— Хотел бы я поглядеть на его клыки, — сказал Денис, — да боюсь, такое не всякому дано.

— Говорят тебе, это тролль.

— Может быть, ты сам — тролль? — не выдержал Денис.

— Я смотрел на него через пергамент Морана.

— Это многое объясняет.

— О чем он просил тебя?

— Хотел изменить внешность.

— Для чего?

— А ты как думаешь?

— Он видел меня, — сказал Хэрибонд. — Наверняка боялся, что я его узнаю.

Несколько минут Денис ехал молча. Обдумывал услышанное. И внезапно спросил:

— Как твое настоящее имя?

Хэрибонд изумленно уставился на командира.

— О чем ты?

— Хэрибонд — это не настоящее имя. Как тебя зовут на самом деле?

— Что ты имеешь в виду? — продолжал удивляться Хэрибонд.

— Ну, по паспорту, — объяснил Денис. — Или там в свидетельстве о рождении.

Хэрибонд сверлил Дениса мрачным взглядом довольно долго. На молодого человека эти взоры не произвели ни малейшего впечатления.

— Дружище, я достаточно долго болтаюсь в Истинном мире, чтобы научиться отличать местных уроженцев от тех, кого прислал сюда Моран.

— Ты и Морана знаешь? — прошептал Хэрибонд.

— Видел пару-тройку раз, — небрежно ответил Денис. — Послушай, Хэрибонд или как там тебя, не играй со мной в эти игры. Тебя не удивляет, когда речь заходит о давлении, ты не спросил, кто такие фашисты и что они имели против «неполноценных»… Ты даже не очень-то удивился слову «неполноценные», хотя в Истинном мире его никто не употребляет. Мне продолжать?

— Не надо, — сказал Хэрибонд. — Да, я виделся с Мораном. Я… был у него на квартире.

— Как твое имя? — повторил Денис.

— Дерягин.

— Ты издеваешься? — осведомился Денис. — Дерягин — тролльское имя, а я спрашивал настоящее.

— Блин, Дерягин — это моя фамилия! — взорвался Хэрибонд. — Ты что, уже нормальную фамилию различить не можешь?

Денис покачал головой.

— Прости. Я, кажется, и в самом деле слишком, что называется, врос в Истинный мир.

— Может, тебе так удобнее, — буркнул Хэрибонд. — А меня зовут Дерягин Александр Владимирович. Для просветленных паладинов света — Хэрибонд.

— И Авденаго еще будет говорить мне о том, что неважно, мол, какое имя записано в паспорте… — пробурчал Денис. — Александр Владимирович, ага. Это вам Моран растолковал, где найти артефакт?

— Он. Точно.

— А больше Моран ничего об этом артефакте не говорил?

— Нет, — ответил Хэрибонд так спокойно, что Денис мгновенно понял: он лжет.

Денис пристально посмотрел на Хэрибонда… то есть на Сашу. На Александра Владимировича.

Молодой человек понимал — чисто теоретически — что, наверное, следует о многом расспросить. Саша видел Морана совсем недавно. Наверное, в Питере произошли какие-то важные события, появилась новая информация, вообще многое изменилось… О том, что какие-то перемены явно имели место, можно было судить хотя бы по тому, что Моран не просто прислал в Истинный мир своего человека, но и снабдил его точными инструкциями — что искать и как себя вести. В частности, взять псевдоним. Раньше Моран никогда так не поступал. Раньше Моран попросту бросал своих клиентов в Истинный мир, как кутят в воду: выплывут — хорошо, потонут — не жалко, ведь всегда найдутся другие им на замену. Так сказать, естественный отбор.

Да, расспросить Александра явно бы следовало… Но Денису отчаянно не хотелось этого делать. Даже не потому, что он боялся услышать от Саши плохие новости, а по другой, куда более прозаической причине. Денис был решительно против каких-либо псевдодружеских отношений с Хэрибондом. А совместное владение тайной Джурича Морана поневоле сделает их сообщниками. Вот уж увольте. Лучше Денис не узнает чего-то существенного, чем по доброй воле объединится с Хэрибондом. Угадывалось в этом человеке что-то такое, что заставляло Дениса содрогаться при одной лишь мысли о подобном «объединении».

* * *

Вопрос с Евтихием решился сам собой: Денис просто привел его в замок. Перед воротами Денис остановил коня и наклонился к Евтихию:

— Ты знаешь о каменных зверях, охраняющих замок Ингильвар?

Евтихий безмолвно заморгал. Это можно было расценить и как «да», и как «нет». Денис на всякий случай пояснил:

— Если ты тролль, то замок убьет тебя. Каменные звери уничтожают всякого, в ком есть троллиная кровь.

— А! — воскликнул Евтихий. — Это к лучшему.

Он побежал вперед и одним прыжком пересек невидимую черту. Денис покачал головой. Хэрибонд придержал коня, останавливаясь рядом со своим командиром.

— Ты все-таки поверил ему, — произнес Хэрибонд с легкой укоризной в голосе. Сейчас он обращался к Денису как старший к младшему. — Говорю же тебе, это тролль. Мерзкий и коварный. Я видел его истинную сущность. — Хэрибонд многозначительно коснулся своей куртки на груди, намекая на спрятанный там пергамент.

— Если он тролль, — ответил Денис, — то к утру будет уже мертв. Заодно и проверим, всегда ли пергамент Джурича Морана показывает нам правду…

Евтихий ждал Дениса посреди замкового двора. На странного чужака здесь почти не обращали внимания. Слишком много разных событий произошло за последнее время, так что безумцем уже никого не удивишь. Денис спешился, отдал лошадь конюху, а сам подошел к Евтихию.

— Поешь и переночуешь у меня, — сказал он. — Так будет спокойнее.

Евтихий быстро глянул на Дениса и опустил голову.

— Спокойнее кому? — невнятно пробормотал он.

— Мне, — ответил Денис. — Я хочу, чтобы ты постоянно находился под присмотром. Все равно больше никто не захочет приглядывать за тобой.

— Ты можешь распорядиться, — предложил Евтихий живо. — Повелеть кому-нибудь.

— Не хочу, — признался Денис и зевнул. — Я устал, — добавил он. — И не мучай меня разговорами. Просто возьми в конюшне охапку соломы, затолкай в мешок, чтобы получился матарс, и… да, одеяло я тебе дам. У меня есть лишнее. Ну, то есть оно не лишнее, но… Заснешь на полу? Очень не хочется уступать свою койку человеку, который даже не ранен. И вообще может оказаться троллем.

— Ну да, — сказал Евтихий. — Я ведь понимаю.

Денис проводил его глазами, когда он заковылял в сторону конюшни.

Наверное, лучше и не пытаться рассуждать о причинах, которые побудили Дениса фактически взять безумца под свое покровительство. По приказанию Дениса сегодня были убиты два существа, которые, возможно, — возможно! — на самом деле вовсе не являлись троллями. А возможно, и являлись. И он никогда не узнает об этом всей правды.

Мысль о пергаменте показалась сейчас Денису такой болезненной, словно в мозгу у него образовалась мозоль. И стоит подумать: «Пергамент», как эта мозоль сразу ощущает раздражающее прикосновение и принимается кровоточить.

Денис уже заканчивал трапезничать, когда в общем зале, где накрывали столы для воинов, показался Евтихий. В волосах сумасшедшего торчала солома, в руках он держал, как какого-нибудь зверя поперек живота, мешок, из которого жиденько сыпалась соломенная труха.

Евтихий беспокойно обвел глазами зал. Денис махнул ему рукой. Евтихий расцвел улыбкой и побежал к нему.

— Садись. — Денис подвинулся на скамье.

Евтихий бросил свой мешок на пол, перебрался через скамью и плюхнулся рядом с командиром. Он схватил денисину миску и принялся быстро доедать ее содержимое, зачерпывая кашу руками. Пальцы Евтихия по-прежнему были черны от грязи, но теперь к ним еще добавилась пыль.

Денис подозвал прислужницу, и она принесла еще две порции. Евтихий умял все подчистую, вылизал плошки и вздохнул.

— Идем. — Денис поднялся, стараясь не обращать внимания на вопросительные взгляды, которые нет-нет бросали на него окружающие.

Евтихий спросил, с тревогой вглядываясь в лицо Дениса, которое расплывалось перед ним в сумерках:

— Я что-то сделал не так?

— Все в порядке, — ответил Денис. — Очевидно, ты просто был очень голоден. Такое, наверное, со всеми случается. Да?

— Наверное, — согласился Евтихий.

Денис помедлил.

— Завтра… Если ты тролль… Ты, вероятно, знаешь…

— Мы ведь уже говорили об этом, — отозвался Евтихий. — Если я хотя бы в малейшей степени являюсь троллем, завтра я умру.

Денис внимательно посмотрел на него.

— А кто ты?

— Я не уверен, но, в общем… — Евтихий не договорил и принялся мямлить совсем невнятно.

— Ты не боишься? — Денис решил сформулировать вопрос по-другому.

— Нет, — сказал Евтихий. — Напротив. Мне любопытно, знаешь?

* * *

Ингильвар сидела с ногами на подоконнике и смотрела вниз, во двор. Денис видел ее ухо, локон, красивую шею, но не видел ее лица.

— Ты приходишь ко мне гораздо чаще, чем другие командиры, — проговорила Ингильвар. — У тебя больше новостей, чем у них? Или ты не уверен в себе и постоянно нуждаешься в моих советах?

— Ну, просто, — сказал Денис, — может быть, я думаю, тебе интересно.

Он мог бы поклясться, что она пошевелила ухом! На памяти Дениса так умел делать только Тоха Силантьев, отпетый двоечник. Он потом перевелся в другую школу, с расширенным преподаванием химии.

— Что мне должно быть интересно? — спросила Ингильвар, не поворачиваясь.

В том, как она подтянула к груди колено, было что-то очень интимное. Во всяком случае, от этого ее движения у Дениса вдруг перехватило горло. «Взять вот и сказать ей, что… ну, что она красивая, — подумал Денис безумно. — Или вообще, что я… ну, люблю ее».

Он перевел дыхание и проговорил:

— Просто он не умер.

Шея Ингильвар порозовела. Она медленно спустила ноги на пол, встала. Посмотрела Денису прямо в лицо. Он так и вспыхнул, сам не зная, почему. Не прочитала же она его мысли! Эльфы не владеют телепатией. А Ингильвар вообще не эльфийка.

Кроме того, мысли у Дениса были довольно сложные. Многослойные. Так что вряд ли она, при всей ее проницательности, добралась до второго, а то и до третьего слоя. Максимум — самый поверхностный слой. И самый неопасный.

— Ну, понимаешь, мы решили, что если он тролль, то в замке ему конец, — объяснил Денис.

— Это не вы решили, — фыркнула Ингильвар. — Это было решено задолго до вас. Кстати, кто это — «мы»?

— Я, — сказал Денис. — Я решил.

— А! — отозвалась она насмешливо.

— Ну вот, — продолжал он, не позволяя ей сбить себя с толку, — а он не умер.

— Кто?

— Евтихий.

— Евтихий? — переспросила она.

— Один парень, — пояснил Денис. — Мы его случайно встретили. Подобрали у реки, где он… скажем так, бедствовал. Хэрибонд посмотрел на него через свой пергамент и вместо человека увидел самого настоящего тролля. Мерзкого такого, с клыками. Понимаешь? Вроде бы Евтихий на самом деле — тролль, только замаскированный. Ну, переодетый. Не знаю, как такое может быть. Чисто технически трудно, но не невозможно.

— А он вошел в замок и не умер, — задумчивым тоном проговорила Ингильвар. — И, следовательно, он не тролль.

— И, следовательно, — подхватил Денис, — Хэрибонд далеко не всегда видит в свою трубу то, что есть на самом деле.

— Ты хочешь сказать, — Ингильвар устремила на Дениса пронзительный взгляд, — что пергамент лжет?

— Все гораздо хуже, — ответил Денис. — Я как утром увидел, что Евтихий не помер… — Он махнул рукой. — Ну, я рад, конечно, потому что кому охота просыпаться в одной комнате с трупом… В общем, эта штука, пергамент, — то лжет, то показывает правду, а то опять лжет, и поди разберись, когда что.

«Но вчера все было без обмана, — упрямо подумал Денис. — Те люди у реки, — на самом деле они были троллями. Потому что если пергамент солгал, а я поверил и приказал убить их, то… И Эвремар сомневалась… Ой, нет. Мы ведь похоронили их. Я не пойду их раскапывать, чтобы дознаться до правды. Мне вообще не нужна эта правда, иначе я просто повешусь».

Ингильвар спросила:

— Что ты предлагаешь?

— Эту вещь надо уничтожить, — ответил Денис. — Все дары Морана опасны. Я это с самого начала говорил.

— Моран преподносил свои дары от чистого сердца, — заметила Ингильвар. — Его намерения неизменно были бескорыстны. Это не могло не отразиться на сделанных им вещах.

— А если потом они были нарочно испорчены? — сказал Денис.

— Кем? — удивилась Ингильвар.

— Ну, кем… завистниками.

— Подождем еще немного, — сказала наконец Ингильвар. — может быть, этот твой Евтихий еще помрет. Может, он уже агонизирует. Сходи, проведай парня. Никогда нельзя терять надежды, не так ли?

* * *

Как все сильные, волевые натуры, Джурич Моран в болезни был ужасен. Поначалу-то слабость взяла над ним верх, так что Моран безропотно позволял Авденаго умывать себя, переодевать, укладывать на чистое белье и кормить с ложечки. Все это Моран переносил вполне стоически. Авденаго боялся давать ему какие-либо лекарства, поскольку не знал, как отреагирует на человечьи таблетки организм тролля. После беседы о Татьяне Зенкер и ее научных изысканиях Авденаго стал гораздо более внимательно относиться к проблемам нечеловеческого организма… В общем, к тому, что тролль не есть человек в том числе и с медицинской точки зрения.

Поэтому в качестве лекарства Авденаго давал Морану горячий чай с лимоном и сахаром.

Следует отметить, что подобное лечение сказалось на Моране благотворно. Уже к вечеру он перестал слабенько стонать, пуская слюнку из угла рта, и, ужасно вспотев напоследок ночью, Моран пробудился навстречу новому дню достаточно бодрым и сварливым, чтобы организовать для Авденаго маленький ад на земле.

К Морану вернулся зверский аппетит. Каждые два часа он требовал, чтобы его накормили.

— Мой организм сам знает, какие питательные вещества ему необходимы, — брюзжал Моран. — Если я говорю, что нужна селедка под шубой, будь любезен изготовить селедку под шубой…

Авденаго рылся в засаленном отрывном календаре за 1993-й год с надписью «Кулинарный» на мятой обложке. Некоторые листки из этого календаря были вырваны, но большинство непостижимым образом сохранилось. Естественно, никакого указателя, никакого оглавления в календаре не имелось.

А Моран уже вопил, надрываясь, из комнаты:

— Авдена-аго!

Авденаго реагировал далеко не на все призывы. Лишь когда крики становились душераздирающими, и к ним присоединялись собачий лай и стук в стены, Авденаго появлялся на пороге хозяйской комнаты.

— Вы мне не даете работать, мой господин, — сурово произносил Авденаго. — Я изучаю предмет.

— Что ты изучаешь, крокодилий выкормыш?

— Рецепты, — ответил Авденаго.

— Выбрось их в окно, — рявкнул Моран.

— Слушаюсь, мой господин.

Авденаго повернулся и вышел на кухню, не обращая внимания на протесты Морана. Он действительно вышвырнул злополучный календарь в окно и, выглянув, удостоверился, что красный бумажный «крипичик» плавает в полынье посреди канала.

— Авдена-аго!! — бессильно надрывался Моран.

Авденаго вышел в прихожую, взял телефон и набрал номер.

— Будьте добры пожалуйста Дея…ну.

— Кого? — строго удивился в трубке женский голос.

— Диану, — сказал Авденаго. — Диану Ковалеву.

— Кто ее спрашивает?

— Друг.

— Друг? — еще более строго произнес женский голос.

— Послушайте, я не в том смысле друг, в каком вы подумали, — сказал Авденаго. — Я просто ее приятель. Мы ходили к одному репетитору. К Джуричу. Чтобы попасть в институт. Понимаете? Ничего личного.

Голос чуть смягчился:

— Вы студент?

— Ну, да, — сказал Авденаго. — Полагаю, студент.

Мама Дианы положила трубку и ушла. Потом трубку снова взяли, и знакомый голос Деяниры проговорил:

— Алло.

— Это я, — сказал Авденаго.

— «Я» — это пустое место, — заявила Деянира.

— Не валяй дурака, Деянира, это я, Авденаго, — разозлился он.

— А я думала — студент какой-то звонит, — хладнокровно произнесла Диана.

— Все-таки ты задница, Ковалева, — сказал Авденаго, — человек тебе по делу звонит, а ты кобенишься.

— Человек? — протянула она.

— Да, — сказал Авденаго с горечью. — Я оговорился.

— Оговорка по Фрейду! — ликовала Деянира.

— Это оговорка по Морану, блин! — заорал Авденаго. — Ты будешь меня слушать?

— Да я только этим и занимаюсь последние две минуты, — сказала Деянира.

— Ладно. Вот что, крыса бесхвостая, у меня две новости. Хорошая и… хорошая. Первая. Моран ужасно болен. Кто-то должен читать ему вслух «Бедных людей» на два голоса, за Макара Девушкина и за Вареньку. У меня плохо получается. Особенно за Макара. Голос грубый.

— А я-то здесь при чем? — хихикнула Деянира.

— Сейчас поймешь, при чем, — обещал Авденаго. — Потому что новость вторая… Я отправляюсь за твоим парнем. Прямо сейчас. Точнее, я сделаю это, если ты сменишь меня у постели больного страдальца.

Деянира молчала. Точно, удалось ее зацепить! За больное задел.

Наконец она медленно проговорила:

— Если ты, сволочь, меня обманешь… Если ты только обманешь меня…

— Нет, Деянира, — сказал Авденаго. — Никакого обмана. Ты получишь своего Евтихия. В Истинном мире я его из-под земли достану и направлю прямиком к тебе.

— Он жив? — спросила она.

— Если он умер, я отправлю к тебе его труп, — обещал Авденаго. — Мы, тролли, держим слово.

— Сволочь ты, — сказала Деянира. — Сволочь и беглый раб. Я помогаю тебе совершить побег. Как Том Сойер — негру Джиму. Что само по себе нехорошо.

— Вставай, проклятьем заклейменый, весь мир голодных и рабов, — сказал Авденаго. — Охо-хо, сильны же в тебе предрассудки, Деянира. Давай, рисуй себе личико, натягивай джинсики и дуй на квартиру к Морану. Жду.

— Жди, — сказала она и положила трубку. — Жди-жди, — прибавила она, глядя на безмолвный телефонный аппарат. — Жди меня… и я вернусь.

— Кто это звонил, Диана? — спросила мама, выглядывая из кухни.

— Один студент, — ответила Деянира машинально. — Мама, я выйду на полчаса. Если что, позвоню. У меня мобильный. Не волнуйся так, мама. Я больше не исчезну, не предупредив.

* * *

«Бесценная моя Варвара Алексеевна!

Вчера я был счастлив, чрезмерно счастлив, донельзя счастлив! Вы хоть раз в жизни, упрямица, меня послушались. Вечером, часов в восемь, просыпаюсь (вы знаете, маточка, что я часочек-другой люблю поспать после должности), свечку достал, приготовляю бумаги, чиню перо, вдруг, невзначай, подымаю глаза, — право, у меня сердце вот так и запрыгало! Так вы-таки поняли, чего мне хотелось, чего сердчишку моему хотелось! Вижу, уголочек занавески у окна вашего загнут и прицеплен к горшку с бальзамином, точнехонько так, как я вам тогда намекал; тут же показалось мне, что и личико ваше мелькнуло у окна, что и вы ко мне из комнатки вашей смотрели, что и вы обо мне думали. И как же мне досадно было, голубчик мой, что миловидного личика-то вашего я не мог разглядеть хорошенько! Было время, когда и мы светло видели, маточка…»

— Господи, ну что за слово такое «маточка», это ведь ужас страховидный, — пробормотала Деянира. — А вот поди ж ты, троллю нравится! Непостижимая раса.

— Авдена-аго, — простонал Моран в полузабытьи. — Что замолчал, собачий сын? Читай!

— «Не радость старость, родная моя! — послушно забубнила Деянира. — Вот и теперь все как-то рябит в глазах; чуть поработаешь вечером, попишешь что-нибудь, наутро и глаза раскраснеются, и слезы текут так, что даже совестно перед чужими бывает. Однако же в воображении моем так и засветлела ваша улыбочка, ангельчик, ваша добренькая, приветливая улыбочка; и на сердце моем было точно такое ощущение, как тогда, как я поцеловал вас, Варенька, — помните ли, ангельчик? Знаете ли, голубчик мой, мне даже показалось, что вы там мне пальчиком погрозили? Так ли, шалунья? Непременно вы это все опишите подробнее в вашем письме…» Ну что, довольны вы, изверг? Заставляете эдакий текст вслух прочитывать, это ж уму непостижимо…

— Никакой в тебе чувствительности, Авденаго, — вздохнул Моран. — Перемени мне, голубчик, компрессик на лбу. Так и пылает вся внутренность моя. Это от болезни, не иначе. Надорвался, служа человечеству. Да знаешь ли ты, носорожья задница, — с чувством продолжал Моран, пока Деянира смачивала в тазике полотенце и прикладывала ко лбу больного, — сколь много потрудился я, чтобы такие вот, как ты, ангельчики, могли бестрепетно из-за занавесочки выглядывать? Да я им полбункера разворотил, может быть, вот этим моим собственным трепетным телом!

— Ясно, — сказала Деянира. — Ну что, человекоубийца, продолжим экзекуцию?

— Ты как-то плохо читаешь, Авденаго, — сказал Моран. — Голос у тебя какой-то писклявый. Слушать противно.

— Другого-то нет, так что вы уж смиритесь, голубчик, да слушайте, — сказала Деянира. — Страдалец вы мой.

— Как-то ты подозрительно со мной разговариваешь, Авденаго, ангельчик, — сказал Моран. — Больно уж фамильярен стал. Не пора ли и к порядку тебя призвать?

— Ах ты, старый черт, — сказала Деянира.

— Ну, погоди, — пригрозил Моран из-под компресса, — вот восстану с одра да и высеку тебя, раб непочтительный. Таким, как ты, ум только розгами вколачивать в голову, иначе не удержится… Ну давай, продолжай чтение. На меня оно действует эдак, целительно.

— «…Наша хозяйка просто безжалостная»… Прямо как вы, господин Моран, не находите? Тут и дальше прямо про вас. Аккурат ваш портрет, как вживую. Слушайте: «Затирает ее в работу словно ветошку какую-нибудь…» Точно, вы собственной персоной, угнетатель трудового народа… «Ну, в какую же я трущобу попал, Варвара Алексеевна! Ну, уж квартира! Вообразите, примерно, длинный коридор, совершенно темный и нечистый. По правую его руку будет глухая стена, а по левую все двери да двери, точно нумера, все так в ряд простираются…» Точно, про соседскую квартиру. Там ведь жуть такая, ну да вы знаете, чай, самолично-то бывали, прогуливались… «Нанимают эти нумера, а в них по одной комнатке в каждом; живут в одной и по двое, и по трое. Порядку не спрашивайте — Ноев ковчег! Впрочем, кажется, люди хорошие, все такие образованные, ученые. Чиновник один есть (он где-то по литературной части), человек начитанный: и о Гомере, и о Брамбеусе, и о разных у них там сочинителях говорит, обо всем говорит, — умный человек! Два офицера живут и все в карты играют. Мичман живет; англичанин-учитель живет…» Ого, учитель! Здорово!

Моран пошевелился, сбросил с лица компресс и уставился на Деяниру вытаращенными глазами. Он смотрел на нее довольно долго и с каждым мгновением становился все более красным. Девушка даже испугалась. Она закрыла книгу и отодвинулась от больного.

— Что?.. — шепнула она. — Что такое?

— Авденаго! — заревел Моран. — Где этот лошак трехногий? И что ты здесь делаешь, Деянира? С ума меня свести решили, песьи дети? Ну, подожди, дай только на ноги мне встать, я тебя со свету сживу, утконос ты ползучий, за эдакие шутки над бессильным, хворым, несчастным стариком!..

Глава седьмая

Гном по имени Камнегрыз, обладатель фиолетовой бороды со вплетенными в нее желтыми прядками, остановился возле дерева, сраженный приступом глубочайшей задумчивости. Эти приступы настигали его в самое разное время и порой в самых неподходящих местах, например, в трапезной. Как и многих других гномов, Камнегрыза глодала важнейшая проблема: как ему жить дальше.

После захвата Калимегдана кхачковяр объявил программу-максимум выполненной, а гномский народ — несомненно-вольным, обладающим наибольшей свободой выбора из всех народов Истинного мира, хранителем портала — в общем, самым великим. От открывающихся перспектив кружилась голова. Еще год назад гномы считались жалкими маргиналами. Заслышав о гномах, люди и эльфы (да и тролли тоже!) с легким пренебрежением пожимали плечами. Да живого гнома вообще мало кто видел! Сидят, мол, где-то в горах коротышки и добывают драгоценные камни… вроде бы.

А теперь! Даже смешно подумать, как все повернулось теперь. Любой гном имел право оставаться в Калимегдане и посвятить себя служению хранителя портала. Либо же мог вернуться в горы и вести там привычный образ жизни. Предполагалось также, что впоследствии все правосудие в Истинном мире будет вершиться с непременным участием одного из гномских представителей. Но это, как объявил кхачковяр, потребует глобальной законодательной реформы. «Дело не одного года, — сказал кхачковяр. — Дело будущего. Впрочем, не слишком отдаленного».

Пока что Камнегрыз оставался в Калимегдане, хотя многие его собратья уже отбыли обратно в горы.

Соскучились по дому, по работе.

Быть хранителем, в принципе, несложно: следовало патрулировать огромный сад, окружающий белые башни, и вылавливать всех, кто покажется хоть сколько-нибудь подозрительным. Любого, кто не местный, надлежало хватать, обезвреживать и тащить к кхачковяру.

Составляя кодекс хранителя, кхачковяр пытался настаивать на термине «доставлять» или даже «препровождать», но в конце концов согласился с необходимостью соблюдать древнюю чисто гномскую традицию и всех пришельцев именно «тащить». В конце концов, от этого обычая еще никто не пострадал. Опыт предков — он тоже не на пустом месте создавался.

Камнегрыз напряженно размышлял над своим будущим. Так напряженно, что временами впадал в каталепсию — вот как сейчас. Путем погружения в транс он старался определить, насколько ему нравится бродить по саду в поисках незнакомцев, подлежащих захвату. Иногда ему казалось, что совсем не нравится… А иногда — ничего так, забавно.

— Эй, — произнес кто-то, бесцеремонно вторгаясь в жизненное пространство Камнегрыза. — Так и будешь на меня таращиться? Или давай поговорим?

Камнегрыз очнулся от задумчивости, погладил бороду, переплел одну из желтых косичек, не спеша — а что ему спешить-то, он-то у себя дома, — обошел дерево и увидел, что на земле, привалившись спиной к стволу, сидит какой-то явно незнакомый человек. На лицо — красномордый, волосом невзрачен и одет по-глупому, в клетчатую рубашку и грубые штаны, какие здесь никто не носит. А вот обувь, наоборот, для глаза приятная.

Камнегрыз присел перед ним на корточки, с интересом пощупал его твердые скулы и светленькие волосы. Пришелец жмурился, но физиономии не отворачивал и неудовольствия никак не проявлял.

Потом он спросил:

— И где это я?

— Ты — в Калимегдане, — провозгласил гном.

— Ну да! — сказал пришелец. — А я-то все гадал, по ту сторону границы я или по эту… Воздух здесь, вроде, тролльский, но солнце совсем не такое яркое… Странное местечко.

— Калимегдан одинаков в обоих мирах, по обе стороны границы, — поведал гном общеизвестное. Общеизвестное полагается возглашать с особой торжественностью, кстати.

Пришелец вздохнул полной грудью. Камнегрызу даже показалось, что неприятный пришелец по какой-то причине счастлив, и гнома это не на шутку обеспокоило. До сих пор у Камнегрыза еще не было опыта общения с пришельцами, однако гном предполагал, что таковые должны быть растерянными, беспомощными и жалкими. Их очень легко будет хватать. А этого как будто ничем не удивишь. Сидит себе под деревом, довольный такой.

— Кстати, ты задержан, — сказал Камнегрыз, — и должен быть доставлен к кхачковяру для допроса. Кхачковяр определит, что с тобой делать.

Чужак легко поднялся на ноги.

— Веди меня к своему кхачковяру, — проговорил он, даже как будто весело. — Пусть определяет. Блин, даже не предполагал, что когда-нибудь встречусь с гномами! Тебя как зовут?

— Положим, Камнегрыз, — с достоинством ответил гном. — Но тебе это не поможет.

— А я Авденаго, — представился чужак. — Слушай, брат, а вот гномы — за троллей или против?

— Мы — гномы, — отрезал Камнегрыз. — Тебе руки связать или сам свяжешь? Сумеешь за спиной-то? У многих не получается, я поэтому и спрашиваю.

— А зачем мне руки связывать? — удивился Авденаго. — Я же добровольно иду. И бежать не попытаюсь. Хочешь, возьми с меня честное слово, что не стану оказывать сопротивления.

— По закону положено, чтобы задержанным связывать руки, — сообщил гном. — Независимо от их намерений и всяких там заверений. Так что честное слово тут не поможет. А уж потом суд постановит, развязывать тебе руки или прямо так, связанным, отправить на принудительные работы.

Поведав чужаку все это в неспешной гномской манере, Камнегрыз исключительно ловко ухватил его запястья мозолистой лапой и скрутил их у пленника за спиной.

— Слушай, веревка впивается, — сказал тот возмущенно. — Ты что, с ума сошел? Ослабил бы хоть узлы-то, следы же останутся. Позор один.

— Положено, — проворчал гном. — Топай.

И зашагал по саду, показывая дорогу. Авденаго ковылял следом. Яркий солнечный свет сразу померк в его глазах. В голове бродили разные неприятные мысли… Может быть, вовсе и не напрасно питерские тролли охраняли расщелину в фундаменте недостроенного дома. И, может быть, не стоило завлекать Деяниру к ложу больного Морана и оставлять ее там вместо себя. Известно ведь, что коварные замыслы часто оборачиваются против интриганов. Змея, так сказать, жалит самое себя в пяту…

Нет, оборвал свои ничтожные рассуждения Авденаго, лучше уж на каторгу в гномские рудники, чем ухаживать за хвореньким Мораном и наблюдать, как он плачет над «Бедными людьми».

Положим, Авденаго пробрался на стройку нелегально. Он это признает. Потому как наказаний без вины не бывает, и у каждого человека сыщется какая-нибудь да винишка, а уж у тролля — и подавно… Перелезть через забор — не такой уж большой грех. А вот по морде охраннику налупцевать — это уже грех побольше. Если по человеческим меркам. А по троллиным — так и вовсе добродетель.

И кто это говорит, будто жить по двойным стандартам просто? У Авденаго голова идет кругом, когда он пытается применять эти самые двойные стандарты к своей жизни.

А вот, скажем, удирать от троих троллей-дежурных, бегать по всей стройке, петляя и перепрыгивая арматурины, — точно добродетель. Тут Авденаго кругом прав, и как человек, — ибо человеку положено от троллей спасаться, если не хитростью, так бегством, см. «Пер Гюнт», — и как тролль, — поскольку те тролли были из другого рода, возможно, даже из неприятельского, а у троллей насчет родовой вражды все очень строго. Любой тролль любому троллю либо враг, либо друг. В зависимости от происхождения. Это не как у людей, где сперва дружат, а потом какую-нибудь гадость делают за просто так или по глупости.

В общем, по большому счету, Авденаго — хороший. И руки ему связывать было совершенно не обязательно. Атиадан непременно спросит мужа, откуда у него на запястьях следы от веревки, а узнав правду — страшно разозлится.

Гном обернулся и погрозил Авденаго кулаком.

Тот опешил:

— Еще и кулаками машет, поглядите на него! Мало тебе, что связал меня, как скотину?

— Ты сейчас о чем думал? Как бы меня в спину ловчее ударить?

— Еще чего, — обиделся Авденаго. — Если хочешь знать, я сейчас думал о моей жене.

— Да ну! — поразился гном. — У тебя и жена есть?

— А у тебя разве нет?

— Моя жена — дома, — сказал гном.

— Ну так и моя — дома, — огрызнулся Авденаго. — Где же ей быть, по-твоему?

— Никогда не знаешь, что придет в голову женщине, — рассудил гном. — Но ты в мою спину так хищно все-таки не гляди. Я же тебя насквозь вижу.

И он быстро, переваливаясь на ходу, зашагал дальше.

Цель их маленького, стремительного путешествия находилась в глубине сада: кресло, сложенное из больших камней и накрытое толстой шкурой какого-то невезучего зверя. Какого — неясно, поскольку лапы и голова отсутствовали. Гном остановился так внезапно, что Авденаго не успел отреагировать и врезался в его спину головой. Гном даже подпрыгнул от неожиданности и быстро, резко стукнул своего пленника кулаком.

— Я же тебе приказывал не смотреть хищно!

— Да я и не смотрел, — пробурчал Авденаго.

— А надо! — сказал гном. — Надо смотреть! В другой раз вообще расшибешь себе лоб.

Он заставил Авденаго встать на колени и привязал, растянув его руки, к двум столбам напротив кресла.

— Это чтобы ты ощущал почтительность, — сообщил гном, затягивая последний узел. — Для твоей же пользы делается. Ты пока поразмысли о собственном ничтожестве, а я доложу кхачковяру о твоем прибытии.

И гном исчез между деревьями. Посмотрев ему вслед, Авденаго увидел часть белой стены с лепниной.

Авденаго остался один. У него образовалось свободное время для раздумий. До сих пор события скакали галопом и осмыслению не поддавались.

В принципе, тролли не склонны анализировать содеянное и пережитое. Но если тебя растянули между столбами, да еще поставили на колени, да еще бросили в одиночестве, — чем, спрашивается, еще заниматься?

«Судя по всему, этот кхачковяр — нечто среднее между Гитлером и нашим учителем русского в школе, — думал Авденаго. — Так что Деянира явно в выигрыше. Она, конечно, сейчас на меня злится, но это только потому, что не знает всей правды. Не дано ей ценить собственного счастья! Подумаешь — ему подушки поправлять, печально подносить лекарство… Подумаешь — Достоевский вслух…»

Авденаго вспомнил, что в том издании, которое сейчас наверняка держит в руках Деянира, после «Бедных людей» идут «Белые ночи» и «Неточка Незванова». Моран наверняка разлакомится и захочет еще и «Неточку»…

«А я бы сейчас и „Белые ночи“ вслух почитал, — вздохнул Авденаго. У него затекли руки. — За все приходится платить, так или иначе. Странно, что в кулаке сохранилось ощущение чужого носа. Мяконький такой кончик носа, как хоботок. И влажненький. Распух сейчас, наверное…»

Падение в портал показалось Авденаго ужасным. Его и сейчас начинало тошнить, когда он вспоминал это стремительное движение в никуда и как бы в пустоте. Вроде и падаешь, вроде и висишь, а вокруг даже не темнота, а просто ничто. Не удивительно, что все кишки в животе возмущаются. Если бы кишки были избирателями, Авденаго никогда в жизни не сделался бы президентом. Но в условиях тотальной диктатуры, конечно, подобный вопрос даже не поднимается.

В какой-то момент Авденаго потерял сознание, а когда он очнулся, то увидел сад. Контраст был таким сильным, что Авденаго едва не расплакался. Точнее, он и расплакался, только скрытно и очень ненадолго. Обычно тролли выражают восторг громким криком и хохотом, но в этом саду почему-то слезы показались более уместными.

Подчеркиваем: очень ненадолго. И скрытно. Теперь уже все прошло, осталось только странное, забытое ощущение из каких-то доисторических времен. Из тех времен, от которых у Авденаго не сохранилось ровно никаких разумных воспоминаний. Так, два-три слабеньких щекотанья перышком в груди.

Кхачковяр наконец прибыл. Не слишком-то он спешил. Авденаго приподнял голову, наблюдая, как довольно рослый (для гнома) гном в непомерно широком косматом плаще, похожем на горскую бурку, шествует по саду в сопровождении Камнегрыза и еще какого-то, с красной бородищей и алебардой на плече. Несмотря на некоторую карикатурность, зрелище производило довольно сильное впечатление. В конце концов, подумал Авденаго, не стоит забывать о том, что эти гротескные существа действительно захватили Калимегдан и установили здесь собственную диктатуру. И никто им, кстати, слова поперек не сказал. Все молча признали режим кхачковяра единственно законным. «Возможно, впрочем, потому лишь, что эльфы и тролли слишком заняты войной Серой границы, — прибавил Авденаго в мыслях. — Будь иначе — мы бы еще поглядели, как эти гномишки затрепыхались бы!»

Кхачковяр взгромоздился на трон и устремил на Авденаго грозный взгляд.

— Балашов, — прогремел владыка Калимегдана, — какого черта вы позволяете себе вторгаться в мои владения?

Авденаго уставился на кхачковяра безмолвно. Он не пытался сделать над собой усилие и что-то вспомнить или осознать. До него даже наименование «Балашов» доходило медленно, как бы проталкиваясь сквозь густой слой ваты. Столкнувшись с озадачивающим явлением, Авденаго поступил как настоящий тролль: он полностью расслабился, отключил логику и рассудок и позволил событиям самим явить себя.

И осознание пришло, постепенно, как бы проступая сквозь мутную пелену. Вроде полароидного снимка.

— Николай Иванович, — выдохнул пленник с облегчением. — Я должен был догадаться.

— Да? — со злой иронией переспросил Николай Иванович. — Интересно, как же образом вы могли бы догадаться?

Авденаго подергал привязанными руками.

— Мне следовало узнать ваши воспитательные меры, — сказал он. — Вы ведь об этом всю жизнь мечтали?

— Еще бы! — сказал Николай Иванович Симаков, учитель русского языка и литературы. — Вы представляете, каково мне было знать, что некогда в школах существовали вполне узаконенные телесные наказания?

— Слушайте, прикажите вашему гестаповцу отвязать меня, — взмолился Авденаго. — Я целиком и полностью благонадежный. Неудобно ведь, следы от веревок долго не сходят. А мне еще перед женой оправдываться.

— Да, да, Балашов, расскажите о вашей жене, — обрадовался Николай Иванович. — Моран что-то такое, помнится, говорил, будто вы женились, да я не очень-то поверил.

— Она троллиха, — буркнул Авденаго. — Что о ней рассказывать. Если б вы ее увидели — тут из вас и дух бы вон.

— Что, такая красивая?

— А сами-то что не женились?

— Смотри-ка, он еще и дерзит… — удивился Николай Иванович.

Авденаго опять дернул руками.

— А что вы со мной за это сделаете?

— Да теперь уже — что угодно, — Симаков обрадованно потер руки. — Это раньше я был ограничен условностями и мог разве что поставить вам двойку или отправить к директору, а теперь… — Он мечтательно улыбнулся. — Вы когда-нибудь видели гномский пыточный арсенал?

— Не смешно, — сказал Авденаго. — Я пить, между прочим, хочу. И проголодался.

— Вы сюда с какой целью прибыли? — спросил Николай Иванович.

— Домой, к жене.

— К той жене, которая троллиха? — уточнил Симаков.

— Ну а к какой же, по-вашему? По-вашему, я такой вертопрах, чтобы завести себе еще какую-нибудь жену? Да вы троллиху небось и в глаза не видели, иначе даже не предполагали бы…

— Ваш лексический запас существенно расширился, что не может не вызывать у меня одобрения. Слово «вертопрах» откуда знаете?

— Да не помню я… — Авденаго затряс головой. — Развяжите мне руки, вы, Гитлер!

— Не развяжу. Допрос положено производить в максимально болезненных и унизительных для допрашиваемого условиях.

— Зачем?

— Когда живое существо хочет, чтобы его перестали мучить, оно стремится к сотрудничеству. Практически не лжет, а в ответах соблюдает краткость. Итак…

— Зато вы, как я погляжу, мастер размазать манную машу по тарелке, — перебил Авденаго.

— О, я слышу в вашем голосе бунтарские нотки! — обрадовался Николай Иванович. — Вы, братец, никак карбонарий?