— У семьи Малатеста, — ответил светловолосый с сильным немецким акцентом. — Вместе с этими ребятами.

— Когда распустили войско Пандольфо, они хотели двинуться с Папой против неаполитанского короля, — вмешался Франческо Колонна. — Но, проходя мимо Палестрины, предложили свои услуги нашей семье. С тех пор они с нами.

Джованни очень хотелось бы знать, зачем роду Колонна для управления своими землями понадобились военные. Его снова охватила тревога: от него все время что-то ускользало.

— Аббревиатор исчез, — сказал он, подойдя к Колонне. — Мне что-то неспокойно. Возможно, наше дело придется отсрочить.

— Почему? При чем тут это?

К известию Франческо отнесся совершенно равнодушно.

Пико задумался, не преувеличивает ли он своих страхов, и собрался идти дальше, но Колонна был целиком поглощен изучением башни.

— Ладно, я пойду первым, — решился Пико, отбросив последние сомнения. — Вы за мной, но чуть погодя. Все мы торговцы. Сделаем вид, что познакомились случайно.

Он заглянул внутрь таверны и, удостоверившись, что там нет ничего подозрительного, шагнул за порог. Угол длинного стола был свободен. Он уселся, сделал трактирщику знак принести вина, а потом, притворившись очень усталым, протянул ноги к горящему камину.

За ним молча, ни на кого не глядя, вошли Франческо Колонна и трое его людей. Они расселись в разных углах таверны.

— Вы приехали на карнавал? — спросил хозяин, цепко подметив, что Пико одет в дорожное платье и выглядит, как иностранец. — Хотите посмотреть берберскую кавалькаду?

— Что?

— Прекраснейшие бега в мире, последняя ночь праздника! Лошадей без всадников прогонят от пьяццы дель Пополо до пьяццы деи Венециани в знак почтения к Папе, который будет любоваться забегом из окна своего дворца. Потом у него на глазах лучшие наши юноши поймают и обуздают коня, пришедшего первым. Им придется броситься ему под копыта и подчинить своей воле. Тот, кому это удастся, получит награду, не уступающую тем трофеям, которые крестоносцы захватывали у язычников. Хотите поставить на кого-нибудь несколько монет?

— Нет, — зевнув, ответил юноша и пригубил вино. — Я из Пезаро, приехал купить шерсти в Капитанате и не жалею, что попал сюда в дни карнавала: здесь весело, много красивых женщин. Но зато и риск увеличился, на дорогах неспокойно. А у вас есть чего бояться? — прибавил он нарочито рассеянно.

Хозяин поставил на стол бокал и с довольным видом уселся рядом. Ему представилась возможность поговорить о событиях, которые волновали его воображение.

— Нет, если вы осторожны. А тот, кто меры не знает, может попасть в передрягу. В этот год всех просто разобрало, мессер! Невиданное дело! Уже три грешные души отправились к Создателю, еще одна на подходе. Первые трое от меча, а четвертого ждет веревка на пьяцце дель Понте. Весь город соберется посмотреть.

— Трое убитых? Что же случилось? — подзадорил его Пико, отхлебнув еще глоток вина.

Но хозяина и без того распирало желание поболтать.

— Любовь, мессер! Один щеголь по имени Джованни задумал увести жену у нашего старшего в квартале. Похитители явились с холма среди бела дня и при оружии. Но наши были начеку, их выследили, и завязалась драка между нашими и этими бездельниками, что пришли с похитителем. В результате с обеих сторон трое убитых. Похитителя заковали в цепи, и теперь он ждет суда и мести.

Пико не удержался от улыбки.

— И все из-за юбки? Смех, да и только, если бы не погибшие. Обычно вопросы рогов решаются не так шумно. А сама-то бабенка? Ее похищали или же она добровольно хотела сбежать от мужа? — И он заговорщицки ткнул трактирщика локтем.

Тот хихикнул и с намеком подмигнул:

— А кто я такой, чтобы ставить под сомнение добродетель дамы? Сказано — похищение, значит, похищение. Как бы там ни было, а ее любовник вот-вот запляшет на виселице.

— Да, тот самый четвертый. Скверный конец для любовной интрижки… Нам бы, мужчинам, быть благонравнее. Или осторожнее. Я бы тоже мог вам многое порассказать из жизни в наших краях. Наверное, его бросят в казематы замка Сант-Анджело…

Трактирщик мрачно прошептал ему на ухо:

— Обычно предателей и убийц туда и сажают. Но на этот раз папская стража отдала приказ заключить его в башню Нона. — Он ткнул большим пальцем себе за спину. — Да вот в эту, что за нами. Наверное, хотели, чтобы милая женушка слышала стоны своего любовника.

— А он бы слышал, как стонет она, — добавил Пико.

Трактирщик снова хихикнул.

— Значит, в монастырь? Кстати, за моим домом обитель урсулинок. У вас в Риме что, казнят под пение монашек?

— Нет, наш монастырь мужской, францисканский. Правильные монахи: день-деньской крутятся, собирая пожертвования, у них хороший, ухоженный огород. Их не так много, и в монастыре после очередной эпидемии полно пустых келий. Наверное, похитителя посадили в одну из них.

— Он попал в руки к монахам? Тогда ему надо уповать на милость нашего Святого Отца.

— Папа-то милосерден, да вот стража больше доверяет копьям, чем молитвам. Знаете, не зря говорится, что «Отче наш» врачует душу, а спины выправляет все-таки палка. Здесь хоть и монастырь, но за его стенами имеются крепкие кельи. И стерегут узников восемь стражников, не сводя с них глаз. У меня тут неподалеку живет родственник, так он иногда видит из окна, как они идут к мессе.

— Наверное, они и питаются вместе с монахами. Лучший стол в мире!..

— И не сомневайтесь, лучший, но, конечно, после моего. Чем могу вас угостить? — спросил хозяин и ткнул пальцем в сторону двух каплунов, что подрумянивались над камином. — Вообще-то их готовили для меня, но я вижу, что кроме вас тут есть еще иностранцы и хочу предложить полакомиться. — Он указал на Колонна и его людей, рассредоточившихся по залу. — Нынче много посетителей. Не исключаю, что вам составят конкуренцию.

— Только бы не в каплунах, — рассмеялся Пико. — Несите их скорее сюда!

Он надеялся отвлечь внимание трактирщика, но тот продолжал с подозрением разглядывать спутников Колонны. Тогда Пико встал, подошел к Франческо и якобы его узнал:

— Бруно, и вы тоже здесь? — сказал он нарочито громко, чтобы хозяин услышал. — Опять будете сбивать мне цены, как тогда в Пизе!

Колонна сразу вступил в игру:

— Нет, что вы такое говорите! Каждый за себя, без обид. Я узнал, что генуэзцы — люди порядочные. Думаю, мы не станем в торгах перебегать друг другу дорогу.

Услышав, что о них говорят, его люди ответили солидным поклоном.

— Прошу за мой столик, господа, — пригласил Пико, сделав хозяину знак обслужить всех вместе.

— Я узнал, где его держат, — шепнул он остальным, когда тот ушел. — Между монастырской капеллой и старинными кельями башни есть проход.

Пико кивнул в сторону трактирщика, снимавшего каплунов с вертела.

Они торопливо ели, наперебой расхваливая кушанье хозяину, который явно ждал комплиментов.

— Останетесь на ночлег? — спросил он, когда трапеза была окончена. — У меня наверху как раз есть две свободные комнаты, просторные и чистые. Впятером вам там будет удобно.

Пико обменялся со спутниками быстрым взглядом.

— Конечно, после целого дня дороги моим косточкам нужен отдых, да и приятели мои, наверное, тоже устали. Мы еще немного тут погреемся и выпьем по стаканчику, а потом вы нас проводите наверх.

— Поступайте, как вам удобно. Ваши комнаты — две первые на верхнем этаже. А я жду не дождусь, когда можно будет наконец-то улечься. — Трактирщик оглядел опустевший зал. — Но если что понадобится, не стесняйтесь, будите меня.

Пико вальяжно развалился на скамье. Остальные последовали его примеру и завели ничего не значащий разговор о торговле, пересыпая замечания по поводу цен анекдотами из жизни рынков. Вскоре хозяин наполнил углями грелку[61] и отправился наверх, головешки в камине подернулись пеплом.

— Восемь стражников, плюс монахи.

— Многовато будет… — пробормотал один из солдат. У него была длинная рыжеватая борода.

— Почему, Федерико? Нас ведь трое. С каких это пор ты стал пугаться восьми шпаг? — отозвался белокурый. — Если сер Колонна и его друг возьмут монахов на себя, со стражниками мы справимся.

— Я не боюсь ни монахов, ни алебардщиков. Меня пугают стены. У вас в Италии полно монастырей, которые защищены лучше всякой крепости. Стены гладкие, как стол, и совершенно неприступные. Ваши монахи защищают себя лучше какого-нибудь барона, засевшего в замке. Небось, охраняют добро, которое нарыли себе, копаясь повсюду, как ненасытные куры. У нас в Германии говорят, что давно пора устроить им разнос и всех водворить к мессеру Папе, в грандиозное жилище, которое он себе отгрохал, — процедил сквозь зубы Федерико.

— Ладно, подождем, пока твои бароны откажутся отдавать монахам часть собранных податей. Я тоже раздобыл кое-какую информацию, — прошептал Колонна и огляделся.

Теперь они остались одни в зале таверны, тускло освещенном единственной свечой в углу. Тишину нарушал только храп постояльцев на верхнем этаже.

— Я вспомнил каменотеса, который работал в нашем палаццо в Палестрине. Он тогда сказал, что принимал участие в укреплении основания башни Нона. Так вот, я его нашел, и он мне кое-что порассказал. Смотрите, что нас ожидает. — Франческо окунул палец в бокал и быстро начертил на столе несколько линий. — Это монастырская церковь, за ней кельи. Сбоку крошечный участок земли, где монахи выращивают травы. Он граничит со стеной башни. Здесь должна быть дверь. — Он поставил пальцем точку. — Тут проход, по которому стражники добираются до церкви, не выходя наружу. Скорее всего, он охраняется не так тщательно, как наружная дверь. Надо попытаться проникнуть отсюда.

— Почему бы и нет, – ответил он. – Если это доставит тебе удовольствие. Только ответь мне, кто этот человек, решивший устроить школу? Ты хорошо знаешь его? Ему можно верить?

— Лучше бы удостовериться… — заметил немец.

Я пожала плечами: по-правде сказать, с моим талантом ошибаться в людях и их намерениях, я уже ни в чем не была уверена.

— У нас нет времени, надо действовать быстро, — решительно произнес Франческо Колонна.

— Его зовут Тучин, - ответила я, - Николай Тучин. Он бывший военный как и ты, участвовал в последней кампании на Балканах. Лишился там ноги. А наши министры, представь себе, что-то напутали с документами и даже пенсию ему не платят. Он страшно озлоблен, конечно же. Возможно, и сочувствует этим революционерам… - Я кожей почувствовала, как Женя напрягся: из-за одного лишь этого сочувствия он уже готов был записать Тучина в злодеи. Потому, не дав ему открыть рта, я горячо продолжила: – Но не спеши судить его! Ты сам говорил, что вся соль в деталях, в методах – а методы Тучина совершенно отличны от методов революционеров! Он учит бездомных детей грамоте и добрым сказкам – хочет, чтобы они выросли достойными людьми! Так ты позволишь мне помогать ему?

Пико быстро на него взглянул и снова почувствовал в его энтузиазме какую-то недоговоренность. И потом, слишком уж детальной была схема здания… Такие подробности случайно получить невозможно. Значит, операция готовилась давно, и Колонна притворялся, что это импровизация.

— Право, не знаю… мне определенно не нравятся его взгляды. Но разве я в силах тебе что-то запретить? Обещай хотя бы, что ты познакомишь меня с этим Тучиным.

Пико не покидало ощущение, что он стал пешкой на чужом игровом поле.

— Сегодня вечером нам удалось втереть очки трактирщику. Завтра он пойдет и внесет нас в списки постояльцев, и нам придется иметь дело с папскими гвардейцами, — продолжал Франческо. — Нет, надо действовать сегодня ночью.

Пико снова внимательно взглянул на схему. Вино почти впиталось в поверхность стола, но след виднелся отчетливо.

— Обещаю! – счастливо заверила я, хотя не слишком-то надеялась, что Женя будет в восторге от моего нового друга. Хотя – чем черт не шутит?

— А вы уверены, что монастырь имеет именно такую форму?

А Женя притянул меня к себе, поднял лицо за подбородок, чтобы еще внимательнее посмотреть в глаза:

Колонна кивнул.

— Послушай, все эти разговоры о детях: мальчишка-газетчик, теперь еще школа. И… прости, но я уж давно заметил, что тебя мутит от одного только вида Никиткиной курицы. Не хочешь ли ты сказать, что у тебя для меня еще один подарок?

— Хорошо. Тогда — была не была! — сказал юноша, поднимаясь с места.

Скользнув по талии, он положил руку мне на живот.



По-правде сказать, я изумлена была этим вопросом. И даже немало испугалась: помнила свои недавние мысли о детях, но стать матерью в самом деле? В весьма обозримом будущем?! Меня даже в жар бросило…

Монастырская дверь оказалась крепче, чем они предполагали, и не желала открываться. Стараясь как можно меньше шуметь, они долго пихали ее плечами, потом подваживали крепкой шпагой немца, и только тогда заржавевшие петли поддались.

— Нет-нет, что ты! – поторопилась заверить я даже прежде, чем хорошенько подумала. – Больше никаких подарков, обещаю. Должно быть, как и у твоей матушки, у меня просто изжога от соуса…

Джованни и его спутники оказались в тесной комнатке. Из нее куда-то в глубину здания вел длинный коридор, в который открывались двери келий. Пико крадучись подошел к первой из них и осторожно ее толкнул. В келье не оказалось ничего, не считая скромной, никем не занятой постели. Следующие комнатушки тоже пустовали.

— Ну хорошо, - только и ответил Ильицкий.

— Уже за полночь. Монахи, должно быть, собрались в капелле к заутрене, — шепнул он. — Момент подходящий. Стража наверняка еще спит.

Меж его бровей залегла морщинка, из чего я сделала вывод, что перспективе стать отцом Женя и сам не то чтоб очень рад. Однако ж, больше возвращаться к сей теме мы не стали.

Пятеро смельчаков миновали коридор и вышли во внутренний дворик. По другую сторону сада из дверного проема лился мерцающий свет. Там находилась монастырская капелла. Мягко ступая, они подошли к двери и встали по обе стороны. Из капеллы слышалось приглушенное многоголосое бормотание.

Да и снова мужу надобно было отправляться на службу, потому он лишь наскоро поцеловал меня в висок:

— Мне пора ехать, Лидушка. Вернусь, вероятно, поздно.

С тем и распрощались.

— Это идут лауды[62]. Сейчас затянут «Domine labia mea».

Бормотание внутри капеллы прекратилось, и кверху взвился один голос. Ему антифоном ответил хор. Люди Франческо ждали приказа своего командира. Но он медлил, словно впал в сомнение. Пико потянул его за рукав.

— Давайте войдем с опущенными головами и сложенными руками. Внутри темно. Даже если нас заметят, то примут за стражников, зашедших помолиться. Зайдем сзади.

Глава XXIII

— А если примутся кричать? — спросил белобрысый, и глаза его жестоко сверкнули.

— Не думаю. Они заняты молитвой и вряд ли готовы к неожиданностям. А если кто и крикнет, то крик потеряется в пении и никто ничего не заметит.

Как ни тянула я время, но все равно следовало выбраться из дому и пойти на Гороховую, 6. Объясниться с господином Фустовым, а не трусливо прятаться от него до конца дней – ведь я исчезла две недели назад совершенно внезапно, даже не попрощавшись. А Глеб Викторович все же был добр ко мне, он не заслужил такого отношения.

Хор тянул свои молитвы. Пико осторожно скользнул внутрь, за ним остальные. Они прошли мимо скамеек и встали за спинами монахов, сбившихся в кружок возле алтаря. Из дюжины братьев только двое рассеянно подняли глаза и снова уткнулись в молитвенники.

Но время я тянула изрядно… Выпроводив мужа на службу, приняла с дороги горячую ванну, долго и придирчиво выбирала наряд. Да и позже, в дороге – жаль, она была совсем короткой – то и дело подбадривала себя, уговаривала не спрашивать ни о чем, что касается расследования. И не давать советов, даже если станут спрашивать.

— Пойте вместе с ними, — сквозь зубы прошипел Пико.

Должна отметить, город за время нашего отсутствия как-то незримо преобразился. Вроде бы все то же самое, но… еще на въезде в Петербург путь нам преградил кордон, состоящий из жандармов. Те долго и придирчиво изучали Женины документы, сверяли их с какими-то своими бумагами. Потом и на меня поглядели столь внимательно, что, ей-Богу, я начала припоминать все свои грешки и гадала, за которые из них меня могли бы арестовать прямо на месте?

Он подождал, пока кончится антифон, и забубнил псалмодию. Рядом с ним немец затянул нечто нечленораздельное. И вдруг все разом вытащили шпаги из-под плащей и схватили за шеи монахов, оказавшихся ближе всех. Клинки угрожающе сверкнули у них перед носом.

Остальные братья, закрытые капюшонами, ничего не заметили. И только, когда голоса зазвучали придушенно и фальшиво, кое-кто поднял голову да так и онемел от удивления.

Да и после, уже в городе, невозможно было не заметить жандармские посты буквально на каждом перекрестке. Парочками они прохаживались по пешеходным дорожкам, въедливо заглядывая в лицо каждому. И прямо на моих глазах погнались вдруг за каким-то студентом, даже револьверы расчехлили, будто тот был опасным преступником.

Таща за собой поскуливающего монаха, Пико прыгнул в середину круга, слабо освещенного огоньками, горящими у алтаря. Служители Божьи впали в ступор. И только один, самый старый, стоявший вдалеке, ничего не заметил и успел пропеть еще пару стихов. Потом и он испуганно замолк.

— Пойте! — приказал Пико, не переставая крутить шпагой. — Ну-ка, на колени!

Слишком много полиции и жандармов было на улицах. Словно военное положение ввели.

Братья повиновались. За их спинами нападавшие бормотали слова заутрени на каком-то языке, отдаленно напоминавшем латынь, пересыпая их словечками из лексикона таверны.

Хотя, стоит признать, жадных до чужих кошельков глаз из подворотен сегодня я не замечала. И листовок «Рокота» не было ни одной – хотя в день нашего отъезда ветер лениво гонял их от одного перекрестка к другому.

— Раздевайтесь! — приказал Пико и ради устрашения быстро пошел от одного монаха к другому.

Никак в Петербурге взялись за порядок, - рассудила я. – Должно быть, власти всерьез опасаются, что будут новые убийства, совершенные революционерами. Но мне не должно быть до этого никакого дела. Я была настроена крайне решительно!

Блеск клинка напугал их еще больше. Когда голые, дрожащие от страха монахи протянули ему свои рясы, он сделал спутникам знак замолчать. Пение затихло.

Однако мне помешали…

— Наденьте рясы, а этих рабов Божьих свяжите их же веревками[63].

— Лидия Гавриловна! – Возле парадной дома на Гороховой господин Вильчинский собирался усесться в коляску, но – издали увидел меня и приветливо поднял фуражку. – Сколько зим, сколько лет! Вот уже не думал, что это скажу, но рад вас видеть.

Пока те переодевались, Пико приглядывал за распростертыми на полу, трясущимися от холода и ужаса монахами.

Он соскочил наземь и даже открыл для меня парадную дверь, опередив швейцара. Я мрачно окинула его взглядом: сегодня, кажется, и похмельем не болеет.

— Кто ваш приор? — спросил Джованни, стараясь придать голосу максимум свирепости.

— Не беспокойтесь, Юзеф, я на минуту – лишь попрощаться, - ответила ровно.

Один монах, серый от страха, повернул голову, словно она лежала на плахе под топором палача.

— Прикажи своим, чтобы не дышали, пока кто-нибудь из нас не придет и не развяжет вас. Будете сидеть тихо — сохраните себе и жизнь земную, и жизнь вечную. Но учтите, один крик — и вам останется только вечная.

— Вот как… постойте-постойте, не бегите так, - он нагнал меня у лестницы в вестибюле и могучим телом перегородил дорогу. – Нам бы поговорить, Лидия Гавриловна. Меня Фустов не слушает, других тем более, но вы-то совсем другое дело…

Приор отчаянно закивал, не в силах произнести ни слова. Пико взглянул на переодетую компанию и не удержался от улыбки: очень уж нелепо они выглядели. Ни дать ни взять шуты в картонных коронах, изображающие на сцене королей. Остальные тоже с трудом сдерживали смех. Но шпаги, торчащие из-под ряс, отбивали всякую охоту смеяться и заставляли вспомнить о действительности и о тех опасностях, что их ожидали.

— Нет-нет, у меня совершенно нет времени!

Юноша последний раз взглянул на монахов, чтобы удостовериться, что никто не собирается вскочить на ноги. Но те только клацали зубами.

Я не стала даже вникать в его слова, пытаясь обойти огромного поляка. А когда мне это удалось, обрадовалась столь сильно, что едва не упустила весьма любопытную фразу:

— Пошли, — шепнул он спутникам.

— Мы ведь со дня на день Хаткевича станем арестовывать. Фустов сегодня в Главный штаб прошение для того собирается подавать. А доказательств никаких. Только загубит он себя да и все дело.

Если схема, нарисованная Колонной, была верна, то по ту сторону стен капеллы должны были находиться камеры башни. Возле алтаря виднелась дверь, закрытая на обыкновенную задвижку. Похоже, она туда и вела.

— Хаткевича? – я обернулась, пораженная. И сама подошла ближе, рассеянно уточнила: - Так ведь… вы разве не ездили в гостиницу, что на Васильевском? Неужто совсем ничего там не нашли?

Рыбий взгляд Вильчинского стал колючим и внимательным, он не лукавил, когда спросил:

За ней находился еще один узкий каменный коридор со сводчатыми стенами. В него тоже выходили двери. Однако, в отличие от тех, что вели в кельи монахов, они были из массивного дуба, с железными цепочками. Коридор освещался факелами. Откуда-то доносились голоса и взрывы смеха. Пико осторожно заглянул в одну из дверей: за ней громко храпели сраженные вином солдаты. Он кивнул немцу и остальным на распростертые тела. Те мигом подскочили к спящим, натянули им на головы одеяла и оглушили эфесами шпаг. Ответом было придушенное мычание с нескольких тюфяков.

— Какую еще гостиницу?

— Ничего, поспят подольше, — прошипел немец, приподнимая одеяло и удовлетворенно любуясь результатом.

— Если верить трактирщику, тут есть еще пятеро стражников, — шепнул Пико, указывая на следующую дверь, из-за которой пробивался свет и слышались голоса.

Однако. Неужто за две недели Фустов не только не нашел времени отправить людей в любовное гнездышко Ксении, но не и не поделился теми сведениями ни с кем. Вместо этого он взялся зачем-то арестовывать генерала.

Он бесшумно подкрался и заглянул внутрь. Солдаты столпилась посередине комнаты, нагнувшись над полом. Один из них только что бросил кости и сопроводил бросок восторженным воплем. Копья стражников рядком стояли у стены. Пико рассудил, что в таком тесном пространстве они практически бесполезны. А вот шпаги были пристегнуты к поясам. Мало того, некоторые держались за рукояти, видимо на случай, если придется выяснять отношения с партнерами по игре.

А впрочем, мне не должно быть до этого дела.

Я цеплялась за последнюю эту мысль, как за спасательный круг: огромных усилий мне стоило не ответить Вильчинскому ничего – просто развернуться и идти дальше знакомыми коридором в приемную Фустова.

Джованни быстро прикинул, не напасть ли на стражников и не разоружить ли их. У него в ушах звучали слова учителя фехтования: «Всегда атакуй, когда противник этого не ждет, и всегда будь начеку». При равном количестве людей на стороне атакующих была внезапность и боевой опыт наемников Колонны. Одолеть в схватке не составило бы труда. Однако пришлось бы убить противников, если бы те отреагировали вовремя, а этого делать как раз и не следовало. Джованни обещал Великолепному вести себя осторожно и не проливать крови даже в самой опасной ситуации.

* * *

Он отрицательно повел пальцем, давая знак остальным, надвинул на лицо капюшон, согнулся, как старичок, и подошел к двери, жестом приглашая спутников сделать то же самое.

Глеб Викторович встретил как всегда радушно – и меня снова уколола совесть, за то что я исчезла так внезапно, не оставив и записки из двух слов. Видимо, я и впрямь ему нужна.

— Приор послал меня и братьев спросить, не желаете ли вы очистить ваши души исповедью, — прошамкал он тому, кто стоял ближе всех, встряхивая в пригоршне кости.

— Я обеспокоился неимоверно, когда вы пропали! Думал уж, что-то случилось, - признался он, усадив меня на софу под политической картой мира, и сам опустился рядом. Доверительно пожал мою руку, посетовав: - Все же делом мы заняты опасным… Лидия Гавриловна, предупреждайте меня в следующий раз, прошу. Вы же не хотите, чтоб я поседел раньше времени?

Тот с ухмылкой бросил кости на пол.

— Вовсе не хочу, простите, - я невольно улыбнулась, позабыв все заготовленные упреки относительно Хаткевича, и даже не нашла причины забрать руку. Выдавила через силу: - Но, боюсь, следующего раза не будет. Я вынуждена оставить расследование – надеюсь, вы пойме меня, Глеб Викторович.

— Погоди немного. Если не выпадет, что я хочу, ты услышишь такие ругательства, какие твоим братьям долго придется отчищать с моей души!

Остальные захохотали, следя, как лягут кости, и не обращая внимания на монахов, стоящих сзади.

В глазах его, только что улыбающихся, промелькнуло что-то. Страх? Отчаяние?

— Шесть! Мать вашу!.. — вскочив, заорал стражник и в ярости обернулся к остальным.

Тут же посыпались хлесткие комментарии, и следующий игрок нагнулся, чтобы собрать кости. Монахи тем временем молча заняли позицию за спинами солдат, каждой взяв на себя по игроку.

— Это из-за меня? – спросил он, посуровев. – Тогда на кладбище… я сделал или сказал что-то не то?

И только теперь тот стражник, который только что бросал кости, удостоил монахов внимания. Он раздраженно обернулся к Пико и махнул рукой.

— Сгинь! Ты своим капюшоном разогнал мне всю удачу!

— Уймись, брат мой, — миролюбиво ответил юноша. — Ты находишься в доме Господнем и бесчестишь его своей игрой. Вспомни, как Христос обошелся с торговцами в храме. Склонись смиренно, и да прочту я по твоим губам слова раскаяния.

Я изумилась такому предположению и горячо заверила:

— Давай, Якопоне! — крикнул другой солдат и пинком под зад толкнул приятеля прямо на грудь Пико. — Монах велит, так покайся, исправь свою грешную жизнь!

Тот обернулся к обидчику и угрожающе схватился за шпагу. Пико тут же обвил его шею одной рукой, а другой приставил к боку кинжал.

— Нет-нет, что вы! Вы здесь не при чем, мне совершенно не в чем вас упрекнуть!

— Спокойно, брат! Смири свой гнев и приди в наши объятия!

А потом все произошло столь быстро, что я не успела даже испугаться. Глеб Викторович подался ко мне, а я, дабы сохранить меж нами расстояние, отшатнулась назад. Пока не уперлась затылком в спинку софы. Тогда-то он поцеловал меня, замершую от неожиданности и так и не нашедшую сил его оттолкнуть.

Остальные быстро обезвредили стражу тем же способом.

Целовал, пожалуй, умело, но ни пылкости, ни чувств, ни даже особенного напора в его поцелуе не было. И, когда я чуть собралась с мыслями, никакого труда мне не стоило увернуться от его губ и ужом сползти со злосчастной софы.

— Что за черт? — задыхаясь, прошипел Якопоне. — Вы какого ордена монахи?..

— Мы помощники доброй смерти, брат! — шепнул Пико. — Где узник?

Нелепое недоразумение… Да что на него нашло?! - так думала я и, освободившись, не бросилась наружу с криками о помощи, а сочла достаточным обойти большой овальный стол для переговоров, отгородившись им от Фустова. Это было моей очередной ошибкой. Роковой на сей раз. Потому что, покинь я этот кабинет, покуда была возможность, мы все, возможно, еще сумели бы жить как раньше.

— Какой узник?

Но тогда я этого не знала и лишь упрекнула Фустова с досадой:

— Старик. Мастро Манилио, архитектор…

Стражник не сразу понял.

— Глеб Викторович, право, вы с ума сошли… Я замужем!

— Кто?

И только тут в его глазах мелькнул какой-то свет.

— Я осведомлен об этом, - ответил он ровно. Расстегнул тесный ворот мундира, а потом подошел к двери и несколько раз повернул ключ в замочной скважине. – Не бойтесь, никто не узнает.

— Это тот старый сумасшедший, что ли? И вы из-за него?.. Его никто не ищет, я даже не знаю, жив ли он еще.

Пожалуй, только тогда я и испугалась по-настоящему. И не придумала ничего лучше, чем броситься к двери – да поздно. Фустов перехватил меня, зажал в углу между стеной и шкафом. Конечно, он был сильнее. Легко обездвижил обе мои руки, обхватив каждое из запястий, и напирал всем телом, не давая и вздохнуть лишний раз. И все пытался меня целовать, надеясь, наверное, что я сдамся сама.

— Где он?..

Стражник указал на камеру посередине коридора. Пико связал ему руки веревкой со своей рясы и, подмигнув, передал с рук на руки спутникам. Потом принялся за дверную цепочку. Ее было никак не сдвинуть, словно дверь уже давно не открывали. Наконец она с трудом поддалась. Из камеры дохнуло таким смрадом, что Пико задержал дыхание. Потом вытащил из держателя факел и шагнул вперед.

Деться было и впрямь некуда – единственное, что я еще могла, это крикнуть, увернувшись на миг от его губ:

В камере находился невообразимо грязный полуголый человек, вокруг бедер у него было намотано рваное тряпье. В руке ой сжимал какой-то предмет, которым явно собирался царапать стену. Пико поднял факел повыше, чтобы разглядеть, и обмер от изумления.

— Помогите! Маша, помо… - впрочем, он тотчас зажал мне рот ладонью, и едва ли меня услышали в приемной.

Каждую пядь тесной камеры заполняли нацарапанные рисунки, составлявшие огромную фреску, смысл которой понять было невозможно. Она напоминала карту с улицами и зданиями.

Зато я поняла, что огласка – это то немногое, чего Фустов действительно боялся. Зажав мне рот, он затих, прислушиваясь к звукам за дверью. Тогда я уж не стала терять времени: освободившейся рукой из всех своих сил, не забыв применить и ногти, ударила его по щеке. А когда Фустов снова схватил меня за руку, я, отыскав где-то хладнокровие, ровно сказала:

Человек даже не заметил, что к нему кто-то вошел. Он терпеливо наносил на стену линию за линией. Когда юноша тронул его за плечо, он чуть вздрогнул, посмотрел пустыми глазами и продолжил работу.

— Мастро Манилио, мы пришли освободить вас, — с нежностью сказал Пико. — Пойдемте!

— Если хоть пальцем меня тронете, то вам лучше сразу меня убить – поскольку я непременно расскажу все Шувалову. И, клянусь, вы потеряете свое место! Это самое меньшее, что вас ждет!

Старик не отреагировал. На его губах запеклась кровь, дышал он редко и со свистом. Видимо, он был в последней стадии чахотки и только чудом все еще жил.

В его глазах снова показался страх. И еще как будто непонимание – отчего все складывается именно так? Кажется, он вполне искренне ждал, что я уступлю. Вольно или нет, но Фустов отшатнулся. Отпустил обе моих руки, и теперь, пожалуй, я могла даже беспрепятственно уйти. Только Глеб Викторович снова сбил меня с толку, заговорив неожиданно пылко:

— Я не закончил, — прошептал он, дрожащей рукой пытаясь провести еще одну линию. — Я не закончил…

— Нет-нет, Лидия, прошу, не надо! Кажется, я просто неверное вас понял… но мы все еще можем быть полезны друг другу. Позвольте, сделку?

«Должно быть, разум его угас вместе с телом», — подумал юноша.

Следовало бежать – бежать немедленно! Но меня будто парализовало. Я жалась в угол и пыталась определить: сколь часто этот человек употребляет кокаин? Достаточно ли, чтоб вовсе лишиться разума? Ведь в этом случае перечить ему точно не стоит.

Но времени на размышления не было. Он решительно взял старика за руку, не обращая внимания на его еле слышные протесты.

— Я хочу, - вкрадчиво продолжил Фустов, - чтобы вы представили меня вашему опекуну. Чтобы рекомендовали меня ему и все силы отдали, дабы убедить его в моих лучших качествах. Словом, то же самое, что вам удалось провернуть с Кошкиным. И еще вы попросите Шувалова об одном одолжении для меня… Не смейтесь, это серьезно!

— Кто-нибудь, снимите рясу и накройте беднягу. Не можем же мы вывести его в таком виде.

Один из людей Франческо выполнил приказ. Юноша тем временем затолкал стражников в камеру и закрыл дверь на цепочку. Потом, убедившись, что дверь заперта крепко, взял узника за руку и двинулся по коридору.

Наверное, мои нервы окончательно сдали. В глазах у меня стояли слезы, плечи мелко тряслись, и сердце гулко билось о ребра – от страха и отчаяния. Но из горла рвались истеричные смешки, которые мне не удавалось унять:

— Они долго будут оттуда выбираться, но лучше поторопиться, — сказал он Колонне и кивнул на дверь, из-за которой доносились удары и ругательства.

— Так это все только из-за моего опекуна? Через меня вы надеялись подобраться к нему? Что же за одолжение, о котором вы хотели просить его?

Манилио шел с трудом, растерянно озираясь по сторонам. Он, похоже, не понимал, что происходит, и находился скорее во власти страха, чем надежды. Его шатало. Вдруг ноги узника подогнулись, и он опустился на колени. Пико поднял его за плечи и повел дальше, но почувствовал, как тело старика тяжелеет в его руках, и решил, что тот потерял сознание. Манилио сильно закашлялся, и на руку Пико упали несколько теплых капель.

Фустов посуровел. Мои смешки определенно его разозлили:

— Надо подождать, пока он придет в себя, — сказал он Колонне.

— Об этом позже. Для начала спросите, что вы получите от нашей сделки.

К этому времени они снова добрались до капеллы. Коленопреклоненные монахи молились, стараясь не смотреть на то, что происходит кругом.

Пико положил старика перед алтарем. Тот хрипел, глаза его закрылись. Еще один приступ кашля согнул его пополам, и брызги темной крови оросили пол возле головы.

— И что я получу от нашей сделки?.. – Меня все еще трясло. Боясь, что ноги не удержат, я выбралась из угла и опустилась на подлокотник ближайшего кресла.

Люди Колонны проворно отскочили в сторону, боясь заразиться. Франческо, наоборот, подошел к старику.

Впрочем, самую чуточку мне и правда было любопытно.

— У нас нет времени. Дверь камеры долго не выдержит. Как только мы отойдем подальше, монахи очухаются и кинутся освобождать стражников, — с беспокойством заметил он и повернулся к немцу. — Попробуй привести его в чувство — и пошли!

Глеб Викторович, очевидно, считал, что это его главный козырь. Он тщательно и не торопясь застегнул ворот мундира, а потом скользнул во внутренний его карман, откуда вытянул шелковый платок с кружевной оторочкой и моими инициалами в уголке.

Наемник, поборов страх, отстегнул от пояса фьяску и насильно вставил горлышко в губы старика. У того заклокотало в горле, но несколько капель ему все же удалось проглотить.

Тот самый, которым я перевязала его разбитую руку в первый день знакомства.

— Погодите, так мы его убьем, и все наши усилия пойдут насмарку. Почему тюремщики держали этого беднягу, как опасного узника? — крикнул Пико, выхватив у солдата фьяску и отбросив ее в сторону.

Чертовы треклятые модистки. Чтоб их дьявол разобрал! Я заказывала в той лавке только дюжину чулок – чулок и ничего более! Ни платков, ни, тем более, своих вышитых инициалов на них я не просила. Глупые куры, что там работают, сделали мне подарок, дабы была причина рассчитывать на повышенные чаевые!

Манилио задыхался. Он приоткрыл мутные, ничего не выражающие глаза. Франческо с минуту поколебался и заметил:

— Если вы познакомите меня с вашим опекуном, Лидия Гавриловна, то я даю слово офицера, что не стану знакомиться с вашим мужем. А платок ваш… лишь оставлю себе на добрую память.

Дрожь прошла, и смешно мне уже не было. Но я попыталась изобразить саркастичную улыбку:

— Вы всерьез надеетесь, что он вам поверит? – я улыбнулась, встала и медленно подошла к нему ближе. – Мой супруг человек вспыльчивый, несдержанный. Он свернет вам шею прежде, чем вы успеете произнести ваши гнусные, лживые обвинения! А после я сумею убедить его, что ни в чем не виновата. Вы сомневаетесь?

— Авторитет Сикста держится не на убеждениях и вере, а на стенах тюрем и топорах палачей. Они постараются скрыть происшедшее, но не сомневайтесь: пойдут за нами по пятам. Нам надо спрятать старика. Если его снова поймают, он наверняка не выдержит пыток и выдаст нас.

Я молниеносно выбросила руку, чтобы схватить чертов платок, который он небрежно держал двумя пальцами. Но Фустов ловко увернулся, спрятав теперь шелковую тряпицу в кулак. И рассмеялся сам.

— Но он не знает, кто его освободил! — сказал Пико.

— Поверит ли ваш супруг или нет – не важно. Важно, во что поверит общество, в котором он живет. Как вы считаете, что для общества более походит на правду: очередной привычный адюльтер, или что юная дама запирается в кабинете наедине с мужчиной исключительно ради расследования? А ведь я, не добившись своего, сделаю все возможное, чтобы в салонах думали, будто у нас с вами был роман. Пылкий, но, увы, непродолжительный. Это будет нетрудно, знайте. Вильчинский и его жандармы уже подозревают, что наши с вами отношения гораздо ближе, чем дружественные. Да что там Вильчинский, когда я сам до сего дня сомневался в ваших мотивах. И вашему супругу придется меня вызвать, чтобы спасти остатки вашей и своей чести. У него просто не останется иного выхода! Я офицер, он офицер – в нашем кругу не принято, как вы выразились, сворачивать друг другу шею.

Он хотел добавить, что старик не в себе и разум его помутился от пребывания в тюрьме, но Колонна настаивал:

— Уже сам наш интерес к нему сочтут подозрительным, и это нас погубит.

Он самодовольно улыбался, радуясь тому, сколь сильно я сникла. И, расслабившись, уже не зажимал мой платок в кулаке.

Пико не был уверен, что понял его слова. Но тут старик пошевелился, и юноша удержался от вопросов. Манилио вдруг ожил. Он приподнялся на локтях и посмотрел на пламя свечей на алтаре, болезненно щурясь от света.

— Вы не офицер. Вы человек без чести и совести. И еще вы трус. Вы побоитесь стреляться с моим мужем, ежели узнаете о нем больше, - ответила я тихо. – Он убьет вас.

Глеб Викторович пожал плечами, будто ему все равно.

Пико сжал ему руку, пытаясь вывести из ступора. Тот вяло повернулся к юноше. Скорее всего, он не сознавал, что находится уже не в руках тюремщиков, и держался с той же покорностью, с какой все эти годы сносил их издевательства.

— Может быть. – Он нашел мои глаза – улыбки на его лице в этот раз не было. – А может быть – я его. Я не был на войне, но, поверьте, регулярно упражняюсь и тоже не лыком шит. Как говорится, на все воля Божья.

— Мастро Манилио! Вы свободны! Я Франческо Колонна, племянник кардинала Просперо! Вы его помните? Мы уведем вас отсюда!

Я снова отвела взгляд. И ей-Богу, размышляла тогда, сколь сильно меня накажут, если я сейчас же размозжу ему голову вот этим мраморным пресс-папье. Но Фустов, кажется, этого не понял.

— Просперо… кардинал, — забормотал старик, и в глазах его вдруг сверкнула искорка. — Кардинал… Где он? Почему он меня бросил?

— Так что же, вы готовы рискнуть его жизнью? – он решил, что я сомневаюсь.

— Никто из ваших друзей вас не забыл. А вы их помните? — взволнованно вмешался Пико. — Вы помните Леона Баттисту Альберти?

— Так что вам нужно от Шувалова? – перебила я. Уж не до приличий. – Чтобы он поддержал ваш арест генерала Хаткевича? Без каких бы то ни было доказательств? Вы понимаете, что Хаткевич невиновен? Что вы творите?!

— Баттисту… помню. А где теперь князь всех архитекторов?

Излишне экспрессивно я взмахнула обеими руками. И правой, на излете, что было сил, вцепилась в злосчастный платок. Фустов тотчас среагировал, сжал пальцы, и нежный шелк затрещал, превращаясь в оборванную ленту. Это меньшее, что я могла сделать, дабы исправить ошибку, но все же была довольна и той мизерной победой. Не теряя времени, бросилась к дверям.

Пико печально покачал головой. Ни к чему волновать известием о смерти этот и без того расстроенный разум. Может, и вся эскапада не имела смысла, и они вытащили из тюрьмы только несчастные обломки человеческого существа, которое уже доконали беды и болезнь.

— Вы же не понимаете, что я и без платка разрушу вашу жизнь, если пожелаю? – догнал меня его голос.

— Я с ним виделся… и разговаривал, — вдруг произнес старик.

— Попытайтесь!

— Когда? — удивился Пико.

— Когда… Год тому назад… Может, несколько дней… Он как раз показал мне рисунок.

Не имея фактического доказательства, даже такого нелепого, как дамский платок, Фустову, конечно, было бы труднее опорочить меня. Но он все еще мог это сделать. Я все-таки остановилась.

— Какой?..

Раздавленная и обессиленная, обернулась к нему.

Но старик снова впал в оцепенение. Он загораживался от света и пристально вглядывался в алтарь, словно ища там что-то ускользнувшее от него.

— Все не так… Не та форма… — забормотал он, указывая куда-то дрожащей рукой.

Я безумно боялась потерять Женю – все мои кошмары были об этом… Но и в худшем из них я не могла представить, что он станет расплачиваться за мои ошибки. За то, что мне однажды сделалось скучно, и я привычно решила сунуть нос не в свое дело. Нет, я не имею права подвергнуть его опасности. Потому я и была рассеяна сейчас. Уничтожена пониманием того, что готова на все, лишь бы защитить мужа.

Пико проследил за его движением, пытаясь понять, что старик имеет в виду. Тот явно хотел что-то сообщить, но у него не получалось, и он волновался. Над алтарем старой капеллы водрузили современное украшение: что-то вроде каминной доски, на которой полуколонны чередовались со слепыми окнами. Видимо, такое решение было вдохновлено римскими руинами, окружавшими город.

И предать дядюшку – далеко не самое страшное, на что я сейчас была готова.

— Все не так… — повторил старик. — Книга…

Пико вздрогнул, стараясь не пропустить не то что ни одного слова — ни одного звука.

Фустов это, конечно же, понимал.

— Вы что-то знаете о загадочной книге… почти ритуальной… пришедшей очень издалека? — спросил он, сам не веря, что получит ответ.

Он подошел и сам отпер замок в двери, которую я собиралась открыть.

Манилио втянул голову в плечи, словно в капеллу ворвался порыв ледяного ветра.

— Так вы все же любите мужа? – спросил он с грустной улыбкой и разглядывал меня так, будто увидел впервые. Вздохнул и вдруг признался: – Да… я прежде ошибался на счет вашего господина Ильицкого. Недооценил его. Каюсь. Но, Лидия Гавриловна, я подозреваю, что и вы знаете о нем далеко не все. Жандармы Вильчинского ведь побывали в той редакции «Невский рассвет». Поговорили с газетчиком Орешиным. Выяснили, кто именно заставил его – грубым шантажом заставил – напечатать ту заметку о промышляющем в Петербурге революционном кружке «Рокот».

— Его книга… Я ее видел… Но никто не может ее прочесть. Ключом к шифру владеет только бог рукописей.

— Вы ее видели? Где она?

Я затаила дыхание. Отчего он вспомнил о «Рокоте» сейчас? Фустов уже не держал ни дверь, ни меня саму – знал, что я и так не уйду, покуда не выслушаю.

Пико дрожал от неожиданного известия. Однако старик продолжал вглядываться в алтарь, пытаясь рукой вытереть кровь, оставшуюся на губах.

— Все не так… Модель не та… — повторил он, отрицательно помотав головой.

— Мужчина около тридцати лет, ростом выше среднего, хорошо одет, синий шелковый галстук, завязанный мудреным узлом. Волосы темные, глаза карие… А главное, он назвался Орешину знаете как? Евгением Ивановичем. Художник нарисует его портрет со слов газетчика, и того Евгения Ивановича станут разыскивать как главу революционного кружка. Если я не арестую Хаткевича, а велю работать по «Рокоту». Вы хотите этого, Лидия Гавриловна?

Пико легонько его встряхнул.

Я смотрела на Фустова во все глаза. И хотела бы не верить, да в память отчетливо врезалось, что Никита нашел те листовки на нашем пороге тотчас после Жениного ухода в то утро. Обронил?..

— Вы видели книгу? Где она?

И незнакомка с родинкой, та девица. Как горячо она убеждала меня, будто Женя – страшный человек, и я совсем его не знаю. А с тех пор, как Женя куда-то ее увез, я о ней не слышала.

— Там, где и всегда, среди самых ценных сокровищ Академии. Мы все об этом знаем.

— Мы все? А кто участвовал в Академии, прежде чем ее распустили? Есть в Риме кто-нибудь из старых членов?

Я отказывалась развивать эту мысль. Запретила себе. Бросила на Фустова еще один взгляд – скорее рассеянный, чем гневный – и поспешила выйти за дверь. Он меня более не удерживал.

— Массимиано Корси, Бартоломео Сакки, Доменико Ардженти, Морганте Фульчи, а самый великий из всех — кардинал Просперо.

Глава XXIV