– А мы его уже уговорили, – блеснул улыбкой Касьян. – Они же там не дурни, в Казани. Выберут думские нового президента… да вот хотя бы того же папу Саничева или Кирилла Лопату, и всё – конец татарской вольнице. Лопата на всех магометан волком смотрит, он их давно в казахские степи выкинуть предлагал…

— Странно, что именно это пришло тебе в голову… Нет, он бушевал и разразился злобной тирадой, а потом окончательно вышел из себя и начал лупить кулаками по стене. Мне даже стало жаль нашего маркиза. Похоже, это обычная реакция, когда все складывается не так, как ему хочется. — Писатель вспомнил о белых пятнах, оставшихся на стене в кухне.

Священник подался вперед, чтобы придать больший вес своим словам.

– Но… одно дело президент, а совсем другое – корона. Президента выбрать можно. Там ведь, на юге, не только Казань. Там башкиры, чуваши, там половина кавказников и тысяч триста степняков, казахи, таджики, узбеки. Они идут и идут, просачиваются через все кордоны. Одни бегут от Карамаз-паши, другие бегут от ферганских и джамбулских баев, третьи просто бегут к нам, потому что в России сытно и мирно. Вы думаете, я в Лавре сижу, мух давлю и ничего не вижу, не слышу?.. Эхе-хе, грехи наши… Чем их пронять? Царской властью? Чем она им слаще?!

— Мануэль, будь осторожен. Лучше тебе отойти в сторону и позволить Ногейре вести расследование в одиночку. В конце концов, это его работа.

— Официальная позиция Гвардии такова: дело раскрыто, Альваро погиб в ДТП. А лейтенант только что вышел на пенсию, спустя два дня после его смерти.

– Это будет белая власть, – тихо ответил Кристиан.

— Тогда я ничего не понимаю. С тобой все ясно: ты хочешь выяснить, при каких обстоятельствах умер близкий человек. А что движет Ногейрой?

– Как ты сказал? – встрепенулся глава церкви.

Ортигоса пожал плечами:

– Белая. Белая власть от Белого царя, – пояснил отшельник. – А царь Белый придет к ним с белым знаменем.

— Не знаю. Я раньше не встречал таких, как он. По правде сказать, у нас с лейтенантом сложные отношения, иногда он мне весьма неприятен. — Писатель слегка улыбнулся. — Уверен, это взаимно. Но, полагаю, у него своеобразные представления о чести и он не хочет оставлять дело нераскрытым. Поэтому-то ты и должен с ним поговорить. Сколько я ни ломал голову, не могу объяснить, каким боком здесь замешан Альваро.

Лукас покачал головой: его явно что-то смущало. Мануэль добавил:

– При чем тут белое знамя? – непонимающе уставились соборники. Только Дед Касьян не удивился, рассмеялся даже, потер руки. Он-то от своего брата Саввы знал о белом знамени, которое хранилось в одной далекой могиле…

— И что бы ты ни думал, я не считаю Сантьяго главным злодеем.

– Белые знамена татарский хан раздавал когда-то русским князьям, – улыбнулся Хранитель памяти. – У меня есть способ найти настоящее белое знамя, которое успокоит всех.

Священник снова насторожился.

— Старая маркиза пригласила меня на чай в свои апартаменты. Уверен, что хоть десять раз приму душ, не смогу смыть ту грязь и ненависть, которые она на меня выплеснула. Я слыхал, что некоторые родители ненавидят своих детей, но лицом к лицу с таким человеком встретился впервые.

– Вы хотите, чтобы я подговорил гвардию к перевороту? – задумался патриарх.

— Сесилия де Давила всегда была сложным человеком…

– Ты не заговорщик, ты – спаситель страны, – отчеканил из темного угла Исмаил. – Мы всем будем говорить, что идем за святой церковью, за пастырем нашим.

— Сложным? Да меня чуть не стошнило, пока я ее слушал; в ее словах было столько злобы и презрения! Не думаю, что она ненавидела Альваро сильнее других своих отпрысков, она их одинаково презирала. Но старуха дала понять, что Альваро из-за своего непреклонного характера доставил им с мужем больше всего хлопот. Смелое заявление, учитывая, что их младший сын — наркоман. В любом случае в голове не укладывается, как можно было изгнать мальчика в столь юном возрасте из дома, разлучить его с братьями и делать вид, что он умер. Ты знал, что, когда двенадцатилетнего Альваро отправили в Мадрид, из его комнаты вынесли всю мебель? Когда он потом изредка наведывался в родовое имение, то вынужден был останавливаться в комнате для гостей, словно чужак, у которого нет своего угла в этом доме. — Ортигоса помолчал. — Ты с ним учился. Как думаешь, это из-за того, что начала проявляться нестандартная сексуальная ориентация?

– Не только гвардию, – вставил Касьян. – Одной гвардии мало. Я так полагаю, все командиры резервных полков за тобой пойдут. И пограничная стража, и тюремная стража, и Налоговая палата. А это уже сила.

— В двенадцать лет Альваро не был ни женственным, ни изнеженным, ни даже чрезмерно чувствительным, если ты об этом. Скорее наоборот. Худой, не особенно мускулистый, но жилистый, коленки вечно в ссадинах. Он никого не задирал, но и не боялся дать отпор. Несколько раз дрался с одним мальчишкой — вступался за брата.

— Эрминия сказала, что у Сантьяго в детстве не было друзей.

– Из министерских тоже немало людей порядочных, твердых… – задумчиво начал рассуждать митрополит. – Владыко, дозволь слово сказать. Ко мне уже приходили, да не стал тебя беспокоить. Министр по транспорту, по горному делу заходили, директора департаментов тоже… люди воцерковленные, серьезные, не шваль какая из этих… ли… либералов, прости господи… Тоже опасаются, как бы на новых выборах чего дурного не вышло. Как бы дурня какого к присяге не привели…

— Главным образом потому, что он был шумным и часто хулиганил. И обычно это сходило ему с рук, так как старший брат всегда был рядом. Сантьяго всегда увивался вокруг нас и не отставал. Никто из ребят его не выносил. Впрочем, я полагаю, младшие часто так себя ведут. Казалось, он боготворит Альваро. Помнится, мы не раз шли куда-то после школы, чтобы развлечь Сантьяго и отделаться от него. В общем, особенно его компании не радовались, но и не обижали. Но он был занозой, это уж точно.

– Слушай, соборник! Мы предлагаем то же, что и ты. Ты сам хочешь, да только вслух произнести робеешь. – Дед Касьян тряхнул костяными амулетами. – Россия устала от раздоров. Страну разорвут на части, если Дума не выберет снова Кузнеца. Мы предлагаем тебе не заговор, а договор. Пока что на словах.

— Старая маркиза так и сказала: что два ее сына родились рохлями, зато старшему характера было не занимать. Правда, она считала Альваро извращенцем.

– Белого царя выкликнуть? – с места в карьер перешел патриарх. – Кузнец не согласится! Я уже подступал к нему.

Лукас поджал губы и энергично затряс головой, не соглашаясь с этими словами.

– В армию продали восемь тысяч пар гнилых сапог, – скороговоркой начал загибать пальцы Дед Касьян. – Три вагона гнилой картошки матросы сбросили с корабля, не жрамши, Савва был при сем. Баранину с червем привезли, масло зато доброе, но по весам не хватает, недобор. Ремни хреновые, порох хреновый, вода и та гнилая поставлена! Половины бинтов в коробах недосчитались, когда первых раненых приняли… Половину всего этого президенту не докладывали, чтоб на месте сердце не порвал. Но мне-то Савва по ночам всё говорит. Воры вокруг него, сплошь падальщики, псы поганые…

— Я знаю, почему Сесилия так говорит: Альваро не слушался родителей и постоянно им перечил. Особенно в том, что касалось его друзей — деревенских ребятишек из семей бедняков. Мы постоянно бродили по имению — то лазили по холмам, то ходили купаться на речку. Тебе может показаться, что в этом нет ничего страшного, но, с точки зрения отца Альваро, нарушение социальной дистанции между представителями разных классов было тяжким преступлением. И особенно его оскорбляло то, что сын упрямо продолжал водиться с не подходящей по статусу компанией. С тех пор как твоему мужу исполнилось восемь, его постоянно наказывали. Впрочем, безрезультатно. Он убегал через сад и шел по полям до старого амбара, где мы обычно собирались. Отец не раз угрожал отправить Альваро в Мадрид и в конце концов сдержал слово. — Лукас пожал плечами. — С другой стороны, состоятельные люди часто отправляют детей в пансион, в этом нет ничего необычного. Правда, там точно такие же хулиганы, зато из богатых семей. В первый год твой муж приезжал на каникулы, а потом только на Рождество. И никогда не задерживался дольше чем на два-три дня.

— И все лето Альваро проводил в Мадриде?

– Некуда ему деваться, один он, – вздохнула Мама Анна. – Книга наша не врет. Под белым знаменем о девяти хвостах вернуться должен царь. Тогда воров воронам отдаст, а псов – волкам, так сказано. Не исполнит пророчества – конец России, разорвут. А нам тогда что – в тайге прятаться? Ждать, пока басурманы, да степняки, да англичане придут тайгу – вместе с нами – корчевать?!

— Он ездил в летние лагеря, участвовал в каких-то программах, но сюда не наведывался. А когда стал совершеннолетним, не появлялся ни разу вплоть до смерти отца… По крайней мере, официальная версия звучит именно так.

– Дайте мне неделю, – патриарх тяжело поднялся. – Я соберу всех, в ком еще честность есть. Я с вами.

Мануэль поставил бокал на маленький столик, стоящий между шезлонгами, и наклонился поближе к священнику в ожидании пояснений. Тот продолжал:

Он протянул руку. Митрополит ойкнул, но тут же затих.

— Тебе наверняка говорили, что родные ничего не знали ни о сексуальной ориентации Альваро, ни о вашем браке.

Три ладони ударились одна о другую. Белая, холеная, с золотом. Смуглая, с седым волосом, запястье в деревянных браслетах. Широкая, татуированная змеем, с железными перстнями на пальцах.

— Верно.

– Холодно что-то, – впервые улыбнулся соборник. – Ну… теперь давайте о Наденьке ван Гог говорить. Что вы там такое задумали, с чем я сам не справлюсь?

— На самом деле никакой это не секрет. Хотя твой муж и перестал приезжать сюда, отец продолжал оплачивать все его расходы, в том числе и связанные с обучением, до тех пор пока Альваро не встал на ноги. И я полагаю, что дело тут не в отеческой заботе. Старый маркиз считал, что если потомок испанских аристократов пойдет работать кассиром в супермаркете, то запятнает фамильную честь. И еще хуже, если об этом станет известно всем. Уверен, отец Альваро предпочитал финансировать тот стиль жизни, который вел его ставший белой вороной сын, лишь бы отпрыск общался с равными себе, а не с простолюдинами. Пока твой муж наведывался в поместье, они со стариком почти не разговаривали, а потом и вовсе перестали поддерживать связь. Но маркиз был прекрасно осведомлен о том, чем занимается Альваро в Мадриде. Он был из тех, кто держит друзей близко, а врагов — еще ближе, и пристально наблюдал за всеми — и теми, кто ему симпатичен, и теми, от кого можно ждать беды. И его старший сын принадлежал ко второй категории. — Лукас повертел в руках бокал и продолжал: — Я говорил тебе, что Альваро не общался с родными до смерти отца, но это не совсем так. Один раз он приезжал — старый маркиз специально вызвал его, чтобы поговорить. Это было десять лет назад.

13

Ортигоса выпрямился в шезлонге, сделал глубокий вдох и огляделся. Вокруг уже стояла полная темнота, а на сентябрьском небе мерцали звезды, обещая, что новый день будет ясным. Десять лет назад… Он никогда не забудет то время. Мануэль и Альваро жили вместе уже несколько лет, но когда в 2005 году вышел закон, разрешающий однополые браки, они выбрали дату и поженились на ближайшее Рождество. В декабре праздновали бы десятую годовщину.

ДЕНЬ ХИМИКА

— Рассказывай, — умоляющим тоном попросил писатель.

– Наташа, ты только глянь, грозища какая! Обалдеть! Куда я в такую мокрень попрусь? Вина ребята сами прихватят, покушать у нас и так полно, а?

Лукас удрученно кивнул. Еще не произнесенные слова лежали на душе тяжким грузом, но пути назад не было: он ведь обещал больше не лгать.

Артур бережно отложил книгу, укутал сигарету в кулак и приоткрыл окно. Взрослый Коваль никак не мог точно припомнить этот день, удаленный от него на полтора столетия. Сейчас казалось удивительным, что он тогда курил и не давился, и что имелось полно времени для чтения толстых книг, и что по радио наяривал Шуфутинский. Коваль моментально вспомнил певца, как он выглядел, как себя вел на сцене, и даже припомнил слова песен, хотя никогда раньше не был поклонником шансона. Ему невыносимо остро захотелось оглянуться назад, в глубину квартиры, потому что там была Наташка, его Наташка, за смерть которой он всю вину взвалил на себя…

С каждой секундой его память расчищалась от наносов, словно снаружи кто-то поливал из шланга заляпанное грязью лобовое стекло. Кажется, это была вторая квартира, которую они снимали вместе, потому что первую он помнил хорошо, они туда сбежали после очередного скандала с родителями. Первая квартира была уютной, в сталинском доме, а вторую аспирант Коваль уже не смог оплачивать, как раньше. Наташка тогда уже пошла работать, а он ежедневно пропадал с утра до вечера в институте.

— Старый маркиз предложил Альваро сделку. Не называя сына по имени, он сказал ему, что все эти годы следил за ним с помощью сотрудников детективного агентства и в курсе, какой образ жизни ведет его отпрыск, осведомлен о каждом его шаге и до сих пор позволял ему делать то, что душе угодно. Старший де Давила даже намекнул, что знает о твоем существовании, но все это не имеет никакого значения. Он заявил: «Никто не безгрешен, в том числе и я: увлекаюсь азартными играми, провожу время с женщинами… Мужчина должен выпускать пар». Альваро не мог поверить своим ушам. Маркиз продолжал: «Я болен. Рак погубит меня небыстро, но рано или поздно я умру. И когда это случится, кто-то должен будет заниматься семейными делами и бизнесом вместо меня. Твои братья — недотепы, а если я сделаю наследницей супругу, все кончится тем, что она завещает наше состояние церкви». Старик отметил, что всегда восхищался смелостью Альваро, хотя отношения у них не складывались еще с тех пор, когда сын был маленьким, слишком уж они разные. А также добавил, что мать никогда не простит своему отпрыску его «порок», да и самому маркизу было сложно принять его, но он понимает, что у всех свои слабости. В тот момент твой муж решил, что его отец, человек другого поколения, воспитанный иначе, готов признать — насколько он вообще на это способен, — что ошибался. Между тем старик продолжал: «Альваро, ты должен вернуться домой. Я немедленно введу тебя в курс дел и составлю завещание, сделав тебя наследником, вот только титул ты получишь после моей смерти. Скоро я уже буду не в силах всем заправлять и хотел бы умереть, зная, что состояние в надежных руках и ты будешь отстаивать интересы нашей семьи. Ты — единственный подходящий кандидат и защитишь фамильную честь любой ценой. Возвращайся домой, женись на девушке достойного происхождения и соблюдай приличия. В нашей среде браки по расчету — дело обычное. Я обручился с твоей матерью, потому что так решили наши родители. И это лучший пример того, что подобная сделка может стать выгодной для обеих сторон. А чтобы выпускать пар, будешь сбегать в Мадрид. — Лукас замолчал, не отрывая взгляда от писателя, сознавая, что сказанное непросто принять, ища в его глазах признаки понимания. — Мануэль, я уже говорил, что ты ошибаешься: Альваро стыдился не тебя, а своих родных. Поначалу он решил, что произошло чудо и его примут таким, какой он есть, но в итоге ощутил всю глубину ненависти своего отца, почувствовал себя лишним. Альваро поднялся со стула, посмотрел прямо в глаза старому маркизу и сказал: «Итак, если Ты поклонишься мне, то все будет Твое»[27].

Еще никто не приглашал зеленого специалиста заниматься крионикой, еще дьявольски далеко было до первых капсул глубокой заморозки, до таинственного шкафчика номер шесть в подвале, принадлежащем их будущей кафедре, Коваль еще не был знаком с Телешовым, а американцы еще не начали разработку нового поколения вакцины против СПИДа, которая гораздо позже уничтожит мир…

— Эту фразу сказал дьявол Иисусу, когда искушал его всеми сокровищами мира, — прошептал Ортигоса.

А главное – Наташа. Не Надя ван Гог, законная жена, которую ему вполне удачно навязали лесные Хранители, его любимая, покладистая, нежная Надя, а та, другая, так похожая внешне на нее… Его первая, единственная, исполненная острейшей боли любовь, которой суждено погибнуть под грузовиком.

Лукас энергично закивал. Он явно гордился Альваро и повторял его слова дерзко и непокорно, подражая своему другу.

— Старший де Давила ничего не ответил и отвел глаза, покачивая головой и выражая крайнее презрение. Что было дальше — ты знаешь. Альваро вернулся в Мадрид, и вы поженились. На протяжении многих лет он не поддерживал никаких контактов с родными, будучи уверен, что, отказавшись повиноваться отцу и принять его предложение, положил конец своим отношениям с семьей. И был потрясен, когда после смерти старого маркиза с ним связался Гриньян и сообщил, что, согласно завещанию, все унаследовал Альваро.

Сколько месяцев, недель или лет осталось до ее гибели? Он этого не помнил. Какой у него сейчас мотоцикл? Еще старый, на который копил со школьных времен, или уже куплен черный монстр, которому суждено зашвырнуть любимую женщину под грузовик?

— Он все-таки принял предложение, — прошептал писатель. К горлу вдруг подкатила тошнота.

Коваль хотел бы закрыть глаза, но не мог. Он не мог даже заплакать в собственном юном, подвижном, таком тощем и неуклюжем теле. Когда Коваль впервые преодолел Малахитовые врата, джинн закинул его вперед по временной шкале, относительно недалеко и ненадолго, лишь на минутку приоткрыв будущее, которое президент и так ясно представлял, но на сей раз с ним сыграли чудовищную шутку. Не зря китоврас так долго обсуждал этот вопрос с хапуном; очевидно, нужная точка времени, которую можно было безболезненно растянуть в небольшую черную дыру, стояла слишком глубоко в прошлом.

— Полагаю, у него не было выбора. Ведь отец не кривил душой, говоря об остальных своих сыновьях. Даже если твой муж сомневался, смерть Франа все усложнила. Правда, похоже, Альваро загнали в тупик. Но даже если и так, получилось ровным счетом наоборот: настоящая его жизнь была в Мадриде, а другая, тайная, — здесь.

Как там сказал кто-то из людей-птиц? Одна лишь дырка в молодечестве…

— Но почему, Лукас? В твоем рассказе Альваро выглядит героем: отвергнутый сын, решивший жить как хочет, отказавшийся от состояния ради любимого человека… Но почему он ничего мне не рассказал? Почему скрывал мое существование от родных после смерти отца? Чтобы пощадить чувства матери и брата? Я тебя умоляю, на дворе двадцать первый век! Неужели мое появление через три года при столь трагичных обстоятельствах стало для них менее травматичным?

Артуру хотелось завыть. Столько лет прошло, у него вместо горькой черной тоски осталась на душе лишь смутная мягкая грусть, какая накатывает всегда при упоминании ушедших близких… Но нет же, они зашвырнули его именно туда, где Наташка была жива, в самый горячий, знойный период их любви, в самое пекло. Что же в тот день произошло? Кажется, с ним приключилась какая-то неприятность?

Священник грустно смотрел на писателя. Было ясно, что он отдал бы что угодно, чтобы дать ответ на этот вопрос.

Что же вот-вот произойдет?..

Ортигоса обреченно вздохнул. Вино ударило ему в голову и несколько притупило эмоции, которые обычно ослепляли и мешали мыслить логично.

Дырка в молодости. Дырка во времени.

— Мать Альваро сказала, что старый маркиз выбрал его из-за врожденной склонности к жесткости и уверенности, что старший сын пойдет на все, чтобы защитить семью. Она даже добавила, что он уже поступал так раньше. Отец моего мужа выразился почти так же: что тот пойдет на все ради близких. Почему родители Альваро так в этом уверены, Лукас? Старуха сказала, что они не ошиблись с выбором. Что это значит? Какая черта характера побудила старого маркиза назначить преемником именно старшего сына, невзирая на его неповиновение?

Что они с ним сделают?

Священник упрямо замотал головой:

Коваль-младший неплотно задвинул шпингалет на раме – окно распахнулось. Поджидавший ветер тотчас сменил направление, плотная туча холодных брызг ворвалась в кухню. Волосы и лицо моментально вымокли, словно под душем побывал, а майка противно прилипла к животу. Артур, ругаясь, отпрянул, не глядя схватил со стола кухонное полотенце и попытался вытереться. Полотенце с обратной стороны оказалось все в протухшем жире, и кожа на лице моментально сделалась скользкой и вонючей.

— Мануэль, не обращай внимания на эти слова, они ничего не значат. Старуха так сказала, чтобы тебя задеть.

Тем временем забытый в кулаке окурок прижег ладонь. Артур руку немедленно разжал, и тлеющий «Союз-Аполлон» аккуратно спланировал в щель между подоконником и матерчатой спинкой кухонного «уголка». Отшвырнув за спину полотенце, Артур громко произнес несколько подобающих случаю фраз, затем нагнулся и принялся вслепую шуровать рукой за диваном. «Союз» злорадно подмигнул и провалился еще глубже, понесло горелой тканью. Артур напрягся, рванул «уголок» на себя и пропихнул голову в щель между спинкой и батареей отопления. Диван горел.

Писатель был в этом уверен. Как и в том, что маркиза говорила правду.

«Надо воды!» Эта мысль промелькнула последней. Мысль мелькнула, Артур стремительно разогнулся – и со всего маха впечатался макушкой в нижний край открытой настежь фрамуги…

Сзади тихо подошел Даниэль.

И, за секунду до того, как провалиться в пучину, Коваль-старший вспомнил.

— На сегодня мы закончили. Работники уже уходят, завтра мы примемся за дело очень рано. — Он заметил пустые бутылки на столе и добавил: — Могу оставить ключ, чтобы вы еще посидели здесь какое-то время. Но будет лучше, если я развезу вас по домам.

Всё было не так! Точнее – не совсем так…

— Пожалуй, стоит согласиться. — Мануэль с трудом поднялся на ноги и улыбнулся Лукасу и Кофейку, который зевнул, встряхнулся и потянулся.

…Наташа закончила со списком, пересчитала деньги и строго посмотрела на дождь за окном. Затем сделала скидку на мужской интеллект и приписала к пункту «6. Свекла»: «одну большую или две маленькие». Позвала мужа, но он не шел. Опять позвала, ласково, затем уже теряя остатки терпения…

Отсутствовала она в кухне всего минут пятнадцать, однако произошедшие перемены ошеломили. Грязное полотенце одним концом успешно варилось в борще. Кастрюля при этом выкипела на две трети, заплевав плиту и окрестности. Второй конец полотенца, свисавший наружу, горел энергично и ровно, как олимпийский факел. Чадящие ошметки кружились хороводом и опускались в готовые к заправке салаты. Окно стояло распахнутым, дождик весело заливал линолеум и опрокинутый «мягкий уголок». Одна из дурацких английских книжек мужа купалась в опрокинутом мусорном ведре. С промокшей обложки Наташе нагло подмигивал придурок в железном шлеме и с топором в руках. Сомнений не было – во всем виновата книга. Этот бармалей Коваль опять зачитался и поджег дом!

Феизм[28]

Наташа начала глубокий вдох для первой фразы, но внезапно углядела под окном две голые пятки и кусочек синего трико. Остальные части мужнего туловища живописными складками покрывала упавшая занавеска. Металлический карниз лежал тут же, точно любимое копье поверженного в бою витязя. Наташа выпустила воздух и медленно села на пол…

Яркий утренний свет проникал даже сквозь закрытые веки, и Мануэль пожалел, что с вечера не закрыл деревянные ставни. Но утро оказалось пасмурным, а в стекла стучал дождь. Солнце робко выглядывало из-за облаков, чтобы осветить, словно лучом прожектора, то дерево, то здание, будто декорации в экспериментальном театре.

– Страшного ничего! – Врач поправил компресс на Артуровой голове и щелкнул шариковой ручкой. – Легкое сотрясение. Выпишу вам уколы – глюкоза с витаминчиком. Не гулять, не бродить…

Ортигоса не мог понять, который час, хотя предполагал, что еще рано. Очередное утро очередного дня. Писатель вдруг осознал, что система измерения времени для него изменилась, словно он пользовался календарем, где все страницы пустые. Растерянность и ощущение беспомощности, охватившие Мануэля поначалу, сменились спокойствием, готовностью принять судьбу и пониманием, что теперь ничто не имеет значения. Уйдя из жизни, Альваро стер различия между одним днем и другим. Смирившись с этим, Ортигоса ощутил умиротворение, признал, что в его жизни появилась пустота, и впустил ее, чтобы уберечь свою душу и не позволить ей развалиться на куски.

– Сотрясение… – как эхо, повторила Наталья. – А может, все-таки молния была? Шаровая!

Стук капель и мирное сопение собаки успокаивали. Кофеёк прижался к ноге писателя, и тот чувствовал, как мерно вздымается грудь песика. Мануэль приподнялся на локтях и с удивлением обнаружил, что ставни — не единственное его упущение. Он лежал прямо поверх смятого покрывала и полностью одетый. Ортигоса потянулся и погладил собаку.

Доктор поднял глаза от рецепта, поглядел скучно и брезгливо, будто протечку в углу заметил:

— Спасибо, что довел меня до дома, дружок.

– Повреждения от удара молнией носят несколько иной характер.

Кофеёк приоткрыл глаза и взглянул на хозяина, затем зевнул.

– Э, а долго «не бродить», шеф? – подал голос Артур. Он настороженно прислушивался к серванту. В глубинах стеклянного монстра что-то позвякивало…

— Это был ты, не иначе, потому что я ничего не помню.

Коваль-старший настороженно прислушивался к самому себе и удивлялся, неужели он в юности мог нести такую чушь?

Вместо ответа пес спрыгнул с кровати, направился к двери и сел около нее, намекая, что не прочь отправиться на прогулку. Лежащий на тумбочке мобильник громко завибрировал. Писатель снял трубку и услышал не терпящий возражений тон Ногейры.

Всё было не так.

— Я скоро буду в отеле. Спускайтесь, у нас много дел.

Китоврас и чертовы вещие птицы что-то сдвинули в его судьбе. Он не разбивал так сильно голову в тот день!..

– За две недели должно пройти, – пообещал врач.

Мануэль молча отнял телефон от уха и посмотрел на экран: на часах было девять утра. Он озадаченно взглянул на терпеливо ждущего у двери пса, затем снова на сотовый.

Наташа засеменила провожать врача, в шестой раз интересуясь шаровыми молниями. Артур взял с тумбочки зеркальце. Из овального антимира выглянула невероятно молодая круглая физиономия с копной светлых волос. Глаза красные, в прожилках сосудов.

— Я не помню, чтобы мы договаривались…

– Люди гибнут за металл! – объяснил Артур отражению и опустил ноги с тахты. Ему вдруг почудилось, что по заляпанным обоям, между торшером и книжным шкафом, промелькнула длинная тень. Артур излишне резко повернул голову – и контузия тут же отозвалась тупой болью. На стене ничего не было, кроме размазанных комаров и сального следа от диванной спинки. Однако Артур ждал, не отрывая взгляда. И дождался.

Вторично промелькнула тень. Без малейшего повода, при затянутых шторах, по розовым узорчатым обоям пронесся всадник на лошади. Рука с вертикально стоящим древком на отлете, развевающийся хвост лошади и темный клубок внизу, у самого пола.

— А мы и не договаривались. Есть новости.

Охотничья собака…

Артур заковылял в коридор, ненароком глянул в зеркало… И застыл. Если бы у него сейчас в руках оказался поднос с самым ценным саксонским фарфором, то фарфор бы немедленно превратился в груду осколков. Коваль-старший тоже замер, умоляя своего двойника не отводить взгляд.

Ортигоса изучил свое отражение в зеркале. Нужно принять душ, побриться и переодеться.

Навстречу ему, прямо из зеркала, надвигался низкий черноволосый уродец с кривым шрамом на лице. На карлике был надет длинный свободный кафтан, подпоясанный сразу двумя, а то и тремя ремнями, с кожаной помочью через плечо. Слегка перекосившаяся неуклюжая голова сидела на воистину бычьей шее. В распахнутом вороте кафтана виднелась резкая граница бронзового загара шеи и нежно-молочной кожи на груди. На шее, на веревочках болтался здоровенный темный крест, но явно не христианский. Человек в зеркале что-то держал в правой руке. Словно заметив Артура, он начал поднимать руку, демонстрируя то ли кусок грубого цветного половичка, то ли обрывок знамени…

Чувствуя, как стремительно прошибает пот, Артур потянулся к выключателю. Карла в зеркале обнажил в ухмылке гнилые клыки – и исчез.

— Слушайте, Ногейра, я немного задержусь. Хозяин отеля держит кур, попросите его приготовить яичницу с колбасой. И пусть запишет на мой счет.

Зажегся свет.

Никого там не было, в тусклом искривленном мирке. Отражались покосившаяся вешалка с зонтиками, календарь с грандиозной женщиной Сабриной и сам юный аспирант Коваль – с вытаращенными красными глазами, в мокром спортивном костюме, в шлепанцах на босу ногу и с симпатичным бинтом на голове.

Лейтенант не стал возражать.

Надо было срочно выйти на улицу.

— Ладно, только не копайтесь.

Дождь почти кончился. Артур толкнул висящую на одной петле, разрисованную гениталиями дверь парадной и вышел во двор. Напротив, в скелете детской беседки с оборванной крышей, проводили время трое знакомых. Между скамеечками лежала расстеленная газета, на которой присутствовал натюрморт – пластиковые стаканчики и пронзительно-розовая колбаса.

– Салют химикам! – помахал рукой дядя Толя. – Как насчет поучаствовать? Иди, я тебя обниму, студент…

Писатель снова взглянул на Кофейка, который не отходил от своего поста, и добавил, пока гвардеец не успел повесить трубку:

Коваль подошел, стараясь избегать собачьих экскрементов. Дядя Толик выплеснул брызги из белого стаканчика, потянулся налить.

— Собаке нужно на улицу. Выходите из машины и откройте дверь бара, пес сам найдет дорогу.

– Дядя Толя, что вам купить, чтобы вы не пили водку? – спросил Артур, принюхиваясь к старику. От Толика пахло неприятно – некачественным алкоголем и овощным магазином, где он подхалтуривал грузчиком. Однако Артур чувствовал что-то еще, к Толику совершенно не относящееся.

Мануэль отключился, пока Ногейра не успел начать протестовать, улыбнулся и выпустил пса из номера.

Свежескошенное сено. Солнечные зайчики на лице, как будто сквозь листву. Хотя солнце уже неделю как пряталось за угрюмыми рваными мочалками туч. Артур посмотрел на водку в стакане, вернул посуду на столик и удалился. В голове царил неуютный хаос.

Стараясь не делать резких движений, он обвел глазами двор. Двор как двор: помойка, ржавые «запоры», кострища среди вытоптанных кустов, тетки на лавках.

* * *

Но кое-что изменилось.

Лейтенант сидел у окна, не торопясь потягивал кофе и ел кекс. Стоящая рядом тарелка со следами жира свидетельствовала о том, что гвардеец последовал совету Ортигосы. Мануэль не стал завтракать, быстро выпил кофе и, выходя из отеля, улыбнулся, увидев, что Ногейра взял нетронутое печенье, которое подали вместе с напитком. Писатель поднял глаза к небу, дожидаясь, пока лейтенант зажжет неизменную сигарету, и, наслаждаясь мерным ритмом дождя, вспомнил, как рассматривал вчера вечером россыпь звезд, обещавших ясный день.

Прямо сквозь пропитавшуюся дождем, в бурых разводах выщербленную стену второго корпуса прорастали ветви ярко-зеленого дуба. Дуб был очень высокий, явно находился в самом соку, могучие ветки заметно раскачивались, не причиняя никакого вреда жильцам, посещающим за разными надобностями свои балконы. На втором этаже статная дама в джинсах и косынке развешивала белье, по диагонали от нее, на третьем, курили на балкончике трое подростков. Еще выше поливал цветы начальник институтской слесарки Макаров, в майке и татуировках. Словно почувствовав внимание, Макаров отставил лейку, обернулся, узнал Коваля и по-брежневски сделал ручкой. Артур изобразил встречный энтузиазм.

— Поедем на моей машине, — сказал гвардеец.

Одна из толстенных дубовых ветвей росла прямо из макаровского окна, а в метре от перил балкона болтался повешенный. Босой, в выцветших лохмотьях, с неровной бородой. Лохматая веревка была закручена вокруг ветки; мертвец раскачивался, вытянув ноги по стрелочке, на груди его болталась деревянная табличка.

Начальник слесарного цеха отставил лейку, облокотился о перила и мечтательно закурил. Его рука с тлеющей сигаретой находилась в сантиметре от черного оскала мертвеца.

Ортигоса бросил косой взгляд на Ногейру — совсем как Кофеёк — и подумал о том, что предпочел бы свой «БМВ», чтобы иметь возможность сбежать, если понадобится. Но тут же вспомнил, что автомобиль остался на винодельне. Вчера они с Лукасом выпили две бутылки, и Даниэль отвез их по домам, пообещав, что утром попросит кого-то из работников пригнать их машины.

Коваль не заорал, не бросился вызывать «скорую». Он скрипнул зубами и приказал себе не двигаться с места. Макаров обернулся внутрь своей квартиры, что-то спросил, ему что-то ответили. Мертвец продолжал раскачиваться. Кроме Артура, никому не было до него дела.

— А как же Кофеёк?

«Этого не было, я бы такое запомнил… Дырка в молодости. Оно уже происходит. В тот день я лежал, просто лежал, забинтованный. И кажется, отлеживался еще пару дней. А потом все прошло, даже сотрясения не заработал…»

Сквозь рычание моторов на улице, сквозь вопли караоке из окон девятого этажа до Коваля-старшего донеслись странные звуки. Точно поблизости мычало коровье стадо. Кроме того, показалось, будто повеяло горячим хлебом. Так бывает, когда в стужу проходишь мимо распахнутых дверей пекарни. Вот только пекарни никакой во дворе не наблюдалось. Горела помойка с резиной, псы удобряли лысые газоны, мокли холмики окурков, выкинутых из автомобильных пепельниц. Однако нос чуял свежую выпечку.

— Я постелил на сиденье одеяло, — ответил лейтенант, отводя глаза и делая вид, будто не замечает удивленного взгляда писателя.

…Через двор брели коровы. Очень много коров, все темно-красной, с белыми пятнами, масти и с одинаковым клеймом на задней ноге. Коровы выныривали из гаражного блока, откуда-то сверху, точно спускались с пригорка, неторопливо проплывали сквозь песочницы, карусельки и детские качели, сквозь воркующих с сигаретами мамаш – и задумчиво погружались в ободранную стену жилого дома.

Мануэль взял на руки собаку и сел в машину. Мужчины молчали, пока не выехали на шоссе.

Стадо было призраком, но призраком подозрительно материальным. Доносилось не только мычание, но и перезвон грубых бубенцов, шлепанье тяжелых копыт по лужам, тявканье собак. А потом из расписанной пошлостями стенки гаража показался пастух. Пастухи всех времен и народов очень похожи, такова уж специфика работы. Но Коваль-старший как-то сразу, поспешно отбросил мысль о мираже, о перемещениях воздушных масс и прочих погодных фокусах. Это стадо и этот пастух не перенеслись в центр города из ближайшего совхоза.

Долговязый неровно стриженный парень был одет в неопрятное холщовое рубище и короткие порты из белой холстины. Голые, грязные до черноты ноги заканчивались лаптями. В левой руке парень расслабленно держал длинный кнут, волочащийся за ним, словно ручная змея. А правой рукой он легко придерживал на плече… пищаль. Самую настоящую пищаль, с бронзовыми курками, с инкрустацией, такую он мог только спереть в музее! Впереди пастуха, свесив языки, трусили две кудлатые рыжие собаки.

— Не просветите, куда мы направляемся в такой час? Сдается мне, что бордели пока еще закрыты.

Никто из жильцов, коротавших время на лавочках, не обращал на сотню коров ни малейшего внимания. В самый последний момент, перед тем как погрузиться лицом в бетонную стену, пастух оглянулся и встретился с Ковалем взглядом. Его глаза округлились, заросший бородой рот открылся, пищаль соскользнула с плеча.

Гвардеец бросил на него недобрый взгляд, и на секунду Ортигоса решил, что сейчас его высадят из машины и оставят мокнуть под дождем. Но лейтенант спокойно ответил:

Артур вздрогнул и тигром запрыгнул в подъезд.

Дома Коваль-младший привалился изнутри к двери и долго восстанавливал дыхание. Пока юноша справлялся с истерикой, Коваль-старший гадал, куда же делась Наталья. Возможно, она находилась в квартире, но что-то случилось со временем… Как раз в эту секунду Коваль-младший опрометчиво глянул на ходики с кукушкой – и помертвел.

— Едем в гости к Антонио Видалю, также известному как Тоньино. Тому жиголо, с которым Альваро общался по телефону.

Маятник застыл в крайнем левом, абсолютно неустойчивом положении. Кукушка ехидно выглядывала из своего убогого жилища. Артур перевел взгляд на электронный будильник. Тот работал, но честно показывал то же самое время, что и настенные ходики. Впрочем, нет, он работал не совсем правильно. Голубенькие точки между светящихся циферок не моргали, а горели ровно. Кое-как Артур доковылял до телефона, проклиная себя за глупость. Телефон молчал, как глубоководная рыба. Коваль ткнул пальцем в пульт телевизора, заранее предвкушая результат. Сигнальная лампочка на панели ровно светила, но экран так и остался темным. Рыжий будильник на холодильнике тоже затих, очевидно, из солидарности с прочими домашними приборами. Втягивая резиновый воздух, как молочный коктейль из забитой льдом трубочки, Коваль боязливо заглянул в зеркало. Чернявый карлик, к счастью, не появлялся.

Мануэль выпрямился на сиденье и открыл рот, но Ногейра его опередил:

Артур походил кругами, зажимая уши ладонями, затем не выдержал, схватил ключи, куртку – и снова вывалился в подъезд. Он огляделся, ожидая увидеть очередного повешенного или следы недавних киносъемок. Ничего необычного, кроме запаха жареной свинины. Тоскливые клумбы, засохшие колеи, забор с надписью: «Машины не ставить! Только для сотрудников РОВД!» Артур решил, что, пожалуй, дойдет до угла. До ларечка.

Как выяснилось минутой позже, делать этого ни в коем случае не следовало.

— Сегодня утром я звонил в участок, чтобы уточнить его адрес, и коллеги сообщили, что несколько дней назад родственник заявил, что Тоньино исчез. Удачный момент, чтобы нанести визит.

Ларек за углом девятиэтажки отсутствовал. Вместо него, вместо гаражей и забора, помахивал колючими лапами столетний ельник. Артур привалился спиной к такой родной, размалеванной мелками бетонной стене. Сердце стучало неровно, задергалось нижнее веко.

Впереди, в трех шагах от мокасин Артура асфальт обрывался, сменяясь луговой некошеной травой, высотой по пояс взрослому мужчине. Трава взбегала на покатый пригорок, появившийся на месте гастронома. Дальше неколебимой стеной возвышался лес. Там, где еще утром в вагончике принимали стеклотару, паслись четыре оседланные лошади.

Писатель замолчал, обдумывая услышанное. Необходимость по крупицам восстанавливать передвижения Альваро выводила его из равновесия. Внутренний голос убеждал, что не стоит ехать к наркоторговцу, что так ему станет больнее. Ортигоса тайком бросил взгляд на лейтенанта, который свернул с шоссе и ехал, погрузившись в свои мысли. Мануэль понимал, что его упреки дали определенные результаты: гвардеец привез одеяло для собаки и не особенно протестовал, когда выяснилось, что ему придется подождать. Это можно было расценивать как извинения, ну или, по крайней мере, перемирие. И если уж Ногейра на это способен, то и писатель сможет.

«Вот оно, – заметался Коваль-старший. – Ничего этого в тот день не было. Я действительно, кажется, ударился, но поперся за угол к ларьку, а потом… Именно в этом месте китоврас разорвал ткань времени…»

Стебли травы раздвинулись, и показался карлик со шрамом. Тот самый, что утром прятался в зеркале. Карлик внимательно смотрел на Артура левым глазом, слегка повернувшись боком. Потом он развернулся правым боком и нацелил правый глаз.

– Меня зовут Гаврила Клопомор, – сказал черноволосый.

Район Ос Мартиньос раскинулся на холме. Ведущая туда дорога была заасфальтирована лишь до половины пути, а дальше вела залитая бетоном полоса, на которой автомобиль трясло и подкидывало. Затем исчезла и она, уступив место грунту и щебню. Наконец машина остановилась перед группой одноэтажных домов. Кое-кто из жителей пытался придать своему жилищу более привлекательный вид, высадив герани в пластиковых горшках и выложив тропинку к дому разномастной плиткой, которая местами ушла в землю. Большинство строений выглядели неопрятными и незаконченными, что, похоже, было нормой для Галисии, но в Ос Мартиньос дела обстояли особенно худо. Оголенные балки и кучи стройматериалов у ворот являли собой мрачную картину, а льющийся с неба дождь делал пейзаж еще более печальным. Было сложно найти место, которое казалось бы столь же неприветливым.

– Очень приятно, – кивнул призраку Артур. – А меня – Артур Коваль.

— Галисийский феизм, — изрек лейтенант.

– Попался, стало быть, – призрак сплюнул под ноги, зачем-то задрал голову, почесал в бороденке. – Выходит, из-за вот ентого скомороха Окатыш уже третий день лешакам кровь пущает… Ай-яй-яй, мы там вшей ловим, а ты тут прохлаждаисси…

– А что я должен делать? – осторожно поинтересовался Артур.

— Что?

– Как – что? Под ноги смотреть, тудыть твою, под ноги. Окатыш велел перво-наперво спытать, смогешь ли лазы тайные выглядывать. Удачно по башке-то получил, али нет? Способный ли по горному делу, а? Ну, чего мнешься, как девка? Для чего тебе по башке дали – чтоб ты таперича червей копал?

Коваль смотрел под ноги. Смотрел очень внимательно, как никогда до этого в жизни не смотрел. Он вынужден был признать, что невольно подчинился приказу привидения, даже и не привидения, а вредного полтергейста. Но результат оказался более чем удивительным.

— Феизм. Проклятая местная традиция ничего не доводить до конца. Здесь издавна существует обычай отдавать часть земли детям, чтобы те могли построить свой дом. Отпрыски возводили крышу и стены и, как только в новом здании можно было жить, женились, переезжали и постепенно достраивали свое гнездо. Причем каждый на свой лад, часто не получая разрешений и не прибегая к помощи профессионалов. Архитектура, в основе которой лежат текущие потребности, а не красота. Эстетика безобразного.

Он видел землю насквозь. То есть не как прозрачное стекло, а как плотную рыхлую массу, где-то темно-серого, где-то коричневого цвета. Попадались крупные черные обломки валунов, белесые прямоугольники закатанных когда-то под асфальт кусков поребрика и строительных плит. Глубже свернувшейся змейкой догнивала свой век арматура. А еще глубже…

Прямо под ним пролегала канализационная труба, около полуметра в диаметре. Чуть левее она сворачивала и опускалась ниже, вливаясь в трубу еще большего размера. Там же смутно угадывались полость коллектора, краны и вентили. Параллельно трубе разноцветным веселым ручейком струились кабели, перехваченные проволочными зажимами с жетончиками. Артур бросил взгляд направо – и чуть не подпрыгнул.

Мануэль перевел взгляд на стены, где были видны недавно оштукатуренные участки, на подпорки, торчащие возле многих рам, на груды песка, цемента и щебня, возвышающиеся перед фасадами домов.

Крысы.

— Прямо-таки безобразного?

Молодые крысята резвились в какой-то сухой трубе прямоугольного сечения, проходившей под углом к ближайшей парадной. Впереди, там, где асфальт резко сменялся фантастическим летним лугом, Артур не видел ничего, а прямо у себя под ногами, прищурившись, замечал даже медлительное скольжение артезианской воды на сумасшедшей глубине. Там уже кончался перегной, кончались жадные корни тополей и ошметки культурных слоев, там единой слежавшейся массой синела кембрийская глина, из которой тут и там торчали миллионолетние валуны. Там робкими струйками торопилась чистейшая вода.

— Да, панорама здесь — уродливее не придумаешь!

«Итак, они подстроили удар по голове. Чтобы я мог в пустыне найти… Для Кощея это сущая ерунда…»

— Ну что ж, — сдался писатель, — судя по архитектуре, владельцы этих домов испытывают определенные финансовые трудности.

– Гей, ты слухаешь меня, ядреный корешок? – Клопомор смотрел с заметным беспокойством.

— Финансовые трудности, как же! Прогуляйтесь по району — и увидите, что здесь припаркованы автомобили стоимостью более пятидесяти тысяч евро. Нет, все дело в традициях. Люди живут с установкой: «И так сойдет!» Иногда строительство заканчивает следующее поколение.

– Гаврила, это же я, Артур Кузнец, – не слишком решительно напомнил президент.

– Ну да, так поздоровкались уже! – начал раздражаться карлик.

Ногейра сверился со своей маленькой записной книжкой в кожаном переплете и припарковался перед домиком на участке квадратной формы. На крыше здания торжественно, словно флаг, возвышалась телевизионная антенна. Выкрашенные белой краской перила разделяли парадный вход и ворота гаража, которые, похоже, никто не открывал вот уже много лет. Небольшой участок перед домом был вымощен плиткой, на которой осталось огромное темное пятно от масла, а на обложенных бетонными блоками клумбах по обе стороны двери возвышались чахлые деревца. Жилище выглядело заброшенным, но из окон соседнего дома за визитерами с любопытством наблюдала пожилая женщина.

Артур старательно вглядывался в его заросшую, покрытую шрамами рожу, в косящие глазки и всё отчетливее понимал, что хапун не врет и не разыгрывает его.

— Говорить буду я, хорошо? — предупредил лейтенант, прежде чем они вышли из машины. — Молчите. Тогда все решат, что мы здесь по официальному делу. Пусть так и думают. — Гвардеец бросил взгляд на заднее сиденье. — И собаку оставьте в машине. Чтобы не вызывать подозрений.

Этот Гаврила Клопомор не помнил и никогда не встречал президента Кузнеца. Артур так толком и не понял, кто первый закрутил эту гениальную и совершенно фантастическую интригу – зашвырнуть его на полтора столетия назад, в его же собственную молодость, задолго до Большой смерти? Кто это придумал – джинн Хувайлид, посланник летучего народа, или подземный ключник Кощей, муж акушерки Яги, или продукты генетических экспериментов – полулюди-полуптицы, во главе с печальным Сирином, или загадочный полуконь?

Кофеёк искоса взглянул на Ногейру.

Так или иначе, все обитатели смещенного мира делали вид, что играют в одни ворота.

Под струями дождя они быстро пересекли двор. Лейтенант проигнорировал звонок и постучал в окрашенную деревянную дверь. Писатель сразу вспомнил, что именно этот звук резко изменил его жизнь.

– И что? Сколько же у нас времени? – вернулся к реалиям Артур.

– У нас-то время – целое беремя, – без улыбки пошутил хапун. – А вот тебе не мешает поспешить. Таперича ты по башке верно вдаренный, ага. И золотишко китоврасово легко сыщешь…

Им открыла женщина лет семидесяти в шерстяном халате, поверх которого был повязан фартук. Ее глаза были затянуты белой пленкой катаракты, а правый к тому же покраснел и слезился.

14

— Доброе утро, — поприветствовал ее Ногейра официальным тоном, который приобрел за долгие годы работы в Гвардии. Женщина что-то пробормотала, но он уже продолжал: — Это вы заявили об исчезновении Антонио Видаля?

ЗАЧИСТКА

Старушка прижала руки ко рту, словно силясь сдержать рвавшийся наружу вопрос:

Короткий миг, ощущение дурноты, вспышка – и он снова очутился в той же вонючей, мокрой пещере, откуда его только что спасли. Артур едва устоял на ногах, ему казалось, что голова по-прежнему раскалывается от боли, хотя ни повязки, ни следов набитой шишки не имелось.

— С ним что-то случилось? Вы нашли моего Тоньино?

Всё это осталось в далеком прошлом, полтора века назад. А сегодняшний день уже лез в глаза, причем в буквальном смысле. Какая-то безумная баба, вся в струпьях и сороконожках, пыталась выцарапать ему глаза.

– Харррх! Убейте его! Раздавите его!

— Нет, сеньора, пока не нашли. Позволите войти?

Артур отправил ее в нокаут прямым в нос, нашарил за спиной оброненный топор – очень вовремя! Кошмарные жители подземелья, разбежавшиеся от болезненного для них жидкого зеркала, снова с ворчанием подкрадывались к нему.

И у каждого на затылке сидела нураги.

По реакции хозяйки было понятно, что она приняла их за гвардейцев. Лейтенант еще не закончил говорить, а она уже распахнула дверь и отошла в сторону, пропуская гостей.

Артур выдохнул, сделал короткий выпад и снес башку худосочному парню, подползавшему слева. Ударил не глядя. На мгновение выпустил из руки свой топор, застрявший в голове у шахтера, выхватил у падающего трупа его лопату, воткнул ее в зубы ухмыляющейся безглазой старухе, что шла на него с вилами.

— Прошу вас.

– Получайте, гады!

Они прошли в большую комнату, которую женщина превратила в столовую, слишком изысканную для такого дома. В центре стоял большой овальный стол с восемью стульями. В полированном серванте из темного дерева хранились фарфоровые блюда, которые, вероятно, никто не использовал, стояла ваза с искусственными розами и маленькая деревянная фигурка святого — из тех, что, согласно местной традиции, передаются от одной семье другой, чтобы прихожане по очереди поклонялись ей. Перед объектом почитания горела небольшая масляная лампа, а в углу на полке выстроились флаконы с лекарствами.

Снова завладел своим топором, еле увернулся от удара лома. Ему в пятку попыталась впиться лысая старуха с жирным паразитом на костлявой спине. Коваль с удовольствием разрубил скользкую тварь топором, слушая, как они завизжали одновременно.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала хозяйка, отодвигая два стула.

Сгруппировался, с силой выкинул тело вперед, ударил двумя пятками. Захрустели кости, завыли тоненько во мраке. Приземляясь, Артур сломал руку синекожему коротышке – тот опрометчиво держал свой альпеншток на отлете.

Ногейра остался стоять рядом с женщиной, а Мануэль отошел на пару шагов, чтобы получше рассмотреть стоящую на куске коры лампу и обрывок игральной карты, плавающий по поверхности мутной воды, позолоченной маслянистыми пятнами.

Вращая в каждой руке по топору, Коваль пронесся по спиральному тоннелю вверх, награждая ударом каждого, кто подвернулся на пути. За ним топотали по пятам, дважды метнули железный лом, оба раза он вовремя пригнулся. Отбиваться приходилось в полной темноте, нураги нарочно погасили или унесли все фиолетовые грибы…

— Не думала, что вы отреагируете. У Тоньино были проблемы с наркотиками. Всем плевать, что с ним станет, — сказала старушка, поворачиваясь к Ортигосе.

Он снова дрался, он прорывался вверх, к солнцу, недоумевая, какого дьявола китоврас бросил его здесь погибать…

— Это вы написали заявление? — спросил лейтенант.

Яркий свет полоснул по глазам. Жители подземелья взвыли. Вначале от света, затем – от боли. Лысый, почти квадратный альбинос, наверняка никогда не выходивший на свет, замахнулся ржавой лопатой – и рухнул с разорванным горлом.

Над ним, скаля розовые клыки, гордо нависал президентский лысый пес!

— Да, я его тетя. Антонио живет со мной с двенадцати лет, одни мы с ним остались. Его мать… уехала много лет назад, о ней ничего не известно, а отец скончался. Врачи сказали, что у брата прихватило сердце, но я думаю, что он умер от горя. Его жена — нехорошая женщина. — Хозяйка пожала плечами.

Четверо ближайших к Артуру горняков повалились с разорванными глотками. Еще двое боролись, но безуспешно. Раздался отчетливый собачий лай. Девицы, более шустрые, кинулись наутек. Серые тени настоящих хищников, неуловимых, голодных и чертовски умных, сновали между ними, как волки, забравшиеся в овчарню.

Були, президентская стража!

— Вас зовут Роза, так? — уточнил гвардеец, оборвав рассказ о семейных перипетиях.

Загрохотали автоматные очереди. Носители нураги с воплями кидались навстречу крестообразным сполохам и гибли на бегу. Сам президент застыл, как истукан, не в силах поверить очевидному. А его любимец, зубастый Гвоздик, радостно вылизывал хозяину лицо, повизгивал от восторга и норовил вскочить на ручки всеми своими восьмьюдесятью килограммами.

Уцелевшие жители подземелий с криками ползли к своим норам. Те из них, у кого були загрызли паразитов, сами гибли в страшных конвульсиях. Раздался сухой грохот, от которого заложило уши. Посыпались камни, следом, сквозь мутную взвесь, пробился луч солнца!

— Роза Мария Видаль Кункейро, в мае мне исполнится семьдесят четыре года. — Старушка достала из кармана передника носовой платок и прижала к затянутому бельмом правому глазу. Сгусток собравшейся на нем липкой жидкости напоминал огромную слезу.

За первым взрывом последовал второй, более мощный. Снаружи расширяли отверстие, камнепад усилился. Артур прижался к стенке. Под ногами, скуля, ползал голый мужик с убитой нураги за спиной. Сверху донеслись внятные звуки человеческой речи.

За невскими псами-мутантами в пещеру лезли люди с фонарями. Не с факелами, а с электричеством!

Писатель отвел глаза.

А за автоматчиками спускался Озерник.

Артур ничего не соображал. Отовсюду слышались звон рикошетивших пуль и почему-то команды на английском языке. Следом за автоматными очередями раздался низкий гул – и мрак прорезала первая струя жидкого огня.

— Хорошо, Роза Мария. Вы подали заявление об исчезновении племянника неделю назад, в воскресенье, так?

Дед Савва легко прокладывал путь через ад, левой рукой придерживая загривок лысого пса, а правой коротко касался тех, кто имел глупость встать на дороге. Те, кого он касался, немедленно валились на землю, высовывали языки и подыхали от удушья. Коваль внезапно вспомнил давнишнюю историю о том, как в Псков заявились украинские купцы, и кто-то из них, по недомыслию, оскорбил Озерников. Черный Дед тогда тоже настиг их на тракте, легко коснулся одного из обидчиков – и тот выхаркал легкие. По свидетельствам очевидцев, хохлы точно взорвались изнутри. А Черный Дед невозмутимо вернулся в озерную деревню, и никто его не посмел остановить…

От воплей и хрипов у Коваля закладывало уши.

Мануэль посмотрел на Ногейру. Тот говорил с хозяйкой особенным тоном, которого писатель еще не слышал: ласково и терпеливо, словно гвардеец общался с маленькой девочкой.

По пятам за Озерником через отверстие в потолке спустились двое парней в незнакомой морской форме, они разматывали кабель к мощному прожектору. По веревочным лестницам в лабиринт ворвалось не меньше взвода незнакомых вооруженных людей. Их старший отрывисто командовал на английском. Запахло керосином. Люди в термостойких костюмах разматывали жесткие шланги огнеметов. В подземном ручье, среди кровавых наплывов, осатанело металась живность.

– Парни, поджарьте тут всех!

— Верно, — грустно подтвердила женщина.

– Нет, там внизу мои люди! – опомнился Артур. Ему казалось, что он кричит, но из горла вырывались лишь тихие хрипы.

– Не беспокойтесь, сэр! Мы выведем всех, кому еще не съели глаза.

— А когда именно он исчез?

«Плевать на то, что голый. Хуже всего, что я потерял зеркальце… потерял связь с джинном, вот осел!»

— Тоньино ушел в пятницу вечером. Но я не волновалась: он молодой парень и часто гуляет по выходным. Племянник всегда предупреждал, что не вернется ночевать, чтобы я не волновалась. А если оставался у кого-то, то обязательно звонил, даже ночью. Но когда он не вернулся в субботу, я встревожилась.

Огнеметчики поджигали все, что горело. В пещере становилось нечем дышать. Откуда-то из глубины до Артура еще доносились вопли горящих заживо карлиц. Затем скала затряслась от взрывов. Нападающие кидали гранаты в проходы, куда не могли пролезть.

Колония нураги погибала.

– Колите их! Всех уничтожить, всех!

Ортигоса шумно выдохнул и отвернулся к низкому окну, выходившему на залитый дождем безлюдный парадный двор. Писатели умеют сопоставлять факты, а исчезновение парня совпадало по времени с приездом в Галисию Альваро, и это наводило на печальные мысли.

Бритый наголо бородатый мужчина в форме с золотыми погонами, чем-то похожий на упрямого теленка, остановился в трех метрах от президента, почтительно соблюдая дистанцию до рычащего Гвоздя.

Включили второй прожектор. Следом за военным моряком в круг света вошел Дед Савва. Вблизи Озерник выглядел ужасно: с подбитыми глазами, рассеченной губой, в изодранной хламиде. Но глаза смотрели как всегда, насмешливо и высокомерно.

От лейтенанта не укрылась реакция Мануэля, но он продолжал расспросы:

– Спасибо, Дед, – произнес Артур и сел на пол. Ноги больше не держали. – Теперь я верю, что на меня зла за Прохора не держишь…

– У меня с тобой счетов нет, – Озерник усмехнулся, вытер рукавом окровавленный рот. – Бона кому спасибки говори. Кабы не они, хана бы всем… А так – успели.

— С тех пор от вашего племянника не было никаких вестей?

Лысый бородач щелкнул каблуками, приложил ладонь к виску.

– Командующий эскадрой британского подводного флота адмирал Теодор Пасконе.

— Нет, сеньор. Я обзвонила всех его друзей. — Женщина указала на старый телефонный аппарат на стене. Рядом с ним был прикреплен листок бумаги, на котором кто-то крупно написал несколько номеров.

– Подводного? – тупо повторил английское слово президент. Ответа он не услышал, потому что нахлынула звенящая колокольная тишина…

Ногейра сделал вид, будто какая-то мысль пришла ему в голову.

– …Как ты меня нашел? – Коваль скрипел зубами, пока Озерник через трубочку заполнял зеленой кашицей его раны на спине. Лекарство жгло, как перец, президент едва сдерживался, чтобы не заорать. Когда жжение ослабевало, Артур наслаждался. Ветром, синевой гор, пенными ударами близкого моря за скалой, запахами трав и махорки. Он лежал на теплой траве под вечерним небом. Неподалеку стонали и мычали еще несколько русских моряков, вырванных из плена. За грядой морщинистых холмов к небу взлетали клубы смердящего черного дыма. «Ликвидаторы» с британского корабля закладывали взрывчатку в уцелевшие подземные ходы. Вокруг президента, свесив на сторону языки, валялись уставшие були. На почтительном расстоянии от лысых псов, в распадке, стоял молоденький часовой. Он водил из стороны в сторону винтовкой с оптическим прицелом, непрерывно проверяя верхушки холмов.

– Где мы находимся? – спросил Коваль у часового.

— Напомните, как звали друга Антонио? Того, с которым они постоянно тусовались?

– Сардиния, сэр! – бодро ответил тот.

Коваль пригляделся к парню внимательнее. При свете дня обнаружилось немало интересного. Англичанин был одет и экипирован совсем не так, как представители военной британской миссии в Петербурге. Этот парнишка словно сошел с плаката полуторавековой давности.

— Вы, наверное, говорите о Рикардо… Но я звонила ему, он ничего не знает.

– Ребятишек-то в трюмы загнали, а я ждать не стал… – ухмыльнулся колдун. – Я сам туда пораньше отправился… Терпи, терпи уж, яд убить надо, я ж чую, от ейного яда кость разжижается. Ты вниз, в гору-то с нами не ходил, не видал, чего там деется… ну, теперь-то уж ничего не деется. Это адмирал, дельный мужик, – всё огнем залил. Но и дрались, суки, знатно, как демоницы кидались. Слышь, двоих псов твоих порвали, ага… Да лежи ты, не дергайся, на-ка спирту глотни лучше!

– А ты что же? – с трудом переводя дух после последней экзекуции, спросил Коваль. – Ты за мной вплавь кинулся?

— И когда вы с ним общались?

– Я булей твоих выпустил, схоронился с ними под бункером масляным, ну, там, позади машины, видал небось… – усмехнулся колдун. – А вечерком выбрался, глаза сторожам отвел, чай, не привыкать, хе… Лодочку себе взял, какая приглянулась, булей посадил, чтоб носы по ветру держали, и сказал им – ищите, мол, своего любимого хозяина. Так и поплыли на запах. Ну, чутье у дьяволов лысых, сам знаешь какое… Грести я не стал, на весла двоих придурков посадил, из тех, что сторожами на ночь в корабле осталися. Ружьишки-то приказал им в воду выкинуть, чтоб не сглупили чего. Только мы недолго отплыли – адмирала, вон, встретили.