Проводив Паркера до джамп-кабины, Калинов решил немного прогуляться перед сном.
– Как... как там она?
– Ты хотел бы, чтоб она была в восторге? – насмешливо спросил Даниель. – Пощади мою скромность.
Вечер был хорош до изумления. Редко удается метеорологам создать такую погоду. Небо на западе постепенно переходит через все цвета радуги от багрянца до темно-фиолетового. Над головой висят первые звезды. Не шелохнется на деревьях листва, недавно вымытая киберами-дворниками. И тишина такая, что, кажется, весь мир слышит твое дыхание.
– Прошу тебя, – сухо сказал Матье. – Договорились, я не имею никакого права на вопросы... Но ведь ты пришел сюда...
Калинов шел по хранящему дневное тепло тирранитовому тротуару и улыбался.
– Что ж, – сказал Даниель, – я предполагал, что ее будет труднее убедить. Но она набросилась на мое предложение со скоростью экономического кризиса.
Черт возьми, думал он. Неужели рядом с нами действительно рождаются суперлюди?! И кто? - наши собственные дети! Когда они выросли из коротких штанишек? Никто из нас этого даже не заметил - так мы все заняты... А они убедились, что мы ими не интересуемся - ведь, наверное, не раз тыкались в нас теплыми носами, как кутята, - и стали искать себе подобных. И нашли. И создали Дримлэнд. Как протест против той жизни, которую мы им предоставили...
Матье увидел в его глазах вспышку обиды; он быстро сказал, желая извинить Марсель:
Когда же все это произошло, думал он. Когда мы совершили подмену?.. Мы говорили им, что они цветы жизни, что они - наше богатство и наша надежда. И они верили нам. Как же не верить тем, кто их родил, кто их кормил, кто учил их ходить, летать и говорить? Так они и росли с верой в будущее и в свое великое предназначение. Жизнь казалась им светлой, радостной сказкой, в которой они должны были играть главные роли... А потом они обнаружили, что никому не нужны, что они для всех обуза и только мешают нам... Вот тебе конфетка, и не отвлекай меня, иди к своим куклам. И не плачь! Или слушай своих любимых \"Приматов\" (какая хорошая группа!) и не мешай. Разве ты не видишь? Мы переделываем Землю, мы осваиваем океаны, мы штурмуем Вселенную, мы завоевываем новые миры... Те вопросы, которые ты хочешь мне задать, давным-давно решены, и нет смысла тратить на них время. НЕ МЕШАЙ!
– Она потерпела крушение...
И веры не стало! А как же без нее жить? Вера очищает людям душу. Вера делает мягче сердце... А потом мы еще спрашиваем себя: в кого они, такие жестокие и равнодушные? А они в нас! Яблочко от яблоньки...
Даниель пожал плечами и стал расхаживать взад-вперед. Матье не смел на него смотреть: Даниель сдерживался, он говорил тихо, но с видом одержимого. Матье скрестил руки и уставился на свои туфли. Он с трудом, как бы для себя самого, проговорил:
Теперь я понимаю, почему у них такие игры, думал он. Невостребованная энергия души и не растраченная энергия тела медленно и верно устремляются в русло насилия. Пока насилие скрывается за ширмой добрых игр. Но только пока. Выходки Вампира - яркое тому свидетельство. А это уже страшно!
– Значит, она хотела ребенка? Я этого не понял. Если б она мне сказала...
Боже мой, думал он. Когда же мы перестанем быть толстокожими? Когда будем видеть дальше собственного носа? И сколько мы еще будем создавать себе трудности, а потом гордо, под фанфары, преодолевать их? Мы - мастера лобового удара, крепкие задним умом...
Даниель промолчал. Матье продолжил:
- Почему ты еще не спишь? - спросил его чей-то тихий голос.
– Так значит, ребенок. Ладно: пусть он родится. Я... я хотел его уничтожить. Но все же лучше ему родиться. Даниель не ответил.
Калинов оглянулся, но рядом никого не было. Только далеко впереди стояла под деревом какая-то пара. Кажется, целовались.
– Разумеется, я его никогда не увижу? – спросил Матье.
- Не крути, пожалуйста, головой, - снова произнес тот же голос. Это я, Джина.
Едва ли это был вопрос; он продолжил, не дожидаясь ответа:
- Где ты? - спросил Калинов.
– Ну вот. Наверное, я должен быть доволен. В каком-то смысле ты ее спасаешь... но я не понимаю, зачем ты это сделал?
- В своей постели... И рядом с тобой.
– Конечно, не из гуманных побуждений, если ты это имел в виду, – сухо отрезал Даниель. – Ром у тебя просто гадость, – добавил он. – И все же налей мне еще.
- А как ты меня слышишь? - спросил Калинов.
Матье налил ему и себе, и оба выпили.
- Опять вопросы?.. Я слышу то, что ты думаешь.
– Итак, что ты теперь собираешься делать? – спросил Даниель.
- Ты умеешь читать мысли? - спросил Калинов.
– Ничего. Больше ничего.
- Только те, которые ты позволяешь.
– А эта девочка, Сергина?
- Я хочу тебя видеть, - сказал Калинов.
– Нет.
– Вот ты и свободен.
- Этого я еще не умею. Но научусь... И ты научишься, если очень захочешь.
– Ты так считаешь?
Уже совсем стемнело, только у самого горизонта, над заливом, тянулась желто-зеленая полоска. Послышался какой-то звук, похожий на далекий стон.
– До свидания, – вставая, сказал Даниель. – Я пришел вернуть деньги и немного тебя успокоить: ей больше нечего бояться, она мне доверяет. Вся эта история ее потрясла, но по-настоящему Марсель не несчастна.
- Что такое? - спросил Калинов.
– Ты на ней женишься. – повторил Матье. – Она меня ненавидит, – вполголоса добавил он.
- Я плачу, - тихо проговорила Джина.
– Поставь себя на ее место, – жестко сказал Даниель.
- Зачем?
– Знаю. Поставил. Она тебе говорила обо мне?
- Не знаю.
– Очень мало.
- Где тебя найти?
– Знаешь, – сказал Матье, – мне не по себе, что ты на ней женишься.
- Нет-нет! - быстро сказала она. - Я не хочу. И ты не хочешь. До свиданья.
– Ты сожалеешь?
И словно порыв холодного ветра пронесся у него в душе. Как кусок пустоты...
– Нет. По-моему, это несчастье.
- Джина! - позвал он, но ответом ему было молчание.
– Спасибо.
И в самом деле, подумал он. Куда мне, столетнему старцу? Гипнозом не спасешься. Дисивер не делает тело моложе. Так что не будем заноситься... Есть проблема, и требуется в ней разобраться. И дать Совету свои рекомендации. А потом спокойно дожидаться смерти... Ну, детки-ангелочки, казачки-разбойнички, завтра я вам устрою проверочку! Уж не обессудьте!
– Несчастье для вас обоих! Сам не знаю почему.
Он развернулся и отправился домой. Когда он проходил мимо целующихся пар, лицо его трогала презрительная улыбка, но этого в темноте никто не видел. А когда ему попалась по дороге джамп-кабина, ему вдруг очень захотелось войти туда и набрать знакомый индекс, и презрительная улыбка исчезла, но этого опять никто в темноте не увидел. Он постоял в раздумье возле кабины. Но не вошел. Еще раз вдохнув сладкий вечерний аромат, он отправился спать.
– Не волнуйся, все будет хорошо. Если родится мальчик, мы назовем его Матье.
Матье вскочил, сжав кулаки.
Калинов поднялся в прекрасном настроении. Все было решено. Сегодня он должен закончить с этим делом. И нечего усложнять! Конечно, закрывать Дримлэнд - глупость неописуемая, но на место этих ангелочков поставить надо. Настоящие чувства, видите ли, им нужны, глубина... А вы заслужите сначала! И не нытьем да попискиванием, а делом. Как мы! Как наши отцы и деды! Отцы и деды, правда, делали все по-другому. Но нам, во всяком случае, и в голову не приходило требовать от них чего-то еще.
– Замолчи! – выкрикнул он.
– Ну, не сердись, – успокоил его Даниель. Он рассеянно повторил:
Он наскоро позавтракал, запустил домашний комплекс на уборку и отправился уже привычным путем к джамп-кабине претворять в жизнь задуманное.
– Не сердись. Не сердись. – Он так и не решался уйти.
Выскочив на улицу, он поежился. Видимо, метеорологи решили дать городу отдых от тепла и солнца. Утро было хмурое и холодное. Ветер пронизывал насквозь. По небу неслись с запада серые тучи. Деревья шумели и раскачивались из стороны в сторону. Можно было подумать, что в Ленинград пришла осень.
– Значит, – сказал Матье, – ты пришел посмотреть, какая у меня будет рожа после всего этого?
У джамп-кабины стояла Нонна Крылова. Увидев его, она бросилась навстречу. Калинов остановился, соображая, куда бы от нее скрыться, но Крылова скрыться ему не дала. Подбежав, она крепко схватила его за руку.
– Может, отчасти и так, – признался Даниель. – Если говорить напрямую. У тебя всегда был такой... основательный вид: это меня бесило.
- Вы извините меня, Александр Петрович, - сказала она. - Не удивляйтесь, я знаю, что вы Калинов.
– Что ж, теперь ты убедился в обратном, – сказал Матье. – Не такой уж я основательный.
- Отпустите меня, - сказал Калинов. - Я никуда не убегу.
– Да, не такой уж.
Комедия какая-то, подумал он. Мать ловит сбегающего сыночка.
Даниель сделал несколько шагов к двери и быстро вернулся; он утратил насмешливый вид, но так получилось лишь хуже.
Она отпустила его, но сделала это с явной опаской, и Калинов почувствовал, что, если он сделает какое-нибудь резкое движение, она снова схватит его за руку.
– Матье, я гомосексуалист, – сказал он.
- Слушаю вас, Нонна... э-э...
– А? – изумился Матье.
- Сергеевна, - сказала она глухим голосом. - Александр Петрович! Саша! Сашенька! Я знаю, что ты... что вы видите моего Игоря... Я не буду вас долго задерживать. Я только прошу вас... Он уже две ночи не ночует дома. Вы скажите ему... передайте ему... - Она задохнулась. Если он не вернется, я умру! Так и передайте!
Даниель отступил и удивленно посмотрел на него, в глазах его светился гнев.
– У тебя это вызывает отвращение, так ведь?
Она резко повернулась и пошла прочь, низко опустив голову. Было видно, как вздрагивают ее плечи.
– Ты гомосексуалист? – медленно повторил Матье. – Нет, это не вызывает у меня отвращения, почему это должно вызывать у меня отвращение?
Калинов вздохнул. А ведь и действительно умрет, подумал он. Чего доброго руки на себя наложит. Я бы вообще запретил таким дамам иметь детей! Они не способны их воспитать. Ей-богу, запретил бы, только это, к сожалению, негуманно.
– Прошу тебя, – сказал Даниель, – ты вовсе не обязан изображать передо мной широту взглядов...
Он вполголоса выругался, еще раз посмотрел на Крылову и вошел в кабину.
Матье не ответил. Он смотрел на Даниеля и думал: «Он гомосексуалист». Почему-то не очень удивился.
В Дримлэнде, по обыкновению, было тепло и солнечно. Клод сидел на травке и читал какую-то книгу. Рядом, укрывшись курткой, спал Игорь Крылов. Больше никого не было видно.
– Ты ничего не говоришь, – свистящим голосом продолжал Даниель. – Ты прав. У тебя правильная реакция, я в этом не сомневался, такую следует иметь каждому нормальному человеку, но ты можешь оставить ее при себе.
- Не верти головой, - сказал Клод вместо приветствия. - Джины еще нет.
Даниель застыл, руки прижаты к телу, вид жалкий. «Почему ему взбрело в голову каяться именно передо мной?» – жестко подумал Матье. Он понимал, что должен найти нужные слова, но погрузился в глубокое, парализующее безразличие. Все казалось ему в ту минуту таким естественным, таким нормальным: он негодяй, а Даниель – гомосексуалист, все в порядке вещей. Наконец он сказал:
- А я и не ее ищу, - сказал Калинов.
– Ты можешь быть кем хочешь, это меня не касается.
- И никого нет. - Клод оторвался от книги и внимательно посмотрел на Калинова. - Еще рано. Обычно все собираются часам к девяти.
– Конечно, – высокомерно улыбнулся Даниель. – Конечно же, это тебя не касается. У тебя достаточно забот с собственной совестью.
- А вы? - Калинов кивнул на спящего Игоря.
– Тогда зачем ты мне это сказал?
- Он вообще дома не ночевал. Мать совсем замучила своей ревностью. А я вместе с ним. Человек здесь один быть не может.
– Я... я хотел посмотреть, какое впечатление это произведет на такого человека, как ты, – сказал, откашлявшись, Даниель. – И потом, теперь есть кто-то, кто знает, возможно, мне... мне удастся поверить в это самому.
- А кто же утром появляется первый?
- Первого не бывает. Всегда появляются минимум два человека сразу.
Он позеленел и говорил с усилием, но продолжал улыбаться. Матье не мог вынести этой улыбки и отвернулся.
Игорь вдруг всхлипнул и пробормотал что-то во сне.
Даниель усмехнулся.
- Несчастный парень! - Клод вздохнул. - Дома мать замордовала. А теперь ты появился...
– Это тебя удивляет? Это нарушает твои представления о гомосексуалистах? Матье живо поднял голову.
- А причем тут я?
– Не пыжься. Ты жалок. Не стоит пыжиться передо мной. Возможно, ты сам себе отвратителен, но не более, чем я себе, мы друг друга стоим. Впрочем, – подумав, сказал он, – именно поэтому ты мне и исповедуешься. Это должно быть менее тяжко – исповедоваться перед подонком; а облегчение от исповеди все равно есть.
- Ты что - дурак? Или прикидываешься?.. Он же любит Джину. А она вчера сказала...
– Ax ты, маленький лукавец! – развязно – Матье прежде такого не слышал – сказал Даниель.
- Я знаю, - прервал Калинов.
Они замолчали. Даниель смотрел прямо перед собой, неподвижно и тупо, как это делают старики. Матье пронзило острое раскаяние.
- Привет, ребята!
– Но если ты такой, то зачем ты женишься на Марсель? – спросил Матье.
Калинов оглянулся. Рядом стояла Вика, эффектная, как всегда. Больше пока никого не было.
– Это тут ни при чем.
- О чем болтаем?
– Я... я не могу тебе позволить жениться на ней. Даниель выпрямился, и его зеленовато-сизое лицо пошло багровыми пятнами.
- Посиди, девочка, - сказал ей Клод. - Не мельтеши.
– Вот как? Не можешь?– высокомерно спросил он. – А как ты мне помешаешь?
Вика обиженно фыркнула и отошла в сторону. Села. Но разговор продолжить не удалось. Как грибы из-под земли стали появляться остальные.
Матье, не ответив, встал. Телефон был на письменном столе. Матье набрал номер Марсель. Даниель с иронией смотрел на него. Наступило долгое молчание.
Матье вздрогнул.
Засмеялись, загомонили. С любопытством смотрели на спящего Игоря. Было несколько совершенно незнакомых лиц. Но Клода эти ребята знали, во всяком случае, здоровались с ним за руку.
– Алло! Это Матье. Я... послушай, мы были идиотами. Я хочу... алло! Марсель? Ты меня слушаешь? Марсель! – в ярости крикнул он. – Алло!
- Меня мать не хотела отпускать. Пришлось через окно...
Ответа по-прежнему не было. Он потерял голову и крикнул в трубку:
- А мою совершенно не интересует, куда я ухожу и зачем. Кроме своих марсианских грибов ничего вокруг не видит. Я думаю, если выйти замуж, то она это заметит только после того, как я притащу ей внука.
– Марсель, я хочу на тебе жениться!
- А мне иногда хочется отца чем-нибудь ударить!.. Может быть, тогда он поймет, что я уже вырос.
Наступило короткое молчание, потом что-то вроде лая на другом конце провода и короткие гудки. Какое-то время Матье сжимал трубку, затем тихо положил ее на стол. Даниель, не говоря ни слова, смотрел на него, но выглядел он отнюдь не торжествующе. Матье сделал глоток рома и сел в кресло.
- А моего и бить бесполезно. Он даже на маму перестал обращать внимание, про себя уж я и не говорю. А ведь любили друг друга... Эх, скорее бы Праздник совершеннолетия!
– Ладно!
- М-да-а... Еще целых четыре года!
Даниель улыбнулся.
- А хорошо, что есть Дримлэнд! Всегда можно сбежать сюда, правда?
– Успокойся, – утешающе сказал он, – гомосексуалисты обычно становятся прекрасными мужьями, это общеизвестно.
- Да. Я здесь словно очищаюсь. А то порой глаза бы на Мир не смотрели!
– Даниель! Если ты женишься на ней ради красивого жеста, ты испортишь ей жизнь.
В сущности, все они глубоко несчастны, думал Калинов. Старая проблема. Отцы и дети. Но почему она обострилась именно сейчас? Где-то мы дали маху... И я догадываюсь, где. Все это началось после того, как отменили ограничение продолжительности рабочего дня. Куда же это мы тогда смотрели! Где были наш опыт и наши знания? Как же: наглядное выражение растущей сознательности, люди живут для общества! А люди эти обнаружили, что гораздо проще работать по двенадцать часов в сутки, чем потратить хотя бы пару часов на своего собственного ребенка. Потому что это требует гораздо более тяжкого труда - труда души и сердца! Вот тебе и возросшая сознательность, вот тебе и жизнь на благо общества. Оказывается, возиться с металлом, компьютерами и бактериями проще, чем со своим собственным детищем. Бактериям не нужна любовь, им нужен только питательный бульон...
– Не тебе бы говорить, – оборвал его Даниель. – Знаешь, я женюсь на ней вовсе не ради красивого жеста. Прежде всего она хочет ребенка.
Тьфу, черт, думал он, предстоит нешуточная битва. Сколько будет контрдоводов! И обвинения в ограничении свободы личности будут еще не самыми серьезными! Предложить закон об обязательном участии в воспитании своих детей? Но это никогда не делалось по принуждению... Во всяком случае, нужного результата таким путем не добьешься! Уж в этом-то мы уже не раз имели возможность убедиться. Однако, кажется, все собрались. Пора!
– А... А она знает?
Прибывшие, как обычно, рассаживались кружком Растолкали Игоря. Тот недовольно что-то проворчал, но поднялся, втиснулся между двумя незнакомыми девушками. От них остро пахло косметикой, но личики были живенькие и неразмалеванные.
– Нет!
- А зачем костер? - спросил Калинов ту, что справа.
– Так почему ты женишься на ней?
- Чтобы легче было сосредоточиться.
– Потому что мы с ней друзья. Голос его звучал неубедительно. Они налили себе еще, и Матье упрямо произнес:
Клод сел в круг со всеми. Калинов снова оглянулся. Джины не было.
– Не хочу, чтобы она была несчастной.
Ну что ж, подумал он, это даже к лучшему. С ней мне было бы сложнее. Тяжело ломать комедию с тем, кто тебя любит.
– Клянусь, я сделаю все для ее счастья.
Он сосредоточенно стал смотреть в костер.
– Она думает, что ты ее любишь?
Сегодня будет мой интерес, думал он, как бы вы ни старались, ребятишечки. Я заставлю вас плясать под мою дудку. Вы уж меня извините!
– Вряд ли. Она предложила жить у нее, но мне это не подходит. Я поселю ее у себя. Вероятно, чувство мало-помалу возникнет – так мы думаем.
Он сунул руку в карман и крепко сжал пальцами дисивер, усиливая интенсивность гипнотического воздействия. Так прошло несколько минут. Наконец, все опять зашевелились, загомонили.
Он добавил с вымученной иронией:
- Как думаешь, чей интерес сегодня победит?
– Я ведь собираюсь скрупулезно выполнять супружеские обязанности.
- Не знаю... Но, наверное, Клода. Он сегодня в последний раз. Завтра уходит в Мир.
– Но как же... – Матье сильно покраснел. – Разве ты любишь и женщин тоже?
- Клод уходит?!
Даниель как-то странно фыркнул:
- Да, уходит... А что? Всем нам когда-нибудь придется уйти. Дримлэнд не для взрослых, ты же знаешь.
– Не особенно.
- А тебе не жаль?
– Понятно.
- Конечно, жаль, но что же поделаешь... А потом, знаешь? Может быть, когда мы станем взрослыми, все изменится. Ведь не может же быть, чтобы не изменилось!
Матье опустил голову, и слезы стыда навернулись ему на глаза. Он проговорил:
И тут свершилось. Исчез костер, пропали юные лица вокруг.
– Я сам себе стал противен еще больше с тех пор, как узнал, что ты женишься на ней. Даниель выпил.
– А, – сказал он рассеянно и бесстрастно, – я думаю, ты должен чувствовать себя довольно мерзко.
За окошком, забранным толстой решеткой, синеет небо и светит солнце. Только что из камеры вышел священник, оказавшийся не у дел, потому что заключенный, увы, атеист. Заскрежетала тюремная дверь. Пришли. За мной. В последний раз отсчитаю четыреста восемьдесят две ступеньки по лестнице. Никто ничего не говорит. Но я-то знаю, что это не на прогулку. Безликие лица. Просто какие-то люди. Да и не люди вовсе. Материальное обеспечение, выполняющее мою волю. Люди там, снаружи. Ждут, пока приведут преступника. Ну что ж, я иду. Считаю ступеньки. Обычно я спотыкался на сто двадцать третьей. Сегодня не споткнулся. Сегодня все не так. Тихо в других камерах. Не слышно криков пытаемых, политические не поют \"Интернационал\". Не бегают серые, как мыши, охранники. Неужели все это из-за меня? И снаружи тихо. Не слышно гудков паровозов. И не слышно выстрелов. Наверное, все выстрелы приготовили для меня... Со скрипом открывают дверь во двор. И я выхожу. Пока прячу лицо. Вот они стоят. Все как один. В руках автоматы. Справа безликий офицер. Материальное обеспечение... Зачитает приговор и даст команду. Ага, вот оно. Узнали. У Клода затряслись руки. Вика закрыла глаза. А у той, кажется, ее зовут Ирена, появились слезы. Игорь опустил ствол автомата... Так-то, ребята. Вы думали, что придется расстреливать анонимного преступника, врага нации. А тут ваш приятель, друг ваших друзей, и вы абсолютно точно знаете, что он ни в чем не виноват. Ведь это просто делается. Донос. Можно даже без подписи. И если хоть что-то было... А \"что-то\" бывает всегда. Рассказывал анекдоты про любовные похождения вдовствующей королевы. К примеру. Или еще что-нибудь. И даже если ничего не было - все равно!.. И вот ведут к стене. И вам предстоит брать на мушку друга. И нажать курок. А если не сделаете, станете у той же стены. Но не рядом с ним. Каждый в отдельности. В ОТДЕЛЬНОСТИ. И вы это знаете. Безликий читает приговор. \"Враг нации... участие в распространении... приговаривается к смертной... просьба о помиловании... Товсь!\" Мне жаль вас, ребята. Потому что после этой игры детство у вас кончится. Потому что через час вы будете ненавидеть друг друга. По-настоящему. В жизни, а не в игре. И больше вы не будете встречаться. Потом что невозможно дружить с человеком, который был свидетелем твоей трусости. Хоть и сам он трус!.. И нет больше ваших лиц. Есть только черные глаза автоматов, пристально разглядывающие меня. \"Пли!\" - кричит материальное обеспечение... Надо собраться. Чтобы пули срикошетировали вверх, а не в стороны. Еще покалечу кого-нибудь... Но что это? Что это?! Выстрелов нет... \"Пли!\" - надрывается безликий. А выстрелов нет. \"Пли!\" А автоматы дрожат. \"Расстреляю!\" И стволы задираются вверх. Прямо под детские подбородки. Сейчас будут выстрелы. Спаси господь тебя, Калинов, после этих выстрелов!
Матье не ответил. Он сидел, опустив глаза: «Он гомосексуалист, а она выйдет за него замуж».
- Стоп! - заорал Калинов. - Стоп!!!
Он расставил руки и поскреб каблуком паркет: он ощутил себя загнанным в угол. Внезапно он почувствовал неловкость, он подумал: «Даниель на меня смотрит» – и поспешно поднял голову. Даниель действительно смотрел на него, да с такой ненавистью, что у Матье сжалось сердце.
И все исчезло. Перед глазами снова луг, догорающий костер, солнце, на горизонте далекий лес.
– Почему ты на меня так смотришь? – спросил он.
Калинов опустился на траву - так дрожали колени. Все остальные стояли. Неподвижными глазами смотрели в пространство. Молчали. Не знали, куда деть руки. Кто-то громко всхлипнул.
– Ты знаешь!–сказал Даниель.–Ты тоже знаешь!
Калинов уставился в землю. Ему было нестерпимо стыдно.
– Ты бы, наверное, не остановился перед тем, чтобы пустить мне пулю в лоб?
- Да-а, - сказал Игорь Крылов дрожащим голосом. - Хотел бы я знать, чей это был интерес...
Даниель не ответил. Вдруг Матье обожгла невыносимая мысль.
– Даниель, ты ведь женишься на ней, чтобы наказать себя?
- И я, - сказал Клод. - Я бы ему выписал напоследок. От всей души...
– Ну и что? – равнодушно пробормотал Даниель. – Это касается меня одного.
Матье схватился за голову.
- Я знаю, - выкрикнул знакомый голос.
– Боже мой! – воскликнул он.
Калинов поднял голову. Между ним и остальными стояла Джина. Лицо ее было искажено болью.
Даниель быстро добавил:
- Ты! - говорила она. - Ты!.. Я ненавижу тебя!.. Пр-ровокатор!
– Это не имеет никакого значения. Во всяком случае, для нее.
Она заплакала. Громко, по-детски, взахлеб.
– Ты ее ненавидишь?
- Ненавижу! - выкрикивала она сквозь рыдания. - Ненавижу!
– Нет.
Калинов встал. Он явственно почувствовал, как в одно мгновение между ним и остальными пролегла стена. Стена невидимая и непреодолимая. Пока непреодолимая...
Матье грустно подумал: «Это меня он ненавидит».
- Простите меня, ребята, - сказал он, ни к кому не обращаясь. - Я должен был это сделать...
Даниель снова заулыбался.
Они молчали. Никто на него не смотрел. Как будто его здесь и не было. Никогда.
– Допьем бутылку? – предложил он.
- Жизнь - это не детские игры, - говорил он. - Жизнь часто бьет по физиономии... И отнюдь не букетом цветов.
– Допьем, – согласился Матье. Они выпили, и Матье почувствовал, что хочет курить. Он взял в кармане сигарету и закурил.
- Зачем? - растерянно спросил Клод. - Зачем все это? Вы думаете, мы не понимаем?
– Послушай, – сказал он, – меня не касается, кто ты. Даже теперь, когда ты мне об этом сказал. И все-таки кое-что я хотел бы у тебя спросить: почему тебе стыдно?
- Уходи! - крикнула Джина. - Уходи! У тебя душа старика!
Даниель отрывисто засмеялся:
Калинов пожал плечами.
– Я ждал этого вопроса, мой дорогой. Мне стыдно быть гомосексуалистом именно потому, что я гомосексуалист. Я знаю, что ты мне скажешь: «Я бы на твоем месте не стыдился, я бы добивался своего места под солнцем, эта склонность не хуже любой другой» и т. д. Только это меня не трогает. Я знаю, что ты мне все это скажешь именно потому, что ты сам не такой. Все гомосексуалисты стыдятся, это в их природе.
Все-таки они молодцы, думал он. И ни в коем случае нельзя их бросать на произвол судьбы. Но разговаривать с ними надо на их языке. А для этого нужно опуститься до одного уровня с ними... Или подняться - не знаю, что уж будет правильнее. И я это сделаю.
– Но разве не лучше было бы... принять себя таким, как есть? – робко спросил Матье.
Они молчали и смотрели на него. Только Джина не смотрела. Они закрыли ее от него стеной своих тел, и он слышал только ее плач. Они смотрели на него и молчали, и он понял, что его изгоняют. Как вчера Вампира. Потому что обманулись. Потому что он не оправдал доверия.
Даниель, казалось, разозлился.
Неужели моя вина столь велика, что даже ты не простишь меня, спросил он мысленно Джину. И не удивился, когда вокруг помимо его желания стал стремительно сгущаться серый туман...
– Ты мне об этом скажешь в тот день, когда согласишься остаться негодяем, – жестко отрубил он. – Нет. Гомосексуалисты, которые хвалятся этим, которые афишируют это или просто с этим смирились... мертвецы: они убили себя из-за того, что стыдились. Я такой смерти не хочу.
Когда он исчез, Джина заплакала еще громче и безутешней. Остальные растерянно смотрели на нее не зная, что делать. Только Вика ласково гладила Джину по голове.
Но он, казалось, успокоился и без ненависти посмотрел на Матье.
- Не плачь, - приговаривала она. - Не плачь... Мы же выгнали его.
– Я всего лишь слишком себя принял, – мягко продолжал он, – я себя очень хорошо знаю.
- Я люблю его! - Слова прорывались сквозь рыдания, падали как крупные капли грозового дождя. - Люблю его!
Разговор был исчерпан. Матье закурил другую сигарету. На дне его бокала осталось немного рома, и он его допил. Даниель внушал ему ужас. Он подумал: «Через два, через четыре года... стану ли я таким?» Ему вдруг захотелось поговорить с Марсель: только ей одной он мог рассказать о своей жизни, своих страхах, своих надеждах. Но он вспомнил, что больше никогда ее не увидит, и его неутоленное, неназванное желание медленно превратилось в отчаяние. Он был одинок.
- И правильно, - приговаривала Вика. - И люби! Он еще не закостенел. Из него еще вполне можно вылепить человека. Так что люби на здоровье!
Даниель, казалось, размышлял: его взгляд остановился, губы время от времени приоткрывались. Он коротко вздохнул, и что-то дрогнуло в его лице. Он провел рукой по лбу: вид у него был удивленный.
Но Калинов этого уже не слышал. Перед ним опять был пульт джамп-кабины с мигающим сигналом \"Ваш индекс занят\". А снаружи стояла Нонна Крылова. Она смотрела на него с надеждой и страхом.
– Сегодня я все-таки попался, – сказал он вполголоса.
- Все будет в порядке! - весело сказал он ей и подмигнул.
У него мелькнула странная улыбка, почти детская, которая выглядела неуместной на оливковом лице, где плохо выбритая щетина отсвечивала синевой. «Это правда, – подумал Матье, – на сей раз он на пределе». Ему вдруг пришла мысль, стиснувшая его сердце: «Он свободен». И ужас, который внушал ему Даниель, вдруг смешался с завистью.
Он дождался, пока она поверила и улыбнулась ему. Тогда он улыбнулся ей в ответ и пошел прочь, насвистывая бравурный мотив.
– Ты должен быть в странном состоянии, – сказал он.
- Нет, Алекс, вы были просто великолепны! Я давно уже не слыхал такой страстной речи!..
– Да, я в странном состоянии, – согласился Даниель.
Калинов сидел на скамейке, а Паркер возвышался над ним, вскидывая в восторге руки и тряся лохматой головой.
Все еще добродушно улыбаясь, он сказал: – Дай мне сигарету.
- Чем же закончилось голосование? - спросил, волнуясь, Калинов, но Паркер словно его не слышал.
– Ты разве куришь? – спросил Матье.
- Как вы схлестнулись с Нильсоном! - громыхал он. - Скажу прямо: я даже не ожидал от вас, обычно такого спокойного и выдержанного, столь бешеного темперамента!.. И когда вас удалили с заседания, добрая половина зала - не меньше - кричала: \"Долой председателя!\"
– Нет, только одну. И только сегодня. Матье быстро произнес:
- Да ну их, в самом деле! - проворчал Калинов. - Не могут понять, что запретить проще всего... Разобраться труднее! Тем более, что сами во всем виноваты. Дети-то тут причем?
– Я хотел бы быть на твоем месте.
- Да уж, создали мы им жизнь! - сказал Паркер, усаживаясь на скамейку рядом с Калиновым.
– На моем месте? – без особого удивления переспросил Даниель.
- Вот лучшие из них и пытаются сбежать от такой жизни, - сказал Калинов. - Из тех же, кто не пытается, ничего и путного обычно не выходит. Так, щенки, которые привыкли ходить на поводке!
– Да.
Паркер с интересом наблюдал за ним. Действительно, какой темперамент, какая порывистость! Что стало с Калиновым? Всего несколько дней с молодыми - и словно подменили человека.
Даниель пожал плечами.
- И ведь что интересно, - продолжал Калинов, - все это уже было.
– В этой истории по всем позициям выиграл ты.
- Как это было? - поразился Паркер.
Матье горько усмехнулся. Даниель пояснил:
- Да-да, было. Не совсем, конечно, так... Но нечто в этом же роде. Такая же утрата веры, и в результате дети начинали заниматься поисками заменителей. Возникло детское пьянство, распространялась наркомания... Ничему нас история не учит!
– Ты же свободен.
– Нет, – покачав головой, сказал Матье. – Бросить женщину еще не значит обрести свободу. Даниель с любопытством поглядел на него.
Он замолчал, сжав пальцы так, что они хрустнули. Молчал и Паркер.
Однако сегодня утром ты, кажется, считал именно так.
– Не знаю. Это неясно. Все неясно. Истина в том, что я бросил Марсель н и р а д и ч е г о.
- Так чем же все-таки закончилось голосование? - спросил Калинов.
Он задержал взгляд на оконных шторах, колыхавшихся от ночного ветра. Он устал.
- А чем же оно должно было кончиться? - Паркер снова вскочил на ноги и маятником заметался перед Калиновым. - Конечно же, ваше предложение победило! Слава богу, Совет состоит не из одних Нильсонов.
– Ни ради чего, – повторил он. – Во всей этой истории я играл роль только отказа и отрицания: в моей жизни больше нет Марсель, но есть остальное.
Калинов вдруг ощутил внутри пустоту. Ну вот и все, подумал он. Битва мнений окончена. Не надо больше готовить речей, подбирать аргументы и контраргументы. Фиктивный индекс не закроют! Победа!.. Только почему же мне так грустно?
– Что же?