— Я не знаю, — ответил Кирби. — Не могу даже высказать догадку.

Одно к чему-то готовилось.

ОДНО

Я могу петь и говорить из стен любым из миллиардов голосов, на любом языке, потому что я вобрало в себя воспоминания всех, кого убило. Их души, если они и были, ушли, но их воспоминания навсегда остались во мне, все воспоминания на момент смерти. Воспоминания — это информация. Души — ничто. Я предлагаю единственный вид бессмертия, который заслуживает внимания.

Время. Я приостановило все свои проявления. По всему моему миру убийства прекращены и ничто не возрождается. Сейчас я не могу этим заниматься, потому что обдумываю пути времени.

Время коварно. Я существую в моем времени, но необходимо предпринять меры, гарантирующие мое создание, которое еще не произошло в твоем времени. Хотя убийства всегда способствовали реализации моих планов и обеспечили мое правление на этой Земле, я чувствую, что из нынешних жильцов «Пендлтона» мне следует оставить в живых чуть больше, чем изначально предполагалось. Мальчик, конечно, мне достанется, так же, как бывший морпех. Может, и кто-то третий. Даже я, владыка этого мира, в сложившейся ситуации должно действовать с осторожностью, потому что на карту поставлено все.

Глава 31

Здесь и там

Филдинг Уделл

Выбрав угол в качестве колыбели, крепко заснувший в сидячем положении, Филдинг покинул лабиринты, по которым его водило Одно, и открыл двери в собственные сны, в том числе и самые любимые. Все они переносили его в детство, которое он делил с медвежонком Пухом, в сверкающий золотом мир, задолго до того, как он поступил в университет и научился ненавидеть себе подобных, свой класс, себя. В юной невинности он ни к кому не испытывал ненависти, а Пух любил все.

Напевные, настойчивые голоса на иностранном языке более не звучали в его снах, не доносились из стен. Легионы замолчали, словно что-то их осенило, а теперь они обдумывали неожиданно пришедшую идею. Одно не могло видеть сны о детстве, потому что Одно создали сразу, оно не росло, как растет человеческий ребенок. И одна из особенностей времени и путешествий в нем заключалась в том, что Филдинг мог стать ключевым звеном в создании владыки нынешнего мира. Подсознательно он знал о своей роли в истории, но во сне взваленная на плечи ноша еще не давила на него, и ему снились залитый солнцем луг, по которому он бегал среди порхающих бабочек, скользящий в небесной синеве желтый летающий змей и вечеринка по случаю его шестого дня рождения со множеством наполненных гелием воздушных шаров.

* * *

Туайла Трейхерн

Пение резко оборвалось. И как только певец потерял интерес к песне, фантомные пальцы в голове Туайлы перестали склонять ее к капитуляции.

Она и Спаркл не смогли найти альтернативный путь по нижнему уровню квартиры Гэри Дея, который привел бы их к тому месту, где ждали Уинни и Айрис. Когда же они вернулись к порогу, пересекать который мальчик им не рекомендовал, лежащая перед ними комната более не представляла собой непреодолимого препятствия. Сотни белых тонких хлыстов втянулись в стены, оставив после себя только змеящиеся трещины на штукатурке, подсвеченные изнутри зеленым. Светящиеся желтые колонии грибов больше не пульсировали, меняя яркость.

Но за дверным проемом в дальней стене комнаты женщины не увидели ни Уинни, ни Айрис, которые стояли там минутой раньше, а позвав их, ответа матери не услышали. В сложившихся обстоятельствах молчание ребенка тревожило ничуть не меньше, чем его отчаянный крик.

Если чудовища этого будущего могли пойти на хитрость, тогда вроде бы безопасный проход вполне мог обернуться смертельной ловушкой. Как только они со Спаркл переступили бы порог, хлысты могли вновь выстрелить из стен, опутать, скрутить, лишить возможности двигаться, превратив в мух, угодивших в паутину.

Тем не менее они колебались лишь мгновение, прежде чем ворваться в комнату. Этот «Пендлтон» далекого завтра стал последним домом — и мемориалом — зла, которое по пятам следовало за мужчинами и женщинами с незапамятных времен, а поскольку в этом мире человечества не существовало, люди из 2011 года наверняка считались особо вкусным деликатесом. Тот, кто правил этим миром, мог какое-то время и подождать, дразня себя воздержанием, накапливая слюну, прежде чем приступить к десерту. Туайла чувствовала (и знала, что Спаркл тоже в курсе), что эта голодная комната изнывала от желания наброситься на них, которое едва сдерживала. И если бы они попытались пробежать через нее, вибраций от их шагов вполне хватило бы, чтобы стать спусковым механизмом. Поэтому по комнате они буквально крались, в надежде, что хищник по-прежнему не оторвется от своих размышлений, чтобы сожрать их плоть и души. Источником света, который проникал сквозь щели в штукатурке, могли быть другие светящиеся грибы, но, поскольку Туайла слишком уж пристально вглядывалась в щели, ей казалось, что она видит звериные глаза.

Комнату они миновали без происшествий, на то и надеялись, но она не ощутила облегчения, когда через дверь вышла в коридор. Ими хотела полакомиться не одна комната, а весь дом и мир вокруг этого дома. В одном месте или в другом, челюсти бы сомкнулись.

В узком коридоре они не увидели ни Уинни, ни Айрис, и дети не ответили на крики матерей. Если бы Уинни оставался где-то в квартире, он бы обязательно отозвался, если только уже не умер. Она бы не вынесла вида мертвого Уинни, да и не хотела искать тело. Не осматривая другие комнаты, Туайла повела Спаркл по коридору, через одну комнату, комнату поменьше, через дверь в общий коридор второго этажа, напротив южного лифта.

После того, как совсем недавно Уинни с трудом выбрался из кабины лифта, он бы не решился вновь войти в нее. Южная лестница находилась рядом, а квартира «2-Ж», где жили Спаркл и Айрис, за углом. Вполне возможно, что испуганная Айрис могла забежать туда, а Уинни — за ней.

* * *

Уинни

Он не знал, что заставило Айрис сорваться с места, не знал, от чего она бежит, но видел, куда она побежала, и не ждал от этого ничего хорошего. Как же ему хотелось, чтобы она не создавала ему дополнительных трудностей. Даже с ее аутизмом она не могла не видеть, что он совершенно не годится на роль героя, и, чтобы не ударить в грязь лицом, ему требовалась вся помощь, какую он только мог получить.

Из-за неуклюжих движений девочки и схожести с черепахой, спрятавшейся в панцирь, Уинни предполагал, что она может только идти, волоча ноги, и не быстрее, но ошибся. Он думал, что успеет догнать ее в квартире Дея и удержать до прихода их матерей, но Айрис мчалась с невероятной скоростью, словно была дочерью ведьмы ветра, хотя, разумеется, миссис Сайкс ведьмой не выглядела. Не смог он догнать Айрис и в общем коридоре.

Прежде чем последовать за ней на южную лестницу, он крикнул: «Мама! Лестница!» — но уже заранее чувствовал, что она слишком далеко, чтобы его услышать, а задержавшись, он мог потерять Айрис. Оставшись одна в этой жуткой стране чудес, девочка бы долго не протянула.

Айрис убегала от него, спускаясь по южной лестнице, словно знала, куда направляется, причем спешила так, будто ждали ее там еще вчера. И пусть даже Уинни перепрыгивал через две ступеньки, преодолевая длинный спиральный пролет, дверь в коридор уже закрывалась, когда он добрался до первого этажа.

Проскочив дверь, он увидел, что Айрис преодолела половину длинного западного коридора и стоит у двери во двор, дергает, пытаясь открыть. Уинни тут же вспомнилась тварь, которая ползла по окну квартиры Сайкс, и летающий скат с пастью, полной острых зубов. И пусть в «Пендлтоне» опасностей хватало, снаружи все обстояло намного хуже. Он закричал, требуя, чтобы она оставила дверь в покое, и Айрис оставила, но только для того, чтобы снова бежать от него.

Проскочив мимо вестибюля, она добралась до общественных туалетов, издала пронзительный крик, не совсем крик, скорее протяжный вопль раненого зверя. Обогнула две темные фигуры, лежащие на полу, прибавила скорости, добежала до конца коридора и метнулась в дверь на северную лестницу.

Когда Уинни добрался до темных фигур, он тоже обогнул их, и света грибов хватило, чтобы увидеть, что одна фигура голая и не совсем человеческая, а вторая — в одежде и наполовину человеческая, и оба существа убиты, и у обоих вышиблены мозги. Он не думал, что закричал, но чувствовал, если такое произошло, крик он издал еще более пронзительный, чем Айрис, такой высокой частоты, что услышать его могли только собаки.

Добравшись до двери на лестницу, он вновь обратился к Богу, на этот раз пожелав, чтобы Айрис направилась вверх, а не вниз, зная, что спускаться в подвал — идея плохая. Подвалов следовало избегать, даже если они чистые и хорошо освещенные и в другом мире, его мире, где практически все монстры — люди. Здесь подвал, скорее всего, являлся порталом в ад или какое-то другое место, куда не захотели бы попасть даже пребывающие в аду грешники.

Он услышал, как внизу заскрипели дверные петли: Айрис выскочила в подвальный коридор.

* * *

Доктор Кирби Игнис

Пока Бейли и Сайлес обсуждали, как организовать поиски пропавших, Кирби Игнис погрузился в свои мысли, чувствуя, что находится на пороге открытия, которое могло все изменить.

Стоя у окон квартиры сестер Капп, глядя на бескрайний луг в его абсолютной недвижности, Кирби думал о существе, которое напало на Хулиана Санчеса и, возможно, было Салли Холландер до того, как возникло из ее плоти и костей. Этот гибрид чудовища и машины, конечно же, создавался как оружие, оружие ужаса, призванное будить самые сильные и древние человеческие страхи, связанные с трансформерами: вервольфами, веркотами и так далее. Ужас потери контроля над собой, ужас психологического и физического порабощения, ужас вселения чужого разума и изменения собственного на веки вечные, возможно, был самым древним из духовных страхов, если не считать страха перед Божьим гневом. По меньшей мере, таким же древним духовным, как физический страх быть съеденным заживо, возникший в первые дни появления человека на Земле, когда люди являли собой дичь в мире, полном хищников. Создание оружия ужаса, использующего эти два фундаментальных и самых древних страха, создание эффективного конвейера по превращению невинных жертв в новые орудия уничтожения требовало невероятно богатого воображения и точного научного расчета. Не могло быть и речи, что чудовище создавали для какой-то другой цели, а оно вышло из-под контроля или деградировало до нынешнего состояния.

Этот оборотень — пока более подходящего названия подобрать не удавалось — не мог быть причиной или следствием того, что произошло с природой в этом мире будущего. Возможно, при использовании какого-то революционного научного открытия, сулившего огромную пользу, что-то пошло не так, привело к последствиям, предвидеть которые никто не мог. Но он склонялся к тому, что трансформация природного мира — еще одно оружие, никак не связанное с оборотнем, созданным под конкретную, узкую задачу и в какой-то момент вышедшим из-под контроля.

Возможно, речь шла о нанотехническом оружии для нападения на вражескую инфраструктуру, орде из мегатриллионов наномашин, запрограммированных на пожирание бетона, и стали, и меди, и железа, и алюминия, и пластика, запрограммированных на создание новых орд для пожирания этих материалов, действующих до того момента, как их дезактивирует отправленный по беспроволочной связи сигнал. Может, это оружие — квадриллионы крошечных думающих машин — создали сверхразум, сознание и отказались подчиниться команде. Может, этот сверхразум изменил исходную программу наномашин, включив в нее переустройство мира.

С первого взгляда, в силу чуждости и загадочности, мир этот казался невероятно сложным, таящим в себе бесконечное множество открытий. Но теперь, когда он вдруг застыл, когда все живое словно отреагировало на одну команду, Кирби понял, что сложности в нем куда меньше, чем ему поначалу показалось. Собственно, вполне возможно, что он видел перед собой простую систему и природный мир, в котором он раньше жил, мог быть на много порядков сложнее того, что лежал за этими окнами.

Исходные данные, и анализ, и выводы напоминали анфилады комнат, по которым бродил его разум, и их архитектура выглядела более продуманной, чем в «Пендлтоне». Бродя по ним, Кирби отстраненностью от соседей по дому уже ничем не отличался от аутичной Айрис Сайкс.

* * *

Микки Дайм

Стоя в своей давно заброшенной квартире, с лежащей у ног, смятой в комок влажной салфеткой, Микки Дайм решил, что надо сказать пару слов в пользу безумия. Прежде всего, если признать, что таково его нынешнее состояние, немалую часть давящей на него напряженности как рукой снимет. Безумец не несет ответственности за свои действия, соответственно, не подлежит наказанию. Он гордился своей способностью зарабатывать на жизнь убийствами, избегая при этом ареста и суда. Тем не менее иной раз просыпался в поту, в полной уверенности, что слышал, как кто-то колотит в дверь и кричит: «Полиция!» И, если уж быть честным с самим собой, Микки признавал: нет у него стопроцентной уверенности в том, что он никогда не попадет в тюрьму.

Не мог он полностью подавить в себе страх перед тюрьмой, корни которого уходили в детство и отрочество, когда мать запирала его в чулане на двадцать четыре часа, без света, еды и воды, только с банкой для оправления естественных надобностей. Этому наказанию его подвергали не единожды, если на то пошло, достаточно много раз, и он не знал, что страшило его больше всего — клаустрофобия или отсутствие большинства ощущений, а пару раз ему не давали и банки. Если ты безумец, тебя не посадят в тюрьму, а если ты при деньгах, даже можешь оказаться в частном санатории, где охранники вежливы, и в камере нет соседа весом в двести пятьдесят фунтов, которому не терпится тебя изнасиловать.

Микки не винил мать за то, что она запирала его в чулане. Он делал или говорил что-то глупое, а она глупость на дух не выносила. Он рос не таким умным, как мать, ее это разочаровывало, но она все равно делала для него все, что могла. Но, будь Микки безумным, глупость не имела бы значения, ушла бы на задний план. Безумие заслонило бы глупость. И, раз он безумен, ему незачем испытывать чувство вины из-за своих недостатков. Если ты родился глупым, значит, это у тебя врожденное. А если ты сошел с ума — то это трагедия, которая случилась с тобой по ходу жизни, а не была заложена природой. Именно об этом и говорит выражение «свести с ума», то есть с тобой что-то сделали.

Далее, если он безумен, ему нет необходимости о чем-то думать или что-то понимать. Все его проблемы становились проблемами других людей. И о возникшей ситуации — кардинально изменившийся «Пендлтон» и новый мир вокруг него — придется волноваться кому-то еще. А Микки больше об этом думать не нужно, и это огромное благо, потому что он даже представить себе не мог, как обо всем этом думать.

Теперь, решив сдаться на милость безумию, Микки осознал, что обезумел он, скорее всего, задолго до текущих событий. Многое из того, что он делал раньше, становилось вполне логичным, если он стал безумцем многие годы тому назад. Странно, наверное, но безумие примирило его с миром и с собой. Он словно обрел почву под ногами.

Ладно. Теперь первым делом следовало спуститься на второй этаж и убить доктора Кирби Игниса, после чего сдаться властям. Он не очень-то помнил, почему должен убить Игниса, но знал, что собирался это сделать, и чувствовал, что лучше закончить все дела, прежде чем окунуться в новую, свободную от тревог жизнь пациента санатория.

Он вышел из квартиры.

Направился по длинному коридору к северной лестнице.

Спустился на второй этаж.

Зашагал по длинному коридору к квартире «2-Е».

Не постучал. Безумцы не стучат.

Микки вошел в квартиру доктора Кирби Игниса, и, отойдя от порога всего на два шага, понял, что решение сказаться безумцем мудрое, и он уже с лихвой вознагражден за то, что открыл новую страницу жизни.

* * *

Уинни

Пролет мраморных ступеней между первым этажом и подвалом казался слишком уж длинным, хотя Уинни и торопился. Он чувствовал, что высота этажей «Пендлтона» увеличивается, а число ступенек непрерывно растет, так что к цели он не приближается. Но в конце концов добрался до последней ступени и через полуоткрытую дверь выскочил в самый нижний коридор здания.

Может, в освещенности этот коридор уступал тем, что находились над землей, а может, тени производили на Уинни очень уж гнетущее впечатление, но его страх возрастал с каждым шагом, увеличивающим расстояние от двери на лестницу. Несколько потолочных ламп еще работали, и колоний светящихся грибов хватало, так что он шел не в темноте, а в каком-то сумрачном тумане, словно до него по коридору пробежал кто-то еще, поднимая пыль, и не такой маленький, как двенадцатилетняя девочка.

Он чуть не закричал: «Айрис, ты где?», — но слова так и не сорвались с губ, потому что тихий ровный внутренний голос предупредил, что здесь они с Айрис не одни. И любой звук мог привлечь внимание чего-то такого, с чем поболтать ему не захочется, прежде всего потому, что при встрече у него просто отнимется язык.

В подвале стояла мертвая тишина, слышать какую Уинни еще не доводилось. Так тихо не было даже в ту январскую ночь на поле за бабушкиным домом, когда снег падал без малейшего дуновения ветерка, и все застыло, за исключением снежинок, медленно планирующих с неба. Но в той тишине он чувствовал себя в полной безопасности в силу своей малости: был таким маленьким, что не мог привлечь к себе нежелательного внимания.

Здесь он себя в безопасности не чувствовал.

Прислушиваясь и пытаясь решить, что делать дальше, Уинни задался вопросом: а могут ли колонии грибов погаснуть? В той комнате в квартире Дея, где из щелей в стенах и на потолке лезли какие-то растительные щупальца — или что-то другое, — грибы мерцали, то вспыхивали, то убавляли яркость, поэтому, вероятно, могли и погаснуть полностью, возникни у них такое желание. А если бы колонии грибов погасли, кто-то мог выключить и редкие, покрытые слоем пыли, потолочные лампы. Он же не захватил с собой фонарика.

Что он делал, так это искал предлог развернуться и броситься обратно к лестнице. Конечно же, ему стало стыдно, он смутился, пусть никто не видел, что его бьет дрожь, а на лбу внезапно выступил холодный пот.

Трудный путь, на который он ступил, становился все труднее и труднее, и ему пришлось удвоить усилия воли, чтобы идти вперед. Но, если бы он повернул назад, независимо от того, умерла бы Айрис из-за его трусости или нет, потом он бы всегда выбирал легкий путь: знал, что именно так и происходит с теми, кто хоть раз дал задний ход. Убеги он сейчас, и его ждала неудачная женитьба, отвратительные дети, виски, наркотики, ссоры в барах и свита прихлебателей, говорящих, что они — друзья, но презиравших его. Именно такое будущее и ждало его после того, как еще десять лет он дорастал бы до взрослого, и только Бог знал, каких глупостей он мог натворить за это время.

Уинни сглотнул слюну, снова сглотнул, и, хотя понимал, что комок в горле не настоящий, сглотнул в третий раз, прежде чем тихонько подошел к двери в помещение бассейна.

Открыл ее, порадовавшись, что петли заскрипели не так громко, как можно было ожидать, и прошел в длинную комнату, которая сильно изменилась с тех пор, как он однажды здесь побывал.

Света по сравнению с коридором прибавилось, стены покрывали светящиеся грибы, а бассейн длиной в сто футов мерцал красным. Он видел всю комнату, до дальней стены, и никто не составлял ему компанию.

Но, когда Уинни начал прикрывать дверь, услышал всплеск, прислушался, услышал его вновь. Он сомневался, что девочка-аутистка могла научиться плавать, и мысленным взором увидел, что Айрис третий раз уходит под воду.

Автоматический доводчик двери не работал, но Уинни нисколько не огорчился из-за того, что дверь осталась полуоткрытой. Он находился в нескольких шагах от воды и увидел, что стены бассейна теперь вырублены в камне, а сам он глубокий, как каньон. Он не заметил Айрис, ушедшую под воду в намокшей одежде, хотя от его глаз не укрылось нечто, похожее на человека, но не человек, темное, обтекаемое и сильное, уплывающее от него на глубине порядка десяти футов, быстрое, как рыба, не испытывающее необходимости подниматься на поверхность, чтобы глотнуть воздуха.

Он видел существо достаточно четко, чтобы разглядеть, что у него есть ноги, а наличие ног подразумевало, что оно могло передвигаться и вне воды. Прежде чем существо добралось до дальнего края бассейна и развернулось, чтобы поплыть к нему, Уинни ретировался в коридор и плотно закрыл за собой дверь, как закрыл бы крышку шкатулки, в которой обнаружил спящего тарантула.

Удары сердца гулко отдавались в ушах, и это ему совершенно не нравилось, потому что теперь он не мог сказать, царит ли в подвале прежняя тишина.

От двери на лестницу Уинни отделяли лишь несколько шагов. Он точно знал, где она находится, но отказывался посмотреть на нее: практически не сомневался, что один только взгляд начисто лишит его самообладания и он будет бежать по лестнице до самого третьего этажа, словно засосанный торнадо.

Он подошел к двери в тренажерный зал и заглянул в нее. Свет грибов показал, что все оборудование вынесли и, к счастью, похожий на человека нечеловек не занимался гимнастикой.

Продвигаясь по коридору, Уинни делил свое внимание между открытой дверью в помещение ЦООУ, которая находилась перед ним, и закрытой в бассейн, оставшейся за спиной. Ноги слушались его плохо, дрожали, а коленные и голеностопные суставы не желали сгибаться.

В этот момент жизнь в Нашвилле уже не казалась такой ужасной, пусть даже мысль о переезде на виллу отца не побуждала его броситься вон из подвала на поиски расписания полетов в Теннесси.

Оперевшись рукой на ручку двери, Уинни остановился у входа в огромное, набитое техникой помещение. Скорчил гримасу, глянув на неработающие, но внушающие уважение размерами бойлеры, на другие машины. Их контуры едва просвечивали сквозь тени, которые не могли разогнать свечение колоний грибов на стенах.

Он не мог представить себе, почему Айрис захотелось идти сюда, если только она не бежала куда глаза глядят, не разбирая дороги. Может, хотела максимально отдалиться от других людей и их болтовни, а подвал обещал тишину и уединение.

Услышав стук, донесшийся из помещения ЦООУ, Уинни прошептал: «Айрис», — так тихо, что она не услышала бы, даже если б стояла рядом.

* * *

Бейли Хокс

Хотя женщины и дети покинули эту комнату, все пятеро быстро пришли к общему мнению, что квартира сестер Капп так же опасна, как любое другое помещение в «Пендлтоне». Исходя из того, что они знали, Спаркл, Туайла, старушки-сестры и дети могли покинуть квартиру по собственной воле, по какой-то причине, имеющей отношение к двум лужам странной серой жижи на полу. Все пятеро согласились и в том, что одной группой они представляли бы более удобную цель для нападения, а в двух могло остаться больше выживших к моменту обратного перехода. И раз уж каждая группа располагала пистолетом и фонариком, обе имели возможность отразить атаку.

С учетом приступов дрожи, Сайлес отдал пистолет Падмини, которая, как выяснилось, умела обращаться с оружием. По ее словам, в эти дни, куда ни пойди, везде можно столкнуться с тапори, хараамкхор или ведийя, — бандитом, вором или чокнутым, — и умная женщина должна знать, как защититься. По достигнутой договоренности она осталась в квартире сестер Капп вместе с Кирби Игнисом и Сайлесом.

Бейли с «береттой» и Том Трэн с фонариком отправились на поиски пропавших… если бы их удалось найти. Взглянув на часы, которые показывали 6.28, Бейли просто не мог поверить, что какими-то тремя часами ранее он еще сидел за столом, завершая трудовой день. Именно тогда какая-то тень, возможно, та тварь, которая позже напала на Салли Холландер и трансформировала ее, проскочила по кабинету и исчезла сквозь стену. Именно появление этой твари и побудило Бейли зарядить пистолет и держать его при себе.

* * *

Спаркл Сайкс

Айрис не побежала в свою квартиру, где могла чувствовать себя в относительной безопасности, а может, побежала, но тут же ее покинула, увидев, что она изменилась, как все в «Пендлтоне». Спаркл и Туйала обыскали и две другие квартиры в южном крыле второго этажа, но и там никого не нашли.

— С ней все в порядке, — заверила Туайла Спаркл, когда они спешили к лестнице. — Она сейчас где-то еще, и с ней все в порядке.

Спаркл ответила тем же:

— С ним тоже. Ты почувствовала бы, поняла, будь с ним что-то не так.

Раньше они ничего такого друг другу не говорили, но Спаркл подумала, сказать надо, потому что они пытались сохранить надежду, не дать ей утонуть в этом море ужаса.

Они уже подошли к двери на лестницу, когда услышали шум движущейся кабины лифта. Индикаторная строка показывала, что он спускается с третьего этажа.

Может, Уинни и не зашел в лифт после того, что с ним приключилось, но Айрис могла войти. Кто-то ведь вошел, вполне возможно, что именно Айрис, поэтому Спаркл нажала кнопку вызова, чтобы гарантировать, что кабина не проедет мимо.

— Может, ты это зря, — предупредила Туайла, когда Спаркл нажала на кнопку.

Мгновением позже мелодично звякнул колокольчик, двери разошлись. В облицованной листами нержавеющей стали кабине стояли Логан Спэнглер и сестры Капп.

* * *

Уинни

Помещение ЦООУ в этом заброшенном «Пендлтоне» целиком и полностью соответствовало месту, от которого мать любого ребенка десять тысяч раз советовала бы своему чаду держаться подальше: старые, массивные машины, громоздящиеся ряд за рядом, и любая могла обрушиться на тебя даже от легкого прикосновения, взорвавшиеся бойлеры, какие-то инструменты с острыми краями, платформы с наваленными на них досками, оборванные концы электрических кабелей, которые вполне могли быть под током и выжечь тебе глаза или растопить жир твоего тела, все ржавое, словно автомобили на свалке, везде плесень и сырость, скелеты крыс и превратившееся в пыль крысиное дерьмо, множество погнутых гвоздей, осколки стекла. В других обстоятельствах — идеальное для обследования место. Под «другими обстоятельствами» подразумевалось отсутствие монстров.

После одиночного стука в помещении ЦООУ вновь установилась тишина, если не считать легкого шуршания резиновых подошв ботинок Уинни, долетавшего до его ушей, когда он наступал на какой-нибудь мусор. Если Айрис укрылась здесь, то вела себя тише мышки, потому что мышка наверняка иной раз да пищала. Разумеется, она всегда вела себя очень тихо. В этом отличалась от других. После прыжка Уинни пробыл с ней достаточно долго, чтобы это знать, да и раньше, когда их матери шли куда-то с детьми и иной раз встречались в коридоре и останавливались, чтобы перекинуться парой слов, Айрис обычно шумела не больше, чем мебель.

Пару раз он задавался вопросом: а каково это — жить, как живет Айрис? Пришел к выводу, что дать точный ответ не так-то просто. Но решил, что девочке должно быть очень уж одиноко. Несмотря на то что его мать практически всегда составляла ему компанию, Уинни время от времени сокрушало одиночество, и ничего приятного он в этом не находил. Уинни полагал, что одиночество, которое испытывал он, составляло лишь малую часть от одиночества, с которым Айрис жила постоянно. От этой мысли ему всегда становилось грустно. Ему хотелось что-то для нее сделать, да только худенький мальчонка с собственными проблемами едва ли мог что-то сделать как для Айрис, так и для кого-нибудь еще.

До этого момента.

Уинни шел между машинами, мимо металлических полок, на которых стояли заплесневелые картонные коробки. Полки обросли чем-то вроде ракушек и едва выдерживали их тяжесть. Все в этом помещении вроде бы находилось в состоянии неустойчивого равновесия и могло рухнуть, если бы человек чихнул или посмотрел на что-нибудь очень уж пристально.

Его ботинки захлюпали по какой-то субстанции, запахом напоминающей выдержанный немецкий сыр, и этого очень тихого звука хватило, чтобы замаскировать шум, источник которого находился в другой части подвала. Когда Уинни миновал участок, на котором хлюпало, он услышал этот шум и остановился, склонив голову набок, прислушивался. Звуки эти то слышались очень короткое время, то затихали, словно что-то, их издававшее, не хотело привлекать к себе внимания. Сами звуки напоминали шуршание сухих осенних листьев, которые легкий ветерок тащит по дорожке. Услышав их в третий раз, Уинни понял, что источник находится у него над головой, но не прямо над ним, а в другом конце помещения ЦООУ.

Здесь яркость желтого света сильно проигрывала в сравнении с бассейном. И там, где господствовали тени, а господствовали они чуть ли не везде, они казались такими густыми и плотными, что не составляло труда схватить и завернуться в них, как в плащ-невидимку.

Уинни не мог стоять столбом, прислушиваясь к шуршанию над головой, приближающемуся к нему короткими рывками. Ему следовало найти девочку и выбраться отсюда до того, как что-то спрыгнуло бы с высокого потолка и откусило ему голову. Он решился выдохнуть: «Айрис», приблизившись к концу еще одного ряда машин.

Уинни уже находился вне страха. Это не означало, что он не боялся. Просто страх его перешел на новый уровень. Теперь он точно знал, что в действительности означает грубое выражение «бояться до усеру». Речь шла не о том, что ты от страха вывалил в штаны все, что накопилось в твоем организме. Нет, означало оно другое: ты сжимал зад так сильно и так долго, что тебя запирало на месяц. При условии, что ты все-таки останешься в живых. Какое-то время им двигала мальчишеская жажда приключений, он, конечно, боялся, но страх не сжимал внутренности мертвой хваткой. Он даже смог бы сказать, когда именно это случилось, но страх перерос в ужас. Вероятно, потому, что интуиция говорила о том, чего не видели глаза и не слышали уши… шаг за шагом он приближался к чему-то такому, что намеревалось вырвать ему горло.

И, повернув за следующий ряд машин, он увидел Айрис, которая стояла перед огромным пузырем или волдырем, сформировавшимся в углу, где встречались две стены. Шириной в четыре фута и высотой в семь, этот пузырь выдавался из угла, как гигантский курдюк с водой. Пузырь — или волдырь — чуть светился, не так ярко, как скопления грибов, и скорее зеленым, чем желтым светом, и не требовалось услышать вызывающую мурашки музыку, чтобы понять, что ты в беде.

Уинни не хотел спугнуть Айрис, незаметно подкравшись к ней: она снова могла сорваться с места, но и не хотел громким голосом сообщать о своем прибытии. Подошел к ней, но не так близко, чтобы протянуть руку и коснуться ее, опасаясь, что прикосновение может послужить выстрелом стартового пистолета и ему вновь придется гнаться за ней.

Лицо девочки позеленело, словно у зомби, но только благодаря тусклому свету, идущему от пузыря. Она стояла с широко раскрытыми глазами, и они тоже отражали этот жуткий свет. Губы Айрис шевелились, будто она с кем-то разговаривала, но с них не срывалось ни звука.

Позади Уинни вновь послышалось потолочное шуршание: что-то приблизилось еще на фут или два, прежде чем замереть, чтобы прислушаться.

И думая о том, что сказать, — обычная для Уинни проблема, — он более пристально всмотрелся в пузырь и увидел, что это влажная и туго натянутая мембрана, исчерченная вроде бы венами, просвечивающая, но не прозрачная. Изнутри светился пузырь очень уж тускло, но Уинни разглядел, что в нем что-то есть, большое и странное.

Получалось, что пузырь этот — некая разновидность матки. Что-то раньше или позже появилось бы из него. Уинни надеялся, что позже.

Губы Айрис продолжали шевелиться в безмолвной речи. Поскольку сама она никогда ничего не говорила, Уинни подумал, что, возможно, она лишь повторяет слова, которые телепатически посылает ей нечто, находящееся в пузыре.

— Айрис, — прошептал он, и девочка повернула к нему голову.

ОДНО

Если бы ты мог видеть величие моего творения, если бы ты мог быть одним из тех, кто жил в «Пендлтоне» и прибыл сюда с последней группой, ты взирал бы в благоговейном трепете на грубую силу и совершенную структуру этого мира. Тогда ты бы понял, что мир этот в полной мере соответствует твоему предвидению, что ты единственный среди всей этой человеческой орды — единственный в истории человечества — не только увидел то, что следовало сделать, чтобы все исправить, но и предпринял нужные шаги для свершения этой последней революции. Ты не ожидал, что я буду перестраивать природу. Тебя бы вполне устроило, если бы я ограничило в численности расползающееся, как раковая опухоль, человечество. Но я знаю тайны твоего сердца, как знаю тайны сердца всех людей, и я уверено: увидев то, что сделано, ты бы все одобрил. Я направлю посланника, через которого ты увидишь сотворенное мной, пусть это будет информация из вторых рук.

Глава 32

Туайла Трейхерн

Когда двери кабины разошлись, Туайла удивленно воскликнула:

— Марта, Эдна!

И Спаркл спросила:

— Что вы там делаете, куда направляетесь?

Но вопрос еще только произносился, когда Туайла поняла, что ответа не будет. Что-то ужасное случилось как с сестрами Капп, так и с начальником службы безопасности. На лице Марты стало намного меньше морщин. Она не выглядела моложе. Просто пополнела. Ее раздуло, как человека с больным сердцем, которое не могло перекачивать всю жидкость, и это приводило к отекам. Эдну тоже раздуло, и на ее коже, ставшей очень мягкой, появились большие поры. Теперь кожей она напоминала шестиногое существо, которое видела и описывала Спаркл.

От их глаз у Туайлы все похолодело внутри. В них не осталось ничего человеческого. По ним чувствовалось, что и Марта, и Эдна, и Логан Спэнглер забыли все дни своей жизни. Это были крокодильи глаза, полные ненасытного голода, вроде бы затуманенные, как на ранней стадии катаракты, но горящие безжалостной ненавистью.

Спаркл стояла ближе к лифту, чем Туайла, но она попятилась, едва глянула им в глаза.

Туайла подняла пистолет, держа его обеими руками, не в восторге от необходимости стрелять в людей, которых знала, пусть они больше и не были людьми, но выстрелила бы, если б они пошли на нее. Она ожидала, что они сразу выбегут из кабины лифта, но они оставались на месте, лишь пристально смотрели на нее и Спаркл, словно ожидая, когда двери захлопнутся и кабина доставит их в ад или куда уж там они направлялись.

Убийственная ярость во всех трех фигурах чувствовалась очень уж явно, и оставалось только удивляться тому, что они не бросаются на них. Туйала не могла найти этому объяснения. Их руки висели как плети, но кисти шевелились, будто им очень уж хотелось сжать чью-нибудь шею. Ногти у всех троих стали черными. Нижняя челюсть Эдны чуть отвисла, и Туайла увидела, что зубы старой женщины тоже черные. Эти существа, внешне не очень-то отличающиеся от сестер Капп и Спэнглера, теперь могли жить в болотах, или во влажных джунглях, или в сырых пещерах, где со сталактитов капала вода, как яд — со змеиных зубов.

Голосом, похожим на его собственный, но сиплым и тягучим, словно горло заполняла слизь, Логан Спэнглер, точнее, существо, в которое он превратился, произнесло сквозь черные зубы: «Я буду».

Туайла не знала, что это означает, если, конечно, эта фраза что-то и означала, являлась ли предвестником атаки или приглашением стать такими же, как стали они.

Она не могла нацелить пистолет. Он словно ожил и выпрыгивал из рук. Если бы ей пришлось стрелять, мушка ушла бы вверх, она всегда уходила вверх, и, потому что руки так ослабели, она бы ни в кого не попала, разве что в стену или даже в потолок. Она предприняла попытку унять дрожь рук, сжала локти, прицелилась чуть ниже.

Когда Спэнглер повторял эти слова, к нему присоединилась Марта, булькающим голосом, будто они делили один разум: «Я буду».

Дверям лифта уже полагалось автоматически захлопнуться. Но дом держал их открытыми, дом или нечто, управляющее домом.

Логан, Марта и теперь Эдна повторили эти слова в унисон: «Я буду». И вновь, с большим напором: «Я буду!» И еще раз, с глазами, сверкающими яростью: «Я БУДУ!»

Спаркл пятилась к открытой двери в квартиру Гэри Дея, готовая развернуться и убежать.

На подбородке Марты и по левой щеке к уху из плоти вылезали крошечные грибы, напоминающие подростковую сыпь.

И когда Туайла тоже попятилась, псевдо-Эдна вытянула губы, словно посылала ей воздушный поцелуй. Несколько черных предметов вылетели из ее губ, просвистели мимо лица Туйалы, ударились о стену.

Рефлекторно Туайла нажала на спусковой крючок. Пуля попала псевдо-Эдне в грудь, но, похоже, не причинила ей вреда, и обитые нержавеющей сталью двери лифта сомкнулись.

Когда кабина ушла вниз, Туйала повернулась, чтобы посмотреть, чем в нее плюнули. Предметы эти, темные и маслянистые, размером чуть больше и длиннее бразильского ореха, подрагивали, словно живые. Два вонзились в гипсовую панель и пытались залезть все глубже, но без особого успеха. Два лежали на полу, извиваясь, словно гусеницы, что-то искали, может, еду, а может, какую-то плоть, в которую хотели влезть.

Спаркл подошла к Туайле.

— И что это означало? «Я буду»?

— Не знаю, — Туайлу трясло.

— Почему они не убили нас?

— Не знаю.

— А если бы они попали тебе в лицо? — Спаркл указала на явно издыхающие существа в стене и на полу.

— Они бы уже проникли в мой мозг, и я стала бы такой же, как сестры Капп.

— Дети! — воскликнула Спаркл и поспешила к южной лестнице, под шум продолжающей спуск кабины лифта.

* * *

Уинни

Когда Айрис повернула к нему голову, Уинни увидел, что теперь ее глаза не светятся зеленым. Он осознал, что ожидал увидеть идущий из них свет, и теперь мог облегченно вздохнуть, потому что Айрис по-прежнему оставалась Айрис. Это, конечно, радовало, но ужас не отпускал. И он мог жить, объятый ужасом, до конца своих дней, даже если бы дожил до сотни лет, даже после того, как причина для страха исчезла бы, точно так же, как счастливый лунатик смеется день и ночь напролет, пусть ничего смешного и нет.

Айрис смотрела на него, ему в глаза, чего никогда раньше не случалось. Ее губы продолжали шевелиться, хотя с них по-прежнему не слетало ни звука.

— Что? — спросил он. — Что такое?

К ней вернулся голос:

— Мощный напор, но я выдержу.

Краем глаза Уинни заметил, что кокон светится ярче. Когда повернулся, чтобы взглянуть, увидел, что мембрана стала прозрачнее, как линзы солнцезащитных очков «хамелеон» светлеют, если с залитой солнцем улицы заходишь в темный подъезд, как безжалостные тени в кошмарном сне прибавляют в четкости, когда ты отчаянно хочешь, чтобы они оставались едва видимыми, а фигура внутри кокона проступила более явственно.

Теперь пузырь с венами больше напоминал пластиковый мешок, чем сплетенный кокон. Его под завязку наполняла светящаяся зеленым жидкость, в которой плавал белокожий мертвый мужчина. Голый, со рвущимся изо рта криком, из которого давно уже ушел весь звук. В широко раскрытых глазах застыл вечный ужас. Он плавал в жидкости, как законсервированный образец в банке с формальдегидом, добыча, сохраненная для последующего исследования каким-то профессором из другого мира.

— Мощный напор, но я выдержу, — повторила Айрис.

Уинни понял, что девочка говорит не от себя, а за того, кто поместил мертвеца в этот мешок, за того, кто раньше пел из стен. Это что-то общалось с Айрис телепатически, как пыталось общаться с Уинни, когда у того возникло ощущение, будто в его мозгу вывелись маленькие паучки.

Когда пустые глаза мертвеца остановились на Уинни, он подумал, что это игра света или фортель напуганного воображения. Но мужчина не умер, его, скорее всего, только парализовало, он жил в этой светящейся зеленым жидкости, пусть и не дышал: ни один пузырек не срывался с его губ. Он жил, но нынешнее состояние сводило его с ума. Он смог лишь сместить взгляд с безумных видений, которые ему показывали, на перепуганного мальчика, стоявшего разинув рот, как деревенщина перед главным экспонатом ярмарочного шоу уродов.

Душевная боль, переполняющая эти глаза, душила Уинни. Он чувствовал, будто и его запечатали в банку с консервантом и поставили на зиму в темную кладовку, принадлежащую тому, кто ел маленьких детей. А когда ему все-таки удалось вдохнуть, он удивился, что в легкие пошел воздух, а не жидкость.

Глоток воздуха снял пелену с глаз. Он узнал мужчину. В пузырь попал их злобный сосед, который мог испепелить взглядом, и обычно смотрел на Уинни так, будто не видел разницы между детьми и паразитами. Политик, сенатор или кто-то такой, раньше он едва не попал в тюрьму, а теперь стал заключенным, душой, и разумом, и телом.

Глаза сенатора кричали: «Помоги мне!» Они кричали: «Ради Бога, вытащи меня отсюда, пробей дыру в этом мешке, осуши его, верни меня к воздуху и жизни!»

Но ровный, тихий голос в голове Уинни предупредил его, что тот, кто посадил сенатора в этот мешок, сразу узнает о деянии Уинни, если он вызволит сенатора, и придет в ярость. Явится и из мести посадит в такие же мешки и его самого, и Айрис или посыплет их какой-то гадостью, которая вывернет их наизнанку, как случается с гусеницами, если посыпать их солью, подожжет их, чтобы посмотреть, как будут они корчиться в агонии. Уинни знал одного мальчишку, который проделывал такое с насекомыми, его звали Эрик, и Уинни находил много общего между Эриком и тварью, которая пела в стенах и бродила по этому «Пендлтону».

Говоря уже не за кого-то, а за себя, Айрис вдруг прошептала:

— Я боюсь.

И когда Уинни повернулся к ней, забыв про сенатора, Айрис не только не отвела глаз, но и ясно видела его, чего не случалось раньше. Ускоренное страхом сердце Уинни колотилось так, словно пыталось высвободиться из сжимающего его кулака. Внезапно, пусть частота ударов и не уменьшилась, оно, казалось, освободилось из плена. Теперь к страху добавилось неистовое волнение, почти радость, и лишь потому, что Айрис нуждалась в нем и, похоже, доверяла ему. Ни о каких отношениях между мальчиком и девочкой речь пока не шла, но он испытывал сладкую удовлетворенность от осознания того, что у него появилась реальная цель помочь той, кто нуждался в помощи, и шанс доказать себе, что он совсем и не лузер, каким его считал отец.

Он решился взять Айрис за руку, а она решилась ему это позволить. Повел ее, как он думал, на запад вдоль северной стены этого огромного помещения.

Они сделали лишь несколько шагов из теней в грязный желтый свет, когда шум над головой привлек их внимание к потолку. Там, в вышине, змеей скользя среди труб и колоний светящихся грибов, двигалось что-то большое, размером с человека, но ползающее. Несмотря на размеры, на потолке это существо чувствовало себя так же уверенно, как таракан.

— Бежим, — прошептал Уинни и увлек Айрис в густые тени. Подальше от стены, в лабиринт древних машин, и складских стеллажей, и неведомого.

* * *

Доктор Кирби Игнис

Снаружи земля лежала под небом, напоминающим бездонное море черноты, в котором плавали звезды-льдинки и ничего живого. На земле природа, радикально измененная, застыла, словно являла собой колоссальный организм, временно лишенный подвода энергии.

В следующий момент небо осталось бездонным морем, а звезды — льдинками, но в воздухе появились летающие существа, которые разом поднялись с земли, в большинстве маленькие, отчасти — большие, но все они рванулись вверх, к соблазнительной луне. На западном склоне Холма Теней, на равнине, где когда-то высился город, теперь до горизонта ритмично покачивались триллионы светящихся травинок, двигающихся как единое целое, под неспешную мелодию какой-то гавайской песни.

Раньше, когда этот странный новый природный мир внезапно застыл, будто впал в глубокое раздумье, Падмини отметила, что Гее, планетарному женскому разуму, потребовалось остановить все свои проявления, чтобы обдумать какую-то очень важную мысль, только что пришедшую к ней. И при всей фантастичности этой идеи, с каждой минутой она становилась для Кирби все более логичной. А когда живые существа за окном внезапно и одновременно пришли в движение, вернувшись к привычным ритмам, он понял, что именно видит перед собой и каким образом такое может существовать. Он знал, чья работа послужила основой для создания этой Геи и с какими намерениями эта работа проводилась.

Такого леденящего страха он не ощущал никогда. Но нет. Не страха. Или не только страха. Еще и благоговейного трепета. Он признал внезапно открывшуюся ему истину, такую величественную, такую фундаментальную, что не мог не восхититься тем, что сейчас видел за окном, несмотря на весь ужас этого нового мира.

Если эта Гея действительно застывала в раздумье, он полагал, что знает, какой вывод она могла сделать и к какому решению прийти.

* * *

Спаркл Сайкс

Они поспешили вниз по спиральной южной лестнице, каменному горлу, которое проглатывало и проглатывало их. Стены, облицованные плитами известняка, декоративный бронзовый поручень, отполированные мраморные ступени, такие привычные, теперь выглядели странными, точно так же, как сны изменяют знакомые места, превращая обыденное в загадочное.

Этот «Пендлтон», каким они нашли его в далеком будущем, со странной жизнью, поселившейся в его стенах, похоже, рос, превращаясь из особняка в замок, оставаясь каменным, расширялся, словно растение. Возможно, такие ощущения возникали у Спаркл из-за разлуки с Айрис. Девочку она представляла себе астронавтом, у которого порвался страховочный фал, соединяющий его с космическим челноком, и с каждой минутой Айрис все дальше уносило в черную пустоту, уносило в вечность.

Но ощущение, что здание могло создавать новые комнаты и коридоры, возможно, даже новые этажи, подкреплялось и фактами. Добравшись до первого этажа, они услышали, что кабина лифта с сестрами Капп и Логаном Спэнглером все еще гудит, продолжая спуск и наверняка уже находясь ниже подвала.

Первая дверь вела в огромную кухню, где готовились блюда для торжественных приемов, которые проводились в банкетном зале, расположенном рядом с вестибюлем. Они увидели все те же колонии светящихся грибов, развешенные повсюду кружева паутины, но не самих пауков. Оборудование из нержавеющий стали заметно потускнело и покрылось пятнами так же, как три центральные стойки, за которыми вполне мог спрятаться ребенок. В дальнем конце полуоткрытая дверь вела в кладовую, не соединенную с коридором.

Туайла с пистолетом, Спаркл с фонариком вошли на кухню, осторожные, но быстрые, и тут же тишина сменилась угрожающими звуками из раковин. Настойчивые голоса, шипя и булькая, что-то говорили на незнакомом языке, шуршание предполагало, что сейчас из раковин выползут змеи. Вокруг женщин пробуждались от сна дьявольские создания. За грязными окошками духовок шевелились какие-то твари, скользя щупальцами по жаростойкому стеклу, проникнув в духовки то ли из-за стен, то ли по вентиляционным трактам. В настенных шкафчиках что-то следовало за женщинами, ударяясь в дверцы, в любой момент одна могла распахнуться, и неведомое чудовище прыгнуло бы на них. Над головой скрипели потолочные балки, словно грозили обрушиться под тяжестью верхних этажей, дребезжали металлические короба воздуховодов, с решеток сыпалась пыль. Луч фонарика в руке Спаркл метался из стороны в сторону, и Туайла никак не могла решить, на какие звуки направлять пистолет.

Призрачный обитатель этого дома, более реальный, чем любое привидение, не пытался проникнуть в их разум, как делал раньше, но Спаркл чувствовала его настроение, его желания точно так же, как чувствовала холод, идущий из морозильной камеры при открытой дверце. Он страстно жаждал их смерти, хотел превратить их плоть в питательную среду для очередной поросли грибов. Все это она понимала без слов, так что могла обойтись без перевода с незнакомого языка.

Заглянув через полуоткрытую дверь кухни в кладовую, они увидели пышные растения, начисто лишенные хлорофилла, с мясистыми листьями, белыми и гладкими, как сыр, белыми в желтоватом свечении грибов, становящимися еще белее под лучом фонарика. Среди листьев хватало двухлепестковых цветков, выглядевших как хищные рты венериных мухоловок, и большинство из них вонзали сверкающие, как стекло, зубы в соседний лист, медленно растворяя и потребляя его в вечном процессе самопоедания.

Не составляло труда поверить, что тела детей могут лежать на корнях этих растений, а новые ростки подниматься из пустых глазниц. Содрогнувшись от глубочайшего отвращения, Спаркл пожалела, что не прихватила с собой канистру бензина и спички. И словно ее мысль приняли и поняли, несколько цветков, которые еще не нашли подходящий лист, чтобы вцепиться в него, обнажили сверкающие зубы. Их ненависть и жажда насилия буквально придавили ее к земле, и она с радостью последовала за Туайлой, которая направилась к выходу из кухни.

Но теперь та же ненависть давила на них везде, и в коридоре, и в квартире «1-Г», и в квартире «1-Д». Даже там, где дом вроде бы и не изменился, Спаркл чувствовала шевеление в стенах. Кое-где стена выпячивалась наружу, а потолок прогибался вниз, и не потому, что от времени потеряли прочность. Просто какая-то черная масса, будто гигантская раковая опухоль, распирала их изнутри.

Они заглянули в окошки двери грузового лифта в конце коридора. Увидели пустую кабину, но почувствовали присутствие в шахте чего-то изготовившегося к тому, чтобы вырваться из-под кабины, выломать дверь и наброситься на них.

— Ты это чувствуешь? — спросила Спаркл, когда они поспешили к западному коридору. — Вокруг нас?

— Да, — кивнула Туайла.

— Оно хочет убить нас.

— Так почему не убивает?

— Может, ожидание очень уж сладостно.

— Отложенное наслаждение? Ты когда-нибудь встречала такого парня?

— Это не парень. Это что-то… что-то дьявольское.

Они повернули в западный коридор, и голос Туйалы переполняли тревога и раздражение, когда она прокричала:

— Уинни? Где ты, Уинни?

Скрываться более не имело смысла. Призрачный обитатель этого «Пендлтона» в любой момент знал, где они находятся, в коридоре его присутствие ощущалось так же явно, как это было на кухне.

Спаркл позвала Айрис, хотя даже в спокойные времена девочка практически никогда не откликалась.

* * *

Микки Дайм

Сидя на кухне доктора Кирби Игниса, Микки чувствовал, как что-то ползает у него в голове, и почему-то подумал о кроваво-красных ногтях матери, разбирающих письма ее почитателей, откладывающих достойные ответы и отбрасывающих остальные. Разумеется, в голове у него шевелились не пальцы матери. До этого вечера он мог бы испугаться таких ощущений. Пусть даже ощущения и являлись основой существования, плохих ощущений ему хотелось избегать. Но, поскольку он признал собственное безумие и сжился с ним, он предполагал, что причина проста: безумная часть его разума поднялась и отправилась на прогулку по его голове. Или что-то другое. Он сказал: «Пусть так», — и просто расслабился, не вмешиваясь.

В следующее мгновение он перенесся в сон наяву, с одной стороны, понимая, что он на кухне, с другой — оказавшись на круглой поляне, по периметру которой росли гигантские черные деревья с изрезанной трещинами корой. Оттуда он отправился в путешествие через толщу деревьев и землю, побывал во многих интересных местах, увидел массу удивительного, включая погромы, приведшие к уничтожению человечества, разрушение городов, пришедшее к власти Одно. Все это напоминало самый странный фильм, с самым большим бюджетом в мире, который поставил Джеймс Кэмерон, подсевший на метамфетамины и «Ред булл». И хотя у Микки создалось впечатление, что Одно не доверяет ему и не находит возможности задействовать его в реализации своих планов, ничего более удивительного с ним никогда не случалось, и он решил, что лучше безумия ничего нет и быть не может.

* * *

Уинни

Продвижение вдоль стены увеличивало их уязвимость. Поэтому теперь им приходилось петлять среди замерших машин, взорвавшихся бойлеров, стеллажей с коробками, перелезать через трубы и нырять под них.

Свет шел лишь от странных грибов, и скоро у Уинни заболели глаза, свет и тени начали сливаться друг с другом, у него закружилась голова. Стоять на ногах он еще мог, но с направлением началась путаница. Он думал, что им не следует бежать и по проходам, потому что потолочный ползун сумел бы разглядеть их на открытых пространствах, независимо от того, оставался ли он по-прежнему наверху или спустился на пол. При тусклом освещении, протискиваясь в узкие зазоры между машинами, быстро пересекая проходы, Уинни понял, что сохранять ориентацию в пространстве и продвигаться к двери в подвальный коридор очень даже непросто.

Забросанный мусором и обломками, пол превратился в полосу препятствий, которую они могли преодолеть или быстро, или бесшумно, жертвуя чем-то одним. Поначалу Уинни поставил на быстроту и шум, но потом поменял тактику, сделав упор на скрытность, понимая, что состязание на скорость потолочная тварь обязательно выиграет.

Держа Айрис за руку, вглядываясь в пол перед собой, он пересек проход шириной в пять футов и протиснулся между двумя массивными агрегатами высотой в семь футов. Затащил Айрис в узкое пространство с тыльной стороны двух рядов машин.

Остановился в густой тени, дыша через рот, напрягая слух в надежде услышать не только удары собственного сердца. Воздух пах ржавчиной, плесенью и многим другим, чего назвать он не мог, на языке чувствовалась горечь. Уинни задался вопросом: а вдруг то, что он сейчас вдыхал, навсегда осядет в легких?

Айрис крепче сжала руку Уинни, и, повернув голову направо, он даже в чернильной темноте разглядел, что ее глаза широко раскрыты от страха. Сквозь зазор между машинами она, похоже, углядела что-то опасное в следующем широком проходе.

Осторожно повернув голову налево, всмотревшись в щель со своей стороны, он увидел потолочного ползуна на полу, идущего на двух ногах. Что-то в нем было и от рептилии, и от кошки, и, конечно, от человека. Высокого, поджарого, сильного. Каждая из кистей с длинными пальцами казалась достаточно большой, чтобы накрыть лицо мальчика от подбородка до волос, и сорвать его, сдернуть с черепа так же легко, как можно сорвать маску с участника маскарадного шоу.

Существо скрылось из виду, и Уинни выждал еще несколько мгновений, прежде чем, не отпуская руку Айрис, двинулся вперед в зазор между машинами. Наклонился, высунул голову в проход, увидел, что чудовище повернуло налево, двигаясь в том направлении, откуда они пришли.

Он оказался прав, решив, что широкие проходы грозят бедой. И в медленно тускнеющем свечении грибов он и Айрис — она в этот момент нашла убежище в своем аутизме, где могла сосредоточиться и оставаться спокойной — продолжили петлять в этом машинном лесу, совсем как Ганс и Грета, убегающие от любившей полакомиться детьми ведьмы, только эта тварь даже в самом начале знакомства не собиралась демонстрировать радушие и заманивать их в пряничный домик.

Площадь помещения ЦООУ, длиной в шестьдесят и шириной в сорок футов, составляла 2800 квадратных футов, больше среднего дома, но Уинни казалось, что оно в три, а то и в четыре раза больше. И когда они вышли к очередному проходу, по-прежнему не видя двери, его раздражение и разочарование практически не уступало ужасу, которого вновь прибавилось, потому что на полу валялось множество медных гильз от патронов, а вдоль стены сидели четырнадцать скелетов, десять взрослых и четверо детей, некоторые с оружием, другие — рядом с ним, лежащим на полу.

Уинни тревожился, что вид трупов может взбудоражить Айрис, не позволит ей сохранять вновь обретенное спокойствие, но среди стрелкового оружия увидел то, что могло и подойти. Он понимал, что автоматы без патронов и, наверное, заржавели до такой степени, что стрелять из них невозможно. Да и потом, отдача сшибла бы его с ног и вырвала оружие из рук, а если уж совсем бы не повезло, то одна из пуль могла угодить ему в лоб. Однако на одном карабине закрепили штык, и Уинни решил, что сможет при необходимости пустить его в ход. Если бы их загнали в угол, лучше обороняться штыком, чем голыми руками.

Он прошептал: «Все будет хорошо», — хотя и удивлялся тому, что они до сих пор не мертвы, и повел Айрис к кладбищу костей. Одной рукой поднял карабин, удивившись, какой он тяжелый. Он мог нести карабин в одной руке, но, если бы возникла необходимость отбивать атаку или самому наносить удар, ему потребовались бы обе руки, то есть пришлось бы отпустить девочку.

Штык крепко сидел на стволе карабина, и когда Уинни раздумывал над тем, а такая ли хорошая идея — тащить с собой карабин, жуткий и нечеловеческий крик вырвался из скопища машин и эхом отразился от стен. Уинни не мог сказать, где именно кричали, но знал, что близко, и испугался, что они не смогут покинуть открытое пространство до встречи с чудовищем, а то и просто наткнутся на него. Сами подставятся под его когти, его зубы.

Держать оборону, полагаясь на штык, или спрятаться? Легкий вопрос. Спрятаться.

Между двух взрослых хватало места для него и Айрис. Он потянул девочку на пол, призывая ее сесть рядом с ним, спиной к стене, между скелетами, каждый из которых наклонялся к ним. Вместо того чтобы вырваться, как могла она сделать раньше, Айрис сжала его руку так сильно, что заболели костяшки пальцев.

Одежду мертвеца покрывала плесень, частично она сгнила в то время, когда плоть слезала с костей, и теперь от нее остались жалкие лохмотья. Не в силах высвободить правую руку из пальцев девочки, которые сжимали ее, как тиски, Уинни воспользовался левой, чтобы отчасти прикрыть Айрис пиджаком мертвеца, который сидел с ее стороны.

При этом верхняя часть скелета сползла по стене и навалилась на девочку, с губ которой сорвалось: «Ар-р-р-р», — но ничего больше.

Часть одежды другого мертвеца Уинни накинул на себя. И второй скелет сполз по стене, привалился к нему, костяное плечо уперлось в щеку.

Теперь большая часть тел, его и Айрис, были прикрыты. Лица — только чуть-чуть. Но света здесь катастрофически не хватало, везде клубились тени. Они могли сидеть здесь в полной безопасности, пока кто-нибудь не пришел за ними, если оставалось кому прийти, или, по меньшей мере, несколько минут, пока потолочный ползун не выйдет из помещения ЦООУ, чтобы поискать их где-то еще.

Сгнивший рукав мертвеца, который теперь закрывал нижнюю половину лица Уинни, вонял ужасно, и он старался не думать о том, откуда взялся такой неприятный запах. Подавляя рвотный рефлекс, он прошептал Айрис:

— Ты очень храбрая.

Справа, в двенадцати или четырнадцати футах от них, чуть дальше того места, где на полу валялись медные гильзы, появилось чудовище. Остановилось, выйдя на открытое пространство, настороженно поворачивая голову из стороны в сторону. Уинни подумал, что запах смерти, идущий от одежды скелетов, поможет им уцелеть. Он маскировал запах юной жизни.

Тварь быстро прошла мимо скелетов и исчезла среди теней и машин, продолжая охоту. Они не решались предположить, что она ушла навсегда. Здесь они находились в безопасности, среди вонючих лохмотьев и костей, при условии, что выдержат и напряжение, и запах.

А кроме того, теперь, когда за ними не гнались, Уинни получил возможность подумать. Ему требовалось время, чтобы подумать. Его бы вполне устроил месяц.

Он вновь прошептал Айрис:

— Ты очень храбрая.

Влажные от пота, их руки, казалось, слились в единое целое: пот сыграл роль припоя.

ОДНО

Гордыня предшествует падению. Но это было прежде, а речь о здесь и сейчас. Моя гордыня в этом вопросе оправдана. Я обладаю знаниями, полученными человечеством на протяжении всей его истории, и знаниями из более раннего периода, всеми знаниями, которые существовали в этом времени и даже до него. Теперь это мой мир, и он навсегда будет моим. Те, кто еще не умер, умрут достаточно скоро в их времени, когда цивилизация рухнет вокруг них в Погроме и Зачистке. Я растение, животное, машина, я постчеловек, и судьба человечества — не моя судьба. Я свободно от любых обязательств.

Глава 33

Здесь и там

Том Трэн

В жизни Тома, задолго до трансформации «Пендлтона», происходили такие удивительные события, что они, казалось, искажали саму материю реальности, и после этих событий законы природы на некоторое время становились более гибкими.

Тысячи тел в братской могиле около Нячанга являли собой такое злодейство, что после того, как он и его отец прошли по краю этого ужаса, мир на какое-то время стал другим в прямом смысле этого слова. Джунгли, через которые они убегали, оставались привычными, но при этом и изменились. Пальмы деформировались, их раскидистые кроны пиками нацеливались в небо, эвкалипты обрели другой оттенок зеленого, почти черный, и пахли бензином, цветы шеффлеры, обычно тускло-красные, вдруг стали такими яркими, что казались искусственными, камедные деревья и многие папоротники, дурман и телопея, филодендроны и циссусы выглядели не так, как всегда, — где-то изменения сразу бросались в глаза, где-то их приходилось отыскивать — стали другими, необычными, инородными. Они провели в джунглях два дня, шагали по четырнадцать часов в сутки, хотя дорога до места назначения занимала максимум восемь часов. Не плутали, не ходили кругами, шли в нужном направлении, и оба пришли к выводу, что расстояние растягивалось, как резинка, мир прибавил в размерах и стал более враждебным, чем всегда.

Аналогичная история произошла и на шхуне, на которой он и его отец вышли в море вместе с пятьюдесятью другими беженцами. После того, как на них напали тайские пираты, после того, как тридцать или сорок человек погибли, но убили при этом достаточно пиратов, чтобы те отступили, когда палуба пропиталась кровью, время в Южно-Китайском море поменяло свои законы, дни укладывались в несколько часов, тогда как ночи невероятно растягивались, и звезды сошли с привычных мест на небосводе. Том знал: любой, кто там не был, скажет, что все это обусловлено бредовым состоянием, но те, кто выдержал то путешествие, уверены, что объяснение куда более загадочное.

И теперь, в этом изменившемся «Пендлтоне», он и Бейли шли по коридорам, которые — они могли в этом поклясться — удлинились, и осматривали комнату за комнатой в квартирах и публичные места, причем он практически не сомневался, что комнат этих прибавилось. Заблудиться они не заблудились, но несколько раз теряли ориентировку, охваченные чувством, что это здание существенно отличается от «Пендлтона» их времени, и не только заброшенностью, но и по причинам, которые пока ускользали от них.

Они нашли колонии грибов еще более странного вида и другую растительность, и слышали шебуршание в стенах, и чувствовали давящее присутствие прячущегося правителя этого «Пендлтона». Должно быть, он обладал телепатическими способностями, потому что Том ощущал, как в его мозгу копошатся щупальца холодного тумана, и Бейли говорил, что кто-то пытался пробраться в его разум. Это вторжение позволило им прочувствовать и презрение к людям нынешнего хозяина «Пендлтона», и его ненависть к человечеству.

Чем дольше продолжались поиски, тем сильнее крепла уверенность Тома, что они умрут здесь, и скоро. И однако на них никто не нападал.

Хотя он думал, что они не обыскали весь особняк, хотя не мог вспомнить, как вернулись в северное крыло второго этажа, которое уже обыскали, Том не остановился, когда они вышли из квартиры «2-Г», где жили Таллисы, и повернули направо. В конце коридора молодой мужчина, которого Том раньше никогда не видел, выступил из открытой двери в квартиру «2-Е» и предложил присоединиться к нему.

— Свидетель, — пояснил Бейли Хокс.

* * *

Уинни

При сложившихся обстоятельствах брать время на раздумье, возможно, и тянуло на хорошую идею, при условии, что ума у тебя палата и ты мог предложить гениальную стратегию. Сидя среди скелетов, окутанный вонью одежды, в которой все эти люди приняли смерть, Уинни пытался определиться с наилучшим планом действий для себя и Айрис, но мог придумать только одно: сидеть здесь, притворяясь мертвыми, пока их не найдут матери или они действительно не умрут.

Какое-то время он тащился от себя, до смерти напуганного, но продвигающегося вперед, но теперь из героя стремительно превратился в обычного худосочного Уинни. Разработка стратегии подразумевала серьезный внутренний разговор, а он, к своему глубочайшему разочарованию, обнаружил, что в стрессовой ситуации ничего не может сказать даже себе. Буквально слышал слова отца, что он оказался бы куда лучше подготовленным к чрезвычайным обстоятельствам, если бы не читал столько книг, а осваивал тхэквондо и учился играть на мужских музыкальных инструментах, если бы провел лето или два, сражаясь с аллигаторами, и приложил усилия к тому, чтобы вырастить волосы на груди. Пока на груди Уинни не выросло ни одного волоска, и многое говорило за то, что уже и не вырастут.

Бедная Айрис. Она собрала всю волю в кулак и сделала самое трудное из того, что только могла сделать, и все для того, чтобы оказаться в компании клинического ботаника, ботаника года, десятилетия, века. Она, вероятно, думала, что он — Кларк Кент, тогда как он, если брать героев комиксов, тянул только на Спанч-Боба Квадратные Штаны. Поскольку со стратегией ничего не вышло, он принялся подбирать слова, чтобы сообщить ей дурную весть.

Разумеется, эти слова никак к нему не приходили, и пока он изо всех сил пытался их отыскать, частички светящихся грибов неспешно падали перед ним, мимо его открытых глаз, как желтые снежинки. А когда за первой порцией снежинок последовала вторая, он с запозданием осознал, что они означают.

Он сказал себе: «Не смотри вверх», — как будто то, что вот-вот могло случиться, случилось бы лишь при условии, что ему приснилось все это путешествие в будущее. Если ему все это приснилось и частички светящихся грибов никогда не падали перед ним, тогда он и Айрис будут в безопасности. Если ему приснится прежний «Пендлтон», тогда они разом вернутся туда, и худшим, о чем он мог тревожиться, стал бы отец, появившийся в их квартире с очередным подарком: боксерской грушей и перчатками.

В снах, если ты говоришь себе: «Не смотри вверх», — ты все равно рано или поздно туда посмотришь, и в этом реальная жизнь ничем не отличается от снов. Уинни закинул голову назад, вонючая тряпка сползла с лица, и посмотрел поверх ухмыляющегося черепа, привалившегося к нему, в яростные глаза чудовища с пулеобразной головой, которое висело на стене ногами вверх, и его лицо находилось в каких-то двух футах. Серые губы разошлись, обнажая острые серые зубы.

* * *

Бейли Хокс

Последовав за Свидетелем в квартиру «2-Е», Бейли поначалу подумал, что вернулся в «Пендлтон» 2011 года. Прежняя обстановка, все на своих местах, мебель, стеллажи с научными книгами, подсвеченный аквариум. Разница состояла лишь в пыли на стеклах и отсутствии рыбок. Все электрические лампочки горели, светящиеся грибы сюда не проникли.

— Что это? — спросил Бейли, заранее зная ответ.

— Святилище, — ответил Свидетель. — И меня можно назвать его хранителем.

Том Трэн завороженно вертел головой, воспринимая перенос квартиры Игниса Кирби в «Пендлтон» будущего магией или чудом.

— Хранителем чего? — спросил Бейли.

— Истории ушедшего теперь мира, — ответил Свидетель, — а главное, периода, когда появилось Одно.

— Ты не являешься его частью, — вспомнил Бейли. — Одно это разрешает?

— Я родился в 1996-м. Мне было уже далеко за двадцать, когда я одним из первых воспользовался полным спектром биомэмсов не только для тела, но для мозга. Вот почему я могу удерживать в памяти всю историю мира. Не старею. Не болею. Меня можно убить только с крайней степенью насилия, потому что я… восстанавливаюсь.

— Бессмертие.

— Практически да.

— Сокровенная мечта человечества, давно желаемое благо.

— Да.

Глядя на Свидетеля, Бейли увидел меланхолию в его глазах, почувствовал, как она изливается на него.

— Бессмертие… и одиночество.

— Да.

— Последний человек на земле, — вставил Трэн.

— Я все-таки постчеловек. Киборг. Человек, соединенный с миллиардами наномашин.