— Ты только посмотри! И твой здесь!

Услышать этого я не услышал, да и по губам не прочитал, просто догадался — очень уж выразительно изменилось лицо Юлии Сергеевны. На миг оно вытянулось от удивления, враз растеряв всякую привлекательность, но барышня моментально взяла себя в руки, что-то сказала подружке и решительно двинулась нам наперерез.

Этого ещё только не хватало!

– Что вам нужно? – спросил он, наливая нам по рюмке из бутылки.

Вахтёр держал входную дверь распахнутой настежь, с улицы в гостиницу заходили хорошо одетые молодые люди с ручным багажом, вслед за ними коридорные несли дорожные чемоданы и не какие-нибудь фанерные, а сплошь обтянутые кожей и покрытые лаком. На похороны великого князя прибыл выводок Общества изучения сверхэнергии, а у меня не было ни малейшего желания сталкиваться с кое-какими проходившими там обучение персонажами. Как бы чего не вышло…

– Мне поручили подвязать концы, – сказал я. – Получить от вас кое-какие ответы. И гарантии. И дать вам гарантии… – Я запутался. – Если мы можем помочь, – добавил я. – Если вы в чем-то нуждаетесь. Договориться кое о чем на будущее и так далее.

Думал, госпожа Карпинская захочет поговорить наедине, дабы вновь поднять тему отношений её кузины со Львом, но вместо этого она беспечно улыбнулась.

– Все необходимые гарантии у меня уже есть, спасибо, – сказал он вежливо, зацепившись за единственное слово, привлекшее его внимание. – Они сделают все, но в свое время. Я обещал молчать. – Наконец он улыбнулся. – Я последовал вашему совету, Гарри, и стал влюбленным на расстоянии, как вы.

— Какая встреча, Петя! Представишь мне своего спутника?

– Я побывал в Москве, – сказал я, изо всех сил стараясь найти стержень для нашего разговора. – Посещал те места. Видел тех людей. Ездил под своей настоящей фамилией.

— Василий Спиридонович — Юлия Сергеевна. Юлия Сергеевна — Василий Спиридонович, — протараторил я, намереваясь поскорее отвязаться от дворяночки, но вот так сразу сделать этого не получилось.

– Какой? – спросил он с той же вежливостью. – Как ваша фамилия?

— Очень приятно, — улыбнулся Василь, принял протянутую руку и даже наметил поцелуй, поднеся к губам затянутые в перчатку пальчики.

– Палфри, – ответил я, обойдясь без «де».

Вот совершенно неуместная сейчас галантность!

Он улыбнулся не то сочувственно, не то умудренно.

— Василий, вы ведь имеете отношение к следственным органам? — проявила тогда Юлия Сергеевна ещё даже более неуместное любопытство.

– Служба направила меня туда поискать вас. Неофициально-официально, если можно так выразиться. Расспросить о вас русских. Словом, подвязать концы. По нашему мнению, настало время выяснить, что с вами случилось. Проверить, нельзя ли помочь.

И убедиться, что они соблюдают правила, мог бы я добавить. Что никто в Москве не собирается рубить сук, на котором сидим мы все. Ни дурацкой утечки информации, ни публичных трюков.

— Так и есть, — подтвердил Василь. — Пётр что-то рассказывал обо мне?

– Но я же сообщил вам, что со мной случилось, – сказал он.

— Да-да, рассказывал! — вклинился я в разговор, ухватил товарища под руку и потянул на выход. — Юлия, дорогая, мы ужасно опаздываем! Передавай от меня сердечный привет Фёдору Ильичу! До скорой встречи!

– В ваших письмах Уиклоу, Хензигеру и другим?

Василь последовал за мной как-то заторможенно, пришлось шепнуть ему на ухо:

– Да.

— Идём!

– Ну, естественно, мы поняли, что письма эти писались под нажимом, если вообще их писали вы. Вспомните письмо бедняги Гёте!

Тот прибавил шаг, и только из-за этого мы не столкнулись с шумной компанией молодых людей в дверях, а разминулись с ними на крыльце. Но даже так неузнанным остаться не вышло: Анатоль, Роман и Кеша уставились на меня, будто привидение увидели.

– Чушь, – сказал он. – Я написал их по собственной инициативе.

Я их подчёркнуто проигнорировал, нацепил кепку и сбежал по ступенькам. Василь поспешил следом и спросил:

Я подобрался поближе к тому, что мне поручили ему сказать, а также и к своему «дипломату».

— И что это было?

– С нашей точки зрения, вы вели себя очень благородно, – сказал я, вынув папку и расстегнув ее у себя на коленях. – Под нажимом говорит каждый, и вы не составили исключения. Мы благодарны за то, что вы сделали для нас, и понимаем, чего это стоило вам. И профессионально, и лично. Мы хотим, чтобы вы получили полную компенсацию. Естественно, на определенных условиях. Сумма может быть весьма порядочной.

— Мне откуда знать? — буркнул я в ответ. — Женская душа — потёмки!

Где он научился так смотреть на меня? Отгораживаться с таким спокойствием? Вызывать напряжение в других, а самому оставаться невозмутимым?

— Не юли, Петя. Ты зачем ей обо мне рассказывал?

Я прочел ему условия, почти такие же, как и для Ландау, только прямо наоборот. Оставаться за пределами Соединенного Королевства и не приезжать туда, не получив предварительно нашего согласия. Полное и окончательное удовлетворение всех претензий, его вечное молчание, гарантированное полудюжиной способов. И много денег – подпишите вот тут – при условии, неизменном и единственном условии, что он будет держать язык за зубами.

— Разговор зашёл, вот и рассказал. Помнишь, в горсаду встретились как-то? Ну и вот.

А он не подписал. Тема эта ему уже приелась, и он отмахнулся от внушительной ручки.

— Что — и вот?

– Да, кстати, а что вы сделали с Уолтом? Я привез ему шапку. Что-то вроде грелки на чайник в тигриную полоску. Только не помню, куда я сунул чертову штуку.

– Если вы пришлете ее мне, я позабочусь, чтобы он ее получил.

— Она спросила, кто это был, я ответил. Всё.

Он уловил мой тон и грустно мне улыбнулся.

Василь пожал плечами.

– Бедняга Уолт! Они его вышибли, а?

– В нашей профессии мы рано выходим в тираж, – сказал я, но в глаза ему посмотреть не смог и переменил тему. – Полагаю, вы знаете, что фирму ваши тетушки продали «Люпус букс»?

— Да ладно, что ты разнервничался? Всё, так всё.

Он засмеялся, правда, не прежним своим буйным смехом, но тем не менее смехом свободного человека.

Я тяжко вздохнул.

– Джумбо! Старый черт! Обдурил Священную Корову. Тут он неподражаем!

Но он сразу освоился с этой мыслью, и, казалось, ему доставила удовольствие неизбежность случившегося. Я, как и все в нашей профессии, боюсь людей с правильными инстинктами.

— Да не в тебе дело, Василь! Ты же видел, кто в гостиницу заселился! Я там кое с кем на ножах. И принесла же нелёгкая!

Но его спокойствие подействовало на меня благотворно. Он словно бы обрел вселенскую терпимость.

— Ты послезавтра улетаешь!

Она приедет, сказал он мне, глядя на море. Они обещали, что она приедет.

— Тоже верно, — признал я правоту товарища. — Мы как сейчас: пешком пойдём или такси возьмём?

Не теперь. И в срок, выбранный ими, а не Барли. Но приедет – никаких сомнений у него не было. Может быть, в этом году, или в будущем, сказал он. Как бы то ни было, в горообразном брюхе русской бюрократии что-то всколыхнется и породит мышку сострадания. Никакие сомнения его не терзали. Не сразу, но это произойдет. Так ему обещали.

— Пешком. Тут недалеко. — Василь посмотрел на часы. — Может, по рюмашке? Время есть, а в театральном буфете цены кусаются.

– Своих обещаний они не нарушают, – заверил он меня столь непоколебимо, что возразить ему было бы пределом черствости с моей стороны. Но что-то еще помешало мне выразить мой обычный скептицизм. Снова Ханна. Она молила меня оставить его человечность неприкосновенной, а не губить, как было с ней. «Ты думаешь, что люди не меняются, раз сам ты не меняешься, – как-то сказала она мне. – Ты чувствуешь себя уверенно, только когда разочаровываешься».

Я отказываться не стал, махнул рукой.

— Веди!

Я предложил ему пойти куда-нибудь поужинать, но он словно не услышал. Он стоял у высокого окна и смотрел на огни порта, а я смотрел на его спину. Та же самая поза, которую он принял, когда мы первый раз беседовали с ним здесь, в Лиссабоне. Та же рука, держащая рюмку чуть на отлете. Та же поза, что и на острове, когда Нед крикнул ему, что победа осталась за ним. Но только теперь он стоял выпрямившись. Видимо, он заговорил со мной, но осознал я это не сразу. Он уже видит, как их теплоход прибывает из Ленинграда, сказал он. Он уже видит, как она сбегает по трапу ему навстречу, а рядом с ней ее дети. Он сидит с дядей Матвеем под развесистым деревом в парке возле его дома, где сидел с Недом и Уолтером в дни своего возмужания. Он слушает, как Катя переводит героические рассказы Матвея о стойкости. Он лелеял все надежды, которые я похоронил вместе с собой, когда выбрал надежную крепость бесконечного недоверия, когда предпочел ее опасной тропе любви.



Мне удалось уговорить его, и мы пошли ужинать, и он по доброте душевной позволил мне заплатить. Но купить у него еще хоть что-то не удалось: он ничего не подписал, он ничего не принял, он ни в чем не нуждался, он ни в чем не уступил, он был чист от всех долгов и без малейшей злобы желал, чтобы мы всем скопом отправились к дьяволу.

Вечер удался. Не могу сказать, будто так уж впечатлило приобщение к оперному искусству, да и для полноценной обзорной экскурсии по столице пока ещё было слишком холодно, зато будто чужой незнакомый мир посетил. Солидная публика, разряженные артисты, дорогое кафе и ещё парочка куда более демократичных питейных заведений, фонари на широкой набережной и заснеженная гладь реки. Словно не на считанные часы из привычного уклада выпал, а полноценный выходной получил. Или даже те самые каникулы, о которых Альберт Павлович говорил.

Но в нем была чудесная безмятежность. Никакой резкости. Он щадил мои чувства, пусть вежливость и не позволяла ему осведомиться, каковы они. Я никогда ничего не говорил ему про Ханну и понял, что теперь уж так и не скажу: я ведь остался прежним, а у нового Барли никакого сочувствия мои признания не вызвали бы.

Что до остального, он как будто счел необходимым принести мне в дар свою историю, чтобы я не вернулся к моим хозяевам с совсем уж пустыми руками. Он увел меня к себе домой, уговаривая меня выпить на сон грядущий, и убеждал, что я ни в чем не виноват.

Утро следующего дня порадовало отсутствием какого-либо намёка на похмелье — впрочем, на алкоголь мы вчера и не налегали — а ещё я пожертвовал завтраком, зато успел убраться из номера, прежде чем в гостиной обосновались мои соседи.

И рассказывал. Ради меня. Ради себя. Рассказывал и рассказывал. Свою историю, совсем так, как я пытался изложить ее здесь для вас – не только с нашей точки зрения, но и с его. Он продолжал говорить, пока не рассвело, а когда я уходил в пять утра, сказал, что, пожалуй, докончит красить стену, а спать ляжет уже потом. Ему еще стольким нужно заняться. Ковры. Занавески. Книжные полки.

Зима наконец-то начала сдавать позиции, за ночь потеплело до минус десяти, и на сей раз до Якорной площади добрался, даже толком не озябнув. Увы, Василь оказался на выезде — на полдень были намечены похороны великого князя Михаила, и для предотвращения провокаций на улицы вывели весь личный состав.

– Все будет хорошо, Гарри, – заверил он меня, провожая к двери. – Так им и передайте.

Хватало стражей порядка в центре города и помимо них: всюду на глаза попадались синие шинели бойцов ВОХР и серые сотрудников полицейского управления, а на подходе к мосту пришлось пропустить прогарцевавший по набережной гусарский эскадрон. Впрочем, ввели в город кавалеристов точно не из-за возможных беспорядков, а для участия в погребальной церемонии, но вот насчёт замеченных на дорогах броневиков такой уверенности у меня уже не было.

Шпионаж – это ожидание.

Ну и напряжение ощущалось едва ли не физически. Пусть шествия сторонников реставрации монархии и митинги их куда более многочисленных противников и разогнали, сами они при этом никуда не делись — если кто-нибудь обстреляет траурную процессию, последствия у этой провокации окажутся самыми прискорбными. Немудрено, что стражи порядка на ушах стоят.

У парадного крыльца гостиницы вновь дежурили двое вохровцев: молодые парни лет двадцати на вид смерили меня придирчивыми взглядами, ну а сам я, памятуя о заселении в «Асторию» делегации монархистов, для начала толкнулся вперёд ясновидением, а переступив через порог, ещё и внимательно оглядел холл.

Не уловил присутствия других операторов, не заметил знакомых лиц.

Ошибся и в том, и в другом.