Подчеркнутое воспроизводится курсивом.

В отношении пунктуации: 1) воспроизводятся все точки, знаки восклицательные и вопросительные, тире, двоеточия и многоточия, кроме случаев явно ошибочного написания; 2) из запятых воспроизводятся лишь поставленные согласно с общепринятой пунктуацией; 3) ставятся все знаки (кроме восклицательного) в тех местах, где они отсутствуют с точки зрения общепринятой пунктуации, причем отсутствующие тире, двоеточия, кавычки и точки ставятся в самых редких случаях. При воспроизведении многоточий Толстого ставится столько же точек, сколько стоит их у Толстого.

Воспроизводятся все абзацы. Делаются отсутствующие абзацы в тех местах, где начинается разительно отличный по теме и характеру от предыдущего текст, причем каждый раз делается оговорка в сноске: Абзац редактора. Знак сноски ставится перед первым словом сделанного редактором абзаца.

В составлении тома и выверке текстов писем Л. Н. Толстого принимал участие .

В примечаниях приняты следующие условные сокращения:

АТ — Архив Л. Н. Толстого.

AЧ — Архив В. Г. Черткова.

ГМТ — Государственный музей Л. Н. Толстого (Москва). «Летописи», 2, 12 — «Государственный литературный музей. Летописи. Книга вторая. Л. Н. Толстой», М. 1938; «Государственный литературный музей. Летописи. Книга двенадцатая. Л. Н. Толстой», М. 1948.

ЛН — «Литературное наследство», № 37-38, изд. Академии наук СССР, М. 1939.

СТМ — «Сборник Государственного Толстовского музея», Гослитиздат, М. 1937.





* 1. К. Т. Солдатенкову.

1896? г. Января 5. Москва.



Уважаемый Косьма Терентьевич,

Мой близкий друг, Владимир Григорьевич Чертков, желает с вами познакомиться и побеседовать об общем деле.¹ Он и передаст вам эту записку. Очень жалею, что давно не видал вас.

Ваш Л. Т.



Печатается по рукописной копии рукою В. Г. Черткова. В дате копии: «Москва, 5 янв. 95» исправляем 1895 г. на 1896-й ввиду того, что в 1895 г., в первую половину января, ни Толстого, ни Черткова в Москве не было, и по содержанию письмо следует отнести к 1896 г.

Козьма Терентьевич Солдатенков (1818—1901) — богатый московский купец-старообрядец, основатель крупного издательства.



¹ Вероятно, об участии Солдатенкова в деле помощи духоборам.

2. А. А. Бренко.

1896 г. Января 6. Москва.



Милостивая государыня

Анна Алексеевна,

Вчера у меня был сотрудник одной Петерб[ургской] газеты¹ и спрашивал меня о том, насколько справедлива заметка, появившаяся в Нов[ом] вр[емени].² Я сказал ему, что очень хорошо помню, как вы читали мне вашу драму и как она мне очень понравилась и местами сильно тронула меня. Теперь, получив ваше письмо, очень рад повторить это и вам.

С совершенным уважением остаюсь ваш покорный слуга

Лев Толстой.

6 января 1896.



Впервые опубликовано в петербургской газете «Новости» 1896, № 14 от 14 января.

Анна Алексеевна Бренко-Левенсон (1849—1934) — драматическая писательница, бывшая артистка Малого театра, основательница Пушкинского театра и первого рабочего театра в Москве, автор пьес «Дотаевцы» (М. 1884) и «Современный люд» (М. 1883); с осени 1895 г. руководила драматической школой в Петербурге.

Ответ на письмо Бренко от 4 января 1896 г., в котором она писала, что 2 января к ней пришел сотрудник «Нового времени», с тем чтобы узнать, какое отношение имеет ее пьеса «Дотаевцы» к драме Толстого «Власть тьмы». Она рассказала ему, что 13 лет назад она читала свою пьесу Толстому и та ему понравилась. На следующий день в «Петербургской газете» было напечатано интервью с ней, а 4 января в «Новом времени» появилась заметка, будто она лжет и старается умалить всемирную славу Толстого. Далее Бренко просила Толстого подтвердить, что она действительно читала ему свою пьесу и эта пьеса ему понравилась.



¹ Н. О. Рокшанин, сотрудник петербургской газеты «Новости». Разговор с Толстым был опубликован им в «Новостях» 1896, № 9 от 9 января, под заглавием «Беседа с графом Л. Н. Толстым (Впечатления)».

² См. «Новое время» 1896, № 7130 от 4 января.

* 3. И. М. Трегубову.

1896 г. Января 6. Москва.



Дорогой Иван Михайлович,

Получил вчера ваше письмо к Черткову,¹ и душою хочется написать вам, высказать вам свою любовь, утешить вас. Не унывайте, дорогой брат, не вы одни, все мы страдаем слабостью своей и грехами; только каждый по-своему. Пока живы, будем бороться, падать и подниматься, п[отому] ч[то] некогда лежать, надо работать для бога: в этом жизнь. Стыд может помогать, но не надо злоупотреблять им. Думал о том, не знаю ли чего, чем бы мог помочь вам, и одно только могу посоветовать вам: смириться, сколько возможно понизить о себе мнение, признать, себя не перед людьми и не на словах, а перед богом, в своей душе, плохим, дурным, и не просто дурным, а дурным сравнительно с другими людьми, с знакомыми, осуждаемыми мною людьми. Я думаю, что это принижение себя поможет борьбе. Чем выше себя поднимаешь, тем легче падаешь. Не тем себя поддерживать, чтобы считать себя в других отношениях хорошим или стремящимся к хорошему,² а тем, чтобы признавать себя таким же дрянным, во всех отношениях, каким чувствуешь себя в этом. Признавать то, что если я падаю в этом, то и во всем другом я так же плох и так же пал бы, а только условия, в кот[орых] я нахожусь, таковы, что нет соблазна. И когда сознаешь свою низость, тогда есть одно утешение, и утешение твердое — это сознание того, что все-таки такой, какой я есмь, я нужен богу и хочу служить ему. Больше не знаю.

Л. Т.



Одно только еще — больше общения самого простого с людьми, меньше уединения.



На конверте: Воронежск[ой] губ. Россоша. Ивану Михайловичу Трегубову.



Датируется на основании пометки на автографе рукой Трегубова: «6 янв. 1896 г.» и даты почтового штемпеля отправления на конверте: «Москва, 7/1 1896».

Иван Михайлович Трегубов (1858—1931) — один из последователей Толстого. См. т. 66, стр. 124.



¹ Письмо Трегубова к В. Г. Черткову от 28 декабря 1895 г., переданное последним Толстому и касающееся обстоятельств личной жизни Трегубова.

² Переделано из: святости.

4. Эрнесту Кросби (Ernest Crosby).

1896 г. Января 4—12. Москва.



My dear Mr. Crosby.

Я очень радуюсь известиям о вашей деятельности и о том, что деятельность эта начинает обращать на себя внимание. Пятьдесят лет тому назад провозглашение Гаррисона¹ о непротивлении вызвало только охлаждение к нему, и вся 50-летняя работа Баллу² в том же направлении была встречена упорным молчанием. Я с большим удовольствием прочел в Voice³ прекрасные мысли американских писателей о вопросе непротивления.

Делаю исключение только для старого, ни на чем не основанного, клевещущего на Христа мнения господина Bemis, предполагающего, что изгнание Христом скотины из храма означает то, что он бил кнутом людей и советывал поступать так же своим ученикам.

Мысли, выраженные этими писателями, в особенности H. Newton’ом⁴ и G. Herron’ом,⁵ прекрасны, но нельзя не пожалеть о том, что мысли эти отвечают не на тот вопрос, который Христос поставил перед людьми, а на тот, который поставили на его место так называемые православные учители церквей, главные и самые опасные противники христианства.

Mr. Higginson⁶ говорит, что закон непротивления недопустим, как общее правило (non-resistance is not admissible as a general rule). H. Newton говорит, что практические последствия (practical results) приложения учения Христа будут зависеть от степени веры, которую будут иметь люди в это учение. Г-н С. Магtyn⁷ полагает, что та стадия, в которой мы находимся, еще неудобна для приложения учения о непротивлении. G. Herron говорит о том, что для того, чтобы исполнять закон непротивления, нужно выучиться прилагать его к жизни. То же говорит и г-жа Livermore,⁸ предполагая только в будущем возможным исполнение закона непротивления.

Мнения эти все трактуют о том, что выйдет для людей, если бы все были поставлены в необходимость исполнения закона непротивления; но, во-первых, совершенно невозможно заставить всех людей принять закон непротивления, а во-вторых, если бы это и было возможно, то это было бы самым резким отрицанием того самого принципа, который устанавливается. Заставить всех людей не насиловать других! Кто же будет заставлять людей?

В-третьих, и главное, то, что вопрос, поставленный Христом, совсем не в том, может ли непротивление стать общим законом для всего человечества, а в том, что должен делать каждый отдельный человек для исполнения своего назначения, для спасения своей души и для совершения дела божия, что сходится к одному и тому же.

Христианское учение не предписывает всем людям никаких законов, оно не говорит людям; следуйте все, под страхом наказания, таким-то правилам, и вы все будете счастливы, — а объясняет каждому отдельному человеку его положение в мире и показывает ему то, что для него лично неизбежно вытекает из этого положения. Христианское учение говорит каждому отдельному человеку, что жизнь его, если он признает свою жизнь своею и целью ее — мирское благо своей личности или личностей других людей, не может иметь никакого разумного смысла, потому что благо это, поставленное целью жизни, никогда не может быть достигнуто, потому что, во-первых, все существа стремятся к благам мирской жизни и блага эти приобретаются всегда одними существами в ущерб других, так что каждый отдельный человек не только не может получить желаемого блага, но, по всем вероятиям, должен даже испытать в борьбе за эти недостигнутые блага еще много ненужных страданий; во-вторых, потому что если человек и приобретает мирские блага, то, чем больше он приобретает их, тем меньше они удовлетворяют его и тем больше он желает новых; в-третьих, главное, потому что, чем дольше живет человек, тем неизбежнее наступают для него старость, болезни и, наконец, смерть, уничтожающая возможность какого-либо мирского блага.

Так что если человек считает свою жизнь своею и целью ее — мирское благо, свое или других людей, то жизнь эта не может иметь для него никакого разумного смысла. Разумный смысл жизнь получает только тогда, когда человек понимает, что признание своей жизни своею и целью ее — мирское благо личности, своей или других людей, — есть заблуждение и что жизнь человека принадлежит не ему, получившему эту жизнь от кого-то, но тому, кто произвел эту жизнь, а потому и цель ее должна состоять не в достижении блага своего или других людей, а только в исполнении воли того, кто произвел ее. Только при таком понимании жизни она получает разумный смысл, и цель ее, состоящая в исполнении воли бога, становится достижимой, и, главное, только при таком понимании становится ясно определенною деятельность человека, и он не подлежит уже неизбежным при прежнем понимании отчаянию и страданиям.

Мир и я в нем, — говорит себе такой человек, — мы существуем по воле бога. Мира всего и моего отношения к нему я не могу знать, но то, что хочет от меня бог, пославший меня в этот бесконечный по времени и пространству и потому недоступный моему пониманию мир, я могу знать, потому что это открыто мне и в предании, т. е. в совокупном разуме прежде меня живших лучших людей мира, и в моем разуме, и в моем сердце, т. е. в стремлении всего моего существа.

В предании, совокупности мудрости всех лучших людей, живших до меня, мне сказано то, что я должен поступать с другими так, как хотел бы, чтобы другие поступали со мною; разум мой говорит мне, что наибольшее благо людей возможно только тогда, когда все люди будут поступать так же.

Сердце мое спокойно и радостно только тогда, когда я отдаюсь чувству любви к людям, требующему того же. И не только я могу знать, что мне надо делать, но могу знать и знаю то дело, для которого нужна и определена моя деятельность.

Всего дела божия, того, для чего существует и живет мир, я не могу постигнуть, но совершающееся в этом мире дело божье, в котором я участвую своей жизнью, доступно мне. Дело это есть уничтожение раздора и борьбы между людьми и другими существами и установление между ними наибольшего единения, согласия в любви; дело это есть осуществление того, что обещали еврейские пророки, говоря, что наступит время, когда все люди будут научены истине, перекуют копья на серпы и мечи на орала и лев будет лежать с ягненком.

Так что человек христианского понимания не только знает то, как ему надо поступать в жизни, но знает и то, что ему надо делать.

Ему надо делать то, что содействует установлению царства божия в мире. Для того же, чтобы делать это, человеку нужно исполнять внутренние требования воли бога, т. е. поступать любовно с другими так, как бы он хотел, чтобы поступали с ним. Так что внутренние требования души человека сходятся с тою внешнею целью жизни, которая поставлена перед ним.

Человек, по христианскому учению, есть работник бога. Работник не знает всего дела хозяина, но ему открыта та ближайшая цель, которая достигается его работой, и даны определенные указания о том, что он должен делать, в особенности даны ясные указания о том, чего он не должен делать, чтобы не противодействовать той цели, для достижения которой он послан на работу. В остальном же ему предоставлена полная свобода. И потому для человека, усвоившего христианское понимание жизни, совершенно ясен и разумен смысл его жизни, и не может быть ни минуты колебания о том, как ему надо поступать в жизни и что ему следует и, главное, чего не следует делать для того, чтобы исполнить назначение своей жизни.

И тут-то, при таком для человека христианского понимания; ясном, несомненном с двух сторон указании того, в чем состоит смысл и цель человеческой жизни, и как человек должен поступать, и что делать и чего не делать, и являются люди, называющие себя христианами, которые решают, что в таких-то и таких-то случаях человек должен отступать от данного ему закона бога и указания общего дела жизни и поступать противно и данному закону и общему делу жизни, потому что, по их умозаключениям, последствия поступков, совершенных по данному богом закону, могут быть невыгодны или неудобны для людей.

По данному и в предании, и в разуме, и в сердце закону человек должен поступать всегда с другими так, как он хочет, чтобы поступали с ним; должен содействовать установлению между существами любви и единения; по решению же этих дальновидных людей, человек должен, пока еще исполнение закона, по их мнению, преждевременно, насиловать, лишать свободы, убивать людей и этим содействовать не любовному единению, а раздражению и озлоблению людей. Вроде того, как если бы приставленный к определенной работе каменщик, знающий, что он участвует вместе с другими в постройке дома, и получивший ясное и несомненное распоряжение от самого хозяина о том, что ему надо выкладывать стену, получил бы приказание от таких же, как он, каменщиков, не знающих, как и он, общего плана постройки и того, что полезно для общего блага, о том, чтобы перестать выкладывать свою стену, а раскидывать работу других.

Удивительное заблуждение! Существо, нынче дышащее и завтра исчезающее, которому дан один определенный, несомненный закон, как ему прожить свой короткий срок, это существо воображает себе, что он знает то, что нужно и полезно и своевременно всем людям, всему миру, тому миру, который, не переставая, движется, развивается, и во имя этой воображаемой каждым по-своему пользы предписывает себе и другим на время отступать от данного ему и всем людям несомненного закона и не поступать со всеми так, как бы он хотел, чтобы поступали с ним, не вносить в мир любовь, а насиловать, лишать свободы, казнить, убивать, вносить в мир озлобление тогда, когда мы найдем, что это нужно. И предписывает поступать так, зная, что самые ужасные жестокости, мучения, убийства людей, от инквизиций и казней и ужасов всех революций до теперешних зверств анархистов и избиения их, происходили и происходят только потому, что люди предполагают, что они знают то, что нужно людям и миру; зная, что в каждый данный момент всегда есть две противоположные партии, из которых каждая утверждает, что надо употреблять насилие против противуположной: государственники против анархистов, анархисты против государственников, англичане против американцев, американцы против англичан, немцы против англичан, англичане против немцев и т. д., во всех возможных перемещениях и сочетаниях.

Но мало того, что человек христианского понимания жизни по рассуждению ясно видит, что нет для него никакого основания отступать от ясно указанного ему богом закона его жизни для того, чтобы следовать случайным, шатким, часто противоречивым требованиям человеческим, но такой человек, если он уже некоторое время живет христианскою жизнью и развил в себе христианскую нравственную чуткость, уже не по одному рассуждению, но по чувству — буквально не может поступать так, как требуют от него люди.

Как для многих людей нашего мира невозможно истязать, убить ребенка, хотя бы такое истязание могло спасти сотни других людей, так точно для человека, развившего в себе христианскую чуткость сердца, становится невозможным целый ряд поступков. Христианин, например, принужденный к участию в суде, где человек может быть приговорен к казни, к участию в делах насильственного отнятия имущества, в прениях об объявлении войны или в приготовлениях к ней, не говоря уже про самую войну, находится в том же положении, в котором находился бы добрый человек, принуждаемый к истязанию или убийству ребенка. Он не то что по рассуждению решает, что ему не должно, но он не может сделать то, чего от него требуют. Потому что для человека существует нравственная невозможность известных поступков, такая же точно, как и невозможность физическая. Как человеку невозможно поднять гору, как невозможно доброму человеку убить ребенка, так невозможно и человеку, живущему христианской жизнью, участвовать в насилии. Какое же могут иметь значение для такого человека рассуждения о том, что для какого-то воображаемого блага он должен сделать то, что для него уже стало нравственно невозможно?

Но как же поступать человеку, когда для него очевиден вред следования закону любви и вытекающему из него закону непротивления? Как поступать человеку, — всегда приводимый пример, — когда на его глазах разбойник убивает, насилует ребенка, и спасти ребенка нельзя иначе, как убив разбойника?

Обыкновенно предполагается, что, представив такой пример, ответ на вопрос не может быть иной, как тот, что надо убить разбойника для того, чтобы спасти ребенка. Но ответ этот ведь дается так решительно и скоро только потому, что мы не только все привыкли поступать так в случае защиты ребенка, но привыкли поступать так в случае увеличения границ соседнего государства в ущерб нашего, или в случае провоза через границу кружев, или даже в случае защиты плодов нашего сада от похищения их прохожим.

Предполагается, что необходимо убить разбойника, чтобы спасти ребенка; но стоит только подумать о том, на каком основании должен поступить так человек, будь он христианин или нехристианин, для того чтобы убедиться, что поступок такой не может иметь никаких разумных оснований и считается необходимым только потому, что 2000 лет тому назад такой образ действия считался справедливым, и люди привыкли поступать так. Для чего нехристианин, не признающий бога и смысла жизни в исполнении его воли, защищая ребенка, убьет разбойника? Не говоря уже о том, что, убивая разбойника, он убивает наверное, а не знает еще наверное до последней минуты, убил бы разбойник ребенка или нет, не говоря уже об этой неправильности, кто решил, что жизнь ребенка нужнее, лучше жизни разбойника?

Ведь если человек нехристианин и не признает бога и смысла жизни в исполнении его воли, то руководить выбором его поступков может только расчет, т. е. соображения о том, что выгоднее для него и для всех людей: продолжение жизни разбойника или ребенка? Для того же, чтобы решить это, он должен знать, что будет с ребенком, которого он спасает, и что было бы с разбойником, которого он убивает, если бы он не убил его. А этого он не может знать. И потому, если человек нехристианин, он не имеет никакого разумного основания для того, чтобы смертью разбойника спасать ребенка.

Если же человек христианин и потому признает бога и смысл жизни в исполнении его воли, то какой бы страшный разбойник ни нападал на какого бы то ни было невинного и прекрасного ребенка, то еще менее имеет основания, отступив от данного ему богом закона, делать над разбойником то, что разбойник хочет сделать над ребенком; он может умолять разбойника, может подставить свое тело между разбойником и его жертвой, но одного он не может: сознательно отступить от данного ему закона бога, исполнение которого составляет смысл его жизни. Очень может быть, что, по своему дурному воспитанию, по своей животности, человек, будучи язычником или христианином, убьет разбойника не только в защиту ребенка, но даже в защиту себя или даже своего кошелька, но это никак не будет значить, что это должно делать, что должно приучать себя и других думать, что это нужно делать.

Это будет значить только то, что, несмотря на внешнее образование и христианство, привычки каменного периода так сильны еще в человеке, что он может делать поступки, уже давно отрицаемые его сознанием. Разбойник на моих глазах убивает ребенка, и я могу спасти его, убив разбойника; стало быть, в известных случаях надо противиться злу насилием.

Человек находится в опасности жизни и может быть спасен только моею ложью; стало быть, в известных случаях надо лгать. Человек умирает от голода,и я не могу спасти его иначе, как украв; стало быть, в известных случаях надо красть.

Недавно я читал рассказ Коппе,⁹ где денщик убивает своего офицера, застраховавшего свою жизнь, и тем спасает его честь и жизнь его семьи. Стало быть, в известных случаях надо убивать.

Такие придуманные случаи и выводимые из них рассуждения доказывают только то, что есть люди, которые знают, что не хорошо красть, лгать, убивать, но которым так не хочется перестать это делать, что они все силы своего ума употребляют на то, чтобы оправдать эти поступки. Нет такого нравственного правила, против которого нельзя бы было придумать такого положения, при котором трудно решить, что нравственнее: отступить от правила или исполнить его? Но такие придуманные случаи никак не доказывают того, что правила о том, что не надо лгать, красть, убивать, были бы несправедливы. То же и с вопросом непротивления злу насилием; люди знают, что это дурно, но им так хочется продолжать жить насилием, что они все силы своего ума употребляют не на уяснение всего того зла, которое произвело и производит признание человеком права насилия над другим, а на то, чтобы защитить это право.

«Fais ce que dois, advienne que pourra» — «делай, что должно, и пусть будет, что будет» — есть выражение глубокой мудрости. То, что каждый из нас должен делать, каждый несомненно знает, то же, что случится, мы никто не знаем и знать не можем. И потому уже не только тем,что мы должны делать должное, мы приведены к тому же, но и тем, что мы знаем, что должно, а совсем не знаем того, что случится и выйдет из наших поступков.

Христианское учение есть учение о том, что должен делать человек для исполнения воли того, кто послал его в жизнь. Рассуждение же о том, какие мы предполагаем последствия от тех или других поступков людей, не только не имеет ничего общего с христианством, но есть то самое заблуждение, которое разрушается христианством.

Воображаемого разбойника с воображаемым ребенком никто еще не видал, и все ужасы, наполняющие историю и современность, и производились и производятся только потому, что люди воображают, что они могут знать последствия могущих совершиться поступков.

Ведь дело в чем? Люди жили прежде зверской жизнью и насиловали и убивали всех тех, кого им было выгодно насиловать и убивать, даже ели друг друга и считали, что это хорошо. Потом пришло время, и в людях, тысячи лет тому назад, еще при Моисее, явилось сознание, что насиловать и убивать друг друга дурно. Но были люди, которым насилие было выгодно, и они не признавали этого и уверяли себя и других, что насиловать и убивать людей дурно не всегда, но что есть случаи, в которых это нужно, полезно и даже хорошо. И насилие и убийства, хотя и не столь частые и жестокие, продолжались, только с той разницей, что те, которые совершали их, оправдывали их пользой людей. Вот это-то ложное оправдание насилия и обличил Христос. Он показал, что так как всякое насилие может быть оправдываемо, как это и бывает, когда два врага насилуют друг друга и оба считают свое насилие оправдываемым, и нет никакой поверки справедливости определения того или другого, то надо не верить ни в какие оправдания насилия, и ни под каким предлогом, как это сначала еще сознано человечеством, никогда не употреблять их.

Казалось бы, что людям, проповедующим христианство, надо бы старательно разоблачать этот обман, потому что в разоблачении этого обмана и состоит одно из главных проявлений христианства. Но случилось обратно: люди, которым выгодно было насилие и которые не хотели расстаться с этими выгодами, взяли на себя исключительное проповедование христианства и, проповедуя его, утверждали, что так как есть случаи, в которых неупотребление насилия производит больше зла, чем употребление его (воображаемый разбойник, убивающий воображаемого ребенка), то учению Христа о непротивлении злу насилием не надо следовать вполне, и что отступать от этого учения можно для защиты жизни своей и других людей, для защиты отечества, ограждения общества от безумцев и злодеев и еще во многих других случаях. Решение же вопроса о том, в каких именно случаях должно быть отменяемо учение Христа, предоставлялось тем самым людям, которые употребляли насилие. Так что учение Христа о непротивлении злу насилием оказалось совершенно отмененным и, что хуже всего этого, что те самые, которых обличал Христос, стали считать себя исключительными проповедниками и толкователями его учения. Но свет во тьме светит, и ложные проповедники христианства опять обличены его учением.

Можно думать об устройстве по нашему вкусу мира, никто не может помешать этому, можно делать то, что нам выгодно и приятно и для этого употреблять насилие над людьми под предлогом блага людей, но никак нельзя утверждать, что, делая это, мы исповедуем учение Христа, потому что Христос обличал этот самый обман. Истина рано или поздно окажется и обличит обманщиков, как это и случается теперь.

Только бы был поставлен правильно вопрос человеческой жизни, так, как он поставлен Христом, а не так, как он извращен церквами, и сами собою разрушатся все нагроможденные церквами на учение Христа обманы. Вопрос ведь не в том, что хорошо или дурно будет для человеческого общества следование людьми закону любви и вытекающему из него закону непротивления, а в том, хочешь ли ты — нынче живущее, а завтра и всякую минуту понемногу умирающее существо — исполнить сейчас, сию минуту и вполне волю того, кто послал тебя и ясно выразил ее и в предании, и в твоем разуме и сердце, или хочешь, делать противное этой воле? И как только вопрос поставлен, так, то и ответ может быть только один: хочу сейчас, сию минуту, ни докудова не откладывая, и никого не дожидаясь, и не соображаясь с кажущимися мне последствиями, по мере всех сил моих, исполнять то, что мне одно несомненно повелено тем, кто послал меня в мир, и ни в каком случае, ни при каких условиях, не хочу, не могу делать противное этому, потому что в этом единственная возможность разумной, небедственной моей жизни.

Лев Толстой.

12 января 1896 года.



Печатается по машинописной копии, представляющей собой, повидимому, чистовую копию с подлинника, отправленного Кросби, и совпадающей с текстом, впервые опубликованным М. К. Элпидиным в Женеве в 1896 г. под заглавием «Письмо Л. Н. Толстого к американцу о непротивлении». Судя по сохранившимся на черновых рукописях датам, письмо писалось с 7 по 12 января 1896 г.

Эрнест Кросби (1856—1906) — американский писатель и общественный деятель, сочувствовавший взглядам Толстого. См. т. 87, стр. 306.



¹ Гаррисон (William Lloyd Garrison, 1805—1879), американский прогрессивный общественный деятель и писатель, борец за отмену рабства в Соединенных Штатах; к концу жизни был сторонником учения о непротивлении злу насилием. См. т. 63, стр. 345.

² Адин Баллу (Adin Ballon, 1803—1890), американский писатель и общественный деятель, сторонник учения о непротивлении злу насилием.

³ «Voice». («Голос»), нью-йоркская газета.

⁴ X. Ньютон (Richard Heber Newton, 1840—1914), американский пастор в г. Бостоне.

⁵ Джордж Херрон (George Herron, 1862—1925), американский пастор, сторонник христианского социализма. См. т. 68, стр. 107.

⁶ Хиггинсон (Thomas Wentworth Higginson, 1823—1911), американский журналист, сотрудник газеты «Vоісе».

⁷ Карлос Мартин (Carlos Martyn, 1843—1917), американский пастор.

⁸ Ливермор (Mary Ashton Livermore, 1820—1905), участница движения против рабства в Соединенных Штатах, поборница женского равноправия.

⁹ Коппе (Francois Coppée, 1842—1908), французский поэт и драматург. Имеется в виду его рассказ «Le bon crime» («Преступление с доброй целью») из сборника «Contes tout simples» («Совсем простые рассказы»), Париж, 1894, стр. 1—37.

* 5. A. M. Олсуфьевой.

1896 г. Января 16. Москва.



Очень благодарю вас, дорогая Анна Михайловна, за милое письмо и приглашение. Очень хочется воспользоваться им, но не знаю еще, удастся ли, во всяком случае, не ранее 23-го.¹

Мы знали, что Адам Вас[ильевич]² в Москве, и всё надеялись, что он зайдет к нам. Передайте ему наш привет. Дружески жму вам руку.

Любящий вас Л. Толстой.



Печатается по листу 35 копировальной книги. Дата определяется почтовым штемпелем получения: «Москва. 15/I 1896», на конверте письма Олсуфьевой, на которое Толстой отвечает, и местом письма в копировальной книге, где оно оттиснуто между листами письма к Г. А. Русанову, датированного Толстым 16 января.

Анна Михайловна Олсуфьева, рожд. Обольянинова (1835—1899) — владелица имения Никольское-Горушки (Обольяново) Дмитровского уезда Московской губ., близкая знакомая семьи Толстых.

Ответ на письмо Олсуфьевой от 13 января 1896 г., в котором она приглашала Толстого приехать к ним в имение.



¹ Толстой уехал к Олсуфьевым только 20 февраля и оставался у них до 9 марта.

² Адам Васильевич Олсуфьев (1833—1901), муж Анны Михайловны Олсуфьевой.

6. Г. А. Русанову.

1896 г. Января 16. Москва.



Очень, очень рад был получить ваше, по-старому длинное и содержательное письмо, дорогой Гаврило Андреевич, и также рад был увидать милого Борю.¹ Он так же детеск, как был, и этим особенно мил. — То, что вы занимаетесь философией, очень радует меня за вас. Как вы и говорите, такое занятие отрывает от—скорее—поднимает над интересами мирской жизни и делает, вместо обрыва, покатым тот переход, к кот[орому] мы приближаемся. Мнение о том, что легче начинать с Шопенгауера, я повторяю. Со мной так было. Я читал Канта и почти не понял, и понял его только тогда, когда стал читать и, особенно, перечитывать Шопенг[ауэра], кот[орым] я одно время очень увлекался.² То, что вам передал Андр[юша]³ о том, что надо отрешиться от всякого своего мировоззрения для того, чтобы понять философа, я тоже подтверждаю. Может быть, это трудно сделать в известные года и тогда, когда свое миросозерцание уже утверждено опытом жизни, но все-таки это conditio sine qua non,⁴ нет понимания. Надо приступать к чтению с готовностью отречься от всего своего и принять всё предлагаемое, если только оно более освещает путь жизни. Этого условия я требую от своих читателей и потому не могу не считать себя обязанным так же относиться ко всякой выражаемой системе или мысли. Во всех философских системах есть истина, но она мало трогает нас, п[отому] ч[то] в системе она всегда перемешана с той оправой, в кот[орую] она вставлена. От этого, не говорю уже об евангелии, мысли Паскаля,⁵ Эпиктета,⁶ Лаотцы⁷ сильнее на меня действуют и больше мне дали, чем книги систематизирующих философов. От этого и я, опять взявшись за свое изложение веры,⁸ теперь уж не в катехизической форме, опять оставил его. И только записываю те мысли, кот[орые] приходят мне, не пытаясь придать им внешнюю связь и обязательность.

Прощайте пока, целую вас, Антонину Алексеевну⁹ и детей.

Любящий вас Л. Толстой.

16 января.



На конверте: Воронеж, Воскресенская ул., д. Устиновской. Гавриилу Андреевичу Русанову.



Впервые опубликовано в журнале «Вестник Европы» 1915, кн. 3, стр. 28—29. Дату Толстого дополняем годом на основании письма адресата.

Гавриил Андреевич Русанов (1846—1907) — помещик Воронежской губ., сочувствовавший взглядам Толстого. См. т. 63, стр. 217.

Ответ на письмо Русанова от 6—9 января 1896 г., в котором он рассказывал о своих занятиях философией.



¹ Борис Гаврилович Русанов, сын Г. А. Русанова, в то время студент Института путей сообщения в Петербурге.

² Артур Шопенгауэр (1788—1860), немецкий философ-идеалист. В 1860—1870-х гг. Толстой сочувственно относился к его философии. См. письмо к А. А. Фету от 30 августа 1869 г. (т. 61, стр. 219).

³ Андрей Гаврилович Русанов, сын Г. А. Русанова, в то время студент-медик.

⁴ Необходимое условие.

⁵ Блез Паскаль (1623—1662), французский физик, математик и религиозный мыслитель.

⁶ Эпиктет (конец I — начало II в.), римский и греческий философ-стоик.

⁷ Лаотцы, или Лao-дзе (VI в. до н. э.), китайский мыслитель, основатель религии таосизма. См. т. 54, прим. 465.

⁸ «Изложение веры», впоследствии получившее название «Христианское учение».

⁹ Антонина Алексеевна, жена Г. А. Русанова.

* 7. А. М. Чернову.

1896 г. Января 16. Москва.



Милостивый государь,

Александр Макарович,

Очень благодарю вас за присылку вашей прекрасной книги. Очень желал бы, чтобы она получила наибольшее распространение среди людей, чем-нибудь причастных поддержанию этого, варварского обычая, введенного в закон.

С совершенным уважением и искренней симпатией остаюсь готовый к услугам

Лев Толстой.

16 января 1895.



Печатается по листу 34 копировальной книги. В дате Толстого ошибочно поставленный год: «1895» исправляем на 1896 на основании письма- адресата, вызвавшего ответ Толстого.

Александр Макарович Чернов — был земским начальником Гжатского уезда Смоленской губ., впоследствии председатель Рузской уездной земской управы Московской губ. Познакомившись со статьей Толстого «Стыдно», напечатанной в «Биржевых ведомостях» 1895, № 355 от 28 декабря, он послал ему свою книжку и письмо от 6 января 1896 г., в котором писал: «Прочитав открытый и веский протест Ваш против сечения, я почел себя счастливым иметь в лице вашем авторитетного единомышленника и позволяю себе.... ознакомить Вас с трудом моим.... В оправдание себя как автора я должен добавить, что цензура обессмыслила заглавие, упразднив из него слово «розга» (было: «Волостная юстиция без розги»).



¹ А. М. Чернов, «Из волостной юстиции. Набросок соображений», Гжатск, 1895.

* 8. А. Ф. Кони.

1896 г. Января 18. Москва.



Дорогой Анатолий Федорович,

Письмо это вам передаст жена моск[овского] проф[ессора] Милюкова,¹ которого выслали из Москвы и в чем-то подозревают и держат под подозрением. Ему предстоит профессура за границей, и он боится как бы ему не воспретили возвращение в Россию. Впрочем, жена его вам всё расскажет. Не можете ли вы помочь ему? Всё ласкаю себя надеждой увидать вас в Москве.

Любящий вас Л. Толстой.

18 янв. 1896.



Анатолий Федорович Кони (1844—1927) — судебный и общественный деятель. В 1896 г. обер-прокурор уголовного кассационного департамента сената. См. т. 54, стр. 650.



¹ Павел Николаевич Милюков (1859—1943), историк. В конце 1895 г. был выслан из Москвы по обвинению в сношениях с Советом объединенных студенческих землячеств. С 1905 г. — лидер реакционной конституционно-демократической партии — партии «монархической буржуазии» (Ленин). Активный враг рабочего класса; с 1907 г. член Государственной думы; в 1917 г. — министр иностранных дел временного правительства, проводивший контрреволюционную политику. Белоэмигрант, умер за границей. Жена его — Анна Сергеевна, рожд. Смирнова, дочь профессора и ректора Московской духовной академии.

9. H. Н. Страхову.

1896 г. Середина января. Я. П.



Дорогой Николай Николаевич.

Благодарю вас за вашу книжку,¹ еще более благодарю вас за ваше доброе письмо. Я виноват, что не писал вам, пожалуйста, простите меня. Очень уж время идет скоро и очень уже много отношений, так что ничего не успеваешь. А жить хорошо, и .жизнь полна, и предстоящего дела в сотни лет не переделаешь, главное в себе; хоть бы сделаться вполне тем, что Стасов² считает столь постыдным — добрым.

Письмо это передадут два молодых человека: студенты Русанов³ — сын моего друга, и Щеголев,⁴ его товарищ. Оба они вполне чистые, нравственные, не пьющие, не курящие, не знающие женщин и очень способные молодые люди. Они совершенно одиноки в Петербурге, и если они хоть раз в год побывают у вас, послушают вас, узнают вас, то это им будет полезно. Если же вы их случайно — я разумею, если они встретят у вас кого, — познакомите с какой-нибудь скромной семьей, то это для них было бы очень хорошо. Рекомендовать я их смело могу во всякую хорошую семью. Вы, верно, увидите Черткова, и он вам расскажет про нас. Мы живем попрежнему: многое нехорошо, т. е. тяжело мне, но я привыкаю и живу в своей работе, к[оторая] всё больше и больше манит меня. Может быть, вы увидите приехавшего с Чертк[овым] в Петербург англичанина Kenworthy,⁵ про к[оторого] я вам говорил, и кое-что его вы читали. Он очень серьезный, религиозный человек, и я бы очень желал, чтобы вы с ним познакомились.

На днях я, чтобы поверить свое суждение о Шекспире, смотрел Кор[оля] Лира и Гамлета,⁶ и если во мне было хоть какое-нибудь сомнение в справедливости моего отвращения к Ш[експиру], то сомнение это совсем исчезло.⁷ Какое грубое, безнравственное, пошлое и бессмысленное произведение — Гамлет. Всё основано на языческой мести, цель одна — собрать как можно больше эффектов, нет ни складу, ни ладу. Автор так был занят эффектами, что не позаботился даже о том, чтобы придать главному лицу какой-нибудь характер, и все решили, что это гениальное изображение бесхарактерного человека. Никогда я с такой очевидностью не понимал всю беспомощность в суждениях толпы, и как она может себя обманывать. Книгу вашу не перечел еще, как я делаю обыкновенно: когда прочту, напишу вам.

Прощайте пока, обнимаю вас. Я недели три и больше был болен инфлюенцой и теперь только поправился.

Ваш Л. Толстой.



На конверте: У Торгового моста д. Стерлигова, Николаю Николаевичу Страхову.



Впервые опубликовано в СТМ, стр. 188—189.

Дата определяется словами письма: «Я недели три и больше был болен инфлюенцой» и записью в Дневнике Толстого от 23 декабря 1895 г. о начале его болезни (см. т. 53, стр. 75). Датируем письмо предположительно серединой января 1896 г., что подтверждается и словами письма П. Е. Щеголева и Б. Г. Русанова к Толстому от 11 февраля 1896 г.: «К сожалению, мы не могли передать Вашего письма Страхову. За несколько дней до его смерти (Страхов умер 24 января) мы приходили к нему».

Ответ на письмо Страхова от 25 декабря 1895 г.



¹ Имеется в виду книга Страхова «Борьба с Западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки», кн. 3, СПб. 1896.

² В письме от 25 декабря 1895 г. Страхов писал: «Скажите мне, — спрашивал меня до сих пор бурлящий и брызжущий Стасов, — правда ли, что наш Лев стал теперь добродушным и ласковым старичком? Не хочу верить, это было бы так грустно!» Вы, конечно, знаете, что Стасов, этот добрейший человек, воображает себя свирепым и думает, что вообще свирепость — большая добродетель».

³ Борис Гаврилович Русанов.

⁴ Павел Елисеевич Щеголев (1877—1931), впоследствии историк, автор многочисленных работ по русской литературе и по истории революционного движения.

⁵ О Джоне Кенворти см. письмо к нему от 4 февраля. В конце декабря 1895 г. Кенворти приезжал в Москву, был несколько раз у Толстого и в начале января выехал в Петербург.

⁶ Пьесы Шекспира «Король Лир» и «Гамлет» Толстой видел с участием итальянского трагика Эрнесто Росси, гастролировавшего в Москве в театре «Эрмитаж». «Гамлет» шел 3 и 13января, а «Король Лир» — 4 и 14 января.

⁷ Свое суждение о Шекспире Толстой высказал в книге «Что такое искусство?», а затем подробнее в статье «О Шекспире и о драме» (т. 35).

10. В. Г. Черткову от 18—22 января.



11. А. К. Чертковой от 23 января.



12. С. А. Толстой от 23 января.



13. М. А. Сопоцько.

1896 г. Между 13 и 28 января. Москва.



Получил оба письма ваши, дорогой Мих[аил] Арк[адьевич], и очень порадовался содержанию их. Как в мастерстве не столько дорого уметь работать, сколько поправлять ошибки в работе, так и в нравственности дороже всего не защищать своих ошибок. Очень радуюсь за вас, радуюсь и за ту внутреннюю работу, признак к[оторой] вижу в ваших письмах. Не торопитесь писать для печати. В вас еще кипит внутренняя работа. Впрочем, ваше сознание само покажет вам. Лучшая работа писанья та, чтобы человеку писать для того, чтобы себе уяснить вопрос, а уясняя его себе, уясняется и другим.

Любящий вас Лев Толстой.



Печатается по листу 31 копировальной книги. Впервые опубликовано в «Летописях», 2, стр. 146. Дата определяется почтовым штемпелем получения письма адресата: «Москва, 13/I 1896» и тем, что данное письмо оттиснуто в копировальной книге между письмами, датированными Толстым 4 и 28 января.

Михаил Аркадьевич Сопоцько — см. т. 52, стр. 344, и т. 67.

Ответ на два письма из Пудожа Олонецкой губ., оба от 7 января 1896 г.

14. Иокаи.

1896 г. Января 28. Москва.



My dear Sir,

I thank you for sending me your article.¹ It is a great joy for me to know, that you believe in the practicability of Christ[‘s] teaching and that you intend to preach to your countrymen Christianity as it is presented in the Sermon on the Mount. That is a great purpose and I do not know a greater, to which a man could devote his life. But to be sincere with you I must say, that in your article, as well as in your letter,² I can see that you have not quite made up your mind which master you will serve: God or Mammon; will you try to obtain the personal, familial or national welfare, or try only to fulfil the will of God, making no difference between men and nations. You say, that you will try to do what you can to break down the walls of partition through sectarianism and different religious systems, and through ultra strong patriotism. You say the same usual patriotism in your article — as if there can be two kinds of patriotism — the one good, the other, the ultra strong, bad patriotism. To say that patriotism can be good, is a great delusion, and if you suppose, that any kind of patriotism can be good, you open the door to the greatest evils. Patriotism and Christianity are two opposite terms and can not be united. I have written an article in form of a letter to an English correspondent about this subject,³ and if it interests you, you can read it in the English papers, or I can send it to you. To save the far East from all the evils of patriotism would be the greatest boon to the world, and therefore we Christians, who believe in Christ’s teaching as it is preached inthe Sermon of the Mount, we must employ all our forces to attain this aim and to be strong and work and make no compromises.

I hope that you and your friends, which partake your views, will try to do it.

It would be a great joy to me, if I could in any way be useful to you.

With brotherly love

yours truly

Leo Tolstoy.

28 Jan. 1896.



Милостивый государь,

Благодарю вас за присылку вашей статьи.¹ Для меня большая радость узнать, что вы верите в осуществимость учения Христа и намереваетесь проповедовать вашим соотечественникам христианство, как оно представлено в Нагорной проповеди. Это великая цель, и я не знаю более высокой, которой человек мог бы посвятить свою жизнь. Но чтобы быть искренним с вами, я должен сказать, что как в вашей статье, так и в вашем письме² я вижу, что вы еще не вполне решили, какому хозяину вы намереваетесь служить: богу или маммоне; стремитесь ли вы к благополучию личному, семейному или национальному или же только к исполнению воли божией, не делая никакого различия между отдельным людьми и народами. Вы говорите, что будете стараться сделать всё зависящее от вас, чтобы разрушить преграды, создаваемые сектантством и различиями религиозных систем, а также чрезмерным патриотизмом. Вы говорите в вашей статье о том же обычном патриотизме, как будто может быть два разных патриотизма, один хороший, другой — чрезмерный патриотизм — плохой. Говорить, что патриотизм может быть хорошим, большая ошибка. Если вы предполагаете, что какой-нибудь вид патриотизма может быть хорошим, то вы открываете дверь величайшему злу. Патриотизм и христианство — это два противоположных понятия, и они не могут быть соединены. Я написал по этому вопросу статью в форме письма к одному английскому корреспонденту,³ и если это вас интересует, вы можете прочесть ее в английских газетах, или я могу послать ее вам. Спасение Дальнего Востока от всех зол патриотизма составило бы величайшее благодеяние для мира, и поэтому мы, христиане, верующие в учение Христа, как оно выражено в Нагорной проповеди, должны употребить все наши силы для достижения этой цели и должны быть стойки и работать и не делать никаких компромиссов.

Я надеюсь, что вы и ваши друзья, разделяющие ваши взгляды, будете стараться так делать.

Для меня было бы большой радостью, если бы я мог быть чем-нибудь полезен для вас.

С братской любовью

уважающий вас

Лев Толстой.

28 янв. 1896.



Печатается по листам 32 и 37 копировальной книги. Опубликовано впервые в японском журнале «Дидай-Чу-Лю» в 1904 г.; русский перевод (неполный и неточный) напечатан в «Новом сборнике писем Л. Н. Толстого», изд. «Окто», М. 1912, стр. 150—151.

Иокаи — японский писатель, в то время студент английского университета.



¹ Статья Иокаи «Этические мысли японского народа», напечатанная в «International journal of ethics» («Международный журнал этики»).

² Письмо это не сохранилось.

³ «Патриотизм или мир? Письмо к англичанину». По-русски впервые напечатано у М. К. Элпидина, Женева, 1896.

15. A. Л. Флексеру ( Волынскому).

1896 г. Конец января. Москва.



Уважаемый Аким Львович,

Очень сожалею, что не могу пока еще ничем служить вашему журналу. Занят я такими работами, кот[орые] не могут появиться в России,¹ а времени и сил всё меньше и меньше. Я надеюсь, что ваш журнал выдержит борьбу за правое дело, и очень, очень желаю этого.

Передайте, пожалуйста, мой привет Л[юбови] Я[ковлевне]² и примите уверение моего искреннего уважения.

Лев Толстой.



Знаете ли вы книгу Кидда Social evolution?³ Хорошо бы перевести. Никифоров⁴ хочет предложить вам перевод.



Печатается по листу 43 копировальной книги. Впервые опубликовано в «Летописях», 2, стр. 168. Датируется согласно месту в копировальной книге, где данное письмо оттиснуто после письма, датированного Толстым 28 января.

Аким Львович Флексер (1863—1926) — сотрудник журнала «Северный вестник», литературный критик, писавший под псевдонимом «А. Волынский», реакционер и идеалист.

Ответ на письмо Флексера-Волынского от 11 января 1896 г., в котором он просил оказать поддержку «Северному вестнику» какой-нибудь «статьей рассказом, письмом, заметкой — всем, что отмечено силой вашей протестантской мысли».



¹ В январе 1896 г. Толстой написал «Патриотизм или мир?» — письмо к англичанину Джону Мансону, напечатанное в том же году М. К. Элпидиным в Женеве, и продолжал работать над книгой «Христианское учение» и драмой «И свет во тьме светит».

² Любовь Яковлевна Гуревич, редактор-издатель журнала «Северный вестник».

³ Бенджамен Кидд (Benjamin Kidd, 1858—1916), английский социолог-идеалист, автор книги «Социальная эволюция», вышедшей в 1897 г. в двух переводах: один — в издании О. Н. Поповой с предисловием Н. К. Михайловского, другой — в издании Ф. Павленкова. Мысли, вызванные у Толстого чтением этой книги, см. Дневник от 5 августа 1895 г.

⁴ Лев Павлович Никифоров (1848—1917), см. т. 63, стр. 318—319.

16. Джону Кенворти (John Kenworty).

1896 г. Февраля 4. Москва.



My dear Friend,

Sympathising with all my heart with the aims of your Brotherhood Publishing С°, I intend to put at your disposition the first translation of all my writings as yet unpublished, as well as forthcoming. Should you find it in any way expedient, as for instance in order to secure for them a wider circulation, to offer the first publication of any of my works to one of the English periodical papers or magazines, and should any pecuniary profit therefrom ensue, I would desire it to be devoted to the work of your Brotherhood Publishing Company.

As for the further right of publishing my works (i. e. after this the first appearance in English, which I intend placing at your disposal), they are to become public property in accordance with a statement I have formerly made public and now desire to confirm. —

Yours truly

Leo Tolstoy.

Moscow, 4 Feb. 1896.



Мой дорогой друг,

Всем сердцем сочувствуя целям Братского издательства, я намерен предоставить в ваше распоряжение право первого перевода всех моих писаний, как до сих пор не опубликованных, так и будущих. Если бы вы нашли почему-либо более удобным, — например, чтобы обеспечить им более широкое распространение, — предложить первую публикацию каких-либо моих сочинений какой-нибудь английской газете или журналу, и если бы отсюда воспоследовала денежная прибыль, то я желал бы, чтобы эта прибыль была употреблена на дело вашего Братского издательства.

Что касается дальнейшего права издания моих сочинений (т. е. после этой первой публикации на английском языке, которую я намерен предоставить в ваше распоряжение), то они становятся общественным достоянием, согласно с моим распоряжением, сделанным мною раньше, и которое я теперь желаю подтвердить.

Уважающий вас

Лев Толстой.

Москва, 4 фев. 1896.