– Вам не приходило в голову, что так говорили, потому что это правда?

– Конечно правда! А что толку? Куда это его завело? Но расхлебывать пришлось моей семье и мне, а не вам, мистер Фрейзер. Четыре года мотаться в то жуткое место. Четыре с лишним года с этим мыкаться. Отец чуть не умер! Может, если б в детстве Дункан был как вы, имел то же, что и вы, – в смысле окружения и преимуществ, – все бы сложилось иначе. Когда его выпустили, он отправился к мистеру Манди, потому что знал – больше некуда. А где ж вы-то были? Если вы ему такой большой друг, куда ж подевались?

Фрейзер не отвечал, глядя в сторону и вертя в руках трубку. Вив заговорила спокойнее:

– Ладно, теперь уже все равно. Но я не могу не думать о вашем внезапном появлении... Что из этого выйдет? Когда Дункан рассказал о вашей встрече, я, скажу честно, пожалела, что она произошла. Что хорошего-то? Это ни к чему не приведет. Он лишь опять размечтается, взбудоражит себя, а потом – одно огорчение.

– Может, пусть он сам за себя решает? – сухо спросил Фрейзер, нашаривая спички.

– Вы же знаете, какой он. Сами только что сказали. В чем-то... в чем-то он разбирается, но во многом остается мальчишкой. Его можно втянуть во что угодно, как ребенка. Он...

Вив осеклась. Фрейзер наконец отыскал коробок.

– И во что, по-вашему, я собираюсь его втянуть? – медленно произнес он, глядя на нее.

Вив сглотнула и опустила глаза.

– Не знаю.

– Вы думаете о том мальчике, да? Который умер. Об Алеке? – Вив подняла взгляд, и Фрейзер кивнул: – Да. Видите, я все о нем знаю... Вы же не считаете, что я вроде него? – Вив не ответила. Фрейзер покраснел, будто, от гнева. – Значит, считаете? Ну раз так... Знаете, я мог бы дать целый список девчонок, которые вам живо все растолкуют.

Видимо, он сам уловил собственную серьезность, потому что покраснел еще гуще, поправил волосы и боднул головой. Это неумышленное и чуть нелепое движение было самым привлекательным из всего, что он до сих пор сделал. Впервые Вив позволила себе заметить, какое у него миловидное, приятное и чистое лицо. Совсем молодой, моложе ее.

Фрейзер сидел неподвижно, уронив на колени руки с трубкой и коробком.

– Извините, – сказал он. – Я хотел вас увидеть лишь для того, чтобы как-то помочь вашему брату.

– Думаю, лучшей помощью будет, если вы оставите его в покое.

– Вы вправду этого хотите? Пусть остается с мистером Манди и живет этой странной жизнью?

– В ней нет ничего странного!

– Вы так уверены? – Вив отвела взгляд, и Фрейзер проговорил: – Да нет, не уверены, правда? Еще в тот раз я все понял по вашему лицу. А эта работа на фабрике? Хотите, чтобы он вкалывал там до конца жизни? Пусть делает светильники для богаделен?

– Люди работают, и не важно, что они делают. Отец тридцать лет оттрубил на заводе!

– Разве это причина, чтобы брат поступил так же?

– Если это доставит ему радость. Вот чего вы, кажется, не понимаете. Я хочу, чтобы Дункан был счастлив. Мы все этого хотим.

И вновь это прозвучало неубедительно. В душе Вив понимала, что Фрейзер прав. Знала, что его появление на прошлой неделе у мистера Манди испугало еще и потому, что она как бы его глазами взглянула на дом старика... Но она устала. Размышления о Дункане всегда заканчивались тем, что она говорила себе: «Я не виновата. Сделала, что могла. Своих проблем хватает».

Эти отговорки привычно скользнули в голову, однако Вив услышала, как неподалеку часы отбивают четверть часа, и вспомнила о времени.

– Мистер Фрейзер...

– Называйте меня Роберт, ладно? – Он вновь заулыбался. – Вашему брату было бы приятно. Обо мне и говорить нечего.

– Роберт... – покорно сказала Вив.

– А мне можно называть вас Вивьен? Или как зовет вас Дункан – Вив?

– Пожалуйста, если хотите. – Вив чувствовала, что краснеет. – Мне все равно. Очень мило, что таким образом вы стараетесь помочь Дункану. По правде, я сейчас не могу об этом говорить. Нет времени.

– Нет времени на брата?

– На брата есть, на разговоры нет.

Фрейзер прищурился.

– То есть мои мотивы вас не особо интересуют?

– Я просто их не знаю, – сказала Вив и добавила: – Не уверена, что вы сами знаете.

Фрейзер опять покраснел. Оба, пунцовые, посидели молча. Затем Вив шевельнулась и, готовясь уйти, сунула руки в карманы. Там среди старых автобусных билетов, завалявшейся мелочи и фантиков пальцы нащупали что-то еще: тяжелый тряпичный сверточек с золотым кольцом.

Сердце бухнуло. Вив резко встала.

– Мне пора. Извините, мистер Фрейзер.

– Роберт, – поправил он, тоже вставая.

– Извините, Роберт.

– Ничего. Мне тоже надо идти. Но послушайте, я не хочу, чтобы вы неправильно меня поняли. Позвольте вас проводить, и по дороге мы поговорим.

– Знаете, я...

– Вам в какую сторону?

Вив не хотела говорить. Фрейзер заметил, что она колеблется, и, видимо, предпочел истолковать это как приглашение. Он пошел рядом; раз чиркнул ее рукавом и, картинно извинившись, отступил в сторону. Однако между ними произошло нечто странное. Получалось, что разрешением пойти с ней Вив перевела их отношения на чуть иной уровень. Возвращаясь на Оксфорд-стрит, они остановились на переходе, и в витрине Вив увидела свое отражение и взгляд Фрейзера. Тот заулыбался, поскольку видел то же самое: они выглядели парочкой – просто симпатичной молодой парочкой.

Фрейзер вел себя иначе. Когда они пробирались сквозь поток машин на Оксфорд- Серкус, он старался не отстать и говорил уже совсем другим тоном:

– Вы такая целеустремленная. В женщине мне это нравится. Встречаетесь с подругой?

Вив покачала головой.

– Значит, с приятелем?

– Ни с кем, – ответила она, только чтоб он заткнулся.

– Встречаетесь ни с кем? Ну, значит, это ненадолго... Послушайте, вы меня превратно поняли. Что, если мы начнем все заново и на сей раз чего-нибудь выпьем?

Они подошли к пивной на окраине Сохо. Не останавливаясь, Вив помотала головой:

– Не могу.

Фрейзер коснулся ее руки.

– Даже на двадцать минут?

Чувствуя его настойчивые пальцы, Вив замедлила шаг и посмотрела ему в глаза. Он опять показался юным и серьезным.

– Извините, не могу. У меня есть дело.

– А мне с вами нельзя?

– Предпочла бы обойтись без помощников.

– Я могу вас подождать.

Вероятно, от его назойливости она поморщилась. Фрейзер потерянно огляделся.

– Да куда же вы так рветесь-то? По вечерам танцуете канкан? Даже если так, стесняться нечего. Вы убедитесь, насколько я широких взглядов. Я бы сидел среди публики и сдерживал хулиганье. – Он отбросил длинные волосы и улыбнулся. – Ну хоть позвольте еще немного вас проводить. Я не смогу считать себя джентльменом, если брошу вас одну на этих улицах.

Помешкав, Вив сказала:

– Ну хорошо. Я иду на Стрэнд. Если вам так хочется, можете проводить до Трафальгарской площади.

– Слушаюсь, до Трафальгарской площади, – поклонился Фрейзер.

Он предложил Вив руку. Она не хотела ее брать, но подумала об убегающих минутах. Вив невесомо положила руку в сгиб его локтя, и они пошли вместе. На ощупь рука Фрейзера была удивительно крепкой, под пальцами в ритме ходьбы перекатывались мускулы.

Как Фрейзер и намекал, улицы, по которым они шли, выглядели весьма сомнительно: заколоченные досками дома, огороженные пустыри, унылого вида ночные клубы, пивные и итальянские кафе. Пахло гнилыми овощами, кирпичной пылью, чесноком и пармезаном; кое-где сквозь открытые двери и окна грохотала музыка. Вчера Вив проходила здесь одна, и какой-то мужчина, дернув ее за руку, с поддельным американским акцентом спросил: «Эй, бомба, скоко за перепихон?» Видимо, он хотел сделать своеобразный комплимент. Сегодня мужчины смотрели молча, признавая ее девушкой Фрейзера. Это забавляло и раздражало. Возможно, все это было заметней, потому что непривычно. С Реджи они никуда не ходили. Никогда не бывали в ночных клубах и ресторанах. Лишь перебирались из одного безлюдного места в другое или под радио сидели в его машине. Вив подумала, что может столкнуться со знакомым, и занервничала. Потом сообразила, что нервничать не из-за чего.

Пока шли, Фрейзер говорил о Дункане. Говорил так, словно они все уже согласовали и осталось чуть-чуть вдвоем поломать голову, чтобы проблема Дункана была решена. Сначала надо что-то делать с его работой на фабрике. В Шордиче есть приятель, который служит в типографии, он мог бы раздобыть Дункану место и обучить ремеслу. Есть еще знакомый, хозяин книжного магазина. Жалованье ничтожное, но, вероятно, такая работа Дункана привлечет больше. Как она считает?

Вив хмурилась и почти не слушала, сжимая в кармане кольцо и думая о времени.

– Что вы ко мне пристали, спросите Дункана! – наконец сказала она.

– Я лишь хотел узнать ваше мнение. Подумал... Ну, я надеялся, мы подружимся. Если нет, опять будем сталкиваться у мистера Манди и...

Они дошли до северо-западного угла Трафальгарской площади и замедлили шаг. Вив повертела головой, ища часы. Взглянув на Фрейзера, она заметила, что он как-то странно на нее смотрит.

– Что? – спросила Вив.

Он улыбнулся:

– Иногда вы так похожи на брата. Сейчас вы смотрели, точно как он. Просто удивительно, как вы похожи, правда?

– Вы это уже говорили у мистера Манди.

– Вы не согласны?

– Наверное, самой это не определить. – Вив увидела часы на церкви Святого Мартина – без двадцати семь. – Ну все, мне действительно надо идти.

– Хорошо, еще одну минуту.

Порывшись в кармане пиджака, Фрейзер достал листок бумаги и карандаш. Быстро что-то написал – оказалось, номер телефона в доме, где он живет.

– Позвоните, если вдруг захотите поговорить с глазу на глаз, – сказал он, передавая листок. – В смысле, не только о брате. – Он улыбнулся. – О всяком.

– Хорошо. – Вив сунула листок в карман. – Да, хорошо. Я... – Она протянула руку. – Извините, мистер Фрейзер. Надо идти. До свиданья!

Не оглядываясь, Вив торопливо пересекла площадь. Наверное, он смотрит ей вслед и думает, что же это за встреча, зачем она понадобилась? Пускай. Вив шмыгнула в просвет между машинами и устремилась к Стрэнду.

Смеркалось уже быстрее. На улице было темнее, чем в тот раз, когда они проезжали здесь с Реджи; в густых сумерках лица прохожих казались плоскими и одинаковыми, Вив на ходу вглядывалась в них со смесью разочарования, волнения и страха. Фрейзеру она сказала правду. Свидания не было. Она всего лишь искала Кей. За последние две недели Вив приходила сюда пятый или шестой раз. Надеялась увидеть, взглядом выхватить из толпы...

По северной стороне улице, откуда обзор был лучше, она подошла к кинотеатру «Тиволи». Замедлила шаг, потом встала у входа, стараясь не мешать зрителям.

Наверное, со стороны это выглядело дико – стоять и пристально всматриваться в лица публики. Все время кто-то казался похожим на Кей, тогда сердце бешено колотилось, и Вив порывалась подойти. Но вот человек приближался и всякий раз оказывался кем-то другим, совершенно непохожим – подростком или мужчиной в годах.

Вереница зрителей иссякала. Видимо, сеанс уже начался. Но сначала показывали киножурнал, а потом какой-нибудь мультик с Микки-Маусом. Наверное, глупо стоять здесь. Кей могла уже пройти. А все этот Фрейзер со своей болтовней! Вив притоптывала ногой. Может, стоит добежать до кассы, купить билет и в зале пройти по рядам? Или найти место, откуда хорошо будут видны опоздавшие?

Затем вдруг подумалось: какой смысл? Вообще, есть ли вероятность, что Кей здесь появится? Может, она приходила всего раз на определенный фильм. Она может быть в любом другом месте Лондона! Какие шансы ее найти?

Очередь растаяла. Пробежала стайка мальчишек и девчонок – и все. Вив сунула руку в карман и сквозь тряпицу нащупала кольцо; она перебирала его в пальцах, понимая, что дальше ждать глупо, но уходить не хотела, не могла заставить себя все бросить и отправиться домой...

Рядом раздался мужской голос:

– Все еще ждете никого?

Вив подскочила. Фрейзер.

– Господи! Ну что вам еще?

Фрейзер поднял руки:

– Ничего! Я сидел на Трафальгарской площади, там, где вы меня оставили, и наблюдал за голубями. Они так успокаивают нервы, эти голубки! Совершенно забываешь о времени. Потом я представил себя Берлингтоном Берти²³ и прогулялся по Стрэнду. Не ожидал, что вы еще здесь, честно. По вашему лицу видно, насколько вы мне рады. Не волнуйтесь, сами увидите, что в подобных делах я весьма порядочен. Вертеться под ногами и портить вам шансы с другим парнем не стану.

Через его плечо Вив еще всматривалась в лица прохожих. Потом до нее дошло, что сказал Фрейзер, и пропасть между тем, что он подумал, и истинной причиной стояния у кинотеатра вдруг отняла все силы. Вив опустила голову и сказала:

– Теперь уже не важно. Человек не придет.

– Откуда вы знаете?

– Просто знаю, – с горечью ответила Вив. – Вообще глупо ждать его здесь.

Она отвернулась. Фрейзер коснулся ее руки.

– Слушайте, извините меня, – тихо и серьезно сказал он.

Вив вздохнула.

– Все в порядке.

– Не похоже. Давайте где-нибудь выпьем...

– Не стоит беспокоиться.

– Никакого беспокойства.

– У вас больше дел нет, что ли?

Фрейзер сник.

– Вообще-то, я обещал заглянуть к вашему брату. Думаю, ничего страшного, если он часок подождет. Пойдемте. – Он потянул ее за рукав.

Невольно оглядывая прохожих, Вив позволила увлечь себя к тротуару.

– Чуть дальше есть пивная, – показал Фрейзер.

– Нет, только не пивная, – замотала головой Вив.

– Ладно, не пивная. Кафе сгодится? Вон какое – с окном на улицу. Идемте туда. Если ваш друг все же появится...

Они вошли в кафе и заняли столик у двери. Фрейзер заказал кофе с пирожными. Вскоре освободился столик у окна, и они пересели.

В кафе было людно. Беспрестанно хлопала дверь, впуская и выпуская посетителей. От стойки беспрерывно доносились стук посуды и шипенье пара. Вив смотрела на улицу. Фрейзер временами тоже поглядывал, но в основном не сводил глаз с ее лица. Желая развеселить, он сказал:

– Я передумал насчет вас. Нет, канкан вы не танцуете. Наверное, вы частный детектив. Теплее?

В чашке Вив остывал нетронутый кофе. Подали пирожные – нечто скверное цвета люминесцентной краски в дневном освещении, сверху украшенное завитком искусственного крема, который уже вновь превращался в воду. Есть не хотелось. Краем глаза Вив выглядывала пешеходов, похожих на Кей. Она почти забыла о Фрейзере и лишь смутно сознавала, что он умолк... Однако чуть спустя он снова заговорил, но теперь голос его звучал тускло:

– Надеюсь, он того стоит.

– Кто? – не поняла Вив.

– Парень, которого вы ждете. Сказать по правде, в моем ракурсе он выглядит совсем иначе. Раз уж доставляет вам такое беспокойство...

– Конечно, вы думаете, это «он», – сказала Вив, отворачиваясь к окну. – Абсолютно в духе мужчины.

– А что, нет?

– Нет. Это женщина, если уж вам так надо знать.

Сначала Фрейзер не поверил. Было видно, как он осмысливает новость. Потом откинулся на спинку стула и кивнул, но уже с другой миной:

– Ага, понятно. Супружница.

Вив ожгло от этой столь циничной и снисходительной реплики, которая была так далека от истины, но в чем-то так к ней близка. Интересно, что Дункан наболтал про нее и Реджи? Лицу стало жарко.

– Это... это совсем не то, что вы думаете, – сказала Вив.

Фрейзер вскинул руки:

– Уже сказано – я человек широких взглядов.

– Но это совсем другое. Просто...

Он смотрел ей в лицо. Его голубые глаза еще сохраняли налет снисходительности, но вместе с тем светились простодушием; глядя в них, Вив вдруг поняла, что за долгие годы это первый человек, с кем она говорила больше минуты и ни в чем не солгала. Дверь кафе распахнулась, впустив двух парней, которые тотчас стали балагурить с барменом; под прикрытием их смеха Вив тихо сказала:

– Я кое-кого здесь увидела, на позапрошлой неделе, и надеялась увидеть снова. Вот и все.

Фрейзер понял, что она говорит серьезно. Он придвинулся к столу и спросил:

– Подруга?

Вив опустила глаза.

– Просто женщина. Мы встретились, когда шла война.

– И договорились увидеться сегодня?

– Нет. Просто я увидела ее перед кинотеатром. Несколько вечеров я приходила и ждала. Казалось, если я это сделаю... – Вив смутилась. – Звучит по-идиотски, да? Я знаю. Дурь и есть. Но, понимаете, когда я ее увидела в тот раз, я... вроде как сбежала. А после пожалела. Она была добра ко мне. Ужасно добра. Кое-что для меня сделала.

– Вы потеряли с ней связь? – после недолгого молчания спросил Фрейзер. – В войну такое случалось сплошь и рядом.

– Нет, не то. Я бы могла ее разыскать, если б хотела, это было несложно. Понимаете, то, что она для меня сделала, напоминало о том, чего я не хотела вспоминать. – Вив тряхнула головой. – Глупо, конечно, потому что все равно я ничего не забыла.

Больше Фрейзер не выспрашивал. Они сидели перед дурацкими пирожными, он помешивал недопитый остывший кофе, раздумывая над ее словами. Потом все так же задумчиво сказал:

– Война – время доброты. Мы все стремимся забыть. Последнее время я работал с людьми, которые приехали из Германии и Польши. Их рассказы – бог мой! Они рассказывали о таких ужасах и зверствах... я бы никогда не поверил, что в моей жизни появятся обычно одетые, непримечательные люди, которые расскажут такое... Но еще они рассказывали об удивительных вещах. О человеческой храбрости, о невероятной доброте. Наверное, после этих историй я... когда вновь встретился с вашим братом... Не знаю... В тюрьме он был добр ко мне, уж поверьте. Вероятно, как и эта женщина, ваша подруга, была добра к вам.

– Вообще-то, она даже не была подругой. Мы были незнакомы.

– Что ж, иногда к незнакомцам быть добрым легче, чем к самым близким людям. А вы подумали, что она-то могла вас забыть? Или не хочет, чтоб ей напоминали. И вообще, вы уверены, что это она?

– Она, – сказала Вив. – Я знаю, она. Просто знаю. Да, возможно, она меня забыла, возможно, не стоит ее тревожить. Но только... Не могу объяснить. Мне кажется правильным поступить так.

Внезапно она испугалась, что сказала слишком много. Хотелось попросить: не говорите Дункану, ладно? Но к чему это приведет, кроме еще одного секрета, теперь уже между ним и ею? Кому-то надо довериться; наверное, он прав: чужим довериться легче... Вив ничего не сказала. Стала крошить пирожное. Потом взглянула в окно. Просто посмотрела на улицу, уже не выискивая Кей, в душе уверенная, что упустила свой единственный шанс.

Взгляд еще не успел за что-нибудь зацепиться, когда со стороны моста Ватерлоо возникла фигура – высокая, худая, весьма приметная и вовсе не похожая на парня или пожилого мужчину: руки в карманах брюк, небрежно свисает сигарета... Вив рванулась к окну. Фрейзер придвинулся следом.

– Что? – спрашивал он. – Увидели? Которая? Не та чванливая фифа?

– Не надо! – Вив отпрянула, утянув за собой Фрейзера. – Заметит!

– Я думал, в том и смысл. Что с вами? Разве не подойдете?

Вив оробела.

– Не знаю. Надо?

– Еще спрашиваете!

– Столько времени прошло. Решит, я чокнутая.

– Вам же хочется подойти?

– Да.

– Так вперед! Чего ждете?

Именно молодость и возбуждение, полыхавшие в его голубых глазах, заставили ее это сделать. Вив вскочила и вылетела из кафе, перебежала через дорогу и догнала Кей у вращающихся дверей кинотеатра. Вынула из кармана завернутое в холстину кольцо и коснулась ее руки...

Все заняло пару минут. Оказалось, легче легкого. Ликуя, Вив вернулась в кафе. Она улыбалась и улыбалась. Глядя на нее, заулыбался и Фрейзер.

– Она вас вспомнила?

Вив кивнула.

– Обрадовалась вам?

– Не уверена. Она выглядит... иной. Наверное, с той поры все изменились.

– Вы еще встретитесь? Рады, что сделали это?

– Да, – сказала Вив. И повторила: – Я рада, что это сделала.

Она посмотрела на кинотеатр. Кей там не было. Но радость не исчезла. Ей все по силам! Вив допила кофе. Мысли скакали. Она думала о том, что сможет сделать. Может бросить работу! Уехать из Стритема и снять собственную квартирку! Позвонить Реджи! Сердце заколотилось. Можно прямо сейчас отыскать телефонную будку. Позвонить ему и сказать... Что? Между ними все кончено, навсегда! Она его простила, но прощения мало... От возможностей кружилась голова. Пусть она ничего этого не сделает. Но как замечательно сознавать, что может!

Вив отставила чашку и рассмеялась. Фрейзер тоже засмеялся. Потом, улыбаясь, чуть нахмурился и покачал головой.

– Просто невероятно, как вы похожи на брата!

*

Когда вечером Хелен вернулась домой, квартира была пуста. Стоя в прихожей, она позвала Джулию, хотя сразу почувствовала мертвую тишину. Свет нигде не горел, в кухне плита и чайник совсем остыли. Первой дикой, идиотской мыслью было: «Джулия ушла»; обмирая от ужаса, Хелен прошла в спальню и медленно открыла дверцу шкафа, уверенная, что вся одежда Джулии исчезла... Все платья и чемоданы оказались на месте, как и щетка для волос, украшения и косметика, разбросанные на туалетном столике; прямо в пальто Хелен плюхнулась на кровать и облегченно вздрогнула.

«Дура набитая», – сказала она себе, едва не рассмеявшись.

Однако где же Джулия? Хелен вернулась к гардеробу. Беглый обзор показал, что Джулия надела самое красивое платье и лучшее пальто. Вместо потертой сумочки взяла приличную. Может, решила проведать родителей? Могла пойти на встречу с литературным агентом или издателем. «Или к Урсуле Уоринг», – пискнул гадкий голосок из темного закутка сознания, но Хелен не стала его слушать. Джулия встречается с редактором или агентом; видимо, в своей обычной манере агент позвонил в последнюю минуту и попросил забежать в контору, чтобы подмахнуть какую-нибудь бумагу, – что-то в этом роде.

Но тогда Джулия оставила бы записку. Хелен сняла пальто и уже спокойно стала осматривать квартиру. Вернулась на кухню. Возле кладовки на гвозде висел медный зажим в виде руки – для списков покупок и записок; но лапа держала лишь старые послания. Хелен поискала на полу – вдруг бумажка слетела. Осмотрела кухонные столы, полки и, ничего не найдя, стала искать в самых невероятных местах – в ванной, под диванными подушками, в карманах Джулиных кофт. Наконец Хелен почувствовала, что эти поиски привели ее на грань паники и компульсивности.²⁴ В голове опять возник сволочной голосок, который подметил: она тут как слабоумная роется в мусоре, а Джулия развлекается с Урсулой Уоринг или другой женщиной и смеется при одной мысли о ней...

Хелен шуганула голосок. Загнала поглубже, точно сжала пружину ухмыляющегося чертика из коробки. Подобным мыслям она не поддастся. Семь часов, обычный вечер, она проголодалась. Все абсолютно нормально. Джулия сама не ожидала, что так припозднится. Задерживается, только и всего. Господи, люди вечно задерживаются! Хелен решила приготовить ужин. Собрала ингредиенты для картофельной запеканки с мясом и сказала себе: когда запеканка отправится в духовку, Джулия уже будет дома.

Хелен включила радио на самую малую громкость и все время, пока грела воду, обжаривала фарш, толкла картофель, напряженно прислушивалась, не раздастся ли звук ключа, который вставляют в замочную скважину.

Когда блюдо поспело, она не могла решить: ждать Джулию или нет. Хелен разложила запеканку по тарелкам и поставила в духовку, чтобы не остыла. Медленно перемыла и вытерла посуду. Сейчас она с этим закончит, и тогда уж точно Джулия вернется, они вместе сядут за стол. В животе уже сосало. Закончив мытье посуды, Хелен достала из духовки и поковыряла вилкой свою порцию. Она собиралась проглотить пару кусочков, чтобы заморить червячка, но съела все, в фартуке стоя перед запотевшим плачущим окном и слушая, как во дворе супруги-соседи затевают то ли новую свару, то ли проигрывают вариант старой. «Заткни себе в жопу!»

После долгого пребывания в ярко освещенной кухне остальная квартира казалась сумрачной. Хелен быстро прошла по комнатам, зажигая свет. Потом спустилась в гостиную и налила себе джина с водой. Села на диван, достала вязанье и минут пять-десять вязала. Пряжа будто нарочно путалась в сухих пальцах. Джин лишь добавил настроению мрачности и беспокойства, сделал неловкой. Хелен отбросила вязанье и встала. Снова вернулась на кухню, по-прежнему рассеянно ища взглядом какую-нибудь записку. Подошла к узкой лестнице, что вела в кабинет Джулии. Нестерпимо захотелось туда войти.

Стесняться нечего, думала она, взбираясь по ступенькам. Джулия никогда не говорила, что Хелен лучше бы держаться от кабинета подальше. Подобная тема ни разу не возникала, наоборот, бывали случаи, когда Джулия отправлялась на какую-нибудь встречу, а потом звонила: «Хелен, извини, я идиотка и забыла бумаги. Ты не сбегаешь в мою комнату, не найдешь?» Значит, она не возражала, чтобы Хелен посмотрела даже в ящиках стола, которые, хоть имели замки, никогда не запирались.

И все же в посещении кабинета без Джулии было нечто тревожное и воровское. Словно ты маленькая и входишь в спальню родителей, подозревая, что здесь определенно творятся невообразимые вещи, которые связаны с тобой и вместе с тем абсолютно для тебя запретны... Во всяком случае, так казалось. Это ощущение не покидало и сейчас, когда Хелен не поднимала бумаги и не заглядывала осторожно в незапечатанные конверты, а лишь озиралась, стоя посреди комнаты.

Кабинет занимал почти всю мансарду. Сумрачная тихая комната с покатым потолком – настоящий писательский чердак, шутили они с Джулией. Бледно-оливковые стены, подлинный турецкий коврик, лишь слегка потертый. Возле одного окна массивный, как у банкира, стол с вращающимся стулом, у другого – старый кожаный диван: Джулия писала залпами и в перерывах любила подремать или почитать. На столике возле дивана немытые чашки и стаканы, блюдце с бисквитными крошками, пепельница, просыпанный пепел. На чашках и окурках следы помады. На бокале жирный отпечаток большого пальца. И вообще повсюду следы Джулии: темные волоски на диванных подушках, шлепанцы под столом, обрезанный ноготь возле корзины для бумаг, ресничка, осыпавшаяся пудра.

«Если б мне сегодня сообщили, что Джулия умерла, – подумала Хелен, – я бы точно так же пришла сюда, и весь этот хлам стал бы деталями трагедии». Однако сейчас она переводила взгляд с предмета на предмет и чувствовала, как в ней шевелится знакомая, но неприятная мешанина эмоций: нежность, раздражение и страх. Хелен вспомнила взбалмошную манеру сочинительства Джулии в той квартирке на Макленбург-Сквер, о которой рассказывала днем, когда они с Вив сидели на пожарной площадке. Вспомнила, как лежала на кушетке, а Джулия при свете единственной свечи работала за шатким столом – рука ее покоилась на странице и словно баюкала пламя, свет, отражаясь от ладони, падал на красивое лицо... Наконец, совершенно измученная многочасовым письмом, она приходила в постель, но лежала без сна, мысли ее витали далеко; иногда Хелен нежно касалась ее лба и будто чувствовала, как под рукой пчелиным роем толкаются и жужжат слова. Хелен не роптала. Ей даже нравилось. В конце концов, роман – всего лишь книга, его персонажи нереальны, а вот она, Хелен, живая и может лежать рядом с Джулией, касаясь ее чела...

Хелен подошла к столу. И здесь присущий Джулии бедлам: изгвазданное чернилами пресс-папье, опрокинутая банка с веревочными скрепками, груда бумаги вперемежку с грязными носовыми платками, конвертами, засохшей яблочной кожурой и тесьмой. Посреди этого расположился дешевый синий блокнот, в каких Джулия делала записи. На обложке значилось «Немощь-2» – здесь были планы книги, над которой она работала сейчас; действие происходило в богадельне, роман назывался «Немощен, тогда умри». Название предложила Хелен. Она знала все хитросплетения замысловатого сюжета. Ей были абсолютно ясны таинственные записи, которые она увидела, открыв блокнот: «Инспектор Б. – в Мейдстон, проверить реал, врем.; сестра Прингл – сироп, не игла!!» Здесь не было такого, чего бы она не поняла. Все привычно и знакомо, как собственная перекошенная физиономия.

Отчего же тогда казалось, что Джулия удаляется – тем дальше, чем ближе Хелен подходила к ее вещам? И все-таки где же она сейчас? Хелен вновь открыла блокнот и стала отчаянно пролистывать страницы, будто ища отгадку. Встряхнула измазанный чернилами платок. Глянула под пресс-папье. Открыла ящики. Подняла бумагу, конверт, книгу...

Под книгой лежал двухнедельной давности номер «Радио таймс», раскрытый на заметке о Джулии.

УРСУЛА УОРИНГ

представляет новый захватывающий роман

Джулии Стэндинг...

И маленькое фото. Фотографироваться Джулия ездила в Мейфэр, и Хелен поехала с ней, чтоб было веселее. Никакого веселья не вышло. Хелен чувствовала себя уродливой школьницей, которая сопровождает в парикмахерский салон красавицу подругу: держала Джулину сумочку и смотрела, как фотограф хлопочет над Джулией – придает позу, своими лапами поправляет ей волосы и наклон головы, складывает ее руки. Фотографии вышли льстивыми, но Джулия притворялась, что результат ей не нравится; она получилась чарующей, однако не в той степени, в какой без всяких усилий становилась в жизни, когда слонялась по квартире в мятых брюках и залатанных рубашках. Джулия получиласьманящей. Хелен не могла найти более точного слова. Она в ужасе представляла всяких обывателей, которые цапнули с прилавка журнал и, открыв на странице с портретом Джулии, восхищенно бормочут под нос: «Ух, симпатяга!» Они представали скопищем жирных рук, которые затрут профиль на монете, или драчливых птиц, которые по крошке расклюют Джулию...

Втайне Хелен радовалась, когда номер устарел и вышел следующий. Однако сейчас, когда она смотрела на фото Джулии и имя Урсулы Уоринг, старые тревоги вспыхнули с новой силой. Хелен присела на корточки, закрыла глаза и лбом ткнулась в край стола, прижавшись к нему до боли. «Я стерплю и не такую боль, лишь бы увериться в Джулии!» – думала она. А чем бы она в самом деле пожертвовала? Отдала бы кончик пальца на руке, весь палец на ноге, день в конце жизни. Наверное, существует закон вроде того, в какой верили в Средние века: человек может заслужить то, чего страстно желает, если претерпит бичеванье, выжигание клейма, рассечение ножом. Хелен почти желала, чтобы Джулия потерпела неудачу. Мысленно произнесла: «Пусть она ляпнется!» Вот же засранка! Надо же, до чего додумалась! Такое пожелать Джулии! «Все потому, что люблю ее», – в отчаянии сказала она себе...

В этот момент в замке входной двери заскрежетал ключ. Хелен вскочила, выключила свет и ринулась вниз; в кухне она притворилась, что чем-то занята у раковины: открыла кран, налила в стакан воды и вылила. Не оборачивалась. «Все нормально, – думала она. – Не суетись. Держись естественно. Абсолютно спокойно».

Джулия ее чмокнула; Хелен учуяла запах вина и табака, отметила сияющее довольством раскрасневшееся лицо. И тогда сердце захлопнулось, точно капкан, хотя она изо всех сил пыталась разжать его челюсти.

– Дорогая, прости, пожалуйста, – сказала Джулия.

– За что ты извиняешься? – холодно спросила Хелен.

– Я так задержалась! Думала, приду раньше. Случайно вышло.

– Где ты была?

Джулия отвернулась и легко ответила:

– Да так, с Урсулой. Она пригласила меня на чай. А потом, знаешь, как это бывает, чай перешел в ужин...

– На чай?

– Да. – Джулия направилась в прихожую, снимая пальто и шляпу.

– На тебя не похоже – прерывать днем работу.

– Ой, до этого я гору свернула. Работала как каторжная с девяти до четырех. Урсула позвонила, и я решила...

– Я звонила тебе без десяти два. Ты еще работала?

Джулия ответила не сразу. Потом из прихожей крикнула:

– Без десяти два? Надо же, какая точность. Наверное, работала.

– И не помнишь, что звонил телефон?

– Видимо, я была внизу.

Хелен зашла в прихожую.

– Однако звонок Урсулы Уоринг ты услышала.

Перед зеркалом Джулия поправляла волосы.

– Не надо, Хелен, – как-то снисходительно сказала она. Потом обернулась и нахмурилась. – Что у тебя с лицом? Лоб весь красный. Иди посмотри.

Она протянула руку, но Хелен ее оттолкнула.

– Я понятия не имела, где ты шляешься! Ты что, записку не могла оставить?

– И в голову не пришло. Зачем оставлять записку, когда выходишь на ланч...

– На ланч? – вскинулась Хелен. – Значит, все-таки не на чай?

Румяные щеки Джулии еще потемнели. Опустив голову, она прошла мимо Хелен в спальню.

– Боже мой, ланч я сказала для примера!

– Я тебе не верю. – Хелен шла следом. – Думаю, ты провела с Урсулой Уоринг весь день. – Молчание. – Так?

У туалетного столика Джулия доставала из пачки сигарету. Уловив задиристость в голосе Хелен, она замерла с сигаретой у рта, потом сощурилась и гадливо тряхнула головой.

– Неужели когда-то подобное льстило? – сказала она. – Поверить не могу.

Джулия отвернулась, чиркнула спичкой и хладнокровно прикурила сигарету. Когда она снова обернулась, лицо ее изменилось – было неподвижно и казалось вырезанным из цветного мрамора или куска дерева без единого сучка. Джулия вынула изо рта сигарету и произнесла ровным, предостерегающим тоном:

– Не надо, Хелен.

– Что – не надо? – притворно изумилась Хелен. Однако часть ее съеживалась от собственных слов и бесконечно стыдилась чудища, каким себя выставляла. – Не надо – что, Джулия?

– Не начинай... Господи! Я не собираюсь здесь топтаться и все это выслушивать. – Она оттолкнула Хелен и вернулась на кухню.

Хелен пошла за ней.

– То есть не собираешься здесь топтаться, чтобы я не поймала тебя на вранье. Ужин готов, но полагаю, он тебе без надобности. Вероятно, Урсула Уоринг сводила тебя в шикарный ресторан. Где, наверное, полно типов с Би-би-си. Какое наслаждение! А мне вот пришлось отужинать в одиночестве. Стоя у чертовой плиты, не снимая фартука.

На лице Джулии вновь появилось выражение гадливости, но потом она рассмеялась:

– А почему так-то?

Хелен и сама не знала. Теперь это казалось нелепым. Если б она могла рассмеяться вместе с Джулией! Если б могла сказать: «Господи, какая же я дура!» Она казалась себе человеком, упавшим за борт. Вот Джулия курит и ставит на плиту чайник – это все равно что видеть на палубе пассажиров, которые заняты обычными делами, прогуливаются, потягивают напитки. Еще есть время вскинуть руку и крикнуть: «Помогите!» Корабль еще успеет развернуться, и ее спасут...

Но Хелен не крикнула, и через мгновенье времени не осталось совсем; корабль наддал, и она, одинокая и беспомощная, захлебывалась на серой равнине моря. Она барахталась. Бесновалась. Бешено шипела. Джулии-то хорошо. Делает, что захочет. Неужели Джулия полагает, будто ей неизвестно, что творится за ее спиной, когда она горбатится на службе... Неужели считает, что ее можно одурачить? Да едва она вошла в дом, как поняла, что Джулия с Урсулой Уоринг! Что Джулия себе вообразила?.. И так далее. Раньше она отшвыривала ухмыляющуюся сволочь из коробочки. Но теперь та выскочила, и мерзкий голосок стал голосом Хелен.

С каменным выражением лица Джулия перемещалась по кухне, готовя чай.

– Нет, Хелен, – время от времени устало говорила она. – Все было не так. Не будь посмешищем.

– Все же, когда вы сговорились? – спросила Хелен.

– Господи, о чем?

– О вашей свиданке с Урсулой Уоринг!

– Свиданка! Она позвонила где-то с утра. Какое это имеет значение?

– Очевидно, имеет, раз ты вынуждена егозить и выкручиваться. Раз тебе приходится врать...

– А как иначе? – крикнула Джулия; терпение ее наконец лопнуло, и она грохнула чашкой, расплескав чай. – Потому что я знаю, что ты вот так себя и поведешь! Ты все переворачиваешь! Я у тебя всегда виновата. Господи! Я даже сама чувствую себя виноватой! – Джулия понизила голос, и в гневе памятуя о супружеской паре внизу. – Если бы всякий раз, как я встречаюсь или знакомлюсь с какой-нибудь женщиной... Боже мой! На днях позвонила Дафни Риз. Пригласила на ланч – просто на ланч! – и я отказалась, мол, очень занята. Потому что знаю, что ты вообразишь. Месяц назад было письмо от Филлис Лангдейл. О нем ты не знала, да? Пишет, как славно было бы, если б мы с тобой пришли на вечеринку к Каролине. Я хотела ответить и рассказать, какую истерику ты бы закатила в такси по дороге домой! Вот уж было бы письмецо! «Дорогая Филлис, я бы с удовольствием с тобой выпила, но дело в том, что моя подруга, как говорится, из ревнивиц. Если б ты была замужем, или чрезвычайной уродиной, или калекой, ситуация, вероятно, сложилась бы иначе. Но одинокая и даже чуть привлекательная женщина – нет, дорогая, я не могу так рисковать! Не имеет значения, если девушка натуралка; видимо, я настолько неотразима, что даже если она не безудержная лесбиянка, когда садится со мной за коктейль, непременно ею станет, едва допьет свой стакан!»

– Заткнись! – крикнула Хелен. – Пытаешься сделать из меня идиотку? Я не идиотка! Знаю, что ты из себя представляешь, какая ты! Видела тебя с женщинами...

– Думаешь, меня интересуют другие женщины? – засмеялась Джулия. – Если бы!

– Что ты хочешь сказать? – уставилась на нее Хелен.

Джулия отвернулась.

– Ничего. Ничего, Хелен. Просто меня всегда удивляло, что тебя так... заклинило на траханье. Из-за чего сыр-бор? Это что... не знаю... вроде католицизма? Во всех видишь католиков, если сама исповедуешь эту веру?

Она посмотрела Хелен в глаза и снова отвернулась. Постояли молча.

– Иди ты в жопу! – Хелен развернулась и пошла вниз в гостиную.

Она сказала это тихо и шла спокойно, но клокотавшая в ней ярость испугала ее саму. Сидеть, не двигаться она не могла. Допила оставшийся джин и снова наполнила стакан. Закурила, но почти сразу погасила сигарету. Встала к камину, ее трясло; она боялась, что в любую секунду может с визгом заметаться по дому, сбрасывать с полок книги, рвать диванные подушки. Наверное, сейчас она бы запросто выдрала себе волосы. Подсунь кто-нибудь нож, зарезала бы себя.

Вскоре Хелен услышала, как Джулия прошла к себе в кабинет и закрыла дверь. Потом наступила тишина. Что она там делает? Зачем понадобилось закрывать дверь? Наверное, звонит по телефону... От размышлений уверенность только крепла. Точно, звонит Урсуле Уоринг – жалуется, смеется, уславливается о новой встрече... Какая мука – быть в неведении! Нестерпимо. С дьявольской сноровкой Хелен прокралась к лестнице и, затаив дыхание, прислушалась.

В прихожей она увидела себя в зеркале – собственное красное искаженное лицо вызвало гадливость. Жуткая мерзость. Хелен рукой загородила глаза и вернулась в гостиную. И мысли не было, чтоб подняться к Джулии.

Теперь казалось естественным, что Джулия питает к ней отвращение и хочет спрятаться; она сама так себя ненавидела, что желала бы выпрыгнуть из собственной шкуры. Хелен задыхалась, будто попала в силок. Она постояла, не зная, что с собой делать, затем прошла к окну и отдернула штору. Взглянула на улицу, палисадник, дома с облупившейся лепниной. Лживый мир, который хочет ее одурачить и позубоскалить над ней. Под руку прошли мужчина и женщина; улыбаются – видимо, знают секрет, который утратила она; как жить легко, в доверии, не опасаясь.

Хелен села и погасила лампу. Внизу из комнаты в комнату перекрикивались супруги с дочкой; девочка завела патефон и без конца гоняла одну и ту же заедавшую пластинку с детской песенкой. Сверху не доносилось ни звука; часов в десять Джулия открыла дверь и тихо спустилась в кухню. Хелен различала малейшие движения: вот походила по кухне и прошла в спальню; теперь спустилась в уборную; потом зашла в ванную – ополоснуть лицо; затем опять вернулась в спальню и выключила свет; заскрипели половицы – Джулия разделась и легла в постель. Она не попыталась заговорить с Хелен, даже не заглянула в гостиную, а Хелен ее не окликнула. Дверь в спальню притворена, но не плотно – еще с четверть часа на лестничный пролет падал свет ночника, потом исчез.

Теперь дом погрузился в полную темноту; от мрака и тишины стало еще хуже. Стоило лишь протянуть руку к выключателю лампы или тумблеру приемника, чтобы атмосфера переменилась, но сил не было; ее будто отсекли от обычных привычек и вещей. Хелен еще посидела, затем поднялась и стала расхаживать по комнате. Это показалось нарочным – точно актриса в пьесе, когда пытается изобразить безумное отчаяние. Хелен легла на пол, подтянула ноги и закрыла руками лицо; поза тоже казалась неестественной, но она лежала так минут двадцать. «Вдруг Джулия спустится и увидит меня на полу», – думала Хелен, надеясь, что вот тогда подруга поймет всю мучительность ее переживаний.

Наконец до нее дошло, что это выглядело бы нелепо и больше ничего. Хелен встала. Пробирала зябкая дрожь. Подошла к зеркалу. В темной комнате смотреть на свое отражение было страшновато, но с улицы проникал слабый свет фонаря, и на щеке и голой руке она разглядела темные и светлые рубчики, оставленные ковром. Отметины принесли хоть какое-то удовлетворение. Вообще-то, Хелен часто хотелось, чтобы ее ревность обрела какую-нибудь зримую форму; в подобные моменты она иногда думала: «Обожгу, порежу себя». Ибо ожог или порез можно показать, можно нянчить; рубец или шрам стал бы горестным знаком переживаний, которые вышли на поверхность, а не разъедают изнутри. Сейчас мысль о шраме возникла снова. Пришла как решение проблемы. «Я не стану этого делать, словно какая-то истеричка, – сказала себе Хелен. – Не ради Джулии, надеясь, что она застанет меня. Ничего такого вроде лежанья на полу гостиной. Я сделаю это для себя, тайно».

Она не дала себе подумать над тем, что затея окажется весьма паршивым секретом. Хелен тихо поднялась в кухню и взяла из шкафчика свой несессер; затем спустилась в ванную, осторожно заперла дверь, включила свет и сразу почувствовала себя лучше. Яркий свет напоминал освещение операционных в кино; обнаженные белые стенки ванны и раковины также способствовали больничному впечатлению, отпущению деловитости и даже врачебного долга. Никакая она не истеричка. Хелен посмотрелась в зеркало: краснота сошла, вид вполне здравый и спокойный.

Она действовала так, словно заранее продумала всю операцию. Из несессера достала узкую хромированную коробочку с безопасной бритвой, которой они с Джулией брили ноги. Развинтила станок, сняла железную крышечку и вынула лезвие. Какое тонкое и гибкое! Совсем невесомое, точно облатка, фишка или почтовая марка. Единственная забота – где резать? Хелен взглянула на внутреннюю сторону руки, где плоть мягче и податливей. По той же причине годился и живот. Запястья, щиколотки, голени и прочие жесткие части не рассматривались. В конечном счете выбор был сделан в пользу внутренней стороны ляжки. Хелен поставила ногу на закругленный край ванны; потом сочла позу слишком напряженной и, вытянув ногу, ступней уперлась в стенку. Задрала юбку и сначала хотела заткнуть ее в трусы, но потом решила снять совсем. А то еще кровью измажешь. Кто его знает, сколько вытечет?

На фоне белой ванны ляжка выглядела огромным куском бледно-кремовой плоти. Прежде в таком ракурсе ее видеть не доводилось, и сейчас Хелен даже опешила, насколько она бесформенная. Если б пришлось увидеть ее в отдельности, вряд ли догадаешься, что это функциональная часть конечности. За свою тоже не примешь.

Двумя пальцами Хелен растянула кожу, прислушалась, удостоверяясь, что в вестибюле никого нет, затем поднесла лезвие к ноге и сделала надрез. Он получился неглубоким, но нестерпимо болезненным – точно вошла в ледяную воду и захолонуло сердце. Хелен перевела дыхание и секанула еще раз. Ощущение то же. Она буквально задохнулась. «Давай снова, только быстро!» – сказала себе Хелен; однако тонкость и гибкость металла, которые прежде чуть ли не притягивали, теперь, в сочетании с пружинящей полнотой ляжки, вызывали отвращение. Надрезы получились слишком аккуратные. Ранки медленно и словно нехотя наполнились кровью, которая вроде бы тотчас потемнела и свернулась. Края уже сошлись; бритвой Хелен их раздвинула. Кровь потекла чуть сильнее. Наконец перелилась через ранку и стала вязкой. Хелен с минуту наблюдала, еще два-три раза бередила порезы, вызывая кровь, затем постаралась начисто вытереть ногу смоченным в воде носовым платком.

Остались две короткие малиновые полоски – будто после крепкого, но игривого удара кошачьей лапы.

Хелен присела на край ванны. Казалось, шок от процедуры произвел в ней некую перемену, подобную воздействию лекарства: она чувствовала себя неестественно просветленной, бодрой и умиротворенной. Разрезание ноги уже не выглядело здравым и разумным делом; не дай бог, если б Джулия или кто из знакомых ее застукал. Умерла бы со стыда! И все же... На малиновые полоски она поглядывала ошеломленно, но с долей восхищения. «Ты полная дура», – сказала себе Хелен, но сказала почти весело. Она сполоснула лезвие, вставила в станок и убрала в коробочку. Выключила свет, дала глазам привыкнуть к темноте, вышла в вестибюль и поднялась в спальню.

Джулия лежала спиной к двери на своей стороне кровати; лицо в темноте, волосы на подушке казались очень темными. Не определишь, спит или нет.

– Джулия, – тихо позвала Хелен.

– Что? – через паузу последовал вопрос.

– Прости меня. Пожалуйста. Ты меня ненавидишь?

– Да.

– Невозможно ненавидеть меня больше, чем я сама.

Джулия перевернулась на спину:

– Это нужно воспринимать как утешение?

– Не знаю. – Хелен подошла и коснулась ее головы.

Джулия вздрогнула.

– У тебя рука ледяная! Не трогай меня! – Она взяла руку Хелен. – Боже мой, почему ты такая холодная? Где ты была?

– Нигде. В ванной.

– Залезай в кровать, слышишь!

Хелен отошла раздеться, вынуть шпильки и натянуть ночнушку, двигаясь как побитая собачонка. Когда она улеглась рядом с Джулией, та сказала:

– Ты прямо ледышка!

– Извини. – До этого Хелен не замечала холода, но теперь ощутила тепло тела Джулии, и ее забила дрожь. – Прости, – повторила она.