Себастьян Жапризо



Любимец женщин

- Если б он не видел тебя во сне, где бы, интересно, ты была? - Там, где я и есть, конечно, - сказала Алиса. - А вот и ошибаешься, - возразил с презрением Траляля. - Тебя бы тогда вообще нигде не было! Ты просто снишься ему во сне.Льюис Кэрролл, \"Алиса в Зазеркалье\"


20 ЧАСОВ 15 МИНУТ

И тут упрямый молодой человек говорит себе: я все-таки пойду. И он в самом деле совершает попытку.

С трудом оторвавшись от песка, он вновь встает на ноги, зажимая правой рукой ту пакость, что расползается по его белоснежной тенниске.

Насколько хватает глаз, затуманенных стекающим со лба потом - или это слезы усталости? - вокруг пустой пляж и пустой океан.

В этот вечерний час солнце висит над горизонтом красным шаром, на песке краснеет другой шар - забытый ребенком мяч, - и пятно на белой тенниске тоже красное. В этот предзакатный час гостиничные рестораны уже наполняются голосами и скрипом отодвигаемых стульев, а забывчивые дети в непривычных для них гостиничных номерах требуют свои мячики, всеми силами оттягивая нежеланную минуту укладываться спать; к этому часу жизнь покидает песчаный пляж и над ним разносятся только крики чаек и шум прибоя.

Упрямый молодой человек, так он себя называет, спотыкаясь, бредет вдоль кромки океана, согнувшись и зажимая рукой рану на груди, не зная, откуда он идет и куда, зная лишь, что непременно должен идти, делать шаг за шагом, пока ноги способны его нести, пока он не повалился на песок.

Сколько раз уже он падал и вновь поднимался? Ему вспоминается, как долго лежал он ничком на песке, лежал целую вечность, как в неотвязном дурном сне. Солнце тогда стояло высоко и палило нещадно. Он был в беспамятстве, был неподвижной завязью в мире нерожденных, но ощущал спиной солнечный жар, а грудью - противную вязкую жижу. И как раз в тот самый миг, когда он собрался было открыть глаза, перед ним промелькнуло блаженное освежающее видение - он так хотел удержать его в памяти, но не смог.

Теперь, с усилием делая шаг за шагом, переваливаясь всей тяжестью, он отдает себе отчет в том, что уклон уводит его к пене прибоя, что нужно свернуть, иначе при очередном падении он окажется в воде и ему придет конец.

Упрямый молодой человек так или иначе скоро умрет, говорит он себе. К нему подбирается адский огонь. Он уже не в силах бежать. Не в силах идти. А если бы он на секунду остановился (но он не должен этого делать), если бы огляделся вокруг сквозь пелену пота и песка, то увидел бы, что помощи ждать неоткуда, что ему до нее не добраться, что он один-одинешенек, грудь у него пробита пулей из ружья, жизнь давным-давно утекает сквозь эту дыру и самое лучшее или, вернее, наименее глупое, что он сейчас может сделать, - это повернуть назад, чтобы умереть не утопленником.

Но он не поворачивает: он тратит последние остатки сил на то, чтобы наискось пересечь пляж, одолевая подъем и качаясь как пьяный, - и снова падает.

Поначалу лишь на колени. Задыхающийся, растерянный, он локтями и коленями пытается отвоевать у океана еще несколько метров песка. Затем, осознав, что дальше уже не продвинется, он просто откидывается навзничь с открытыми глазами.

Пустынно даже небо.

Через час-другой, размышляет этот безудержный фантазер - так он себя именует, - в эту самую точку неба поднимется луна и раздвоится, отразившись в моих потухших зрачках.

А может, и нет, говорит он себе. Через час-другой волны прилива, повинуясь луне, уже подхватят меня и унесут в открытое море. Меня не найдут никогда - разве что неведомый рыбак Бог знает где между здешним побережьем и берегом обеих Америк и Бог знает когда выловит меня сетями вместе с косяком макрели, которая к тому времени на три четверти меня обглодает.

Молодой человек смежает веки.

Он пытается вновь вызвать видение, что так согрело ему душу, посетив его, когда он только-только приходил в сознание и еще не дотронулся рукой до груди и не обнаружил в ней эту кровоточащую жуть. Но это ему не удается. Если меня унесет прилив, говорит он себе, меня начнут разыскивать, примутся допрашивать тех, кто меня знал. Искать будут долгие месяцы, а может, и годы, пока не оставят надежду найти меня среди живых. Я останусь в памяти бесшабашным молодым авантюристом, о котором говорят не иначе как понизив голос и который исчез летним вечером на одном злополучном пляже, оставив после себя не больше следов, чем пена времени.

Он с усилием приподнимается на локте, чтобы разглядеть отпечатки своих шагов, оценить пройденный путь. Истоптанный за день песок недоступен для расшифровки. Молодой человек отчетливо помнит детский мячик, что лежал неподалеку, когда он решил в последний раз встать и идти, но теперь нет и его - то ли он лишь вообразил его себе, то ли не может его видеть, потому что тот лежит в какой-нибудь ямке, которая с одинаковым успехом может быть как у черта на куличках, так и на расстоянии броска камня.

Откинувшись на спину, он снова закрывает глаза. Дыхания его почти не слышно. Ему не больно. Да по-настоящему и не страшно. Интересно, как долго ему ощущать ладонью биение своего сердца? И выпадет ли ему шанс, прежде чем все остановится - его сердце, закат солнца и коловращение галактик, - вновь насладиться тем неуловимым видением? И кого будут допрашивать, когда сволочная макрель выест ему мозги? Ведь все истины, подлинные и мнимые, все небылицы потускнеют в стрекоте дряхлой пишущей машинки судебного секретаря, еще более затемняя печальную тайну его смерти.

И как раз в ту минуту, когда этот бесшабашный молодой авантюрист уже располагается в будущем, чтобы дать там волю своим безудержным фантазиям, до него долетает аромат олеандров, потом чей-то смех, и его вновь осеняет то самое забытое им видение, столь же яркое, как и в первый раз, и до того умиротворяющее, до того явственное, что он не может не признать в нем знамения небес.

На него, будто посланная дуновением, летит стоящая на качелях светловолосая девушка в белоснежном муслине, с голыми руками и ногами, с сияющим на солнце лицом, неумело прячущая счастливую улыбку. А когда, пройдя верхнюю точку, она уносится назад, в великолепии лета возникает другая, страстная, как цыганка, с черными очами и пламенным сердцем; она минует его и в свою очередь исчезает, чтобы ее тотчас сменила третья, с осанкой маркизы и нахальной мордашкой, уносящая в вихре своих юбок медовый привкус олеандров.

И он, чье сердце трудится все тяжелее, насчитывает их четыре, потом пять, восторгается то золотистой грудью в вырезе блузки, то мелькнувшей над шелковым чулком ослепительной полоской плоти - а уж катающихся на качелях он мог бы насчитать и шесть, и семь, и десять, но ни одна не заставит его позабыть первую, ее лебединую шею, волнующую гибкость ее стана и золото ее взгляда.

Если уж мне непременно нужно отправиться в мир иной, то лучше бы - любуясь ею, думает распростертый на песке молодой человек, хранимый счастливой звездой.

Ведь именно так он чаще всего именовал себя.

ЭММА (1)

В ту пору мне только-только исполнилось двадцать лет.

Я работала художницей в рекламном агентстве (тогда еще говорили - бюро), окна которого выходили на порт Сен-Жюльена-де-л\'Осеан. Опыта у меня было всего ничего, но окружающие ценили меня за кроткий нрав и приветливость, за послушание и старательность в работе. Я вышла замуж за управляющего.

У нас было десять августовских дней на свадебное путешествие, и мы решили прокатиться на автомобиле в Испанию. Мой жених, господин Северен, купил и отдал переоборудовать старый фургон, служивший во время войны санитарной каретой. Я, разумеется, имею в виду первую мировую войну. Позади переднего сиденья в нем располагались два ящика для одежды, они же служили и постелями, был там умывальник с бачком и кухонный столик. Мой жених собственноручно выкрасил весь фургон снаружи в грязно-песочный цвет, который он с гордостью именовал \"художественно желтым\", но, поскольку своими руками ему никогда не удавалось создать ничего художественного, на каждом боку фургона отчетливо проступал большущий красный крест.

Свадебный обед состоялся в гостинице \"Купальщик\", с джаз-оркестром и играми на поцелуй в качестве выигрыша. Думаю, я была довольна, если не считать того, что мой жених - а вернее, уже супруг - переходил от стола к столу со стаканом в руке, разговаривая по своему обыкновению очень, громко, и я немного беспокоилась, потому что с наступлением ночи нам предстояло уезжать, а он не из тех мужчин, которые могут позволить женщине сесть за руль.

Часам к семи-восьми гостей заметно поприбавилось, и все они очень развеселились, принялись дурачиться, заглядывать на кухню, пиршество разгорелось с новой силой. Мы воспользовались этим, чтобы улизнуть. Я обняла родителей, которые отводили глаза, скрывая волнение, - ведь я покидала их впервые. Что же касается супруга, то у него родни не осталось, если не считать старшего брата, которого он когда-то давным-давно укусил за ухо в ссоре из-за лошади и с которым с тех самых пор не виделся. Насколько я помню, ко дню нашей свадьбы эта лошадь уже много лет как издохла.

Одной из главных моих забот в тот день было сберечь свое восхитительное белое платье, в котором венчалась еще моя мать, а перед ней - бабушка. К тогдашней моде его приспособила одна дама из Ре, все хвалили ее за талант портнихи. У меня сохранился снимок, сделанный на ступенях церкви после венчания, - прилагаю его к своим показаниям, чтобы вы могли увидеть, какое чудесное на мне было платье, несмотря на наши довольно скромные средства, и, разумеется, как я вообще выглядела в свои двадцать лет, за несколько часов до событий, поломавших всю мою жизнь. Фотографию не возвращайте. Мне так и не хватило духу бросить ее в огонь, потому что на ней рядом со мной стоят мои родители, но при взгляде на нее я не могу удержаться от слез.

На черно-белой фотографии формата почтовой открытки Эмма предстает высокой, стройной, пригожей блондинкой со светлыми - вероятно, голубыми - глазами и меланхолической улыбкой. Платье на ней и впрямь роскошное - атласное, с кружевной отделкой. Высокую пышную прическу скрепляет венок из флердоранжа, а лоб украшают затейливо уложенные завитки. Рядом в сером фраке ее супруг Северен - мужчина лет сорока, коротконогий, с заостренным лицом, весьма самоуверенного вида. (Примечание Мари-Мартины Лепаж, адвоката при Апелляционном суде.)

Наш отъезд, похоже, прошел незамеченным. От этого я испытала лишь облегчение, потому что весь вечер с опаской ожидала шуточек и намеков, которые понесутся нам вдогонку. В ту пору испугать меня было проще простого.

Мой супруг, перетрудившись за день, уже давно снял фрак и манишку. Садясь за руль, он бросил их назад, на одну из постелей в фургоне. Я же была одета так же, как утром, только сняла с головы венок и положила его на колени.

Сен-Жюльен-де-л\'Осеан - морской курорт на оконечности вытянутого полуострова, носящего название коса Двух Америк. Сегодня его славу затмили такие замечательные курорты, как Фура или Марен, но тогда он насчитывал с тысячу душ зимой и не менее пяти тысяч - в сезон летом.

Вдоль главной дороги, ведущей на материк, на всем ее протяжении сменяют друг друга устричные садки и выгоны, окруженные болотцами. Помню, что в вечернем тумане нас провожало большое красное солнце, скользившее по водным зеркалам.

Ночь застигла нас еще на полуострове. Разомлевший от вина, мой муж не засыпал только благодаря ухабам. Я не осмеливалась ничего ему говорить, потому что малейшее замечание приводило его в бешенство, а еще потому, что мне было не так-то легко отделаться от приобретенной на работе привычки повиноваться ему. В конце концов он сам с уверенностью собственника положил руку на мое колено и прокричал сквозь грохот и тарахтенье:

- Проведем нашу первую брачную ночь здесь, пока я еще на что-то гожусь!

Съехав с дороги, он остановил фургон на опушке соснового бора. Мы вышли каждый со своей стороны и направились ко входу в \"гнездышко любви\", как называл заднюю часть фургона мой муж. Я ненадолго задержалась у двери, чтобы насладиться прохладой и послушать ночных птиц.

Когда я поднялась в фургон, Северен успел зажечь спиртовку и облачиться в пижаму, купленную им по случаю свадьбы, голубую в желтую и черную полоску, на нагрудном кармане которой были вышиты его инициалы. Хвастливо заявив мне: \"Я все предусмотрел\", он вытащил из ящика бутылку игристого и поставил ее на столик вместе с двумя металлическими чарками. Мне не хотелось вина, но я выпила немного, чтобы избежать ссоры. Потом, видя, что я сижу на одном из матрасов не поднимая глаз и не говоря ни слова, муж вздохнул:

- Ладно, я понял.

Он закурил сигарету и вышел из фургона - прогуляться, пока я разденусь. Прикрывая створки двери, которую он оставил открытой, я увидела, что он усаживается немного поодаль, на насыпи.

Я расстегнула крючки на платье и аккуратно сняла его через голову. Видимо, шорох ткани у самых моих ушей помешал мне услышать другой звук, поскольку я тотчас почувствовала, как меня хватают в охапку и грубая рука зажимает мне рот. Я даже не успела удивиться столь нелепой выходке мужа. Глухой, сдавленный голос - не голос Северена - скомандовал мне:

- Тихо! Не шевелитесь!

Сердце словно оборвалось у меня в груди.

Потом меня опрокинули навзничь, почти оторвав от пола. В свете спиртовки я мельком увидела рослого молодого человека с бритым наголо черепом и со щетиной на лице, в рубахе грубого полотна без ворота. От него воняло болотом. Он прижимал меня к себе, и я ничего больше не видела, но по звукам догадалась, что он запирает дверь фургона.

После этого он лихорадочно прошептал:

- Если будете слушаться меня, я не причиню вам зла.

При этих словах он склонился надо мной и вперил взгляд своих темных глаз в мои. Я не знала, как дать ему понять, что он меня душит, но он, должно быть, прочел в моем взгляде, что я слишком перепугана, чтобы защищаться, и убрал ладонь с моего рта. Не давая мне опомниться, он потащил меня, задыхающуюся, полуголую, к переднему сиденью, говоря все тем же хриплым, прерывающимся голосом:

- Сейчас вы сядете за руль, и мы поедем.

По пути он задул спиртовку. Я собралась было возразить, что почти не умею водить машину - и это было правдой, - но он перебил меня:

- Делайте что я говорю, иначе я убью вас.

Я перелезла через спинку сиденья. Он остался сидеть сзади, сдавив мне шею железной хваткой. У меня вылетело из головы, как нужно трогаться. Ощупью я нашла стартер. Уже он сам, этот мужчина, когда я покатила в темноте, протянул руку поверх моего плеча и включил фары.

Изо всех сил выворачивая руль, чтобы выехать на дорогу, я услышала, как по полу покатилась бутылка игристого и чарки. Я растерянно оглянулась, и на глаза мне попалась фигура моего мужа. Должно быть, когда заработал мотор, он вскочил на ноги и теперь так и стоял на том же месте. Лица его я различить не могла, но сама его окаменелость свидетельствовала об ужасном состоянии, в каком он пребывал. Воистину живым укором был этот бедолага, брошенный в брачную ночь босым, в одной пижаме на опушке леса.

Мы покатили на материк. Мужчина, теряя терпение, орал мне в самое ухо, чтобы я поторопилась. Я ехала так быстро, как только могла, но наша колымага с ее \"заново перебранным\" мотором не выжимала больше шестидесяти километров в час.

Кирилл Королев

Полуостров соединен с материком тридцатиметровым мостом, переброшенным через пролив, чье песчаное дно обычно обнажено и покрывается водой лишь в самые большие приливы, в период равноденствия. Задолго до моста мужчина приказал мне остановить машину и выключить фары. Я обернулась посмотреть на него. Сидя на койке, где я оставила платье, он вытаскивал из своих башмаков шнурки. Рубаха и штаны его, из той же грубой ткани, были заляпаны грязью.

Время полной луны

Он связал шнурки в один, потом с кошачьим проворством поднялся на ноги и сорвал с моей шеи, потянув кверху, цепочку. Особой боли я не почувствовала, но не удержалась и вскрикнула. Он угрожающе занес надо мной ручищу и гаркнул:

- Замолчите!

О чем думал спецагент ФБР Фокс Малдер, продираясь сквозь густой подлесок, известно, пожалуй, лишь ему одному. Возможно, о том, как неудобно бегать по лесу, да еще ночью, в цивилизованном костюме, при галстуке, который так и норовит захлестнуться удавкой вокруг любой подвернувшейся ветки, и в плаще, что цепляется за каждую колючку. А возможно, он вовсе ни о чем не думал, просто бежал, не разбирая дороги в азарте погони, и азарт этот был сродни азарту гончей, учувшей добычу. Хорошо хоть, над лесом стояла полная луна; когда бы не лунный свет, Малдер наверняка врезался бы с разбегу в какое-нибудь из бесчисленных деревьев.

После чего, стоя и касаясь бритой головой потолка фургона, он снял с моей цепочки висевший на ней золотой медальон и прицепил его к шнурку. Медальон был моей первой в жизни драгоценностью - его подарили мне на крестины. На медальоне была выгравирована Святая Дева с Христом-младенцем на руках. Несмотря на скудное освещение, мужчина очень ловко управлялся с этими мелкими предметами.

- Вот, - сказал он, - так будет правдоподобнее.

Тот, кого он преследовал, улепетывал зайцем — этакий упитанный заяц в джинсовой куртке. Малого того, этот тип и верещал как заяц.

Он скомандовал, чтобы я приподняла волосы, и накинул мне на шею шнурок - так, что медальон оказался спереди. Я почувствовала - это самая настоящая удавка: он слегка потянул за конец, чтобы до меня быстрее дошло. Держа мою голову запрокинутой и прижимаясь к моей щеке колючей щетиной, он зашептал почти дружески, что было ужаснее любого крика:

— Помогите! Помогите! Он убьет меня!

- Скоро нам придется встречаться с людьми. Так вы уж постарайтесь быть на высоте. Одно неверное слово - и я вас задушу!

Мы снова пустились в путь. Я не в силах подобрать слова, чтобы описать свое тогдашнее состояние. Я мечтала об одном - проснуться. Проносившийся за стеклами пейзаж, хоть и виденный многократно, казался мне чужим и незнакомым, как в кошмаре. Меня бросало то в жар, то в холод.

Помочь, естественно, было некому, единственное, что осталось, — удирать во все лопатки.

Внезапно на фоне темного неба вырисовался мост. У въезда на него суетились фигуры с фонарями. Зажглись прожектора. Я притормозила и почувствовала, что мужчина, лежавший позади меня на полу, плотнее прижался к ящику и потянул шнурок под завесой из моих волос. Он спросил:

- Сколько их?

А Малдер, даром что в костюме и плаще, постепенно нагонял. Толстяк это чувствовал, и вопли его становились все истошнее.

Голос был резкий и, как и его рука, ничуть не дрожал. Приблизившись, я насчитала семерых, о чем и сказала ему.

— Спасите! Господи Боже! Спасите!

В свете моих фар и светивших навстречу прожекторов я увидела, что это солдаты в серо-голубой форме, с винтовками и в касках и что они перегородили дорогу двойным рядом рогаток. Того, кто командовал ими и сейчас шел ко мне, подняв вверх руку, чтобы я остановилась, я знала, потому что не раз встречала его в городе. Это был черноволосый верзила с грубым лицом и расплющенным носом боксера: унтер-офицер Котиньяк.

Он тоже узнал фургон моего мужа. Подойдя к дверце с моей стороны, он спросил:

Внезапно он споткнулся о неразличимую в полумраке корягу и рухнул ничком. Малдер в два прыжка очутился рядом, рывком перевернул толстяка на спину и навалился на него всем телом. Потом, чтоб не дергался, встал коленями ему на руки и выхватил из-под плаща палку длиной с ножку от журнального столика.

- Это вы, Эмма?

В этот миг неподалеку послышался женский крик:

Нас освещали беспощадно яркие прожектора заставы, в свете которых люди и предметы отбрасывали непроглядно черные тени, и подошедший тоже показался мне каким-то призраком.

— Малдер!

Он сказал мне:

Должно быть, Скалли. Малдер покрутил головой, примерился — и с размаха всадил палку толстяку в грудь. Пошарил в траве вокруг, нащупал камень, схватил его и принялся забивать палку, будто вообразил себя охотником на колдунов, вгоняющим осиновый кол в тело очередного нечестивца. Толстяк захрипел — и замер.

- Из крепости сбежал заключенный. Вы не заметили ничего необычного по дороге сюда?

— Малдер! — потрясенно выдохнула за спиной подбежавшая Скалли.

Я слегка откинула голову под натяжением шнурка на шее, но это вполне можно было отнести на счет удивления. Я сказала, что нет, и даже сумела добавить почти естественным тоном:

- Нам никто не повстречался.

Шарахнув по палке в последний раз, что называется, для верности, Малдер отшвырнул камень, покосился через плечо на напарницу, наклонился и, не говоря ни слова, оттянул толстяку верхнюю губу. В свете луны блеснули острые клыки.

Я сидела за рулем и смотрела на него снизу вверх, и на мне не было ничего, кроме коротенькой комбинации и белых чулок. В тени каски выражения его лица было не различить, но я знала, что он разглядывает меня с некоторой подозрительностью. Он спросил:

— Вот так, — удовлетворенно констатировал Малдер.

- Где ваш муж?

Скалли присела, протянула руку, прикоснулась к клыкам… В следующее мгновение накладная челюсть с устрашающими клыками оказалась у нее на ладони.

Я ответила:

Дэйна повернулась к Малдеру. Тот смотрел прямо перед собой…

- Сзади. Он спит.

И опустила глаза. Сердце мое стучало так, что его, наверное, было слышно снаружи. Сама не знаю, чего мне тогда больше хотелось: чтобы он обнаружил незнакомца за моей спиной или чтобы пропустил нас. Я почувствовала, что он скосил глаза в глубь фургона, но лишь на миг, даже не склонившись ниже к дверце, а потом вновь задержал взгляд на моих голых плечах и высоко открытых коленках. Наконец он пробормотал - я так и не поняла хода его мыслей:

Штаб-квартира ФБР

- И верно, ведь у вас была первая брачная ночь.

Вашингтон, округ Колумбия

И отступил.

День «Х» (через двое суток после происшествия)

Снова оказавшись на свету, он взмахнул рукой, приказывая своим солдатам освободить мне проезд. Стараясь придать голосу твердость, чтобы скрыть замешательство, он сказал мне:

- Будьте осторожны, Эмма. Человек, которого мы ищем, - настоящее чудовище. - Посуровевшим тоном он добавил: - Изнасилование и убийство.

Молдер сидел в своем кабинете, закинув ноги на стол, и неотрывно глядел на стенку с плакатом, где под размытой фотографией «летающей тарелки» красовалась надпись: «ХОЧУ ПОВЕРИТЬ». Дверь распахнулась, и в кабинет вошла Скалли. Выглядела она, как всегда, подтянуто, но в ее движениях ощущалась некая скованность, словно она опасалась, что Малдер того и гляди на нее набросится.

Я открыла рот - быть может, собираясь воззвать о помощи, - но мужчина за сиденьем догадался об этом и дернул за шнурок, сильнее, чем в первый раз, - я невольно запрокинула голову и закрыла глаза. Унтер-офицер Котиньяк - теперь-то я знаю - принял это за естественную реакцию новобрачной, еще не оправившейся от шока первых объятий, и разозлился на себя за то, что напугал меня больше, чем было необходимо.

— Через час мы должны быть у Скиннера, — сухо сообщила она.

Уж и не помню, как мне удалось тронуться с места. Я проехала мимо серо-голубых солдат по узкому проезду между их крытым брезентом грузовиком и рогатками. Двое или трое солдат подняли фонари, чтобы рассмотреть меня получше, и один из них, заметив банты из белого тюля, украшавшие бывшую санитарную карету, даже крикнул:

Малдер никак не отреагировал.

- Да здравствует новобрачная!

— Уже придумал, что ты ему скажешь? — продолжала Скалли.

На мосту я прибавила газу.

— Что было, то и скажу! — огрызнулся Малдер. Схватил со стола лист бумаги, скомкал его и, не глядя, кинул в мусорную корзину. Попасть не удалось, причем явно не в первый раз: около корзины валялось с десяток бумажных комков. Внезапно Малдер вскочил и на глазах у изумленной Скалли принялся пинать и топтать несчастную корзину. Надругательство над корзиной продолжалось около минуты; наконец Малдер успокоился и, тяжело дыша, плюхнулся обратно в кресло.

Минуту спустя незнакомец позади меня поднялся, и я почувствовала, что шнурок скользит по моей шее. Освобождая меня от удавки, он сказал:

— А что было? — осторожно спросила Скалли.

- Вы хорошая девушка, Эмма. Если вы и впредь будете такой же умницей, то скоро останетесь одна, целая и невредимая.

— А то, что мы с тобой убили вампира, — по тону Малдера чувствовалось, что он в любой момент снова может взорваться.

Я услышала, как он шарит в ящиках под постелями, как потом перешагнул через спинку сиденья и очутился рядом со мной, держа в руках баночку из тех припасов, которыми снабдила нас на дорогу моя мать. Он принялся есть - сначала пальцами, затем опрокидывая баночку прямо в рот. Я не видела, что он ест, и не чувствовала запаха еды - все перебивала вонь болота. Он молча жевал, уставившись на дорогу перед собой, невозмутимый, как нотариус в своей конторе, а когда я, ведя машину, не удержалась и посмотрела на него, он заставил меня отвернуться, ткнув в щеку грязным пальцем.

Опорожнив баночку, он опустил стекло и выкинул ее на дорогу. Затем сказал:

— Мы? Насколько я помню, он был уже мертв, когда я подбежала. И о каких вампирах речь, Малдер? Ты же сам видел накладные зубы!

- Я со вчерашнего утра ничего не жрал, кроме устриц, которых удалось стибрить. Разбивал их камнями. - Потом без всякого перехода добавил: - Скоро будет перекресток. Свернете направо, к Ангулему.

— Это еще не доказательство, — проворчал Малдер.

После того как мы благополучно миновали заставу, мною овладело вялое облегчение - ослабли туго натянутые нервы, опустела голова. Прежде чем осмелиться заговорить, я долго подбирала слова. Я знала: как только я это сделаю, отчаянно сдерживаемые слезы брызнут у меня из глаз и покажут ему, что я, слабая и глупая, всецело в его власти.

— Неужели? А что тогда для тебя доказательство? Между прочим, родственники этого парня собираются предъявить ФБР иск на четыреста с лишним миллионов. И любой судья примет их сторону, потому что тут явное превышение служебных полномочий!

Чтобы отвлечься от этих горьких мыслей, я принялась старательно вглядываться в темноту за светом фар и наконец выдавила из себя:

— Опомнись, Скалли! — Малдер снова вскочил, и теперь они со Скалли стояли лицом к лицу. — Парень был вампиром, самым настоящим!

- Почему бы вам не оставить меня здесь и не продолжить путь одному? Вы поедете быстрее, если сами будете за рулем.

— Я привыкла верить собственным глазам! — Скалли тоже завелась не на шутку. — И что бы ты ни говорил, я прекрасно помню, что видела!

Несмотря на все мои усилия, голос мой предательски дрожал и слезы туманили зрение.

Даже не взглянув на меня, он ответил:

— Вот как? И что же ты видела?

- Вы говорите это, лишь бы что-то сказать. Я и сам пока не знаю, как будет лучше.

Вспоминает специальный агент ФБР Дэйна Скалли

Мы углубились в Шаранту. Эти края он хорошо знал или уже изучил по карте перед побегом. Я оставила попытки заговорить, а он выходил из своей обманчивой дремоты лишь для того, чтобы указать мне очередное направление, ни разу не обмолвившись о том, куда же мы все-таки едем. Мало-помалу я поняла, что едем мы в никуда. Казалось, единственная его цель - проноситься сквозь уснувшие деревушки, будоража их тишину. В то время движение по ночам отнюдь не было оживленным, тем более на тех узких дорогах, по которым мне выпало ехать. Навстречу нам попались от силы две машины, но оба раза при виде их он протягивал руку к рулю и как безумный давил на гудок, после чего с удовлетворенным вздохом откидывался на спинку сиденья.

— Ты с самого утра был какой-то возбужденный. Я сразу поняла, что у тебя что-то на уме. Все поглядывал на меня так, словно на свидание пригласить собирался, а стоило мне зайти в твой кабинет, как спросил с порога: «Ты захватила ковбойские ботинки?»

Он был без часов, как и я, но о времени имел гораздо лучшее Представление, потому что иногда мог пригнуться и посмотреть в окошко на стрелки часов на фронтоне церкви. Наступила и такая минута, когда он, довольно долго понаблюдав за мной, странно потеплевшим голосом произнес:

- Вот что, через полчасика мы остановимся где-нибудь, где вы сможете поспать.

Я, разумеется, пожала плечами и попросила объяснить, в чем, собственно, дело. Ты ухмыльнулся — как она меня бесит, эта твоя ухмылочка! — и сообщил, что мы отправляемся в Техас: мол, там творятся странные вещи.

Однако до этого \"где-нибудь\" мы так и не добрались. Спустя несколько минут на лесной дороге мотор фургона кашлянул несколько раз и смолк. Бак опустел на небольшом уклоне, но мой спутник заорал, чтобы я продолжала ехать. По его приказанию ниже я круто свернула на грунтовую дорогу, ведущую в глубь леса. В свете фар замелькали деревья, и я подумала, что мы сейчас разобьемся.

Я поинтересовалась, какие именно. В ответ ты прочитал мне целую лекцию. Еще и слайды показывал. По твоим словам выходило, что в каком-то городишке к югу Далласа одна за другой стали гибнуть коровы, и у всех у них на шее — характерный след, как будто от укуса.

Когда фургон, несколько раз перевалившись с боку на бок, наконец остановился, мой спутник устроил скандал. Должно быть, он обвинял меня в том, что я не заметила, что кончается бензин. Я могла бы ему ответить - и в первую очередь что не имела о бензине ни малейшего понятия, - но была так измотана, что даже не слышала его слов. Сил у меня хватило лишь на то, чтобы уронить голову на скрещенные на руле руки. И я тотчас уснула.

Естественно, ты сразу предположил, что здесь замешан вампир — или даже стая вампиров. От всех моих доводов — что вампиров не бывает, что, скорее всего, мы имеем дело с ритуальными убийствами, совершенными какой-то кровожадной сектой — ты попросту отмахнулся. Даже версию о чупакабре, пресловутом мексиканском кровососе, отмел с порога — дескать, у чупакабры два зуба, а на снимках отчетливо видны следы четырех. И лишь потом соизволил добавить, что ладно бы коровы — на днях погиб человек, некий Дуайт Фант из Нью-Джерси, которого невесть каким ветром занесло в эту глухомань. У него на шее тоже были обнаружены следы зубов. Тут я сдалась: не потому, что вдруг поверила во все эти бредни насчет вампиров, — все же убийство есть убийство.

В Чейни — если помнишь, так называется этот городишко — мы приехали утром и хотели было заглянуть в морг, но выяснилось, что городок слишком маленький и не может позволить себе такой роскоши, как отдельный приют для усопших. Нас провели в похоронный зал — клетушку с парой окон по соседству с мертвецкой при местной больнице. Ты почему-то уставился на гробовщика, я терпеливо ждала, сама не знаю чего, а затем…

Я думала, такие мужчины встречаются только в фильмах.

Шляпа, ковбойские сапоги, длинный плащ… Он поздоровался, представился — шериф Люциус Харвелл, позвал осматривать тело, а я стою как вкопанная… Вроде и понимаю, что веду себя дура дурой, а ничего поделать с собой не могу. Лицо такое мужественное, загорелое, глаза прищурены, зубы белые-белые, и этот южный выговор…

В общем, прошли мы в покойницкую. Я спросила, не осматривал ли кто-нибудь тело до нас. Шериф заверил, что нет, у них своего специалиста не имеется, а когда из Вашингтона сообщили о нашем приезде, в Форт-Уорт несчастного мистера Фанта решили не везти. Тогда ты стал допытываться, есть ли какие-нибудь версии у местного правосудия. Прости, Молдер, но звучало это, мягко выражаясь, нелепо: «Скажите, шериф Харвелл, у вас тут за углом вампиры не живут?» Он на тебя смотрел, как на помешанного, честное слово. Я слушала-слушала, наконец, решила вмешаться. Версию о ритуальном убийстве пришлось отбросить — шериф заявил, что никаких сектантов в округе отродясь не водилось. Он так и сказал: «отродясь». Я предположила, что в таком случае мы имеем дело с маньяком, насмотревшимся фильмов с Белой Лугоши и возомнившим себя вампиром. Да, или маньяк, или больной человек — в медицине известны болезни, которые вызывают жажду крови — например, гематолепсия, при которой человек получает наслаждение от вкуса крови. Харвелл согласился, что это вполне возможно, и прибавил — видно, польстить мне хотел: «Сколько вы всего знаете, Дэйна»…

— Дэйна?! — воскликнул Молдер. — Да откуда ему известно твое имя?

— Извини. Конечно, он сказал «агент Скалли». Ты не упустил возможности меня поддеть — поинтересовался с ехидцей, откуда у маньяка или больного клыки. Я ответила, что он вполне мог подточить свои зубы или сделать накладные. Шериф снова со мной согласился и…

Молдер, он меня прямо заворожил. Когда мужчина так смотрит на женщину… До сих пор приятно вспоминать. Ну вот, мы с шерифом разговаривали, а ты ходил вокруг тела и все приглядывался — то к покрывалу, то к месту укуса; особенно тебя почему-то заинтриговали ботинки погибшего. Ты долго на них смотрел, а потом спросил: «Шериф, это вы ему шнурки развязали?»

Харвелл пожал плечами и сказал, что у него других забот хватает, чтоб еще трупам шнурки развязывать. По правде говоря, Молдер, я бы на его месте ответила тебе куда резче, но это так, к слову. Ты снова уставился на ботинки, затем справился, нет ли в окрестностях Чейни старого кладбища. Шериф подтвердил, что есть, и тебе вдруг приспичило туда поехать. А меня вы оставили делать вскрытие.

Ну, этот процесс я, с твоего позволения, подробно описывать не стану. Скажу лишь, что ничего необычного не обнаружила — если не считать присутствия в желудке остатков пиццы с грибами. В пицце содержался хлоралгидрат, проще говоря, дурманные капли — сильное седативное средство.

После вскрытия, уже вечером, я поехала в мотель — кажется, он назывался «У Дэйва Крокетта»…

— Ничего подобного? — перебил Молдер. — «У Сэма Хьюстона».

Мне показалось, что он затормошил меня сразу же, но, когда я открыла глаза, уже рассвело. Мужчина стоял у моей дверцы в заляпанной грязью тюремной одежде, с бритым черепом, многодневной щетиной и сверлил меня черными глазами. Кошмар продолжался.

— Пусть будет «У Сэма Хьюстона», — согласилась Скалли. — Устала как собака, просто с ног падала. Ввалилась в номер, рухнула на кровать, позвонила и заказала пиццу, потом бросила в приемник две монетки. Кровать завибрировала, я вытянулась во весь рост, но только расслабилась, как явился ты — как к себе домой, без стука, весь в грязи, и плюхнулся в кресло. Спасибо хоть, спросил, как дела. Я рассказала про хлоралгидрат, пожаловалась, что в глазах темно от изнеможения, и тут ты нахально предложил мне сделать еще одно вскрытие. Я тебя готова была придушить, правда. Отвертеться не вышло: ты сказал, что вскрывать предстоит новую жертву нашего вампира, что дело не терпит отлагательств и до утра подождать никак не получится. Я было заикнулась насчет пиццы, но ты уверил меня, что сам с удовольствием ее слопаешь. Пришлось встать, собраться. Когда я подошла к двери, ты прямо в плаще хлопнулся на кровать, а на мою просьбу не пачкать одеяло рассмеялся мне в лицо. Знаешь, Молдер, в тот вечер ты превзошел себя самого — хамил направо и налево. На улице я столкнулась с парнем в джинсовой куртке: он вылез из машины, которая остановилась у крыльца, и в руках у него была коробка с пиццей. Я попросила отнести ее в номер и пообещала, что тот тип — это про тебя — заплатит. Кстати, ты заплатил?

Он сказал мне, что я проспала три часа и он тоже. Я обернулась к \"гнездышку любви\". Все вперемешку валялось на полу продукты, одежда, мои кастрюли - все. Я взглянула на него сквозь слезы ярости, но он и глазом не моргнул. Он сказал словно о чем-то само собой разумеющемся:

— Разумеется. — обиженно отозвался Молдер.

- Мне нужны были деньги на бензин.

Я прокричала:

— Я на всякий случай спросила. Что ж, второе вскрытие… Сердце, легкие, толстая кишка… Когда я добралась до желудка, зазвонил мой сотовый. Зазвонить-то зазвонил, но ни слова я не услышала. Ни единого словечка! Выключила телефон, продолжила кромсать тело — и в желудке наткнулась на остатки пиццы? Тут у меня в мозгу словно что-то щелкнуло. Я сразу подумала про того парня, разносчика пиццы, и про тебя, все бросила и кинулась в мотель.

- А вы не могли спросить у меня?

У крыльца стоял красный «форд» старой модели — тот самый, на котором привезли пиццу. Я с пистолетом в руке толкнула дверь. Она открылась. Кровать была пуста, если не считать полусъеденной пиццы. Я сделала шаг вперед — и увидела, что из-за кровати торчат чьи-то ноги. И в этот миг кто-то как сиганет мимо меня! Я упала, перекатилась на живот, выстрелила — дважды, но не попала. Он прыгнул в машину. Я выстрелила снова, через распахнутую дверь, уже по колесам, и пробила переднее справа. Он выскочил из машины и побежал в лес, а я — к тебе.

Он улыбнулся, и меня удивили его белоснежные зубы, которые так не вязались со всем его обликом. Он сказал мне:

- Я еще много чего искал, но нашел только это.

Ты лежал на полу, лицо у тебя было такое… блаженное, что ли. Я тебя окликнула, а ты в ответ начал петь дурацкую, похабную песенку. Я даже слова запомнила — от возмущения, наверно:

И внезапно поднес к моим глазам бритву моего мужа с открытым лезвием. Я невольно отпрянула на сиденье. Очень медленно он сложил бритву и произнес:

- Ну, выходите.



У моей милашки
Пухленькие ляжки.
Ущипну за ляжечку
Я свою милашечку.



Сквозь ветви деревьев еще только проглядывало утреннее солнце. В коротенькой комбинации меня пробирала дрожь. Мы направились к задней двери фургона. От лесной прохлады я вся сжалась. Он спросил, хочу ли я есть, или пить, или сходить по нужде. Я сказала, что хотела бы хоть что-то на себя накинуть. Бесстрастным тоном он ответил:

Там было что-то еще, кажется, про грудки, но это я уже не запомнила. В общем, мне стало понятно, что ничего особенно страшного с тобой не произошло и что надо ловить того типа. Но не успела я повернуться, как ты резко сел, а потом как вскочишь, как побежишь! Короче, вместо разносчика пиццы мне пришлось гнаться за тобой. А когда я тебя нагнала, все было кончено…

- Это невозможно.

— Интересно, где я подцепил эту песенку? — пробормотал Молдер. — Чего только не услышишь при нашей работе… Между прочим, ты изрядно напутала. Все было совсем не так.

Спорить я не стала. Поборов стыд, я сказала, что мне действительно надо несколько минут побыть одной. Он указал на дерево поблизости:

- Там! И зарубите себе на носу, что я бегаю быстрее вас.

— Кто бы мог подумать?! — саркастически заметила Скалли. — Ну, давай, выкладывай, как оно было по-твоему.

Потом, когда я вернулась, он дал мне стаканчик теплого кофе и две плитки шоколада. Стоя рядом, он не спускал с меня глаз, но я глаз не поднимала. Я смотрела на его башмаки, которые он успел зашнуровать, и спрашивала себя, долго ли он еще будет держать меня пленницей, долго ли будет здесь кружить, пока его не поймают.

Вспоминает специальный агент ФБР Фокс Малдер

Едва я допила последний глоток, как он повлек меня к деревьям. Мысль о том, что он собирается меня убить, не приходила мне в голову - зачем ему тогда было поить меня кофе? - но тревога во мне росла.

Он остановился у подножия дуба, откуда еще был виден фургон. На земле лежала груда тряпья, которая почему-то была мне знакома. Он подобрал ее, и тут я поняла, что это такое: он разорвал мою одежду на полосы, чтобы сделать из нее веревку. А для чего ему могла понадобиться веревка, как не для того, чтобы привязать меня?

— Я сидел в кабинете и ждал тебя. Как только ты вошла, я сразу понял — мы сегодня не в духе. Попытался пошутить, спросил, захватила ли ты ковбойские ботинки, потом показал билеты до Далласа; но ты шутку не оценила — посмотрела на меня так, что я чуть не поперхнулся, и ядовито поинтересовалась, какого дьявола мы там забыли. Я объяснил, что в городишке Чейни под Далласом происходит что-то странное: за неделю обнаружено пять мертвых коров, и у всех на шее след от укуса. На слайдах, которые я тебе показал, этот след был отчетливо виден. Мне казалось, слайдов вполне достаточно, чтобы убедить тебя в необходимости поездки, но я недооценил твой скептицизм. «Очередная чупакабра?» — вот и все, что ты сказала. Я заметил, что чупакабра тут не при чем, что у нее два зуба, а на снимках — следы как минимум четырех; и вообще, продолжал я, у меня, разумеется, есть своя теория, но я, как всегда, жажду услышать твой приговор. Ты заявила, что никуда лететь не собираешься, что тебе надоели все эти идиотские расследования, которые оборачиваются пустой тратой времени, и что проект «Секретные материалы» в свое время закрыли по той причине, что мы усердно гонялись за «мыльными пузырями». Пришлось выложить решающий довод, который я поначалу собирался приберечь до Техаса: коровы коровами, но на днях в Чейни погиб человек, приезжий из Нью-Джерси, и у него на шее имеются те же следы. Этот довод подействовал — ты перестала артачиться.

Я отскочила назад и закричала. Мне впервые по-настоящему захотелось убежать. Каблуки моих туфель увязали в мягкой земле, и не успела я сделать и трех шагов, как была сбита с ног, перевернута на спину и пригвождена к земле, как жаба. Упираясь коленом мне в живот и бешено вращая глазами, он прорычал:

Признаться, по дороге я пожалел, что не поехал один: и в самолете, и потом, когда мы ехали из Далласа в Чейни, ты пилила меня не переставая — дескать, я наверняка думаю, что коров и того приезжего покусал вампир; когда же я наконец повзрослею, когда пойму, что нельзя в каждой дырке на шее видеть укус вампира… Слава богу, Чейни недалеко от Далласа — всего миль пятьдесят, иначе я мог не выдержать.

- Никогда больше не делайте этого! Никогда!

Потом он, нимало не церемонясь, подтащил меня к дубу, усадил, завел руки мне за спину и привязал к стволу, и все это время я плакала. Одну туфлю я потеряла, другую он сам стащил у меня с ноги и зашвырнул подальше. Под конец он сделал мне из остатков простыни кляп, и это напугало меня больше всего.

По прибытии на место выяснилось, что морга как такового у них нет, поэтому трупы держат в мертвецкой при больнице, а попасть туда можно через похоронный зал. Ну, насчет зала, конечно, громко сказано — мой кабинет и то больше: два окна, три гроба и гробовщик. Между прочим, любопытный типаж: длинный, худой, голова яйцом, и улыбается так, словно укусить хочет. Я спросил, зачем столько гробов — или у них мор начался? Он ответил, что мора нет и не предвидится, но клиентов всегда хватает. Ты поморщилась — впрочем, я давно заметил, что черный юмор тебе не по душе. Вдруг распахнулась дверь и на пороге появился этакий Джон Уэйн: ковбойские сапоги, плащ до пят, шляпа набекрень, на поясе кобура… Правда, у Джона Уэйна зубы были не лошадиные, и улыбался он не так, будто ему на голову кирпич уронили.

Но самое страшное ожидало меня впереди.

— Молдер! — перебила возмущенная Скалли. — Что ты такое говоришь? У шерифа Хар-велла зубы вовсе не лошадиные!

Встав и отдышавшись, он с минуту смотрел на меня, не говоря ни слова. А потом чудно так улыбнулся, поднес руки к своим ушам и внезапно, даже не поморщившись, сорвал - да-да, сорвал - всю кожу с черепа!

— Тебе виднее, — согласился Молдер. — Я продолжу, с твоего позволения?

Я захрипела под кляпом и закрыла глаза.

Когда я набралась мужества их открыть, он стоял на прежнем месте и теребил в руках, пробуя на растяжение, резиновую шапочку, похожую на разрезанную пополам камеру от мяча - приглядевшись, я поняла, что это и есть половинка камеры. Волосы у него были приглажены назад и приклеены к голове.

Нас провели в мертвецкую. Шериф сообщил, что тело никто не осматривал — привезли из мотеля, положили, с тех пор и лежит. Ты спросила мистера Ковбоя, есть ли у него какие-нибудь предположения. Он признался, что хотел задать этот вопрос нам. Я думал, говорить будешь ты, но ты молчала и только смотрела на шерифа. Скажу прямо: по-моему, ты просто млела. Короче, я понял, что отдуваться придется мне. Начал я с того, что, по моим представлениям, мы имеем дело с вампиром. Ты, естественно, скривилась, шериф пожал плечами. Я напомнил, что вампиры встречаются в фольклоре всех народов, а это означает, что легенда имеет под собой реальные основания, поскольку миграция сюжета, на которую обычно ссылаются, вряд ли возможна — слишком уж разнятся культуры: ходячий пример — вампиры известны и европейцам, и африканцам, и китайцам, причем всех у них легенды о вампирах возникли глубокой древности, задолго до того, как состоялось знакомство Европы с Китаем и с Африкой. В нашей культуре самый знаменитый вампир — безусловно, Дракула, он же граф Цепеш безбожно оболганный Брэмом Стокером, версию которого впоследствии растиражировали голливудские режиссеры. Тут ты меня перебила и заявила, что нам следует искать человека, насмотревшегося фильмов с Белой Лугоши и вообразившего себя вампиром. Шериф моментально с тобой согласился — судя по всему, Скалли, вы с ним запали друг на друга.

- Я хитер как лис, вы увидите, - сказал он и ушел, оставив меня.

Я увидела, как он вошел в фургон. Пробыл в нем какое-то время - от дерева я не могла услышать, что он там делает. Как могла, я пыталась освободиться от пут, но скоро убедилась, что единственный способ убежать - это вырвать с корнем дуб, к которому я привязана, и унести его на себе.

Ты говорила что-то еще, но я уже не слушал: мне внезапно бросилось в глаза, что у трупа на башмаках развязаны шнурки. Я спросил шерифа, нет ли у них в округе старого заброшенного кладбища. Он сказал, что есть, и я предложил съездить туда. а тебя попросил заняться вскрытием.

Наконец мужчина появился снова и подошел ко мне - или он разыгрывал со мной очередную шутку, или передо мной был уже кто-то совсем другой. Умытый, чисто выбритый, с ниспадающими на лоб блестящими светлыми волосами. Мужчина был в белой тенниске, в летних брюках - штанины он удлинил, опустив на них отвороты, - и в мокасинах: все это он позаимствовал из гардероба мужа. В руках он держал старый бидон, какие расставляют в лесу, когда подкармливают зерном фазанов. Ни дать ни взять мирный автомобилист, не дотянувший до заправочной станции. Как же я его ненавидела! Он сказал:

— Ну, развязаны шнурки, и что с того? — осведомилась Скалли.

- Тут неподалеку деревня. Я быстренько.

— Подожди, и до этого дойдем. Итак, мы с шерифом приехали на кладбище. Я стал осматриваться, а он ходил за мной и до поры помалкивал, но потом не вытерпел и спросил, что мы здесь ищем. Я объяснил, что ищем мы признаки обитания вампира — сдвинутые надгробия, следы когтей на камне и тому подобное. Кстати, сказал я, имеет смысл прислушаться — может, услышим вой из-под земли. Шериф, должно быть, решил, что я его дурачу, но комментировать не стал, лишь головой покачал. А я был уверен, что наш вампир проживает именно здесь и обязательно вернется сюда, на кладбище. Пока мы с шерифом ходили между могил, по дороге мимо кладбища прокатил красный «фордик»; притормозил у ворот, из окна высунулся какой-то парень в джинсовой куртке и крикнул: «Привет, шериф!» «Привет, Ронни! — отозвался Харвелл. — Как дела?» Ронни ответил, что идут помаленьку, и поехал дальше, а мы продолжили осмотр. К сожалению, ничего не нашли и двинулись на выход: шериф первым, я за ним, рассыпая семечки, которые были у меня в кармане.

А я подумала, что сегодня воскресенье и найти бензин будет не так-то просто.

В машине шериф поинтересовался, что это я такое делал. Надо отдать ему должное: несмотря на свой дурацкий наряд, он замечал все. что должен был замечать по долгу службы. Ну, я пояснил, что рассыпать семечки — самый верный способ задержать вампира: он не двинется с места, пока не соберет их все до единого. И годятся не только семечки: сойдет и зерно, и даже спички. Услыхав про спички, шериф сразу вспомнил сцену из «Человека дождя»; я подтвердил, что да, приблизительно так, но в «Человеке дождя» герой не собирал спички, а просто их считал. Кроме того, я объяснил насчет шнурков: вампир не выносит одежды, застегнутой на все пуговицы, и завязанных шнурков. Шериф глубокомысленно кивнул, и вдруг у него запищала рация. Дежурный сообщил, что в мотеле «Всегда на колесах» произошло какое-то несчастье и надо бы съездить посмотреть. Мы и поехали.

Я провожала его взглядом, пока он не скрылся из виду. Я не плакала. Я собиралась с силами, чтобы вырвать с корнями дуб.



У мотеля собралась приличная толпа. Все глазели на фургон-минивэн, который наматывал круги по стоянке. Честно говоря, Скалли, в этом движении по кругу было что-то жуткое… Мы с шерифом присоединились к зевакам; рядом оказался тот самый парень, который днем проезжал мимо кладбища. Они с Харвеллом перекинулись парой фраз, потом шериф спросил у меня: «Что будем делать?» Я достал пистолет, он тоже. Знаешь, никогда не думал, что так сложно попасть с десяти метров в колесо движущегося фургона. В общем, промазали оба. Тогда я решил испробовать другой способ… Вообще-то я хотел запрыгнуть на ходу на подножку кабины, а вместо этого кругов пять или шесть меня волокло по асфальту за машиной. Весь плащ изгваздал; хорошо хоть, ничего себе не отдавил… Наконец я улучил момент, разжал руки и откатился в сторону, а когда встал, фургон неожиданно остановился, будто водитель устал кружить. В кабине никого не оказалось. Когда же я распахнул дверцу кузова, на меня выпал мертвец — мужчина лет тридцати, с укусом на шее и с развязанными шнурками на ботинках…

ЭММА (2)

Шерифа я оставил улаживать формальности, а сам рванул к тебе, в мотель «У Сэма Хьюстона»…

Привязанной к дереву я оставалась долго. По ветвям вверх карабкалось солнце, и мне становилось жарче и жарче. По поляне, где я маялась, прошествовал королевский фазан. Бросив на меня беглый взгляд, он продолжил свой путь, поглощенный своими проблемами. Я старалась не думать о змеях, о хищных муравьях, о прочих тварях, пусть даже не существующих в природе, но питавших когда-то мои детские страхи.

— По-моему, он все-таки назывался «У Дэйва Крокетта», — вставила Скалли.

К этому часу - а было, наверное, около восьми или половины девятого - мой муж, хоть и босой и в пижаме, должно быть, уже давным-давно поднял тревогу. Проследить путь такого фургона, как наш, размалеванного в \"художественно желтый\" цвет и разукрашенного тюлем, как праздничный торт - кремом, не составляло особого труда. Я была уверена, что наше местонахождение с точностью до нескольких километров уже установлено. На ноги подняты жандармы всей округи. Кто знает, может, они уже прочесывают окрестные леса и появятся тут с минуты на минуту. Мне остается лишь дышать носом, что весьма полезно для здоровья, и спокойно ждать.

— Без разницы, — буркнул Молдер. — Приехал, постучал, вошел. Ты лежала на кровати. Я сказал, что у нас еще один труп и нужно сделать еще одно вскрытие. В ответ ты обложила меня по полной программе, самое мягкое, что я услышал в свой адрес, было слово «охренел». Извини, Скалли, ругаешься ты почище любого рэппера. Ну да ладно, ты уехала, а я решил прилечь. Снял ботинки, поставил возле кровати, аккуратно разделся и лег. Тут в дверь постучали. Как был, в майке и в брюках, я пошел открывать. На пороге стоял тот самый парень с кладбища — оказывается, он развозит пиццу. Я мысленно поблагодарил тебя за заботу, расплатился, снова лег и принялся за еду. Слопал с половину пиццы — и вдруг заметил, что на моих ботинках развязаны шнурки. А в следующий момент накатила дурнота — в пиццу явно что-то подмешали. Я сполз с кровати на пол, дотянулся до мобильника, набрал твой номер, но говорить уже не мог… Дверь приоткрылась. Я пошарил вокруг, нащупал на прикроватной тумбочке кулек с семечками — хотел полузгать после пиццы, — набрал горсть и швырнул в сторону двери. Толстяк — а это был он, парень в джинсовой куртке, которого шериф называл Ронни, — толстяк прорычал: «Я это тебе припомню!» и принялся собирать семечки. Пока он возился, я потерял сознание. Очнулся и увидел прямо над собой оскаленные клыки… Что было дальше, помню смутно. Какой-то грохот… Два выстрела… Парень подскочил, перепрыгнул через кровать — это я запомнил хорошо — и кинулся к двери…

Правда, во мне шевелилось сомнение - одно-единственное, оно тем не менее не переставало меня точить. Мой муж не видел, как в \"гнездышко любви\" пробрался мужчина. Он присутствовал лишь при необъяснимом, ни с чем не сообразном отъезде фургона, за рулем которого сидела я. Что мог заключить из происшедшего своим ограниченным умишком этот редкостный болван? Я достаточно хорошо знала его, чтобы ответить: он просто-напросто решил, что я удрала, потому что не люблю его - он достаточно хорошо меня знал, чтобы это понять, - и страшусь брачной ночи. А в таком случае продолжение виделось мне так ясно, как если бы я все это время находилась рядом с ним. Будучи чересчур спесив и слишком кичась своей должностью какого-никакого начальника, чтобы поведать о своем злоключении у дверей первого же дома, где светились бы окна, он протопал по обочине дороги, высоко вскидывая босые ступни, до самого Сен-Жюльена-де-л\'Осеан; добрался до дома, крадучись вдоль стен, грязный, с разбитыми в кровь ногами, и в три часа утра улегся спать, вынашивая планы мести, которые собирался привести в исполнение, как только я вернусь, поскольку был убежден, что у такой курицы, как я, не хватит духу бежать куда глаза глядят - разве что к своей тетушке на денек-другой; уснул и спит поныне, равно как и жандармы.

— Ты хочешь сказать, что он перескочил через двуспальную кровать? Это же человек, Молдер, человек, а не белка-летяга!

От этих мыслей я вновь пришла в отчаяние и тут вдруг услышала, как поблизости треснул сучок. Донеслись и другие звуки - я прислушивалась к ним трепеща и затаив дыхание. Кто-то пробирался сквозь чащу. С кляпом во рту я могла лишь хрюкать, но никогда еще ни один поросенок не вкладывал в хрюканье столько пыла. Свободны у меня были только ноги, и я с яростью сучила ими, разбрасывая их во все стороны. На глаза навернулись слезы возбуждения и надежды.

— Хорошее сравнение, — пробормотал Молдер. — Белка-летяга, надо же… Я снова отрубился, так что никаких песенок петь не мог. Когда очухался, увидел, что в номере пусто, дверь нараспашку. Ко мне неожиданно вернулись силы. Я вскочил, накинул плащ, отломал ножку от стула и бросился на улицу. Остальное ты видела…

Спустя мгновение на поляне появился лесник, настоящий лесник с усами, в фуражке, сапогах и с двустволкой в руках. Завидев меня, он замер с разинутым ртом. Потом размеренным шагом приблизился ко мне, хрустя валежником, и, словно не веря своим глазам, воскликнул:

Национальная патологоанатомическая лаборатория,

- Бедняжка!

Даллас, Форт-Уорт, штат Техас

Я захрюкала в кляп, чтобы он поспешил меня развязать. Он положил ружье стволами на упавшее дерево, вытащил из кармана большой клетчатый платок и утер себе лоб. И только водрузив на голову фуражку, склонился ко мне. Сперва он поискал глазами, с какого узла начать, чтобы освободить меня от пут, и за этим занятием он - как бы это сказать? - увидел меня такой, какой я была: двадцатилетней девушкой, полуголой, растрепанной, которая, не имея возможности ни кричать, ни отбиваться, лишь устремляла на него молящий взгляд.

Дежурный патологоанатом подошел к прозекторскому столу, на котором, накрытое просты-ней, лежало тело человека по имени Ронни Стрикленд, доставленного накануне из Чейни. Очертания тела под простыней напоминали детский рисунок удава, проглотившего слона.

Он еще раз лицемерно повторил: \"Бедняжка!\" - но я-то видела, что намерения его изменились раньше, чем он успел сменить пластинку. Не мешкая долее, он запустил свою грубую лапу мне между ног, высоко оголенных от моего верчения ужом, и гнусно проблеял:

Анатом откинул простыню и уставился на кол, торчавший из груди трупа. Покачал головой, подергал деревяшку и констатировал:

- Мяконько-то как - ну чисто перепелочка!

— Хорошо засадил.

Я изо всех сил пыталась защищаться ногами, и фуражка слетела с его головы, но мерзавцу было наплевать и на фуражку, и на мое брыканье, и на мои придушенные вопли - он водил по мне повсюду своими скотскими лапищами, и они отодвигали шелк, с каждым моим дерганьем забирались все дальше, пока я, вконец выбившись из сил, не оставила попыток отстоять то, чего он так домогался. Уже на грани обморока я увидела, как он спокойно расстегивает на себе ремень. Я поняла, что моя песенка спета, и закрыла глаза.

Ухватился обеими руками, напряг мышцы, дернул… Деревяшка очутилась у него в руках. Он снова покачал головой и пошел к умывальнику, чтобы смыть с деревяшки кровь.

В тот же миг я услышала удар и почувствовала, что освободилась от тяжести молодчика.

Анатом стоял спиной к столу и поэтому не мог видеть, как мертвец сперва пошевелился, потом поднял голову, огляделся — и слез со стола.

Передо мной стоял беглый узник, держа за стволы ружье лесника, а сам лесник скорчился на земле, обхватив голову руками и испуская стоны.

Что-то заставило врача обернуться. Он уперся взглядом в немигающие зеленые глаза, а в следующую секунду клыки вампира сомкнулись на его шее…

Остальное заняло не более минуты.

Штаб-квартира ФБР

Беглец двинул лежавшему ногой по ребрам и скомандовал:

Вашингтон, округ Колумбия

- Вставай, падаль!

День «X»

Тот поднялся на колени, по-прежнему держась за голову и стеная с закрытыми глазами - видно, досталось ему здорово.

В приемной Скиннера стоял диван, на который Молдер и плюхнулся. Скалли присела рядом и поглядела на напарника, то нервно теребившего галстук, то сцеплявшего пальцы.

Наконец ему удалось выпрямиться, но он был бледен как полотно, и при виде того, как он поддерживает рукой подбородок, я подумала, что у него сломана шея или еще того хуже.

— Не переживай, Молдер, все обойдется. Скажи, что тебя опоили. Я подтвержу.

Беглец нацелил на него ружье и безжалостно отчеканил:

— Да отстань ты! — рявкнул Молдер. Секретарь Скиннера смерила его суровым взглядом.

- А теперь считаю до трех. По счету \"три\" стреляю! - И тут же добавил: - Раз!

Дверь с табличкой «Заместитель директор ФБР» открылась. Не успел Скиннер вымолвить и слова, как Молдер вскочил и выпалил:

— Меня опоили!

Обезумевший от ужаса лесник опрометью бросился в чащу, спотыкаясь и охая от боли и не отнимая рук от головы. Когда треск ломаемых веток затих вдалеке, беглец поддал ногой его валявшуюся на земле фуражку, и та улетела прочь.

Скиннер недоуменно посмотрел на Скалли, покосился на Молдера и сказал:

Вновь безмятежно защебетали птицы. Беглец отложил ружье и склонился надо мной. Впервые с тех пор как он привел себя в порядок, я видела его так близко и даже нашла бы красивым, если б мы только встретились при иных обстоятельствах и мне не пришлось пережить стольких ужасов. Он вытащил кляп, и я вполне искренне сказала:

— Ваш… гм… подопечный Ронни Стрикленд исчез. Кто-то напал на патологоанатома, который делал вскрытие, и похитил тело…

- Благодарю вас, мсье.

— Врач жив? — с дрожью в голосе справился Молдер.

Я забыла - или почти забыла - о плачевном состоянии своего туалета и о том, что оголена еще больше прежнего. Мне напомнили об этом его глаза. Вместо того чтобы освободить меня, он смотрел на меня так, что во мне вмиг всколыхнулось беспокойство. Я почувствовала, что он видит меня такой, какой я была - двадцатилетней девушкой и т.д. и т.п., - и я упавшим голосом пролепетала:

— Врач жив, — подтвердил Скиннер. — А вы сегодня же вылетаете в Техас.

- Мсье, что у вас на уме?

Вместо ответа он вернул кляп на место.

Чейни, 50 миль южнее Далласа

Медленно, очень медленно он погладил мою грудь, которую выпростал лесник, и произнес:

Вечер того же дня

- А и правда мяконько - ну чисто перепелочка.

В Чейни сразу отправились на старое кладбище. Ходить в вечерних сумерках среди покосившихся надгробий было жутковато; Скалли даже поежилась — и чуть не подпрыгнула, когда с дороги раздался автомобильный гудок.

Однако это не было похоже на насмешку. Он был словно зачарован. Я поняла, что моя песенка спета, и закрыла глаза.

— Это шериф, — успокоил Молдер. — Я позвонил ему с дороги и попросил приехать сюда. Кстати, Скалли, а где живут родственники этого Стрикленда? Те самые, что собирались ободрать ФБР как липку?

Но дальше этого дело не пошло. Он распутал веревки, причем поначалу делал это молча, с хмурым видом, потом сказал:

— Здесь, в Чейни, — ответила Скалли, голос ее слегка дрожал. — Правда, почту они получают «до востребования», так что адреса я не знаю.