Анатолий Безуглов
Преступники. Факел сатаны
Преступники
НЕ ПРОСТО ДЕТЕКТИВ
Новый роман Анатолия Безуглова «Преступники» — не просто детектив, в котором следователи и сотрудники уголовного розыска раскрывают преступление, находят виновных… Он более многогранен, более социален, чем некоторые «боевики», в которых только схватки, погони, выстрелы…
Автор — в прошлом прокурор, а сегодня — ученый–юрист и писатель. В своем литературном творчестве Анатолий Безуглов обращается к проблемам, о которых он знает не понаслышке. За его плечами богатый жизненный опыт.
В свои неполные 22 года А. А. Безуглов становится прокурором, призванным стоять на страже закона, защищать интересы общества, государства, охранять права советских граждан.
Каждый день у прокурора новые дела, новые судьбы, новые проблемы — социальные, нравственные, правовые… Многие из этих проблем волнуют автора и по сей день. Вот почему писатель–юрист не ограничивается в своих произведениях острым сюжетом. Он вносит в свое творчество непреклонную гражданственность, высокую публицистичность, неутомимую непримиримость ко всему, что мешает нам жить.
Роман «Преступники», как и другие произведения Анатолия Безуглова, вряд ли можно отнести к разряду «чистого детектива». Это скорее своего рода производственный роман, посвященный деятельности правоохранительных органов по очищению нашего общества от убийц, расхитителей, взяточников и другой нечисти. В центре повествования следствие по уголовному делу. Его ведут уже известные читателям литературные герои ранее изданных книг А. Безуглова — следователь по особо важным делам при прокуроре РСФСР И. Чикуров и следователь О. Дагурова. Но они не только допрашивают свидетелей, подозреваемых, обвиняемых, производят обыски и выемки… Нет. Они еще просто живут. Вспоминают, мечтают, восхищаются, удивляются, негодуют. У них свои заботы, увлечения… Свои радости и огорчения. Свои взгляды на события, с которыми им приходится сталкиваться, на людей, их окружающих. У них свой духовный мир..
И, видимо, потому в романе Анатолия Безуглова немало отступлений, ухода в сторону от следствия. И даже когда его герои спорят о методах лечения — объясняется это не только тем, что события происходят в экспериментальной клинике, где лечат пациентов не традиционными методами, а используют народную медицину, но и тем, что сегодня, в наш бурный век, век стрессов, проблема здоровья волнует многих… О ней говорят и пишут не только медики… При этом информация, особенно в широкой, непрофессиональной печати, часто противоречива.
Автор — юрист, литератор, а потому он не берется судить об эффективности того или иного способа лечения. Это — дело медиков. А прослеживаемые в романе симпатии к народной медицине скорее всего определенная дань моде. Да и не в этом его главная суть. К тому же не будем забывать, что перед нами не документальное, а художественное произведение, автор которого имеет право на вымысел, на свою индивидуальную манеру письма, на свой писательский почерк.
Пересказывать роман «Преступники» нет надобности. Давать ему литературную оценку — дело критики. Но одно можно сказать уверенно об этой книге: она не оставит читателя равнодушным.
Ю. ЗВЕРЕВ,
старший следователь по особо важным делам
при Генеральном прокуроре СССР.
ПРЕСТУПНИКИ
Евгений Тимурович Баулин просыпался тяжело. До последнего мгновения, до последней доли секунды, пока наконец не ощутил, что переходит в состояние бодрствования, его мучило одно и то же сновидение — бесконечный долгий крутой спуск с горы…
«Гора, гора… — размышлял Баулин. — Конечно, жизнь — это гора».
И вспомнил: «Все в человеке идет вместе с ним в гору и под гору». Это была цитата из «Опытов» Монтеня, которого Евгений Тимурович читал перед тем, как потушить ночник. Раскрытый томик лежал рядом, на тумбочке.
В последние дни Баулина особенно тянуло к сочинениям великого французского мыслителя. Монтеня он познал еще в студенческие годы. Это было открытие, поразившее молодое воображение. Потом он его забыл. И вот теперь открыл как бы заново.
Евгений Тимурович взял в руки книгу и прочел подчеркнутое вчера изречение.
«Всякий может фиглярствовать и изображать на подмостках честного человека; но быть порядочным в глубине души, где все дозволено, куда никому нет доступа, — вот поистине вершина возможного».
— Поистине вершина возможного, — повторил вслух Баулин и опустил ноги на пол. Коврик был шершавый. Это раздражало. И сон…
Евгений Тимурович потер виски, медленно встал. В открытую форточку лился прохладный воздух, солнечный прямоугольник от окна уже наполз на платяной шкаф. Баулин с тревогой обнаружил, что проспал. Его внутренние часы, работавшие прежде отлаженно и четко, дали сбой: вместо семи тридцати разбудили в восемь.
«Может, биоритмы?» — подумал Баулин.
Он достал свою карту биоритмов, которую составила заведующая психоневрологическим отделением клиники Людмила Иосифовна Соловейчик, Сегодняшний день, если и не был пиком для Евгения Тимуровича, то уж и не спадом, это точно.
«Ладно, — решил он. — Велосипед, купание, комплекс упражнений — и войду в норму».
Правда, по полной программе не удастся, не хватит времени. Ведь надо вовремя успеть в клинику. Опаздывать было не в правилах Баулина. То, что некому было сказать «Доброе утро!», отозвалось в душе глухой тоской, хотя он вроде бы и привык уже к одиночеству. Жена и дочь жили в Москве, домработница лежала в больнице.
Евгений Тимурович надел плавки, шорты, легкую рубашку и кроссовки. Через минуту он уже катил на велосипеде по поселку, направляясь к речке. Знакомые, встретившиеся на пути, раскланивались с ним, нисколько не удивляясь, что профессор, главный врач березкинской экспериментальной клиники, в таком виде разъезжает по улицам. Так же, как теперь никого не удивляло, что он ходит зимой — даже в самые лютые морозы — в демисезонном пальто, без шапки и перчаток. Более того, с его легкой руки в Березках появились свои «моржи», причем число их из года в год увеличивается.
Обычно Баулин добирается до Лавутки — тихой, но довольно глубокой речушки — по шоссе. Сегодня же он решил сократить путь и поехал сосновым бором. Низко по земле стлался туман. Евгения Тимуровича изрядно потряхивало в седле, потому что он постоянно наезжал на крепкие корни, пересекающие тропинку.
Бор кончился неожиданно. Дальше тропка пролегала по лугу. Баулин прибавил ходу. В густой высокой траве, созревшей для косы, гудели шмели, пчелы. Высоко в небе захлебывались от песен жаворонки. Баулин иногда задирал голову к небу, стараясь рассмотреть в вышине голосистых птах. Так он добрался до шоссе. За ним метрах в пятидесяти катила спокойные воды Лавутка,
У дороги остановился, пропустил автомобиль. Красные «Жигули» двигались неспешно. Евгений Тимурович узнал владельца — главного зоотехника «Интеграла» Рогожина. Баулин кивком головы поздоровался с ним. Рогожин сделал вид, что не заметил главврача. Вмиг улетучилось хорошее настроение.
«До сих пор помнит обиду, — подумал Евгений Тимурович. — А может быть, он и прав. Другой на его месте вел бы себя еще хуже».
Профессор спешился, перевел велосипед через шоссе. К реке надо было пробираться сквозь густой молодой лесок. Дорога шла немного под уклон. Он снова окунулся в туман, клочками расползшийся среди берез, осин и зарослей рябины.
Евгений Тимурович знал тут каждое дерево, каждый кустик. Он купался на Лавутке ежедневно, за исключением тех дней, когда уезжал из поселка в командировку или в отпуск. Было у Баулина свое излюбленное место, где он раздевался, оставлял вещи и велосипед, — береза с изогнутым у земли стволом. Изгиб формой напоминал сиденье. К ней и направился главврач. Он уже предвкушал, как быстренько разденется, бросится в прохладную воду, перемахнет речку, потом вернется назад и снова…
— Женя! — раздался мягкий женский голос, и из тумана выплыла женщина, будто лесная фея. — Наконец–то ты пришел!
Евгений Тимурович застыл на месте. У женщины был венок из полевых цветов: лютиков, незабудок и ромашек.
Профессор провел рукой по своему лицу, словно хотел снять наваждение. Но увы, женщина была реальностью. Лет сорока пяти, среднего роста, со стройной фигурой. Лицо сохранило молодость и миловидность. Светлые льняные волосы и большие синие глаза. Но одеяние!..
Шелковое голубое платье было перепоясано ярко–красным поясом, завязанным на боку пышным бантом. Голову венчала широкополая соломенная шляпа с громадным искусственным букетом. В довершение всего — на шее болтался желтый шарф. И босая…
«Что ей надо?» — с испугом подумал Баулин, невольно оглядываясь вокруг.
— Женя, я давно хотела поговорить с тобой, — волнуясь, продолжала женщина; лицо ее покрылось пятнами румянца. — Неужели ты не понимаешь, что я приехала сюда ради тебя…
Брюс СТЕРЛИНГ
Баулину показалось, что она вот–вот бросится ему на шею. Он инстинктивно отступил на шаг, наткнулся на куст. Велосипед упал на землю, глухо звякнув. Наверное, от этого шума на него снизошло прозрение. Он вспомнил женщину. Это была одна из больных психоневрологического отделения.
СВЯЩЕННЫЙ ОГОНЬ
— Простите, почему вы здесь? — строго, но не грубо спросил ее Баулин.
В ответ она плавным движением опустила скрещенными руками платье на плечах.
Евгений Тимурович растерялся. Он имел дело с душевнобольными и не раз, но в клинической обстановке. Теперь же…
«Спокойней, спокойней, — убеждал себя профессор. — Надо найти какие–то слова… Окриками ничего не добьешься…»
— Товарищ Кленова, — мягко сказал он, вспомнив и фамилию больной, — вы меня с кем–то путаете…
— Милый, я не спутаю тебя ни с кем на свете! — томно проговорила женщина, приближаясь к профессору.
— Вот что, — решительно сказал он, — приведите в порядок свою одежду… И прошу вас возвратиться в клинику, иначе…
Кленова обиженно поджала губы.
— Я прошу, — несколько мягче повторил Баулин. — Вы же ставите меня и себя в неловкое положение.
1.
— Понимаю, — кокетливо проворковала больная. — Ты не хочешь, чтобы кто–нибудь увидел нас вместе. Я тоже не хочу… Пойдем, — кивнула она куда–то в сторону. — Там нас никто не заметит…
«Ну и положение!» — с отчаянием подумал Баулин.
Миа Зиеманн нужно было выяснить, как следует одеться, отправляясь к умирающему.
Кленова вдруг прикрыла глаза и прочла нараспев:
Жаркой ночью только вместе
Будем мы с тобой.
Сеть советовала одеваться как можно проще и держаться как можно более непринужденно. Миа, экономисту в области медицины из Калифорнии, было девяносто четыре года, и когда-то, семьдесят четыре года назад, она работала вместе с Мартином Уоршоу, жизнь которого теперь завершалась. В ту пору у них был роман. Так что Миа ждал какой-то заранее подготовленный документ. Скорее всего, речь шла о завещании. В разговоре ей порекомендовали коснуться прошлого, напомнить собеседнику об их былой связи, чтобы он почувствовал благодарность перед тем, как закроется последняя глава книги его земного бытия. Ей не стоит у него задерживаться, ей незачем становиться свидетельницей его ухода из мира.
Евгений Тимурович лихорадочно припоминал, как надо обращаться с подобными больными.
— Простите, как ваше имя, отчество? — спросил он у Кленовой.
Встреча давно расставшихся любовников была вызовом этикету, но на исходе двадцать первого века в обществе установилась полная гармония, и ничто не могло омрачить ее величия. Такие проблемы долго обсуждались в бесконечных дискуссиях, постоянно комментировались, анализировались в документах советов всевозможных экспертов, упоминались в самых невероятных декларациях, конвенциях по вопросам этики, на публичных чтениях и встречах политиков. Ни один аспект человеческого существования не ускользнул от вдумчивых, рассудительных и мудрых советников.
— Неужели ты забыл?! — Она страстно задышала. — Это же я, твоя Жанночка…
— Жанна! — Он вложил в это слово как можно больше нежности. — Идите, пожалуйста, в клинику. Я приду… А сейчас занят… Извините…
Миа изучила так много материалов на эту тему, что больше было и не переварить. Она уделила целый день знакомству с финансовыми отчетами и медицинскими заключениями Мартина Уоршоу. Миа не видела Мартина уже полвека, но продолжала, хотя и не слишком внимательно, следить за его карьерой. Отчеты показались ей очень обстоятельными и информативными. Благодаря им его жизнь стала открытой книгой. В этом и был смысл.
— Обязательно придешь? — с надеждой посмотрела на него Кленова.
— Непременно! — Баулин приложил обе руки к груди. — Только уходите. Скорее. А то сюда вот–вот придут люди… Я вас прошу.
Миа решила надеть черные туфли, выбрала тугой корсет, подчеркнула талию эластичным поясом, хорошо сочетавшимся с зеленовато-серым, до колен, с длинными рукавами и высоким воротником, шелковым платьем, приготовила трость. Ей нужна была строгая шляпа. От перчаток она отказалась. Перчатки рекомендовалось надеть, но они напоминали ей о больнице.
Больная испуганно оглянулась, рывком поправила платье.
«Слава богу», — еле сдержал вздох облегчения Евгений Тимурович и спросил:
Миа очистила кровь, сделала подкожные протеиновые инъекции, как следует размяла суставы, сделала глубокий массаж, приняла минеральную ванну и наманикюрила ногти. Она вымыла волосы, тщательно причесалась и закрепила прическу лаком. Увеличила норму насыщенных жиров в своей диете. А ночью спала под гипербарическим навесом.
— Дорогу знаете хорошо?
— Найду, — кивнула женщина. — Возьми. — Она быстро–сунула в руки главврачу конверт и возложила на его голову венок из полевых цветов.
На следующее утро, 19 ноября, Миа отправилась в город, чтобы купить шляпу, уместную для столь печальных обстоятельств. В этот осенний день в Сан-Франциско было холодно. С залива подкрался туман и плыл над громадьем небоскребов, увитых густой зеленью. Она гуляла и заходила в магазины, заходила в магазины и гуляла. Но не смогла найти ничего подходящего.
Евгений Тимурович вдруг ощутил, что ноги у него как ватные. Руки дрожали. Он глянул на конверт. Красивым почерком было написано: «Женечке».
— Какой–нибудь бред, — пробормотал Баулин. — Потом прочту.
Собака увязалась за ней еще на Маркет, где сумела пробраться сквозь толпу. Миа остановилась в тени колонны портика и поманила ее рукой.
Он поднял велосипед, подошел к своей березе. Раздеться было минутным делом. Баулин достал резиновую купальную шапочку. Без нее он в воду не лез. С тех пор, как несколько лет назад перенес воспаление среднего уха и отоларинголог посоветовал ему беречься. Баулин сбросил с головы венок, подаренный Кленовой, натянул шапочку и по влажному песку направился к Лавутке.
Собака помедлила от робости, потом подошла и лизнула ей пальцы.
Он разбежался и, оттолкнувшись от берега, бросился в реку. Холод ощущался какое–то мгновение. Баулин заработал руками и ногами во всю мочь, не поднимая лица из воды. До противоположного берега ему хватило всего нескольких вдохов. Коснувшись рукой земли, тут же повернул обратно. Широко раскрыв глаза, он смотрел на дно. Его всегда манил подводный мир. В этом зеленовато–аквамариновом царстве проплывали стайки полупрозрачных мальков, мелькали золотые и серебряные маленькие торпеды — карасики, окуньки, красноперки. Наблюдая их жизнь, Евгений Тимурович подумал, что человека всегда будет притягивать вода, потому что все живое вышло из океана.
— Вы Миа Зиеманн? — спросила она.
Баулин протянул руку к группе мальков, которые, как по команде, отскочили в сторону, не теряя, однако, своего строя. И вдруг сюда, в голубую безмолвную сферу, донеслись слова: «Он там…» Евгений Тимурович мгновенно вынырнул на поверхность.
— Да, это я, — ответила Миа.
Баулин оглянулся. Как будто никого. А скорее всего он не видел говорившего из–за тумана.
Он до рези в глазах всматривался в лесок.
По улице торопливо и деловито сновали прохожие, их лица были отстраненными, вычищенные до блеска ботинки легко касались выложенного красным кирпичом тротуара. Она смерила пса уверенным взглядом, и тот уселся у ее ног.
Именно оттуда долетали голоса. Теперь он уже явственно различал два — мужской и женский. Женский принадлежал Кленовой, в этом Баулин был уверен. А вот чей мужской…
Кленова о чем–то говорила с мужчиной, но Баулин не мог разобрать всех слов. А речь шла явно о нем. Говорившие хихикали, в их тоне были слышны язвительные нотки.
— Я шел за вами от самого вашего дома, — похвастался пес и умиротворенно заурчал. — Это долгий путь. — На нем был клетчатый вязаный свитер, шитые собачьи брючки и черная вязаная кепка.
Вдруг от куста отделилась фигура в светлых брюках и рубашке. Это был… Рогожин.
«Значит, он специально остановился в этом месте, — подумал Баулин. — Но откуда он знает Кленову?»
Его передние лапы казались довольно крепкими, короткая чистая шерсть отливала желтизной, на ее фоне большие собачьи глаза выглядели особенно выразительными. Голос пса звучал из вмонтированного в его горло репродуктора.
Пациентка клиники стояла как раз возле той березы, где главврач оставил вещи и велосипед.
Баулин сделал несколько взмахов против течения и снова посмотрел на берег. Теперь рядом с Кленовой ему почудилась еще одна женщина. Его как током ударило: это была его бывшая больная Гридасова.
Машина, задевшая зазевавшегося пешехода, словно разорвала тишину и перекрыла своим грубым скрежетом еле слышные шорохи нижнего Сан-Франциско.
Безотчетный страх овладевал им. Он оглянулся на противоположный берег. Может быть, доплыть до него и вернуться домой кружным путем? В одних плавках?.. Пешком?.. Да и хватит ли теперь сил доплыть? Они явно были на исходе.
— Я тоже прошла долгий путь, — сказала Миа. — Хорошо, что ты меня отыскал. Ты умный пес.
Несколькими сильными взмахами он достиг берега. Встал, тяжело дыша. Прислушался. Голоса стихли. Видимо, ушли…
Собака засияла от похвалы и завиляла хвостом.
Евгений Тимурович еле унял дрожь, сотрясавшую тело. Не мог понять, от чего это — от холодной воды или нервного потрясения?
— Я думал, что заблудился и немного проголодался.
Со стороны дороги послышался шум отъезжающей машины.
«Уехали», — с облегчением констатировал Баулин.
— Все в порядке, песик. — От собаки пахло одеколоном. — Как тебя зовут?
Он бегом добрался до своей березы, быстро оделся. Посмотрел на часы (золотые, водонепроницаемые, они все время были на руке): надо было спешить.
— Платон, — застенчиво откликнулся пес.
Но только профессор взялся за руль велосипеда, как из–за кустов снова появилась Кленова.
— Вы… Вы еще здесь? — возмущенно произнес Баулин.
— Отличное имя для собаки. И почему же ты шел за мной?
— Женечка, я ведь жду тебя, — пролепетала больная, протягивая руки к Баулину.
«Почему же Рогожин оставил ее здесь? — мелькнуло в голове профессора. — А может, это не он был?»
Диалог оказался сложным для ограниченного словарного запаса Платона, однако он прикинулся простачком и с беспечным видом переменил тему:
— Пойдемте к дороге, — решительно предложил он.
— Я живу с Мартином Уоршоу! Он ко мне прекрасно относится! Он меня сытно кормит. От Мартина приятно пахнет… Только не… сейчас… а раньше… — похоже, собаке было больно об этом говорить, — …не сейчас…
Кленова послушно двинулась вперед.
«Отвезти ее в больницу, что ли?» — размышлял Баулин.
— Это Мартин послал тебя за мной?
На дороге показался грузовик. Профессор остановил его и попросил шофера довезти Кленову до клиники.
Больная без слов села рядом с водителем. Машина уехала.
Пес опечалился.
Баулин вскочил на велосипед и поспешил домой.
Каждый день в половине десятого утра в клинике проводилось совещание, так называемая конференция. Заслушивались сообщения заведующих отделениями, ведущих специалистов, разбирались сложные случаи. В понедельник, помимо этого, обсуждались проблемы более общего характера, перспективные методы лечения и новинки медицины. В них принимали участие и студенты–практиканты.
— Он говорит о вас. Он хочет вас видеть. Вы должны с ним встретиться. Вам нужно с ним откровенно поговорить. Без вас он несчастен. — Платон обнюхал тротуар и вопросительно посмотрел на нее: — Можно мне получить что-нибудь сладкое?
Первым выступил заместитель главврача, доктор медицинских наук Рудик и заговорил о том, что лаборатории перегружены, задерживают анализы, что пора бы этот вопрос решить.
— Я не ношу с собой сладостей, Платон. А как Мартин? Как он себя чувствует?
— Новое оборудование скоро поступит, — ответил ему Баулин. — Самое большее через месяц наши возможности увеличатся вдвое.
От смутной тревоги вокруг собачьих глаз собрались морщинки. Она глядела на пса и с удивлением понимала, какой выразительной становится морда у говорящей собаки.
Затем шло сообщение крайне неприятное — умер больной с циррозом печени. Евгений Тимурович сам лично смотрел его в субботу, перед тем как покинуть клинику. Печень выпирала из–под ребер, белки глаз были желтые. Анализы говорили о том, что больному оставалось жить считанные часы. Продержался сутки…
— Жаль, что у вас нет сладкого, — нерешительно отозвался Платон. — От Мартина пахнет горем. У нас дома все очень плохо. И теперь мне так грустно из-за Мартина. — Он жалобно завыл.
— Он поступил к нам уже безнадежным, — сказала лечащий врач, и Баулин почувствовал, что это был укор ему.
Жители Сан-Франциско были в высшей степени терпимыми, цивилизованными и космополитичными людьми. Но Миа знала, что прохожие неодобрительно покосятся, если кто-то на их глазах доведет собаку до слез.
— В дальнейшем вы что предлагаете? — спросил он у врача.
Та пожала плечами и хмуро произнесла:
— Все в порядке, — утешительно сказала она. — Успокойся. Я пойду с тобой. Мы вместе пойдем к Мартину. Мы встретимся с ним.
— В данном случае я была против госпитализации… И вот результат.
— Мы и впредь будем брать таких больных, — твердо сказал главврач, нажимая на слово «будем», — Запомните: к нам часто обращаются с последней надеждой. Когда все способы и методы лечения уже испробованы и не дали результатов… Если вы боитесь ответственности, то подумайте, правильно ли вы выбрали профессию…
Платон по-прежнему скулил и от огорчения не мог произнести ни слова.
Воцарилась гробовая тишина. Так резко Баулин никогда раньше не позволял себе выражаться. Да и сам он понял, что перегнул палку.
— Отведи меня к Мартину, — приказала Миа.
«Это все происшествие у Лавутки», — мрачно подумал Евгений Тимурович.
— Хорошо, — с облегчением вздохнул пес и сразу перестал скулить. Приказ как будто успокоил его. — Я могу это сделать. Мне не трудно.
Затем выступил Анатолий Петрович Голощапов, заведующий лабораторией медицинского института, на базе которого и существовала экспериментальная березкинская клиника. Голощапов вел в клинике с десяток больных, применяя для их лечения продукты пчеловодства.
Он с облегчением повел ее к троллейбусу. Пес заплатил, они сошли через три остановки. Мартин Уоршоу выбрал себе дом в северной части Маркета, на Ноб-Хилл. Этот небоскреб из полихромных блоков был построен в 2060-х годах и устоял во время землетрясения. По меркам того времени он считался шикарным: фасад украшала яркая узорчатая черепичная облицовка, а окна и балконы с видом на залив громоздились в живописном беспорядке.
— Я хочу сказать несколько слов о результатах применения драже с пчелиным маточным молочком. Теперь уже можно утверждать, что оно отлично влияет на состояние больных при физической усталости, астении, нервной утомленности. Замечено, что оно дает прекрасные результаты в период выздоровления после тяжелых, острых заболеваний.
Внутри здания царило эйфорическое оживление. По замыслу архитектора холл был превращен в зимний сад, и от созревших апельсинов и авокадо — они росли в разноцветных горшках — исходил пряный густой аромат. Деревья тянулись ввысь, казались совершенно живыми, и это само по себе создавало хорошее настроение. На ветках копошились небольшие стайки щебечущих птиц.
— Что ж, надо применять этот препарат шире, — заметил Баулин.
Голощапов сел. Встал заведующий кардиологическим отделением Яковлев.
Вслед за своим провожатым Миа вошла в украшенный росписью лифт. Они поднялись на десятый этаж и очутились на площадке, мощенной крупной каменной плиткой. Яркое освещение сюрреалистически копировало калифорнийский северный солнечный свет. На площадке кто-то вывесил белье, оно сохло на солнце и свежем ветру. Миа миновала просторную оранжерею, купила в магазине-автомате собачьи лакомства в помятом пакете. Платон чрезвычайно оживился, когда она предложила ему это угощение, по форме напоминавшее кости.
— По вашей рекомендации, Евгений Тимурович, — обратился он к профессору, — мы составили программу сбалансированного пищевого режима для больных отделения при помощи компьютера в вычислительном центре «Интеграла». Результаты пока обнадеживающие. У семидесяти процентов наших больных с сердечными заболеваниями уже улучшилось состояние… Кстати, это приближается к выводам, о которых пишут французские специалисты–диетологи. Нам есть что противопоставить противникам лечебного голодания. Факты, как говорится, вещь упрямая.
На каменном выступе у квартиры Мартина рос куст с пахучими ягодами. Тяжелая дверь распахнулась от удара собачьей лапы.
После Яковлева слово предоставили врачу Серафимовой.
— Миа Зиеманн здесь, — громко объявил пес.
— Товарищи, — обратилась она к коллегам. — Я еще раз хочу напомнить о пропаганде общей гигиены среди наших больных. В частности, гигиены полости рта… Не считайте за труд напоминать пациентам, что надо чистить не только зубы, но и язык. Ведь он буквально рай для болезнетворных микробов, размножающихся на остатках пищи. Помимо того, что микробы могут вызвать различные заболевания, они еще портят зубы…
— Это нечто новое, — послышалась реплика из того угла, где сгрудились практиканты из мединститута.
Гостиная сверкала чистотой и странно походила на старомодный номер отеля: пальмы в кадках, бюро из красного дерева, высокие медные торшеры, столик из тика со столешницей из прозрачного стекла без единого пятнышка и закрытые сосуды с разными орехами. Две большие крысы с контрольными воротничками сидели на столе и ели из мисок лабораторную пищу.
— Ничего подобного! — ответила Серафимова. — Чистить язык было принято в прошлом веке. Просто в наше слишком деловое время об этом забыли. Более того, раньше существовало множество различных «скребниц». А в некоторых музеях можно увидеть такие скребницы, которыми пользовались еще за сто лет до новой эры в Древнем Риме… Я понимаю, таких «скребниц» сейчас в продаже нет, но их с успехом может заменить, например, чайная ложечка. Лучше, конечно, серебряная.
— Я могу взять ваше пальто? — осведомился Платон.
— Да, — заметил Рудик, — новое — это хорошо забытое старое…
Миа сняла свое цвета палой листвы габардиновое пальто и отдала его псу. После долгих размышлений она все же выбрала костюм, привычный для походов по магазинам: сшитые на заказ брюки и блузку с длинными рукавами. Неформальная одежда должна была как нельзя лучше подойти для этого визита.
Конференция продолжалась. Поднялся врач Чуев.
Пес легко передвинул подставку для шляп и начал проделывать с ней какие-то сложные маневры.
— Буду краток, — сказал он. — Я веду сейчас больного с язвой желудка. Применяю «Баурос». Увы, никаких результатов. Кстати, второй случай за этот год.
Миа повесила сумку.
— «Баурос» не панацея во всех случаях, — заметил Баулин.
— А где Мартин?
— Но еще два года назад точно таких же трех больных мне удалось излечить полностью. — Чуев помолчал и добавил: — Способ применения препарата выдерживался строго по разработанному в клинике методу.
Пес провел ее в спальню. Умирающий лежал в кровати на высоко взбитых подушках в узорчатой японской пижаме. Он то ли спал, то ли был без сознания, худое морщинистое лицо, редкие сухие волосы растрепались.
— Хорошо, — сказал Баулин, — посмотрю вашего больного.
Потом выступила заведующая психоневрологическим отделением Соловейчик. А Евгений Тимурович снова ясно представлял то, что он пережил на речке.
Увидев его, Миа невольно отвернулась и была готова бежать из спальни. Желание вылететь из комнаты, как на крыльях, вылететь из дома, покинуть город было столь же сильным и непосредственным, как и любой свойственный ей эмоциональный порыв.
«Гридасова, Гридасова… — лихорадочно повторял про себя Баулин. — Ведь она не могла появиться там, в лесочке! Не могла!»
Во рту пересохло. Евгений Тимурович потянулся к графину с водой, налил полный стакан и выпил залпом, не замечая настороженных взглядов своих подчиненных.
Но Миа не двинулась с места. При столкновении с жестокой реальностью неотвратимо надвигающейся смерти все данные ей советы и ее подготовка к визиту ровным счетом ничего не значили. Она стояла и ждала, когда у нее пробудится память, какая угодно память, и она сможет пережить эмоциональную встряску. Наконец она пришла в себя, лицо умирающего как будто сфокусировалось.
Врубился, как говорится, в совещание он, лишь когда вопрос был задан непосредственно ему. Спрашивал молодой врач Шурыгин:
Миа не видела Мартина больше пятидесяти лет. А их роман завершился более семидесяти лет назад. Но перед ней был именно Мартин Уоршоу. Или, вернее, все, что от него осталось.
— Евгений Тимурович, когда будет выпущена массовым тиражом брошюра, как применять «Баурос»?
— Действительно, — поддакнул кто–то. — Получаем массу писем с вопросами, как им пользоваться. Но ведь отвечать на каждое письмо — это сколько же понадобится времени!..
Платон потерся о руку Уоршоу своим холодным носом. Уоршоу шевельнулся.
— Главное, Евгений Тимурович, — сказал Яковлев, — спрашивают, где можно купить «Баурос». Неужели нельзя решить вопрос о налаживании его производства во всесоюзном масштабе?
— Пока «Баурос» производят экспериментально, — заметил Рудик, — надо упорядочить хотя бы реализацию в Березках.
— Открой окна, — прошептал он.
— Конечно! — подхватил один из присутствующих. — Кое–кто уже греет на этом руки. Я имею в виду перекупщиков. Покупают бочками и продают втридорога!
— Вы бы видели, что творится у торговой точки! — заметил другой. — С ночи занимают очередь. Палатки ставят, костры жгут. Как цыганский табор. А многие спят прямо на земле…
Пес нажал кнопку на полу. Занавеси раздвинулись, открыв высокие окна, и в спальню ворвались струи влажного тихоокеанского воздуха.
— Да, я слышал, — кивнул Баулин.
— С «Росинкой» тоже не мешало бы навести порядок, — добавила Соловейчик. — Она реализуется в ресторане при гостинице «Приют»… Есть сведения, что официанты делают на этом хороший бизнес — продают из–под полы по тройной цене и более.
— Я здесь, Мартин, — сказала Миа.
— И об этом мы говорили с Ростовцевым, — сказал Баулин. — Дано распоряжение: отпускать «Росинку» по одной бутылке и только проживающим в гостинице… Насчет же «Бауроса» сделаем так. Вас, Людмила Иосифовна, — обратился он к Соловейчик, — я попрошу вместе с Орловой поехать сегодня к торговой точке и посмотреть на месте, что и как… Завтра проинформируете.
— Хорошо, — откликнулась заведующая психоневрологическим отделением.
Он в изумлении заморгал:
— А потом мы подготовим свои предложения и передадим руководству «Интеграла». Кто еще хочет высказаться? — Таких не нашлось, и Евгений Тимурович решил подытожить конференцию. — Прежде чем закруглиться, скажу пару слов. Насчет летального исхода больного циррозом печени — подождем заключения патологоанатомов… Этот случай надо тщательно проанализировать. Прошу помнить одно: пусть никого не завораживает диагноз, с которым поступает к нам больной. Слово «безнадежный» мы должны забыть!.. Мы имеем дело с людьми… Надо помнить: каждый человек единствен. И бороться за его жизнь мы обязаны так, как если бы от его потери зависело будущее человечества!.. Если у нас еще бывают смертельные случаи, значит, виноваты мы, наша наука! — Баулин, помолчав, добавил: — И последнее. Хочу обратить внимание на дисциплину. Как медперсонала, так и больных. В частности — психоневрологического отделения.
— Ты рано пришла.
Все посмотрели на Соловейчик. Та — недоуменно на Баулина. Однако он неожиданно для присутствующих закончил:
— Да. Я встретила твою собаку.
— Благодарю за внимание. Все свободны.
Участники конференции зашумели, заговорили, потянулись к дверям конференц–зала.
— Я вижу. — Изголовье его кровати поднялось, и он оказался в сидячей позе. — Платон, принеси, пожалуйста, стул для Миа.
Рудик подошел к главврачу.
— Евгений Тимурович, есть к вам разговор.
Собака схватила ближайший стул за гнутую деревянную ножку и неловко протащила его по ковру, пыхтя и поскуливая от усилий.
— Пожалуйста, — сказал Баулин. — Не сейчас… Я иду к больному. Если можно — позже…
Голощапов, прежде чем уйти, напомнил профессору:
— Спасибо, — сказала Миа и села.
— Вы хотели со мной поехать на пасеку. Не передумали?
— Нет, конечно… Разберусь с неотложными бумагами и отправимся.
— Платон, — проговорил умирающий, — а сейчас, прошу тебя, успокойся. Оставь нас, не мешай. Ты можешь помолчать?
Главврач пошел к себе в кабинет. К нему зашла Соловейчик. Евгений Тимурович вопросительно посмотрел на нее.
— Вы бросили камень в мой огород, — сказала она обиженно. — Хотелось бы знать конкретно, в чем грешна.
— Могу ли я помолчать? Конечно, Мартин. — Пес со смущенным видом улегся на полу. Его лохматая голова упала на ковер, и он съежился, словно во сне.
Баулин помедлил, размышляя, стоит ли говорить о Кленовой. Вернее, стоит ли все говорить?
— Отделение у вас, Людмила Иосифовна, особое, — осторожно начал он. — По–моему, следует как–то ограничить передвижение некоторых больных…
Квартира была в идеальном порядке — ни пылинки, ни единого пятнышка. Оглядевшись, Миа могла сказать, что Мартин уже давно не вставал с постели. Пылесосы стояли на месте, но персонал службы социальной помощи во время своих постоянных обходов продолжал следить за его здоровьем. Гроб не бросался в глаза, но, судя по доносившемуся тонкому присвисту и глухим шорохам, был хорошо оборудован.
— Позвольте, Евгений Тимурович, — возразила Соловейчик, — вы же сами рекомендовали, так сказать, вольный режим. Чтобы наши пациенты чувствовали себя как бы не в больничной обстановке…
— Миа, тебе нравятся собаки?
— Все это так, — со вздохом произнес главврач. — Для их же пользы… — Он смешался. — Короче, меня насторожило поведение Кленовой.
— У тебя очень красивый пес, — уклончиво ответила Миа.
При этом имени Соловейчик, как показалось Баулину, улыбнулась. И он рассказал о происшедшем на речке. Точнее, все, что было до его купания. Но что случилось потом — появление Рогожина и Кленовой, а также Гридасовой, — Баулин скрыл.
Завотделением внимательно выслушала и сказала:
Собака поднялась, отряхнулась и принялась бесцельно бродить по комнате.
— Случай с Кленовой, прямо скажу, уникальный. В моей практике — особый. Вы же знаете, у нее маниакально–депрессивный психоз.
— Да, я припоминаю.
— Платон прожил у меня сорок лет, — пояснил Мартин. — Он один из старейших псов в Калифорнии. И один из самых сильно измененных псов у частных владельцев. О нем даже писали в журналах о разведении пород. — Мартин устало улыбнулся. — В то время Платон был куда известнее меня.
— Евгений Тимурович, она отождествляет вас со своим первым мужем… Типичная картина. Первого мужа Кленовой тоже звали Женей.
«Кое–что становится понятным», — отметил про себя Баулин и спросил:
— Я вижу, что он тебе очень дорог.
— Как она к нам попала?
— Да. С ним проделывали те же процедуры, что и со мной. Чистку артерий, проверку работы почек, печени, легких. Я никогда не пользовался техникой для продления жизни, не испытав ее сперва на старом добром Платоне. — Мартин сложил над одеялом свои исхудавшие восковые руки. — Конечно, ветеринарные опыты легче и дешевле постчеловеческого продления жизни, но мне нужно было соучастие и, так сказать, партнерство. Человек не может быть один, когда на нем ставят столь смелые медицинские эксперименты.
— В прошлом месяце вы были в командировке… Ее привезла свекровь с письмом Всероссийского театрального общества.
— Она актриса? — уточнил Баулин.
Она знала, что он имел в виду. Это ощущали многие, едва ли не все. Животные становились первыми жертвами медицинских испытаний. Они как будто заслоняли своими телами хозяев на только что завоеванном наукой плацдарме.
— Бывшая балерина. — Людмила Иосифовна поправилась: — Прима–балерина… Вообще, интересный человек. Одаренная. Пишет стихи, неплохо рисует… Но с трудной, трагической судьбой.
— Он не выглядит на сорок лет. Ведь для собаки сорок лет — глубокая старость.
«Не свои ли стихи прочла она там, на берегу Лавутки?» — подумал профессор, а Соловейчик продолжала.
— Вы сами знаете, прошлое психического больного — ключ к разгадке его аномалии… Чтобы понять генезис заболевания Кленовой, я запросила историю болезни… Недуг начал проявляться в переходном возрасте… Половая зрелость наступила позже обычного. Здесь и произошел надлом. Так сказать, противоречие между душой и телом… Ей казалось, что все без исключения мужчины влюблены в нее и посягают на ее честь. Она поменяла четыре театра в разных городах. Из–за нее были вынуждены искать новое место работы два режиссера и три балетмейстера. А один едва не угодил за решетку.
Мартин потянулся к стоявшей у изголовья массивной чаше. Он взболтал кончиками пальцев чутко отреагировавшую поверхность, а затем провел ими по волосам.
— Как это? — не понял Баулин.
— Кленова считала, что они пристают к ней, намекают, требуют близости… Ну и жаловалась. Устно и письменно. Беднягу, которого чуть не привлекли к суду, Кленова обвиняла в попытке изнасилования.
Она с волнением узнала этот жест: так он приглаживал волосы и семьдесят лет назад. Память оживала.
— Неужели не могли разобраться, что она просто–напросто больна? — воскликнул Евгений Тимурович.
—Собаки на редкость восприимчивые животные. Они хорошо приспосабливаются даже в постсобачьем состоянии. А умение говорить лишь подчеркивает различия.
— Разобраться, — усмехнулась Соловейчик. — В институте Сербского, по–моему, не разобрались, а вы хотите, чтобы это сделали директора театров, чиновники в министерстве.
— А по какому поводу Кленова попала в институт судебной психиатрии? — поинтересовался Баулин.
Миа наблюдала, как пес обнюхивал спальню. Освободившись от тяжкого бремени языковых познаний, он стал вести себя проще, непринужденнее и сделался похож на обычное млекопитающее.
— О, это случай, я уверена, для Голливуда! Схватились бы за сюжет обеими руками… Неизвестно, как бы еще расширилась ее творческая география, не повстречай Кленова в поезде молоденького капитана речного флота… Оба они ехали отдыхать на юг. Случай свел их в одном купе. Кленовой тогда было тридцать пять, капитану — двадцать пять лет.
— На первых порах его речь явно воспроизводилась механизмами, — продолжил Мартин и поправил подушку. Его восковое лицо оживилось, и на нем появились краски. Это произошло после того, как он прикоснулся к экрану, управляющему его кроватью и всей поддерживающей жизненные функции аппаратурой, провода которой входили в его тело под пижамой. — Обычные словесные упражнения для собачьего мозга. Все происходило очень медленно, но все хорошо придумано. Понадобилось десять лет, чтобы провода проникли в организм и срослись с ним. Но теперь речь — часть его существа. Иногда я слышу, как он разговаривает сам с собой.
— Десять лет разницы? — удивился Баулин.
— О чем же он говорит?
— Я поверю, что она могла вскружить голову мужчине и помоложе. Красивая, тут уж ничего не скажешь! — развела руками Соловейчик.
— Да и сейчас еще не совсем потускнела, — заметил профессор, вспомнив внезапное появление Кленовой в тумане среди деревьев.
— Никаких сложностей там нет. И никаких особо философствований. Он говорит о самых простых вещах. О еде. О тепле. О запахах. В конце концов, это мой старый добрый пес, он всегда под боком. — Мартин с нескрываемой нежностью поглядел на Платона. — Верно, мой мальчик?
— Короче, любовь с первого взгляда, — продолжила Людмила Иосифовна. — Выяснилось, что он ходил на балет ради нее — жил в том же городе. Нашлись и общие увлечения — поэзия Есенина. Да и сам капитан пытался сочинять стихи… Кленова тут же, конечно, возомнила себя Айседорой Дункан. Та ведь тоже была старше Есенина, когда он влюбился в нее… Решили скрепить свою любовь несколько странно. Проездом остановились в Москве, пошли на Ваганьковское кладбище и на могиле Есенина дали клятву любить друг друга «до березки»…
Пес тоже посмотрел на него и задумчиво повертел хвостом.
— Простите, как это? — не понял Баулин. — В каком смысле?
— Ну, до могилы… Поэтический образ: стройная березка над могильным холмиком.
Миа прожила жизнь в долгом и тяжелом веке. Она была свидетельницей массовых эпидемий чумы и последующих лихорадочных медицинских исследований. Она с огромным интересом следила за тем, как к старинному Дому боли пристраиваются все новые, новые крепости и башни и склепы. Она с профессиональной дотошностью изучала демографические данные о смерти миллионов подопытных животных и огромного количества людей. Она исследовала различные технологии продления жизни и полученные результаты. Она смогла разобраться во множестве чудовищных ошибок и роковых неудач, а также в редких, но вполне ощутимых успехах. Она тщательно взвешивала и осторожно оценивала достигнутый в медицине прогресс как основу для капитальных вложений. Она выступала с ответственными рекомендациями по поводу развития отраслей глобального комплекса медицинской индустрии. Миа так и не смогла преодолеть свой изначальный страх боли и смерти, хотя больше не позволяла ему влиять на свою жизнь.
— Да, весьма романтично, — кивнул главврач.
— Юг еще больше сблизил их. Море, пальмы, уютная каюта на теплоходе… Они отправились в круиз по Черному морю. Ялта, Сочи, Новый Афон с его фантастическими пещерами… Вернувшись домой, поселились в ее квартире. А гнездышко Кленова обставила шикарно! Всякие заграничные штучки, которые она понавезла из зарубежных гастролей… Словом, рай, да и только… Но рай быстро кончился. Буквально через неделю капитан стал ухаживать за ее подругами. Трудно сказать, что было причиной, — разница в годах или его распущенность. А может быть, и то и другое. Короче, капитан пустился во все тяжкие и менял женщин чуть ли не на глазах супруги…
Мартин умирал. Судя по всему, его нервная система полностью истощилась, спинной мозг был частично парализован, тяжело поражены печень и почки. В итоге все болезни с их сложным и запутанным течением привели к полному нарушению обмена веществ, то есть к состоянию, которое в его медицинском заключении сдержанно именовалось «беспомощностью».
— И она терпела?
— Представьте себе. Почти год. Подошло время очередного отпуска. Кленова думала, что они снова поедут на юг, снова остановятся в Москве и посетят могилу Есенина. Она была уверена: капитан вспомнит их клятву, устыдится своего поведения и станет верным мужем…
Конечно, Миа внимательно изучила его диагнозы, но анамнез был всего лишь следствием этой терминологии. А вот смерть, напротив, отнюдь не являлась просто словом. Смерть была реальностью, поглощающей людей и оставляющей клеймо на каждом мгновении их существования.
Баулин усмехнулся.
Соловейчик покачала головой и сказала:
— Наивно, конечно. Но несчастная женщина хваталась за последнюю надежду, как утопающий за соломинку… Капитан ехать с женой наотрез отказался, укатил один на Рижское взморье. Она тоже не поехала к Черному морю, а занялась тем, чего никогда в жизни не делала: засела в библиотеке за книжки по химии и медицине.
Миа с первого взгляда могла сказать, что Мартин умирает. Он умирал, но завел с ней разговор о своей собаке, не желая грубо и прямо сообщать о собственной смерти, потому что больше всего сожалел о разлуке с любимым Платоном. Требования, обязательства, долг заставляют вас продолжать жить. Но выживание — это волевой акт, поступок, необходимый людям, зависящим от других, в надежде, что ты будешь жить. Например, собака. В каком году это произошло? В 2095? Мартину было девяносто шесть лет, и его лучшим другом остался только пес.
— Зачем? — удивился Евгений Тимурович.
Когда-то Мартин Уоршоу любил ее. Вот почему он захотел этой встречи. Вот почему он обратился к ней с внезапной, идущей из глубины души просьбой после пятидесяти лет молчания.
— Об этом речь впереди, — остановила его жестом Людмила Иосифовна. — Капитан вернулся из отпуска, она встретила его нежно, ласково, с накрытым столом. Предложила бокал вина. За любовь! Отпила из этого бокала верхнюю часть, а ему дала допить остальное… После нескольких глотков супруг рухнул как подкошенный — в вине был яд. На дне бокала он более концентрированный.