Он принялся медленно показывать Ванье рисунки. По одному. Она увидела девочку в лесу. Себастиан заменил рисунок.

– Ты, наверное, помнишь, я говорил, что она движется в обратном направлении. К главному моменту. Так и есть. В Турсбю была картина перед пещерой, потом пещера. Теперь она в лесу.

Рисунки оказались очень экспрессивными. Яркие цвета. Ванью сразу поразило то, как талантливо Николь умеет выражать свои впечатления. Детские мазки усиливали ощущение беззащитности. Огромный лес казался действительно угрожающим. Нарисованная маленькая девочка – одинокой. Из рисунка в рисунок Ванья ощущала бегство.

– Здесь мы подходим к дому. На краю. Видишь?

Ванья кивнула. Он прав. Она узнала тот белый дом. Дом Карлстенов.

Себастиан протянул ей последний рисунок.

– Это она нарисовала сегодня ночью. Марии я его еще не показывал.

Ванья увидела тело с каштановыми волосами, окруженное кровью, и поняла почему.

– Значит, она все видела?

Себастиан кивнул. Ванья посмотрела на него. Пораженная.

– Должна сказать, отличная работа.

– Будет больше. – Себастиан подошел к стеллажу и, перевернув рисунки, положил их обратно на книги. – Она еще не закончила.

– Надо признать, ты оказался прав. Похоже, хорошо, что она здесь, с тобой, – продолжила Ванья, несколько более примирительным тоном, чем собиралась. Но в данный момент она им даже слегка восхищалась.

– Спасибо.

– Хотя, когда я их здесь увидела, мне это показалось немного странным.

– Понимаю. Я здорово опростоволосился с Малин, – признал Себастиан. Ванья почувствовала, что слегка улыбается.

– Мягко говоря. Сейчас Торкель в нее вцепится.

– Вы нашли ее брата? Как его там зовут?

– Тумас Нурдгрен. Нет, он куда-то подевался с момента убийств. Его никто не видел. Думаю, Торкель объявит его в розыск.

Себастиан тоже чуть игриво улыбнулся ей.

– Но он имеет личную привязку к Карлстенам, ему за тридцать, и он знает окрестности?

Ванья кивнула.

– Социально адаптирован, даже состоял с какой-нибудь женщиной в отношениях, и все спланировал заранее. Верно? – самоуверенно продолжил описание Себастиан.

Ванья поняла, к чему он клонит.

– Да, он вписывается в твой психологический портрет преступника, – сухо подтвердила она.

– Мне просто хотелось услышать это от тебя.

Она покачала головой и даже усмехнулась. Он открыл дверь и вышел в длинную прихожую.

– Пошли? – спросил он. – Несколько часов я могу отсутствовать.

Ванья кивнула в ответ.

– Всегда лучше быть вдвоем. Начнем с «FilboCorps».

Себастиан прошел на кухню и попрощался с Николь, погладив ее по голове.

– Мне надо немного поработать, но я скоро приду. – Николь смотрела на него с некоторым отчаянием, но под конец кивнула. Он обратился к Марии: – Если что, звоните. Никому не открывайте.

Ванья смотрела на троицу на кухне. Она внезапно задумалась, не позволить ли ему остаться. Возможно, он принесет больше пользы здесь, с Николь. Однако что-то во всей этой истории ее настораживало. Ситуация казалась не совсем здоровой. Себастиан действовал не только как следователь. Когда Ванья смотрела на них, у нее возникало ощущение семьи. Папе надо идти на работу.

– Николь действительно тебя любит, – сказала она Себастиану, когда тот вернулся. – Похоже, она тебе доверяет.

– Да, наверное, единственная во всем мире, – честно ответил он.

Ванья покачала головой. Так типично для него. Усматривать чересчур много в каждой ситуации.

– Она ребенок, Себастиан. Ребенок, получивший травму. Она нуждается в тебе, но она не знает тебя, – сказала она чуть резче и откровеннее, чем ей, возможно, хотелось.

– Значит, ты считаешь, что если человек меня знает, то он не может любить меня или доверять мне?

– Тогда это становится труднее, – честно ответила Ванья.

Себастиан принялся обуваться. Дискуссия о девочке у него на кухне явно была окончена.

Квартиру они покинули молча.



Торкель стоял перед кофейным автоматом в ожидании четвертой за день чашки кофе, когда к нему подошел Эрик.

– Я получил сведения о его материальном положении, – сказал он и передал Торкелю небольшую пачку распечаток. Тот быстро пролистал их и, обнаружив, что они подтверждают их вчерашнюю теорию, кивнул.

С финансами у Тумаса Нурдгрена было, мягко выражаясь, напряженно. Он по-прежнему выплачивал большую ссуду, которую взял в 2009 году, чтобы выкупить в связи с разводом долю жены в их общем доме. Ссуда была взята не под самые лучшие проценты, и кроме того, у него имелись еще несколько кредитов и необеспеченных долгов и довольно большой заем в банке. Его зарплата до вычета налогов составляла 22400 крон. Даже Торкель с его относительно скромными познаниями в экономике понимал, что Тумас должен был каждый месяц терпеть убытки. Продажа земли компании «FilboCorps» в буквальном смысле слова изменила бы его жизнь.

Хорошая информация, но не доказательства.

Правда, она помогает с почти самым главным – установлением мотива.

С доказательствами дело у них обстоит неважно.

Честно говоря, их просто нет.

В квартире Тумаса Нурдгрена и в его кладовке в подвале они не нашли ничего, что можно было каким-то образом привязать к пяти убийствам. Никто из соседей не мог сообщить ничего полезного, относительно личности Тумаса, его круга общения, рода занятий в последнее время или нынешнего местонахождения. Его больше недели никто не видел.

– Она уже скоро час как сидит там, – взглянув на наручные часы, сообщил Эрик.

Александр Валентинович Юдин, Сергей Валентинович Юдин

Торкель понял, кого тот имеет в виду. «Она» – это Малин Окерблад. Она сразу пошла им навстречу и добровольно явилась для разговора, и получилось, что ей пришлось ждать дольше необходимого и приемлемого.

Золотой Лингам

– Я знаю, сейчас займусь этим, – ответил Торкель и поднял чашку с металлической решетки автомата. – Мне просто хотелось сперва получить их, – продолжил он, указывая на только что полученные от Эрика бумаги. – Спасибо. Отличная работа.

Он двинулся по коридору, обдумывая, следует ли попросить прощения у их бывшего руководителя предварительного следствия за то, что ей пришлось ждать. Но Малин Окерблад ему не нравилась, и он почти не сомневался в том, что чувства взаимны. Ванья просила его хорошенько прижать ее, что он и собирался сделать, – а в подобных случаях не начинают с извинений.

Часть I

Торкель вошел в маленькую комнату, где его ждала Малин Окерблад. В ту же комнату, где они когда-то допрашивали Яна Седера. «Поэтичная справедливость», – подумал Торкель.

ПО ЩУЧЬЕМУ ВЕЛЕНЬЮ

– Я здесь совершенно добровольно, чтобы помочь вам, – проговорила Малин со смесью усталости и злости в низком голосе. – Нет никаких оснований обращаться со мной плохо.

Торкель не ответил, просто подошел к столу и почти изощренно поставил на него чашку. Он надеялся, она отметит, что ей он кофе не принес и не предложил.

Глава 1

Потом он выдвинул стул напротив и сел. Оперся локтями о стол и опустил подбородок на сцепленные в замок руки.

ОТКРЫТИЕ НАСЛЕДСТВА

– Ваш брат… – сказал он, оставив возможное продолжение висеть в воздухе.

– Да, – произнесла Малин тоном, говорившим, что ей требуется немного больше, чтобы понять, чего он хочет.

Печальное известие, как всегда бывает, пришло неожиданно: прабабка Алексея Рузанова по материнской линии Прасковья Антиповна Прохорова, пережившая уже и внуков своих, тихо скончалась в возрасте девяноста восьми лет, оставив его единственным наследником.

– Расскажите немного о нем.

– Что вы хотите знать?

Необходимо признать, что хотя и видел Алексей старуху последний раз лет семь назад, но с той поры как-то уверовал в ее несокрушимое здоровье и долголетие, почему и поездку к ней в деревню год от года откладывал на потом.

– Что вам хотелось бы рассказать?

Малин пожала плечами.

Помнится, в тот раз, летом девяносто седьмого, нагрянул он к бабке Прасковье со сворой знакомых и бывших сослуживцев, горящих желанием поохотиться на местную лесную и водоплавающую живность. Намеченные к умерщвлению лоси, кабаны и утки так, однако, и остались в неведении относительно грозившей им опасности, ибо у охотников после баньки и уничтожения прихваченных с собой запасов горючего сил осталось только на то, чтобы несколько раз пальнуть с крыльца в небо, целясь в пролетающие где-то за облаками и потому недосягаемые для гладкоствольного охотничьего оружия авиалайнеры. Только старый университетский товарищ Алексея – Славка Костромиров, сидя в будке сортира и спьяну заслышав над собой утиное кряканье, шмальнул из обоих стволов прямо в нависавшую над его головой крышу деревянного строения, а потом долго и безуспешно вспоминал, какие таившиеся в деревенском нужнике неведомые опасности заставили его оправляться, не расставаясь с верной «береттой».

– Тумас старше меня на восемь лет, поэтому мы с ним не слишком много общались, когда выросли. Он съехал из дома, когда ему было семнадцать, а мне тогда было всего девять, так что… – Малин вновь сделала жест, призванный, вероятно, объяснить остальное из того, как сказалась на их отношениях довольно большая разница в возрасте.

– Мы общались эпизодически, встречались, пока были живы родители, на днях рождения и крупных праздниках, а потом… – Она опять явно понадеялась на то, что слова все скажут сами за себя.

Тут-то старушка и удивила всех вроде бы несвойственными для ее возраста прытью и живостью: отстранив горе-охотника, пытавшегося с помощью досок залатать развороченную картечью сортирную крышу, отобрала у него молоток, быстренько приволокла из сарая лестницу, лист шифера и в два счета все поправила.

– Недвижимость, которую сдает Тумас? – поинтересовался Торкель, перескочив на то, что ему действительно хотелось узнать о ее брате.

– Тумас женился на Софии, и через два года после свадьбы они купили там дом. Мы с Софией друг друга недолюбливали, и в течение тех лет, что они были женаты, мы почти не общались.

На следующий день, перед самым отъездом, Костромиров, вообще отличавшийся редкой чуткостью и благородством первых порывов (тогда еще усугубленных состоянием похмелья), торжественно вручил Прасковье Антиповне свою запасную ижевскую двустволку, пояснив в пространной речи, что в эдакой глуши даже столь самостоятельной и отважной женщине необходимо иметь под рукой для самообороны что-нибудь посущественней кочерги и ухвата.

– А сейчас вы общаетесь?

– Эпизодически.

С той поры у прабабки Алексей не бывал, лишь изредка получая стороной (от приезжавших в Москву жителей соседних деревень или их знакомых-родственников) известия о том, что она, дескать, жива-здорова и ждет его в гости. Кроме того, каждую весну и осень удавалось ему с той или иной оказией пересылать ей продукты, деньги и письменные клятвы в скорейшем приезде.

– Вам известно, где он находится?

И вот, на тебе, вечерний междугородний звонок из ОВД Калязинского района со всей очевидностью поставил его перед фактом бренности бытия.

– Нет, я уже несколько недель с ним не разговаривала.

Торкель кивнул и отпил кофе. Откинулся на спинку стула и сцепил руки за головой.

– Пока Тумас жил в этом доме, они с Яном Седером входили в одну охотничью компанию, – обычным для беседы тоном сообщил Торкель. Не в порядке вопроса. Малин, казалось, откровенно удивилась.

Звонивший Рузанову участковый сообщил, что, по данным Апухтинского сельского совета, Прасковья Антиповна Прохорова скончалась одиннадцатого августа сего года и в положенный срок похоронена на ближайшем деревенском кладбище. В доме у нее обнаружено неотправленное письмо, в котором она оставила ему, как единственному родственнику, свой участок и дом с прилегающими строениями, почему он обязан приехать и произвести все надлежащие действия для принятия наследства. Представитель органов доступно объяснил, что хотя упомянутое письмо и не может считаться завещанием, но раз иных родственников у старушки не осталось, по закону имущество покойной принадлежит Алексею, равно как и связанные с этим обстоятельством оформительские хлопоты. Коли же он откажется от наследства, то оно неминуемо сочтено будет выморочным и перейдет в собственность нашего государства, то есть участок зарастет бурьяном, а строения сгниют и рухнут.

– Я этого не знала.

Торкель оставил ее слова без комментариев. Он просто сидел, слегка покачиваясь на задних ножках стула, внешне совершенно расслабленный.

Переварив полученную информацию, стал Алексей размышлять, как ему поступить. То есть никаких сомнений в том, что в деревню надо ехать, у него не возникало. Но вот на чем, или, вернее, на ком, ехать? Собственная его «Нива» давно уже была не на ходу и тихо ржавела в гараже; помощи от Костромирова ждать на этот раз, к сожалению, не приходилось, ибо он, сославшись на загруженность по работе, объявил себя невыездным.

– Я не знаю друзей Тумаса, – продолжила Малин тоном, показывающим, что теперь она старается его убедить. – И, как я уже говорила, я почти не общалась с ним в те годы, когда он был женат на Софии.

Наконец, перебрав всех знакомых, владеющих автотранспортом, вспомнил он о давнишней подруге своей бывшей жены – Таньке Гурьевой, у которой, кроме массы прочих достоинств, имелся джип, и не какой-нибудь «паркетник», а вполне подходящий для подобной поездки «внедорожник». Дело в том, что деревня Ногино, где жила и умерла прабабка Рузанова, Прасковья Антиповна Прохорова, находилась за сто восемьдесят верст от Москвы, в забытом богом, а в особенности людьми, уголке Тверской области, куда добраться можно было отнюдь не на всякой машине. К тому же Танька была квалифицированным юристом, наверняка кумекала что-то и в наследственном праве, а в этой ситуации таковые знания явились бы просто неоценимым подспорьем для его невежества в юриспруденции вообще и в гражданском законодательстве в частности.

– Значит, вы не знали, что он знаком с Яном Седером?

– Не знала.

Дело оставалось за малым – уговорить ее поехать вместе с ним в деревню. Дабы не провалить миссию лобовой атакой, решил он применить обходной маневр и позвонил сначала нынешнему ее бойфренду Дмитрию Скорнякову. Вкратце описав свое положение, Алексей развернул перед ним радужные перспективы совместного его, Димки, с Татьяной отдыха на природе, любовных игр на сеновале, ночных купаний в реке, сладостных соитий среди водных лилий и кувшинок. И все это при полном отсутствии забот о хлебе насущном и бытовых удобствах, которые Рузанов, подобно ненавязчивому ангелу-хранителю, полностью обещался взять на себя. Одним словом, к концу разговора Алексею уже казалось, что Скорняков начал в нетерпеливом томлении слегка постанывать и грызть телефонную трубку.

Операция прошла блестяще, ибо когда Рузанов на следующий день разговаривал с Татьяной, она была не только согласна разделить с ним все тяготы предстоящего путешествия и оказать посильную помощь в принятии наследства, но даже благодарна за проявленные чуткость и заботу. В связи с тем, что свою малогабаритную «двушку» она делила с сыном тринадцати лет и собственной матушкой, а Скорняков – тот вообще был женат, встречаться им приходилось изредка и урывками (чаще всего – у знакомых или на работе), а тут, можно сказать, такой подарок судьбы. Договорившись, что к пятнице она возьмет у себя в конторе недельный отпуск за свой счет (а Скорнякову как владельцу хотя и крошечной, но собственной хлебопекарни и этого не требовалось), они решили запланировать выезд в деревню на субботнее утро.

– Значит, вы не поэтому проявили такое нежелание помочь нам задержать его подольше? – Никакого обвинения, никакой злости, никакой атаки. Достойная беседа. Простой, будничный вопрос.

– Да, я выпустила его потому, что у вас не имелось никаких оснований его задерживать.

– Мы считали, что имелись.



– Вы ошибались. – В ее низком голосе прорвалась уверенность, давшая Торкелю представление о том, как убедительно могут звучать аргументы Малин. Голос победителя. Однако сейчас не та ситуация, когда надо приводить доводы в суде. Сейчас она сама сидит на скамье обвиняемых.

Когда около семи тридцати утра в субботу Рузанов приехал в Новокосино и подошел к подъезду Танькиного дома, сборы были почти окончены, и уже через пятнадцать минут они выруливали на кольцевую дорогу по направлению к Ярославскому шоссе. Машин в этот час было еще не очень много, и их «Паджеро» бежал довольно ходко. За руль села сама Гурьева, Рузанов как штурман расположился рядом с водителем, ну а Димка вольготно раскинулся на заднем сиденье и вскоре, к вящему удовольствию Алексея, задремал (бодрствующий, он зачастую бывал утомительно болтлив).

– Ваш брат не любил Карлстенов, – проговорил Торкель, встал со стула и подошел к окну. Он оперся о подоконник лицом к стеклу, хотя через него нельзя было ничего увидеть, ни снаружи, ни внутри.

– Этого я тоже не знала.

Свернув на Ярославку, они некоторое время потолкались в плотном потоке дачников в районе Мытищ, затем вновь выскочили на оперативный простор и, когда Алексей уже начал думать, что вся дорога займет у них не более двух с половиной – трех часов, уткнулись в пробку перед Тарасовкой.

– Он никогда не говорил вам о том, что считает их виновными в своем плохом материальном положении или что разбогател бы, если бы они согласились продать свою землю?

Двигаться приходилось мелкими рывками со скоростью полураздавленного таракана, поэтому, уловив момент, когда раздражение у Таньки стало перехлестывать через край в виде нецензурной брани в адрес окружающего ее «стада козлов», Рузанов в целях успокоения ее да и своих нервов заговорил о доставшемся ему домовладении и попросил прямо сейчас начать ликбез по поводу его прав и обязанностей как наследника.

– Нет.

Гурьева приглушила магнитолу, закурила и, взглянув на Алексея с равнодушием настоящего юриста, начала:

– Значит, когда Карлстенов убили и вы получили в руки это расследование, у вас не зазвонил никакой звоночек, каким-либо образом связывающий произошедшее с братом?

– Ну слушай. Прабабка твоя, Рузанов, померла когда? Ага, значит, одиннадцатого. Вот, день смерти и считается днем открытия наследства. Сегодня у нас что, девятнадцатое августа? Значит, как доберемся в твою Тмутаракань, ты сразу сможешь вступить во владение имуществом, или, иначе говоря, фактически принять наследство. Мы с Димкой как раз и явимся свидетелями, что ты предпринял для того необходимые меры: ну, там, обеспечил сохранность дома или, например, плетень покосившийся поправил.

– Я уже говорила, что нет. Иначе я бы не взялась за эту работу.

– И всего делов-то? – удивился Алексей. – А мне говорили о куче каких-то формальностей и бумажной волоките.

Торкель повернулся к ней, впервые с тех пор, как встал и отошел от стола.

– Вы хотите, чтобы я в это поверил?

– Ишь чего захотел – всего делов! Правильно тебе говорили. У нас без бумажной волокиты даже мыши не плодятся. Сам подумай, чем бы иначе мы, юристы, а особенно крапивное семя нотариусов и адвокатов, не говоря уж о миллионной армии госчиновников, зарабатывали себе на хлеб с маслом? Наш брат, он как платяная вошь, питается бумажной ветошью. Нет, дорогой, тебе еще нужно будет чесать в поселковый совет и там получить заверенные копии документов, удостоверяющих права покойницы на всю недвижимость. Ты ведь наверняка не знаешь, на каком основании, после колхозно-совхозного умертвия, к ней перешло приусадебное хозяйство. Хотя, скорее всего, на правах пожизненного наследуемого владения. Ну да это пока и не важно, главное, получить документы, тогда и разбираться будем. А потом, по идее, ты бы должен с этими копиями, а также бумажками, подтверждающими факт смерти старушки и твои с ней родственные отношения, идти прямиком к нотариусу. Но вот водятся ли в вашей глуши нотариусы, мы пока не знаем. А не водятся, так, может, и к лучшему. В этом случае все необходимое ты сможешь оформить в том же поселковом совете. Кстати, дешевле выйдет. А вообще такие подробности придется выяснять на месте. Где там у вас администрация? Знаешь? И я о том же. Не исключаю, что где-нибудь в Калязине; хорошо, если ближе. В общем, давай сначала доедем, а то…

– Откровенно говоря, вы можете думать, что хотите, но это правда.

– Ладно, тогда я расскажу вам, что думаю. В данный момент. – Торкель вернулся к столу, оперся о него ладонями и наклонился к Малин. – Я думаю, что финансовая ситуация Тумаса стала невыносимой, что он одолжил у старого приятеля-охотника Яна Седера ружье и воспользовался им, чтобы застрелить семью Карлстенов.

– Верно, загадывать – плохая примета. Ведь и дорога, я тебе скажу… Не всякий доберется. Сама увидишь: обочины там просто усеяны остовами машин, людей…

Малин покачала головой так, словно знала, к чему ведет это рассуждение, но уже сейчас считала его совершенно неправдоподобным.

– Не каркай! Три дня назад ты по-другому пел… Ага, кончилась твоя Тарасовка, может, сейчас пойдем шустрей.

– Тумас боялся того, что Седер скажет нам, у кого находится ружье, – продолжал Торкель. – Вы не знали, насколько велика его ненависть к властям и авторитетам, поэтому отпустили Седера, а Тумас ждал его около дома и застрелил в собачьем загоне.

Действительно, с расширением дороги пробка постепенно рассосалась, и они вновь начали набирать приличную скорость. Однако стремящихся покинуть столицу на выходные все равно было достаточно, поэтому Танька то и дело перестраивалась из ряда в ряд, иногда даже выскакивала на обочину, объезжая особо неторопливых дачников или неизвестно куда прущиеся в нерабочий день большегрузные фуры. Одним словом, металась как вошь на гребешке, что Алексея (как сторонника спокойной езды) несколько нервировало. Чтобы отвлечься, он вновь стал приставать к ней с вопросами.

– Абсурд! – воскликнула Малин и не смогла сдержать смешка, который еще лучше показывал ее реакцию на услышанное. – У вас есть хоть какие-нибудь, хоть какие-нибудь доказательства?

– У нас теперь новый руководитель предварительного следствия, – ушел от ответа Торкель.

– Слушай, Тань, а зачем мне идти к нотариусу? Если я получу документальное подтверждение прав покойной бабки на дом и землю, да еще и, как ты говоришь, поселившись там, фактически приму это наследство, чего еще нужно?

– Да, знаю. Эмилио Торрес.

– Он, скажем так, чуть более внимателен к нашим просьбам, чем были вы.

– Вообще-то наследственные дела – не мой профиль, но уж необходимые азы я не забыла, а что забыла, вспомню на месте. Но сначала сам ответь: ты точно единственный наследник?

Нельзя было не заметить, что Торкель наслаждается ситуацией. Ему хотелось думать, что он выше этого, но он был вынужден признаться себе: ему хотелось устроить Малин Окерблад максимум неприятностей. Она привнесла дополнительные трудности в его и без того сложную во всех отношениях жизнь.

Он пристально смотрел на нее и дождался, пока она соизволит встретиться с ним взглядом.

– Абсолютно точно. По отцовской линии у меня еще какие-то дальние родственники остались, а по материнской – никого, кроме нее, то есть прабабки, не было. Муж ее – Тихон Карпович – еще в финскую погиб, зять в сорок первом году пропал без вести, единственная дочь (и моя бабушка) сгинула уже на моей памяти, в семьдесят четвертом …говорят, умом тронулась и сиганула в омут, где-то там же, в Ногино… Правда, мать рассказывала, что у мужа бабки Прасковьи – Тихона – вроде бы имелась дочь от первого брака, но ее следы давно затерялись. Между прочим, Тихон этот приходился прабабке двоюродным братом. Как уж их повенчали – не знаю. Та еще семейка! Ну а матушка моя, ты знаешь, скончалась в девяностом году.

– Я буду ходатайствовать о вашем задержании и объявлю в розыск вашего брата.



– А отец?

Понадобилось некоторое время, чтобы отыскать нужный дом, но под конец это ему удалось.

– Что – отец? Он с матерью еще в семьдесят втором году развелся; с тех пор, как в анкетах пишут, никаких сведений о нем не имею, отношений не поддерживаю. Да и он-то тут с какого боку-припеку?

Понадобилась только черно-белая фотография с первой страницы «Экспрессен». И еще время. Времени у него, правда, не было.

– Да, действительно, он здесь ни при чем. Что же касается нотариуса, ему ты должен будешь подать заявление о принятии наследства и получить соответствующее свидетельство. По закону такие документы выдаются по истечении полугода со смерти наследодателя, но в твоем случае, коли сумеешь доказать, что у старушки действительно нет других родственников-претендентов на долю в наследстве, можно все оформить и раньше. Затем тебе еще предстоят мытарства в Кадастровой палате, потом… И потом – чего ты мне голову морочишь? У нас ведь, сам знаешь, как: были бы деньги, а там наследуй хоть царю Гороху, лазейка найдется в любом законе. У тебя с деньгами-то как?

Он вновь сравнил фотографию из газеты с находящимся перед ним домом. Дом тот самый. В этом он не сомневался. Теперь вопрос только в том, там ли по-прежнему девочка. Существовал большой риск того, что они предпочли снова переместить ее, когда укрытие стало известно. Особенно после его неудачи в больнице. Уж это-то наверняка должно было усилить их бдительность.

– Не очень. От гонорара за последний опус чуток осталось, да у Костромирова я на всякий пожарный занял штуку баксов.

Он посмотрел на окно третьего этажа. Он просидел в машине на большой парковке уже больше двух часов, не увидев за окном вообще ничего. В отличие от снимка в газете, окно квартиры на третьем этаже было пустым. За ним не мелькало детское лицо. Даже жалюзи не опущены. Это настораживало. Если волнуешься, что тебя обнаружат, их уж всяко следует опустить.

– И как вы живете, романтики-беллетристы? Ума не приложу, – подал голос неожиданно проснувшийся Скорняков. – Я бы всех вас, бумагомарак и щелкоперов, узлом связал, в муку бы стер да черту в подкладку! Чтобы не позорили, значит, светлый образ капиталистического общества. А как еще?

Он решил выйти из машины. Это увеличивало риск обнаружения, но ему требовалось что-нибудь предпринять. Подойти ближе. Раздобыть дополнительную информацию. Лежавшее в черной сумке на пассажирском сиденье ружье он решил с собой не брать. Конечно, в том, чтобы выйти вооруженным, имелись преимущества, но минусы перевешивали. Шанс спонтанно встретить девочку невелик, а если его станут обыскивать или, еще хуже, арестуют, то объяснить наличие у него маленького дробовика будет невозможно. Он представления не имел, как именно полиция охраняет девочку, если она еще там. Лучше сначала составить себе общее впечатление. Как всегда.

– Ладно, ты, Димка, нас, инженеров человеческих душ, не замай. Тань, а ты вон следи за дорогой, а то у меня от твоего лихачества скоро медвежья болезнь случится. Видишь указатель справа? К Загорску, то бишь, Сергиеву Посаду подъезжаем, значится надо брать левее, – отозвался Рузанов.

Он вылез из машины и пошел к дому. Достаточно быстро для того, чтобы казалось, будто он знает, куда направляется. Он считал, что человек выглядит менее подозрительно, если не производит впечатления, будто занят поисками.

Он подошел к входной двери и уже собирался ее открыть, когда услышал позади себя голос:

Когда они въезжали в город, было уже начало десятого. Основной поток дачников подался в объезд, и им потребовалось не более пятнадцати-двадцати минут, чтобы проскочить по проспекту имени Красной Армии мимо древних стен лавры, миновать железнодорожный переезд и оказаться в предместьях. Окончательно проснувшийся Скорняков завел разговор о своей недавней поездке в Португалию, плавно перешел к сравнительному описанию русской и зарубежной кухни, особенностях хлебопечения у разных народов и больше уже не умолкал ни на минуту. Впрочем, как и его мобильник, проснувшийся, верно, одновременно с хозяином и теперь то и дело издававший вместо звонка странно-протяжные, низкие и печальные стоны. Алексей, в свою очередь, предпочел за лучшее вздремнуть и открывал вежды, лишь когда возникала необходимость задать правильное направление движению. В некоей маревой дымке промелькнули мимо него Иудино, Ченцы и Селково, Федорцово и Морозово, а после поворота на Нагорье и вплоть до остановки в этом оживленном по субботним дням райцентре он даже успел поспать по-настоящему и видел сон, только не запомнил какой.

– Извините?

В Нагорье Димка, решивший (после повторной ревизии), что спиртного они взяли в обрез и рискуют не дожить до конца недели, умерев в похмельных корчах, метнулся в сельпо и через некоторое время выскочил оттуда, как-то ухитряясь удерживать в одной лапе пять бутылок пива, в другой же – три пузыря местной ярославской водки.

Стоявший сзади человек возник ниоткуда. Наверное, полицейский в штатском, во всяком случае, он не в форме. Какая удача, что ружье осталось в машине. Он обернулся и постарался принять умеренно удивленный вид. Он – самый обычный человек, куда-то направляющийся. Только и всего.

Остановившему его парню было лет тридцать. Красная ветровка, вид несколько запыхавшийся. Наверное, это он сидел в припаркованной чуть поодаль машине.

Наконец минут через тридцать они оказались в Даратниках. В отличие от не столь уж отдаленного Нагорья, здесь наличествовали все признаки явного запустения: заколоченная хибарка магазина, покосившиеся заборы вокруг почерневших изб со скособоченными крышами и как апофеоз и своеобразный символ умирания – развалины взорванного в шестидесятые годы храма, подобно гнилому зубу торчащие посреди села.

– Вы здесь живете? – спросил парень.

Почти сразу за Даратниками, около небольшого сельского кладбища, был съезд с асфальта на проселочную дорогу, по которой они должны были добраться до деревеньки Бережки и водораздела между Ярославской и Тверской областями – речки Сабли. Сабля являлась последним препятствием на их пути к Ногино. Раньше, из-за пришедшего в упадок моста, ее приходилось форсировать преимущественно вброд, насколько это выражение применимо к автотранспорту. Но как раз в последний приезд Рузанова к бабке Прасковье через нее перебросили новый мост, который и расположен был в более удобном месте, да и выглядел в то время попрочнее старого подвесного.

Он не знал, какой ложью лучше воспользоваться. Избрал самое простое. Дающее выигрыш во времени.

– Что вы сказали?

Стоило им свернуть к кладбищу, как погода поменялась: в воздухе и до того чувствовалась некая давящая духота – предвестница грозы, теперь же стало стремительно темнеть. Небо позади них постепенно затягивало тяжелыми аспидно-черными тучами, часто озаряемыми мертвенным золотисто-кровавым блеском, и где-то в отдалении уже слышались частые глухие раскаты грома.

– Простите, – продолжил парень в красной куртке. Он казался взволнованным. – Я журналист-фрилансер и пытаюсь сфотографировать кое-кого из этого дома. Но я за целый день ее ни разу не видел.

– Кого вы имеете в виду?

Чуть притормозив, Татьяна вопросительно глянула на Рузанова:

– Одну маленькую девочку, но я начинаю думать, что они ее, возможно, перевезли.

– Леш, Прасковья Антиповна не здесь ли похоронена?

– Извините, кто кого должен был перевезти? – Он отпустил ручку двери и подошел ближе к журналисту. – О ком вы говорите? – продолжил он смелее. Понял, что у него появился шанс узнать больше.

– Наверняка здесь. Поблизости других погостов нет. Но я уж завтра схожу, отыщу могилку. Усопших не следует навещать второпях.

– До меня просто дошли слухи. И я решил остаться, чтобы проверить, верны ли они. Простите, что помешал вам. – Журналист двинулся обратно и прошел несколько шагов.

В Бережках, которые запомнились Алексею весьма оживленной прежде деревенькой, на улице было почему-то в этот час безлюдно, да и во дворах он никого заметить не успел. Однако разочарование ждало компанию впереди, когда они подъехали наконец к реке. Надо признать, мост выглядел совсем не таким надежным, как ожидал Рузанов.

Он решил узнать побольше:

Танька остановилась и стала с недоумением рассматривать это покосившееся сооружение.

– Как долго вы здесь пробыли?

– С раннего утра, но с меня уже хватит.

– Так ты говоришь, его поставили лет семь назад? Как-то не верится. Может, его все же какие-нибудь древние ацтеки строили? – поинтересовалась она. – Они, знаешь ли, любили человеческие жертвоприношения.

– Тогда, наверное, дело обстоит именно так, как вы говорите, – любезно ответил он и помахал журналисту рукой.

Значит, полиция ее перевезла. Он посчитал, что получил подтверждение. Никаких признаков жизни за целый день. Он зашел в дом и подождал, пока журналист сядет в машину и уедет.

– Ну, обветшал слегка мостик, – согласился Алексей, – но проехать-то можно.

Он вернулся к исходной точке. Или даже хуже. Теперь у него нет никаких следов. Девочка может находиться где угодно. Надо искать другой способ решения проблемы. Только что покинувший его парень подкинул ему идею. Если нельзя найти девочку, можно попробовать найти тех, кто ее посещает. Тех, кто нуждается в ней и, возможно, даже печется о ней. Стоя на лестнице, он подумал, помимо матери, еще об одном человеке.

– Можно, – поддержал его Димка, – особенно если перед этим стакан принять и глаза зажмурить. А как еще?

О мужчине, которого видел в пещере.

Тот же мужчина первым приехал в больницу Турсбю в ту ночь. Он сам видел, когда лежал, прячась в кустах над парковкой, как этот крупный мужчина поскользнулся на входе в больницу. Уже тогда он подумал, что тот, наверное, важен для девочки. Едва ли случайность, что тот мужчина оба раза оказался на месте первым.

Они выбрались из машины и прошли на мост. Хрупкое на вид сооружение из подгнивших и даже провалившихся местами досок поддерживалось металлическими опорами, вбитыми в речное дно; одна из этих опор заметно накренилась и в результате левая сторона мостика стала несколько ниже правой, а поскольку какое-либо ограждение отсутствовало, даже ходить здесь было довольно неприятно.

Насколько он понял, этот мужчина не полицейский, однако входит в команду присланной из Стокгольма Госкомиссии.

Танька с опаской подошла к краю и посмотрела на бегущую внизу воду, явно рассчитывая узреть там кладбище автомобилей.

Это он знал.

– А расстояние-то приличное, – заметила она и, глянув на Рузанова, добавила: – Если сверзнемся, дом останется без хозяина.

В пещере мужчина представился девочке как Себастиан.

Пока они рассматривали мост, вокруг еще больше потемнело, воздух сгустился; наконец где-то совсем недалеко от них, прямо над рекой, небо раскололось, сверкнуло так ярко, что они на мгновение ослепли, тут же ударил, потрясая землю, могучий раскат грома и упали первые тяжелые, будто из расплавленного свинца, дождевые капли. Тревожно зашелестела листва, но порывы ветра были еще слабы, и гроза наползала медленно. Запахло озоном, и стало быстро свежеть.

Сколько Себастианов может работать на Госкомиссию?



После легкого ланча в Привокзальной гостинице Билли и Йеннифер опять сели в машину и поехали на север, по ведущей в Курраваару дороге, которая, по словам Йеннифер, вполне могла считаться самым красивым, что ей пока доводилось видеть. Билли позвонил Перу Пейоку, который пообещал ждать их, посматривая на дорогу, в течение ближайших двадцати минут, чтобы они не заблудились и им не пришлось бы снова звонить.

– Вот если задержимся, точно рыб будем кормить, – подал голос Скорняков. – Сейчас ливанет, дорога размокнет и твою летнюю резину мигом облепит глиной, тогда на мост лучше и не соваться, враз сползем. Дайте-ка я сяду за руль, а вы лучше постойте на том берегу. В случае чего, будет кому передать весточку вдове.

Поначалу заблудиться было трудно – одна прямая дорога. Добравшись до Курраваары и залива, название которого навигатор Билли не указывал, они повернули налево, немного проехали вдоль берега по Северной дороге, а потом слегка углубились в селение, состоявшее из некоторого количества красных домов, стоявших поодаль друг от друга и от воды, где уже начал ломаться лед. Билли с дрожью отметил, что снежный покров здесь вроде бы толще. В селении жило лишь 300 человек, но, судя по всему, много народу имело поблизости летние домики, из-за чего селение казалось больше. Очутившись к северу от залива, они свернули по второй дороге налево и проехали по ней, до конца. Как только они свернули на участок, в небольшом двухэтажном красном доме открылась дверь, из нее вышел коренастого телосложения мужчина и направился к ним. Он был в кожаной куртке на овечьем меху поверх вязаного свитера, в джинсах и грубых ботинках. Между огромной, но ухоженной бородой и козырьком кепки виднелись только ярко-голубые глаза. Выходя из машины, Билли услышал доносившийся из дома собачий лай. Охотничьи собаки, предположил он. Он легко мог представить себе шедшего им навстречу мужчину с ружьем на плече.

Возразить никто не успел, потому что Димка тут же развернулся и побежал к машине. Едва Алексей с Татьяной перебрались на противоположный берег и отошли в сторонку, как он уже лихо вырулил на мост и через пару секунд оказался рядом с ними.

– Прочный еще мосток, зря мы его хаяли, – заявил он, вылезая из-за баранки.

– Пер Пейок, добро пожаловать в Курраваару, – подойдя и протягивая руку, произнес мужчина с ярко выраженным местным говором. – Найти, как я понимаю, удалось легко.

Татьяна вновь заняла свое место водителя, и друзья тронулись дальше под усиленно накрапывающим дождем.

Билли и Йеннифер представились, и когда Йеннифер сказала хозяину, каким красивым ей показалось его селение, Билли ожидал, что их пригласят в дом, в тепло, но Пер указал на стоявший чуть поодаль красный «Рендж Ровер».

– Давайте проедемся к шахте, чтобы вы смогли на нее посмотреть.

Черно-лиловые тучи почти полностью заволокли небо и нависали столь гнетуще низко, что, казалось, должны были задевать верхушки деревьев. Огненные змеи молний полыхали все чаще, все ярче, достигая уже, кажется, самой земли, а громовые раскаты были оглушительны, словно пушечная канонада. Но ехать приходилось медленно: проселочная дорога была изрыта глубокими колеями; видно, в распутицу на ней не раз кто-нибудь буксовал.

– Конечно, обязательно, – ответила Йеннифер так, будто ей предстоит приключение. Билли мог только восхититься ее неугасимым энтузиазмом.

По обе стороны от дороги широко раскинулось бывшее колхозное поле, когда-то засеиваемое то рожью, то овсом, а теперь сплошь покрытое низкорослым кустарником и жидкой березовой порослью, переходящей в мелколесье.

Несмотря на небольшую скорость, машину ощутимо потряхивало на колдобинах. Желтая дорожная пыль, прибитая дождем, начинала превращаться в скользкую грязь.

– Возьмем мою машину, думаю, добраться на ней будет легче, – сказал Пер, и Билли готов был поклясться, что увидел насмешливую улыбочку, когда тот, прежде чем направиться к «Рендж Роверу», бросил беглый взгляд на маленький «Ситроен» перед домом.

Наконец справа вдали, в просвете между деревьями, завиднелись какие-то крыши. Это было Ногино.

Они отправились в путь. Билли на пассажирском сиденье спереди, Йеннифер сзади. В салоне вскоре стало приятно и тепло.

– Матти бился с этими мерзавцами всю дорогу, – рассказывал Пер, уверенно ведя машину по маленьким и по-прежнему заснеженным дорогам. – Начиная с того момента, как впервые услышал об их планах, до… до своего исчезновения.

Глава 2

– Но у «FilboCorps» есть договор на покупку земли, – возразила Йеннифер с заднего сиденья. Пер Пейок фыркнул, показывая этим, чего, по его мнению, стоит договор, и кроме того, изрядно забрызгивая слюной стекло.

– Они добывают то, что им нужно.

НОГИНО

– А вы заявили об исчезновении брата в полицию? – спросил Билли, хотя уже знал ответ.

Когда-то в деревне было двенадцать изб – по шесть с каждой стороны улицы. Сейчас, разглядывая окрестности сквозь бегущие по лобовому стеклу дождевые струи, Алексей успел заметить, что первый двор слева являет собой пустырь, поросший репьем и крапивой, с торчащими кое-где обгоревшими останками строения; вместо еще одного дома по правой стороне кособочился лишь полуразваленный сруб с провалившейся крышей; зато по соседству с ним, на месте прежней избы, вырос добротный коттедж, с крытой оцинкованным железом мансардой.

– Естественно.

– Что они предприняли?

Алексей полагал, что ключи от его будущей наследственной берлоги могли быть только у одного человека в деревне – Людмилы Тихоновны Развоевой, или, как ее все называли, – бабы Люды, поэтому попросил Гурьеву притормозить около колодезного журавля и заскочил во двор стоящего напротив дома. Дождь хлестал уже вовсю, и он, только раза два для приличия стукнув в окно, быстренько забежал под навес крыльца и принялся барабанить в дверь. Отзываться никто не торопился, и Алексей уже хотел войти в избу без особого приглашения, когда откуда-то со стороны огорода раздался дребезжащий старческий голос: «Иду! Иду!», и из-за угла показалась согбенная старушка в коричневой солдатской плащ-палатке. Проворно взобравшись на крылечко, она откинула с головы мокрый капюшон и выжидающе уставилась на Рузанова.

– Ни черта. Компания помахала бумагой, о которой вы говорите, и тогда они просто на все наплевали. Сказали, что Матти, наверное, взял деньги и смылся. – Пер снова фыркнул, и Билли впервые задумался о целесообразности дворников с внутренней стороны. – Но в их ведомости выплат, видимо, присутствует «дядюшка в синем», как и каждый чертов коррумпированный политик, давший им разрешение здесь копать. – Пер отвлекся от дороги и повернулся к Билли. – Компания рассчитывает в ближайшие двадцать лет заработать почти пятьсот миллиардов, так что они могут позволить себе покупать все, что им требуется.

Он свернул на более крупную и явно относительно новую дорогу, проехал еще несколько километров, опять повернул на небольшую дорогу, которая сразу начала довольно резко подниматься вверх. Вскоре то, по чему они ехали, уже нельзя было назвать дорогой, и подъем стал круче.

– Ближе этого нам не подъехать, – сказал Пер, останавливаясь на вершине.

– Здрасть, баба Люда, – приветствовал он ее. – Не признали?

Через несколько секунд Йеннифер и Билли уже стояли, глядя вниз на долину, почти полностью состоявшую из огромной черной дыры, рудника, – но с того места, где стоял Билли, это больше походило на громадный гравийный карьер. На гигантскую рану посреди идиллического пейзажа.

– Как не признать, нешто, думаешь, я вовсе из ума-то выжила? – ласково отвечала она. – Я уж намедни деду говорила: когда этот Лешка объявится? Бабку Прасковью уж и схоронить и помянуть успели, а тебя-то все нет и нет, все нет и нет… Ну, думаем, на девять-то дён непременно будет. Дак сегодня завтра тебя и ждали. А тут я с огорода и слышу – машина будто подъехала, так сразу и поняла, что ты.

– Три километра в длину, километр в ширину и триста девяносто метров глубиной, – сообщил Пер, хотя ни Билли, ни Йеннифер его не спрашивали.

Зайдя вслед за старухой в сени, Рузанов остановился:

– Что здесь добывают?

– Баба Люда, вы мне сейчас дайте ключи от дома, а то меня там люди ждут в машине; а вечером я к вам загляну поговорить.

– Медь. Каждый год добывают более пятнадцати миллионов тонн руды, но существуют планы увеличить производство больше чем вдвое.

– Ключи-то? А чего бы им у меня лежать? Я б их запрятала, да, пожалуй, сама после искала. Они там, у двери, за вереей на гвоздике висят. Да ты, верно, и сам знаешь: бабка Прасковья их всегда за косяком оставляла, как в лес или еще куда надолго пойдет. А от горницы да бани – в столе, в ящике найдешь. Да вот что – курей я нынче у ней не кормила, дак ты им дай, а то мне все было недосуг… Хотя курей-то у ней всего пяток и остался… А ты не один, стало быть, приехал?

Пятнадцать миллионов тонн. Йеннифер не могла даже представить себе, сколько это. Как вообще добывают такую массу из одной дыры в земле?

– Со знакомыми. Вечером забегу, – пообещал он, уже выскакивая из избы. Старуха еще что-то продолжала говорить ему вслед, но слова ее потерялись в сильном раскате грома.

– Они работают круглые сутки, весь год, – сказал Пер, словно прочитав ее мысли, и показал на подъезжающий внизу под погрузку грузовик. – Уходит четыреста литров дизеля в час только для того, чтобы отвезти руду до дробилки. – Он указал на здание, расположенное в долине значительно дальше. – Оттуда раздробленная руда направляется по конвейерам к обогатительной установке, но этого отсюда не видно.

Дом, где родились и жили несколько поколений рузановских предков, стоял в самом конце деревни. Прямо на задах его, за огородом, начинался пологий спуск к реке. На противоположной, левой, стороне улицы последний дом выдавался еще дальше, но в том месте река делала довольно крутой изгиб, так что все равно от Прасковьиной избы до воды было ближе.

Пер снова переключил внимание на рудник под ними.

Когда друзья подъехали к калитке палисадника, Алексей взглянул на часы – стрелки показывали двенадцать, но сплошная завеса дождя и сгустившийся сумрак, который смазал очертания домов, деревьев, заборов и лишь усугублялся частыми слепящими сполохами молний, превратили полдень в поздний вечер. Да и похолодало заметно. Эта августовская гроза совсем не походила на короткие летние грозы. Она скорее, была предвестницей подкрадывающейся осени с ее зябкими затяжными ливнями и промозглой сыростью.

– Сама добыча, как вы видите, портит местность, а немного подальше они соорудили водовод, что более или менее осушило озеро, но это не главная проблема.

Он опять указал на здание в другом конце долины.

Чтобы не мокнуть без толку под дождем всем, было решено, что Рузанов сначала сходит один, откроет дом, а тогда уж можно будет заняться переноской вещей и припасов. Алексей пробежал по скользким хлюпающим доскам, которыми была выложена ведущая через палисадник к крыльцу тропка, и, отыскав ключ там, где и говорила баба Люда – на гвоздике за косяком, – отпер дверь. Из сеней на него пахнуло сыростью и холодом даже большим, чем во дворе. Зайдя в избу, он первым делом зажег свет в комнате, на кухне и на мосту, а затем подошел к печке. Печь стояла открытая, на полу рядом с ней и на загнетке лежали колотые березовые поленья, поэтому Алексей решил немедленно ее затопить, чтобы поскорее нагреть выстуженную избу. Пока он возился с дровами и растопкой, в комнату ввалился Димка, увешанный сумками и пакетами.

– Вон та гора, – произнес он, и Билли и Йеннифер сразу поняли, что он имеет в виду. Серо-черный горный хребет, отличающийся от всего остального вокруг по цвету и форме.

– Пять километров длиной, два километра шириной, и все это жильные массы и отходы дробления горных пород, остающиеся после обогащения. Выкачивается по пятьдесят тысяч тонн ежедневно, а при их соединении с кислородом возникает химическая реакция, в результате которой все-таки остающиеся тяжелые металлы выпускаются наружу.

– Холодрыга, – заявил он, – хоть прусаков морозь! Околеем мы тут, Леха. А как еще?

– Компания планирует что-нибудь с этим делать? – поинтересовалась Йеннифер.

– Не околеем, сейчас я и вторую печку затоплю, – откликнулся Рузанов.

– Нам сюда привозят из Стокгольма шлам сточных вод, который смешивают с землей и набрасывают сверху, чтобы блокировать тяжелые металлы, но никто не знает, будет ли это работать, и если да, то как долго.

Скорняков огляделся и увидел пристроившуюся в углу комнаты маленькую чугунную печурку, типа буржуйки, железная труба которой, удерживаемая проволочными петлями на вбитых в потолок крюках, тянулась по верху через всю комнату и уходила в кирпичную кладку русской печи.

Пер обернулся к ним, и Билли мог поклясться, что увидел блеснувшую в уголке глаза слезу.

– Ага, понял. Тогда не отвлекайся, с сумками я сам справлюсь.

– Компания будет вести здесь добычу еще лет двадцать, а вот это продержится столетия, возможно, тысячелетия. Кто за это ответит?

Вскоре Димка с Татьяной уже споро распаковывали и выставляли на стол продукты, бутылки и даже зачем-то прихваченные комплекты одноразовой пластмассовой посуды.

Рузанов в это время растопил и малую печку, так что скоро в избе стало заметно веселее. Усевшись за устроенный в красном углу под самой божницей большой стол со столешницей из выскобленных до бела дубовых досок, друзья первым делом помянули бабку Прасковью, потом выпили за благополучный приезд и за скорейшее завершение предстоящих Алексею хлопот с оформлением наследства, за улучшение погоды, за то, чтобы этот дом стоял еще триста лет и служил бы рузановским праправнукам (при этом все, в том числе и сам Алексей, как-то позабыли об отсутствии у тостуемого семьи), и, наконец, за возрождение деревни, неизбежную гибель городской цивилизации и неоскудение Лешкиного недюжинного литературного таланта. Таким образом, через некоторое время друзья совершенно согрелись и принялись за еду.

Вопрос был риторическим, но, даже не будь он таковым, ни Йеннифер, ни Билли не смогли бы на него ответить. Все это было для них новым. Новым и несколько устрашающим. Пер провел указательным пальцем под носом и чуть дальше по щеке. Билли, вероятно, не ошибся относительно слезы.

После обеда всех потянуло в сон. «Молодые» полезли на печь, бросив туда пару одеял и подушек. Рузанов попытался было тоже вздремнуть на топчане возле кухни, но его компаньоны вскоре завозились, с печи стало доноситься некое нечленораздельное бормотание и перешептывание, а затем все более громкие стоны. Поднявшись и подбросив дров в огонь, Алексей отыскал ключи от горницы и решил пока прогуляться и осмотреть свои владения; вышел из уже нагретого помещения на мост и тут же пожалел, что не накинул на себя что-нибудь потеплее ветровки, но возвращаться не стал.

– Говорят, что это создает тут рабочие места, но не такая уж масса народу здесь работает, и большинство из них иностранные специалисты. «FilboCorps» даже не платит в Швеции корпоративный налог. Матти проверял.

Пер двинулся мимо припаркованной машины к другому концу плато. Под ними до самого горизонта вновь распростерся нетронутый горный ландшафт. У Йеннифер никак не укладывалось в голове, что всего в пятидесяти метрах от места, где они только что стояли, пейзаж мог стать совершенно другим. Необъятным, нетронутым, впечатляющим, а за их спинами – тяжелая промышленность.

Первым делом он отпер горницу. Видимо, многие годы она использовалась в качестве чулана: по стенам из серебристых, будто поседелых, бревен висела всякая мягкая рухлядь – старая одежда, несколько телогреек (одну из которых он тут же надел), какие-то неизвестные ему предметы деревенского быта; вдоль стен стояли лавки и деревянные лари, на которых лежали кипы погрызенных мышами газет и пришедшие в негодность чугуны, сковороды, металлические чайники с отсутствующими носиками или ручками, штук шесть берстеней и корзин и даже два тяжеленных каменных жернова; под лавками в относительном порядке выстроились обветшавшие валенки, худые калоши и сапоги. В центре горницы, под висящей на матице лампочкой стоял высокий алюминиевый жбан, прикрытый сверху деревянным кругом, какие обычно используют при засолке капусты или грибов. Заглянув в него, Рузанов обнаружил, что он наполовину полон проса, и тут же вспомнил о некормленых курах.

– Матти жил вон там, немного подальше, – сказал Пер, указывая в сторону леса внизу. Ни Билли, ни Йеннифер не смогли разглядеть что-либо похожее на дом, поэтому предположили, что Пер показывает скорее общее направление, чем точное место.

– Что произойдет, когда через двадцать лет шахту закроют?

Выйдя на задний мост, он остановился, привыкая к темноте. Воздух крытого двора был напитан животными запахами, хотя давно уж никого, кроме домашней птицы, здесь не держали. Наконец, когда глаза стали различать окружающие предметы, Алексей, прижимая к себе лукошко с просом, осторожно спустился по скособоченным ступеням во двор. Завидев его, куры, которых действительно было пять (точнее, четыре – пятым был петух), заквохтали, устремились к кормушке и принялись жадно клевать высыпанное им зерно.

– Большой рудник заполнят водой. Получится некое искусственное озеро, но на восстановление экологии потребуется время. Здесь все происходит несколько медленнее из-за холодов.

Когда Рузанов вернулся в избу, там было тихо. Дрова в буржуйке прогорели, и в русской печи угли уже подернулись пеплом. Тщательно поворошив их кочергой и убедившись, что нет ни дыма, ни открытого огня, он вставил на место вьюшку и закрыл печь.

Пер опять повернулся к ним.

Самое время было сходить к бабке Люде, но дождь еще не прекратился, хотя гроза ушла куда-то на запад, где все еще продолжала угрюмо погромыхивать и сверкать. Сидя возле окошка, Алексей стал разглядывать видневшийся сквозь мутное и запотелое стекло уголок палисадника. Вскоре он, видимо, задремал, ибо представшая его глазам картина не имела ничего общего с реальностью. Причудилось Рузанову, будто… Впрочем, это не очень интересно.

– Всему этому меня научил Матти. Он увлек меня. Неужели вы действительно думаете, что он продал бы землю, которая выглядела вот так? – Он обвел рукой дикий лапландский пейзаж. – Ради этого? – он через плечо показал большим пальцем в направлении рудника.

Вопрос вновь был риторическим, однако на этот раз они оба смогли бы ответить.

Глава 3

Это звучало неправдоподобно.

ОГНЕННАЯ ЗМЕЙКА

Если окажется, что так и есть, значит, компания «FilboCorps» должна за многое ответить.



Когда Алексей очнулся от дремоты, было уже около семи вечера. Дождь закончился, и на улице даже посветлело. Друзья его продолжали мирно почивать, а он засобирался к Людмиле Тихоновне.

Офис компании «FilboCorps» находился на втором этаже здания на Кунгсгатан, 36–38.

Взяв с собой поллитровку и прихватив кое-что из закуски, Рузанов рассовал все это по карманам и вышел на улицу. После грозы было свежо, но не так зябко, как днем. Тучи рассеялись, на западе солнце еще только клонилось к кромке леса, и под его косыми лучами от травы, деревьев и луж поднимался пар.