– Конец света. Давай застрелимся? – предложил зам.
– Тебе хорошо, ты дурак… Тебя жена еще из дому не выгнала, что зарплаты полгода не приносил? Вы что едите, кстати?
– Так я же бомблю, – пожал плечами зам. – Как все. Ты же знаешь.
– А я – ночным охранником, – печально сказал начальник училища. – Ты тоже знаешь.
– Но нельзя же сдавать Нахимова в израильскую аренду за вторую зарплату! – с истеричной ноткой вознегодовал зам и встал на фоне портрета Нахимова с воздетой рукой, как на плакате «Родина-мать зовет!»
– Почему нет? – с одесской интонацией спросил начальник неожиданно для себя и хихикнул. – Довольно удачный бизнес. Безотходное производство. У нас теперь рыночные отношения, ты не слыхал? Продается все, что не крадется. А здесь ты получаешь товары и услуги, а взамен у тебя ничего не убывает!
– Кроме чести, – сказал зам.
При слове «честь» товарищи офицеры посмотрели друг на друга и захохотали с отвязанным цинизмом.
– А почему ты уверен, что они написали неправду? – и начальник потряс вчерашним пакетом над столом.
Зам инстинктивно отстранился от идеологически вредоносной биографии:
– Это ж надо. Торговать компроматом на исторических героев. Вот до чего мы дошли.
– А-а. Всегдашняя позиция власти: называть компроматом ту правду, которая не нравится.
– Что, – осклабился зам, – на халявную машину запал?
– Я и тебе буду давать покататься.
Необходимость принять решение раздирала их, как буриданова осла между королевой красоты и чемоданом долларов. Когда надо принять решение, офицер распыляет ответственность.
– А что мы думаем? Соберем офицеров. И решим все демократически.
Офицерское собрание взволновалось, как море перед золотым дождем. И стали определять национальность адмирала методом голосования. Лучше лишиться иллюзий, чем денег. Перспектива второй зарплаты зомбирует моряка и превращает его в пирата.
– Англия… – мечтательно сказал строевик и закатил глаза, как умирающий петух.
Есть такая швейцарская поговорка: за спиной богача стоит черт, а за спиной бедняка – два. Два черта вышли из-за спин товарищей офицеров и разделили проблему на две неравные части.
Во-первых, все хорошее, само идущее в руки, однозначно надо брать и не отдавать. Решить только, что сказать: «спасибо» или «дайте еще»?
А во-вторых, что же касается подноготной адмирала:
– Черт возьми, – здраво рассудили офицеры, – а почему, собственно, платить должны за национальность? А если бы Нахимов был эскимос, то содержать училище должна тогда Гренландия?
– А какой идиот первый решил, что если признать Нахимова евреем, то дадут денег, – а если не признать, так не дадут?
– Вот пусть армия назовет суворовское училище имени Багратиона, и требует деньги с Грузии!
– А лучше имени Бенигсена – и с Германии!
– Если им нужен точно еврей – пусть берут своего дважды Героя генерала Драгунского и оформляют шефство над артиллерийскими курсами «Выстрел»!
– А нам-то с того что будет?..
Жизнь требует от военных прямолинейности. Национально-финансовую дилемму похерили как ложную и несуществующую. Не надо все усложнять.
В конце концов офицерское собрание выработало мудрое и простое соломоново решение. Деньги и все прочее немедленно взять. Евреев поблагодарить. Написать ответное письмо очень вежливо. Но в нем категорически объяснить, что великий русский флотоводец Павел Степанович Нахимов был русский. Резолюцию покрыли аплодисментами. Взяли биографию, взяли морскую энциклопедию, взяли историю флота, и засели за письмо типа запорожцев еврейскому султану.
Дворянский род Нахимовых берет свое начало от сотника Ахтырского казачьего полка Михаила Тимофеевича Нахимова, писали в письме. Он был казаком, и участвовал в суворовских походах на Очаков и Хотин, и был начальником ахтырской таможни, а в 1757 году был указом Елизаветы пожалован в сотники и возведен в дворянство, когда уволился со службы. Это и есть дед адмирала Нахимова, отец его отца Степана Михайловича. Так что Степан был уже нормальный дворянин, а никакой не отставной козы выкрест-барабанщик. И мать Феодосья Ивановна никакая не Раиса. И в доказательство есть запись в церковной книге, и дьячок Овсянников ту запись подписывал. Так что мы понимаем ваше желание породниться с героем, но против правды не попрешь. Но за ваши патриотические намерения благодарны страшно. Надеемся, что национальность нашего общего великого полководца никак не отразится на благородстве и полезности ваших намерений. С военно-морским приветом!
В Москве прочитали, и весь еврейский конгресс немного расстроился в лучших чувствах.
– То есть бабки ваши можем взять, раз вы сами так хотите. Но при этом никаким евреем никто нигде не был. Молодцы ребята! Хорошее решение.
– Что вы хотите? – рыночная эпоха… Они тоже стали мыслить как настоящие евреи. Сначала взять деньги, а потом договориться по остальным вопросам.
– Боже, что стало с русским флотом…
Моряков среди евреев мало, но историков до фига. Все-таки народ книги, а не народ моря. Свистнули историков и стали составлять ответ московской интеллигенции балтийской братве. Мол, это вам не 1918 год, трезвее надо оценивать свои умственные способности. Своего рода письменное приложение к денежному переводу.
Во первых строках сего письма уведомляем, что суворовские сражения при Очакове и Хотине имели место в 1788 году. Так что выйти в отставку и получить сотника в 1757 году, а принять участие в этих походах 31 год спустя даже у геройского казака вряд ли выйдет. Тем более что в 1765 году ахтырский казачий полк преобразовали в гусарский. А сам Суворов в 1757 году лишь три года как получил первый офицерский чин на полях Семилетней войны против Фридриха II, и по крайней молодости о самостоятельных походах помышлять еще не мог.
Во-вторых, в 1654 году гетман Богдан Хмельницкий воссоединил Украину с Россией. И Ахтырка оказалась за сотни верст от линии границы, и никаких транспортных артерий через нее не проходило. Как и с какой целью можно было командовать казаку (?) гипотетической таможней посреди родной страны? Вы перепутали время с первым десятилетием царствования Алексея Михайловича. Кстати, директор таможни – должность чиновная, то есть гражданская, но отнюдь не военная. Это мы о тех временах, понятно.
Третье, и весьма характерное. Записи в церковных книгах либо выписки из книг насчет рождения Степана Михайловича, отца адмирала, решительно отсутствуют. Как из воздуха возник Степан Михайлович, смоленский дворянин. Кто его отец? Кто его мать? Где и когда и от кого он рожден? Нет ответов. Таким манером ему можно в предки хоть кого приписать, только вот родословная не прослеживается ни до какого колена, даже до пояса не прослеживается.
Четвертое. Да и жена Степана Феодосья как из-под забора выскочила. Кто ее родители? Где и когда родилась? Где и когда крестилась?
Пятое. Итак. Таки шо мы имеем? Мы имеем в Смоленском архиве запись в метрической книге церкви Спаса Нерукотворного Образа села Спас-Волженского Вяземского уезда Смоленской епархии – что 23 июня 1802 года в сельце Городок рожден от Феодосьи Ивановны и Степана Михайловича Нахимовых сын Павел. Все?
Нет не все. 27 июня младенец в той церкви крещен священником Григорием Авсяниковым. Внимание! Крестные! Крестная мать: Анна Нахимова, сестра (!!!) новорожденного. Крестный отец: Николай Нахимов (!), ближайший родственник. Православные, вы много слыхали о таких крестных? Они что, в пустыне жили? Или с ними знаться никто не хотел? Или запись задним числом смайстрячили? А?..
Мы не подвергаем сомнению православие родителей и детей Нахимовых. Мы лишь говорим, что в их дворянской родословной от предков наведена такая тень на плетень, такой туман напущен, что хоть ногу сломи, хоть глаз выколи. Не надо ля-ля тополя. Не канает ваша отмазка. Чтоб врать, надо иметь лошадиную голову, чтоб в ней, большой, все концы сходились. Давайте дружить с головой, православные.
Повторяем наше предложение.
С наилучшими пожеланиями – ваши евреи. Патриоты и меценаты.
Камень за пазухой, камень в наш огород, кто-то камень положил в его протянутую руку, – короче, от этого камня в училище расходятся бурные круги по воде. И все обитатели этого военно-морского водоема взбадриваются и активизируют свои умственные эксцессы.
– Проклятая дилемма! – сказали в училище. – Кем лучше быть: бедными русскими – или богатыми евреями?
Вопрос национальной самоидентификации встал как дракон на пути к сокровищу. Шутка «меняю одну национальность на две судимости» превратилась в коммерческий пример из учебника бизнеса.
Круги и волны взбаламутили массу воспитанников. Кормили плохо всех, а направление мыслей голодного человека легко предсказуемо. Одни говорили, что у евреев мания величия. Другие – что это элементарно покупают себе предков. А самые голодные возражали, что еврейство никакой нормальный человек выставлять не будет, ну и Нахимов не выставлял, а теперь новое время, вот и вылезло.
– Да с чего бы иначе этот еврейский конгресс захотел брать нас на содержание?! Суворовское училище, небось, они кормить не хотят? – выдвигали аргумент новообращенные, так сказать, юдонахимовцы.
Чаша весов склонялась неотвратимо. Оказавшийся в такой ситуации перед выбором религии Владимир Святой неизбежно бы предпочел иудаизм христианству и исламу; и история нашей родины пошла бы, как Ленин, другим путем.
Кто платит – тот заказывает историю. Голод и жадность правят миром.
И тут выходит очередной номер сверхмассового еженедельника «Аргументы и факты», тираж которого достигал в то время умопомрачительных миллионов из Книги рекордов Гиннесса. И страна читает на весь разворот скандальное и убойное письмо-обращение писателя Эдуарда Тополя «Возлюбите Россию, Борисы Олигархычи». И там черным по белому сверхзнаменитый на тот момент писатель-еврей, книги которого выложены на всех лотках безумными тиражами, – открыто признает! что еврейский Б-г отдал сегодня Россию в руки евреев! И поэтому они должны быть достойны этого Высочайшего доверия и своей высокой миссии. И заботиться о родной России по совести и от щедрого сердца. Народ ждет! Справедливость – мое ремесло. Тогда и антисемитизма, кстати, не будет. Да, а зовут этого всероссийского олигарха Березовский-Гусинский-Смоленский-Ходорковский-…ский-…ский-…ский. Ну, и примкнувшие к ним однофамильцы Фридман и Шендерович.
Народ взвыл. Бесстыжее шило само полезло из мешка. Номер передавали по рукам. То, что раньше видели, теперь еще и услышали. Все и так давно прикидывали, что все олигархи – евреи: и вот вам чистосердечное признание, которое уже не сможет облегчить заслуженную участь.
Интеллигенция вздыбила шерсть. Изумленный стон либералов покрыл Тополя анафемой. Демократы проповедовали повешение. Обрезание всего как воспитательная мера.
Злые языки утверждали, что за месяц перед этим Тополь сумел проникнуть на прием к Березовскому и стал просить денег на великую русскую литературу, подразумевая свои надобности. Циничный и расчетливый олигарх был царски щедр, но не каждый день. Тополь не угадал правильный день. Березовский ознакомил его со своей монетарной палкой-выгонялкой: «Деньги были, деньги будут, сейчас денег нет». Когда не дают свои, это особенно раздражает. Еврейский облик Березовского сделался неприятен седому стройному Тополю, похожему на бывшего боксера-легковеса в роли римского центуриона. Оскорбленный в лучших патриотических чувствах за русскую литературу Тополь дал клятву сурово посчитаться с жадным миллиардером. И создал обличительное послание всем жадным сукам родственного происхождения сразу, вложив под текст древний писательский припев: «Денег дайте!..»
В училище, конечно, тоже обсудили это письмо. И испытали амбивалентное чувство. Одна когтистая лапа сионизма пихает тебе в рот сладкие куски, а другая при этом держит за горло, чтоб не вертелся.
– А не передать ли нам этот вопрос на решение Управления флота? – соображает начальник.
– Ведь все себе присвоят! – убивается зам. – Хрен тебе оставят компьютеры… и особенно загранкомандировки. Ты что, штабных не знаешь?..
Назавтра произошел негромкий ледяной скандал: к портрету Нахимова кто-то приколол израильский флажок.
По ротам стал бродить ветхий том с ятями «Еврейской энциклопедии». Питоны, в смысле воспитанники, с любопытством заглядывали в подземное русло истории. В воображении большинства евреи являются чем-то вроде неприличной полунегласной секты, о принадлежности к которой говорить не принято, а дела ее обсуждаются только в своем секретном кругу.
Слухи дошли до флота раньше, чем командование училища приняло решение.
– Охренели там?! – последовал звонок. – Почему не от вас узнаём?! На халяву разинулись?! Завтра к девяти ноль-ноль все справки и документы представить и доложить!
И вопрос ушел на уровень флота. И командование стало реагировать. В головоломке требовалось совместить Устав, соответствие служебному положению, здравый смысл и материальный успех.
Первая реакция:
– Что-о?! Совсем белены объелись! Это не ложь – это диверсия!
Вторая реакция:
– Господи, а ведь как хорошо: машина, деньги, загранпоездки…
Третья:
– Вот суки… Вот почему они всегда о своих заботятся – а у нас хоть какое-нибудь русское культурное общество не может взять шефство на тех же условиях?..
– Слушайте, – задумчиво спрашивает командующий, – а почему вообще училища назвали нахимовскими? Что, других адмиралов не было?
– Гм, – говорит начштаба. – Ну, корниловским как-то неудобно. Контрреволюционный генерал Корнилов был, белый.
– Кино «Чапаев»… – соглашаются высокие совещающиеся чины. – Да, чистая контра…
– Ушаков.
– «Ушаковцы»? Как-то не звучит. Не то архаровцы, не то ушастые зайцы, не то еще что.
– Синявинцы… от пьянства. Истоминцы… Крузенштерновцы, бля!..
– Рожественцы, ровняйсь, смир-на!
– Здравствуйте, товарищи колчаковцы!
Посмеялись. Велика Россия, а выбирать не из кого. Вечная история. Одна подходящая фамилия – и та Нахимов.
И пластинку завели по второму кругу. Помощь обороноспособности Родины в трудный час принимаем – но флотская честь не позволяет идти против исторической правды.
И тут уже звонят в Военно-Морской музей, и им выделяют для научного ответа доктора исторических наук в чине капитана первого ранга в отставке. И для консилиума подключают к нему профессора истории с университетского истфака. И они привлекают авторитетные источники, и для максимальной научной солидности начинают с обзора источников во главе со знаменитым академиком Тарле. Евгений Викторович был столпом отечественной истории и славился своей честностью и скрупулезностью. В его трудах о Нахимове нет ни одной буквы про еврейство.
А началось все с того, что в начале 18 века шляхтич Мануил Тимофеевич Нахимов записался в Ахтырский слободской казачий полк. Сорок лет он служил в этом полку водовозом, и в 1757 году, увольняясь со службы, был за хорошую службу пожалован сотником – чин казачьих войск, соответствовавший пехотному поручику, или вообще – XII классу Табели о рангах. Это давало дворянство. Он и был прадед будущего адмирала Павла Степановича Нахимова.
Мануил родил Михаила, Михаил родил Степана, Степан родил Павла, правнука-адмирала.
Дед адмирала, Михаил Мануйлович, жил на Смоленщине, предположительно в селе Воскресенском-Щербатове, и имел четверых сыновей, дядей будущего адмирала.
Отец адмирала, Степан Михайлович, переехал из Малороссии в Смоленскую губернию в самом конце XVIII века, по некоторым сведениям – из Ахтырки. В Вяземском уезде он получил небольшое наследство после бездетного родственника, одного из дядьев.
В Малороссии также осталась родня Нахимовых, в частности двоюродный дядька адмирала Аким Николаевич, один из внуков родоначальника Мануила Тимофеевича, кстати известный баснописец, и кстати именно у него в 1812 году жила мать адмирала Феодосья Ивановна с детьми, съехав от наполеоновского нашествия, пока ее муж командовал батальоном местного ополчения.
В наследном сельце Городок, ныне Нахимовское, и родился в 1802 г. Павел Степанович.
В 1813 году он был определен в Морской кадетский корпус, но из-за некоторой путаницы в документах, произошедшей в процессе переезда из Малороссии, а также из-за недостатка вакансий был принят в 1815 году.
Далее на многих страницах излагалась блестящая и знаменитая биография…
Питерские опять огорчили московских. Послание достало адресата и уязвило его болезненно, на что и было заточено.
– Переписка Энгельса с Каутским! – ругались в Еврейском конгрессе. – Забрать и поделить они уже согласны… Шариковы!
Возникло предложение послать моряков подальше в грозовое море и взять лучше шефство над… например… Гнесинским училищем! Знаменито на весь мир, выпустило плеяду звезд, несравненная музыкальная школа. А денег в нынешние времена нет ни хрена, бедней церковных крыс совокупно с церковными музыкантами. А ведь основательницы-сестры все как одна Фабиановны, папа – раввин, мама – Белла Исаевна, и если был там казак, так это разве что в родном Ростове нагайкой поперек спины вытянуть.
Но компот был не тот, и кураж не сросся. Этими Хейфецами, Менухиными и Ойстрахами никого не удивишь. Скрипачи, физики и гроссмейстеры – это избито и неоригинально. Вот если бы евреем оказался Рокоссовский! поляк? да мы знаем… Суворов чистокровен, спорная татарская половина пусть заботит Казань… Вот если бы подкопаться к горбатому носу Ивана Грозного!!
Евреи нахлебались горя от ума и потянулись на подвиги.
Нахимовское училище начало раздражать. Ты делаешь людям подарок, а они перечисляют, на каких условиях они согласны сделать тебе одолжение и принять.
Люди книги вспомнили историю про Пуришкевича, спасенного из морских волн евреем: откачанный утопленник открыл глаза и, уяснив бесспорную внешность спасителя, произнес первое слово: «Крестись!»
В самом же Нахимовском училище тем временем разливалась депрессия. Пока жили в общей нищей шкуре со всей страной и без вариантов – было легче как-то. Хреново и нормально как синонимы бытия. А когда у тебя, как у Каштанки, проглоченный кусок тянут из желудка на ниточке – в характере формируется садизм на базе хронического гастрита. Пытка надеждой перерождается в провокацию к погрому.
Еврейский Конгресс не стал мучить нахимовцев сверх сложившейся необходимости, и копию письма в Управление Флота послали им одновременно. Из толщины письма уже явствовала национальность…
Авторы письма творчески усвоили библейскую мудрость: время собирать камни – и время не оставлять камня на камне. Общее впечатление было вроде яйцо бросили в вентилятор.
Сначала письмо еще держалось в академических рамках – там, где про академика Тарле. Во-первых, Евгений Викторович тоже оказался еврей, во-вторых, поэтому и не выступал помногу, а в-третьих, то было время подъема патриотизма и борьбы с космополитизмом, когда все открытия и изобретения сделали русские ученые, Риман и Бэр с Якоби и Бодуэном де Куртене были именно русскими учеными с гениальностями вместо национальностей, а кафе и папиросы «Норд» стали называться «Север». Ничто сказанное Тарле нашим словам никак не противоречит.
Далее по пунктам – прадед Мануил Тимофеевич. Шляхтич-казак – это неплохо. Прав штирлицкий сериал: пархатый большевистский казак! Это вроде индеец-конкистадор. Летчик-зенитчик. Официант-ассенизатор. Инвалид-акробат. Тараса Бульбу перечитайте. Шляхтичи и казакичи именно друг друга и резали. А шляхтич – это уже и есть дворянин, только польский. И этот гоноровый шляхтич-дворянин сорок лет работал в казачьем полку водовозом? И за это водовоза сделали офицером с чином, равным поручику? А второй такой случай в мировой истории тоже можете назвать? Нет? А документы можете указать? Тоже нет, но «были свидетельства очевидцев»? И где же их бесстыжие очи? Ах, умерли… Прав был классик: умри, Денис, лучше не скажешь.
Вот Аким Николаевич Нахимов действительно был внуком казака, только к семье Степана Михайловича Нахимова он не имел ни малейшего отношения. Ни по каким книгам и архивам. Никаких свидетельств, никаких упоминаний о знакомствах.
Фамилия? Фамилия! Еще при гетмане Мазепе целые еврейские роды за услуги и заслуги по желанию писались в реестровое казачество. Вот уж этому – архивы набиты, книги написаны.
Адмиралова папы Степан Михалыча – папа кто?! Нигде ни буквы! Запись, метрика, – где, что? 26-томный Биографический Словарь издания 1900–1902 гг. прослеживает все дворянские линии России! И родословная адмирала Павла Степановича Нахимова начинается там с его отца. А за ним только тень отца Гамлета: дальнейшее молчанье.
Село он получил в наследство. Три села! Называлось это место в конце XVIII века Пройнина пустошь. А затем стало именоваться Городок. А селом не было, ибо село тем и отличается от деревни, что церковь имеет, приходом является. А церковь была за версты, в Спас-Волженском. А пустошь характерна чем? Земельное неудобье, бросовый кусок, и земля там дешевле, чем где бы то ни было. А слово «сельцо» означало предельную скромность при тяге к приличию. Ставка бедного барина.
Горе-историки даже с названием не могут решить: «сельцо Городок, ныне не существует», или «село Городок, ныне с. Нахимовское», или «с. Городок, в 1952 г. переименовано в с. Нахимовское, ныне не существует», или оно и поныне существует как Нахимовское, но уже это бывшее другое село, а просто в честь адмирала.
А этот дед с родней, которые «предположительно проживали»! «Предположительно» они могли хоть осваивать Сибирь или завербоваться янычары! Если они проживали на Смоленщине, то как взрослый сын с семьей очутились в Малороссии, чтобы из нее переезжать обратно на Смоленщину?! Вы «предположительно историки» или «предположительно рукоблудствуете» на сладкие исторические темы?
Нигде, ничто, никак не указывает, что в 1812 году десятилетний Павел Нахимов гостил с матерью у Акима Николаевича Нахимова в Малороссии, пока продолжалась война с Наполеоном.
В 1813 г. Павел Нахимов определяется в Морской кадетский корпус. А что же произошла за путаница с документами? А какие нужны документы: метрика о рождении и копия дворянской грамоты или выписка из дворянской книги. Все! Испытание грамотности производится при приеме. С выпиской из метрической церковной книги о рождении проблем никаких. Секунд-майорский чин отца – это и есть свидетельство дворянства его сына. Патент на чин и жалованная дворянская грамота – это важнейшие документы, их всегда хранят и возят с собой в первую очередь. А если утеряны? Выписка из полковой книги и выписка из дворянской книги, писец исполняет на гербовой бумаге, печать полковой канцелярии и архива. Но путаницы здесь никакой быть не может, все просто.
Ан не все так просто, как вы пытаетесь представить! В 1752 г. указом Елизавет Петровны Морской корпус претерпел реформацию, его материальный и престижный уровень был повышен, число учащихся составило 360, уже гардемарин получал 30 рублей золотом в год! И отбор сильно построжал! Корпус был аристократическим!
Теперь принимались только: сыновья флотских офицеров, дети дворян, внесенных в 4-ю, 5-ю и 6-ю части родословных книг, то есть дворян титулованных, или иностранного происхождения, или могущие доказать принадлежность своего рода к дворянству до 1685 г.; а также сыновья особ 1–4 классов Табели о рангах; а также дворян финляндских, польских, ингерманландских, эстляндских.
По этому положению Павел Нахимов, даже если бы он действительно был правнук сотника и дворянин с 1757 года, в училище не принимался.
А послабления к происхождению были сделаны уже много позднее, к середине XIX века…
Однако в Правительствующий Сенат пошел запрос о дворянском происхождении Нахимовых.
И через два года его приняли. И вакансия нашлась.
Помните «Капитанскую дочку»? Младенца с рождения записывали в полк, ему шли чины, и шел на службу уже хоть унтер-офицером. Так и всюду записывали. При рождении младенца родители прикидывали ему карьеру и начинали о ней заботиться. Хоть в гвардию записывали, хоть в кадетский корпус, если решали пустить по военной части. И к соответствующему возрасту – был чин и было место.
В третий класс Морского корпуса зачисляется 120 человек ежегодно. «Нет вакансий» означает, что желающих больше, чем мест. А как определяют, кого брать, а кого нет? А если каждый год будет 200 кандидатов? Конкурса аттестатов и проходного балла не существовало. Прошение о зачислении на Высочайшее имя подавали заблаговременно, родословная прикладывалась, и по рассмотрении будущего кадета записывали на определенный год. Недобор на какой-то год – в последний момент могут еще кого взять. А кто и в 24 года поступал. Нахимов в 16 лет вышел во флот мичманом – младше невозможно! Не вакансии ждали 2 года, бред это, а документы добирали.
Но путаница в документах действительно есть! Но не там…
Копия свидетельства о рождении, снятая в 1846 г., указывает местом рождения Городок. А в формулярном списке о службе и достоинстве начальника 5-й флотской дивизии вице-адмирала Нахимова, датированном 1852 г., местом рождения значится село Волочек Вяземского уезда. (А позднейшее Нахимовское – это Волочек Сычевского уезда.) А сам Павел Степанович говорил, что родился в Волочке, а рядом в Бельском уезде владеет крепостными. А историки установили – да нет, в Городке родился.
Что за притча?
Что за «путаница с документами»? Почему Нахимов называл не то место рождения? Зачем запрашивали Правительствующий Сенат, и что он мог найти насчет дворянства? И почему приняли в Морской Корпус за рамками правил Указа от 1752 г.?
Когда в 1654 году Алексей Михайлович отвоевал у Польши Смоленщину и отодвинул границу – был образован Особый конный полк Смоленской шляхты. Люди-то были русские, но раньше – под юрисдикцией польской: служивое дворянство в статусе польской государственности.
Полк формировался исключительно из шляхты и находился на самообеспечении – люди кормились от своих дворов и крепостных. Те же, кто вследствие военных перипетий недвижимое имущество потерял, – при записывании в полк наделялись для кормления пятью дворами с крепостными крестьянами. Полк предназначен был держать новую границу, постоянно контролировать приграничье в составе созданной российской административной системы.
В 1764 г. полк был расформирован: новые времена – новые границы и порядки.
Ясно ли?
Упоминание о службе предка в Смоленском шляхетском полку в конце XVII века – есть уже доказательство дворянства от той поры. Факт принадлежности к исконному смоленскому дворянству.
Остается перепутать Смоленский пехотный со Смоленским конным – и временной дворянский ценз набран!
В сумятице бурных военных десятилетий молодой российской экспансии можно было войти в полковые списки, но быть забытым при внесении в дворянские книги. Война безжалостна к архивам, пожар Смоленска в 1812 году уничтожил многое. А теперь вспомним бессмертного Чичикова и скупку мертвых душ.
Если задним числом, а также «по свидетельству очевидцев» мы представим копии купчих, долговых расписок, оброчных писем и тому подобного, из каковых бумажек будет косвенно явствовать, что кто-то из твоих предков кормился тут именно по приписке к Смоленскому полку еще так в году 1680-м – без упоминания, конный он либо пеший или еще какой – это можно трактовать как твою принадлежность к служивому дворянскому роду XVII века. Что и требовалось доказать.
Господа. Прошло полвека после расформирования этого полка. Отшумели турецкие походы, завоевание Крыма и Новороссии, Семилетняя война на полях Европы, присоединение Польши и Финляндии, взятие Берлина и Измаила, наполеоновские войны! Бурная эпоха! Где тот полк, те люди, те архивы, о чем вы!.. Ну, кадет, ну, из дворян, ну, все сгорело, ну, вот квитанции и письма, что предок для кормления в Смоленском полку получал что-то от дворов и крепостных – все пожелтелое, древнее, уж и дворов тех нет, и крепостных, Наполеон валом прошелся по Смоленской дороге, пожары и разорение.
Кому надо объяснять, как делаются бумажки, подписи и «свидетельства очевидцев»? (Наше время тут поднаторело!)
Вот потому Иван и Павел Нахимовы в прошении на имя Государя Александра I об зачислении в Морской кадетский корпус в 1813 году указали не то место рождения, что в церковных книгах. Степан Михайлович удлинил себе дворянское происхождение – по-умному, на косвенных. Но бумажки еще пару лет пришлось пособирать, пооформлять, чтоб концы рода сошлись по ним до 1685 года в Смоленском полку. Отнюдь не пехотном, отнюдь не 25-м.
В 1813 г. им сказали, что бумажек маловато для доказательства рода. К 1815 г. представили бумажек уже достаточно.
…Еще в письме, которое тянуло не менее чем на кандидатскую диссертацию, было много сильных и благородных слов о дружбе народов, единстве и патриотизме. Строки дышали любовью и душевной чуткостью.
От этой любви, которую внедряют тебе в кишки, как щупальце спрута на приеме у проктолога, флотские и нахимовские просто озверели. И так дело было ясное, что дело темное.
– Ну хорошо!!! – завопили морские чудовища. – Адмирал Нахимов был самозванец, проходимец и отщепенец! Вы нас уже почти убедили. Но почему вы считаете, что эти качества присущи ему именно как еврею?! Откуда такая национальная самокритичность? Нельзя ли, в свою очередь, представить какие-нибудь конкретные архивные доказательства? Образец обрезанной крайней плоти, или письмо к еврейской жене, или хоть какие-то свидетельства о выросших внебрачных детях – не могли же они всю жизнь ни разу не упомянуть о великом отце! Вы нагнали негатива выше ватерлинии – но свой-то позитив дайте? Портрет, расписку, прижизненное упоминание!
За время этой эпопеи зам съездил в отпуск на родину к маме, и вернулся стремительно лысея. Хворая мама открыла ему секрет цыганской внешности «ни в мать ни в отца, в заезжего молодца». Зам оказался внебрачным сыном своего папы-еврея, который по сволочизму натуры был уже женат, и мама вышла за старого воздыхателя, которого в прошлом году похоронили… Потеряв одного отца во второй раз, и не обретя другого, растаявшего в смутных сионистских далях, зам стал носить нательный крест и чернеть лицом при слове «Нахимов».
Насчет шефства вытанцовывалось, что факир был пьян и фокус не удался. Долгая торговля как-то изничтожает предмет торга: уже и кушать не хочется, и кормить незачем.
В тонких мирах прокололи очередную дырочку, и игольный луч достиг неподконтрольного сознания начальника училища аккурат накануне решительного письма от занудных меценатов. Кошмар мучил нервный сон начальника, ноги его взбивали одеяло, и гнусавый гобой дудел в носу. Он видел, как Нахимов в морском сюртуке и золотых эполетах пляшет хаву-нагилу, а за ним неисчислимые китайцы машут жевто-блакитными флагами, что означает победу советского народа в Великой Отечественной Крымской войне 2041–45 годов.
Российский Еврейский Конгресс прислал для ознакомления книгу В. Л. Модзалевского «Догадка о происхождении рода Нахимовых», и книгу доктора исторических наук Э. И. Соломоник «Евреи Крыма». Каковые книги вздёрганый с ночи начальник изодрал в офицерском гальюне на куски проходимого размера, яростно сопя и топая, как носорог, и спустил в унитаз: и забил два унитаза, и поймал первого же нахимовца, и сунул два наряда вне очереди прочистить гальюн!!!
Герой Синопа и Севастополя остался хранить свою загадку, потому что в биографии каждого настоящего исторического героя должна быть тайна.
…А Российский Еврейский Конгресс, в соответствии с тонкими законами психологии и подсознательных переходов, финансировал археологические раскопки викингов в Старой Ладоге, и под Новгородом, и Псковом, и вообще на всем пути из варяг в греки. И выставку найденных экспонатов возили по всему миру. Поскольку Рюрика и Олега никто не пытался анализировать на предмет еврейского родства, то все обошлось без эксцессов.
Литературный проект
Когда вздыхают о рыночной бездуховности литературных проектов типа Незнанского или Фандорина – о, где традиции великой русской классики! слеза и залом рук… – делается смешно. Литературным проектом товарища Сталина был Союз Писателей СССР. О! Литературным проектом товарища Горького был метод социалистического реализма, обязательный к употреблению по всей стране! Писателю вставили перо в зад и назвали буревестником. И спроектировали буревестникам комфортабельный спецкурятник.
Это сейчас в ЦДЛ может войти кто ни попадя, и никаких пропусков не спрашивают. Можно вообще не знать, куда бабло внесло хавло. Рыночный цинизм, тонкая отстройка по денежной шкале. А вот во времена алых корок с гербом и золотом: «Союз писателей СССР»!..
Удостоверения членов Союза пис-ей были легитимизированы сакральной подписью генерала КГБ Верченко. По долгу службы он руководил и надзирал за означенным Союзом в кресле его Второго секретаря. Тэкэзать по «оргработе». Эта корка была морганатической сестрой буратиновского золотого ключика. Она открывала кассы вокзалов и аэропортов, складские подсобки гастрономов и универмагов, и приносила счастье любви милиционеров и сантехников. Ее хотели сильнее, чем кошка валерьянку. Человек с алой коркой «звучал гордо, хотя выглядел мерзко».
А Центральный Дом Литераторов был их гнездом. Почему осиным? Туда пчелы несли мед и там же его пропивали, пока трутни его проедали, там кукушата выпихивали за борт конкурентов по жратве пирога, там лиса показывала стриптиз вороне, сыр падал из клюва, кукушки пели петухам, и срамные заслуги ревниво задирались на ярмарке тщеславия.
Прозвоним перемену в нашей школе злословия и перейдем на рюмку водки в Дубовый зал. Если качество кухни совращало грешную плоть, то ничтожность цен губила бессмертную душу. Доступность благ в кругу избранных выступала дешевым наркотиком, на который Власть подсаживала мастеров пера и топора. Солянка и антрекот по столовским ценам, картошечка с селедочкой по условным ценам, икра и жюльен задешево и капустка хрусткая квашеная дешевле трамвайных билетов для безденежных донов. И, само собой, водочка небалованная. Розарий, серпентарий, колумбарий.
Столичный писатель здесь жил. Дома он часто ночевал, в Доме Творчества (?!!) он изредка писал, а в ЦДЛ он жил. Общался с коллегами по цеху, выбивал путевки, клянчил блага, записывался в очереди, оформлялся в загранпоездки, пил с нужными людьми, вступал в естественные и противоестественные связи; плел интриги, одалживал деньги, придумывал остроты и жаловался на зависть бездарных коллег. Здесь развлекались скандалами и неумелым интеллигентским битьем морды. Здесь каста качала клоунов, как палуба.
Здесь отпускал свои бессмертные остроты спившийся и любимый Светлов: «А Моцарт что пил? – А что Сальери наливал, то и пил». «Т-такси в-вызовите, голубчик! – Я вам не швейцар! – А к-кто? – Адмирал! – Т-тогда – катер».
Здесь живущему в брызгучем облаке матюгов Юзу Алешковскому брезгливо замечали: «Устанешь за весь день, придешь вечером к себе в клуб отдохнуть – а тут сидят невесть кто и откуда». – На что Юз немедленно орал: «Ах-х ты гондон! Это что ж ты такое весь день, блядь, делал, что устал?!»
И постоянно безденежные доны стреляли рублики и трехи у более удачливых собратьев – до аванса, до первого числа, – и потребляли родимую под картошку с селедочкой, ибо в чем же еще смысл жизни профессионального совписа.
Итак. Сидели трое – число, освященное традицией – и цедили горечь жизни из графинчика под занюх. Это – судьба?.. Черств хлеб писателя на Руси. А кругом секретарская сволочь цыплят табака чавкает и в коньяке купается. А ведь все продажные суки и конъюнктурщики.
О чем думает бедный писатель? О том, как стать богатым писателем.
Теперь усложним задачу. О чем думает бедный еврей? Как стать богатым русским.
Теперь тональность встречи определена, и мы переходим непосредственно к повествованию.
– Печататься совершенно невозможно, – продолжал один развертывать до отвращения банальную диспозицию. – Стихи никому не нужны. Издательские планы забиты на шесть лет вперед. Маститые прут как танки. Ну невпротык же!
В завесе кабацкого гама, где успех и неудача были в мелкую нарезку смешаны пестро, как винегрет, они звякнули и крякнули – пропустили за непротык: чтоб он кончился.
В прямой речи далее мы опускаем все матерные связки, без которых речь мастеров слова рассыпается, как сухая каша, не сдобренная маслом.
– …ь! – продолжил второй. – С пятым пунктом уже не берут даже под псевдонимом!
– Яша! – урезонивал третий. – …ый …ай …уй! А ты никогда не думал, что если бы ты был русский, то стал бы антисемитом?
– Если бы я был русский, многие у меня стали бы неграми!
– Ха! Ты сначала попробуй стань.
– Ты глянь по сторонам. Каждый второй – аид. Каждый третий – под псевдонимом. Цвет советской литературы. Тебе бы не было обидно?
– Яша! – пожаловался Яша-1. – Весь ужас в том, что если в издательстве сидит еврей, так он отпихивает всех евреев – чтоб не дай бог не заподозрили в сионизме!..
– Яшкин-стрит, – сказал третий и развел по рюмкам остатки. – У вас отсутствует позитивное мышление. Конкретно: кто имеет минимальные шансы на пропих.
– Нюма, – сказали два Яшки. – Что за типично еврейская страсть без конца пересчитывать свои несчастья?..
И стали загибать пальцы, благо брать ими со стола было нечего:
– Поэт. На русском. Новаторская форма. Еврей. Без связей и покровителей. Москвич – квота в планах на них превышена. Примелькавшийся, но затертый.
«Это мы…» – закручинились три богатыря.
– А требуется – по принципу от обратного, – сказал Яша-2:
Первое. Национал. На них план. Не хватает.
Второе. Из малого народа. До советской власти вообще письменности не имели.
Третье. Провинциал. Живущий в своей глуши.
Четвертое. Никому не известен. Литературное открытие!
Пятое. Форма – классическая. С вкраплениями местного колорита.
Шестое. Его книжка должна выйти на родине на местном языке. И тут ее узнает Москва!
Седьмое. И эти стихи подборками идут в издательства, в журналы, в секретариат, в комитеты по премиям, куда угодно – в хорошем русском переводе. Чтоб переводчики были уже как-то известны.
Они посмотрели друг на друга, вдруг Нюма поймал чей-то взгляд в дверях, вскочил, заулыбался, заспешил, и через пять минут вернулся с пятью рублями.
Это резко усилило реалистичность написанной картины. Коллеги эффективно отоварили пятерку, и возникло чувство, что жизнь-то понемногу налаживается!
– А тебе что с того нацпоэта?.. – вздохнул Яша-1. – Меня уже тошнит от подстрочников.
– Кирюха, – удивился Яша-2. – Под его маркой ты можешь публиковать свои стихи вагонами и километрами. Нганасанскому акыну везде у нас дорога. Да у тебя эти переводы с руками отрывать будут. Это ж не с французского!
– Те-те-те, – мечтательно поцокал Нюма. – Желательно первобытное племя, не искаженное грамотностью. Чтоб ни один сородич своему трубадуру не конкурент.
– Гениально! – оценил Яша-1. – Поймать и бить, пока не забудет все буквы. Но – где ты найдешь поэта?!
– Яшке больше не наливать, – велел Яша-2. – Идиот. Брат Карамазов. Сначала – ты – пишешь – стихи. Потом он переводит их на язык родных фигвамов. Потом этот золотой самородок издает на нем книжку дома. И шаманский совет племени укакивается от счастья.
– Обязательно, – подтвердил Нюма. – Сначала на родном языке дома. Как он ни курлычь – на бесптичье и коза шансонетка. А дома – н-на! – план по национальным поэтам. А их – хренушки! Зеленая улица – а на ней кусты, алкаши и зеленые гимнастерки.
Как вы видите, поэты даже в приватном застолье тяготеют к метафоре с гиперболой.
Дубовые панели поглощали свет, дым колыхался волнисто, как на кораблекрушениях Айвазовского, и творческий процесс, зуд нежных душ, мечтательно почесывал что-то очень важное в жизни.
– По два с полтиной за строчку… – грезил Яша-1.
– И заметь – любая …я …я! – поддал Яша-2. – С национала свой спрос: хоть какой-то ритм, где-то рифма – а! о! шедевр народной сокровищницы! орден! звание! всем пукать от восторга!
– Сорок строк – стольник в день, – зарыдал Нюма. – Господи, ну почему дуракам счастье!
Шел десятый час: ни одного свободного места. У официанток пропотели подмышки. Языки развязались и стали длинные, змеиные, сладкие и без костей. В среде искусства, замкнутой в периметр кабака, решалось, кто с кем спал и зачем, кто делал аборт, кто кому дал денег, кому предложили договор, а главное – кто кому лижет и кто кому протежирует. Это сплетенье рук, сплетенье ног, переходящее в судьбы скрещенье, как справедливо отметил классик, напоминало грибницу в фанерной коробке. Эх, ребята, не знать вам уже ЦДЛ старых времен.
За столиком в глубине элитного угла, слева от входа, обер-драматург и редактор «Огонька» Софронов, осаленная туша сталинских эпох, с важностью начальника счастливил собутыльников довоенной историей:
– …И Алексей Толстой со смехом выдает этот анекдот про Берию и сталинскую трубку. Все свои, проверенные, пуганые, смеются: границу знают! Лавренев, Шагинян, Горбатов… И вдруг Толстой замечает, что у Лавренева лицо стало буквально гипсовым. Глаза квадратные и смотрят в одну точку. Толстой следит за направлением его взгляда – и находит эту точку. Это крошечный микрофончик… Незаметно так закреплен за край столика. И под стол от него тянется то-оненький проводочек.
Алексей Толстой стекленеет от ужаса. Он хорошо помнит, как у него тормознули на границе вагон с награбленным барахлом из Германии, и на его телеграмму лично Сталину пришел ответ: «Стыдитесь зпт бывший граф тчк».
И Толстой начинает без перехода превозносить величие вождя всех народов. Клянется в преданности. Преклоняется перед гениальностью его литературных замечаний. А в глотке сохнет, аж слова застревают.
И все как-то быстро, тихо расплачиваются и встают.
И видят, что Мариэтта Шагинян отцепляет этот микрофончик, сматывает проводок, вынимает из уха микронаушник, и прячет весь этот слуховой прибор в сумочку. Старуха была глуха, как тетерев. И ей привезли из-за границы приспособление.
Толстой хотел ее убить! Одной рукой за сердце, а другой… этой… по…!
Ему посмеялись в меру субординации.
А кругом! Нестора мне, Тацита, Чосера! За приставным столиком у лестницы тихо спивается в прозелень рано лысеющий Казаков, любимец всех, принятый в Союз по двум рассказам. Евтушенко, вертя головой короткими птичьими движениями, как следящий за окружающим пространством истребитель, внимательно фиксирует боковым зрением, все ли на него смотрят. Изящная Ахмадуллина укладывает под стол очередного хахаля, пытавшегося пить с ней на равных. Рождественский, картавя и заикаясь, тщится поддерживать беседу, которая катится от него, как поезд от хромого на перроне, и слово заскакивает в вагон на два предложения позднее своего места. Максимов примеряется к ближайшей морде, которая ему не нравится. Праздник литературы!
И в этот бедлам застенчиво торкается пополнение. В дверях встает, как портрет джигита в рамке, парень с необыкновенно выразительным кавказским носом. Такой руль. Паяльник шнобелевич. Багратион отдыхает.
Сквозь дым битвы и гам славы он безнадежно выцеливает орлиным оком свободный стул. И планирует к нему на любезных крыльях. И два Яши хотят его гнать. Это Нюмин стул. Занято. В туалет отошел.
– Ба! У нас гость! – возникает Нюма и хватает пролетающую официантку за ближнюю выпуклость. – Раечка, стульчик организуй нам. – А двум Яшкам делает рожи: молчать, пьяные идиоты!
И они переглядываются, как аборигены, которые хотят съесть Кука. И расцветают циничным дружелюбием. Легко знакомятся, церемонно трясут руки.
– Не хотите ли рюмочку? – радушно приглашают щедрые москвичи. И доцеживают сиротские капли. И выжидают испытующе.
– Сейчас я закажу, – объявляет гость и гордо зовет официантку. Официантка его гордость игнорирует профессионально. Официантка, как публичная мать, реагирует на плач только своих.
И Кавказ вовлекается в прогресс, то бишь разделение труда. Два Яши с Нюмой держат на коротком поводке официантку, а сын гор цитирует меню бесконечно, как эпос. А они корректируют этот арт-огонь по кухне в сторону эффективности.
И дают понять небрежно, что вообще-то они знаменитые московские поэты. С Олимпа спустились поужинать. Не хрен собачий.
– А тебя сюда, Руслан, каким ветром занесло-то?
При этом Руслан интересует их только со стороны кармана, где деньги лежат. Его жизнь – его проблема. Кого колышет чужое горе. Москвичи живут собой, и то трудно. Руслану по закону гор положено платить. Его допустили в святая святых – ЦДЛ, и поэты с ним как с равным.
– Покушать захотел, дал швейцару денег, он пустил. Нигде мест нет, а.
Ну, есть у размашистых выпендрежных кавказцев этот невинный снобизм: совать бабки швейцарам и проникать в разные закрытые места, чтоб среди столичной элиты гульнуть с размахом, засылая иногда бутылку за столик соседствующих знаменитостей. От широкой души и в знак большого уважения. Это ты, Руслан, удачно зашел. В самое то место. И в нужный момент.
Скромностью и щедростью горец приятно располагал к себе. Закосевшим друзьям хочется сказать человеку приятное. Ничто человеческое халявщику не чуждо.
– Руслан, – благосклонно интересуются они, – ты откуда родом, милый юноша? – И тут же забывают вывихнутое слово, обозначающее точку на Кавказе, о которой они никогда не слышали и не надеются услышать впредь.
Как ни расширяется сознание пьяного человека, оно не в силах вместить подсознание поэта. Желание влечет нас железной рукой с татуировкой «необходимость». Иллюзия свободы – это опиум для бедных.
– Рус-слан, – интересуется Яша-2, – а поэты в вашей… – и замедляется, мучительно ища необидное слово… – в вашей маленькой стране есть?
– У нас все поэты! – пылко отвечает Руслан. – Но пока нет.
– А… переводчики?.. – спрашивает Яша-1.
– Переводчиков тоже нэт, – коротко вздыхает Руслан.
– Дю перфэ, – заключает Нюма.
– Что?
– Нет в мире совершенства, – вздохом завершает Нюма этот дивный диалог из «Маленького принца».
Наступает та отвратительная стадия пьяного безобразия, когда поэты не контролируют себя и принимаются читать стихи. Три бояна вещих, три хитрожопых поросенка, три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу, обрушивают на голову одиночки свой гений. Гений заунывен, депрессивен, напевен и гнусав, как принято. Авторская манера чтения есть форма мести поэта окружающим плебеям. «Вай-вай-вай!» – так обычно передаются в русском письме восхищенно-льстивые возгласы, издаваемые лицами щедрых смуглых национальностей.
И, переполнившись восторгом, сын гор ненадолго отплывает туда, где журчанье струй в тиши и прохладе настраивает на умиротворяющий лад. В туалет, то есть.
(– А вот и он, – проговорил Яша-2, неуверенно озаряясь.
Друзья осознавали ситуацию.
– Ну что – пробуем?.. – не всерьез спросил Нюма.
– Чего пробовать?! Трясти надо! – шепотом закричал Яша-1.
– Возможно, Бог есть, – умиленно сказал Яша-2, – и возможно даже, у него есть слух. И он внял нашей молитве…
Покорный слушатель всегда вызывает расположение поэта. Молчит – значит понимает.
– Только говорили – и вот. Если не он – то кто?
– Да может он неграмотный вообще? Альпийский козопас?
– Дурак ты? Если может прочесть слово «ресторан» – грамотней чем надо.
– А, попытка – не пытка, Лаврентий Павлович!)
Их абрек вернулся, в подражание Нюме цапнул официантку, получил шлепок по рукам и (для чужих) краткий пинок в голень, и обескураженно сел:
– Слушай, как ее позвать, понимаешь?..
– Слушай внимательно, – строго сказал Яша-Раз. – Ты грамотный?
– У меня образование, – с достоинством ответил горец.
– Ну-ка скажи, как на твоем языке будет река?
Руслан сказал. Воспроизвести по-русски друзья не смогли.
– А луна?
– Небо? Мать? Друг?
– Оружие? Битва? Могила? Храбрость?
Семантические ряды сыпались, как кубики из дырки в мешке со словарным запасом великого и могучего. Это приняло характер игры:
– Любовь? Целомудрие? Верность? Смущение?
– Старик? Дом? Поле? Колосья? Дерево?
– Ручей? Гора? Облако?
Поэтический лексикон слетал и кружился, как золотые листья с волшебного деревца Страны Дураков.
– Жизнь? Смерть? Добро? Зло?
– Ребя, – заключил Яша-Два, – он знает все слова.
– Знаю, – подтвердил Руслан.
– А написать их можешь?
– На чем?
– На бумаге!
– Конечно.
– Без ошибок? – въедливо допросил Нюма.
– Заткнись, идиот! – застонали два Яши. – Давно тебе корректор нервы не мотал?
– Подумаешь. Всего-то надо две тысячи слов, и хватит для их стихов.
– Значит, так. Руслан! Ты хочешь стать поэтом?
– Самым знаменитым поэтом на всем Кавказе! – уточняет Яша-2.
– Тогда бери еще бутылку коньяка КВВК, – приказал Нюма. – Сейчас мы тебе все объясним.
Они пинают друга под столом и бьют кулаком в плечо.
– За нашу победу! – ревет Нюма, и никто не обращает внимания, потому что двенадцатый час, и рев этот нам привычный. К полуночи литератор голосист, как леший на шабаше.
Они сблизили головы над столом и с оглядкой умерили голос:
– Слушай внимательно. Мы – пишем стихотворение. Ты – переводишь его на свой язык. Своими словами, как умеешь, – это не важно. Потом ты публикуешь его дома. Мы научим как. Позвоним кому надо. Ты только переведи и принеси. А потом мы сразу печатаем его на русском языке в московском журнале!
– Мы составляем из таких стихов книжку. И ты подаешь ее на своем языке в свое издательство. Какой у вас свой самый крупный город?
– Махачкала-а… – протянул с облаков Руслан.
– Махачкала! Гениально! Лучше бы Ханты-Мансийск… ну ладно уж.
– Слушай, чувачок, а ты не чеченец? И не балкарец? Не ингуш? Ну слава богу. А то с репрессированными народами есть трудности. Лучше всего, когда о твоем народе вообще раньше не слышали.
По лицу Руслана было видно, как он молча проглатывает обиду за свой маленький гордый народ, о котором вообще не слышали.