*****

Чтобы собраться в дорогу, мне потребовалось два дня. С купальником и нижним бельем возникла проблема: сначала мы должны были прилететь в Канкун, и купальник был необходим. Я то и дело твердила себе, что возьму купальник, в котором ходила в бассейн, и нечего мучиться по этому поводу. То же и с нижним бельем. Ведь Язаки ничего не говорил, что мы будем спать в одной комнате, а даже если бы он и предложил это, я бы отказалась. Поэтому, думала я, сойдет и обычное белье. Вот вроде бы и все, но мне постоянно лезли в голову сравнения с Кейко, Рейко и прочими женщинами, с которыми Язаки общался в прошлом. Первые две были его любовницами. Они были танцовщицы, актрисы. Поэтому не могло быть и речи, чтобы я сделала что-нибудь так же, как они. В этом я была убеждена, причем настолько, что начала чувствовать отвращение. Какое мне следовало взять — черное или белое, более приличное? Я то собирала, то вновь разбирала дорожную сумку и несколько раз даже хотела отказаться от поездки. Потом задала себе несколько вопросов. Наверно, первый раз в жизни я спрашивала себя так строго:

Ты хочешь поехать вместе с Язаки?

— Да.

Ты хочешь переспать с ним?

— Да.

Секс — твоя единственная цель? — Нет.

Главная причина, почему ты едешь? Усталость, — ответил голос внутри меня. — Усталость, которая неумолимо давит.

Я влюбилась именно в эту усталость, что показал мне Язаки. В конце концов я взяла с собой купальник «Спидо» и несколько комплектов простого белья от Кельвина Кляйна.

*****

В день вылета я решила взять такси только до «Гранд-Сент-рал», а оттуда до аэропорта доехать автобусом. И только я собралась последний раз проверить содержимое моей сумки, как зазвонил телефон. Выяснилось, звонил шофер лимузина, который прислал за мной Язаки. Только я вышла на улицу, навьюченная сумками — одна, матерчатая, болталась у меня на шее, вторая, тирольская, кожаная, — в руке, как увидела стоящий поодаль необъятных размеров лимузин цвета металлик. Шофер оказался коренастым человечком, кажется итальянцем, в красном галстуке-бабочке. Он открыл дверцу, и пока я пробиралась в салон, у меня возникло впечатление, будто я нахожусь внутри гигантского серого фаллоса.

*****

Перед тем как отправиться к ацтекским руинам, предлагаю провести несколько дней в Канкуне. Этим летом обещают страшную жару, а в таком случае нет ничего лучше комфортабельного курорта, чтобы слегка акклиматизироваться.

Язаки коротко подстригся. Он был одет в легкие муслиновые брюки, голубую тенниску и черную летнюю куртку. На ногах — удобные мягкие туфли. На левой руке покачивался атташе-кейс с позолоченной эмблемой «Хэллибертон». Я поблагодарила его за присланный лимузин.

Прошу вас, это сущая безделица, — пробормотал он, словно застенчивый ребенок.

Он усадил меня на диванчик рядом с окошечком регистрации багажа и предложил подождать немного. Затем он подошел к очень приветливой служащейполукровке и заговорил с ней по-испански. Облокотившись на стойку, он протянул ей билеты и попросил места для некурящих. Потом зарегистрировал наш багаж, ввернул носильщику чаевые и взял протянутые служащей какие-то купоны. Его движения были очень естественными, тем более что он выполнял эти формальности сотни раз.

В холле аэровокзала и в очередях у стоек регистрации багажа толпился народ. Это были небогатые американские туристы и возвращавшиеся домой мексиканцы. Регистрация на рейс до Мехико и Канкуна производилась у трех стоек. У мексиканцев оказалось невообразимое количество багажа, причем никаких корзин или дорожных сумок. Их имущество было упаковано в объемистые картонные коробки, которые постоянно падали с тележек и разрывались, и обильное содержимое разлеталось по полу. Однако очереди не увеличивались, и служащие аэропорта орали: «В очередь, в очередь, соблюдайте, пожалуйста, очередь! Не забывайте регистрировать весь свой багаж!» Американцы безуспешно жаловались, почему не предусмотрены резервные стойки регистрации для вылетающих в Канкун. Повсюду раздавался плач и крик мексиканских детишек, обрывки испанской речи сливались в какой-то одуряющий гул.

*****

Язаки пил «Кровавую Мэри» в салоне для пассажиров люкс-класса самолета компании «Мексикана». Я взяла себе кофе. Зал был громадный, но людей в нем можно было пересчитать по пальцам. Всего было шесть пассажиров, все в костюмах — деловые люди, либо прилипшие к своим телефонам, либо щелкавшие по клавиатуре ноутбуков. Язаки, заполняя свою иммиграционную карту, неожиданно заметил:

Никогда еще так не путешествовал.

Как так? — Никогда я еще не ожидал взлета в салоне люкс-класса. В смысле, что во всех остальных самолетах очень узкие кресла.

Он сдобрил свой коктейль изрядной порцией черного перца. Покончив с картой, он показал мне ярлык, предназначенный для мексиканской таможни. Проход через мексиканскую таможню очень сложен, пояснил он:

Видите рисунок на этой карте? Тут две лампочки у каждого поста, красная и зеленая, а ниже есть кнопка. Те, кто хочет пересечь мексиканскую границу, должны нажать на эту кнопку. Загорится одна из двух ламп. Случайно. Если это будет зеленая — вы проходите свободно. Если красная, вам основательно распатронят все ваши сумки. Обе лампы достаточно большие. — Язаки показал мне свою ладонь и продолжил: — Лампы круглые, вот такой величины. На зеленой есть надпись: «Проходите». Она появляется, когда загорается лампочка. В общем, красная лампа загорается один раз из пяти. Мексиканцы проходят через резервный проход. Частота, с которой эти лампочки загораются, имеет большое значение. Проклятая система! В каком-то роде игра вслепую.

Это в духе латинян, — сказала я, засмеявшись.

Я хотел бы попросить у вас одолжения. Вероятность, что красная лампа в проходе для туристов загорится два раза подряд, практически равна нулю. Когда мы будем проходить через таможню, нам лучше всего оставаться в одном ряду, чтобы нажать кнопку друг за другом. Если передо мной загорится красный свет, я хочу, чтобы вы взяли себе эту коробочку. Будет очень прискорбно, если мексиканский таможенник заинтересуется ее содержимым.

Я согласилась, хотя знала наверняка, что там находится наркота. За минуту до этого я наивно полагала, что Язаки попросил меня сопровождать его единственно в целях создания образа семейной пары, чтобы не привлекать внимания таможенников. Но мгновение спустя я сказала сама себе, что теперь, после всего, это уже не имеет никакого значения.

Вы всегда берете с собой в путешествия кокаин? — пошутила я.

У Язаки изменился даже цвет лица. Я невольно подумала, что он сейчас, чего доброго, и разорется. Но он совладал с собой и заговорил спокойно:

Вы шутите, я полагаю. Никогда так больше не говорите. Вы, может, считаете меня трусоватым, но советую вам довольствоваться тем, что знаете обо мне. Вы поняли? Я кивнула в знак согласия. Язаки одним глотком прикончил «Кровавую Мэри» и заказал еще у девушки в униформе.

Я знаю, что любой человек может попасть, даже не отдавая себе в этом отчета, в неприятное положение. С двадцати лет я езжу по странам «третьего мира» и по Восточной Европе. Вы ведь неглупая девочка, у вас ведь нет предрассудков во многих отношениях, но вы ведь не знаете, что в Латинской Америке можно совершенно неожиданно попасть в неприятное положение. И тогда прощай, свобода! Могут убить. Вы, кажется, произнесли слово «кокаин», если я не ошибаюсь. А кто вам сказал, что здесь, в салоне люкс-класса, не сидит инспектор по наркоконтролю? Ребята, отслеживающие курьеров, очень чутки на ухо, и они понимают слово «наркота» абсолютно на всех языках мира. А откуда вы знаете, что вон та стюардесса, что несет выпивку, не из их же компании? Маловероятно, чтобы эта юная метиска понимала пояпонски, но в Южной Америке очень серьезно относятся к стукачам. Стукачи! Посмотрите на нее, в ее жилах течет индейская кровь. У нее есть брат, и этот брат участвует в антиправительственной партизанской войне. Недавно его арестовали, его ежедневно пытали, может быть, его приговорили к расстрелу, а сестре передали, что в обмен на кое-какую информацию исполнение приговора можно отложить. И вот эти люди стучат… Вот мужчина азиатской внешности, который в посадочном талоне числится за креслом «3D». Он ведет переговоры по поводу совершения террористического акта в салоне люкс-класса. И достаточно одного такого звоночка, чтобы попасть в очень досадную ситуацию, даже не успев осознать, что, собственно, произошло. Вы меня понимаете? Да, конечно.

Но Язаки покачал головой:

Нет, вы меня не поняли. Вы только говорите, что поняли, но на самом деле вы лжете. Вы просто не в состоянии понять. Ваша система обработки информации основывается на совокупности нравственных ценностей, принятых в Соединенных Штатах Америки. А первая среди них — справедливость. Вы исходите из предпосылки, что принцип равенства возможностей распространяется на всех людей. Забудьте это немедленно, ясно? Прошу, выбросьте из головы этот вздор. Я разозлилась:

Может быть, мне вообще уйти? Если вы действительно думаете это сделать, что ж, валяйте. Но мне бы этого не хотелось. Наверно, я кокетничаю, но я не собираюсь проходить мексиканскую границу так, как вы себе воображаете. Тем более я вам не сказал, что находится внутри этой коробочки, иначе вам будет сложнее спрятать ее, если мы вдруг столкнемся с непредвиденными обстоятельствами и вас начнут допрашивать. Вы имели когданибудь дело с чиновником, наделенным таким качеством, как справедливость? Я покачала головой.

А я — да. И неоднократно. В стране, где мафия и люди, заслуживающие тюрьмы, представляют закон, все может произойти. Но, когда это происходит, уже слишком поздно. С тем же успехом вы можете заявить льву, приготовившемуся прыгнуть и сожрать вас: «Эй, погодите, я плачу взносы в Гринпис!» — Язаки поднялся со своего места и пересел на диван напротив меня. — Не уходи.

Да я и не собиралась.

*****

К «Камино Реал».

Усевшись в такси, Язаки указывал направление.

Позади три часа полета. У нас два раза подряд загорелась зеленая лампочка, и мы спокойно миновали таможню. Мы не успели выйти из терминала, как почувствовали себя словно тающими под солнечными лучами. Ощущение было такое, как будто мы растворились в теплом воздухе. Нас уносил поток света. У меня закружилась голова, и пришлось сбросить свою бежевую куртку, которую я накинула было на плечи.

У вас белая кожа, — заметил Язаки, разглядывая мои обнаженные руки.

Наши сумки он уже передал носильщику.

— А отель далеко отсюда? Я очень пить хочу, — выдавила я.

Язаки передал носильщику деньги, и тот направился за пивом. Мексиканское пиво — на этикетке были изображены две буквы «X», одна напротив другой — было теплым, но я выпила свою бутылку почти залпом.

Такси двигалось около двух минут, а затем нам открылся океан. От этого зрелища у меня перехватило дыхание… Цвет воды, залив, небо, пляж, островки, волны, пальмы и горизонт составляли великолепную композицию. Пейзаж, остававшийся за нами, создавал иллюзию медленного движения, тогда как панорама спереди налетала на нас с большой скоростью. Я не могла удержаться, чтобы не прошептать: «Блестяще!» Язаки ничего не сказал, только кивнул, соглашаясь. Мне казалось, что весь ландшафт разложился на маленькие частицы, проникавшие в мое тело, и это было похоже на то, как в тебя первый раз входит пылкий и жаждущий мужчина.

*****

Такси выехало на берег, и мгновение спустя мы увидели череду гостиниц, построенных, судя по всему, не без участия американского капитала. Курортное местечко Канкун располагалось посередине косы, закрывающей лагуну, как в Майами-Бич Отели выстроились в ряд по обе стороны шоссе. Здесь были представлены все значительные компании — от уровня «Холидей-инн» и «Рамада-инн» до «Хилтона», «Дорал» или «Хайят». Одно из зданий своей архитектурой напоминало ацтекскую пирамиду. «Камино Реал» был, несомненно, самым шикарным из местных отелей.

Я забронировал двухкомнатный номер, но, если вы возражаете, можно и поменять, — произнес Язаки перед стойкой администратора в холле.

Я опустила голову и напустила на себя задумчивый вид. Возражать я не собиралась, но и не хотела сразу обнаруживать свою радость, боясь показаться несдержанной. Язаки взглянул на меня и, усмехнувшись, добавил:

Балкон выходит прямо на океан. Также имеется джакузи.

Перед тем как расположиться в номере, мы решили позавтракать. Ресторан находился в патио, посреди которого росла целая рощица мангровых деревьев. Чуть подрагивавшие листья укрывали столики надежной тенью. В воздухе ощущался аромат сладкой и перченой сальсы и тропических фруктов. Туда-сюда сновали официанты, толкавшие перед собой тележки, заполненные креветками, крабами и рыбой. Над океаном кружили белые птицы. Я почему-то подумала о той холодности, которая исходила от Билла и Митчелла. Выражение их лиц, их жесты были пронизаны этой холодностью, и мне хотелось знать ее причину. А причина как раз сидела напротив и с усталым видом изучала меню.

Позвольте, я выберу.

Я согласилась, широко улыбнувшись. Эта улыбка уже начала мне надоедать.

Язаки заказал суп из омаров, кактусовый салат, жареного лангуста и бутылку белого чилийского вина.

Чилийское было не таким мягким, как калифорнийское, бургундское или кьянти. Я пила свой бокал молча, поглядывая на фонтан в виде Нептуна, стоящий в центре дворика, и на пестро разрисованные птичьи клетки. Достаточно было чуть повернуть голову, и передо мной открывался вид на океан, который уже не казался огромным водяным массивом. Все было настолько чудесно, что не хотелось даже разговаривать. Я и не пыталась найти тему для беседы.

Не подумайте, что мне скучно, но, если желаете, мы можем продолжить наше интервью, — совершенно серьезно предложил Язаки. — А хотите, я расскажу вам о чем-нибудь другом.

Я не взяла с собой диктофон.

Язаки приспустил солнцезащитные очки и расхохотался.

Вы не вспомните, почему я согласился на это интервью? Вы хотели убедиться, что ваши раны затянулись, не так ли? М-да, фраза, за которую мне до сих пор приходится краснеть. Излечиться от своих ран… Надо было выразиться иначе, но все равно, что бы я ни говорил, остается только краснеть от стыда. И как я мог такое ляпнуть!

Не вижу никакого повода стыдиться.

Этот отель делает вас сентиментальной, не правда ли? Говоря это, я не хочу оказывать на вас какое бы то ни было давление. Изначально я собирался ехать сюда один, и тогда я бы поселился в другой гостинице. Но как только стало ясно, что вы поедете со мной, я сразу же сообразил, что было бы глупо не брать в расчет сентиментальную сторону этого дела. Это же очевидно.

Следовало спросить, был ли он здесь до этого, но я тотчас же вспомнила о Кейко и Рейко и прикусила язык, так как уже не могла слышать о них.

Я здесь давно не был. Когда я летал на Кубу, мне показалось, что было бы лучше остановиться здесь, чем тащиться в Мехико. Сначала я не имел об этом месте никакого понятия и всегда останавливался в Мехико, несмотря на то, что всегда ненавидел этот город. Впрочем, я и Мексику-то не особенно люблю.

Почему? Нам подали приборы. Официантами были индейцы — маленькие и улыбчивые.

Почему? Вы спрашиваете о Мехико или про Мексику вообще? А что, причины различаются? Ну да. Различаются. Мехико находится на высоте двух тысяч трехсот метров над уровнем моря. Мало кислорода, а я не переношу разреженной атмосферы. От наркотиков у меня всегда болит сердце.

Не боитесь употреблять здесь это слово? Помните, что вы мне говорили в аэропорту? Здесь нормально…

Но вы, кажется, говорили, что всегда нужно быть внимательным в выборе слов.

А, не стоит так уж стараться. Лучше ешьте вашего лангуста. Он гораздо вкуснее, пока горячий! Вы совершенно правы. Осторожность никогда не повредит. Но между этим местом и залом ожидания аэропорта есть разница. Да, есть! Аэропорты — это за крытые места, особенно международные. Там совершаются самые тяжкие преступления в мире. Власти уделяют большое внимание вопросам безопасности. Нет лучшего места для сбора террористов, чем аэропорт. Не верите? Ну вот, а здесь — свобода. Мы сняли номер за восемьсот восемьдесят долларов в сутки, мы ни для кого не представляем опасности. И я буду платить восемьсот восемьдесят баксов за эту безопасность. Но давайте оставим этот разговор. О чем мы говорили до этого? Мехико…

Я осушила свой бокал одним глотком, словно это была обычная вода. Кто-то мне говорил, что вино очень плохо переносится в жарком климате. Пот лил с меня градом, даже когда я неподвижно сидела в тени мангровых деревьев. Температура воздуха была очень высокой. И тем не менее вино мне нравилось.

Именно так! Я ненавижу Мехико из-за разреженного воздуха, а Мексику я ненавижу, потому что там слишком много индейцев!

Индейцев? Я невольно посмотрела на стоящих неподалеку официантов. Многие из них таскали тарелки и бокалы на подносах, которые держали очень высоко, на уровне плеч. И всегда отпускали какую-нибудь любезность, когда подавали на стол. Милые маленькие индейцы!

Вы не любите индейцев? Без смеха, братство — мой идеал. Я бы даже сказал, что я убежденный гуманист, и это начинает раздражать. Я действительно хотел бы, чтобы все люди были счастливы. Проблема не в любви или ненависти. Я ненавижу индейцев. Они, как и мы, монголоидной расы. Но вы не находите, что они очень уж приторные? Даже не милые, скорее глупые. Скрытные травоядные. Вот Куба — это другое дело. Испанцы сначала пришли туда. Они быстро истребили все местное индейское население непосильным трудом и сифилисом. Поэтому на Кубе нет никого, кроме прапраправнуков чернокожих рабов, привезенных туда из Нигерии и Конго, да немногочисленных гальегос. Так называют потомков испанцев, полукровок. Очень, очень сильные люди.

Но ведь во времена ацтеков все индейцы были воинственными? Откуда у вас такая уверенность? Монголоидная раса чрезвычайно легко мутирует. Посмотрите на камбоджийцев или вьетконговцев времен Хо Ши Мина и Красных кхмеров. Да их лица светились изнутри! Конечно, я их мог видеть лишь по телевизору или в газетах, но достаточно взглянуть на лицо человека, чтобы составить о нем свое мнение. Так вот, я помню, какие это были одухотворенные лица.

Это выражение употребляют слишком часто. А что вы хотите этим сказать? О каком лице вы говорите? Мое напряжение возросло. Я стала куда более разговорчивой, чем раньше. Из-за вина, наверное. В таком возбужденном состоянии я начинаю много пить. Океан, видневшийся позади Язаки, окрасился в совершенно незнакомый мне цвет. Все моря и океаны, которые я когда-либо видела, были голубыми или зелеными. Но сейчас вода стала почти прозрачной, словно некий плоский драгоценный камень. Но не это зрелище так возбуждало меня.

Язаки помолчал и ответил:

Лицо, выражающее волю.

*****

К нам приблизился служащий отеля.

Ваш багаж в вашем номере, — произнес он, протягивая ключ.

Мы допили вино и направились в сторону гостиничного корпуса, где размещался наш номер. Через бассейн с пресной водой, где попискивали птички, был переброшен мостик. В огромном и пустом холле не было никого, исключая портье за столом в самом углу. Мы зашли в лифт и поднялись к себе.

Осматривая комнаты и террасу, я каждый раз не могла удержаться от восторженных восклицаний. Терраса была гораздо больше моей нью-йоркской квартиры. Вдоль стены росли какие-то темно-зеленые растения с густой листвой. Низкий столик и два диванчика были развернуты к океану, справа в углу помещалось джакузи. Перед нами раскинулся необъятный океан.

Можно мне в джакузи? — словно маленькая, заканючила я, обхватив руками Язаки, который потянулся в мою сторону.

Роста он был невысокого, и мое лицо оказалось прямо напротив его. И в то мгновение, когда я захотела, чтобы он обнял меня, он осторожно взял мое лицо в свои ладони и поцеловал в губы. То есть слегка их коснулся. Очень целомудренный поцелуй. Я ожидала совсем другого. Я думала, что он бросит меня на пол, я хотела почувствовать, как он разрывает на мне белье, я видела себя на коленях, уткнувшейся лицом в его ширинку, я хотела сцепиться с ним в объятиях и ощущать во рту его язык… короче, я надеялась на что-то подобное.

Поцелуй Язаки был очень нежным. Это меня несколько успокоило. К своему удивлению, я нисколько не встревожилась оттого, что реальность оказалась совсем иной. Я сама напоминала себе тех военных корреспондентов, которые, будучи на поле сражения, продолжают рассказывать про то, как люди живут своей повседневной и пошлой жизнью.

Давай посмотрим на океан.

Плечо к плечу, мы уперлись в стекло, созерцая океан у наших ног. Терраса образовывала полукруг, выходящий на частный пляж. Песок был ослепительной белизны. Волн почти не было. И от берега до самого горизонта можно было разглядеть то тут, то там выступающие из воды коралловые островки.

Смотри сюда!

Язаки показывал пальцем на что-то более темное и раза в два превосходившее по размеру силуэт ныряльщика: в прозрачной воде спокойно проплывала акула.

Может, предупредить служащего? Из-за акулы такого размера не стоит беспокоиться. Хотя нет гарантии, что такая малышка не вздумает закусить кем-нибудь.

Мы достали свои купальные принадлежности, собираясь спуститься к воде. Солнце немного сместилось, но, проходя по лестнице, которая вела из холла гостиницы, я почувствовала, как раскаленный бетон обжигает мне ступни. В лавочке, что торговала опахалами и снаряжением для подводного плавания, мы взяли напрокат полотенца, а потом устроились в шезлонгах под зонтиками.

Когда я переодевалась, Язаки постучал в мою дверь и просунул туда голову. Я как раз надевала верхнюю часть купальника, Ах, прости! — произнес он, повернув обратно.

Я приблизилась к нему, я хотела, чтобы он обнял меня еще раз. Язаки чмокнул меня в обнаженную грудь:

Я хотел попросить тебя поторопиться.

Он страшно стыдливый, подумала я. Неужели это тот самый человек, перепробовавший все мыслимые и немыслимые наркотики, дошедший до последней черты со своими эксцентричными и сильными женщинами, Кейко и Рейко? Но потом я подумала о другой вещи, гораздо более простой: а были ли груди у Кейко и Рейко лучше моих? Я никогда ведь не спрашивала его об этом.

Конечно, я старалась убедить себя, что никогда не собиралась сравнивать себя и их.

Ты пойдешь купаться? Язаки нарядился в черные очки и бермуды. Он подошел так близко, что наши плечи коснулись друг друга, и сказал по-испански служащему-индейцу, чтобы тот принес пива.

А… а ты? Я никак не могла понять, как к нему обращаться.

Я пойду попозже.

Ну, тогда и я пойду с тобой.

На пляже не было почти никого. Из десяти шезлонгов, выстроившихся рядком на песке, занята была только половина. И еще мне понравилось, что большинство из отдыхающих были стариками. Не было ни одной молодой девушки. Я, которой в будущем году исполнится тридцать, была здесь самой молодой. И хотя моя фигура самая обычная, все равно я замечала на себе ревнивые взгляды старушек.

О чем ты думаешь в таком месте? Хмм… О прошлом и будущем.

Ты пытаешься вспомнить?.. Ты вспоминаешь прошлое? Я не собираюсь совсем теряться в собственных воспоминаниях. Я также думаю о сегодняшнем обеде. Если мы пойдем в город, то сможем отведать чудесной мексиканской кухни. Там есть один ресторанчик, где подают потрясающих устриц и лангустов. Вот я и пытаюсь вспомнить, как это было в прошлый раз. Стоит ли туда сходить? Тебе обязательно думать об этом? Скорее да, чем нет.

Ладно, пойдем поплаваем. А потом вернемся в номер. Примем душ. Выпьем текилы и подумаем об этом, когда придет время. Там что, нужно заказывать столик? Не обязательно. Я сказал, что думаю о ресторане, но я солгал. Я думал о другом.

Секунду я колебалась, но все-таки не вытерпела:

Ты был уже здесь? Да. С Рейко.

И в тот момент ты думал о ней? Я не осмелилась спросить его, была ли Рейко так же красива, как и молода. Она была актрисой, танцовщицей… она должна была быть гораздо красивее меня.

Сказать, что я думал о ней, было бы не совсем верно. Я больше не испытываю никакой тоски по тому периоду моей жизни. Если честно, то говорить, что это не делает меня особо сентиментальным, было бы странно. Я думал о том, что мой приезд сюда вверг меня в меланхолию.

Меланхолия…

Я все повторяла и повторяла это слово… «Меланхолия»… Что оно означало в устах этого человека? Я не спросила его. Это слово все больше заинтриговывало меня, но я не хотела говорить на эту тему, а только повторять раз за разом: «меланхолия».

Хм, я считаю, что достаточно высказался по данному вопросу в том интервью. Я даже теперь прекрасно помню ощущение, которое испытывал, когда впал в меланхолию из-за этой истории с Рейко. Когда мои раны стали затягиваться, я начал общаться с теми, кто виделся с ней. И в эти мгновения я чувствовал, как внутри что-то завязывается в узел. Иногда это было сердце. Ощущение такое, как будто что-то сжимается и твердеет. Я чувствовал всю тяжесть моего тела, мой пульс учащался, и я уже не слышал ничего, что говорил мой собеседник. Я ненавидел состояние, в которое неизбежно проваливался, на меня что-то накатывало…

Такое может испытывать каждый.

Мне от этого не легче. Это не добавляет позитива. Мне хоте лось, чтобы это все прекратилось. Довольно, довольно! В Париже она снялась во многих фильмах, причем в двух из них играла главную роль. Мир независимого кинематографа невообразимо узок. Я мог быть в курсе всех событий, я был в курсе всего, я дол жен был входить в курс всех дел быстрее, чем кто-либо другой!» Ах!» — говорил кто-нибудь, видя мою реакцию, и пытался заставить говорить того, кто считал, что лучше бы в такой ситуации промолчать. Находились и такие, кто считал, что лучше вообще не будут мне ни о чем рассказывать. «Вовсе нет, напротив, пусть говорят, так будет лучше!» — кричал я тогда. Я не лгал. Если это была правда, я хотел знать ее всю. Правда… ну, тут я несколько преувеличиваю. Несмотря на любые сведения, каким бы они ни были, мне становилось все хуже. Возьмем, например, такую ситуацию: меня полюбила некая девушка — ведь не обязательно же ей быть девственницей, не так ли? Ну вот, у нее было прошлое. Не важно, был ли он старше ее на десять лет или хотя бы на час, все равно она трахалась с другими мужчинами. И вот начинаешь задумываться, как бы между делом: а как это у нее было, так ли, как ты себе представляешь? Или же ты даже не можешь представить, что это было?.. Никогда нельзя опускаться до такого и думать о подобных вещах!

Гадкая вещь — ревность, а? Да, так говорят. Так и есть на самом деле. Пользуясь этим словом, люди верят, что им удастся решить проблему воображения. Ведь говорят же, что ревность может стать двигателем творчества, что ревность заставит больше работать. Я не верю… ненавижу эту мысль! Вот, допустим, Рейко снялась в немецком фильме, и этот фильм получил единогласное одобрение критики на Берлинском кинофестивале. Это вряд ли доставило бы мне удовольствие. Я понимаю, что хочу, чтобы фильм провалился. «Оставь меня в покое!» — вот моя единственная реакция. Но нет никаких оснований считать, что так все и будет. Это как если бы приговор был уже вынесен, а наказание назначено. Я только об этом и думаю.

Это мучит тебя? Никогда нельзя избегать страданий. В моем случае, даже когда я был бомжом, я никогда не пытался уклониться от страданий. Я не хочу сказать, что отстранение чемто постыдно. Просто это было невозможно, от страдания нигде не спрячешься. А вообще я всегда любил уклоняться.

Ты ощущаешь сейчас меланхолию? Нет. Потому что здесь ты, и ты рядом со мной. Ты ни в коем случае не занимаешь место Рейко… не в том смысле, что вообще никто не может занять ее место. Я думал, что время сможет стереть эту меланхолию, но я ошибся.

Есть люди, которые находят в таком состоянии удовольствие.

Это их успокаивает. Никто из узников Аушвица не испытывал меланхолии. Это состояние появилось спустя годы, и никто не ставил им диагноза…

Должно быть, мы единственные, кто говорит в таком месте о меланхолии!

Именно как раз потому что мы здесь. Вечно ускользающая мимолетность, редкая удача, словно утреннее пение жаворонка у вас перед окном и все такое. У меня часто бывали подобные моменты. Но уж коли зашла речь об этом, я никогда не думал о таких вещах, да и пение жаворонков мне не нравится.

Потому что ты предпочитаешь меланхолию? Когда она приходит — да. Она доставляет ощущение полно ты, как после трудной работы. Меланхолия и есть чувство полно ты! И тем не менее я полагаю, что ошибался. По поводу Рейко.

Рейко? Да, я всегда был убежден, что другие не имеют никакой индивидуальности.

Язаки рассмеялся. Этот смех не был ни радостным, ни грустным, а скорее с оправдательным оттенком. Своим смехом Язаки будто хотел сказать: «А, не важно!» Это мне напомнило старую шутку насчет приговоренного к смерти. Заключенный поднимается на эшафот и заявляет: «Прекрасный день, отличная погода… Мне сегодня должно обязательно повезти!» И при этом разражается хохотом. Так вот, Язаки смеялся точь-в-точь как этот каторжник. Мне казалось, что я стала понимать его чуть больше.

Но это же кошмар — думать о таких вещах!

Это не значит, что я ненавижу весь мир. Скорее наоборот, я испытываю глубочайшее уважение к себе подобным. Не так-то легко быть лишенным индивидуальности!

Мы долго сидели в воде. Язаки кивнул индейцу, и тот принес нам маленькие белые хлебцы в полиэтиленовом пакетике, чтобы не промокли. Язаки разломил их и стал кормить рыбок, которые шныряли вокруг нас. Вода искажала дно, и было непонятно, можно ли уже нырнуть или пока еще лучше оставаться на ногах. Кораллы образовывали нечто вроде столиков, куда Язаки сыпал хлебные крошки, на которые тут же набрасывались сотни разноцветных маленьких живчиков.

Это тебе. — Язаки протянул мне хлебец.

Ко мне поспешили небольшие полосатые рыбешки, они выхватывали и уносили кусочки мякиша, покусывая мои пальцы. Даже нельзя сказать, что они прихватывали, ощущение было такое, словно они сосали самые кончики пальцев. Я была очень возбуждена, ведь первый раз в жизни мне удалось дотронуться до таких крошечных созданий. Язаки вынырнул на поверхность, сорвал маску и закричал, что какая-то рыбка собирается откусить мне руку. Небо приобрело фиолетовый оттенок, и к линии горизонта побежала розовая дорожка. Язаки оказался более искушенным в кормлении рыбок, чем я. Он, как шаловливый мальчишка, спрятался за коралловым наростом и оттуда кидал кусочки хлеба, которые сразу же всплыли на водную гладь. К ним тотчас ринулось множество рыб всех размеров. Я обратила внимание, что самые маленькие из них были окрашены и живее, и ярче. Издали они казались еще более красивыми. Голубые, словно вобрали в себя весь цвет морской волны; на боках темно-красных, казалось, выступила и застыла их собственная кровь; белые могли поспорить своим цветом с песком; желтые походили на куски водорослей, что плавали вокруг рифов. Но зато большие рыбы были гораздо сильнее. Чтобы завладеть пищей, они просто расталкивали малышей. Язаки старался не поднимать песок со дна и передвигался очень осторожно, давая корм только самым маленьким. Он указал на две темные тени, скользившие под водой. Это были мурены. Их глаза источали жестокость. Голова каждой гадины была потолще бедра самого Язаки. Какое-то время он веселился, тыча в них пальмовой веткой.

Она откусила кусок! Местная лавка теперь может удержать с меня стоимость, — с серьезным видом заявил он.

Я плохо плаваю, но тут мне захотелось подплыть к нему и обнять… нет, не просто обнять, а покрыть поцелуями все его тело.

Солнце еще не зашло, когда мы поднялись к себе в комнаты. Пока наполнялась ванна, мы выкурили по косячку марихуаны и выпили текилы, перед тем как предаться любовным утехам. Комната еще освещалась последними лучами. У меня стучало в висках, я ждала, что Язаки покажет сейчас все свои фокусы. Но он, утомив меня ласками, просто кончил мне на живот. Мне бы хотелось посмотреть на это, но в висках стучало все сильнее, в горле пересохло, я была не в силах подавить свою стыдливость и долгое время лежала с закрытыми глазами. Язаки поставил передо мной стаканчик водки. Потом он завернул меня в купальный халат, и мы направились к джакузи. Я даже не могла определить, испытала ли я оргазм. Я была страшно возбуждена, из влагалища струилась жидкость, я сжимала изо всех сил тело Язаки и кричала, кричала… Проходя через комнату, я попыталась принять несколько горделивый вид, но, видимо, все силы меня покинули, ноги не слушались, и Язаки был вынужден поддерживать меня. Я выглядела, наверно, как выжившая после кораблекрушения, пока плелась к ванне в халате, наброшенном на плечи. Джакузи восьмигранной формы была довольно просторной, чтобы мы смогли вытянуться там вдвоем. Вода издавала неведомый мне экзотический аромат. Нечто похожее на смесь мяты и ванили.

Хочешь немного музыки? — спросил Язаки.

Я кивнула. «Вот так очень хорошо», — попыталась выговорить я, но слова застряли у меня в горле. Опять дикая сухость.

Есть шампанское, но, думаю, пиво в это время будет лучше всего, — заметил Язаки, вынимая из холодильника бутылку «Дос Экис» и снимая крышку. Я пила большими глотками, глядя на розовую полоску на горизонте, которая незаметно превращалась в оранжевую, окрашивая поверхность океана. Струйки воды из джакузи брызгали пеной нам на лица. Держа в левой руке бутылку пива, правой я стирала пену с волос Язаки и касалась его уха, шеи, висков, губ.

Мне показалось, что солнце еще не успело зайти, но когда я оглянулась, горизонт был уже пуст. Небо было рассечено пламенеющими лучами, постепенно теряющимися во мраке ночи и утрачивающими свой цвет и яркость. Тьма, словно черный лак, закрыла половину неба. Она была похожа на что-то живое, тянущееся к горизонту. У меня создалось такое впечатление, будто я первый раз увидела, как на землю спускается ночь. Сумерки окутали джакузи, и, вместо того чтобы успокаивать мое желание, они разжигали его, будто были его воплощением. Воля меня покинула, я больше не могла сдерживаться. Желание возникало снова и снова, как пузырьки пены в ванне. Оно проникало во все уголки моего тела и наэлектризовывало его. Я лежала напротив Язаки. Его правая рука скользила по моей ноге, лаская внутреннюю сторону бедра. Первый раз так ласкали мои бедра. Я, конечно, не хочу сказать, что прежде до меня не дотрагивался ни один мужчина. Но те, кто меня ласкал, просто смотрели глаза в глаза и никогда не делали попыток прикоснуться к моему бедру, чтобы передать свою страсть, свое желание или удовлетворение. Это был своего рода код. И как от них отличался Язаки! Он чувствовал мое желание и мое возбуждение. Я не прекращала обнимать его, проводить по его телу языком и губами, словно я была щенком, нашедшим своего хозяина после долгих скитаний. Казалось, Язаки не обращал внимания на мое состояние, хотя это и не означало, что он был бесчувственен. Он не похлопывал меня одобрительно, он не увиливал со словами «Подожди немного» и уж тем более не подбадривал меня «А так, так лучше?». Он смотрел вдаль с меланхолическим выражением лица. Лаская меня, он старался лишь убедить себя, что здесь, перед ним, была я. «Я думаю, что другие не имеют индивидуальности», — говорил он. Какое высокомерие! Но, с другой стороны, как было бы хорошо не иметь ее! Бесспорно, он был прав. Я серьезно задумалась: каким образом отношения с этим человеком, достаточно немолодым и не очень-то соблазнительным, смогли развить во мне склонность к раболепству? Но не было никакой возможности найти ответ на этот вопрос, ибо задан он был уже тогда, когда я превратилась в рабыню. У меня появилось желание, чтобы он поступил со мной как с вещью, этого требовала каждая клеточка моего тела. Я залпом допила «Дос Экис». Жажда все усиливалась. Как в подобной ситуации поступали те, другие женщины, желавшие, чтобы их трахнули? Это должно говориться одинаково на всех языках. И эти слова должны быть самыми бесстыдными, какие только можно произнести. Значит, они должны были начинать так: «Скажи…», и в тот момент, когда завязывался разговор, в них активизировалась мазохистская составляющая…

Хочешь немного шампанского? Не очень хорошее, но зато холодное.

Я кивнула. Язаки вытянул руку и достал два фужера, откупорил бутылку «Вдовы Клико», вышел из ванны и присел перед холодильником на каменный парапет, где лежали полотенца, стоял флакон с пенкой и шелестели листочками растения.

Вода слишком горячая! Тебе лучше бы поберечься.

Я посмотрела на его отдыхающий член. Потом приблизилась к нему и протиснулась между его ног. Язаки, видимо, собиравшийся произнести «Скажи мне…», стал, улыбаясь, катать холодную бутылку по моим раскрасневшимся щекам. Он медленно раз лил шампанское по бокалам. Я улыбнулась в ответ, вернула ему его улыбку, улыбку, которая выражала примерно следующее: «Я готов биться об заклад, что ты не из тех женщин, которые способны прилечь между ног у мужчины, у которого в каждой руке по бокалу шампанского, чтобы отрезать ему… это самое». Я вылезла из воды и села рядом с ним, почувствовав чудесную прохладу гладкого камня. Что-то вязкое выскользнуло из моего влагалища.

Мы чокнулись и стали пить мелкими глотками, созерцая последние отблески света на горизонте. Я заметила, что мы осмелели и стали более откровенными после того, как обменялись улыбками. Я поставила недопитый бокал на камень и провела рукой по шее, плечам и талии Язаки. Соски моих грудей коснулись его кожи. Глядя на свой розовый и острый сосок, я вдруг поняла, почему во мне не пробудилась моя мазохистская составляющая. Меня душила ревность. Даже в состоянии такого возбуждения я беспрестанно думала о Кейко и Рейко. Смогу ли я доставить ему столько же удовольствия, как и они? Я боялась разочаровать его. И я призналась в этом Язаки, левой рукой начав ласкать его пенис.

Ну что ты говоришь?! — засмеялся он. — Мы же здесь со всем одни! Смотри, я касаюсь тебя, ты — меня. Твоя кожа и моя кожа. И никого больше. Клянусь, я и не собирался думать о другой. Я скажу тебе не колеблясь: именно благодаря тебе я могу сейчас говорить с такой уверенностью.

Я хотела заставить его сказать больше. Я хотела, чтобы он сказал мне такую вещь, которую не говорил еще никому. Мне не терпелось узнать, как он трахал этих двух.

А если не понравится? — начал было он протестовать, но я искусно сжала его член пальцами и заставила его замолчать.

Не думай, пожалуйста, что я пытаюсь возбудиться еще сильнее, спрашивая тебя о них. Я спрашиваю, потому что чувствую, что могу сейчас слышать об этом. Завтрашним утром у меня не будет никакого желания слушать твои рассказы, даже если ты сам захочешь.

Член Язаки отвердел под моими пальцами, от него исходило тепло. Чтобы руке было легче скользить по коже, я смазала его достоинство до самого кончика пенкой из флакона и стала слушать его рассказ.

Что я могу сказать… Необходимой принадлежностью было домино. Маска. Не то чтобы без нее нельзя было обойтись, просто с нею было проще. Я просил их оставить только трусики, заставлял сесть на стул и чисто символически связывал им руки и ноги. Потом я им говорил всякие разные вещи: например, что я глубоко их уважаю, как одну, так и другую. И, знаешь, я всегда привязывал их галстуком «Гермес». Я испытывал особое удовольствие, разглядывая эти галстуки, запачканные их выделениями, слюной и потом. Та, которая обмачивалась первой, должна была широко раздвинуть ягодицы. Первая, успевшая намочить свои трусы до появления пятна, считалась выигравшей. Ничто другое не доставляло мне большего удовольствия. Ничто. А та, что проигрывала, лишалась права смотреть дальнейший спектакль, оставаясь связанной на стуле. Я решил, что проигравшей должна всегда оставаться Рейко. Если она обмачивалась первой, ей все равно ничего не было видно из-под маски. Тогда я говорил: «Ну что же ты делаешь, сука!» — и давал ей несколько оплеух. А потом победительницей объявлял Кейко. Я никогда не занимался любовью с Рейко на глазах у Кейко. Наоборот — да. И только гораздо позже, когда я уже вовсю бомжевал, до меня вдруг дошло, что Кейко все это надоело. «Мистер Язаки, не было ли глупостью с вашей стороны считать, что мисс Рейко и я получали удовольствие, ублажая вас? Мисс Рейко плакала каждый раз после ваших сеансов. Она рыдала, а ее душа была убита, вы знаете об этом? Да и я наелась досыта! Нет, я не говорю, что я не любила проделывать ваши фокусы с вами, но вы будете настоящим глупцом, если поверите в то, что мы получали удовольствие! Думаю, в вашем чалдоне должна была появиться мысль, что мы собираемся убить вас из-за этого. Я не шучу!» Вот что доводило до слез маленькую девочку, прирожденную мазо, Рейко. Кейко была права. Впрочем, она всегда была права. Поэтому я и решил остаться с Рейко. И все-таки даже в такие моменты Рейко никогда не говорила мне откровенно о том, что она испытывала.

Я заставляла его продолжать свою исповедь, обхватив его пенис:

Расскажи про их оргазмы.

Рейко кончала легко, причем независимо от того, как я ласкал ее. Клитор, влагалище, анус, пальцем, языком или моим веселым парнишкой — абсолютно безразлично. Она кончала через несколько секунд. Кейко, та была очень чувствительна к ласкам одного только места, расположенного прямо за влагалищем. Достаточно было ухватить ее, приподнять задок и обнажить ягодицы… Это заставляло ее принимать самые унизительные и провокационные позы. Когда я спал с женщиной первый раз, она так и не кончила. Это зависело не от того, что она еще не раскачалась, просто я не сразу понял, какое место у нее наиболее чувствительное.

Я попросила Язаки заставить меня кончить здесь, прямо сейчас

Я знаю один способ. Правда, я его пока не опробовал, поэтому не могу сказать, кончишь ты или нет. Здесь, на каменной плите, нельзя, не очень хорошо для ягодиц — ты можешь не испытать оргазма!

Мы вернулись в спальню, захватив с собою халаты. Комната тонула во мраке. Язаки положил меня на спину, обхватил мои лодыжки и широко раздвинул мне ноги, встав между ними. Ягодицами я могла ощущать его колени. Несколько раз я пыталась открыть глаза и посмотреть на нас, но побоялась. Потом я начала мастурбировать, как он меня просил.

Можешь это делать левой или правой рукой, как понравится. Если ты смущаешься, закрой глаза, — велел он.

Я принялась массировать клитор и место чуть повыше его подушечкой указательного пальца.

Сначала делай это очень нежно, а потом, как почувствуешь спазмы в ногах, — энергичнее и всеми пальцами сразу. Так ты не сможешь кончить сама по себе, — добавил Язаки.

Из влагалища уже изливался целый поток, и словно электрический удар пронизал его, когда Язаки стал медленно входить в меня. Чувствуя, как горячая жидкость сочится под меня, я наконец поняла, почему она не попадает мне в зад: как только член Язаки оказался во мне, сфинктер инстинктивно сжался, совершенно помимо моей воли. Я ощущала, как он подрагивает. Но Язаки здесь был уже ни при чем, он не успел пока углубиться. Это было невыносимо, свыше моих сил, мою попу сотрясала дрожь, и с ней нельзя было справиться.

Возьми меня, возьми меня! — кричал чей-то голос, в котором я едва узнала мой собственный. — Обещай мне, что скажешь, когда соберешься кончить, обещай!

Я была в поту, но потела не шея, не грудь, не поясница, а задница. Я и не знала, что она может потеть. «Первый раз со мной происходит подобная вещь», — подумала я, стараясь приподнять голову, чтобы высказать свое мнение Язаки. Я почти лишилась рассудка, так как была уже на грани, я боялась не сдержаться, если Язаки сделает хоть одно резкое движение.

Я знаю, что ты можешь испытать небольшой оргазм в тот момент, когда я дойду до конца, но ты должна сдерживаться, сдерживаться до тех пор, пока я не начну слегка поворачивать у тебя внутри, — говорил Язаки, входя все глубже.

Когда мозг пустил волну оргазма, я почувствовала, как мой зад и каждый мускул моего тела постепенно исчезают. Казалось, осталось только сознание, мне было страшно… Наверно, я попыталась сказать об этом Язаки, но не могла ничего запомнить. Я забывала обо всем через сотую долю секунды после того, как слова слетали с языка. Но все-таки Язаки догадался, что я испугалась.

Нет-нет, еще немного… Ты кончаешь? Да, да, да! — Я неистово трясла головой, даже не понимая, что это моя голова.

Тревога ушла, и я заставила себя открыть глаза. Между ног я чувствовала спазмы. Я увидела лицо Язаки, перевела взгляд на ноги. Думаю, я никогда не забуду это зрелище. Конечно, это Язаки держал меня за лодыжки, но мне показалось, что я вижу свои отрубленные ноги, словно меня четвертовали и подвесили к потолку, будто окорок на каком-нибудь ближневосточном базаре. Пальцы на ногах то сжимались, то снова разжимались, следуя ритму движений Язаки. Я опять закрыла глаза, но картина моих обрубленных ног отпечаталась у меня на сетчатке. Каждая клеточка вибрировала на грани оргазма, я заново могла их ощущать. Меня сотрясала страшная, невыносимая дрожь, и я уже не могла терпеть. Я закричала. Я кричала так, как не делала никогда, выбирая самые грубые слова, которые знала, содрогаясь всем телом, умоляя Язаки позволить мне кончить.

Давай, но, когда будешь кончать, сожми меня. Я отпущу твои ноги, и ты окажешься на мне… И сжимай меня так, словно ты хочешь сломать мне кости.

Волна накрыла все мое тело, каждую клеточку, каждое волокно. Она подступала все ближе и ближе, и я кончила.

*****

— Ну да. Я видел все океаны нашей планеты. Это продолжалось три года, мне тогда было чуть больше двадцати. У меня были уже права на управление прогулочным катером и удостоверение ныряльщика. Моя работа заключалась в том, что я должен был приобретать различные вещи и антиквариат в восточноевропейских странах и в Восточной и Западной Африке, а потом продавать все это в Японии. В то время подобный хлам был в диковинку. Приятное время! Правда, я не склонен считать его лучшим периодом своей жизни. Прошлое, как его ни верти, — дерьмо. И те, кто приукрашивает прошлое лишь потому, что оно прошлое, — тоже ничтожные говнюки. Куда уж лучше настоящее, хотя тоже дрянь. Возьмем, к примеру, рекордсменов — пловцов или легкоатлетов. Ведь и плавают, и бегают все быстрее. Говорят: «Ничто не остановит прогресс!» Прогресс! Ну и какая же тут слава? По-моему, нет ничего более холодного и тщетного, чем прогресс… Ну, короче, я, как идиот, таскался по этим островам на всех широтах. Начал с Окинавы. Часто ездил на Сайпан. Гавайи: грузовики, вибромассажеры, джинсы, набедренные повязки. Остров Яп в Микронезии, острова Фиджи, Раиатеа и Бора-Бора, Новая Гвинея, Филиппины, Бали, Андаманские острова в Бенгальском заливе, Сейшелы, курорты на югославском побережье, Италия и юг Франции, Тунис, Танжер, что в Марокко, юг Испании, Португалия, Канарские острова Багамы, Ямайка, Барбадос, Большой Коралловый риф, Золотой Берег, Кернс в Австралии, Санта-Моника, Малибу, Майами — я был везде. Ах, забыл про Мальдивы! Ну и что? У меня была мечта, от которой я страдал не знаю сколько времени: я представлял себя с красивой женщиной на прекрасном пляже. Я думаю, что именно изза этой мечты я захотел покинуть Японию. Мужчина и женщина, бегущие по берегу, прыгающие в волнах, которые тихо выползают на песок. Представляешь себе эту картину? Загорая, плавая на катере, попивая коктейли… у меня слюнки текли! И это символ всего наиболее удаленного от того, что есть у меня, того, что не сбудется никогда. Символ всегда иллюзорен. Символ не означает ничего. В нем не было ничего реального, и тем не менее я не мог освободиться от него. Пытаешься доставить себе удовольствие, и неизбежно возникает перед тобой голубой, почти прозрачный океан и пляж с белым песком. Пляж пуст, по нему иду я, ведя за руку красивую девушку, предназначенную только для меня! Моя мечта вся сводится к этому, ну конечно, с приложениями в виде вина, шампанского, паштета, кокаина и тому подобного. Но главнейшим, несмотря ни на что, оставался пляж. Я забыл название и автора романа, где описана такая сцена: кинопродюсер, человек очень могущественный и влиятельный, властный, придя на пляж, вдруг понимает, что он уже стар. Светит солнце. Он замечает на берегу мужчину и женщину. Они молоды, они купаются в волнах, брызгаясь друг на друга. И продюсер понимает со всей неизбежностью, что он состарился. Он переспал с сотнями актрис и звезд, и, глядя на эту парочку на берегу океана, он отдает себе отчет в том, что уже слишком далеко от всего того, что символизируют эти мужчина и женщина. Вот так-то: невозможно вернуться назад. Этот продюсер понял, что одряхлел, увидев парочку на пляже. Я всегда думал, что это одинаково для всех. Ну, под «всеми» я понимаю определенную категорию людей. Не стоит уточнять, что этот пляж всего лишь мечта, мечта, которую расписывают в кабаках жаждущим солнца европейцам. Вот чернокожие, действительно живущие в тропических широтах, свободны от фантазий подобного рода. Я знаю, о чем говорю, ведь я бывал летом в тропиках: солнце в это время года способно убить. Это невыносимое пекло, и где же здесь удовольствие? Вы должны постоянно заботиться о какой-нибудь защите, если не хотите отдать концы. И никаких повязочек. Местные жители там ненавидят солнце. Впрочем, зимой в таких местах на самом деле начинается нормальная жизнь. Вода становится более прозрачной, солнце не так жарит. Можно запросто порезвиться на пляже, на вашем теле выступит только пот. Но для этого и предназначены пляжные игры. Например, баттл-теннис, изобретенный в Венис-Бич. Это такая игра с мячом, нечто среднее между футболом и волейболом. Есть также и более известная — фрисби. Партия во фрисби зимой на пляже — вот в чем и состоит наивысшее наслаждение! Необходимое условие: не трахаться и не принимать наркотики накануне вечером. Утром, когда вы просыпаетесь, весь напичканный наркотой, вас начинает так выворачивать, что даже зимнее солнце ничем не поможет. А я знал многих деятелей, которые после бурно проведенной ночи умирали от элементарной солнечной ванны. Остановка сердца! Иными словами, поддерживайте спортивную форму. Поэтому, чтобы оценить всю прелесть игры, вам необходимо ограничить себя в сексе и убрать из употребления любые наркотики. И так до тех пор, пока с вас не польет пот, вы будете перебрасываться тарелочкой с вашей партнершей, изящной девушкой, с которой так приятно поболтать и которой вы доверяете. И вот вы наконец вспотели. Вы бросаетесь в воду освежиться, вы плещетесь в волнах. Вас пробирает до самых внутренностей, и вы дурачитесь и резвитесь в белых барашках, пока не посинеют губы и не съежится член. Вы выползаете на берег и располагаетесь в шезлонге. Вы надеваете черные очки, ибо солнце слепит глаза, сдвигая их на нос. Становится темно. Вы протираете линзы, потом закуриваете сигарету. И эта сигарета кажется вам вкуснее всех сигарет, которые вы когда-либо выкурили. Самая приятная, вкуснейшая сигарета! И как только вы ее затушите, ваш мозг даст вам сигнал, что вы уже достаточно прогрелись. Летнее солнце буквально бьет по вам, тогда как зимнее просто глубоко прогревает вас, лаская своими лучами кожу. Вы чувствуете, как прогревается каждый орган вашего тела, как играет ваша кровь. Вот в этом главным образом и заключаются пляжные удовольствия. Сущность пляжа лишь в этом. Остальное не столь существенно, просто приятное праздное времяпрепровождение. Даже если для определенной категории людей, про которую я только что говорил, пляж является только символом. Для некоторых пляж — повод почувствовать свое одиночество. Что вы не были и не будете никому нужны. Скорее всего я принадлежу именно к таким людям. Не знаю, как к ним приходит осознание этого факта. Не будет преувеличением сказать, что это своего рода травма. Тут не стоит копаться в их личной жизни вплоть до детских лет, так как это явление зависит лишь от человеческой воли и желания. В двадцать лет каждый из нас уже знает, что такое чувство бессилия. И на протяжении всего этого периода вы будете подыхать от страсти. Это желание выворачивает ваши внутренности, и именно поэтому ваши пляжные фантазии неразрывно связаны с образом женщины, той самой, с которой вы бежите по песку. Я не знаю, испытывают ли женщины что-нибудь подобное. Я говорю это не потому, что сам не являюсь женщиной, а поскольку сомневаюсь, что женщина, испытывая тягу к самцу, способна ощущать бессилие. С того времени, как я перебрался из деревни в провинции Сикоку в Токио, мне постоянно казалось, что все вокруг меня только и говорят: «Ты бессилен». Повсюду. В любой ситуации, даже когда я слушал у себя дома музыку, или когда я шел один по улице, или ожидал зеленого сигнала светофора, или же когда занимал очередь в супермаркет. Я ощущал это как сигнал, словно тысячи иголок вонзались мне в кожу:



Ты бессилен.
Ты бессилен.
Ты бессилен.
Ты бессилен.
Ты бессилен.



Я выходец из среднего класса, его еще называют трудолюбивым классом. Мой отец был несчастным придурком, но если бы я был сыном министра финансов, вряд ли это что-нибудь изменило. Я уж не говорю об этих кретинах, которым достаточно, чтобы папа с мамой купили им новый «феррари», и любая их страсть мгновенно утихнет. Я не утверждаю, что это чувство бессилия необходимо. Я ненавижу его. Не думаю, что мужчина способен счастливо жить, просто приспособившись к такому обстоятельству, за исключением разве что импотента. Впрочем, импотент как раз и не замечает своего бессилия. И в той же мере, в какой он не отдает себе в этом отчета он и живет, примирившись. Это чувство характерно не только для капиталистических стран, оно также присуще и животному миру. Приходит время, и молодые самцы должны покинуть стаю! И как только настает этот час, самцы сразу же становятся бессильными. Разумеется, молодой самец не может выжить в таком состоянии. Помогает от него избавиться только половое влечение. Молодой человек и девушка, валяющие дурака на белом песочке, — всего лишь карикатурное изображение либидо. Вы должны осознавать свое желание, чтобы у вас был шанс победить собственное бессилие. Откровенно говоря, этого недостаточно, чтобы полностью освободиться от зависимости, поскольку одного желания здесь мало. Не следует просто бороться с нею, ибо вы рискуете оказаться в затруднительном положении, которое сделает вас еще более зависимым. Ведь желание не может само себя обуздать, не правда ли? Поскольку ничто не может и не должно мешать желанию объективизироваться в реальности. Скорость, с какой оформляется ваше желание, обратно пропорциональна скорости, необходимой для избавления от чувства бессилия. Я подведу итог еще большей банальностью: страсть — это секс и наркотики. И деньги. Они нужны, чтобы покупать наркоту и более качественно трахаться. Нужно только выйти на рынок, не важен способ, каким вы будете вынуждены продавать себя, превратившись в средство обмена, если возможно, в конвертируемую валюту. Таким образом, лишь кучка людей может отдавать себе отчет о природе своих желаний, для того чтобы быстро выйти из бессильного состояния, в то время как остальные пытаются отделаться полумерами. Эти последние меня не интересуют. Это настоящее быдло, они пресмыкались с начала рода человеческого. Ничтожные и отверженные людишки. А те, кто осознал свои желания и избавился от чувства бессилия, в какой-то момент начинают понимать, кем они являются на самом деле — садистами. Находящие удовольствие в своем бессилии в один прекрасный день слышат голос, который им говорит, что они никому не нужны: «Вы никому не интересны, вы достойны равнодушия». Тот кинопродюсер, о котором я говорил, испытав отчаяние от своего старения, понял, что ему стоило прийти к этой мысли раньше. В шестьдесят лет уже поздно жаловаться. У вас больше не остается сил, а потом следуют упадок и смерть…

Язаки продолжал разглагольствовать, даже когда мы уселись во взятый напрокат грузовичок. В баре на берегу лагуны мы отведали мексиканской кухни: свинина, фасоль и кукуруза; запили это дело десятком-другим стаканчиков текилы, потом вернулись в номер. Занимались любовью, спали, опять занимались любовью и опять заснули до самого рассвета. Снова забравшись в грузовик, мы направились в сторону некоей деревни, где можно было увидеть следы цивилизации ацтеков. Как только мы отъехали от отеля, дорога сразу сделалась узкой. Асфальт исчез, когда мы отвернули от моря и двинулись вглубь страны. Машина поднимала тучи пыли, нас нещадно болтало и мотало. По обе стороны расстилалась высохшая и растрескавшаяся земля. Кое-где возвышались кактусы, словно покрытые ржавчиной, рос хилый кустарник. Вершины гор вдали частично были покрыты снегом. Язаки прокричал мне, как называются некоторые из них, но я тотчас же все забыла: это был не испанский язык, а какое-то местное наречие, которого я не знала. Язаки стал необычайно разговорчивым, скорее всего из-за того, что нанюхался кокаина, едва только сел в машину. Кокаин передал ему шофер, широко улыбавшийся всю дорогу. Я заметила, что у него не хватало двух зубов. Этого маленького скромного человечка Язаки называл Виктором. Не знаю почему, но я сразу же стала испытывать к нему неприязнь. Слишком уж угодливо он заглядывал Язаки в глаза. Было похоже, что они знакомы не один год. Кокаин находился в металлическом футляре, который я уже видела: что-то вроде серебристой трубочки, размером напоминавшей тубус для губной помады. В нем было отверстие, чуть шире диаметра сигареты. Язаки осторожно встряхнул трубочку и поднес ее к носу. Это усовершенствование позволяло нюхать кокаин в дороге, не боясь его просыпать из-за тряски. Язаки положил футлярчик мне в руку. Он выглядел расслабленным, словно хотел сфотографироваться на память.

Нажми на кнопочку сбоку два-три раза, встряхнув тюбик, а потом отпусти ее, когда вдохнешь.

Я колебалась. Я не знала, что делать.

Ах да! Ты же не употребляешь, — произнес Язаки, заметив, как я перевожу взгляд с его лица на тюбик.

Он должен был это знать еще с первой нашей встречи. Но он сказал это так, что в его голосе я почувствовала холодность. Мне показалось, что он стал отдаляться, оставив меня наедине с собой. Меня охватило ощущение ужаса, которое я не могла объяснить. Для Язаки эти слова оставались просто словами. Но для меня все было подругому. Я никак не могла понять причину, по которой вдруг почувствовала себя уже прожившей. Может, это произошло из-за тех оргазмов, что я испытала, занимаясь с ним любовью, когда наше дыхание смешивалось с парами алкоголя? Эти мысли вихрем пронеслись у меня в голове. Я знала, что мои оргазмы не зависели от формы и размера члена моего партнера или от его техники. Чтобы расслабиться, мне нужно было лишь почувствовать себя любимой, снять все внутренние запреты, отдаться ритму его движений и дать себе ощутить, как меня накрывает волна наслаждения прямо перед наступлением оргазма. Язаки оказался в тысячу раз нежнее, чем я могла себе представить. «Тебе не надо так судорожно шевелить ягодицами, — повторял он постоянно. — Ты причиняешь себе боль, а если тебе будет больно, мы не сможем повторить то же завтра утром. Но ты, наверно, хочешь повторить это утром, а? И тебе бы не понравилось ощущать боль, ведь нет же?» Я краснела, слушая, как он шептал мне прямо в ухо, и ответила «да», я долго и многократно повторяла это. Со мной это было впервые. Я еще никогда не встречала человека, которому была бы так преданна. Я не помню, как взяла этот тюбик, как поднесла его к носу — но я вдохнула. Я нюхала кокаин в первый раз за семь лет.

Дорога сужалась все больше и больше. Кустарник почти исчез. Мы уже приблизились к горам, когда наш водитель вдруг заговорил. Язаки слушал его и бледнел. Мне показалось, что ему стало плохо, а потом он вспыхнул в гневе. Какое-то время шофер возражал ему, но вскоре осекся и стал извиняться. Белки его глаз пожелтели. Я заметила множество отталкивающих шрамов, покрывавших его надбровные дуги, наверно, поэтому его глаза казались разной величины. Остренькое личико прорезала сеть морщин, а кожа блестела так, словно была смазана чем-то маслянистым. Он постоянно кривил рот. Верх дешевого костюма, что был на нем, казался покрытым плесенью.

— Что он сказал? — спросила я Язаки, дотронувшись до его бедра.

Тут начал действовать кокаин. Это было ощущение чего-то мягкого, погружавшего меня в далекое прошлое. Каждая клеточка моего тела, казалось, исходила пеной независимо от моей воли, словно внутри меня шевелился какой-то зверек.

— Тебе лучше не спрашивать. Не слишком аппетитная история.

Как только Язаки произнес это, меня охватило дурное предчувствие.

Нет, скажи, ну скажи же, — настаивала я, тыча его в ногу.

Этот шофер не мексиканец. Он из Никарагуа. Я думаю, что ты уже поняла, что он не профессиональный водитель. Я познакомился с ним в Канкуне шесть лет назад. Он продавал мне наркотики, а ведет себя так, потому что я ему хорошо плачу. Его друзья занимаются грязным бизнесом: они похищают детей, которых затем убивают, чтобы продавать их органы. Он говорит, что человеческая печень стоит очень-очень дорого. В Южной Америке чаще всего практикуют пересадку внутренних органов. Он говорит также, что с некоторых пор стали пропадать и молодые девушки. Его друзья долдонят ему, чтобы он присоединялся к ним, так как торговля органами более выгодна, чем наркотиками. Но он отказывается. Он рассказал мне гнуснейшие вещи, про какой-то орган, который кладут в консервационную сыворотку… вот почему я так разозлился.

*****

Какое-то мгновение я отчетливо видела, как меня уводят в пустыню, к сараю с гофрированной крышей, где многочисленные люди, похожие на Виктора, насиловали меня, а потом убили. Глубоко в зад мне вставляли тлеющую головню, их члены один за другим входили в меня. Неподвижно сидящий на стуле Язаки снимал эту сцену на видеокамеру. Кассета была потом продана за большие деньги каким-то извращенцам на Западном побережье США, а моя печень, много раз перепроданная на черном рынке, в конце концов была помещена в банк человеческих органов. А действительно ли этот грузовик направлялся к ацтекским руинам? Язаки предложил мне немного сушеного пейотля, который он уже разжевал. Небо казалось бесконечно голубым. Машина мчалась по дороге, поднимая тучи пыли. Пейзаж становился все более пустынным. Я все жевала и жевала кусок пейотля. От кокаина мое нёбо стало совсем бесчувственным, и я совершенно не понимала, горько или сладко у меня во рту.