Робин Кук

Грань риска

…Имеет дьявол колдовскую власть приятный облик принимать.Уильям Шекспир, «Гамлет»
Посвящается Джин, «путеводной звезде»
ПРОЛОГ

Суббота, 6 февраля 1692 года

Подгоняемая пронизывающим холодом, Мерси Григгс изо всех сил хлестнула по спине свою кобылу. Лошадь перешла на рысь, без усилий увлекая за собой повозку, легко скользившую по плотно укатанному снегу. В тщетной попытке защититься от обжигающего арктического воздуха, Мерси поглубже спрятала голову в высокий стоячий воротник своей котиковой шубы, а руки, сцепив между собой, засунула в муфту.

Стояла безветренная, ясная погода. С неба светило бледное зимнее солнце. Беспощадно прижатое временем года к южному горизонту светило с превеликим трудом озаряло заснеженный ландшафт, застывший в леденящих объятиях суровой зимы Новой Англии. Даже сейчас, в полдень, от голых стволов деревьев далеко к северу протягивались длинные фиолетовые тени.

Смешавшись с морозным туманом, над печными трубами разбросанных по округе фермерских домов застыли неподвижные клубы дыма, словно завороженные ледяной голубизной полярного неба.

Прошло почти полчаса, как она выехала из своего дома, стоящего у подножия Лич-Хилл, что на Ройал-Сайд. Путь ее пролегал к югу по Ипсуич-роуд. Миновав мосты, пересекавшие Фрост-Фиш-Ривер, Крейн-Ривер и Коу-Хаус-Ривер, Мерси оказалась в сельском предместье Салема — Нортфилде. До центра городка оставалось не больше полутора миль.

Но Мерси вовсе не собиралась в город. Проехав мимо фермы Джекобса, она увидела цель своего путешествия — дом процветающего купца и судовладельца Рональда Стюарта. Силой, оторвавшей Мерси от тепла родного очага в столь холодный день, оказалась соседская озабоченность, смешанная с немалой толикой любопытства. Как раз в последнее время дом Стюартов стал источником совершенно невероятных и интересных сплетен.

Остановив лошадь напротив дома, Мерси принялась разглядывать диковинное строение. Здание определенно говорило о том, что мистер Стюарт был весьма удачливым торговцем. Это был солидный дом с остроконечной готической крышей, обшитый коричневыми досками и крытый самой лучшей черепицей. В окнах вставлены заморские сверкающие, ограненные в виде бриллиантов стекла. Самой впечатляющей деталью фасада являлись фигурные подвески, обрамлявшие угловые окна двухэтажного дома. По виду этому зданию более пристало бы стоять в центре города, нежели в подобной сельской глуши.

Будучи уверенной, что мелодичный звон колокольчиков лошадиной сбруи громко возвестил о ее приезде, Мерси терпеливо ждала. Справа от двери уже стояла одна повозка с впряженной в нее лошадью. По-видимому, в доме уже находилось несколько гостей. Из ноздрей лошади, заботливо укрытой теплой попоной, вырывались облака пара, которые сразу же таяли в сухом морозном воздухе.

Новую гостью не заставили долго ждать. Дверь отворилась, и в ее проеме появилась двадцатисемилетняя зеленоглазая женщина с черными блестящими волосами, в которой Мерси узнала Элизабет Стюарт. В руках она ловко и привычно держала тяжелое кремневое ружье. С обеих сторон из-за ее спины выглядывали любопытные детские мордашки; все они вряд ли ожидали, что в такую погоду к ним кто-нибудь пожалует в гости, тем более в такой стоящий в гордом одиночестве дом.

— Меня зовут Мерси Григгс! — крикнула гостья. — Я жена доктора Вильяма Григгса. Я приехала поприветствовать вас и пожелать вам приятного дня.

— Я, в самом деле, очень тронута, — отозвалась Элизабет. — Входите, согрейтесь горячим сидром, избавьтесь от холода, который, видимо, проник до костей.

Прислонив ружье к внутренней стороне дверного косяка, Элизабет велела своему старшему сыну, девятилетнему Джонатану, накрыть лошадь Мерси теплой попоной и привязать к коновязи.

Миссис Григгс с превеликим удовольствием вошла в дом вслед за Элизабет и сразу оказалась в общем зале. Проходя мимо ружья, Мерси посмотрела на него широко открытыми от удивления глазами. Элизабет перехватила этот красноречивый взгляд.

— Я привыкла к оружию, выросла-то я в глуши Эндовера. А там надо было все время быть начеку, каждую минуту, того и гляди, могли нагрянуть индейцы, — объяснила она.

— Понятно, — озадаченно проговорила Мерси. Женщина, владеющая оружием, — это было за пределами ее понимания. Оказавшись на пороге кухни и окинув ее взглядом, Мерси заколебалась, стоит ли ей входить. Кухня больше напоминала школьный класс, нежели помещение дома. Вокруг стола собралось не меньше полудюжины ребятишек.

Магнус Йонссон

В очаге весело потрескивал огонь, излучая благодатное тепло. Вся кухня была окутана смесью вкусных пряных запахов, часть их исходила из котла со свининой, висевшего на крюке над огнем, часть — от остывающего кукурузного пудинга. Но самый вкусный аромат доносился из подовой печи, где румянились золотисто-коричневой корочкой хлебы.

Игра в куклы

— Надеюсь, что я, не приведи Бог, не мешаю вам, — промолвила Мерси.

Magnus Jonsson

Mannen som lekte med dockor

— Господи, да, конечно же, нет, — ответила Элизабет, помогая Мерси снять шубу и усаживая ее на стул поближе к огню. — Напротив, я очень рада вашему приходу, вы дадите мне возможность отвлечься от этих маленьких шалунов. Но вы застали меня за выпечкой хлеба, и мне сейчас надо вытащить его из печки.



Ловким движением она подхватила хлебы на лопату с длинной ручкой и уверенно выложила один за другим восемь пышущих жаром хлебов на высокий стол, занимавший всю середину кухни.

© Magnus Jonsson 2016

© Нордштрем А., перевод на русский язык, 2020

© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2021

Наблюдая, как работает Элизабет, Мерси не могла не признать, что та очень красива со своими выступающими скулами, сложением и гибким станом. Было также совершенно ясно, что Элизабет очень свободно чувствует себя на кухне, судя по тому, как легко справляется с хлебопечением, как сноровисто поддерживает огонь в очаге и как ловко поправляет крюк, на котором висел котел. В то же время Мерси чувствовала, что Элизабет носит какую-то личину, вызвавшую раздражение и беспокойство у миссис Григгс. В самом деле, в лице Элизабет не было и следа подобающих христианке кротости и скромности. Всем своим видом она излучала жизнерадостность и живость, что совсем не вязалось с представлениями Мерси о том, как должна вести себя женщина, воспитанная в пуританском духе, когда ее муж находится по делам в далекой Европе. Миссис Григгс начинала верить, что в слухах, которые ходили по всей округе, было нечто большее, чем пустая болтовня.

* * *

— Аромат вашего хлеба очень пикантен, но мне он незнаком, — сказала Мерси, принюхиваясь к разложенным на столе хлебам.

Глава 1

— Это ржаной хлеб, — объяснила Элизабет, положив в печь еще восемь круглых кусков необычного теста.

— Ржаной хлеб? — переспросила Мерси. Самые бедные из фермеров, живущих на заболоченных землях, были вынуждены есть ржаной хлеб.

Вдохи и выдохи были короткими и быстрыми. Тело женщины вздрогнуло во сне, будто инстинктивно почувствовало, что в спальне кто-то есть. Мужчина, наблюдавший за ней, сделал осторожный шаг назад, в темный угол. В комнате слабо пахло ванилью. Он помнил этот запах. Ее аромат. Часть ее образа. Запах детства. Если бы так пахло от женщины постарше, то это было бы не очень приятно, а в худшем случае запах ванили мог бы даже вызвать приступ мигрени. Но не аромат, исходивший от этой молодой женщины, спящей в своей кровати.

— Я на нем выросла, — продолжала Элизабет. — И мне нравится его пряный вкус. Но вы можете спросить меня, зачем я пеку так много хлеба. Причина в том, что я хочу побудить всех есть зимой ржаной хлеб, чтобы экономить запасы пшеницы. Вы же помните, всю весну и все лето стояла очень дождливая погода, а сейчас ужасный холод. Так что не приходится ждать хорошего урожая.

Он снова подошел ближе и встал рядом. Она выглядела неестественно: длинные светлые волосы уложены на подушке так аккуратно, будто она сделала это нарочно, чтобы утром не надо было их распутывать. Об этом ей уже не нужно будет беспокоиться, мелькнула у него мысль. Руки были вытянуты вдоль тела, как у куклы. Будто замерший кадр фильма. Беззвучный и полный покоя. Вся эта аура невинности была иллюзией. Теперь он это знал точно. Совсем недавно она проявила свою подлинную, расчетливую суть и разрушила все то, что было ими создано. Создано вместе. Стала настолько же холодной и жесткой, насколько раньше она была любящей и располагавшей к себе. Все обещания были нарушены. Договоренности больше ничего не значили. Унизительный сарказм стал обычным и заменил ту нежность, которая существовала раньше. А когда она еще и вываляла его чувства в грязи и при этом посмеялась у него за спиной, она совершила непоправимую ошибку. Недооценила его. Думала, что он прогнется и будет ползать перед ней даже после того, как разоблачились ее предательство и мелочная жадность.

Злость снова волной поднялась в груди, и он заставил себя сделать глубокий вдох. Не надо позволять гневу управлять собой. Нужно сосредоточиться на той операции, которая ему предстояла. Он расслабился, отметив, что опять в состоянии контролировать свои чувства. Она лежала перед ним и казалась совершенством. Неиспорченной. Такой, какой она ему показалась, когда он увидел ее впервые.

— Это очень благородно с вашей стороны, — проговорила Мерси. — Но может быть, стоило бы обсудить этот предмет в городском собрании?

В ответ Элизабет от души расхохоталась. Мерси была потрясена и шокирована.

Теперь же, похоже, она торопилась, когда вернулась ночью домой. Платье, кофта и лифчик валялись на полу. Он ведь ждал, прячась в машине напротив входа в ее дом на улице Хегалидсгатан. Когда она вернулась домой, с ней никого не было. Зная ее легкомысленность, он не мог быть заранее в этом уверен. Он посмотрел на ее лицо. По крайней мере, она уделила время умыванию и смыла косметику. Осталась лишь тонкая черная полоска туши у левого глаза. А в остальном кожа была разглажена сном, никаких морщинок. Такой она и должна остаться как в его памяти, так и для всего мира.

Кроме аромата ванили, витавшего в комнате, он чувствовал слабый намек на запах спиртного, чего-то сладковатого, может быть, лакрицы. Самбука? Да, именно такой она и была, подумал он. Любила такие напитки: сладкие, крепкие и с быстрым эффектом. Может быть, она где-то праздновала свою будущую экономическую прибыль? В таком случае она явно поторопилась.

Заметив выражение лица Мерси, Элизабет поспешила объясниться:

— Мужи, которые придут в это собрание, не забивают себе голову такими практическими, земными вещами. Они гораздо больше интересуются разногласиями между фермерами и горожанами. К тому же дело ведь не только в плохом урожае. Мы, женщины, должны подумать о тех несчастных, которым приходится бежать с насиженных мест, спасаясь от набегов индейцев, а войне, которую затеяли с ними четыре года назад, не видно конца.

Он безрадостно улыбнулся самому себе. Она любила попраздновать и не раз позволяла приглашать себя на шикарные ужины в выбранных им ресторанах. «Принц», «Гранд Отель» и «Гондола». Несколько раз он угощал ее дорогим шампанским у нее дома. После этого ей хотелось пойти потанцевать, но он не соглашался. Он никогда не любил места, где танцуют, а ночные клубы – и того меньше. Эта вечная, затянутая прелюдия. Пустая трата времени. И денег тоже, без сомнений. Тогда уж лучше их договоренность, и лучше для обоих – и честнее, поскольку деньги шли именно на то, для чего они и были предназначены. Это тоже было не бесплатно, но давало хотя бы шанс легче контролировать расходы.

— Обязанности женщины в доме…— начала Мерси, но замолчала, остановленная дерзкой настойчивостью Элизабет.

Он вздрогнул, когда женщина глубоко вздохнула. Осторожно отойдя на пару шагов, он слушал, как она несколько секунд дышала прерывисто, а потом, кажется, успокоилась и поудобнее устроилась на подушке. На какое-то мгновение ему показалось, что она проснулась и смотрит на него сквозь полуприкрытые веки, но потом она коротко всхрапнула, и он вздохнул с облегчением.

— Я побуждала людей принимать у себя беженцев, — продолжала Элизабет, вытирая руки о закопченный передник. — После прошлогоднего набега на Каско в Мэне мы взяли к себе на воспитание двоих детей. Это было в мае.

Элизабет громко позвала детей, прервав их игру и заставив прийти на кухню, чтобы познакомить с супругой доктора.

Он потянул, поправляя, хирургические перчатки. Почувствовал, как вспотели в них ладони. То, как выглядела комната, ему было только на руку. Когда она в первый раз разрешила ему прийти к ней домой, он был удивлен интерьером. Вернее, отсутствием интерьера. Спальня выглядела совершенно голой, в ней не было никаких личных безделушек. Не было ничего, что мешало бы или что пришлось бы вытирать после того, как он сделает свое дело. Комната идеально подходила для тех целей, для которых она использовалась. И не только с ее точки зрения, но и с его, как теперь выясняется. И все же она была молодой женщиной, что стало абсолютно очевидно, когда он в какой-то раз случайно открыл дверь в ее личную спальню. Контраст был потрясающим. Эта комната была настолько завалена всяческими вещами и разной ерундой, что в нее почти невозможно было войти. Но сегодняшней ночью она по какой-то причине уснула не в своей комнате, а вырубилась в спальне, предназначенной исключительно для работы. Это очень облегчало ему дело.

Сначала Элизабет представила Мерси Ребекку Шифф, двенадцати лет, и Мэри Руте, девяти лет. Обе девочки осиротели после печального происшествия в Каско, но теперь они выглядели бодрыми и вполне довольными жизнью. Следующей была Джоанна, тринадцатилетняя дочь Рональда от первого брака. Потом настал черед собственных детей Элизабет: десятилетней Сары, девятилетнего Джонатана и трехлетнего Дэниела. И, наконец, Мерси познакомилась с Энн Путнам, двенадцати лет, одиннадцатилетней АбигайльУильямс и девятилетней Бетти Паррис, которые приехали в гости к Стюартам из деревни Салем.

После того, как дети послушно поздоровались с Мерси, им было разрешено вернуться к своим играм. Они ушли, но Мерси успела заметить, что они захватили с собой пару стаканов с водой и сырые яйца.

Он осторожно двинулся в сторону кровати, беззвучно прошел своими грубыми башмаками по ковролину и взял одну из подушек. Ее мышцы напряглись, когда он прижал подушку к ее лицу. Ноги судорожно задергались.

— Очень странно и удивительно видеть здесь сельских детей, — сказала Мерси.

Он представлял себе клинически чистую операцию, при которой она должна была умереть во сне через пару минут. Нехватка кислорода должна была практически сразу заставить мышцы расслабиться, и тогда она уснула бы навеки, став неподвижной. Вместо этого, когда ей стало не хватать воздуха, в действие вступил инстинкт самосохранения.

— Это я попросила своих детей пригласить их, — ответила Элизабет. — Они вместе учатся в школе на Ройал-Сайд. Мне очень не хотелось, чтобы мои дети учились в городке Салем со всеми этими подонками, пустомелями и драчунами.

— Я понимаю вас, — кивнула Мерси.

Так не должно было быть, подумал он, когда она вцепилась в его руку ниже локтя, а ногти врезались в его кожу. Она ударила его коленом в бок, да так, что у него перехватило дыхание. Но он быстро оправился, вывернулся в постели и сел на нее верхом. Он крепко прижимал подушку к ее лицу и пытался увернуться от ее отчаянных попыток бить его коленями по почкам.

— Я отправлю этих детей по домам с ржаным хлебом. — Элизабет лукаво улыбнулась. — Это будет лучше, чем просто предлагать их семьям печь черный хлеб.

Быстрый взгляд на часы. Пятьдесят секунд. Почти минута, а она еще не проявляет никаких признаков усталости. Страх и выброс адреналина заставляют ее бороться за жизнь. Надо было сначала усыпить ее каким-нибудь средством для наркоза и тогда уж спокойно задушить. Он не привык терять контроль над ситуацией. Наоборот. Он удерживал равновесие, прижимая коленями ее руки, а свободной от подушки рукой, сжав ее в кулак, ударил ее прямо в живот. Удар вроде бы дал нужный эффект. Ее толчки ногами стали слабее и прекратились совсем. Руки, на которые он наступил, расслабились.

Мерси кивнула, но промолчала, что несколько задело Элизабет.

Он ждал. Тело было совершенно неподвижным. Мягким и безжизненным, как тряпичная кукла. Три минуты. Четыре минуты. Вряд ли она может притворяться в таком положении. Но он не хотел рисковать.

— Не хотите попробовать? — спросила она.

Пять минут. Он поднял подушку. Ее вытаращенные глаза смотрели на него, и он увидел тонкую сеточку лопнувших капилляров в уголке глаза. Он сполз с нее и встал рядом с кроватью. Ее грудная клетка не колебалась. Он приложил пальцы к ее шее, не обнаружил пульса, вытащил влажную салфетку и осторожно вытер остатки туши у глаза. Потом красиво разложил ее волосы на подушке, как было раньше, и полез в карман. Разложил клеенку под ее ладонью и вытащил бутылку с гипохлоритом натрия. Осторожно зубочисткой почистил ей под ногтями, потом смочил дезинфицирующим раствором щеточку для ногтей и прошелся еще раз по пальцам. Медленными, почти бережными, круговыми движениями он продолжал обтирать ее голое тело. От испарений хлора у него начало щипать в глазах. Время, когда вся она излучала жизнь, осталось давно позади.

— О нет, спасибо, — ответила Мерси. — Мой муж — врач. Он ни за что не станет есть черный хлеб, для него это слишком грубая пища.

Он посмотрел на нее. Глаза стали неприятно большими и остекленевшими, как будто они сделаны из эмали. Он желал бы ей другого конца, если бы это было возможно. Но все было слишком поздно с самого начала. Она сделала выбор за обоих без его ведома. У него больше не оставалось никаких возможностей выбора.

Он оставил ее и вышел в кухню. В раковине стояли две чашки из-под чая. Он сел на деревянный стул, с которого соскоблили краску, а когда-то он был голубым и стоял на какой-нибудь крестьянской кухне. То ли достался по наследству, то ли куплен на блошином рынке. Он сидел на нем и раньше, но уже тогда задавал себе вопрос, насколько этот стул типичен для вкуса молодой женщины, обставляющей свою квартиру. Он барабанил пальцами по столу. Сначала жестко и решительно, почти в стиле военного марша. Потом сменил такт. Он сам не узнал вначале эту мелодию галопа, которая возникла как будто из никуда. А потом улыбнулся, вспомнив. Это была заставка к сериалу «Братья Картрайт». Откуда она взялась, эта мелодия? Повтор этого вестерна по ТВ он видел, наверное, десятки лет назад. Какими-то неизведанными путями эти звуки решили появиться из извилин его памяти именно сейчас. Быть может, как изящная метафора того, что справедливость восторжествовала? Он продолжал барабанить по столу, звук отскакивал от стены к стене, а сам он смотрел на дверь спальни. Ждал.

Элизабет отвлеклась посмотреть, как выпекается следующая порция хлеба. Мерси, воспользовавшись этим, рассматривала кухню. Она увидела только что изготовленный, буквально из-под пресса, круг свежайшего сыра, на углу плиты стоял кувшин с сидром. Но тут взгляд ее упал на нечто более впечатляющее: на подоконнике стройным рядом были выстроены куклы, искусно сделанные из кусочков раскрашенного дерева и одетые в костюмы, сшитые из маленьких кусочков ткани. Костюмы самые разнообразные — купец, кузнец, добрая женушка, каретник и даже доктор. Врач был одет в строгий черный костюм с белым крахмальным кружевным воротником.

Мерси встала и подошла к окну. Она с любопытством взяла в руку фигурку врача. В грудь куклы была воткнута длинная толстая игла.

— Что это за фигуры? — спросила Мерси с едва скрытой тревогой в голосе.

Он вернулся в спальню и осторожно приподнял тело, посадил и закрепил его в сидячем положении. На него таращились большие испуганные безжизненные глаза, глаза куклы.

— Это куклы, которых я делаю для осиротевших детишек, — ответила Элизабет, не прерывая своих дел. Она в это время смазывала маслом корочку свежего хлеба и опять сажала хлебы в печь. — Моя умершая мать, упокой, Господи, ее душу, научила меня делать таких куколок.

Только теперь начиналась настоящая работа.

— А зачем в сердце этого бедняги воткнута игла? — спросила Мерси.

— Костюм еще не закончен, — объяснила Элизабет. — Я все время забываю, куда кладу иголки, а они так дороги сейчас.

Глава 2

Мерси поставила куклу на место и неосознанно брезгливо вытерла руки. Любая вещь, напоминавшая ей о магии и таинствах, вызывала в ее душе какое-то неудобство. Оставив в покое куклу, она обратила внимание на детей. Внимательно глядя на них, она поинтересовалась у Элизабет, чем занимаются ребятишки.

Мобильник, лежавший рядом на камне, вдруг начал вибрировать и издавать бесчувственные цифровые звуки, которые эффективно положили конец приятному весеннему утру. Ничего особенного. Звонки по мобильнику, как правило, всегда раздаются в самое неподходящее время. А с другой стороны, «подходящих моментов» осталось в этой жизни совсем мало, подумал комиссар уголовного розыска Рикард Стенландер, стоя коленями на только что вскопанной грядке у скромного зеленого домика. Домик, казалось, с трудом держался на довольно крутом склоне у озера Меларен в районе Седра Танто, где располагались старые дачные участки острова Седермальм в Стокгольме.

— Это забава, которой меня еще в детстве научила матушка, — ответила Элизабет, поставив в печь последний каравай хлеба. — Это способ заглянуть в будущее и узнать, что тебя ждет, по форме выпущенного в воду яичного белка.

Сигнал мобильника звучал еще противнее из-за наслоения на громкую музыку, доносившуюся из динамиков на террасе. Рикард считал, что маниакальный ритм американо-украинской цыганской панк-группы «Гоголь Борделло» добавляет утреннего покоя. Соседи по даче далеко не всегда с этим соглашались. Он отложил посевной картофель, встал, вытер грязные руки об траву и со вздохом уменьшил громкость на старом CD-плеере. Липкая глина застряла между пальцами и под ногтями, но он все-таки взял мобильник. Неуклюже попытался не запачкать экран.

— Скажите им, чтобы они немедленно прекратили это занятие! — с тревогой воскликнула Мерси.

Он ожидал, что звонит какой-то продавец чего-то, который не знает, что сегодня воскресенье, что это его первый выходной за бесчисленное количество недель, и поэтому удивился, увидев на дисплее имя Эрика. Инспектор уголовной полиции Эрик Свенссон не относился к числу тех, кто чувствует себя бодрым и активным по утрам. Это касалось любого утра недели, а особенно воскресного. Разве что за исключением дней дежурств. И сегодня как раз и был такой день. Тот факт, что он звонил своему начальнику, зная, что у того выходной, да еще и звонил в такую рань, означал, что произошло нечто важное.

Пораженная Элизабет широко открытыми глазами уставилась на гостью.

Рикард несколько секунд колебался, прежде чем ответить на звонок, и смотрел на зеркальные воды залива Оштавикен. У воды бежал ранний любитель утренних пробежек, парочка моторных лодок уже направлялась к шлюзу Хаммарбю. Волны за моторками создавали на воде причудливые узоры. День обещал стать одним из первых по-настоящему теплых весенних дней года. И хотя утренний воздух был прохладным, в нем уже слышалось жужжание сбитых с толку неожиданным теплом шмелей и пчел. Между дачными домиками лежал тяжелый аромат цветущей черемухи. От такой красоты, пожалуй, станешь религиозным, подумалось ему. Если бы реальность не мешала.

— Но почему? — спросила она.

— Это белая магия, — наставительно изрекла Мерси.

Мало кто из друзей и коллег Рикарда мог бы назвать его «романтиком, восторгающимся природой». Даже проявляющим умеренный интерес к садоводству его вряд ли бы назвали. И этот интерес на самом деле появился у него совсем недавно. Да он особо об этом не распространялся. Правда – в очень завуалированной форме, – намекнул немногим ближайшим друзьям, где он иногда бывает в воскресные дни. И дело было вовсе не в том, что он считал себя обязанным поддерживать некий фасад крутого мачо-полицейского. И не в том, что вообще считал смешным интерес к растениям. Просто он понял, что о посадках и выращивании можно не говорить совсем. Это не то, о чем говорят. Это то, что люди делают. Это был такой вид труда, который требовал некоторого вложения сил, а потом все уже росло-подрастало как бы само по себе. Не нуждаясь ни в анализе, ни в гипотезах или дискуссиях.

— Это безвредная забава, — ответила Элизабет. — Это просто безобидное занятие для детей, которых жестокий мороз держит взаперти и не позволяет гулять. Мы с сестрой все зимы напролет, помнится, проделывали это в детстве, стараясь узнать, чем будут заниматься наши мужья. — Элизабет рассмеялась. — Конечно, яйца так и не сказали мне, что я выйду замуж за судовладельца и перееду в Салем. Я была уверена, что закончу свои дни женушкой бедного фермера.

— Белая магия питает черную магию, — настаивала Мерси. — А черная магия ненавистна Богу. Это дело рук дьявола.

Поверхностный наблюдатель мог бы сказать, что в посадке растений его привлекала именно удивительная простота. Простота, которая радикально отличалась от весьма сложных и запутанных процессов полицейских расследований. А тут можно было посадить что-нибудь, а дальше уже за дело принимались другие элементы: земля, вода и солнце. Взаимодействие казалось в высшей степени простым, но именно оно и было сложным фундаментом самой жизни. Рикарду, который повседневно сталкивался со смертью, было приятно осознавать, что при помощи нескольких зернышек или картофелин он мог внести свою лепту в жизнь.

— То, что мы делали, не повредило ни мне, ни моей сестре, — упрямо произнесла Элизабет. — Моей матери это дело тоже никак не навредило.

— Ваша мать мертва. — Мерси была сурова и непреклонна.

Еще один резкий звонок вынудил его вернуться в реальность. Он посмотрел на вскопанную землю у своих ног, на ожидавшие посадки финские картофелины сорта «Тимо» с лиловыми отростками. И понял, что пройдет немало времени, пока ему удастся закончить начатую работу.

— Да, но…

– Алло, Рикард Стенландер, солнечным утром на склонах Танто.

— Это колдовство, — продолжала Мерси. Кровь бросилась ей в голову, щеки пылали гневным румянцем. — Безвредного колдовства не бывает. И подумайте только, какие тяжелые времена мы сейчас переживаем: война, в минувшем году в Бостоне бушевала оспа. Как раз в прошлую субботу преподобный Паррис сказал нам в своей проповеди, что все эти ужасные беды обрушились на нас потому, что люди перестали исполнять Божий завет и допускают вольности по отношению к своему религиозному долгу.

– Это Эрик. Ты занят чем-то важным? – послышался настойчивый голос Эрика.

— Я думаю, что вряд ли детские игры нарушают Божий завет, — проговорила Элизабет. — И мы не отступили от религиозного долга.

– Доброе утро. Я не занят абсолютно ничем важным, и в этом, собственно, и заключается суть идеи: копаться в земле на даче в воскресенье, именно чтобы не надо было делать ничего важного. Но именно сегодня я просто обязан закопать картофель в землю, чтобы у меня был шанс угостить друзей молодой картошечкой к копченому угрю и селедке под стопочку крепкого в Мидсоммар[1]. А уж стопочка, и тут наши мнения наверняка совпадают, дело важное, – ответил Рикард, зная, что «свободное время» или «выходные» в представлении Эрика были смесью тусовок с друзьями, встреч с девушками и тренировок в тренажерном зале.

— Но заниматься магией — это и есть отступление от долга, — сказала Мерси. — Это похоже на неразборчивую терпимость квакеров.

– Хорошо, – ответил Эрик с явным нетерпением в голосе. – Мне нужна помощь в одном деле. Ты должен на это посмотреть. – Он заколебался, но продолжил: – Похоже на какую-то инсталляцию. В квартире на улице Хегалидсгатан.

Элизабет взмахнула рукой, словно отвергая это обвинение.

Рикард слышал по голосу Эрика, что дело серьезное.

— В подобных делах я мало что понимаю. Но я не вижу ничего плохого в квакерах — это мирные трудолюбивые люди.

– Это рядом с баром «Эспрессо»?

— Вам не следует высказывать такую крамолу. — Мерси начинала злиться. — Дьявол помутил разум квакеров — так говорит преподобный Инкрис Матер. Вам следует прочесть книгу преподобного Коттона Матера «Памятное предупреждение: о сношениях с колдунами и одержимыми нечистой силой». Мой муж купил ее, будучи по делам в Бостоне, я могу дать ее вам почитать. Преподобный Матер считает, что корень всех наших бед состоит в том, что дьявол возжелал вернуть землю Израиля Новой Англии краснокожим.

– Точно. По соседству с магазином «Делло Спорт». Ты можешь там быть уже через пять минут.

Обратив свое внимание на не в меру расшалившихся детей, Элизабет крикнула им, чтобы они вели себя тише; от них было слишком много шума. Правда, Элизабет вмешалась в игры детей не столько для того, чтобы одернуть их, сколько для того, чтобы прекратить проповедь Мерси. Однако Элизабет не преминула сказать, что будет очень признательна, если ей удастся прочитать ценную книгу.

Он глубоко вздохнул.

— Кстати, о церковных делах, — заявила Мерси. — Не думает ли ваш супруг вступить в сельскую церковную общину? Он один из богатейших землевладельцев, и такой шаг люди бы очень одобрили.

– Окей, считай, что я уже в пути.

— Не знаю, — ответила Элизабет. — Мы никогда не разговаривали с ним на эту тему.

— Мы очень нуждаемся в помощи, — сказала Мерси. — Семейство Портеров и их друзья отказались платить свою долю расходов преподобного Парриса. Когда возвращается ваш муж?

Ощущение покоя, которым он только что наслаждался, исчезло. В то же время он знал, что Эрик не стал бы звонить, если бы дело не было действительно серьезным. Значит, это нечто выходящее за рамки привычной гадости, с которой им приходится сталкиваться.

— Весной, — ответила Элизабет.

— Зачем он отправился в Европу? — спросила Мерси.

— Он занят постройкой каких-то новых невиданных кораблей — они называются фрегатами. Муж говорит, что эти суда могут обороняться от французских морских разбойников и карибских пиратов.

Он пошел к зеленому домику, построенному когда-то его отцом. Там была даже ниша с кроватью, что противоречило уставу садово-огородного кооператива, запрещавшего ночевать на дачах. Он подкрутил громкость, чтобы услышать хотя бы последнюю песню диска, а потом спрятал проигрыватель под кухонный стол, чтобы его не видно было в окно. Он глянул в зеркало, которое висело над раковиной и умывальником на внешней стене дома. По сравнению с музыкой, которую он только что дослушал, сам себе он не казался оригинальным.

Коснувшись ладонями остывающих караваев хлеба, Элизабет позвала детей за обеденный стол. Когда они расселись по местам, она спросила их, не хотят ли они попробовать свежего теплого хлеба. Отведать редкого блюда захотели Энн Путнам, Абигайль Уильяме и Бетти Паррис. Собственные ее дети только недовольно повертели носами при таком предложении. Открыв дверь на лестницу, ведущую в погреб, в углу кухни, Элизабет послала Сару спуститься за маслом.

Мерси очень заинтересовалась люком, ведущим в погреб.

Не слишком короткие русые волосы, которые он подстригал сам. Старые джинсы, застиранная рубашка и вконец растоптанные кеды. Ни тебе ретро-панк, ни седермальмский винтаж. Просто скучная одежда. Хотя он ведь и не планировал ничего, кроме свободного дня в саду. Вообще, и в других случаях его стиль одежды никак нельзя было назвать продуманным.

— Это придумал Рональд, — объяснила Элизабет. — Дверь устроена, как корабельный люк. Мы можем попасть из кухни в погреб, не выходя на улицу.

Если бы кто-нибудь проходил за забором его огорода, то мог бы удивиться этой странной картине. Мужчина средних лет, он же комиссар уголовной полиции, стоит между только что посаженной картошкой и посеянной морковкой и слушает совершенно непонятную музыку, смесь панка и клезмера[2]. Такая картина, скорее всего, не совпадает с представлениями о том, как должен вести себя настоящий владелец дачи. Не исключено, что и в уставе кооператива прописаны параграфы о запрете громкой музыки, подумал Рикард. Но он не собирался это проверять. Да, его музыкальный вкус, а в особенности его фанатический интерес к старому панку, явно выделял его на фоне «среднестатистического» показателя, отличая от большинства. Во всех остальных отношениях, по его собственному мнению, он чаще всего был обыденно-банальным, «средним».

Когда дети получили по доброй порции тушеной свинины и по ломтю хлеба, Элизабет налила себе и Мерси по кружке горячего сидра. Чтобы отдохнуть от детской болтовни, они взяли кружки и вышли в гостиную.

— Что это?! — воскликнула Мерси.

Он уже давно перерос того буйного и восстающего против порядков подростка, каким когда-то был. Что-то в его характере поизносилось, что-то отполировалось. Он не тосковал о себе молодом и особо на эту тему не раздумывал. Все это было в другое время. То время было и прошло. Ему нравилось жить так, как живет «средний Свенссон». Нравилась его работа. Правда, все то ужасное, с чем он сталкивался в силу профессии, ему стало тяжелее переносить после рождения сына пять лет назад. Но существование сына, его Эльвина, было тем, что его держало. Тем, что дарило ему счастье и радость в повседневности. Хотя, конечно, ему хотелось бы встречаться с сыном чаще, а не только по выходным два раза в месяц.

Первое, что она увидела, был портрет Элизабет в полный рост, висевший над каминной полкой. Мерси поверг в суеверный ужас реализм изображения, особенно лучистые зеленые глаза. Она буквально приросла к полу и стояла неподвижно, пока Элизабет подбрасывала дрова в гаснущее пламя.

— У вас здесь очень открытое платье, — отметила Мерси. — К тому же на голове у вас ничего нет.

— Да, мне этот портрет поначалу доставлял много неудобства, — призналась Элизабет. Она поднесла к камину два стула и поставила их перед ярко запылавшим огнем. — Это была идея Рональда. Ему нравится, а я просто перестала его замечать.

Его вполне устраивал и его закончившийся брак с Марианной. Только после развода он понял, что именно было не так. То, что было очевидно кому угодно. Сверхурочные. Работа по выходным и праздничным дням. Экстренные вызовы. На нем лежала вся ответственность за расследования. Никого другого не было, на кого можно было бы свалить вину, если что-то пошло не так. Однако тот факт, что его ценили на работе, был слабым утешением в семье. Семья оказалась на последнем месте в списке приоритетов. И не один раз, а много. Он пытался это как-то компенсировать. Проводил время с сыном. И не просто так. Это их совместное время было действительно «качественным», по определению психологов. Он готовил ужины. Думал, что они с Марианной были равноправны, по крайней мере, в кухне. После развода он понял, что она это воспринимала не так – и она была права. Именно она всегда прикрывала тылы, готовила паста-салаты и бутерброды, когда сын отправлялся в походы со школой, быстрые ужины в будни с мясными тефтельками или спагетти, да и все остальное, когда не было времени на то, чтобы готовить что-то вдохновляющее, креативное или шикарное. А сам он готовил, когда был свободен. И тогда это были колоссальные, экзотические проекты: варка по несколько часов, рыба, маринованная в соке лайма, или молодая картошка, сваренная с морской солью, как это делают на Канарских островах. Все было продумано, к блюду подавалось нужное вино или пиво сезона. Эти роскошные обеды были, естественно, весьма популярны среди друзей, но, как Рикард понял намного позже, способствовали углублению трещины между ним и женой. Эти приемы устраивались ради удовлетворения его собственного эго, а не ради равноправия. Этот контраст между буднями и теми редкими случаями, когда он был дома, стал слишком велик.

— Это папистский портрет, — сказала Мерси с язвительной усмешкой.

Он закрыл дачу, положил металлическую пластину на дверь и навесил большой амбарный замок. Вообще-то солнечное воскресное утро в мае месяце – самое, наверное, неудачное время для кражи, да и все соседи тут и заняты посадками. Но домушники-наркоманы, залезающие в чужие квартиры и дачи района, вряд ли задумываются о стратегии или тактике совершения краж.

Она поставила стул так, чтобы не видеть картину. Она сделала глоток и попыталась привести в порядок свои мысли. Визит ее проходил совсем не так, как она представляла себе по дороге сюда. Характер Элизабет совершенно выбил ее из колеи. Однако пора было переходить к делу, ради которого она, собственно, и приехала. Мерси откашлялась.

— До меня дошли некоторые слухи, — начала Мерси. — Я уверена, что под ними нет никакой реальной почвы. Но я слышала, что вы возымели фантазию купить земли в Нортфильде.

Рикард спустился по тропинке почти к самой воде и пересек широкий газон. Пока что на траве успели расположиться в основном семьи с детьми. Но если погода продержится, то скоро сотни людей – чаще всего молодежь – будут осаждать эти травянистые склоны с пластиковыми пакетами из «Сюстембулагет»[3], наполненными банками теплого пива «Норрландс Гульд» и сидра «Коппарберг». Уже сейчас ему была видна группа скинхедов, оккупировавших один из деревянных столов парка. Откуда они взялись, недоумевал он. Уже много лет он не видел бритоголовых в башмаках со стальными носами. Теперь расисты одеваются в костюмы, заседают в Риксдаге и заняты тем, что подают в парламент предложения, суть которых сводится к тому, что только этнические шведы имеют право представлять Швецию на Евровидении или появляться на телеэкране в качестве Люсии. В то же время он был вынужден признаться самому себе, что и его коллеги, полицейские, не были свободны от подобных взглядов. Часть скинхедов, которые были активными в те веселые девяностые годы, сменила интересы и, не дай бог, стала полицейскими. Как тот идиот, «Дядюшка Синий», блогер из полиции в Мальме, писавший о своем презрении к женщинам, гомосексуалам и иммигрантам[4].

— Это не слухи, — твердо ответила Элизабет. — Это действительно будет сделано. Мы будем владеть землей по обе стороны Вулстон-Ривер. Дорога, которая ограничивает владения Рональда, простирается до деревни Салем-Виллидж.

— Но эту землю хочет купить семейство Путнам! — воскликнула Мерси с негодованием в голосе. — Для них это очень важно. Им очень нужен доступ к воде, необходимой им для их производства, особенно для железоплавильных мастерских. У них есть одно затруднение — пока нет соответствующих средств, и их не будет до следующего урожая. Они будут очень недовольны, если вы перейдете им дорогу, и постараются любыми путями воспрепятствовать сделке. Элизабет пожала плечами.

Больше всего в этой истории его раздражало то, что люди могли и вправду подумать, что Рикард и его коллеги разделяли позицию блогера, получившую огласку в сети. Он знал, что люди могут чересчур поспешно обвинять всех полицейских за взгляды, которые выражает лишь горстка подонков, особенно когда им суфлирует медиа. Так и получилось, что образ тупых, размахивающих дубинками мачо-полицейских продолжал существовать и дальше. Хорошо, что хоть начальником полиции назначили бывшего любителя панк-стиля, для разнообразия.

— У меня деньги есть сейчас, — сказала она. — Я хочу купить эту землю, мы сможем построить на ней новый дом и приютить там многих сирот. — Лицо Элизабет раскраснелось от волнения, глаза сверкали. — Дэниел Эндрю согласился спроектировать и построить дом. Это будет грандиозное здание из кирпича. Такие дома строят в самом Лондоне.

Мерси с трудом верила своим ушам. Гордость и алчность Элизабет не имели границ. Глоток сидра застрял в горле у Мерси.

Рикард шагал мимо станции метро «Хурнстулль». Инсталляция, думал он. Что же такое Эрик обнаружил в квартире? Коллега был обычно склонен к драматическим преувеличениям, но на этот раз, похоже, все наоборот. Провокационное произведение искусства, или о чем там могла идти речь, не казалось слишком серьезным. А голос у Эрика был явно встревоженным, когда он звонил.

— А вы знаете, что этот Дэниел Эндрю женат на Саре Портер? — спросила она.

— Да, — ответила Элизабет, — мы принимали их обоих у нас дома перед отъездом Рональда.

— Позволительно ли будет мне спросить, откуда вы берете такие громадные суммы денег?

— С тех пор как началась война, фирма Рональда процветает на военных поставках.

Глава 3

— Вы наживаетесь на несчастьях других, — наставительным тоном произнесла Мерси.

— Рональд предпочитает называть это по-другому. Он говорит, что поставляет стране жизненно необходимые на войне материалы.

Когда Рикард дошел до улицы Хегалидсгатан, 46, то убедился, что парадная действительно находится рядом с кафе «Делло Спорт» на углу с улицей Польсундсгатан. Если бы не шведская машина полиции, припаркованная вопреки всем правилам во втором ряду, можно было подумать, что ты в Италии. Владелец кафе сидит вместе с друзьями у серебристого столика из нержавейки на тротуаре, перед ним розовеют страницы спортивного приложения итальянской газеты «Делло Спорт». От поджаристой брускетты пахнет оливковым маслом. Солнце нагревает осыпающуюся штукатурку кирпичной стены.

Несколько секунд Мерси внимательно смотрела в ясные зеленые глаза Элизабет. Гостью вдвойне ужаснул тот факт, что Элизабет, казалось, не осознает своих преступных прегрешений. Она вызывающе ухмыльнулась и стала с довольным видом потягивать свой сидр.

— Да, об этом говорят, я слышала, — наконец произнесла Мерси, — но не могла поверить своим ушам. Вам нельзя заниматься таким делом в отсутствие мужа. Это не соответствует установленным Богом порядкам, и я должна предупредить вас: люди в деревне говорят о вас. Говорят, что вы переступили грань приличия и забыли, что вы дочь фермера.

Эрик ждал у входа в подъезд. Он явно торопился в это утро и выскочил из дома, не успев переодеться. На нем был самый мешковатый и бесформенный из всех его хип-хоповских прикидов, и Рикард считал, что Эрик – несмотря на свои тридцать пять лет – выглядит ненамного старше тех школьников и гимназистов, которые собирались по вечерам в парке Танто. Он даже не снял подросткового кепи бренда Fubu. Стиль одежды, темная кожа и дразнящая улыбка делали его похожим на копа из сериала «Прослушка». Рикард знал: Эрик надеялся на то, что его будут воспринимать как крутого парня, выросшего в каком-нибудь гетто Лос-Анджелеса, хотя это было совершенно не так. Уголком глаза он заметил неправильно припаркованную за углом ржавую машину Эрика марки Oldsmobile, из чего следовал вывод, что где-то был еще и полицейский в форме, который прибыл в обычной патрульной машине. Oldsmobile – был еще одним атрибутом «подлинного гангстера», которым в свободное время притворялся Эрик, вдохновленный рэпером The Game и группой «Public Enemy».

— Я всегда буду дочерью своего отца, — ответила Элизабет, — теперь я еще и жена торговца.

Эрик молча кивнул ему.

Мерси не успела ничего ответить — с кухни донесся грохот и многоголосый крик. Обе женщины в ужасе вскочили и бросились на крик. Элизабет по дороге схватила мушкет.

Кухонный стол был опрокинут и лежал на боку. По полу разбросаны порожние деревянные миски. Энн Путнам металась по кухне, рвала на себе одежду, натыкалась на мебель и кричала, что ее кто-то кусает. Другие дети в диком страхе попрятались по углам.

Элизабет бросила ружье, кинулась к Энн и схватила ее за плечи.

— Что с тобой, девочка? Кто кусает тебя?

– Я думаю, это заинтересует тебя больше, чем семенная картошка. Вряд ли это можно классифицировать в качестве «обычного», так сказать, дела.

На какое-то мгновение Энн застыла, уставившись в одну точку. Глаза ее остекленели.

— Энн! — окликнула ее Элизабет. — Что случилось с тобой?

Рот девочки медленно открылся, и из него на всю длину высунулся язык. Тело девочки извивалось, словно ее поразила пляска святого Витта. Элизабет попыталась удержать ее, но девочка сопротивлялась с неожиданной для ее хрупкого тела силой. Вдруг Энн обеими руками схватилась за горло.

Он показал дорогу во внутренний двор. Там все выглядело так, будто оператор приготовился снимать новую версию фильма «Дети подворотен»[5] или комедию тридцатых годов в колоритной упаковке южной части столицы. Плющ вьется по стенам песочного цвета, в центре двора – специальная стойка для выбивания ковров, а чугунное литье забора держит на расстоянии соседскую шпану. В одном углу – заколоченный деревянный сарай, в котором, вероятно, хранились бочки дворового туалета с тех еще времен, когда отхожие места были не в квартирах, а во дворах Стокгольма.

— Я не могу дышать, — прохрипела она. — Помогите! Я задыхаюсь.

— Давайте отнесем ее наверх! — крикнула Элизабет, обращаясь к Мерси.

Рикард прошел за Эриком дальше, через двор, в следующий дом. На втором этаже у одной из дверей стоял молодой полицейский. Лицо у него было серо-зеленого цвета, и он явно с трудом сдерживал тошноту. Кисловатый запах, стоявший на лестничной площадке, говорил о том, что парня недавно вырвало. Рикард признал в нем одного из новеньких. Коротко кивнув, он натянул на обувь защитные бахилы и прошел за Эриком в квартиру, пробравшись через сваленные в кучу кеды, тапки, туфли и зимние сапоги. В прихожей висело пальто, а на крючках – несколько курток-худи, и уже здесь Рикарду стало ясно, что тут многое отличается от обычного места преступления. Из комнаты струился яркий белый свет, создавая резкий контраст слабому желтоватому солнечному свету, падавшему из окон.

Вдвоем они не то понесли, не то поволокли извивающуюся в страшных корчах девочку на второй этаж. Не успели они положить ее на кровать, как Энн начала биться в конвульсиях.

— У нее ужасный припадок, — сказала Мерси. — Думаю, что мне надо привезти сюда моего мужа — доктора.

– Иди направо, на белый свет, – раздался голос Эрика за спиной. Рикард считал себя закаленным в том, что касалось осмотра мест преступления, и за свои двадцать лет в полиции он сталкивался бессчетное число раз с кровью, смертью и грязью. И все же он непроизвольно вздрогнул, войдя в комнату, залитую белым светом. В представшей перед ним сцене было нечто искусственное и продуманно мерзкое.

— Прошу вас! — крикнула Элизабет. — Поспешите!

Спускаясь по лестнице, охваченная тревогой, Мерси печально покачала головой. Успокоившись немного, она перестала удивляться случившемуся: теперь она знала причину несчастья. Это было злое колдовство. Элизабет накликала на свой дом нечистую силу, она впустила в него дьявола.

На кровати в комнате, похожей на спальню, сидела женщина. Ее голову подпирали розовые подушки, прислоненные к изголовью. Безжизненный взгляд упирался в стену напротив. На ней были трусы, и больше ничего. Тело неестественно блестело в ярком свете двух прожекторов, установленных на полу по обеим сторонам кровати. Казалось, что она вспотела под теплыми лучами ламп, хотя этого, конечно, быть не могло. Лицо было накрашено и казалось покрытым эмалью. Тело тоже блестело, как полированное, что никак не вязалось с обычной матовостью кожи трупов. Создавалось такое впечатление, что она не хотела быть мертвой, а собиралась на какой-то праздник.



От этого контраста между накрашенным молодым лицом, блеском кожи и обвисшим голым телом Рикарда передернуло.

Вторник, 12 июля 1692 года

– Черт подери, ты был прав. Это запредельно, выходит за рамки нормы.

Рональд Стюарт открыл дверь каюты и, выйдя на палубу, полной грудью вдохнул прохладный утренний воздух. На нем были надеты его лучшие бриджи и алый камзол, отороченный белоснежными крахмальными кружевами. По торжественному случаю на голове его красовался напудренный парик. Рональд был сам не свой от волнения. Только что они обогнули мыс Ногус, миновали Марблхед и взяли курс на Салем. Вот показался и причал.

— Давайте не будем до последнего момента убирать паруса, — сказал Рональд стоявшему у руля капитану Аллену. — Я хочу, чтобы люди в городе видели, с какой быстротой может идти наше судно.

Совсем как фарфоровая кукла, подумал он. Труп выглядел точно как старинная фарфоровая кукла, только без платья с кринолином. Губы женщины были четко обозначены помадой. Чуть выпяченные, с острыми контурами верхней губы. Лицо казалось слегка припудренным чем-то белым. Вряд ли это был ее собственный выбор. То же самое касалось и светлых волос. Они были завиты и закреплены голубыми шелковыми лентами. Если бы не нагота, она вполне подошла бы для съемок в костюмированной драме. Или для какой-то гротескной коллекции кукол из фильма ужасов.

— Слушаюсь, сэр! — крикнул в ответ капитан Аллен.

Всем своим большим мускулистым телом Рональд оперся на планширь. Морской ветер овевал его широкое загорелое лицо и играл светлыми, песочного цвета волосами. Он рассматривал знакомый пейзаж, и его переполняло счастье. Как хорошо возвращаться домой! Хотя, надо признать, к радости примешивалось какое-то беспокойство. Он не был дома шесть месяцев, задержавшись на два месяца против ожидаемого срока. Он не получил за все время ни одного письма. Казалось, Швеция расположена на самом краю света. Наверное, до Элизабет так и не дошли посланные им письма. Не было никакой гарантии, что их доставили ей, так как ни один корабль из Стокгольма не ушел за эти полгода в колонии. Не было оказий и до Лондона.

– Какая гадость! Никогда не видел ничего подобного. Мы, конечно, сталкиваемся с разными психами. Но этот случай должен попасть в разряд самых отвратительных. Какой придурок мог сотворить такое?

— Время, сэр! — прокричал капитан, когда они приблизились к берегу. — Иначе эта махина вылетит на сушу и остановится только на Эссекс-стрит.

— Командуйте, — отозвался Рональд.

Он отвел глаза.

Повинуясь приказу капитана, матросы по вантам кинулись на мачты, и через несколько минут огромные полотнища парусов были свернуты и привязаны к реям. Корабль замедлил свой бег. До причала оставалось не более сотни ярдов, когда Рональд заметил, что от берега отчалила маленькая шлюпка и быстро поплыла навстречу судну. Когда шлюпка приблизилась, Рональд узнал в человеке, стоявшем на ее носу, своего клерка Честера Проктера. Рональд весело помахал ему рукой, но Честер не ответил на приветствие.

– И никакой записки? Никакого объяснения?

— Спасибо за встречу! — крикнул Рональд, когда маленькое суденышко достигло пределов слышимости человеческого голоса.

Эрик покачал головой:

Честер промолчал. Когда лодка поравнялась с кораблем, Рональд увидел, что худое лицо клерка вытянуто, а углы рта опущены книзу. Волнение Рональда сменилось тревогой. Случилось что-то нехорошее.

— Полагаю, что вам следует немедленно отправиться с нами на берег, — сказал Честер, когда шлюпка пришвартовалась к высокому борту фрегата.

– Ничего. Но я согласен. Это должен быть настоящий психопат. Полный отморозок. И все же он умудрился не оставить никаких следов, насколько я вижу.

Спустили трап, и, быстро переговорив с капитаном, Рональд перебрался в шлюпку. Как только он оказался на корме, шлюпка отчалила. Честер сел рядом с ним. Матросы взялись за весла.

– Что ты уже успел обследовать?

— Что случилось? — спросил Рональд, со страхом ожидая ответа. Больше всего он боялся индейского набега на свой дом. Когда он уезжал, становища их видели возле Эндовера.

– Почти ничего, я только быстренько, очень поверхностно, посмотрел квартиру. Хотел дождаться тебя. Пробовал обойти соседей, но никого нет дома. – Эрик кивнул в сторону кровати и поморщился: – Такое впечатление, что ее покрыли каким-то лаком, то ли для мебели, то ли для пола. Но я не нашел никаких банок или кисточек.

— В Салеме случилось ужасное происшествие, — сказал Честер. Он был подавлен и очень нервничал. — Провидение вовремя вернуло вас домой. Мы были очень расстроены и опасались, что вы вернетесь слишком поздно.

Он подошел к кровати и показал рукой на капли, которые были заметны на ногах женщины. Рикард подошел ближе.

— Что-то с моими детьми? — с тревогой спросил Рональд.

– Блин. – Кишки у него в животе, казалось, завязались в узел. Пятна на простыне блестели, будто жир стекал с блестящего тела, которое сидело в кровати, как жертвенный агнец, приведенный на заклание. Рикард сделал глубокий вдох, хотя ему вообще не хотелось вдыхать этот спертый воздух, и наклонился к женщине. – Боюсь, что вряд ли удастся установить точное время смерти с помощью определения температуры тела. Если лак, которым она покрыта, сохраняет тепло. Посмотрим, что скажут эксперты.

— Нет, ваши дети здесь ни при чем. Они в безопасности и здоровы. Дело касается вашей доброй жены Элизабет. Она уже несколько месяцев в тюрьме.

Он присел на корточки и показал пальцем на сине-зеленые пятна на ее шее и ушах:

— В чем ее обвиняют?

— В колдовстве, — ответил Честер. — Я прошу у вас прощения за то, что именно мне выпало принести вам эту злую весть. Она осуждена чрезвычайным судом и приговорена к смерти. Казнь назначена на следующий вторник.

– Скорее всего, она убита ночью, если исходить из размеров трупных пятен. И по бокам шеи лака не видно, так что лак не мог повлиять на то, как выглядят трупные пятна.

— Но это же бред! — прорычал Рональд. — Моя жена не колдунья!

Он выпрямился и встал рядом с Эриком. Женщина пялилась на них большими глазами. Патологически большими глазами.

— Я знаю, — проговорил Честер. — Но весь город охвачен лихорадкой, уже идет настоящая охота на ведьм. Все это продолжается с февраля, перед судом предстало больше ста человек, и всем предъявлено это обвинение. Одна казнь уже состоялась. Повешена Бриджит Бишоп. Это случилось десятого июня.

— Я знал ее, — проговорил Рональд. — У этой женщины был огненный темперамент и вспыльчивый характер. Она без разрешения держала таверну на Ипсуич-роуд. Но колдовство? Мне это кажется совершенно невероятным. Какое же происшествие поселило в горожанах такой страх перед колдовством?

– Может быть, ее задушили? – Эрик пожал плечами.

— Это произошло от непонятных «припадков», — ответил Честер. — Несколько женщин, большей частью молодых, оказались пораженными этим несчастьем самым прискорбным образом.

– Если судить по ее глазам, то да, задушили. Похоже, что она не оказывала сопротивления. А это странно.

— Вы видели эти припадки своими собственными глазами? — спросил Рональд.

— О да, — ответил Честер. — Это видел весь город на слушаниях перед зданием магистрата. Подобное зрелище трудно вынести. Одержимые дико кричат и находятся явно не в своем уме. Они то слепнут, то глохнут, то немеют, иногда это случается с ними одновременно. Они трясутся, как квакеры, и вопят, что их кусают какие-то существа. Они высовывают языки, а потом втягивают их обратно в рот, словно стараются проглотить. Но самое худшее — это судороги, в которых они так изгибаются, что, кажется, у них вот-вот начнут ломаться суставы.

Рикард кивнул. В комнате не было никаких признаков того, что она пыталась сопротивляться. Никаких капель крови. Никакого беспорядка. Он обошел кровать и посмотрел на тело с другой стороны. На шее не было никакой красноты. Никаких синяков. Никаких частиц кожи под ногтями, насколько он мог видеть.

Мысли Рональда кружились в беспорядочном вихре. События приняли совершенно неожиданный оборот. Утреннее солнце светило не особенно жарко, но на лбу Рональда проступили капли пота. В ярости он сорвал с головы парик и швырнул его на дно лодки. Он изо всех сил старался придумать, что ему следовало сейчас предпринять.

– Ее могли накачать наркотиками. И убить во сне. Возможно, сначала она была изнасилована. Или после. Но я не вижу на простыне следов спермы.

— На берегу нас ждет карета, — сказал Честер, нарушив тяжелое молчание, когда они приблизились к пирсу. — Я думаю, что вы захотите сразу поехать в тюрьму.

— Да, — коротко ответил Рональд. Высадившись на берег, они быстро вышли на улицу, сели в карету, и Честер подобрал вожжи. Лошади с места взяли крупную рысь. Экипаж затрясся на булыжниках набережной. Мужчины молчали.

— Как случилось, что все вообразили, будто эти припадки причинены колдовством? — спросил Рональд, когда они выехали на Эссекс-стрит.

Эрик вздохнул.

— Такое объяснение дал случившемуся доктор Григгс, — пояснил Честер. — Потом подтвердил преподобный Паррис из деревни, а уж после в это поверили все, даже члены магистрата.

— Почему все они так в этом уверены? — поинтересовался Рональд.

– Может, это был какой-то ее знакомый? Который пришел вместе с ней вчера вечером и подсыпал что-то ей в чай. А потом задушил. В раковине на кухне стоят две чайные чашки.

— Это стало очевидно во время слушаний, — ответил Честер. — Все люди могли видеть, как обвиняемые мучили одержимых, и как этим несчастным становилось легче, как только обвиняемые прикасались к ним.

— А их мучения начинались без такого прикосновения?

– Вряд ли. Трудно поверить, – возразил Рикард, – что она знала кого-то, кто внезапно ее убивает и превращает в отвратительное подобие произведения искусства. Человек, который до этого предположительно вел себя совершенно нормально. Человек, которому она, вероятно, доверяла. Может быть, даже любила.

— Дело в том, что их причиняли призраки обвиняемых, — объяснил Честер. — Но видеть этих призраков могут только одержимые. Именно таким способом обвиняемые насылали порчу на страдалиц.

Эрик покачал головой.

— И именно таким способом моя жена насылала порчу? — спросил Рональд.

— Именно таким, — ответил Честер. — На Энн Путнам, дочь Томаса Путнама из деревни Салем.

– Или родственник? Бойфренд? Или просто приятель? Даже думать не хочется о том, что могло двигать таким человеком.

— Я знаю Томаса Путнама, — произнес Рональд. — Это маленький злой человек.

— Энн Путнам была первой одержимой, — после некоторого колебания проговорил Честер. — Это произошло в вашем доме. Первый припадок у нее случился на кухне вашего дома в начале февраля. Она страдает до нынешнего времени, как и ее мать, Энн-старшая.

— А мои дети? — спросил Рональд. — Они тоже страдают от этих мучений?

Он вытер лоб и осмотрелся, чтобы заставить себя оторвать взгляд от женщины.

— Ваши дети уцелели, — ответил Честер.

— Благодарение Богу, — отозвался Рональд.

– А это что за прожекторы? Когда стоишь с ними рядом, то чувствуешь себя как в сауне.

Они свернули на Призон-лейн. Оба молчали. Честер натянул вожжи и остановил карету у входа в тюрьму. Рональд велел ему ждать и вылез из экипажа.

Теряя остатки терпения, он разыскал надзирателя Уильяма Даунтона. Рональд нашел его в грязном кабинете, где тюремщик ел свежеиспеченный пшеничный хлеб. Даунтон был обрюзгшим, рыхлым и толстым мужчиной с всклокоченными, давно не мытыми волосами и красным бугристым носом. Рональд терпеть его не мог. Это был известный садист, который наслаждался зрелищем мучений своих подопечных.

– Убийца хотел быть уверенным, что все, что он хочет продемонстрировать, будет отчетливо видно. Что его «сообщение» дойдет до адресата.

Было видно, что Уильям не слишком обрадовался приходу Рональда. Поднявшись на ноги, он спрятался за креслом.

— Мы не пропускаем посетителей к осужденным, — промямлил он с набитым ртом. — Это приказ судьи Хейторна.

– Да, но что он хочет этим сказать? Что он сошел с ума? Что ему нужна помощь психиатров?

Едва владея собой, Рональд рванулся вперед, схватил Уильяма за ворот рубахи и притянул его к себе вплотную.

— Если ты плохо обращался с моей женой, — прорычал он, — то ответишь за это лично мне!

– Вряд ли. Может, это ревность? Извращенная месть за измену? Но я не понимаю, почему это должно быть выражено именно в такой форме.

— Это не моя вина, — ответил Уильям. — Я человек подневольный и обязан выполнять приказы начальства.

Эрик отошел на пару шагов и снова посмотрел женщине в лицо.

— Веди меня к ней! — выпалил Рональд.

— Но… — только и успел вымолвить тюремщик.

– Может быть, речь идет о сексе? Не изнасилование, а какая-то сексуальная игра, которая вышла из-под контроля? Ролевая игра. В куклы. А она должна была бы, например, выглядеть как Лолита? Понятия не имею.

Рука Рональда сомкнулась на его глотке. Уильям захрипел. Рональд ослабил хватку. Уильям, судорожно кашляя, достал ключи. Стюарт пропустил надзирателя вперед и последовал за ним.

— Я доложу об этом начальству, — сказал Уильям, отпирая толстую дубовую дверь.

– Во всяком случае, нет никаких признаков, что убийство произошло в состоянии аффекта и в спешке. Прожекторы, лакировка и вообще вся эта инсталляция – все говорит о тщательно продуманном плане.

Оказавшись за этой дверью, они прошли мимо нескольких камер. Все были заполнены до отказа. Заключенные смотрели на Рональда остекленевшими глазами. Некоторых он узнал, но не стал здороваться с ними. Тюрьма была окутана зловещей тяжелой тишиной. Все вокруг пропиталось густым неприятным запахом. Рональд достал платок и прикрыл нос — вонь была просто невыносимой.

Очутившись на верху длинной каменной лестницы, Уильям остановился и зажег прикрытую маленьким колпачком свечу. Тюремщик открыл еще одну массивную дубовую дверь, и они прошли в самую худшую часть тюрьмы. Стоял страшный удушливый смрад. Подвал состоял из двух больших помещений. Стены их были сложены из гранита, покрытого слоем сырой плесени. Многочисленные заключенные были все поголовно прикованы к стенам или к полу ручными или ножными кандалами, а иногда и теми и другими одновременно. Идя вслед за Уильямом, Рональд был вынужден перешагивать через распростертые на полу тела. Казалось, что в камеру невозможно впихнуть больше ни одного человека.

– И его, наверное, впустили, когда он пришел с сумкой. Может, его ждали?

— Одну минуту, — сказал Рональд. Уильям, обернувшись, остановился.

Рональд опустился на корточки. В одной из заключенных он узнал очень набожную и благочестивую женщину.

— Ребекка Нерс? — спросил Рональд. — Во имя Господа, скажите мне, что вы тут делаете?

– Может быть. Ты в остальной квартире не заметил каких-нибудь признаков борьбы? Может, ее перенесли в кровать потом?

Ребекка через силу покачала головой.

— Это знает только Бог, — с трудом произнесла она. Рональд поднялся, ощущая слабость в ногах. Это какой-то бред. Наверное, город сошел с ума.

Эрик покачал головой:

— Нам туда. — Уильям указал рукой в дальний угол подвала. — Давайте покончим с этим.