мое появление разбудило его, и он cpaзy стряхнул с себя сон, как человек, привыкший, что его будят по ночам. Он был моложавым и очень приятным — полная противоположность грубому, жесткому, хитрому Тому Гарви. Для Трейса, как я заранее выяснил, выведение племенных жеребцов было крупным бизнесом — иметь дело с кобылами он предоставлял людишкам мелкого пошиба. Однако первые произнесенные им слова не соответствовали составленному мной образу.
— Прошу прощения. Полночи был на ногах… Э-э… Кто вы? Мы договаривались о встрече?
— Нет, — я покачал головой, — просто я надеялся встретиться с вами. Меня зовут Сид Холли.
— Да? Не родственник ли вы… О, господи, да это вы и есть!
— Точно, это я и есть.
— Чем могу быть полезен? Хотите кофе? — он протер глаза.
— Не беспокойтесь.
— Тогда выкладывайте. — Он посмотрел на часы. — Десяти минут хватит? У меня встреча в Ньюмаркете.
— Проблема довольно расплывчатая, — сказал я. — Просто хотел узнать об общем состоянии двух жеребцов, которые находятся здесь.
— А… Каких же?
— Глннера и Зингалу, — сказал я.
Он, конечно, начал выведывать, почему я о них спрашиваю и с какой стати он должен мне отвечать, но в конце концов, подобно Тому Гарви, пожал плечами и сказал, что беды не будет, если я узнаю.
— Наверное, я не должен говорить это, но я бы не советовал клиенту входить в долю и покупать их, — сказал он. не сомневаясь, что именно такова цель моего визита. — У них может не хватить сил покрыть должное число кобыл, хотя они всего лишь четырехлетки. У обоих слабое сердце. Их истощили слишком напряженные тренировки перед скачками. Именно поэтому, когда они были трехлетками, их перестали выставлять на скачки. И мне думается, с тех пор их состояние ухудшилось.
— Кто-то мне говорил, что Глинер хромает, — сказал я.
Генри Трейс, видимо, привык, что слухи разносятся молниеносно.
— У него недавно развился артрит. В этом городе ничего не скроешь. — На его письменном столе зазвонил будильник. Он выключил звонок. — Боюсь, мне пора ехать. С этим все, Сид?
— Да, спасибо, — ответил я.
— Больное сердце у обоих, — сказал Чико, когда мы подъезжали к городу. — Настоящая эпидемия, а?
— Надо спросить у ветеринара Бразерсмита.
— Он живет на Миддлтон-Роуд. Я знаю его дом.
Мы проехали мимо трека, на котором тренировали лошадей, и направились к городу.
Бразерсмита не было дома, нам сказали, что он вернется к ланчу. Мы уселись в машину и стали ждать. Я повернулся к Чико:
— У нас есть еще одна работа — проверка синдикатов.
— Я думаю, что Жокейский клуб всегда занимается этим сам.
— Так оно и есть. Нам нужно выяснить все про одного сотрудника Жокейского клуба, который проверяет синдикаты.