— Хватит! — сказал Конан. — Чтобы вы не ссорились, я заберу с собой этого воробья. Найдите себе по настоящей женщине. Вы, ребята, совсем ополоумели.

Да уж, не вмешивался бы ты, — сказал третий, утирая кровь с разбитого лица. — Знал бы ты, какое нам предстоит плавание…

— Идем на смерть, — подтвердил первый.

— Знаете что, — предложил Конан, — давайте выпьем всей компанией и поговорим.

— А девчонка? — спросил второй.

Конан мельком оглянулся на девочку. Она все так же таращилась на мужчин, которые передрались из-за нее, и двигала губами: то пыталась улыбнуться, то вдруг кусала нижнюю губу, а то выпячивала ее, словно собиралась заплакать.

— Тебя как зовут? — строго спросил Конан. Девочка подумала немного и ответила:

— Азелла.

— Идем с нами, Азелла, — приказал Конан. — Не отходи от меня ни на шаг. Тебе ясно?

Она с облечением кивнула головой.

Компания вернулась в кабачок, и там сразу же стало многолюдно. Хозяин весело встретил киммерийца, который привел с собой столько клиентов, принес почти неразбавленного вина и от себя добавил пресных лепешек. Конан много путешествовал по свету и привык есть, что дают, но ничего менее вкусного, чем эти пресные зингарские лепешки, без которых не обходится ни одна трапеза в Кордаве, он не едал.

Однако его новые приятели сразу оценили любезность хозяина и отдали должное угощению. Денег они выложили немного, сколько нашлось, зато посидели сердечно и с пользой.

Им предстояло плыть из Кордавы на Лабиен, один из Барахских островов. Это был обыкновенный торговый рейс. Корабли ходят по этому пути очень давно. В такое время года море обычно спокойно, и неприятностей, вроде бы, ждать неоткуда. Но моряки почему-то были убеждены в том, что рейс «нехороший». Они не находили слов, чтобы разумно объяснить свое предчувствие. Сны, видения, чья-то любовница-ведьма видела кровь в магическом кристалле… Капитан не верит в предсказания, а владелец корабля, господин Меноэс, даже и слышать ничего не хочет. Он обязался доставить на Лабиен тканые ковры, которые закупил южнее, в Дарфаре, и непременно выполнит обязательство. Ничто еще не заставляло Меноэса нарушать слово. И менее всего — чьи-то там видения в сомнительном магическом кристалле. Конечно, гадалка из портового квартала — не авторитет для почтенного торговца, гражданина Кордавы, владельца кораблей и красивого особняка. А вот для моряка она — лучшая советчица.

— Непонятно, что делать, — заключил моряк с разбитым носом.

— Откажись от плавания, — посоветовал Конан. Он тоже серьезно относился к предсказаниям.

— Господин Меноэс не отпускает.

— Что значит — не отпускает? Вы что, его рабы? Глупости! Даже раб может сбежать. Уж поверьте мне, — заключил Конан убедительно.

— Мы его должники, — объяснил тот моряк, что все время тянулся к ножу. — Он продаст наши семьи, если мы не отработаем его деньги.

Конан скорчил гримасу. Он всегда считал, что близкие только обременяют человеку жизнь. Впрочем, будь у него семья, он, вероятно, рассуждал бы иначе. Но свою семью Конан потерял очень давно, еще в детстве, и с тех пор ему случалось обзаводиться приятелями и подругами, но семьей — никогда. И пока он не станет королем, никакой семьи у него не появится. Уж королевской-то семье не будет угрожать опасность пострадать от нашествия врагов или попасть в рабство за долги.

Девочка Азелла очень быстро напилась и заснула, уронив голову на стол.

— Что это за лягушка? — спросил Конан у своих собутыльников. — Где вы нашли ее?

— Да она и есть та самая гадалка, — объяснили мужчины. — Подружка Эклана.

Эклан, моряк с ножом, мрачно кивнул.

— Мы с ней больше болтаем, — сказала он, считая нужным объяснить Конану природу своих отношений с Азеллой. — А еще я ее щекочу.

— Что? — Конан поперхнулся вином. О таком он слышал впервые.

— Ну да, — еще более мрачно повторил Эклан, — щекочу. Ты бы слышал, как она верещит. Говорит, что от этого у нее все внутренности перетряхиваются. А я с ней вроде как отдыхаю от всяких бед и неприятностей. Вообще-то она глупая, но умеет провидеть будущее. Точнее, это мать у нее была колдунья. А Азелла — та просто иногда видит разные вещи. Растолковать их, конечно, не умеет. Дурочка потому что.

Конан посмотрел на спящую девушку задумчиво.

— Давайте-ка возьмем ее с собой, — предложил он.

Моряки вытаращились на киммерийца.

— Куда мы ее возьмем?

— А в море, — пояснил Конан, стараясь говорить беспечно.

— Жалко! — решительно сказал Эклан. — Сгинет она там вместе с нами.

— Кто говорит, что мы там сгинем? — возмутился Конан.

— Почему ты все время употребляешь слово «мы»? — вмешался моряк с разбитым носом. Его звали Сонтий.

— Потому что я, вероятно, пойду в море с вами. Покажите-ка мне дом этого вашего Меноэса.

Знатный, должно быть, кровопийца. Я постараюсь наняться к нему на корабль. А если он мне откажет, я его обворую. Так или иначе, эта история с долгами и кровью в магическом кристалле закончится.

Они устроили Азеллу спать прямо в кабачке, под стойкой, где у хозяина хранились тряпки, щетки и посуда, и Сонтий вместе с Конаном вышел на улицу.



* * *



Дом Меноэса стоял недалеко от порта. Можно сказать, он знаменовал собой границу между кварталами, где селилось простонародье, в основном портовый люд, и районами, где обитали богачи и знать. Это был трехэтажный особняк, выбеленный, как снег, с крупной, немного аляповатой лепниной, украшающей фасад. Забраться в такой дом, прикинул Конан, привыкший лазать по отвесным скалам своей горной родины, не составит никакого труда. Впрочем, до этого, может быть, еще и не дойдет.

Широкий, богатый дом глядел на улицу, словно толстая женщина с полуоткрытым ртом.

— Вот здесь он и живет, — сказал Сонтий и потянулся к дверному молотку.

Им открыл не слуга, а сам хозяин, господин Меноэс. Это был смуглый, полноватый человек с острыми чертами лица. Его черные глаза смущенно бегали, уходя от взгляда собеседника. Многочисленные морщины свидетельствовали о привычке постоянно гримасничать. Завидев своего матроса, Меноэс расплылся в улыбке, но посмотрел не на стоящих на пороге людей, а куда-то вбок.

— Здравствуйте, господин Меноэс, — поклонился Сонтий. — Я вот к вам человека одного привел. Говорит, хотел бы пойти с нами в море. Если вы не против.

— А вы проходите, проходите оба, — сказал Меноэс и, украдкой, воровски, скользнув глазами по Конану, торопливо воззрился в другой угол. — Я велю угостить вас фруктами. Мне нужны люди, — добавил он с напористой откровенностью.

Все это не понравилось Конану и в то же время задело его, возбудило его любопытство. Он шагнул за порог и оказался в полутемном помещении, где угадывались многочисленные вазы и статуи. Все это поблескивало полированными гранями. Статуи были из черного дерева — вывезенные из Дарфара и Куша. Видимо, у зингарского купца часто случались дела в этих странах и он успел полюбить странное искусство черных народов. Ничего особенного, впрочем, Конан в этом не видел. Он тоже любил Черные Королевства. Там у него остались друзья. И горячие женщины с блестящими, угольно-черными лицами и сверкающими белками огромных глаз, с нежными розоватыми ладошками и подвижными пухлыми бедрами.

Конан махнул головой, отгоняя неуместные воспоминания. Перед его мысленным взором мелькнула тощая Азелла. Мелькнула — и пропала. Господин Меноэс, несомненно, заслуживал более пристального внимания. То ли он что-то скрывает, то ли напуган до полусмерти,

Хозяин проводил своих гостей в маленькую приемную. Здесь было светло. Солнце пыталось ворваться в комнату, но лучи его наталкивались на решетки, которыми было забрано окно, и дробились, оставляя на полу и стене странные узоры, похожие на буквы неведомого алфавита.

Конан и его новый приятель устроились на коврах. Хозяин сел на небольшом возвышении в углу комнаты. Молчаливый черный слуга, очень сморщенный, в ярком платке на голове и таком же ярком платке вокруг тощих бедер, принес огромный поднос с фруктами, который занял почти все свободное пространство на полу между гостями и хозяином дома.

Конан тотчас схватил половинку дыни и принялся уминать ее с громким чавканьем. В Черных Королевствах такое поведение считается верхом любезности. Цивилизованных людей это может шокировать, но киммериец решил попробовать Меноэса на прочность.

Меноэс и бровью не повел. Да, он действительно не раз и не два побывал в Дарфаре и Куше. Конана это вполне устраивало.

— Господин, — заговорил Сонтий, — вот этот человек, его зовут Конан, хотел бы найти себе работу на вашем корабле. На «Летучей Рыбе».

— Ты моряк? — спросил Меноэс.

— И моряк тоже, — ответил Конан с набитым ртом. Он вытер сладкий сок, который стекал у него по подбородку, и добавил: — Кроме того, я недурно обращаюсь с оружием.

— Для чего тебе отправляться в море на «Летучей Рыбе»? — задал прямой вопрос Меноэс. — Неужели нет другой работы для человека твоих достоинств?

— Для меня всегда найдется дело, — сказал Конан с той же похвальной прямотой, — но ваши моряки меня заинтересовали. Они боятся идти в море. Что-то ожидает их между Кордавой и Барахскими островами.

Меноэс болезненно сморщился.

— Глупости! Опять эта болтовня о крови в кристалле, о тайне, о смерти?

— Я привык более серьезно относиться к подобной болтовне, — сказал Конан. — Не раз и не два такие предупреждения спасали мне жизнь.

— Ты намерен пугать моих людей, чтобы набить себе цену? — Меноэс чуть приподнялся и уставил на Конан пронзительный взгляд. Конан в ответ дерзко посмотрел в глаза зингарца… и увидел на самом их дне глубоко спрятанный ужас.

Этот человек был невероятно напуган. Чем? Что привело сто в такое состояние? Почему он лжет? Почему не обратится за помощью к воинам, к магам? Что случилось?

— Господин Меноэс, — заговорил киммериец спокойно, — у меня есть основания предполагать, что это плавание будет не вполне обычным. Я хочу тридцать золотых за то, что буду находиться на «Летучей Рыбе» до самого конца. Я обязуюсь не покидать корабля ни при каких обстоятельствах.

— И ты доведешь «Рыбу» до гавани? — уточнил Меноэс.

— Ее поставят на якорь ваши моряки, но я буду находиться на борту, когда это произойдет, — обещал Конан.

— Согласен! — вскрикнул Меноэс. Конан поднял руку.

— У меня есть встречное условие.

Меноэс воззрился на потолок и высоко задрал брови на подвижном своем лице.

— Я тебя слушаю, варвар.

— Вы будете находиться на том же корабле.

— Нет! — закричал Меноэс. — Нет, нет, нет! Это исключено!

— Почему? — спросил Конан в упор.

— Потому что… потому что… — Меноэс надолго замолчал. Он жевал губами, грыз палец, нервно обглодал кисть винограда. Все это время никто не проронил ни звука. Наконец Меноэс опять решился встретиться с Конаном глазами. — Потому что я боюсь.

— Ваши люди тоже испытывают страх, — заметил Конан. — Вы хотите признать, что этот страх имеет под собой реальное основание?

— Может быть.

— Стало быть, глупая предсказательница не ошибалась, когда говорила о какой-то крови, которая разольется по морским водам между Кордавой и Барахскими островами?

— Нет! Она ошибается! Она дура! — завопил

Меноэс и затопал ногами. Он опрокинул блюдо и раздавил несколько мягких груш.

На шум пришел чернокожий слуга. Он невозмутимо прибрал беспорядок и удалился, унося с собой поднос.

Конан встал.

— Я стою целой армии, — произнес он веско. — Это не хвастовство. И вам, господин Меноэс, лучше бы согласиться на мое предложение. Иначе я наведу справки в порту и выясню, сколько кораблей вы уже потеряли в тех водах.

— Там пираты, — задыхаясь, сказал Меноэс. — Поверь мне. Там пираты.

— Там отродясь не было никаких пиратов, — возразил Конан. — Итак, сколько кораблей?

— Два… Два наилучших моих корабля. «Летучая Рыба» — последний, — сдался Меноэс. — Еще одно крушение — и я разорен. О боги, что же мне делать!

— Я сказал вам, господин Меноэс, что вам делать. Заплатить мне тридцать золотых и завтра вместе со всеми подняться на борт. Ваше присутствие придаст морякам уверенности в себе. Если вы потеряете «Рыбу», то разоритесь — я правильно понял?

— Да, да!

— В таком случае, вам ничего не грозит. После разорения человеку вроде вас не стоит и жить. Уж поверьте. Лучше погибнуть в бою с неведомой опасностью, чем влачить дни в нищете после богатой и сытной жизни, — вы ведь не умеете ни работать, ни бедствовать, не так ли? Покончить с собой — занятие неприятное и хлопотное. Можно остаться калекой.

Рассуждение Конана, при всей его дикости, странным образом успокоило Мепоэса. Он вдруг вскочил и стиснул огромную лапу варвара своими маленькими жесткими ручками.

— Спасибо! — сипло воскликнул он. — Я согласен! Спасибо! Ты согласен? Да? Я тоже согласен! Спасибо!

Оказавшись на улице, Сонтий, все это время молчавший, сказал потрясенно:

— Наш наниматель потерял рассудок. В него вселился какой-то странный демон!

— Нет, — задумчиво отозвался Конан. — Просто он до смерти чем-то напуган.



* * *



Они вышли в море на закате. Солнце, постепенно наливаясь багрянцем, опускалось все ниже к горизонту. По небу размазались ослепительно-яркие полосы фиолетового, желтого, красного. Маленькое облачко, незаметное и скромное ранним вечером, внезапно налилось жирной позолотой, а вокруг него источали нежность все оттенки розового и лилового. Вода сверкала.

Свежий ветер надувал паруса. «Летучая Рыба» весело бежала, разрезая волны острым черным носом. Конан стоял у борта и разглядывал пенистые гребни волн. Его мало трогала дивная красота заката. Рядом с варваром переступала с ноги на ногу Азелла. Девушка оделась получше, поскольку ей сказали, что на корабле будет сам господин Меноэс, но все равно выглядела чахлой замарашкой. Она не слишком удивилась, когда Конан приказал ей отправляться с ним в море. Просто молча собрала вещи, взяла магический кристалл и одеяло, а обувь оставила.

— В море сандалии ни к чему, — пробормотала она. — Там ведь они промокнут. А если я утону в море и не вернусь домой, то они кому-нибудь потом пригодятся.

— Ты дьявольски права, малышка, — ободряюще сказал Конан, обнял ее за плечи и увел. Девушка не задала ни одного вопроса. Она собиралась жить прямо на палубе, судя по тому, что свое одеяло и узелок с сухарями и кристаллом она положила возле мачты.

Господин Меноэс расположился со всеми удобствами в капитанской каюте. Капитану пришлось перебираться к матросам, о чем он, впрочем, ни слишком жалел.

Конан познакомился с капитаном «Летучей Рыбы» в последний момент, уже после того, как все поднялись на борт. Его звали Карсеол. Это был человек лет пятидесяти, кряжистый, хмурый, с черной бородой, в которой ярко выделялись красные губы. Он родился и вырос в Кордаве и с детских лет ходил в море на самых разных кораблях, от простеньких рыбацких плоскодонок до больших торговых кораблей, которые на веслах и под парусами развивали значительную скорость. Карсеол умел командовать людьми и добиться повиновения. несколько раз ему удавалось подавлять бунты. Моряки уважали его и старались не вызывать капитанского гнева. Но в этом рейсе все обстояло иначе. На корабле находился сам хозяин, и капитан как бы отодвигался на вторые роли. А тут еще этот охранник, этот киммериец… Сонтий с компанией втайне жалел о том, что познакомил Конана с Меноэсом и пригласил принять участие в плавании. Лучше бы уж все оставалось как было. А все эти видения Азеллы… И слухи о пропавших кораблях… Может быть, все это глупости, обыкновенные морские суеверия, каких много бродит но портовым городам.

Конан также остался ночевать на палубе. Здешние ветра были закаленному северянину нипочем. Он привык ночевать в снегу, под дождем, под ледяным градом — что ему бриз, проносящийся над водами южных морей!

Поэтому когда стемнело, Конан немного полюбовался на луну, убедился в том, что все пока спокойно, и завалился спать прямо на голых досках. Азелла прикорнула рядом, забравшись к нему под бок, и всю ночь тихо сопела варвару под мышку. Под утро ей стали сниться страшные сны. Она принялась ворочаться, толкать Конана острыми локтями, пинать его колючими коленками, а затем тонко, пронзительно застонала прямо ему в ухо.

Ярослав Гашек

Брачная жизнь мужчины и женщины









Учитель геометрии Гендрих возвышался на кафедре как Цезарь, как бог, как существо высшего порядка. Взирая на класс сверху вниз с выражением величайшего превосходства он вещал перед сгрудившимися за партами гимназистами:

— Прямая может пересекать кривую, и в этом случае она является секущей, или может касаться кривой, и тогда она называется касательной к данной кривой. Прямая, соединяющая две точки кривой, называется хордой. И, решительным жестом указав на чертеж, сделанный большим циркулем на грязной классной доске, он торжественно провозгласил: «Прямые s, s1 являются, как изволите видеть, секущими, прямые t, t1 — касательными, а прямые АВ, СD — хордами.

Учитель был прекрасен в своем величии, и великолепие это наводило ужас, когда, медленно отняв от доски руку и поднеся ее к карману, он обратил взор к классу.

А потом, сделав два стремительных шага обратно к доске, он стал похож на бенгальского тигра в момент, когда тот готовится прыгнуть на скорбящего индуса, совершающего паломничество к верховьям Ганга.

Тихим голосом он произнес:

— Скажите, Халоупецкий, может ли касательная окружности одновременно пересекать данную кривую?

Ответа не последовало. Гендрих повысил голос и повторил громче:

— Халоупецкий, может ли это произойти с касательной окружности?

В классе стояла гробовая тишина. Гендрих вскочил и, сделав великолепный прыжок от доски к передним партам, заорал:

— Халоупецкий, как называется хорда, проходящая через центр окружности?

Стояла мертвая тишина. С первых парт все повернулись назад, где на предпоследней парте сидел Халоупецкий. Собственно, он не сидел, ибо видна была лишь его выгнутая спина, торчащая между крышкой парты и ее спинкой, словно… гора на равнине или хвост страуса, который — вот дурачина! — сунул голову в песок и думает, что его не видно.

Величественно взмахнув рукой, учитель распорядился:

— Поднимите его!

Когда соседи извлекли Халоупецкого из-под парты, все увидели его покрасневшую физиономию. Гимназист оказался лицом к лицу с учителем. А тот успел расслышать, что когда Халоупецкого поднимали, раздался звук падающего предмета. Видимо, книги. Да, так падает именно книга: удар плоскости о плоскость.

Халоупецкий выглядел совершенно спокойным и готовым ко всему.

— Что вы делали под партой, Халоупецкий?

— Читал.

— А что вы читали?

Халоупецкий оглядел класс и гордо произнес:

— «Брачную жизнь мужчины и женщины», сочинение Дебая.

— Что это за книга, Халоупецкий? Может быть, роман?

С победоносным видом оглядев класс, Халоупецкий все так же гордо заявил:

— Это естественная история и медицинское описание брачной жизни супругов со всеми мельчайшими подробностями. Речь идет о новой теории определения пола при деторождении, господин учитель, ну, и о половом бессилии, о бесплодии. Имеется и приложение: «Специальная гигиена беременной женщины и новорожденного». Я как раз дочитал последнюю страницу.

Он поднял книгу, вылез из-за парты и, провожаемый завистливыми взглядами одноклассников, отнес ее учителю, а затем подошел к доске, как несломленный герой восходит на эшафот или на гильотину.

Лицо его излучало спокойствие. Он знал, что учитель Гендрих усядется сейчас за стол, начнет перелистывать книгу и читать ему нотацию. А потом, подобно следователю, занесет все в классный журнал и объявит ему, что передает дело высшей инстанции — чрезвычайному полевому суду, грозному трибуналу инквизиции, — то есть педагогическому совету, на котором председательствовать будет старикан-директор.

Халоупецкий понимал, что пропал, что законоучитель заклеймит его как человека безнравственного, как извращенца. Но ведь у него не было времени, чтобы почитать где-нибудь в саду, в укромном уголке. Книгу ему одолжил всего на полдня знакомый четвероклассник из соседней гимназии. И он честно старался прочитать ее в течение уроков чешского языка, физики и геометрии. И прочитал. Теперь ему совершенно ясно все, что касается половой жизни. А это куда важнее, чем все прямые и кривые, вместе взятые. После нас хоть потоп. Сегодня же вечером он все разъяснит Мане, знакомой девчонке из «Женской производственной артели». Ведь она однажды дала ему пятнадцать крон, чтобы он купил ей «Половую гигиену», а он все эти деньги проиграл в бильярд.

Все происходило так, как он и предполагал. Учитель уселся за стол, раскрыл классный журнал и «Брачную жизнь мужчины и женщины» Дебая и, перелистывая страницы, приступил к экзекуции:

— Вы, Халоупецкий, всегда были скверным учеником. Курили в уборной, а в позапрошлом году вы меня, своего классного наставника, едва не сбросили в воду, налетев в байдарке на мою лодку. Я до сих пор уверен в том, что вы хотели меня утопить…

— Как щенка, — выкрикнул кто-то в классе измененным, придушенным голосом.

— Ручку, — потребовал учитель. А затем мрачно произнес: — Кто кричал, мне безразлично. Расследовать это я не собираюсь, а запишу всему классу замечание в журнал. Один за всех и все за одного.

— Так точно, — опять раздался в классе придушенный голос, а затем последовал общий взрыв смеха.

Смех стих, и учитель Гендрих смог продолжить:

— Вы всегда были крайне недисциплинированны, и сегодняшний случай — это лишь продолжение, а может быть, и развязка вашего скверного поведения. Вы — самый неспособный ученик в классе. Не усвоили, что направления непараллельных прямых отклоняются друг от друга. А вот рассуждения о браке, содержащиеся в этой книге, прочитали с превеликим наслаждением, да еще к тому же подчеркнули: «Существование и развитие живых существ основаны на инстинкте продолжения рода, который проявляется в соединении полов». Педагогический совет выбьет у вас из головы инстинкт продолжения рода, общественное осуждение для вас — слишком малое наказание. В то время как я объясняю, что такое секущая и касательная к кривой, вы под партой читаете о том, что брак с точки зрения физиологической является не более чем соединением противоположных полов, преследующим ту же цель, то есть постоянное сохранение вида.

— Так точно, — снова раздался в классе чей-то голос, но сразу же голосов двадцать прокричали хором:

— Заткнись, а то получишь. Не мешай господину учителю!

Воцарилась гробовая тишина. Если бы в эту минуту вошел самый строгий инспектор, он вынужден был бы сказать Гендриху: «Поздравляю, у вас самый образцовый класс. Нигде не встречал, чтобы ученики слушали материал с таким интересом».

— Халоупецкий, — продолжал между тем учитель, — из шестой задачи в учебнике вы выучили лишь прямой угол, а острый, тупой и вогнутый пропустили. Но это обстоятельство нисколько не помешало вам усвоить, что девственная чистота и половое воздержание невыносимы, и если бурные страсти подавляются без надежды на их удовлетворение, то мужчина и женщина становятся задумчивыми и малоразговорчивыми. Начертите мне при помощи транспортира угол в семьдесят пять градусов. Вот видите, Халоупецкий, даже этого вы не умеете. Читать на уроке геометрии о поясе Венеры вам представляется куда более важным, чем знать, что такое радиус. Упиваться описанием человеческого тела для вас более обязательно, чем попытаться понять, что овал есть прямая, подобная эллипсу, состоящему из дуг круга. Ответьте мне, что такое эллипс? Ведь не можете?

Учитель помолчал, торопливо перелистал книгу и воскликнул:

— А вот если бы вас спросили о каком-нибудь эротическом явлении, то я уверен, я ни минуты не сомневаюсь, что ответ ваш был бы весьма подробным.

Глядя в книгу, он спросил Халоупецкого:

— Скажите мне, к примеру, что такое эротомания?

В тишине было слышно, как тикают карманные часы Матоушека, сидевшего за первой партой.

И Халоупецкий без запинки ответил звонким голосом:

— Эротомания есть эротическое безумие, которому подвержены в одинаковой степени представители обоих полов.

— Ничего подобного, Халоупецкий, — поправил учитель, заглядывая в текст соответствующей главы: — Не подвержены, а на них обрушивается.

— Это большая разница, мальчики, — обратился он к классу. — Эротомания в одинаковой степени обрушивается на представителей обоих полов, но подвергнуться эротомании нельзя. Продолжайте, Халоупецкий. Или дальше вы не знаете?

По-прежнему уверенный в своем знании материала, Халоупецкий продолжал:

— Эротоман бывает увлекаем страстью к предмету либо действительному, либо идеальному: предается мечтаниям лишь о любви, о счастье, о сладострастии и, будучи полон огня, пылающего в нем, беспрерывно поклоняется предмету своих горячих чувств. Эротоман в своей страсти целомудрен, что иллюстрирует следующий пример.

— Достаточно, Халоупецкий.

Учитель углубился в чтение; прошло довольно много времени прежде чем он вновь обратился к Халоупецкому при напряженном гробовом молчании класса:

— Скажите нам, Халоупецкий, что такое афродизиакос?

— Афродизиакосом, — последовал немедленный ответ Халоупецкого, — называются различные питательные и лекарственные вещества, которые мы применяем, чтобы оживить уже гаснущее в нас пламя физической любви или разжечь это пламя вновь, когда оно совсем угаснет. Рецепты на эти средства в большинстве своем составлялись из веществ, неприятных па вкус и вызывающих отвращение. Многочисленные факты, записанные в древней и новой истории, не оставляют в том никаких сомнений.

— Слишком поверхностный ответ, Халоупецкий, — рассердился учитель. — Отчего, например, помешался Калигула, римский император? Какой состав имел любовный напиток, поднесенный ему Кесонией?

Халоупецкий, до этого момента невозмутимый, запнулся. Питая в течение всех лет учебы отвращение к историческим фактам, он пропустил эти примеры.

Он начал хватать воздух ртом и вопросительно взирал на товарищей с первых парт в ожидании подсказки. Но какое там! Те, сами жаждущие познаний, ждали объяснения учителя, как милости божьей.

— Так я вам скажу, Халоупецкий. Она напоила его отваром из шлемника, мяты перечной, настурции садовой. Запишите это, мальчики. Вот что было причиной помешательства императора Калигулы. Вижу, Халоупецкий, что вы не приготовили урок.

Учитель перелистал несколько страниц, подошел к Халоупецкому, держа в руках записную книжку, и окончательно сразил его следующим вопросом:

— В каких пределах колеблется рост новорожденного? Потише там!

Это в классе снова начался шум.

Халоупецкий понял, что погиб. К цифрам он питал такую же неприязнь, как к историческим фактам. И раздел о гигиене новорожденных он лишь пробежал.

— Итак, не знаете, — проворчал учитель. — Не знаете, конечно, и то, в каких пределах колеблется вес новорожденного?

Шум в классе нарастал. Все словно проснулись. Халоупецкий молчал.

— Ставлю вам единицу, Халоупецкий, идите на место. Прежде чем Халоупецкий добрел до парты, школьный звонок возвестил конец урока и тем самым привел к развязке это интересное происшествие.

За это я чрезвычайно признателен школьному сторожу. Спасибо.

---





Jaroslav Hasek. Muž a žena v manželství (1921)

Перевод Р. Хрипуновой

Собрание сочинений в 6-ти т. Т. 4. М.: Худ. литература, 1984 г.

Первая публикация: «Tribuna», 3 июля 1921 г.