11 октября, стр. 117.

1485. 117^6—8. Гулял..... жаль ее, она больна. — См. «Дневник для одного себя» от 11 октября. Сама С. А. Толстая в своем «Ежедневнике» 10 октября пишет: «Мучаюсь любопытством и желанием прочесть дневники Льва Николаевича, но увы! Это недоступно. Он сегодня много ходил один пешком. Уж не на свиданье ли с Чертковым?»

1486. 117⁹. кроме писем — 11 октября Толстой написал два письма: тульскому священнику Д. Е. Троицкому, увещавшему Толстого вернуться в лоно православной церкви (см. прим. 1556) и скульптору П. П, Трубецкому (приписка к письму С. М. Белинького) — просьба помочь найти работу в Париже брату Белинького, Якову Моисеевичу Белинькому. См. Письма 1910 г., т. 82.

1487. 117¹⁰. Ездил с Душ[аном] оч[ень] хорошо. — Д. П. Маковицкий в своих Записках от 11 октября пишет: «Днем ездил верхом с Львом Николаевичем по незнакомой просеке к Лихвинской ж. д. Дэлир перестоял день, играл, и поэтому 4 версты ехали рысью».

1488. 117^10—11. беседовал с Наживиным..... быть ко всем. — Судя по содержанию беседы между Толстым и Наживиным, записанной последним в его воспоминаниях см. прим. 1481, мысль о любви, вписанная в Дневник под № 1, навеяна беседой с И. Ф. Наживиным о смерти и похоронах дочери Толстого М. Л. Оболенской и дочери Наживина. Ср. записи Толстого о любви, перечисленные в прим. 47.



12 октября, стр. 117.

1489. 117^20—21. с С[офьей] А[ндреевной]. Я больше молчал. — См. «Дневник для одного себя» от 12 октября. С. А. Толстая нашла потерянный им «Дневник для одного себя» и прочла его. (Дневник С. А. Толстой от 12 октября.) В своем «Ежедневнике» 12 октября она пишет: «Решилась сегодня сказать Льву Николаевичу, что я знаю о его с Чертковым завещании после смерти Льва Николаевича — отдать авторские права на общую пользу, и что это злой поступок. Он всё время молчал. И это опять влияние злого Черткова. Отнял у меня сердце и любовь мужа; теперь помог, повлиял отнять кусок хлеба у внуков и детей». См. прим. 1359 и 1746.

1490. 117^21—22. О социализме. — См. прим. 1377.

1491. 117²². навстречу С[аше] — Лев Николаевич отправился верхом с Булгаковым навстречу А. Л. Толстой, ездившей в Тулу к врачу, но разъехался с нею. («Ежедневник» С. А. Толстой).

1492. 117^23—25. читал Достоевского..... неестественны. — В начале октября Толстой читал первый том романа Достоевского «Братья Карамазовы». Запись в Дневнике относится к этому роману. По возвращении из Москвы В. Ф. Булгакова, 22 октября, Толстой рассказывал ему: «Я читал «Братьев Карамазовых», вот что ставят в Художественном театре. Как это нехудожественно! Прямо нехудожественно. Действующие лица делают как раз не то, что должны делать. Так что становится даже пошлым: читаешь и наперед знаешь, что они будут делать как раз не то, что должны, чего ждешь. Удивительно нехудожественно! И все говорят одним и тем же языком... И это наименее драматично, наименее пригодно к сценической постановке. Есть отдельные места, хорошие. Как поучение этого старца, Зосимы... Очень глубокие. Но неестественно, что кто-то об этом рассказывает. Ну, конечно, великий инквизитор... Я читал только первый том, второго не читал». (Дневник Булгакова, стр. 347.) См. далее запись от 18 октября, прим. 1524. Второй том «Братьев Карамазовых» был одною из книг, которые Толстой желал получить из Ясной поляны после своего ухода. См. письмо к А. Л. Толстой от 28 октября из Козельска, т. 82.

1493. 117²⁶. Я молчал. — Приводим запись из Дневника С. А. Толстой от 13 октября 1910 г.: ,,Когда я вчера заговорила с Львом Николаевичем, что, сделав распоряжение об отдаче после смерти всему миру своих авторских прав, помимо семьи, он делает дурное не доброе дело, он всё время упорно и злобно молчал. И вообще, он теперь взял такой тон: «ты больна, я это должен выносить, но я буду молчать, а в душе тебя ненавидеть»“.



13 октября, стр. 117—118.

1494. 117^28—31. о социализме, .... и напишешь еще что-нибудь пригодное. — Приводим выдержку из Записок Д. П. Маковицкого от 13 октября: «Вечером я спросил Льва Николаевича о его статье о социализме, которую он пишет для чешских народных социалистов. — ,,«Всё пишу, разростается. Саша ее второй раз переписала. Записал в Дневник, вас осудил, что напрасно пишу ее. Не нужно отдаваться таким пустым занятиям; есть гораздо серьезнее», — сказал Лев Николаевич“. (См. прим. 1377.)

1495. 117³²—118². С[офья] А[ндреевна] очень взволнована..... болезнь и нельзя не жалеть. — Приводим запись С. А. Толстой из ее Дневника от 13 октября: «Более чем когда-либо несчастна и мучаюсь. Лев Николаевич держит всё время надо мной нож (в переносном смысле, конечно): «хочу, сейчас зарежу». А я держу всё время яд и более, чем когда-либо, думаю: «хочу убьюсь». И вот наша жизнь, т. е. моя. Известие, подтверждение прежнего, что Лев Николаевич написал бумагу об отказе после смерти прав авторских, и тихонько от семьи, и передал тайно Черткову, — окончательно меня убило. Весь день думаю о самоубийстве... Лев Николаевич отрицал правительство, теперь с дневниками, которые теперь в Государственном банке и с Завещанием вместе с Чертковым прячется за правительство! Сколько теорий, и как мало на деле! Не корысть меня мучает, а тайна от меня и зло, которое породит это завещание!» См. прим. 1493.



14 октября, стр. 118.

1496. 118⁴. письмо от С[офьи] А[ндреевны]. — Приводим это письмо полностью: «Ты каждый день меня, как будто участливо, спрашиваешь о здоровье, о том, как я спала, а с каждым днем новые удары, которыми сжигается мое сердце, которые сокращают мою жизнь, и невыносимо мучают меня, и не могут прекратить моих страданий. Этот новый удар, злой поступок относительно лишения авторских прав твоего многочисленного потомства; судьбе угодно было мне открыть, хотя сообщник в этом деле не велел сообщать его семье. Он грозил мне, напакостить семье и блестяще это выполнил, выманив от тебя бумагу с этим отказом. Правительство, которое вы вместе с ним во всех брошюрах бранили и отрицали, будет по закону отнимать у наследников последний кусок хлеба и передавать его Сытиным и разным богатым типографиям и аферистам, в то время, как внуки Толстого, по его злой и тщеславной воле, будут умирать с голода. Правительство же, Государственный банк хранит от жены Толстого его дневники. Христианская любовь последовательно убивает разными поступками самого близкого (не в твоем, а в моем смысле) человека — жену, со стороны которой во всё время поступков злых не было никогда и теперь, кроме самых острых страданий, тоже нет. Надо мною же висят и теперь разные угрозы. И вот, ты, Лёвочка, ходишь молиться на прогулке, помолясь, подумай хорошенько о том, что ты делаешь под давлением этого злодея, потуши зло, открой свое сердце, пробуди любовь и добро, а не злобу и дурные поступки и тщеславную гордость (по поводу авторских прав) и ненависть ко мне, к человеку, который, любя, отдал тебе всю свою жизнь и любовь, и помогал тебе во всем. Если тебе внушено, что мною руководит корысть, то я лично официально готова, как дочь Таня, отказаться от прав наследства моего мужа. На что мне? Я очевидно скоро так или иначе уйду из этой жизни. Меня берет ужас, если я переживу тебя, какое может возникнуть зло на твоей могиле и в памяти детей и внуков. Потуши его, Лёвочка, при жизни. Разбуди и размягчи свое сердце, разбуди в нем и любовь бога, о которой так громко гласишь людям. С. Т.» См. «Дневник для одного себя», запись от 14 октября.

1497. 118⁸. Пустое занятие. — Д. П. Маковицкий 14 октября отмечает: „Лев Николаевич сегодня опять переделывал статью о социализме и сказал о ней Александре Львовне: «Пустяковая статья; раз начал ее — кончу, и Душану надо сделать удовольствие»“.

1498. 118¹⁰. Ездил верхом. — Д. П. Маковицкий в «Яснополянских записках» от 14 октября пишет: «Сегодня поехали верхом в 2 часа. Лев Николаевич был плох, очень бледен, губы не слушались его (шепелявил). Я боялся обморока и ехал за ним вплотную. Но через полверсты Лев Николаевич стал бодрее, проехали на будку железной дороги в Засеке, а оттуда отводом просекой на Медвежьи казармы. Через ручеёк переводили лошадей в поводу».

1499. 118¹¹. Г-жа Ладыженская. — Жена М. В. Лодыженского. См. прим. 1120.

1500. 118^12—13. Приехал Ив[ан] Ив[анович]. Хорошо говорил с ним и Беленьким. — Д. П. Маковицкий в своих Записках от 14 октября сообщает: ,,За обедом И. И. Горбунов-Посадов говорил о подавлении стачки французских железнодорожников министром-президентом, бывшим социалистом Брианом. Прекратили стачку тем, что железнодорожные рабочие были призваны к отбыванию военной службы. — «Тут солдаты оказались солдатами и изнутри, — сказал Лев Николаевич. — Власть может поддерживаться только насилием, с чем борется революция. Власть по существу насилие. Теперь есть один понимающий на миллион, а через тысячу лет будет два. Это лишний раз доказывает, что для этого существа, называемого разумным, разумные слова и мысли не обязательны»“.

Упоминавшийся в приведенном разговоре с И. И. Горбуновым-Посадовым Аристид Бриан (1862—1932) — бывший адвокат, до конца 1890 гг. деятель социалистической партии, член парламента. В 1906 г. вступил в состав правительства, отошел от социалистических идей и целиком перешел в лагерь буржуазии. Почти беспрерывно с 1906 по 1932 г. состоял во французском правительстве, то возглавляя его, то занимая министерские посты различных ведомств. Смерть застала его (в марте 1932 г.) на посту министра иностранных дел.

1501. 118¹³. свои старинные письма. — Какие именно свои письма читал Толстой, не установлено.



15 октября, стр. 118.

1502. 118¹⁷. запишу после. — См. запись от 19 октября № 1.

1503. 128¹⁷. Письма — 15 октября Толстой отвечал бывшему учителю Михаилу Григорьевичу Визгину, по поводу смерти его приемного сына, советуя читать, кроме «Евангелия», составленные им сборники «Круг чтения», и «На каждый день». См. т. 82.

1504. 118¹⁷. книжечка — Глава восьмая «Пути жизни», под заглавием «Половая похоть», корректуры которой Толстой очевидно получил и читал 15 октября.

1505. 118¹⁸. Стах[ович], — Михаил Александрович Стахович. См. прим. 343.

1506. 118¹⁸. Долгоруков с господином. — П. Д. Долгоруков приезжал по делам «Яснополянской народной библиотеки Общества грамотности» вместе с Степаном Онисимовичем Серополко — литератор, педагог, член Московского общества грамотности. (См. прим. 171 и 175.) О пребывании Долгорукова в Ясной поляне см. его воспоминания: «Речь кн. П. Д. Долгорукова 14 января. Лев Толстой и общество мира». — «Общество мира в Москве», выпуск I, 1909—1910 гг., М. 1911, стр. 51—54.

1507. 118¹⁹. Горбунов, — И. И. Горбунов-Посадов.

1508. 118¹⁹. Сережа. — Сергей Львович Толстой.

1509. 118²¹. разговоры, не оч[ень] скучные. — На стр. 52 и 53 своих воспоминаний (прим. 1506) П. Д. Долгоруков о своем пребывании 5 октября в Ясной поляне сообщает: «В общей беседе, длившейся до нашего отъезда, до 11 час. вечера, он [Толстой] касался своих любимых тем; как и в предыдущие мои посещения, он говорил о наилучшем, по его мнению, разрешении земельного вопроса согласно теории Генри Джорджа, о сближении народов, о религиозно нравственных вопросах, о тождестве основных принципов великих мыслителей и основателей религий: Христа, Будды, Конфуция, Лао-Тзы, о позднейшем искажении их учений последователями их, читал нам выдержки из этих творений. Как всегда, поражали в нем ясность и широта мысли, точность выражения, спокойствие и терпимость. В общем я получил отличное впечатление и от физического состояния Льва Николаевича, совершенно оправившегося от недавнего приступа болезни с обмороками и судорогами».



16 октября, стр. 118.

1510. 118²³. Письма, — Имеется два письма, написанные 16 октября: на французском языке 1) Леону де-Рони (Léon de Rosny) — профессору в Сорбонне, французскому востоковеду и энтомологу, по поводу его намерения сделать Толстому сообщение об Alliance Scientifique Universelle — Association internationale des hommes de Science — Littérature — Beaux-arts. [Всемирно научный союз — общество науки, литературы, искусства], и 2) Ивану Герасимовичу Савельеву — о писательстве и его стихах. См. т. 82.

1511. 118^25—32. Началась бурная сцена..... Что то будет? См. «Дневник для самого себя», запись от того же числа. Подробно рассказывая в своем Дневнике события этого дня, С. А. Толстая пишет: «Встала спокойная, хотя нездоровая. Утро не спалось и всё думала, как бы выручить из Государственного банка в Туле Дневники Льва Николаевича. Вышла к завтраку, и вдруг Лев Николаевич объявил, что едет к Черткову». В «Ежедневнике» от 16 октября С. А. Толстая о дальнейшем записала: «Расстроилась намерением Льва Николаевича ехать к Черткову. Бегала по полям и лесам четыре часа сряду. Страдала невыносимо. Он не поехал, но я этого не знала. Была в Телятинках, не обедала. К вечеру с Львом Николаевичем душевно радостно».

Д. П. Маковицкий в Записках, подробно останавливаясь на событиях 16 октября, пишет, что Толстой, в то время, когда они ехали верхом по направлению к купальне, с полдороги послал его сказать Софье Андреевне, что решил не ехать к Чертковым, но Софья Андреевна уже ушла, и он не мог исполнить поручение. Верхом проехали большой круг на шосее и на Лихвинскую дорогу, всего 16 верст. По пути Толстой говорил ему: «Это —испытание. Она жалка; другим осуждать ее легко. Когда связан с ней... [многоточие Маковицкого]. Я не могу». Маковицкий возразил, что, по его мнению, Софья Андреевна лишь «доигрывает взятую ею на себя роль сумасшедшей, которая трудна для нее, и для нее самой было бы облегчением, если бы Лев Николаевич перестал считаться с ее притворством». Толстой на это ответил, что он знает это, но: «я не могу». Далее Толстой говорил, что думает завтра утром в 7 часов уехать с Ильей Васильевичем в Кочеты, что он уже 3—4 месяца не работает. По возвращении домой Толстой и Маковицкий узнали, что Софья Андреевна еще не вернулась. Как выяснилось, она, думая, что Лев Николаевич отправился на свиданье с Чертковым, решила сама проверить это и пешком ушла в Телятинки, где караулила их. Вблизи телятинской усадьбы она встретила П. Н. Лепехина и А. П. Сергеенко, которых расспрашивала, не приезжал ли Толстой в Телятинки. Подробнее об этом см.: П. Н. Лепехин, «Что меня привело к Толстому» — «Юбилейный сборник — Лев Николаевич Толстой», стр. 295 и записки А. П. Сергеенко, опубликованные в Записях А. Б. Гольденвейзера, 2, стр. 319—320. По возвращении домой, вечером С. А. Толстая стала упрекать мужа за то, что он «измучил» ее. Лев Николаевич, по записи Софьи Андреевны в ее Дневнике за то же число, говорил, что берет все свои обещания назад, ничего не обещает и будет делать так, как захочет. Свое отношение к пережитым событиям Толстой, кроме дневниковых записей, выразил на следующий день в письме к Черткову. См. прим. 1513.



17 октября, стр. 118—119.

1512. 118³³. по Чепыжу. — Чепыж — лес-дубняк, непосредственно примыкающий к яснополянскому парку.

1513. 118³⁴. написал об этом Ч[ерткову]. — Приводим бòльшую часть письма Толстого к Черткову от 17 октября 1910 г.: «Хочется, милый друг, по душе поговорить с вами. Никому так, как вам, не могу так легко высказать, — знаю, что никто так не поймет, как бы неясно, недосказанно ни было то, чтò хочу сказать. Вчера был очень серьезный день. Подробности фактические вам расскажут, но мне хочется рассказать свое — внутреннее. — Жалею и жалею ее и радуюсь, что временами без усилия люблю ее. Так было вчера ночью, когда она пришла покаянная и начала заботиться о том, чтобы согреть мою комнату, и, несмотря на измученность и слабость, толкала ставеньки, заставляла окна, возилась, хлопотала о моем... [многоточие Толстого] телесном покое. Чтож делать, если есть люди, для которых (и то я думаю, до времени) недоступна реальность духовной жизни. Я вчера с вечера почти собирался уехать в Кочеты, но теперь рад, что не уехал. Я нынче телесно чувствую себя слабым, но на душе очень хорошо. И от этого-то мне и хочется высказать вам, чтò я думаю, а главное, чувствую. — Я мало думал до вчерашнего дня о своих припадках, даже совсем не думал, но вчера я ясно живо представил себе, как я умру в один из таких припадков. И понял то, что, несмотря на то, что такая смерть в телесном смысле, совершенно без страданий телесных, очень хороша, она в духовном смысле лишает меня тех дорогих минут умирания, которые могут быть так прекрасны. И это привело меня к мысли, о том, что если я лишен по времени этих, последних сознательных минут, то ведь в моей власти распространить их на все часы, дни, может быть месяцы, годы (едва ли), которые предшествуют моей смерти, могу относиться к этим дням, месяцам так же серьезно, торжественно (не по внешности, а по внутреннему сознанию), как бы я относился к последним минутам сознательно наступившей смерти. И вот эта то мысль, даже чувство, которое я испытал вчера и испытываю нынче, и буду стараться удержать до смерти, меня особенно радует, и вам то мне и хочется передать ее. В сущности это всё очень старо, но мне открылось с новой стороны. Это же чувство и освещает мне мой путь в моем положении и из того, чтò было и могло бы быть тяжело, делает радость. Не хочу писать о делах — после. Вы также открывайте мне свою душу. Не хочу говорить вам: прощайте, потому что знаю, что вы не хотите даже видеть того, за что бы надо было меня прощать, а говорю всегда одно, чтò чувствую: благодарю за вашу любовь».

1514. 118^34—36. С[офья] А[ндреевна]..... и много говорит. — См. запись от того же числа в «Дневнике для одного себя».

1515. 119². кроме писем. — Повидимому, 17 октября Толстой написал два письма: учителю из Рязанской губ. Михаилу Ивановичу Зайцеву о религии и Киселевой из Оренбурга о цели жизни. См. т. 82.

1516. 119^2—3. Читал Шри Шанкара. Не то. — Шри Шанкар Ачариа (788—820?) — индусский религиозный философ, проповедник и писатель. На русском языке вышли его книги в издательство Шейермана, М. 1910: «Вивека Чудомани», «Атама Бодха», «Таттва Бодха», в изд. «Посредника»: «Шри Шанкар Ачариа мудрец индийский». Какую из книг Шанкара читал Толстой, в точности не установлено. В его яснополянской библиотеке книг этих не сохранилось. См. «Дневник для одного себя» от 17 октября.

1517. 119³. Сашен дневник. — А. Л. Толстая с июня 1910 г. вела Дневник, изо дня в день описывая все события, всё совершавшееся вокруг Льва Николаевича. Дневник А. Л. Толстой в своей последней части опубликован ею в сборнике: Толстой «Памятники творчества и жизни», изд. «Кооперативное товарищество изучения и распространения творений Л. Н. Толстого», М. 1923, стр. 131—184 и переиздан к 100-летнему юбилею Толстого отдельной брошюрой под заглавием: А. Л. Толстая, «Об уходе и смерти Л. Н. Толстого», изд. „Труды музея-усадьбы «Ясная поляна»“, Тула, 1928.

1518. 119⁴. Перпер. — Иосиф Иосиевич (Овшиевич) Перпер (р. 1886 г.) — вегетарианец, редактор журнала «Вегетарианское обозрение» (см. прим. 359 и 1139), автор ряда статей по вегетарианству и воспоминаний о Толстом. В настоящее время живет под Москвой, занимаясь преподаванием немецкого языка.

1519. 119⁴. Без... из Ташкента. — Кого подразумевал Толстой под обозначением «Без», в точности установить трудно. Вероятнее всего он ошибся, желая написать фамилию общинника ташкентской колонии П. Ф. Безверхого, с которым он переписывался в апреле 1910 г. Но 17 октября был у Толстого из Ташкента не Безверхий, а Юрий Осипович Якубовский (1857—1929), один из старых единомышленников Толстого, автор воспоминаний «Л. Н. Толстой и его друзья». — ТЕ 1913, стр. 8—50, в последней части которых Якубовский описывает свое последнее посещение Ясной поляны, 17 октября 1910 г. См. Дневник 1890 г., т. 51.

1520. 119⁵. напрасно горячился. — Разговор с Перпером (см. прим. 1518) шел «об успехах вегетарианского дела, о вегетарианской пропаганде за границей». (Ю. О. Якубовский, «Л. Н. Толстой и его друзья», — ТЕ 1913, стр. 49).



18 октября, стр. 119.

1521. 119⁹. просителей двух — Кто именно из просителей был у Толстого 18 октября неизвестно. Д. П. Маковицкий в Записках от 18 октября пишет: «Утром проситель из Киева, молодой, семейный. Просил денег на какое-нибудь торговое предприятие. Был настойчив. Лев Николаевич просил меня поговорить с ним. Я был с ним нетерпелив».

1522. 119^12—13.Читал Дос[тоевского] и удивлялся на его неряшливость, искусственность, выдуманность — 18 октября Толстой продолжал читать «Братьев Карамазовых» Достоевского (см. прим. 1492). Приводим в связи с этим запись Д. П. Маковицкого: «Я спросил у Льва Николаевича, читает ли он Достоевского и как его находит. — «Плохо. Нехудожественно, выдуманно, не выдержано, хотя прекрасные мысли и религиозное содержание... Странно, как он пользуется такой славой» — ответил Лев Николаевич. — Слава богу, — сказал я. — «Да, слава богу», — сказал Лев Николаевич и добавил, что, видно, религиозное содержание [его произведений] привлекает людей»... Далее Маковицкий продолжает: «Когда я зашел к нему в 11 часов, Лев Николаевич читал «Братьев Карамазовых». «Ох, какая чепуха, ужас. Как мальчик укусил за палец... помните? Как Катерина Ивановна послала 200 рублей капитану, которого Митя потянул за бороду», — сказал Лев Николаевич». С. А. Толстая по поводу чтения Толстым Достоевского приводит следующие его слова: «Сегодня я понял то, за что любят Достоевского: у него есть прекрасные мысли». «Потом — продолжает С. А. свою запись — Лев Николаевич стал его критиковать, говоря опять, что все лица говорят языком Достоевского, и рассуждения длинны». (Дневник С. А. Толстой от 19 октября 1910 г.) См. запись в Дневнике от 19 октября и прим. 1533.

1523. 119¹⁴. читал Никол[аева] «Понят[ие] о Боге». — «Понятие о боге как совершенной основе жизни» — см. запись от 8 октября и прим. 1472. Д. П. Маковицкий в своих Записках от 18 октября приводит следующий отзыв Толстого о книге Николаева: «Без скромности говорю, если он заимствовал многое у меня, то я нахожу у него и такое, что я должен бы сказать. Три главы второго тома, которые я прочел, превосходны...» Лев Николаевич еще говорил, что читает эту книгу медленно и только на свежую голову... «Я не видал, — продолжает Маковицкий, — чтобы он так нянчился с другой какой-нибудь книгой. Читал он ее с благоговением; она трогала и радовала его».



19 октября, стр. 119—121.

1524. 119^17—21. Ночью пришла С[офья] А[ндреевна]..... Болит печень. — С. А. Толстая в «Ежедневнике» 19 октября пишет: «Вчера вечером очень встревожилась исчезновением Дневника Льва Николаевича со стола. Ночью, когда он проснулся, я спросила: «Где дневник?» — У Саши.— Ну, немного отлегло, хотя обидно, что не у меня. Она выписывала очевидно мысли для Черткова». А. Б. Гольденвейзер в своей записи от 19 октября пишет: „...Александра Львовна еще рассказывала, что вчера вечером Софья Андреевна пришла в комнату Льва Николаевича и стала нащупывать портфель, в котором сохраняется Дневник Льва Николаевича. Портфель был заперт, и Дневника в нем не было. Софья Андреевна поздно вечером пришла ко Льву Николаевичу тогда, когда, кажется, он уже спал и потому, вероятно, разбудила его и спросила, где Дневник. Лев Николаевич сказал: «Не беспокойся, он у Саши»“. («Вблизи Толстого», 2, стр. 322—323.)

1525. 119²¹. Молоствова. — Елизавета Владимировна Молоствова. См. прим. 273. Е. В. Молоствова много рассказывала о жизни сектантов разных толков. Д. П. Маковицкий подробно записал эти рассказы Е. В. Молоствовой. См. запись от того же дня, далее.

1526. 119²³—120⁶. Представление мира вещественного..... какой бы ни был х. — Ср. с записями о времени и пространстве, перечисленными в прим. 81.

1527. 120^10—12. 3) Солдатство..... патриотизм. — Ср. записи о патриотизме, прим. 518.

1528. 120^13—16. 4) Можно сознавать Бога..... в Нем самом. — Ср. записи, перечисленные в прим. 140.

1529. 120¹⁷. кроме писем. — Имеются лишь собственноручные пометки Толстого на конвертах трех писем, полученных 19 октября: Б. Векслера, С. Гринберга и С. И. Манягина. Два первых помещены в письма 1910 г., т. 82, а автограф на конверте письма Манягина в том же томе: «Письма по поручению».

1530. 120¹⁷. Здоровье худо. — Д. П. Маковицкий 19 октября отмечает: «У Льва Николаевича болит печень, правый бок, инстинктивно приложил себе сухой компресс».

1531. 120¹⁸. Близка перемена. — Под «переменой» подразумевается смерть.

1532. 120¹⁹. жалеет вчерашнее. — Очевидно, жалеет о своем ночном разговоре по поводу Дневников. См. начало записи от 19 октября.

1533. 121³. Великий инквизит[ор] и прощание Засима. — Приводим выдержки из «Яснополянских записок» Д. П. Маковицкого от 19 октября, касающиеся разговора Толстого с Софьей Андреевной и Е. В. Молоствовой о Достоевском: „Лев Николаевич заговорил о поучениях старца Зосимы Достоевского и Великом инквизиторе. «Здесь очень много хорошего, но всё это преувеличено, нет чувства меры, — сказал Лев Николаевич... Великий инквизитор — это так себе. Но поучения Зосима, особенно последние, записанные Алешей, мысли очень хороши... У Достоевского отталкивает его странные манеры, странный язык; его лица поступают всё время оригинально, и в конце концов к этому привыкаешь, и оригинальность становится пошлостью... Он расшвыривает как попало самые серьезные вопросы, перемешивая их с романическими. По-моему, время романов прошло...»“ О Достоевском см. записи от 12 и 18 октября, прим. 1492 и 1522.



20 октября, стр. 121.

1534. 121⁶. о Социал[изме] — См. прим. 1377.

1535. 121⁷. от просителей. — Какие просители были у Толстого 20 октября не установлено.

1536. 121⁷. Ездил далеко с Душ[аном]. — Приводим описание этой верховой поездки по Запискам Д. П. Маковицкого от 20 октября: «Температура утром — 13. Снежок. Скользко. С Львом Николаевичем проехали верхом просекой, где круча. Лев Николаевич послушался совета и слез с лошади и, придерживаясь кустов, в свитке, с трудом медленно спустился в овраг. Через замерзший ручеек он перебрался, спустившись к нему, сидя, и выползая от него на четвереньках. Я сводил лошадей и переводил через ручей по одной; очень трудно было им спускаться. Проехали 15—16 верст».

1537. 121^8—9. Мих[аил] Новиков. Много говорил с ним. Серьезный, умный мужик. — Михаил Петрович Новиков (р. 1871 г.) — крестьянин дер. Боровково в 60 верстах от Ясной поляны. Автор рассказов и статей из крестьянской жизни. Неоднократно сидел в тюрьме. Был близко знаком с Толстым с 1896 г. Подробнее о нем см. Дневник 1895 г., т. 53. Новиков принес с собою ряд своих рукописей, которые читал Толстому. Поздно вечером и ночью с 20 на 21 октября Толстой, рассказывая Новикову о мучительной для него яснополянской обстановке и о тягостных отношениях с женой, сообщил о своем намерении в скором времени уйти. Новиков подробно записал этот разговор и опубликовал его в статье («Мое последнее свидание с Львом Николаевичем». — См. соединенный выпуск журналов «Голос Толстого и Единение», 1920, 3—15 и «Истинная свобода» 1920, 7, стр. 5—13). В этом разговоре Толстой (по записи Новикова) говорил ему: «Я 30 лет нес этот крест и всё терпел. Конечно, если-бы я еще в молодости хоть раз покричал, затопал бы на жену, она наверное бы тоже покорилась, как покоряются ваши жены, но я по своей cлабости не выносил ее слез и истерик. Когда они начинались, я думал, что я виноват тут один, что я не в праве заставлять собою страдать человека, который меня любит, и всегда уступал. Мы прожили любовно 50 лет, свыклись, жена мне никогда не изменяла. Я не мог для своего личного удовольствия причинить ей боль. А когда у нас выросли дети и перестали в нас нуждаться, я звал ее в простую жизнь, но она больше всякого греха боялась опрощения и, заметьте, боялась не душою, а инстинктом». Остановившись на минуту передохнуть, Лев Николаевич, подумавши, снова продолжал: — «Я для себя одного не ушел, и нес крест. Меня здесь расценивают на рубли: говорили, что я разоряю семью. Правда, — произнес он, чуть не плача, — обо мне, как о человеке, любовно заботились, чтобы не простыл мой обед, чтобы была чистà блуза, вот эти штаны (показал он на колени), но для моей духовной жизни, кроме Саши, никому не было дела. Только Саша, — произнес он нежно, — меня понимает и не бросит одного. Я не мог видеться со своими друзьями, которых здесь не любят, в особенности Чертковым. Вы знаете Владимира Григорьевича? — спросил он меня. — Он всё свое состояние и жизнь тратит на распространение моих писаний. Его Софья Андреевна видеть не может, считает, что он причиной тому, что я не продаю своих писаний. Чтобы с ним видеться, я должен или выносить скандалы и упреки или обманывать, чего я не могу. И мне хочется спокойно умереть, хочется побыть одному с самим собою и с богом, а они меня расценивают... Уйду, непременно уйду, — произнес он как-то глухо, почти не обращаясь ко мне... — Для себя одного я этого не мог бы сделать, а теперь я увидел, что и для семейных без меня будет лучше, меньше у них из-за меня спору, греха будет». Дополнение этого разговора см. «Дневник для одного себя» от 21 октября, прим. 1759 и прим. к письму М. П. Новикову от 24 октября, т. 82. Приводим письмо Толстого к Новикову об уходе полностью:

«Михаил Петрович. В связи с тем, что я говорил вам перед вашим уходом, обращаюсь к вам еще с следующей просьбой: если бы действительно случилось то, чтобы я приехал к вам, то не могли ли бы вы найти мне у вас в деревне хотя бы самую маленькую, но отдельную и теплую хату, так что вас с семьей я бы стеснял самое короткое время. Еще сообщаю вам то, что если бы мне пришлось телеграфировать вам, то я телеграфировал бы вам не от своего имени, а от Т. Николаева. Буду ждать вашего ответа, дружески жму руку. Лев Толстой.

Имейте в виду, что всё это должно быть известно только вам одним. Л. Т.»

Ответ на это письмо от Новикова Толстой получил уже в Астапове.

1538. 121⁹. Перевоз[ников]. — Ф. С. Перевозников — из Телятинок, см. прим. 393.

1539. 121¹⁰. Титов сын, революционер. — Яснополянский крестьянин, живущий рабочим в городе, Михаил Титович Полин (р. 1890 г. — убит на русско-германской войне в 1915 г.). Д. П. Маковицкий в своих Записках от 20 октября 1910 г. о посещении Полиным Толстого сообщает, что: вечером был «яснополянский Полин, двадцатилетний крестьянин, живущий в Москве. Полин социалист-революционер, только что вышедший из тюрьмы и приехавший на ставку. Ему хотелось бы отказаться, и об этом он хотел бы поговорить с Львом Николаевичем. Но он, судя по его разговорам, не религиозный человек. Он говорил, что не следует служить теперешнему государству, но социалистическому, которое уравняет всех людей — служить можно. Лев Николаевич говорил ему, как же он может быть против убийства, если он готов итти в солдаты в социалистическом государстве». М. П. Новиков в вышеприведенных своих воспоминаниях (см. прим. 1537), на стр. 7 пишет, что Полин был социал-демократ и приводит беседу его с Толстым.

1540. 121^10—11. с Молоств[овой]. — Е. В. Молоствова 20 октября уехала к Чертковым.



21 октября, стр. 121.

1541. 121¹². много писем, отвечал. — 21 октября Толстой ответил на семь писем (см. т. 82): 1) оренбургскому крестьянину Павлу Брызгалову — о ненужности устройства особых общин для христианской жизни, так как «Царство божие внутри вас есть»; 2) неизвестной гимназистке из Саранска, по поводу ее критики окружающей среды; 3) Петру Подмарькову — о целомудрии; 4) крестьянину из Костромы Алексею Яковлевичу Смирнову, по поводу его разочарования в «социалистических теориях» и его согласия с жизнепониманием Толстого; 5) Виктору Дмитриевичу Строганову (р. 1848 г.) из Одессы — о смысле жизни; 6) своему старому единомышленнику Ивану Михайловичу Трегубову по поводу устроенной им в Петербурге «общины свободных христиан» (см. прим. 1423); 7) С. А. Трейгеру — о сионизме. Кроме того он написал еще два письма: 1) знакомому Толстому редактору газеты «Русские ведомости», московскому профессору-антропологу Дмитрию Николаевичу Анучину (1843—1923) — просьба, помочь устроить сына М. П. Новикова в типографию и рекомендация М. П. Новикова, как «даровитого, самобытно мыслящего писателя» и 2) своему давнишнему знакомому, участнику книгоиздательства «Посредник», фабриканту Александру Николаевичу Коншину (1867—1919) — просьба о месте для сына М. П. Новикова.

1542. 121¹³. О Соц[а.лизме] только повторения. — См. прим. 1377. К работе над статьей «О социализме» Толстой возвратился вновь 23 сентября. См. запись от 23 октября.

1543. 121¹⁵. Ясенские «лобовые». — Д. П. Маковицкий в записи от 21 октября 1910 г. отмечает, что «приходили четыре парня из Ясной поляны, которые идут на ставку. Один из них, вчерашний Полин, говорил, что среди социалистов есть отказавшиеся от военной службы». (См. прим. 1541.) «Лобовыми» назывались принятые на военную службу новобранцы.

«Идут на ставку» — идут призываться.

1544. 121¹⁷. Дунаев. — Александр Никифорович Дунаев. (См. прим. 436.)



22 октября, стр. 121.

1545. 121²³. От Ч[ерткова] письмо хорошее. — Упоминается об ответе В. Г. Черткова 20 октября 1910 г., на письмо Толстого от 17 октября по вопросу об отношении к смерти (см. прим. 1513). Кроме того, Чертков писал о своем письме к Досеву, копию которого отправила Толстому А. К. Черткова, причем сам В. Г. Чертков выражал сомнение относительно того, следовало ли посылать Толстому его письмо к Досеву (см. ниже прим. 1548). В этом же письме Чертков горячо поддерживал намерение Толстого, в связи с толками о продаже Софьей Андреевной через Н. А. Альмединген авторских прав на сочинения Толстого, написать письмо в газеты, в котором бы Толстой еще раз публично заявил о том, что никакие права на издание его сочинений продаже не подлежат. См. прим. 1563 и неотправленное письмо в газеты от 22 октября 1910 г., т. 82.

1546. 121²⁴. не ездил, а ходил. — Д. П. Маковицкий отмечает, что Толстой в этот день верхом не ездил, а ходил гулять в виду того, что скользко и подлипает снег к копытам лошадей. См. прим. 1553.

1547. 121²⁴. с отходниками. — Других записей о разговоре Толстого с отходниками не имеется. Отходниками в деревнях называли чистильщиков «отхожих мест» (уборных).

1548. 121^25—26. В письме к Досеву много правды..... для писания дневника нет охоты. — X. Ф. Досев (см. прим. 333) прислал письмо А. К. Чертковой, в котором писал о том, что Толстой находится в рабстве у своей жены и возмущался тем, что он до сих пор не может порвать с нею и с жизнью «богача-помещика». В. Г. Чертков ответил Досеву длинным письмом от 19 октября 1910 г. Текст этого письма опубликован В. Г. Чертковым в его книге «Уход Толстого», изд. «Кооперативное издательство» и «Голос Толстого» М. 1922, стр. 16—24. Первая редакция письма к Досеву опубликована также А. Б. Гольденвейзером в его Записях, 2, стр. 324—333. В. Г. Чертков, цитируя отдельные места из письма Досева, доказывает ему, что там, где он видит рабство Толстого у жены и его непоследовательность, там, наоборот, Толстой «проявляет самую большую свободу — свободу от заботы о человеческом мнении и наивысшую последовательность — решимость исполнять по мере своего понимания и своих сил волю не свою, а божью. И ради исполнения этой воли божьей он не останавливается ни перед какими своими личными страданиями, ни перед каким человеческим осуждением и позором». Посылая Толстому это письмо 20 октября 1910 г., А. К. Черткова писала: «Дорогой Лев Николаевич. Посылаю вам на прочтение письмо Д-б [Димы большого] к Досеву, в которое он вложил всю свою душу... Он любит Досева, и потому ему особенно хотелось «переубедить» его (не подберу другого выражения). Он сомневался, показывать ли вам это письмо, — но думаю, что дурного в этом нет ничего... Простите, если что-либо будет вам неприятно, но любовь, с которой было оно написано, искупает, мне кажется, все лишнее...» Толстой о письме к Досеву 22 октября писал Черткову: «Прочел ваше письмо и другие бумаги. Чтò я могу сказать другого, милый друг, кроме все того же, что всегда чувствую к вам. Не хочется говорить. Наши отношения такие, что слов, лишних слов, не нужно, и боишься сказать их... Про письмо Досеву, как вы верно угадали, мне было тяжело, неловко. Так уж, я видно, умру под тем и дразнящим и стыдящим меня недоразумением некоторых людей о значении моей деятельности. Но дорого мне то духовное общение ваше с той лучшей маленькой частью меня, которую вы одну видите и которая получает несвойственное ей значение без знания всей остальной, большой гадкой части меня. Спасибо и за то, что вы признаете существование ее. Такое знание и прощение дороже всего для твердого дружеского общения. Всё-таки не могу, хоть из одной учтивости, не благодарить вас за то время и труд, которые вы положили на составление письма Досеву,... зная, как вы обдумываете каждое слово. Письмо ваше Досеву, кроме всего другого, мне было и есть очень полезно, уясняя и прошедшее и настоящее». (См. т. 89.) См. запись Толстого о письме Черткова к Досеву, «Дневник для одного себя» от того же числа и первая запись на следующий день 23 октября.

1549. 121^26—27. Николаева книга прекрасная. —«Понятие о боге, как совершенной основе жизни». — См. прим. 1472.



23 октября, стр. 121—122.

1550. 121^28-30. Письмо к Досеву для меня больше всего программа..... разговоры с Новиковым показывают это. — См. прим. 1548 и 1537.

1551. 121^30—31. Смягчающее вину — это печень. — Эту запись следует понимать в том смысле, что, находясь в тяжелом и тревожном состоянии духа, Толстой объяснял его отчасти своей болезнью печени.

1552. 121³³—122¹⁵. 1) Я потерял память..... Как хорошо! — В дополнение к этой записи приводим выдержку из письма Толстого к А. К. Чертковой от 23 октября 1910 г. (см. т. 89): «Вы не можете себе представить, как хорошо для души всё забыть, как я забыл. Дай вам бог узнать это благо забвения. Как радостно, пользуясь тем, что сделано в прошедшем, но не помня его, всю силу жизни перенести в настоящее». Ср. записи о памяти, перечисленные в прим. 237.

1553. 122³. Семену. — Семен Николаевич Румянцев, — (повар Толстых). См. его воспоминания. «Последнее утро Льва Николаевича Толстого в Ясной поляне» — ТЕ 1912, стр. 122—124. В воспоминаниях этих ошибочна дата: 27 октября 1910 г. Судя по записи Толстого в Дневнике, разговор его с Румянцевым происходил не 27 октября, а 22 октября 1910 года. См. запись от 22 октября.

1554. 122⁵. Алексея — Алексей Петрович Борисов (Борискин) — яснополянский дворник.

1555. 122¹⁶. Булгаков. Читал рефер[ат], — В. Ф. Булгаков ездил в Москву подавать заявление о выходе из московского университета. 20 октября он прочел реферат в Московском университете «О высшей школе и науке», изданный в 1912 г. под заглавием «Университет и университетская наука (Почему я вышел из университета?)», второе издание «Новый мир», М. 1919. О своем реферате он рассказывал в Ясной поляне, вечером 23 октября. Д. П. Маковицкий в своих Записках пишет: «Булгаков рассказывал про свою лекцию перед 250 слушателями о вреде университетского образования и о своем выходе из университета. Лекция удалась, была выслушана со вниманием и сочувствием и вызвала оживленные дебаты».

1556. 122^17—18 от Священника, отвечал ему. — Тульский протоиерей Дмитрий Егорович Троицкий, начиная с 1897 г., по распоряжению Синода, время от времени пытался устно и письменно увещевать Толстого. 22 октября Толстой получил его письмо (см. прим. 1486) и в тот же день ответил. См. т. 82.

1557. 122^18—19. о социализме, за которую опять взялся. — См. запись от 21 октября, прим. 1542.

1558. 122¹⁹. Ездил верхом. — Приводим об этой поездке запись Д. П. Маковицкого: ,,Ездили на Лихвинскую ж. д. В Засеке услыхали шум, крик, свист. Направились туда. Нашли цепь — около пятидесяти солдат, которые делали облаву на лисиц. Лев Николаевич расспросил их и сказал мне: «Неумело делают; ничего у них не выйдет»“.

1559. 122^19—20. копеечные книжечки, разбирая их по сортам. — 23 октября А. Л. Толстая получила от И. И. Горбунова-Посадова 79 дешевых книжек изд. «Посредника» для Яснополянской народной библиотеки и для рассылки корреспондентам Толстого. Лев Николаевич вечером 23 октября стал перечитывать и просматривать их и разбил на четыре сорта: 1. «Очень хорошие книги», 2 — «Хорошие книги», 3 — «Недурные» и 4 — «Низший сорт». 24 октября он написал о своей работе по разбору книжек письмо И. И. Горбунову-Посадову. Список этих книг с подразделением на сорта помещен в приложении к этому письму Толстого, см. т. 82.

1560. 122^20—22. Гале письмецо..... что я чувствую. — См. письмо к А. К. Чертковой от 23 октября 1910 г., т. 89. В этом письме Толстой благодарил А. К. Черткову за присланное письмо Н. Н. Гусева, в котором он писал о «Дневнике писателя» Достоевского. В своем письме к А. К. Чертковой Толстой писал: «Случилось странное совпадение. Я, все забывши, хотел вспомнить забытого Достоевского и взял читать «Братьев Карамазовых» (мне сказали, что это очень хорошо). Начал читать и не могу побороть отвращение к антихудожественности, легкомыслию, кривлянию и неподобающему отношению к важным предметам. И вот Николай Николаевич пишет то, что мне всё объясняет». О письме Гусева, по словам Д. П. Маковицкого в «Яснополянских записках» от 23 октября, Толстой сказал: «H. Н. Гусев пишет о Достоевском, возмущен им, выписывает места, где он оправдывает войну, наказания, суды.... Какое несерьезное отношение к самым важным вопросам. У меня было смутное сознание нехорошего у Достоевского...»

Приводим выдержки из упоминаемого письма Н. Н. Гусева к А. К. Чертковой от 27 сентября 1910 г. из Коренина, касающиеся Достоевского: ,,После того, что писалось за последние годы о Достоевском в нашей литературе, где Достоевский выставлялся величайшим и совершеннейшим учителем веры, мне, после романов, было очень интересно познакомиться с теми писаниями Достоевского, где он говорит от себя лично. Я много ждал от этой книги [«Дневник писателя»] и увы! — понес жестокое разочарование. Везде Достоевский выставляет себя приверженцем народной веры; и во имя этой-то народной веры, которую он, смею думать, не знал в том виде, в каком она выразилась у лучших представителей народа, как духоборы и Сютаев, он проповедывал самые жестокие вещи, как войну и каторгу. То, что он писал о русско-турецкой войне, просто страшно читать; тут есть и не только восхваления этой войны, как «святого дела», но и советы русским начальникам об издании приказов об угрозе расстрелянием турецким офицерам и пр. Из статьи Достоевского об «Анне Карениной», в последней части которой Лев Николаевич тогда еще выразил свое отрицание войны и насилия вообще, я узнал, что Достоевский был горячим поборником противления злу насилием, утверждал, что пролитая кровь не всегда зло, а бывает и благом, что иногда бывают такие осложнения взаимных отношений между народами, которые легче всего разрешаются войной, и пр. Вот самое ужасное место из этой ужасной статьи: «Представим себе такую сцену: стоит Левин уже на месте, там, с ружьем и со штыком (зачем он этакую пакость возьмет? Н. Г.), а в двух шагах от него турок сладострастно приготовляется выколоть иголкой глаза ребенку, который уже у него в руках... Что бы он сделал? — Нет, как можно убить! Нет, нельзя убить турку! — Нет, уж пусть он лучше выколет глазки ребенку и замучает его, а я уйду к Кити... Если не вырвать у турок оружие — и чтобы не убивать их — уйти, то они ведь тотчас же опять станут вырезывать груди у женщин и прокалывать младенцам глаза. Как же быть? Дать лучше прокалывать глаза, чтобы только не убить как-нибудь турку? Но ведь это извращение понятий, это тупейшее и грубейшее сентиментальничанье, это самое полное извращение природы...» Я пришел в ужас, прочтя у того, кого считают теперь многие русские интеллигенты своим духовным вождем, это «тупейшее и грубейшее» извращение нравственного чувства и понимания христианства... Еще по другому вопросу — о суде и наказании — находим такие же жестокие, нехристианские мысли у Достоевского... Достоевский в 1873 г. высказывал недовольство несколькими оправдательными приговорами, вынесенными присяжными, и обращался к ним с такими словами: «Прямо скажу: строгим наказанием, острогом и каторгой, вы, может быть, половину спасли бы их»“.

Д. П. Маковицкий 23 октября 1910 г. писал Н. Н. Гусеву: „Лев Николаевич сегодня получил твое письмо, прочел и послал Анне Константиновне о Достоевском. Лев Николаевич сам как-раз читает «Братьев Карамазовых», и было ему кстати. Просил достать «Дневник писателя»“.



24 октября, стр. 122—123.

1562. 122^23—35. Нынче, получил два письма: одно о статье Мережк[овского] обличающем меня, другое от Немца за границей ..... от заботы о людском мнении..... она же и воля Бога. — 24 октября, в числе других писем, Толстой получил письмо от петербургского студента Александра Бархударова, в котором Бархударов обличал Толстого, указывая, что в теории он одно, а на практике другое; в доказательство непоследовательности Толстого приводил цитаты из книги Мережковского: «Л. Толстой и Достоевский. Жизнь и творчество», изд. «Общественная польза». Спб. 1909. Письмо Бархударова и ответ ему Толстого напечатаны в сборнике TT I, стр. 36.

Дмитрий Сергеевич Мережковский (р. 1866 г.) — писатель, поэт, литературный критик и публицист. См. т. 54. В 1919 г. уехал зa границу. После ухода и смерти Толстого резко переменил бывшее ранее у него отрицательное отношение к Толстому, как религиозному мыслителю и в ряде статей стал указывать на величайшую значимость его, как религиозного мыслителя. См. прим. к письму Бархударову, т. 82.

Второе письмо от «Немца», о котором записал Толстой в Дневнике — тоже обличительное от Иогана Альбрехта (Iohannes Albrecht) из Бреславля от 31 октября, которое, как «ругательное», Толстой оставил без ответа.

О мыслях Толстого о людском мнении, которые в этот день были вызваны двумя упомянутыми письмами — см. записи в Дневнике, перечисленные в прим. 462.

1562. 123¹ Гастев — Петр Николаевич Гастев (р. 1866 г.), один из последователей Толстого, работал в земледельческих общинах, был знаком с Толстым с 1891 г., занимался с ним помощью голодающим. Автор воспоминаний «На голоде с Л. Н. Толстым в Рязанской губернии» — Сборник: «Л. Н. Толстой и голод», Нижний Новгород, 1912, стр. 194—200. До последнего времени жил под Пятигорском на хуторе «Водопад», занимаясь земледелием. Подробнее о П. Н. Гастеве см. Дневник 1891 г., т. 52. Пребывание в Ясной поляне 24 октября Гастев описал в предисловии к своим воспоминаниям о В. К. Сютаеве — «Вегетарианское обозрение» 1912, I, стр. 24. См. прим. 1567.

1563. 123¹. Г-жа Альмединген. — Наталия Алексеевна Альмединген, дочь Алексея Николаевича Альмединген (1855—1908), журналиста, редактора-издателя педагогических детских журналов, издававшихся в Петербурге. Н. А. Альмединген после его смерти продолжала дело своего отца и принимала участие в издательстве «Просвещение». Первый раз была в Ясной поляне, куда была направлена Л. Л. Толстым, 14 сентября 1910 г. См. далее прим. 1758.

1564. 123^2—3. Читал письма и отвечал. — 24 октября Толстой написал пять писем (см. т. 82): А. Бархударову (см. прим. 1561), Неизвестному (студенту Я. Г-ну) о теории профессора Л. И. Петражицкого, И. И. Горбунову-Посадову (см. прим. 1559), А. И. Редрову — приписка к письму В. Ф. Булгакова и М. П. Новикову (см. прим. 1538).

1565. 123^3—4. Утром объискался. Начал делать несвойственную годам гимнастику и повалил на себя шкап. — Что подразумевал Толстой под словом: обыскался в точности сказать не можем. О гимнастике Толстого и падении на него шкапа утром 23 октября A. Л. Толстая в своем Дневнике пишет: ,,Перед уходом спать отец позвал меня, Варю и Душана, повел нас к себе в спальню и сказал: «Вот какой я дурень, я вам расскажу про себя большой секрет. Я по утрам делаю гимнастику. Вздумал и привевешиваться к шкапу и притягиваться, и вдруг весь этот громадный шкап с бельем упал на меня. Я думаю, что я испытал чувство, которое испытал Мациевич, когда летел с аэроплана. Но, к счастию, ящики выдвинулись и я выбрался из под шкапа»“. См. «Дневник для одного себя» от 23 октября.

Упоминаемый Толстым летчик-капитан Л. М. Мациевич, разбившийся с аэропланом в Петербурге в 1910 г.

1566. 123⁵. занялся социализмом. — Статьей «О социализме». См. прим. 1377.

1567. 123^5—8. Гастев оч[ень] хорошо рассказывал о Сютаеве и казаке..... начальник в мирской.— П. Н. Гастев (см. прим. 1562) за обедом, 24 октября 1910 г. рассказывал Толстому о казаках М. С. Астахове и А. Я. Елисееве, бывших у Толстого 27 февраля (см. прим. 298) и передавал свои воспоминания о В. К. Сютаеве, с которым встречался в Новоселовской тверской общине в 1890 г. По словам Д. П. Маковицкого, «Лев Николаевич очень интересовался его воспоминаниями о Сютаеве, расспрашивал его, и лицо его при этом сияло тихим восторгом и радостью... Гастев старался выставить на первый план миролюбие и веселость Сютаева». («Яснополянские записки» от 24 октября).

Василий Кириллович Сютаев (1820? — 1892) — крестьянин Тверской губ., самородок-философ, отпавший от православия и исповедывавший свою свободно-христианскую религию. Толстой высоко ценил Сютаева, называя своим учителем, и был лично знаком с ним. Подробнее см. Дневник 1881 г., т. 49. По совету Толстого, П. Н. Гастев написал свои воспоминания о Сютаеве уже после смерти Толстого, помещенные в «Вегетарианском обозрении» 1912, I, стр. 24—28; 2, стр. 66—72.

Про Астахова Гастев рассказывал, что Астахов строгий, прямолинейный сектант, который думал, что вО главе духовной жизни непременно должен стоять какой-либо человек. «Думал — вы, Лев Николаевич... А вы ему, Астахову, сказали, что вы грешный, что нет человека совершенного, даже Христос не был совершенен». («Яснополянские записки» от 24 октября 1910 г.) — «Это им показалось очень жестоким ответом. Пошли они убитые, не чувствуя почвы под ногами. Но вдруг, как они говорили, на третий день, на постоялом дворе, когда они читали какую-то книжку, им так ясны стали слова Льва Николаевича, что они заплакали от радости и, чтобы скрыть свое волнение от хозяйки постоялого двора, вышли на двор. — Лев Николаевич говорил на это, что если русский крестьянин начнет искать бога, то он ищет всей душой, ни перед чем не останавливаясь». (Петр Гастев, «Воспоминания о В К. Сютаеве», Предисловие, — «Вегетарианское обозрение», 1912, I, стр. 24.)

1568. 123^9—11. рассказ о Священнике..... хороший сюжет. — Этой записью Толстой отмечает неосуществленный художественный замысел. См. стр. 235.

1569. 123^11—12. Ездил с Булг[аковым]. — С. А. Толстая в своем «Ежедневнике» от 24 октября 1910 г. отмечает, что Лев Николаевич «ездил долго с Булгаковым верхом, вернулся в 5 часов усталый».



25 октября, стр. 123.

1570. 123¹⁴. Ходил в школу. — Утром 25 октября Толстой носил в яснополянскую школу для раздачи ребятам экземпляры детского журнала «Солнышко», привезенные Н. А. Альмединген (см. прим. 1563).

1571. 123^12—14. и к Прокоф[ию], поговорил с его сыном отданным в солдат[ы]. Хороший малый, обещал не пить. — Прокофий Власович Власов, яснополянский крестьянин, бывший ученик Толстого. См. прим. 409 и 789. Сын его, Петр Прокофьевич Власов (р. 1888 г.), призывался в солдаты в 1909 г. Об этом см. рассказ Толстого «Песни на деревне» 1909, т. 38 и «Воспоминания яснополянской крестьянки Аксиньи Шураевой о Л. Н. Толстом». — ТЕ 1912, стр. 125—126. Вероятно, П. И. Власов осенью 1910 г. приходил домой на побывку.

1572. 123¹⁵. Потом немного о Социализме. — Толстой упоминает о работе над статьей «О социализме». См. прим. 1377.

1573. 123¹⁶. в школу с Альмедин[ген]. — В 2 часа дня Толстой верхом поехал в школу, чтобы спросить у ребят, что они поняли из тех книжек журнала «Солнышко», которые он утром снес им. Выяснилось, что учитель утром их не раздал, и Лев Николаевич сам раздал их. Вслед за ним в школу пришли пешком: А. Л. Толстая с В. М. Феокритовой и С. А. Толстая с Н. А. Альмединген. (Дневник А. Л. Толстой.)

1574. 123¹⁶. потом с Душаном далеко. — Об этой поездке Д. П. Маковицкий записал: «Ездили верхами с Львом Николаевичем к усадьбе за Угрюмами (Грумонтом). Лев Николаевич спрашивал, не отдадут ли ее под квартиру Страховым [Ф. А. Страхову с семьей]. Лев Николаевич в этой усадьбе, по крайней мере с тех пор, как там существует сад и постройка, ни разу не был. Мы догнали детей, идущих домой из Яснополянской школы. Один из них — из Угрюмовской казармы; Лев Николаевич посадил его сзади себя на Дэлира, чтобы подвезти, но лошадь стала биться, и мальчика пришлось снять».

1575. 123^17—18. Читал Montaignʼa. — Книгу Мишеля Монтэня «Essais». См. прим. 643.

1576. 123¹⁸. Сережа. Он мне приятен. — Приводим выдержку из неизданных воспоминаний С. Л. Толстого «Последний год жизни Л. Н. Толстого», начало гл. VI — «Отъезд отца из Ясной поляны»: «25 октября вечером я приехал в Ясную из Тулы. Никого посторонних не было; были только моя мать, сестра Саша, Душан Петрович и Варвара Михайловна. Я пошел в кабинет к отцу, думая, что он захочет со мною поговорить о матери, а может быть и о моих делах. Но мать всё время была тут же и всё время говорила без умолку. Он начнет говорить, а она его перебивает, говоря совсем о другом. Он умолкал, ждал, когда она даст ему возможность вставить слово, и тогда продолжал говорить о том, о чем начал. Точно его перебивал посторонний шум». Далее С. Л. Толстой в этот вечер разговаривал с отцом о литературе, играл в шахматы и по его просьбе играл на фортепьяно. «Когда я сыграл «Ich liebe dich» Грига (в аранжировке Грига же), — пишет С. Л. Толстой, — он всхлипнул. Уходя спать, я пошел в кабинет прощаться с ним. Кроме нас, никого в комнате не было. Он спросил меня: «Почему ты скоро уезжаешь?» Я собирался уезжать рано утром на следующий день. Я сказал, что мне надо устроить свои дела. Я очень хотел пожить в Ясной некоторое время, несколько разобраться в том, что там происходило, и может быть помочь, но мне сперва хотелось уладить свои личные дела... Как мне теперь кажутся ничтожными эти дела. Отец на это сказал: «А ты бы не уезжал». Я ответил, что скоро опять приеду. Впоследствии я вспомнил, что он сказал эти слова с особенным выражением; он, очевидно, думал о своем отъезде и хотел, чтобы я после его отъезда оставался при матери: он всегда думал, что я могу несколько влиять на нее. Прощаясь, он торопливо и необычно нежно притянул меня к себе с тем, чтобы со мной поцеловаться. В другое время он просто подал бы мне руку».

1577. 123^18—19. С[офъя] А[ндреевна] все также тревожна. — См. запись в «Дневнике для одного себя» от 25 октября.



26 октября, стр. 123.

1578. 123^20—21. Видел сон. Грушенька, роман будто бы Ник. Ник. Страхова. Чудный сюжет. — Грушенька из «Братьев Карамазовых» Достоевского. В последние дни Толстой читал этот роман (см. прим. 1492, 1522, 1533, 1560).

Николай Николаевич Страхов (1828—1896) — один из ближайших друзей Толстого, философ, писатель, литературный критик. Переписка Толстого с ним (1870—1894) издана отдельным томом «Обществом Толстовского музея», Спб. 1914. Подробнее о H. Н. Страхове см. Дневник 1884 г., т. 49. В списке тем художественных замыслов Толстого (автограф Толстого, датированный: Оптина пустынь, 29 октября 1910 г.) значится: «Роман Страхова Грушенька-экономка». См. лист Записной книжки, стр. 235 и следующее примечание — письмо к В. Г. Черткову от 25 октября.

1579. 123²¹. Написал письмо Ч[ерткову]. — Приводим это письмо полностью, как документ, бросающий свет на душевное состояние Толстого накануне его ухода и как непосредственно относящийся ко всей дневниковой записи от 26 октября.

«Нынче в первый раз почувствовал с особенной ясностью — до грусти — как мне недостает вас.. Есть целая область мыслей, чувств, которыми я ни с кем иным не могу так естественно делиться, — зная, что я вполне понят, — как с вами. Нынче было таких несколько мыслей-чувств. Одна из них о том (я нынче во сне испытал толчок сердца, который разбудил меня и, проснувшись, вспомнил длинный сон, как я шел под гору, держался за ветки и всё-таки поскользнулся и упал, — т. е. проснулся. Всё сновидение, казавшееся прошедшим, возникло мгновенно), так одна мысль о том, что в минуту смерти будет этот, подобный толчку сердца в сонном состоянии, момент вневременный, и вся жизнь будет этим ретроспективным сновидением. Теперь же ты в самом разгаре этого ретроспективного сновидения. — Иногда мне это кажется верным, а иногда кажется чепухой. Вторая мысль-чувство это, опять-таки нынче виденное мною, уже третье в эти последние два месяца художественное, прелестное, нынешнее, художественное сновидение. Постараюсь записать его и предшествующие хотя бы в виде конспектов. Третье, это уже не столько мысль, сколько чувство, и дурное чувство-желание перемены своего положения. Я чувствую что-то не должное, постыдное в своем положении, и иногда смотрю на него — как и должно — как на благо, а иногда противлюсь, возмущаюсь.

Саша сказала вам про мой план, который иногда в слабые минуты обдумываю. Сделайте, чтобы слова Саши об этом и мое теперь о них упоминание, было бы comme non avenu. Очень вы мне недостаете. На бумаге всего не расскажешь. Ну хоть что-нибудь. Я пишу вам о себе. Пишите и вы о себе и как попало. Как вы поймете меня с намека, так и я вас. Ну, до свиданья. Если что-нибудь предприму, то, разумеется, извещу вас. Даже может быть потребую от вас помощи. Л. Т.».

План Толстого, о котором передавала Черткову А. Л. Толстая и о котором он пишет в конце письма — это созревшее его намерение уйти из Ясной поляны. Об этом см. Дневник Булгакова, стр. 349; это же подтверждает в своих Записках от 26 октября Д. П. Маковицкий.

1580. 123²². Записал дл[я] О соц[иализме]. — См. прим. 1377.

1581. 123^22—23. Чуковско[му] О смертн[ой] казни. — Корней Иванович Чуковский (р. 1882 г.) — писатель, публицист, автор ряда исследований по истории русской литературы, детский писатель. Живет в Ленинграде. Чуковский обратился к Толстому со следующим письмом, отправленным из Куоккалы (Финляндия) 24 октября 1910 г.:

«Лев Николаевич. Не кажется ли вам, что все протесты против смертной казни — и ваше «Не могу молчать», и Леонида Андреева «Рассказ о семи повешенных» и Короленко «Бытовое явление» — имеют один очень большой недостаток? Они слишком академичны, недоступны уличной толпе, слишком для нее длинны и сложны, похожи на диссертации и, увлекая наиболее чуткую часть нашего общества, равнодушных так и оставляют равнодушными. Это всё тяжелая артиллерия, а в борьбе с палачеством нужны и летучие отряды — для партизанских набегов, и мне кажется, было бы хорошо, если бы в одно прекрасное утро в какой-нибудь распространенной газете сразу, внезапно появились краткие (по сорок, по пятьдесят строк!) протесты против казни, подписанные именами наиболее авторитетных в России и за границей людей. Представьте себе, что в газете «Речь», на самом видном месте, появляются в черной рамке строки о казни — ваши, И. Е. Репина, Л. Н. Андреева, Вл. Короленко, Мережковского, Горького, — внезапно, неожиданно, — это всех поразит, как скандал, — и что же делать, если современное общество только к скандалам теперь и чутко, если его уснувшую совесть только скандалом и можно пронять. В «Вестнике Европы» недавно появились превосходные очерки о «Смертниках» [см. прим. 1062]. И что же! Этих очерков никто не заметил. В газете же краткие выражения ужаса и негодования обратят всеобщее внимание, и об этом «скандале» корреспонденты тотчас же по телеграфу известят всю Европу, в то время как «Бытовое явление» Короленко прошло в Европе совершенно незамеченным [см. прим. 438]. С этим своим «планом» я обратился к Влад Галакт. Короленко, и он, одобрив мою мысль, прислал мне из Полтавы превосходный набросок «Один случай», где рассказывает о суде над Васильевым, которого спасло вмешательство Швейцарского правительства. Горький участвовать в этом коллективном протесте отказался по каким-то партийным разногласиям с газетой «Речь». Илья же Ефимович Репин вчера мне прислал свое красноречивое и пылкое осуждение виселице, — и это дает мне смелость обратиться и к вам, Лев Николаевич, с такой же мольбой: пришлите мне хоть десять, хоть пять строчек о палачах и о смертных казнях, и редакция «Речи» с благоговением напечатает этот единовременный протест лучших людей России против неслыханного братоубийства, к которому мы все привыкли и которое мы все своим равнодушием и своим молчанием поощряем. Любящий вас К. Чуковский. Ст. Куоккала Финл. ж. д. Корнею Ив. Чуковскому. Если захотите предварительно познакомиться со статьями Короленко и Репина, которые есть у меня, я их немедленно вам доставлю».

На конверте этого письма Толстой карандашом пометил: «Отвечать». Свой ответ Чуковскому Толстой написал в виде статьи, озаглавленной «Действительное средство». Над статьей этой он работал в последний день своего пребывания в Ясной поляне (см. запись от 27 октября) и закончил ее уже в Оптиной пустыни 29 октября 1910 г. Статья о смертной казни — «Действительное средство» является последним произведением Толстого. Текст ее и комментарии см. т. 38.

1582. 123²³. Ездил с Д[ушаном] к М[арье] А[лександровне]. — Д. П. Маковицкий в своих Записках от 26 октября о поездке Толстого в Овсянниково к М. А. Шмидт пишет: «Лев Николаевич слаб. Ездили с ним верхом к Марии Александровне. Лев Николаевич жаловался, что его беспокоит Софья Андреевна, постоянно вбегает к нему, смотрит, что он пишет, всегда следит за ним, предполагая, что они от нее что-то скрывают. Лев Николаевич говорил Марии Александровне о том, что сегодня писал Ивану Ивановичу об его изданиях. [Ошибка: письмо к И. И. Горбунову-Посадову было написано не 26, а 24 октября, см. прим. 1559 и 1564 ] Лев Николаевич говорил о массе книг, которые печатаются, и для сравнения рассказал, что кто-то вычислил, что если дети будут продолжать родиться так, как родились до сих пор, и будут меньше умирать, то в продолжение некоторого времени людей будет столько, что они будут стоять на земле плечом к плечу. Так и книг, если их будут продолжать печатать в том же количестве, — будет куча от земли до неба. — Необходимо отобрать лучшие». После этой поездки Толстой очень устал и проспал до 7 часов («Ежедневник» С. А. Толстой).

1583. 123²⁴. Приехал Андрей. — Андрей Львович Толстой.

1584. 123²⁴. Мне очень тяжело в этом доме сумасшедших. — Д. П. Маковицкий в записи от 26 октября пишет: „В 11 часов была срочная телеграмма от Марии Николаевны, жены Сергея Львовича: она спрашивает, где он и беспокоится по поводу каких-то слухов. Андрей Львович объяснил Льву Николаевичу, что Сумароков [Константин Владимирович Сумароков, в то время помещик, Чернский уездный предводитель дворянства] вызвал Сергея Львовича на дуэль... обидевшись из-за охоты на волчий выводок в его лесу. Причастный же к этому делу Михаил Львович вызвал Сумарокова... Льва Николаевича очень расстроил этот случай. Хотя он этого не высказывал, но это видно было по его озабоченному лицу, и он скоро ушел к себе. Когда я в двенадцатом часу зашел к нему в кабинет, он сказал мне: «Как же не желать умереть»“. (Дуэль С. Л. Толстого с Сумароковым не состоялась. Об этом С. Л. Толстой подробно пишет в своих воспоминаниях «Последний год жизни Л. Н. Толстого». Кроме того см. Дневник Булгакова, стр. 333—334.)



27 октября, стр. 123.

1585. 123²⁶. Всю ночь видел дурные сны. — См. запись в «Дневнике для одного себя» 27 октября.

1586. 123^27—28. над письмом к N. — Повидимому, Толстой упоминает о своем прощальном письме к С. А. Толстой от 28 октября, черновик которого он написал 27 октября в Записной книжке. См. последнюю Записную книжку, стр. 230—231.

1587. 123²⁸. О С[оциализме] — Статья «О социализме». См. прим. 1377.

1588. 123^28—29. Ездил с Душаном. — Приводим описание этой, последней в жизни Толстого, верховой поездки по Запискам Д. П. Маковицкого от 28 октября 1910 г.: «Тревожна и утомительна была вчерашняя поездка наша верхом с Львом Николаевичем... Попали на просеку в молодом лесу, почти параллельно с Лихвинской дорогой, по эту сторону ее. Приехали к глубокому оврагу с очень крутыми краями. На замерзнувшей земле лежал тонкий слой снега, было скользко. Я посоветовал Льву Николаевичу слезть с лошади, он послушал, что так редко бывало. Овраг был очень крутой, и я хотел провести каждую лошадь отдельно, но боялся, чтобы пока я буду проводить первую, Лев Николаевич не взялся за другую. (Лев Николаевич не любил, когда ему служили.) Я взял повода обеих лошадей сразу: один в правую, другой в левую руку, растянув руки, чтобы лошади были дальше от меня, если которая поскользнется, не сбила бы меня с ног. Так я спустился и так перепрыгнул ручей. Тут Лев Николаевич тревожно вскрикнул, боясь, что какая-нибудь лошадь наскочит мне на ноги, [а я] взмахом поднялся на другую сторону оврага. Тут долго ждал. Потом [Лев Николаевич], засучив за пояс полы свитки, придерживаясь осторожно за стволы деревьев и за ветки кустов, стал спускаться; сошел к ручейку, сидя спустился, переполз по льду и на четвереньках выполз на берег, потом подойдя к крутому подъему, хватаясь за ветки, стал подниматься, отдыхая по-долгу, он очень задыхался. Я отвернулся, чтобы Лев Николаевич не торопился, желал ему помочь, но боялся его беспокоить, наверно отказал бы. Когда он вышел и, тяжело дыша, подошел к лошади, я попросил его отдышаться и не садиться сейчас же на лошадь, но он сейчас же сел, перевалившись сильно вперед (чего он никогда не делал, он удивительно стройно садился) и поехал. В этот день мы проехали около 16 верст, как и всегда по 16—18 верст с тех пор, как вернулись из Кочетов — 24 сентября. Раньше Лев Николаевич делал концы в 11—14 верст, а в последнее время больше. Мне казалось, что, с одной стороны, он наслаждался красивой осенью, с другой — желал быть дольше на свободе вне дома».

1589. 223²⁹. Чтение Сютаева. — Может быть, Толстой читал в рукописи воспоминания П. Н. Гастева о В. К. Сютаеве. См. прим. 1567. Д. П. Маковицкий в своих Записках от 26 октября упоминает, что «Лев Николаевич говорил с похвалой о Гастеве и его хорошем рассказе про Сютаева (лучше, чем описание Пругавина)». Воспоминания о Сютаеве А. С. Пругавина, о которых упоминал Толстой, — его брошюра «Сютаевцы», изд. Яковенко. Спб., 1910, имеется в яснополянской библиотеке Толстого.

1590. 123^29—30. Прекрасное письмо хохла к Ч[ерткову]. — Упоминается о письме к В. Г. Черткову Ивана Диомидовича Овдиюка (р. 1871? г.), крестьянина из Луганска, Екатеринославской губ. Овдиюк в письме от 24 октября 1910 г. описывал тяжелую жизнь многосемейного крестьянина-бедняка — своего отца, которому он стал помогать после возвращения с военной службы на Дальнем востоке. Далее писал о том духовном перевороте, который с ним произошел за последнее время и особенно после посещения Черткова, 19 августа 1910 г., и чтения книг Толстого. В конце письма Овдиюк писал: «Добрейший Владимир Григорьевич! Если это будет тактично, то не откажите передать мой сердечный привет и самые лучшие пожелания Льву Николаевичу». Очевидно, В. Г. Чертков посылал Толстому копию этого письма.

1591. 123³⁰. Поправлял Чуковскому — «Действительное средство». См. прим. 1581.

1592. І23^31—32. Тяжесть отношений все увеличивается. — Приводим запись Д. П. Маковицкого от 27 октября 1910 г.: «Лев Николаевич говорил Александре Львовне, какая тяжелая атмосфера в доме и, что не будь ее (Александры Львовны), он уехал бы. Итак он на чеку. Вчера он спрашивал меня, когда утром идут поезда на юг. Марье же Александровне, а перед этим и нам, говорил, как ему не работается уже четыре месяца, и как Софья Андреевна то и дело вбегает к нему, всё подозревает, что от нее скрывают какие-то тайны, писанные и сказанные».



28 октября, стр. 123—125.

1593. 124¹⁵. Пишу ей письмо. — Письмо к С. А. Толстой. Приводим это письмо полностью: «Отъезд мой огорчит тебя. Сожалею об этом, но пойми и поверь, что я не мог поступить иначе. Положение мое в доме становится — стало невыносимо. Кроме всего другого, я не могу более жить в тех условиях роскоши, в которых жил и делаю то, что обыкновенно делают старики моего возраста — уходят из мирской жизни, чтобы жить в уединении и тиши последние дни своей жизни. Пожалуйста пойми это и не езди за мной, если и узнаешь, где я. Такой твой приезд только ухудшит твое и мое положение, но не изменит моего решения. Благодарю тебя за твою честную, 48-летнюю жизнь со мной и прошу простить меня во всем, чем я был виноват перед тобою, так же, как и я от всей души прощаю тебя во всем том, чем ты могла быть виновата передо мной. Советую тебе помириться с тем новым положением, в которое ставит тебя мой отъезд, и не иметь против меня недоброго чувства. Если захочешь чтò сообщить мне, передай Саше, она будет знать, где я, и перешлет мне, что нужно. Сказать же о том, где я, она не может, потому что я взял с нее обещание не говорить этого никому. Лев Толстой. 28 октябрь 1910 г. Собрать вещи и рукописи мои и переслать мне я поручил Саше. Л. Т.».

Черновик этого письма был написан Толстым в 3аписной книжке еще 27 октября. См. последнюю Записную книжку, стр. 233—234 и запись в Дневнике от 27 октября.

1594. 124⁶—125². Бужу Душана, потом Сашу..... Но вот уезжаем. В Щекине ждем час..... хотя я и слабо воспринимал. — Толстой уехал из Ясной поляны на станцию Щекино Московско-Курской ж. д. (в 5 верстах от Ясной поляны), в сопровождении Д. П. Маковицкого, между 4 и 5 часами утра. Отвозил его в дышловой пролетке кучер Адриан Павлович Елисеев, сопровождал верхом, освещая путь факелом, конюх Филипп Петрович Борисов. На ст. Щекино Толстой сел в товаро-пассажирский поезд № 9, отходивший по направлению к Орлу в 7 ч. 55 м. утра. Доехал до узловой станции Московско-Курской и Рязано-Уральской ж. д. Горбачево (77 верст от Тулы и 105 верст от Козельска) и в 10 ч. 04 мин. утра пересел в смешанный поезд № 37, отправлявшийся по направлению к Сухиничам. В 4 ч. 50 мин. дня доехал до ст. Козельск. Об отъезде Толстого из Ясной поляны см.: воспоминания А. Л. Толстой «Об уходе и смерти Л. Н. Толстого». — ТПТ 4, стр. 131—134; В. И. Россинский, «Последние дни Л. Н. Толстого» (Альбом, текст к рисункам), изд. «Толстовского общества в Москве». М. 1911.

Приводим описание отъезда Толстого по неопубликованным Запискам Д. П. Маковицкого, сохранившимся в копии, в единственном экземпляре, у В. Г. Черткова среди материалов к его незаконченной работе «Подвиг жизни Толстого»:

«28 Октября утром в 3 часа Лев Николаевич разбудил меня, в халате, в туфлях на босỳ ногу, со свечей, лицо страдающее, взволнованное и решительное. Он сказал мне: «Я решил уехать. Вы поедете со мной. Я пойду наверх, и вы приходите, только не разбудите Софью Андреевну. Вещей много не будем брать, самое нужное. Саша дня через три за нами приедет и привезет, что нужно». — Я, во-первых, уложил свои вещи, а потом пошел наверх ко Льву Николаевичу, но встретился с ним за дверями моей комнаты. — «Я вас ожидал», — сказал мне Лев Николаевич. Слышно было в голосе, что я ему был нужен и опоздал. Лев Николаевич пошел будить Александру Львовну, а я укладывал его вещи. Вещи он сам себе приготовил. Лев Николаевич и ночью не имеет покоя. Нервен. Не выспался. Пульс 100. Может что случиться».

Далее, описав разговор с А. Л. Толстой, укладку вещей, потерю в темноте Львом Николаевичем шапки и самый отъезд из Ясной поляны, Маковицкий продолжает: «Кучер, по случаю грязи, предложил конюху с фонарем ехать впереди прямо на шоссе, но Лев Николаевич предпочел через деревню. В некоторых избах уже светился огонь, топились печи. На верхнем конце деревни у Фили развязался повод. Остановились. Я сошел с пролётки, отыскал конец повода и подал ему, и тут посмотрел, накрыты ли у Льва Николаевича ноги. Лев Николаевич почти закричал на меня; тут вышли мужики из изб. Выехав из деревни на большак, Лев Николаевич, до сих пор молчавший, грустный, взволнованным, прерывающимся голосом сказал, как бы жалуясь и извиняясь, что не выдержал и уезжает тайком от Софьи Андреевны. Он рассказал о толчке, побудившем его уехать: Софья Андреевна опять входила в его комнату, он не мог заснуть и решил уехать, боясь нанести ей оскорбление, что было бы ему невыносимо. Потом Лев Николаевич предложил вопрос: куда ехать? — «Куда бы подальше уехать?» Я предложил в Бессарабию к московскому рабочему Гусарову, который там живет с семьей на земле, там же Александри. Только туда долго ехать, — прибавил я, — не из-за расстояния, а из-за медленного хода поезда и сообщения. Лев Николаевич ничего не ответил. Гусарова и его семью он хорошо знает и любит. По пути в Щекино у Льва Николаевича озябла голова, я надел ему вторую шапку поверх первой... Решили, что на станции Щекино я узнаю поезда и есть ли сообщение в Козельск. Лев Николаевич сказал, что поедет в Горбачево во втором, а дальше в третьем классе и предложил ехать на Тулу и оттуда вернуться. Приехав в Щекино, оказалось до отъезда в Тулу 20 минут, а в Горбачево полтора часа... После полуторачасового ожидания на ст. Щекино Лев Николаевич уселся в вагон, и поезд тронулся, он, почувствовав себя вполне обеспеченным от того, чтобы его не настигла Софья Андреевна, радостно сказал, как ему хорошо. Я ушел. Лев Николаевич остался сидеть. Когда я через полтора часа заглянул в купэ, Лев Николаевич сидел, он спросил «Круг чтения» почитать. Его не оказалось, не было и «На каждый день». Лев Николаевич был молчалив, говорил мало, о чем — не помню, и был очень утомлен... Я сварил кофе и выпили вместе. После Лев Николаевич сказал: «Чтò теперь Софья Андреевна? Жалко ее». Прошлые раза, когда Лев Николаевич ездил в Кочеты, он в вагоне диктовал или записывал. Этот раз сидел задумавшись... Доехали до Горбачева. Лев Николаевич еще в пролетке сказал, что от Горбачева поедем в третьем классе. Перенесли вещи на поезд Сухиничи-Козельск. Оказался поезд товарный, смешанный, с одним вагоном третьего класса, который был переполнен, и больше чем половина пассажиров курили. Некоторые, не находя места, с билетами третьего класса переходили в вагоны-теплушки.

«Как хорошо, свободно», — сказал Лев Николаевич, усаживаясь в вагоне... Скрыться надолго нельзя было, но мы хотели два-три дня выгадать, чтобы Софья Андреевна не настигла нас, пока не выедем за-границу, а там опять куда-нибудь в глухое место, куда Софья Андреевна не поедет. Вещи внесли в вагон, и Лев Николаевич сел по середине вагона. Я, не сказав ему ничего, боясь, что он не согласится, пошел хлопотать, чтобы в силу переполненности пассажиров прицепили бы еще один вагон третьего класса... Обер-кондуктор, вошедши контролировать билеты, объявил публике, что будут прицеплять другой вагон, все разместятся, а то многие стояли в вагоне и на площадках. Но раздался второй звонок и через полминуты третий, а вагон не прицепили; я побежал к дежурному. Ответил, что лишнего вагона нет. Поезд тронулся; от кондуктора я узнал, что тот вагон, который повезли было для прицепки, нужен для перевозки станционных школьников. Наш вагон был самый плохой и тесный, в каком мне впервые пришлось ехать по России. Вход не симметрично расположен к продольному ходу. Входящий в вагон, когда поезд трогался, рисковал расшибить лицо об угол приподнятой спинки, который как раз приходился против середины двери, его надо было обходить. Отделения в вагоне узки, между скамейками мало пространства, багаж тоже не умещается. Духота, воздух пропитан табаком. Я хотел подостлать Льву Николаевичу плед под сидение, но Лев Николаевич не позволил. Он в эту поездку особенно неохотно принимал услуги, которыми раньше пользовался, считая это за домашний обиход.

Лев Николаевич вскоре вышел на переднюю площадку, я за ним и просил его перейти на заднюю. Лев Николаевич вернулся, теплее оделся в меховое пальто, в меховую шапку, зимние глубокие галоши и пошел на заднюю площадку, но тут стояло пять курильщиков, и Лев Николаевич опять вернулся на переднюю, где стояло только трое: баба с ребенком и мужик. Лев Николаевич приподнял воротник и опершись на свою палку с раскладным сидением, сел. Мороз был 1—2 градуса. Через десять минут я пришел к нему спросить, не войдет ли он в вагон, а то встречный ветер от движения поезда. Лев Николаевич ответил, что он ему не мешает, как на верховой езде. Лев Николаевич там просидел на палочке три четверти часа. Потом прилег на скамейку. Но едва лег, нахлынула толпа новых пассажиров и осталась стоять в продольном проходе; как раз против Льва Николаевича — женщины с детьми. Лев Николаевич спустил ноги, хотел им дать место и больше не ложился, и оставшиеся четыре часа просидел и простоял опять на передней площадке. Я ходил в теплушку, но в ней было грязно и сквозной ветер; окна, двери с обеих сторон теплушки открыты настеж. Как в них могут возить женщин и детей! Сколько их, особенно тех, которые сидят в задней половине, поплатятся здоровьем и жизнью».

Далее Маковицкий подробно описывает беседу Толстого с ехавшим крестьянином о его семье, хозяйстве и пр. Крестьянин рассказывал о том, как у них производили экзекуцию зa то, что лес рубили «до своей межи». Ехавший в вагоне землемер возражал крестьянину. Толстой соглашался с крестьянином. Завязалась оживленная беседа, перешедшая на тему о едином налоге по системе Генри Джорджа, о насилии, о Дарвине, о науке и образовании. «Лев Николаевич был возбужден, привстал и так продолжал разговор, завладев вниманием всех в вагоне. Публика с обоих концов вагона подошла к среднему отделению, обступила и очень внимательно и тихо прислушивалась. Были крестьяне, мещане, рабочие, интеллигенты, два еврея, одна гимназистка, которая сначала прислушивалась и записывала, потом сама вступила в разговор, возражая Льву Николаевичу в защиту науки. Лев Николаевич горячился. Как ни тихи были слушатели, всё-таки надо было напрягать голос. Я несколько раз хотел его попросить перестать, но некогда было вставить слово, возражения ему так и сыпались. Говорили больше часа. Лев Николаевич просил открыть дверь вагона и потом, одевшись, вышел на площадку. Землемер и гимназистка пошли за ним с новыми возражениями: гимназистка — о полезности науки, указывая Льву Николаевичу на электрический фонарик, которым он себе посветил, ища рукавицу на полу вагона. Тут мы подъехали к Белеву, и они слезли. Лев Николаевич тоже слез, пошел в буфет второго класса, где пообедал. Буфетчик и сидевшая за столом компания, очевидно, из местных интеллигентов, узнали его. Буфетчик и «человек» (помощник буфетчика) внимательно и добродушно отнеслись к нему. Дверь с железным краем (с железной планкой) из буфета в кассу третьего класса страшно хлопала, за каждым, кто проходил в дверь, она должна была хлопнуть, Лев Николаевич страдальчески напрягал мышцы лица, готовясь точно принять удар и покряхтывал. Вернувшись в вагон, Лев Николаевич уселся на свое место, против крестьянина, стал расспрашивать про дорогу в Оптину пустынь и в Шамардино, и про расстояние. Крестьянин, узнав, что Лев Николаевич едет в Оптину пустынь, сказал: — «А ты, отец, в монастырь определись. Тебе мирские дела бросить, а душу спасать. Ты в монастыре и оставайся». — Лев Николаевич ответил ему доброй улыбкой. Рабочий сзади вагона стал бойко играть на гармошке и подпевать. Пропел несколько песен. Лев Николаевич с удовольствием слушал и похваливал».

В письме к А. Л. Толстой от 28 октября 1910 г. (7 ч. 30 м. вечера) Толстой про эту часть пути (Горбачево-Козельск) писал: «Пришлось от Горбачева ехать в 3-м классе, было неудобно, но очень душевно приятно и поучительно. Ели хорошо и на дороге, и в Белеве». (См. т. 82.)

1595. 125^2—3. Теперь 8 часов, мы в Оптиной. — «Оптина введенская пустынь» — старинный мужской монастырь, основанный в XIV веке, в пяти верстах от гор. Козельска Калужской губ., посещавшийся ранее рядом русских писателей: Гоголь, К. Н. Леонтьев, И. В. и П. В. Киреевские, Достоевский, Н. Н. Страхов. Толстой был в Оптиной пустыни в зрелом возрасте пять раз: в 1877, 1881, 1890, 1896 гг. и 28—29 октября 1910 г. См. С. А. Толстая, «Четыре посещения гр. Львом Николаевичем Толстым монастыря Оптина пустынь». — ТЕ, 1913, стр. 3—7 и Дневники: тт. 48, 49 и 53. 28 октября между 7 и 8 часами вечера Толстой, в сопровождении Маковицкого, прибыл в Оптину пустынь. Приводим описание путешествия Толстого от ст. Козельск до Оптиной пустыни и первого вечера, проведенного там, по записям Д. П. Маковицкого от 28 октября: ,,В 4 часа 50 минут доехали до Козельска. Лев Николаевич вышел первым. Когда я с носильщиком снес вещи на вокзал, Лев Николаевич пришел сказать, что уже подрядил извозчиков в Оптину Пустынь и повел нас, сам взяв одну корзинку, снес на бричку, нанятую под вещи. Поехали с ямщиком Федором Ильичем Новиковым на паре в пролетке, за нами другой ямщик с вещами. Дорога грязная. Проехав город, ямщики стали совещаться, ехать ли дорогой или лугами. Дорога была ужасная, неровная, и ямщики взяли с нее влево, через луга города Козельска. Несколько раз приходилось проезжать канавы. Было очень темно. Месяц светил из-за облаков. Лошади шли шагом. На одном месте ямщик стегнул лошадей, они рванули, страшно тряхнуло, Лев Николаевич застонал, — это мы проехали через глубочайшую канаву на дорогу и тут же на мост. Потом въехали на ограду, за которой расположены монастырские земли, дорога тоже тяжелая; да еще всё время приходилось нагибаться, сторониться от ветвей лозин очень низких... Лев Николаевич спрашивал еще в вагоне и теперь спросил ямщика, какие есть старцы и сказал мне, что пойдет к ним. Спрашивал ямщика, в какой гостинице остановиться, тот посоветовал у о. Михаила, там чисто.

Долго ждали, пока дозвались парома. Лев Николаевич сказал несколько слов с паромщиком-монахом и заметил мне, что он из крестьян. Гостиник о. Михаил с рыжими, почти красными волосами и бородой, приветливый, отвел просторную комнату с двумя кроватями и широким диваном. Внесли вещи. Лев Николаевич сказал: «Как здесь хорошо!» И сейчас же сел за писание. Написал довольно длинное письмо и телеграмму Александре Львовне. В телеграмме сообщил, что здоров, ночует в Оптиной Пустыне и адрес: Подборки, Шамардино; подписался Т. Николаев. Адресовал Черткову — Саше. Сам вынес ее ямщику Федору, прося отправить, и подрядил его одного, на завтра в Шамардино нас свезти. Потом пил чай с медом (ничего не ел), попросил яблоко на утро и стакан, куда на ночь поставить самопишущее перо. Потом стал писать Дневник, спросил, какое сегодня число? В 10 часов лег. Не желая нарушать привычку Льва Николаевича, спать одному в комнате, я сказал, что пойду спать в другую комнату, напротив в коридоре.

У Льва Николаевича вид не был особенно усталый. Теперь вечером, пиша, больше обыкновенного торопился. Но зато днем не дорожил временем, как обыкновенно. Это мне бросилось в глаза. Весь день не записывал мысли. И в следующие два дня не дорожил временем (т. е. не пользовался им для работы в той мере, как дома привык). Еще поразило меня, что не позволил себе помочь (он и дома неохотно принимал услуги, но сегодня и следующие дни — куда неохотнее и даже совсем нет). Говорил, что утром пойдет погулять и к старцу зайдет. Говорил, что здесь жила Пелагея Ильинишна и что он ездил к ней несколько раз. Искал подставку для сапог — не оказалось. Я попросил позволить снять ему сапоги.

— «Я хочу сам себе служить, а вы выскакиваете». — И сам с трудом снял сапоги. Еще сказал, чтобы ему как можно меньше служили и добавил: «Хочу до крайности ввести простоту. И бережливость в расходовании денег»“.

Упоминаемая в записи Д. П. Маковицкого Пелагея Ильинишна — П. И. Юшкова, рожд. Толстая (1801—1875) — родная тетка Толстого. О ней см. т. 46.



29 октября, стр. 125.

1596. 125⁵. Алеша Серг[еенко]. — Алексей Петрович Сергеенко (см. прим. 599) по поручению В. Г. Черткова и A. Л. Толстой в ночь с 28 на 29 октября, с их письмами поехал к Толстому в Оптину пустынь. Поездка А. П. Сергеенко явилась результатом просьбы Толстого в его первом письме к A. Л. Толстой, от 28 октября из Щекина, в котором он писал: «Пожалуйста, голубушка, как только узнаешь, где я, а узнаешь это очень скоро — извести меня обо всем: как принято известие о моем отъезде и всё, чем подробнее, тем лучше». О поездке А. П. Сергеенко к Толстому в Оптину пустынь см. его рассказ, опубликованный Вл. Россинским в альбоме «Последние дни Л. Н. Толстого». Кроме того, приводим соответствующее место из Записок Маковицкого: „Из комнаты [Лев Николаевич] вышел в седьмом часу утра 29 октября. В коридоре встретил А. П. Сергеенко, приехавшего рассказать о Софье Андреевне, как отнеслась она к уходу Льва Николаевича. Он рассказал, что Софья Андреевна догадалась, где находится Лев Николаевич, разузнав на железной дороге, куда брали билеты, что, по распоряжению губернатора, полиция и сыщики будут следить за дальнейшим путем Льва Николаевича... Потом Лев Николаевич стал диктовать Сергеенко статью против смертной казни [«Действительное средство». См. прим. 1580 и 1940]. В Оптиной пустыне Лев Николаевич был очень спокоен и не прочь был там остаться. Оставив Алексею Петровичу переписать статью..., Лев Николаевич пошел гулять. Когда выходил из комнаты, сказал: «Как хорошо, что не надо прятать, запирать ничего»“.

1597. 125^6—7. С[офъя] А[ндреевна], прочтя письмо,— прощальное письмо из Ясной поляны от 28 октября, приведенное в прим. 1593.

1598. 125⁸. Ваня — Иван Осипович Шураев, яснополянский крестьянин, служивший лакеем в доме Толстых.

1599. 125⁸. и вытащили ее. — Приводим описание этого случая по Дневнику В. Ф. Булгакова (стр. 352—354): «Когда я утром, часов в 11, пришел в Ясную поляну, Софья Андреевна только что проснулась и оделась. Заглянула в комнату Льва Николаевича и не нашла его. Выбежала в ремингтонную. Александра Львовна поспешила к ней навстречу из зала. А я как раз подымался снизу по лестнице. Мы все столкнулись на площадке лестницы. «Где папа?» кинулась Софья Андреевна к Александре Львовне. — Уехал. «Как уехал?! Когда?» — Сегодня ночью. «Не может быть! Саша, милая...» — Ну вот, да что же я? Я передаю то, что есть. «Совсем уехал?!» — Должно быть, совсем. «Один?» — Нет, с Душаном. «Голубушка, Саша, милая! ...Скажи — куда»? Софья Андреевна сложила умоляюще руки, колени ее подогнулись, она оперлась на дверь. — Я не знаю, куда, — ответила Александра Львовна. — Он мне ничего не сказал, вот дал только для вас письмо. — «Боже мой!» — прошептала Софья Андреевна. Разорвала конверт письма и прочла первую строчку: «Moй отъезд огорчит тебя»... Не могла продолжать, бросила письмо на стол в библиотеке и побежала к себе, шепча: «Боже мой!.. Что он со мной делает!» — Да вы прочтите письмо, может быть, там что-нибудь есть! — кричали ей в догонку Александра Львовна и Варвара Михайловна, но она их не слушала. Тотчас кто-то из прислуги бежит и кричит, что Софья Андреевна побежала в парк к пруду. — «Выследите ее, вы в сапогах!» — обратилась ко мне Александра Львовна и побежала надевать галоши. Я выбежал на двор, в парк. Серое платье Софьи Андреевны мелькало вдали между деревьями: она быстро шла по липовой аллее вниз, к пруду. Прячась за деревьями, я пошел за ней. Потом побежал. — «Не бегите бегом!» — крикнула мне сзади Александра Львовна. Я оглянулся. Позади шло уже несколько человек: повар Семен Николаевич, лакей Ваня и другие. Вот Софья Андреевна свернула в бок, всё к пруду. Скрылась за кустами. Александра Львовна, как паровоз, стремительно летит мимо меня, шумя юбками. Я бросился тоже бегом за ней. Медлить было нельзя: Софья Андреевна была у самого пруда. Мы подбежали к спуску. Софья Андреевна оглянулась и заметила нас. Она уже миновала спуск. По доске идет на мостки (около купальни), с которых бабы полощут белье. Видимо, торопится. Вдруг поскользнулась — и с грохотом падает на мостках прямо на спину!.. Ползком, цепляясь руками за доски, она карабкается к ближайшему, левому, краю мостков и перекатывается в воду. Александра Львовна уже на мостках. Тоже падает, на скользком месте, при входе на них... На мостках и я. На ходу, скинув теплую вязаную кофту, тотчас Александра Львовна прыгает в воду. Я делаю то же. С мостков еще вижу фигуру Софьи Андреевны: лицом кверху, с раскрытым ртом, в который уже залилась, должно быть, вода, с бледным лицом, с бессмысленным выражением на нем, беспомощно разводя руками, она погружается в воду... Вот вода покрыла ее всю. К счастью, мы с Александрой Львовной чувствуем под ногами дно. Софья Андреевна счастливо упала, поскользнувшись. Если б она бросилась с мостков прямо, там дна бы не достать: Средний пруд в Ясной поляне очень глубок, в нем тонули люди... Около берега нам — по грудь, выше пояса. С Александрой Львовной мы тащим Софью Андреевну кверху, подсаживаем на бревно козел, потом — на самые мостки. Подоспевает лакей Ваня Шураев. С ним вдвоем мы с трудом подымаем с полу тяжелую, всю мокрую Софью Андреевну и ведем ее на берег. Александра Львовна бежит скорей переодеться, поощряемая вышедшей за ней из дома Варварой Михайловной. Ваня, я, повар увлекаем потихоньку Софью Андреевну к дому. Она жалеет, что ее вынули из воды. Итти ей трудно. В одном месте она бессильно опускается на землю: — «Я только немного посижу!.. Дайте мне посидеть!» Но об этом нельзя и думать: Софье Андреевне необходимо скорее переодеться... Мы с Ваней беремся руками, делаем сиденье, с помощью повара и других садим на это сиденье Софью Андреевну и несем. Но скоро она просит спустить ее. В дверях дома Софья Андреевна останавливается и дает поручение Ване: съездить на станцию и узнать, куда были взяты Львом Николаевичем билеты. Потом переоделась с помощью Варвары Михайловны и экономки Прасковьи Афанасьевны. И всё повторяла, что найдет другие способы покончить с собой. Силой мы отобрали у нее опиум, перочинный нож и тяжелые предметы, которыми она начала колотить себя в грудь... Не прошло и часа, как снова бегут и говорят, что Софья Андреевна опять убежала к пруду. Я догнал ее в парке и почти насильно увел домой».

1600. 125⁸. Андрей. — Андрей Львович Толстой приехал 28 октября вечером, вызванный телеграммой Александры Львовны из гор. Крапивны, Тульской губ., где он временно находился.

1601. 125⁹. Они догадались, где я. — С. А. Толстая утром 28 октября посылала И. О. Шураева выяснить, до какой станции взяты Толстым и Д. П. Маковицким железнодорожные билеты. Оказалось, что на поезд № 9 были взяты 4 билета: 2 до ст. Благодатная Юго-восточной ж. д. (путь на Кочеты) и 2 до Горбачева. Повидимому, судя по этим данным, С. А. Толстая с сыном Андреем Львовичем догадывались о месте пребывания Толстого (Дневник Булгакова, стр. 354).

1602. 125¹². Выписала психиатра. — А. Л. Толстая к находившейся вследствие ухода Льва Николаевича в отчаянии и покушавшейся на самоубийство Софье Андреевне вызвала из Тулы психиатра. Приводим выдержку из письма В. Ф. Булгакова от 28 октября из Ясной поляны к В. Г. Черткову в Телятинки: «Из Тулы приехал доктор-психиатр Петров, очень внушающий доверие — проницательный и внимательный. Сказал Александре Львовне, что, как он полагает, Софья Андреевна может решиться на самоубийство, с другой стороны он находит, что Софье Андреевне, если бы стали ее лечить, ни в каком случае нельзя жить вместе с Львом Николаевичем».

1603. 125¹². приезда Сер[ежи] и Тани. — А. Л. Толстая 28 октября вызвала телеграммами в Ясную поляну С. Л. Толстого и Т. Л. Сухотину, которые приехали 29 октября. Очевидно, вся запись от 29 октября сделана после прочтения письма А. Л. Толстой, привезенного А. П. Сергеенко, и его рассказов. См. прим. 1596.

1604. 125¹⁹. Гулял. — В своих Записках от 29 октября Д. П. Маковицкий пишет: «Лев Николаевич ходил гулять к скиту. Подошел к юго-западному углу, прошел вдоль южной стены (мне так сказал рабочий, слышавший от товарищей) и пошел в лес. В двенадцатом часу Лев Николаевич опять ушел к скиту. Вышел из гостиницы, взял влево, дошел до святых ворот, вернулся и пошел вправо, опять возвратился до ворот, потом пошел и завернул за башню к скиту». Там он встретил монаха-гостиника о. Пахома, узнавшего Толстого, и разговаривал с ним. — (Встреча Толстого с монахами Пахомом и Василием описана корреспондентом «Нового времени» Ал. Ксюниным в его брошюре: «Уход Толстого», изд. Суворина, Спб. 1911.) — «Вернувшись, — продолжает свои записи Д. П. Маковицкий, — [Лев Николаевич] вошел ко мне и сказал, где гулял. — «К старцам сам не пойду. Если бы позвали, пошел бы». У Льва Николаевича видно было сильное желание побеседовать с старцами... По моему, Лев Николаевич желал видеть отшельников-старцев не как священников, а как отшельников, поговорить с ними о боге, о душе, об отшельничестве, видеть их жизнь и узнать условия, на каких можно жить при монастыре. О каком-нибудь искании выхода из своего положения, отлученности от церкви, как предполагали церковники, не могло быть и речи». Донесения духовенства о пребывании Толстого в Оптиной пустыни — см. в книге А. С. Николаева. «К последним дням жизни Л. Н. Толстого». — «Дела и дни» 1920, 1, стр. 289—290.

1605. 125¹⁴. вчера дописал заметку в Речь о смерт[ной] Казни. — Запись относится к последней статье Толстого «Действительное средство» — см. прим. 1581. В архиве ГТМ хранится рукопись этой статьи с собственноручными поправками Толстого, помеченная рукой А. П. Сергеенко: «29 октября 1910 г. Оптина пустынь». Статья была опубликована в петербургской газете «Речь» 1910, № 312 от 13 ноября.

1606. 125^14—17. Поехал Шамардино. Самое утешительное, радостное впечатление от Машеньки, несмотря на ее рассказ о «враге», и милой Лизаньки. — Толстой вместе с Д. П. Маковицким приехал в Шамардино около 6 ч. вечера 29 октября.

Шамардино — женский монастырь в Козельском уезде, Калужской губ., в 14 верстах от Оптиной пустыни, в котором с 1889 г. жила сестра Толстого монахиня Марья Николаевна Толстая (1830—1912). См. т. 46 и 51.

Илья Львович Толстой в своей книге: «Мои воспоминания», изд. 2, Кооперативное издательство «Мир», М. 1933, на стр. 220—221 приводит, слышанный им от Марии Николаевны Толстой, следующий ее рассказ о «враге»: «Уходя от меня, он [Лев Николаевич] даже пошутил. — Надо тебе сказать, что незадолго перед тем здесь был случай, о котором я ему рассказала. Ночью распахнулась входная дверь и кто-то стал ходить по коридору и стучать палкой в стену. Мы с келейницей, конечно, перепугались и заперлись в наших внутренних комнатах. Всю ночь этот стук не прекращался. Утром, когда келейница вышла, всё оказалось цело и двери наружные заперты. Так мы и решили, что это «враг» стучался. Так вот, когда Лёвочка от меня уходил, он запутался в дверях и долго не мог найти выхода. Келейница ему посветила, а он обернулся ко мне и говорит: «Вот и я, как враг, запутался в твоих дверях». Это и были его последние слова. А ночью он неожиданно уехал».

Лизанька — Елизавета Валерьяновна Оболенская, дочь М. Н. Толстой, гостившая у нее. См. прим. 1353.

Описание переезда Толстого из Оптиной пустыни в Шамардино по рассказам А. П. Сергеенко и Д. П. Маковицкого — см. Вл. Россинский, «Последние дни Л. Н. Толстого». О пребывании Толстого в Шамардине — см. письмо Е. В. Оболенской, опубликованное П. И. Бирюковым Б, 4, стр. 238—241.

1607. 125^22—24. Достал у Машеньки Кр[уг] Чт[ения]..... испытание нужно мне, благотворное мне. — В «Круге чтения» на 28 октября помещены мысли о значении и необходимости в жизни страдания и испытаний.

Экземпляр «Круга чтения», взятый Толстым у сестры М. Н. Толстой, был им с собою увезен и находился при нем до самой его смерти.

1608. 125²⁵. Хорошее письмо от Ч[ерткова]. — Приводим полностью это письмо В. Г. Черткова, от 28 октября 1910 г., отправленное им с А. П. Сергеенко: «Дорогой друг, посылаю вам это письмо через Сашу, не знаю, куда. Не могу высказать словами, какою для меня радостью было известие о том, что вы ушли. Всем существом сознаю, что вам надо было так поступить и что продолжение вашей жизни в Ясной при сложившихся условиях было бы с вашей стороны нехорошо. И я верю тому, что вы достаточно долго откладывали, боясь сделать это «для себя» — для того, чтобы на этот раз в вашем основном побуждении не было личного эгоизма. А то, что вы по временам неизбежно будете сознавать, что вам в вашей новой обстановке и лично гораздо покойнее, приятнее и легче — это не должно вас смущать. Без душевной передышки жить невозможно. — Уверен, что от вашего поступка всем будет лучше, и прежде всего бедной Софье Андреевне, как бы он внешним образом на ней ни отразился...

Не могу высказать вам всего того, что чувствую и что думаю. К тому же сейчас спешу воспользоваться случаем в Ясную. Галечка ночью во сне видела, что вы ушли. Это было, вероятно, в то самое время, когда вы уходили на яву. Она, бедненькая, волнуется — уж очень сильно она всё это чувствует. Но она бодра и жалеет только о том, что не пришлось с вами проститься. Очень и очень много любви к вам сосредоточено в нашем здешнем маленьком общежитии. Пожалуйста, пользуйтесь мною и моими друзьями, в чем только нужно: это было бы, разумеется, и для меня и для них одна только радость. Отдайте это письмо Душану для возвращения мне при случае. (Сделали ли вы распоряжение о том, чтобы в вашем отсутствии Александра Львовна получала за вас почту? Это очень важно. А в ее отсутствии вы могли бы воспользоваться, быть может, мною, давая адрес ваш так: В. Г. Ч-ву, Ясенки. Тульской губ.) Целую вас. Помогай вам бог. В. Ч.».



30 октября, стр. 125—126.

1609. 125^29-30.Читал Новоселовскую философскую библиотеку. Оч[енъ] интересно: о Социализме. — Повидимому, Толстой читал книжку из библиотеки М. Н. Толстой: Влад. Кожевников, «Отношение социализма к религии вообще и к христианству в частности», изд. Религиозно-философская библиотека. Прочитав эту статью, Толстой попросил Д. П. Маковицкого написать письмо М. А. Новоселову (р. 1864), своему старому знакомому и бывшему последователю, впоследствии отошедшему в сторону мистического православия. (См. Дневник 1888 г., т. 50.) Приводим это письмо полностью: «Лев Николаевич у сестры в Шамардинском монастыре нашел вашу религиозно-философскую библиотеку. Она ему чрезвычайно нравится, и он очень желал бы знать, продолжается ли она и сколько ее номеров. И присылает вам свой привет, — если вы его помните, — добавил Лев Николаевич. Кланяюсь вам. Д. П. Маковицкий. 30 октября 1910 г. Шамардино. Адрес: Подборки Калужск. г., Шамардино, Л. Н. Толстому. Ясенки, Тульск. губ. для Л. Н. Толстого». Это письмо было опубликовано проф. С. Н. Булгаковым,в его статье: «На смерть Толстого» — «Русская мысль», 1910. XII, стр. 156.

1610. 125^30—31. Моя статья о Социал[изме] пропала. Жалко. Нет, нe жалко. — Толстой хотел взять с собою свою незаконченную статью «О социализме» (см. прим. 1377), но не мог ее найти. В письме к В. Г. Черткову от 31 октября 1910 г. он просил поручить В. Ф. Булгакову найти эту статью и прислать ему. (См. т. 89.). Рукопись эта потом была найдена в одном из столов в яснополянском кабинете, но доставить ее Льву Николаевичу не успели. (В. Чертков, «О последних днях Л. Н. Толстого», изд. «T-во. И. Д. Сытина», М. 1911, стр. 9.)

1611. 125^32—33. Письма от сыновей. Пись[мо] от Сергея хорошее, деловитое, короткое и доброе. — Дети Толстого, Т. Л. Сухотина, Сергей, Илья и Андрей Львовичи, собравшись 29 октября в Ясной поляне, написали Толстому письма, которые привезла с собою А. Л. Толстая. Сыновья, за исключением Сергея Львовича, и дочь Татьяна Львовна Сухотина, считали, что отцу следует вернуться домой, и в таком смысле написали ему письма. Сергей же Львович считал, что Лев Николаевич, уйдя из Ясной поляны, поступил правильно. Приводим это письмо, доставившее радость Толстому, полностью по подлиннику, предоставленному редакции С. Л. Толстым:

«29 Октября 1910 г. Милый папа, я пишу потому, что Саша говорит, что тебе приятно было бы знать наше мнение (детей). Я думаю, что мама нервно больна и во многом невменяема, что вам надо было расстаться (может быть уже давно), как это ни тяжело обоим. Думаю также, что если даже с мама что-нибудь случится, чего я не ожидаю, то ты себя ни в чем упрекать не должен. Положение было безвыходное, и я думаю, что ты избрал настоящий выход. Прости, что я так откровенно пишу. Сережа».

О получении Толстым писем от детей в Шамардине — см. А. Л. Толстая, «Об уходе и смерти Л. Н. Толстого» ТПТ4, стр. 141—142.

1612. 125^33—34. Ходил утром нанимать хату в Шамарди[но]. Оч[енъ] устал. — Утром 30 октября Толстой, встретив крестьянина дер. Шамардино Кузьму Трофимова, вместе с ним отправился в деревню Шамардино нанимать себе квартиру. Он сговорился с хозяйкой вдовой за 3 р. в месяц и обещал переехать в воскресение 31 октября. (См. Россинский, «Последние дни Л. Н. Толстого».)

1613. 125^34—35. Написал письмо С[офье] А[ндреевне]. — Приводим письмо, датированное 30 октября полностью: «Свидание наше может только, как я и писал тебе, только ухудшить наше положение: твое — как говорят все и как думаю и я, что же до меня касается, то для меня такое свидание, не говорю уж: возвращение в Ясную, прямо невозможно и равнялось бы самоубийству. Я и теперь и все эти дни чувствую себя очень дурно. Главное же, это свидание и возвращение мое ни на что не нужно и может быть только вредно тебе и мне. Постарайся, если ты не то, что любишь, а если не ненавидишь меня, успокоиться, устроить свою жизнь без меня, лечиться, и тогда, если точно жизнь твоя изменится, и я найду возможным жить с тобою, я вернусь. Но вернуться теперь это значит итти на верное самоубийство, потому что такой жизни при теперешнем моем состоянии я не вынесу и недели.

Я уезжаю из Шамардина и не говорю, куда. Сношения между нами считаю нужным прервать на время совершенно. От всей души жалею тебя. И себя за то, что не могу помочь тебе. Л. Т. 30 Ок.». Письмо это отправлено не было. Было отправлено письмо с датой 31 октября. См. т. 84.



31 октября, стр. 126.

1614. 126^1—6. Все там в Шарапове..... остановились в Астапове. Любезный начальник станции дал прекрасн[ые] две [комнаты]. — Толстой ошибся, написав в «Шарапове» вместо в «Шамардине». В своем описании пребывания Толстого в Шамардине, его племянница Е. В. Оболенская пишет, что по приезде Александры Львовны в Шамардино она и В. М. Феокритова стали говорить, что необходимо скорее уехать из Шамардина, потому что может приехать Софья Андреевна, которая сказала: «Теперь я не буду так глупа, я глаз с него не спущу, я спать буду у его двери» (Б, 4, стр. 240). Как пишет А. Л. Толстая в своих воспоминаниях «Об уходе и смерти Л. Н. Толстого», самый момент отъезда из Шамардина в 4 часа утра 31 октября для нее явился неожиданным. Приводим отдельные цитаты из воспоминаний А. Л. Толстой, касающиеся отъезда из Шамардина и пути в вагоне второго класса Козельск — Астапово: «Около четырех часов утра я услыхала, что кто-то стучит к нам в дверь. Я вскочила и отперла. Передо мной, как и несколько дней назад, стоял отец со свечей в руках. Он был совсем одет. — «Одевайся скорее, мы сейчас едем», — сказал он. — «Я уж начал укладывать свои вещи, пойди помоги мне». — Он плохо спал, его мучило, что местопребывание его будет открыто, в 4 часа он разбудил Душана Петровича и послал за ямщиками, которых мы на всякий случай оставили ночевать на деревне. Он не забыл распорядиться и о лошадях для меня с Варварой Михайловной и послал служку из монастырской гостиницы зa местным ямщиком... Козельские ямщики подали лошадей. Нашего же ямщика из деревни всё еще не было. Я просила отца уехать, не дожидаясь нас. Он очень волновался, несколько раз посылал в деревню за лошадьми и наконец уехал, не дождавшись тети Маши и Е. В. Оболенской, которым написал следующее письмо». Письмо это приведено в т. 82. «Подъезжая к Козельску — продолжает А. Л. Толстая, — мы увидали впереди себя наши два экипажа и одновременно поезд, который уже подходил к вокзалу. Сели в поезд без билетов, едва успев втащить багаж. Отец всё также взволнован и очень торопился» (ТПТ стр. 149, 150).

Поезд № 12, на котором уехал Толстой по направлению на юг, уходил из Козельска в 7 ч. 40 м. утра. Билеты были взяты на ст. Волово в Ростов на Дону (билеты эти хранятся в ГТМ). Описание поездки от Козельска до Астапова (около 10 часов) и заболевания Толстого (озноба) см. в тех же воспоминаниях, стр. 152—154. См. также: Астаповские телеграммы — Сборник «Смерть Толстого». По новым материалам со вступительной статьей В. И. Невского, изд. «Публичной библиотеки СССР имени В. И. Ленина» М. 1929.

Астапово — станция Рязано-Уральской ж. д., Данковского уезда Рязанской губ., в 22 верстах к югу от города Данкова, ныне переименованная в станцию «Лев Толстой». Приводим описание приезда в Астапово и перехода заболевшего Толстого в квартиру начальника станции Астапово И. И. Озолина по воспоминаниям А. Л. Толстой.

«Проехали Данков, подъехали к какой-то большой станции. Это было Астапово. Душан Петрович куда-то убежал и через четверть часа пришел с каким-то господином, одетым в железнодорожную форму. Это был начальник станции. Он обещал дать комнату в своей квартире, где бы можно было уложить в постель больного, и мы решили здесь остаться. Отец встал, его одели, и он, поддерживаемый Душаном Петровичем и начальником станции, вышел из вагона, мы же с Варварой Михайловной остались, чтобы собрать вещи. Когда мы пришли на вокзал, мы нашли отца сидящим в дамской комнате на диване, в своем коричневом пальто с палкой в руке. Он весь дрожал с головы до ног, и губы его слабо шевелились. На мое предложение лечь на диван он отказался. Дверь из дамской комнаты в залу была затворена и около нее стояла толпа любопытных, дожидаясь прохода Льва Николаевича. То и дело в комнату врывались дамы, извинялись, оправляли перед зеркалом прически и шляпы и уходили. Душан Петрович, Варвара Михайловна и начальник станции ушли приготовлять комнату. Мы сидели с отцом и ждали. Но вот за нами пришли. Снова отца взяли под руки и повели. Когда проходили мимо публики, столпившейся в зале, все снимали шляпы, отец, дотрагиваясь до своей шляпы, всем отвечал на поклоны. Я видела, как трудно ему было итти; он то и дело покачивался и почти висел на руках тех, кто его вел. В комнате начальника станции, служившей ему гостиной, была уже поставлена у стенки пружинная кровать, и мы с Варварой Михайловной, разложивши чемоданы, принялись стелить постель. Отец сидел в шубе и всё так же зяб. Когда постель была готова, мы предложили ему раздеться и лечь, но он отказывался, говоря, что он не может лечь, пока всё не будет приготовлено для ночлега так, как всегда. Когда он заговорил, я поняла, что у него начинается обморочное состояние, которое бывало и прежде. В такие минуты он терял память, заговаривался, произнося какие-то непонятные слова. Ему, очевидно, казалось, что он дома, и он был удивлен, что всё было не в порядке, не так, как он привык. — «Я не могу еще лечь, сделайте так, как всегда. Поставьте ночной столик у постели, стул». — Когда это было сделано, он стал просить, чтобы на столике была поставлена свеча, спички, записная книжка, фонарик и всё, как бывало дома. Когда сделали и это, мы снова стали просить его лечь, но он всё отказывался. Мы поняли, что положение очень серьезно, и что, как это бывало и прежде, он мог каждую минуту впасть в беспамятство. Душан Петрович, Варвара Михайловна и я стали понемногу раздевать его, не спрашивая его более, и почти перенесли на кровать. Я села возле него, и не прошло и пятнадцати минут, как я заметила, что левая рука его и левая нога стали судорожно дергаться. То же самое появлялось временами и в левой половине лица. Мы все страшно перепугались. Нам всем было ясно, что положение очень опасно, и что плохой исход может наступить каждую минуту. Мы попросили начальника станции послать за станционным доктором, который бы мог в случае нужды помочь Душану Петровичу. Дали отцу крепкого вина, стали ставить клизму. Он ничего не говорил, но стонал, лицо было бледно, и судороги, хотя и слабые, продолжались. Часам к девяти стало лучше. Отец тихо стонал, дыхание было ровное, спокойное. Станционный доктор, сам совершенно больной человек, ничем не мог помочь нам, но присутствие его было очевидно приятно Душану Петровичу, облегчая его положение. С доктором пришла его жена. Она тяготила нас, так как всё желала сидеть в комнате больного, надоедала своими советами и расспросами и всем мешала. Проснувшись, отец был уже в полном сознании. Подозвав меня, он улыбнулся и участливо спросил: — «Что, Саша?» — Да что же, нехорошо. — Слезы были у меня на глазах и в голосе. — «Не унывай, чего же лучше: ведь мы вместе». К ночи стало еще лучше. Померили градусник, жар стал быстро спадать, и ночь Лев Николаевич спал хорошо. Разумеется, никто из нас не раздевался, и мы все сидели поочереди у постели больного, наблюдая за каждым его движением. Среди ночи он подозвал меня и сказал: — «Как ты думаешь, можно будет нам завтра ехать?» Я сказала, что по моему нельзя, придется в самом лучшем случае переждать еще день. Он тяжело вздохнул и ничего не ответил. Страдая так, как он страдал в эти минуты и душевно и физически, он всё время помнил о других. — «Ах, зачем вы сидите? Вы бы шли спать», — несколько раз в течение ночи обращался он к нам. Иногда он бредил во сне, и всякий раз бред его выражал страх перед тем, что ему не удастся уехать. — «Удрать... удрать... догонят...» Он просил не сообщать в газеты про его болезнь и вообще никому ничего не сообщать о нем. Я успокаивала его».

Иван Иванович Озолин (ум. в 1913 г.) начальником станции Астапово состоял до 1912 г., когда был уволен по болезни. Написал воспоминания под заглавием «Последний приют Л. Н. Толстого» — «Русские ведомости», 1912, № 257 от 7 ноября. В своих воспоминаниях A. Л. Толстая пишет про него: «Начальник станции Иван Иванович Озолин, милейший человек, помощь, доброту и сердечную отзывчивость которого я никогда не забуду, всё время между своими служебными обязанностями помогал нам. Своих трех маленьких детей Озолины поместили в одну крошечную комнатку. Человек этот, повидимому, и раньше глубоко чтивший моего отца, успел за эти несколько часов совершенно войти в наше положение и был рад помочь, чем только мог». И. И. Озолин сначала предоставил в своей квартире одну комнату, но увидав трудное положение Толстого, скоро предоставил ему и находящимся при нем лицам всю свою квартиру, а сам с семьею выехал в другое помещение.



[3 ноября], стр. 126.

1615. 126³. 2-го приехал Ч[ертков]. — По просьбе Льва Николаевича, А. Л. Толстая 1 ноября вызвала в Астапово телеграммой В. Г. Черткова, который приехал с А. П. Сергеенко 2 ноября в 9 ч. утра. По поводу встречи Толстого с Чертковым А. Л. Толстая в своих воспоминаниях пишет: «Очень трогательно было их свидание после нескольких месяцев разлуки, оба плакали... Видно было, что отец очень, очень обрадовался Черткову. Сам В. Г. Чертков в своих воспоминаниях «О последних днях Л. Н. Толстого» пишет: «Я застал Льва Николаевича в постели весьма слабым, но в полной памяти. Он очень обрадовался мне, протянул мне свою руку, которую я осторожно взял и поцеловал. Он прослезился и тотчас же стал расспрашивать, как у меня дома. Во время нашей беседы он стал тяжело дышать и охать и сказал: «Обморок гораздо лучше: ничего не чувствуешь, а потом проснулся и всё прекрасно». Видимо болезнь заставляла его физически страдать. Вскоре он заговорил о том, чтò в эту минуту его очевидно больше всего тревожило. С особенным оживлением он сказал мне, что нужно принять все меры к тому, чтобы Софья Андреевна не приехала к нему. Он несколько раз с волнением спрашивал меня, что она собирается предпринять. Когда я сообщил ему, что она заявила, что не станет против его желания добиваться свиданья с ним, то он почувствовал большое облегчение и в этот день не заговаривал со мной о своих опасениях».

1616. 126^9—10. В ночь приехал Сережа, оч[ень] тронул меня. — В своих неопубликованных воспоминаниях С. Л. Толстой сообщает, что он приехал, вследствие срочной телеграммы А. Л. Толстой из Астапова в Москву от 2 ноября, в 2 ч. 20 мин. ночи: «Положение серьезное. Привези немедленно Никитина. Желал известить тебя и сестру, боится приезда остальных». Эта телеграмма была получена в отсутствии Сергея Львовича, только что перед тем уехавшего в Чернский уезд. Его жена М. Н. Толстая немедленно ее перетелеграфировала на поезд, на котором он уехал. Получив эту телеграмму в поезде в 10 ч. утра 2 ноября, С. Л. Толстой на узловой станции Горбачево свернул со своего пути и пересел на поезд, идущий в Астапово, куда приехал в 7 ч. вечера. А. Л. Толстая в воспоминаниях «Об уходе и смерти Л. Н. Толстого» передает сказанные ей слова Львом Николаевичем о встрече с старшим сыном: ,,«Сережа-то каков!.. как он меня нашел. Я очень ему рад, он мне приятен... Он мне руку поцеловал», — сквозь рыдания с трудом проговорил отец“. (Сборник ТПТ 4, стр. 166.) Приводим выдержки из неопубликованных воспоминаний С. Л. Толстого о последних днях Толстого. ,,Я провел все утро 3 ноября в вагоне с матерью, сестрой и братьями. На общем совете мы решили всячески удерживать мать от свидания с отцом, пока он сам ее не позовет. Главной причиной этого решения была боязнь, что их свидание может быть для него губительно. Мы решили так: прежде всего будем исполнять волю нашего отца, затем — предписание врачей, затем наше решение. И, главное, будем действовать единодушно. Мать, скрепя сердце, согласилась с нами, говоря, что она не хочет быть причиной смерти отца. Мы, однако, не очень ей верили и боялись, что она всё-таки пойдет к нему, и решили следить за ней. Трудно себе представить, что произошло бы, если бы она пошла к отцу. Когда я вошел к отцу днем 3 ноября, он спал или, скорее, лежал в забытьи. Я слышал, как он говорил: «Саша, всё идет в гору, чем это кончится?»... Когда отец очнулся, он тотчас же узнал меня: «Сережа, ты сегодня уезжаешь?» — Я сказал, что еще не уезжаю. — «Уезжай, уезжай, непременно уезжай». — Мне кажется, что он надеялся скоро выздороветь и велел мне уезжать, чтобы я не помешал ему ехать дальше. Впрочем, он говорил это в полузабытьи.

4 ноября. Я пришел в Озолинский домик часов в 10 утра... Утром, когда у отца никого не было, кроме Черткова и меня, он сказал: «Может быть умираю, а может быть.... [многоточие в рукописи C. Л. Толстого]. Буду стараться». После того Чертков ушел, и я довольно долго оставался один с отцом... В это время я невольно подслушал, как отец сознавал, что умирает. Он лежал с закрытыми глазами и изредка выговаривал отдельные слова из занимавших его мыслей, что он нередко делал, будучи здоров, когда думал о чем-нибудь его волнующем. Он говорил: «Плохо дело, плохо твое дело...» и затем: «Прекрасно, прекрасно». Потом он вдруг открыл глаза и, глядя вверх, сказал: «Маша, Маша». У меня дрожь пробежала по спине. Я понял, что он вспомнил смерть моей сестры Маши, которая ему была особенно близка. Маша умерла тоже от воспаления легких (в ноябре 1906 г.)...

Вскоре после этого я ушел обедать и вернулся часов в пять. Отец был в полузабытьи, началась икота. Он изредка выговаривал отдельные слова: «Глупости, глупости... прекрасно... прекрасно... плохо дело». Душан Петрович предложил ему клизму. Он сказал: «Нет, не надо». Тогда Никитин сказал: Лев Николаевич, позвольте устроить вам клизму. Это вам облегчит икоту. Он ответил: «Бог всё устроит». — Клизма была поставлена и подействовала. Саша давала ему пить. Он говорил: «Не хочу теперь, не мешайте мне». Он, вероятно, продолжал думать о смерти.

Так же как и всякий раз, когда я к нему подходил, он узнавал меня и называл по имени: «Сережа». В этот раз он прибавил: «Сережа, ты меня презираешь. Я знаю, ты меня презираешь». Потом, помолчав, сказал: «Нет, я не плох, я совсем не плох». Он это говорил в полубредовом состоянии, не знаю, к какой невысказанной мысли относились эти слова. Может быть, у него какая-нибудь мысль возникла по поводу моего письма, которое я написал ему в Шамардино. Не помню, когда именно он еще говорил: «Не могу заснуть, всё сочиняю. Пишу и складно складываю».

Тяжелое, даже скажу ужасное впечатление на меня произвели его слова, которые он сказал громким, убежденным голосом, приподнявшись на кровати: «Удирать, надо удирать».

Вскоре после этих слов он увидел меня, хотя я стоял поодаль и в полутьме (в комнате горела только одна свеча за головой отца) и позвал меня: «Сережа!» Я кинулся к кровати и стал на колени, чтобы лучше слышать, что он скажет. Он сказал целую фразу, но я ничего не разобрал. Душан Петрович потом говорил мне, что он слышал следующие слова, которые тут же или вскоре записал: «истина... люблю много... все они»... Я поцеловал его руку и в смущении отошел. Это были последние его слова (кроме слов: «морфина не хочу»)“.

1617. 126¹⁰. Нынче 3-го Никит[ин], — А. Л. Толстая через С. Л. Толстого вызвала срочной телеграммой врача Д. В. Никитина (см. прим. 811), который приехал в Астапово 3 ноября утром. Д. В. Никитин опубликовал свои воспоминания: «Последние дни Л. И. Толстого». — «Русские ведомости» 1911, № 256 от 6 ноября.

1618. 126¹⁰. Таня, — О приезде в Астапово T. Л. Сухотиной, Толстой узнал от Д. П. Маковицкого (воспоминания А. Л. Толстой, стр. 168). О свидании Толстого с Т. Л. Сухотиной 3 ноября приводим запись В. Г. Черткова в его воспоминаниях «О последних днях Л. И. Толстого» (стр. 11): «Днем Лев Николаевич послал за Татьяной Львовной. Свидание их было очень трогательное, как по той радости, которую проявил Лев Николаевич, увидав свою старшую дочь, так и по сердечному попечению о состоянии Софьи Андреевны, которое он проявил в своих расспросах. Лев Николаевич думал, что Софья Андреевна осталась в Ясной, между тем как в это время она уже жила в вагоне на станции Астапово, в нескольких шагах от него. Татьяна Львовна не желала волновать отца выдачей местонахождения своей матери. А потому, когда вопросы Льва Николаевича стали ставить ее в затруднительное положение, то она сказала, что лучше пока об этом не говорить, а что потом, когда он будет покрепче, она всё расскажет. Лев Николаевич, не понимая причины этой несообщительности, возразил: «Но ведь ты понимаешь, как мне для моей души нужно знать это» и прослезился. Татьяне Львовне оставалось только поспешно проститься и удалиться. Во всё время этого разговора, при котором я присутствовал, Лев Николаевич ни одним намеком не подал повода думать, что он желает видеть Софью Андреевну».

1619. 126^10—11. потом Голденв[ейзер] и Ив[ан] Ив[анович]. — А. Б. Гольденвейзер и И. И. Горбунов-Посадов приехали в Астапово 3 ноября утром. Толстой, узнав об их приезде, пожелал их видеть. Свое последнее свидание с Толстым А. Б. Гольденвейзер опубликовал в своих Записях «Вблизи Толстого», 2, стр. 341—346; рассказ И. И. Горбунова-Посадова — см. Б, 4, стр. 246—247.

1620. 126¹³. И все на благо и другим и главное мне — Это последние слова, написанные рукой Толстого. См. факсимиле, между стр. 128 и 129.

————

ПРИМЕЧАНИЯ К «ДНЕВНИКАМ ДЛЯ ОДНОГО СЕБЯ».

I. Стр. 129—137.29 июля, стр. 129.

1621. 129^2—3. подозрения некоторых друзей моих — Имеются в виду подозрения, высказанные В. Г. Чертковым и А. Б. Гольденвейзером в их письмах от 27 июля: о притворстве С. А. Толстой, ради достижения своих, практических целей и в намерении некоторых членов его семьи, объявить Толстого впавшим в старческое слабоумие, сделав таким путем недействительным его Завещание. См. прим. 1089.

1622. 129⁴. она — С. А. Толстая.

1623. 129^8—10. не могу по отношению к Льву. Андрей..... (но она есть, помни). — Об отношении Толстого к своим сыновьям Льву и Андрею см. прим. 1085.

1624. 129^13—16. Нельзя же лишить миллионы..... этой духовной пищи. — Толстой выражает здесь мысли о своем Завещании.

1625. 126¹⁷. Лев мазать — Подразумеваются скульптурные занятия Л. Л. Толстого.



30 июля, стр. 129—130.

1626. 129^22-24. Ч[ертков] вовлек меня в борьбу..... вести ее. — Этою записью Толстой отмечает то мучительное для него состояние борьбы с Софьей Андреевной, поддерживаемой сыновьями Львом и Андреем Львовичами, в котором он находился последнее время (начиная с конца июня). Состояние это обострилось еще больше после подписания 22 июля Завещания, так как Толстой решил не говорить о нем жене и сыновьям. Подозревавшая о Завещании Софья Андреевна вместе с вышеназванными двумя сыновьями всеми средствами стремились выведать о нем у Толстого. А. Л. Толстая и В. Г. Чертков неуклонно поддерживали намерение Толстого написать формальное завещание и активно помогали Толстому в его практическом осуществлении. В своих последних письмах (21—26 и 27 июля) В. Г. Чертков объяснял Толстому, почему он считал правильным именно тот путь — держания Завещания в тайне от семьи, на который стал Толстой. Приехавший в Ясную поляну 30 июля П. И. Бирюков так описывает в своей Биографии ту атмосферу, которую он застал в Ясной поляне: «Обитатели Ясной поляны переживали тогда тяжелое время. Приезжие туда получали впечатление какой-то борьбы двух партий. Одна, во главе которой стоял Чертков, имела в Ясной поляне своих приверженцев в лице Александры Львовны и Варвары Михайловны, и другая партия — Софьи Андреевны и ее сыновей... Мой приезд оживил надежды обеих партий; во мне надеялись видеть посредника-миротворца. Но я не оправдал их ожиданий, и, кажется, с моим приездом борьба еще обострилась, так как я внес в нее еще свой, личный элемент» (Б, 4, стр. 208) См. об этом прим. 1134, и 1631.



31 июля, стр. 130.

1627. 130⁴. Ладыж[енские], — См. прим, 1120.



1 августа, стр. 130.

1628. 130⁹. Поше — П. И. Бирюкову. Бирюков, цитируя в четвертом томе Биографии, на стр. 208 и 209 свои воспоминания о пребывании в Ясной поляне 30 июля — 2 августа, пишет: «Софья Андреевна... на другой же день зазвала меня к себе в комнату и в почти часовой беседе излила мне всю свою наболевшую душу. Трудно, конечно, передать эту беседу: это был страстный вопль, призыв на помощь, отчаянный, безнадежный призыв, так как она сама чувствовала, что я лично ничего не мог сделать. Она заявила мне, что она очень несчастна, что Чертков отнял у нее Льва Николаевича. Невозможно передать содержание всего этого безумного бреда. Возражать было, конечно, нельзя. А молчание казалось ей согласием. Интерес, который я проявил к новым сведениям, сообщенным мне ею, дававшим мне, как биографу, новый, психологический материал, показался ей некоторого рода сочувствием или одобрением с моей стороны. Она читала мне письмо Льва Николаевича к ней, написанное в июле и представляющее некоторую попытку установить modus vivendi при настоящих тяжелых обстоятельствах. [См. прим. 1011.] И много еще другого говорила она при этом, чего я уже не припомню. Когда она кончила весь свой рассказ, она заключила его таким вопросом: «Понимаете ли вы меня?» Я ответил искренно: Да, понимаю. — «И не осуждаете?» — спросила она уже смелее. — И не осуждаю, — ответил я, отчасти подкупленный страстностью ее изложения, отчасти сознавая невозможность какого-либо логического возражения, так как передо мной был очевидно человек, одержимый болезненной манией. Этого моего отношения было достаточно для того, чтобы счесть меня вполне солидарным со всеми ее бреднями».

1629. 130¹². письма. — См. прим. 1123.

1630. 130¹³. коректурку — См. прим. 1124.



2 августа, стр. 130.

1631. 130^16—18. Оч[ень], очень понял свою ошибку Я написал это Ч[ерткову]. Он оч[ень] огорчился. — Запись эта сделана под впечатлением разговора с П. И. Бирюковым накануне вечером о том, что по мнению Бирюкова Толстой был неправ в деле своего Завещания. См. прим. 1134. Согласившись с доводами Бирюкова, Толстой занес свое согласие с ним в «Дневнике для одного себя» и сейчас же написал то же самое Черткову (см. письмо к В. Г. Черткову от 2 августа 1910 г., т. 89). В. Г. Чертков, в свою очередь, в письме от 3 августа напомнил Толстому о тех причинах, которые побудили Льва Николаевича держать в тайне Завещание, а именно: «что бы по возможности не вводить в лишний соблазн враждебных к вам членов вашей семьи, не подвергать лишним усложнениям и страданиям самых близких и преданных душе вашей друзей ваших, — чтобы по возможности предотвратить ненависть, раздор и борьбу, чтобы, наконец, исполнить сознаваемый вами долг ваш перед богом и людьми, не допуская обращения в личную собственность вашей семьи того, что должно принадлежать богу и человечеству...» Далее в письме к Толстому от 13 августа Чертков писал: «Заговорческий характер этого дела, разумеется, нам всем тягостен. Но это, по моему мнению, положительно необходимо, а больше всего необходимо в интересах самой Софьи Андреевны. Если бы она при вашей жизни определенно узнала о вашем распоряжении, то просто не выдержала бы этого, столько лет подряд она измышляла, лелеяла и применяла, с такой обдуманностью, предусмотрительностью и осторожностью, свой план захвата после вашей смерти всех ваших писаний, что разочарование в этом отношении при вашей жизни было бы для нее ударом слишком невыносимым, и она никого и ничего не пощадила бы, не пощадила бы не только вас, вашего здоровья и вашей жизни, но не пощадила бы себя, своей жизни и, ужаснее всего, своей души, — последних остатков совести, в отчаянной попытке отвоевать, добиться своего, пока вы еще живы...» Кроме этих двух писем, В. Г. Чертков написал в виде письма Толстому от 11 августа 1910 г. подробную историю написания Завещания (см. запись от 11 августа, прим. 1669). Получив это письмо, Толстой 12 августа ответил Черткову следующим письмом: «Пишу на листочках, потому что пишу в лесу, на прогулке. И с вчерашнего вечера и с нынешнего утра думаю о вашем вчерашнем письме. Два главные чувства вызвало во мне это ваше письмо: отвращение к тем проявлениям грубой корысти и бесчувственности, которые я или не видел, или видел и забыл; и огорчение и раскаяние в том, что я сделал вам больно своим письмом, в котором выражал сожаление о сделанном. Вывод же, какой я сделал из письма, тот, что Павел Иванович был неправ и так же был неправ и я, согласившись с ним, и что я вполне одобряю вашу деятельность, но своей деятельностью всё-таки недоволен: чувствую, что можно было бы поступить лучше, хотя и не знаю как. Теперь же не раскаиваюсь в том, что сделал, т. е. в том, что написал то завещание, которое написано, и могу быть только благодарен вам за то участие, которое вы приняли в этом деле.

Нынче скажу обо всем Тане и это будет мне очень приятно.

Лев Толстой».

1634. 130^19—20. Ездил в Колпну..... копается в моих бумагах. — О поездке в Колпну см. прим. 1131 и 1137. А. Б. Гольденвейзер, описывая свое посещение Ясной поляны 2 августа в записях на стр. 191—192, сообщает: „Лев Николаевич рассказал мне, что он поехал нынче верхом один в Колпну и сказал дома, куда едет. Софья Андреевна решила, что он поехал на свидание с Чертковым и поехала ему навстречу. — «Еду я назад, вижу — она. Говорит: я хотела проехаться. Сама вся красная, взволнованная. Потом дома уже, она стала говорить: — Я тебя избавила от преступления; я тебе объясню. — Я сказал ей, что пусть лучше не говорит ничего. Я теперь стал держаться того, чтобы молчать и не отвечать, что бы она ни говорила. И это лучше»“. Далее, продолжая свои записи, Гольденвейзер пишет (стр. 193), что Александра Львовна сообщила ему, что Екатерина Васильевна [Толстая см. прим. 153] рассказала ей и В. М. Феокритовой, «что Софья Андреевна сама призналась, что подобрала все ключи и достала из среднего ящика... стола Дневник и всё списала. Там много есть про борьбу Льва Николаевича с дурными чувствами к ней и к сыновьям, и Софья Андреевна очень взволновалась, прочтя это... [Александра Львовна] пошла [к отцу] и всё рассказала. Я вошел ко Льву Николаевичу, они решили класть Дневник на старое место (кажется, где то на полке между книг)». Об этом же записали в своих Дневниках В. М. Феокритова и Д. П. Маковицкий.

1633. 130^23—24. Несчастная, как мне не жалеть ее. — См. прим. 1133.

1634. 130²⁴. Написал Гале письмо. — Приводим письмо к А. К. Чертковой, написанное Толстым 2 августа в объяснение письма к В. Г. Черткову от того же числа (см. прим. 1134 и 1631): «Милая Анна Константиновна, пишу вам, а не Диме, потому что ему надо слишком много сказать, и я не сумею сейчас. Надеюсь, что наш верный друг Гольденвейзер передаст ему мои чувства и мысли. А кроме того вам мне легче говорить о том горе, которое я делаю ему и в котором каюсь, но которое до времени не могу исправить, облегчить. Пусть то, чтò я написал ему, не смущает и не огорчает его. В теперешних тяжелых условиях я больше, чем когда-нибудь, чувствую мудрость и благодетельность неделания и ничего не предпринимаю и не предприму не только на деле, но и на словах. Говорю и слушаю как можно меньше и чувствую, как это хорошо. Простите меня, милые друзья, что я делаю вам больно. Будьте снисходительны ко мне и знайте, что я никак не думаю, что я прав перед вами, а знаю, что я плох и слаб, а не могу иначе. Просил бы и вас быть снисходительными ко мне и к ней. Она несомненно больная и можно страдать от нее, но мне-то уже нельзя — или я не могу — не жалеть ее. Целую вас обоих, милые друзья, и прошу не давать вашей любви ко мне уменьшаться. Она мне очень дорога, нужна.

Л. Т.».



3 августа, стр. 130.

1635. 130²⁷. Дома занимался. — См. прим. 1135 и 1136.

1636. 130^27—28. Ездил с Гол[денвейзером]. Мне с ним от чего-то тяжело. — См. прим. 1137. Во время этой поездки А. Б. Гольденвейзер разговаривал с Толстым о Завещании, о вмешательстве П. И. Бирюкова в это дело, о том, что Софья Андреевна рассказывает про записи Толстого в Дневнике молодости (см. прим. 1138) и о том, что она написала Мооду свои подозрения о Толстом и Черткове. (См. Гольденвейзер, «Вблизи Толстого», 2, стр. 196—199.)

1637. 130^28—29. Письмо от Ч[ерткова]. Он очень огорчен. — 3 августа во время прогулки верхом Гольденвейзер передал Толстому письмо от Черткова от того же числа — в ответ на письмо Толстого от 2 августа, о своем согласии с взглядом Бирюкова на Завещание. См. прим. 1631 и Записи Гольденвейзера, стр. 196—197.

1638. 130^31—33. Вечером записка сумасшедшая от С[офьи А[ндреевны]]..... послал Душана. — С. А. Толстая принесла Толстому выписку из его Дневника молодости, о любви Толстого к мужчинам, со своими комментариями и требованиями, чтобы он прочел. См. прим. 1138. Д. П. Маковицкий в своих Записках от 3 августа пишет: [После того как Лев Николаевич ушел от Софьи Андреевны], «он сошел ко мне и сказал мне: «Скажите ей, если она хочет меня уморить, то умòрит». Весь изменился в лице. Я пошел в комнату к Софье Андреевне, тоже в высшей степени взволнованной. Я сказал, что нельзя губить и Льва Николаевича, и себя. Она дала мне прочесть выписку из Дневника: — «чтобы вы убедились, что я имею право ревновать». — Потом жаловалась на Льва Николаевича, как он рассердился, когда она ему показала выписку, и погрозил, что уйдет. Боялась, не уйдет ли, не доверяет ему. Я должен был несколько раз повторять ей, что нет. Потом играла мастерски роль измученной, обиженной, желающей покоя. Я подпал под ее жалкую проделку и от сердца жалел её и сказал ей, что желаю, чтобы она не страдала, чтобы ночью не ходила по дому около спальни Льва Николаевича, как в прошлую ночь, и не нарушала его покой. Я лег в смежную комнату Гусева».



4 августа, стр. 131.

1639. 131². коректуры, — Корректуры «Пути жизни».

1640. Погорячился с гимназистом и напрасно, — Запись относится к посещению Толстого гимназистом С. Двумянцевым (см. прим. 1139), которому, по словам В. М. Феокритовой (запись от 4 августа), Толстой сказал много неприятного о его самомнении, затем спохватился, хотел смягчить, но Двумянцев уже ушел.

1641. 131³. студенту с женой. — См. прим. 1139.