– Он имеет отношение к похищению?
– Нет. Он действует заодно со мной.
– В чем заключается его функция?
Минз пожал плечами.
– Придавать моим словам больше убедительности.
– Вот как. А как насчет денег Эвелин?
– Они по-прежнему у меня.
– Они по-прежнему у тебя, да?
– Клянусь. Я действительно пытался вести переговоры о возвращении этого прелестного ребенка.
— А-а-а, вон ты про что, мурзич. А тебе что до монетки этой за дело?
– Перестань, а то я тебе еще врежу. Для чего нужны эти дополнительные тридцать пять тысяч?
— Так… я вообще люблю денежки собирать.
Он прижал руки к груди.
— Ишь ты — это дело все любят. А ту монету… я уж теперь и не вспомню, откуда она у меня? М-м-м…
— Ты б лучше вспомнил, Боря! — с нажимом произнес Ратников. — А то ведь у нас тут законы свои.
– Это все правда, я говорил правду... Я действительно ездил в Чикаго. Банда не смогла избавиться от этих меченых денег... Богом клянусь.
Я ударил его по лицу плашмя пистолетом – он тяжело, словно неживой, повалился на пол, и мебель вокруг него затряслась.
— Думаешь, я монеты бесчестные чеканю?! — взвился вдруг князь. — Да ни в жисть! А этой деньгой со мной новгородец один расплатился — узду у человека моего сторговал.
Однако он не потерял сознания, и пистолет не рассек ему щеку: на этот раз он отделается одним синяком.
— Что за новгородец? — насторожился Ратников. — Не Мирошкиничей человек, случайно?
– Ну ладно, – сказал я, пнув его под зад. Он лежал на боку. Посмотрел на меня округленными, ввалившимися глазами. В выражении его лица было что-то детское. Я нетерпеливо махнул рукой с пистолетом.
— Может, и их, — князь Борис спокойно кивнул. — А может, и не их, может — Мишиничей, кто его знает? Наше ли, княжье дело о каждом холопе ведать?
– Вставай, – сказал я. – Иди домой. Чтоб никому ничего не вякал. Жди звонка Эвелин.
— То верно — не княжье, — Ратников важно кивнул. — И все ж… Сам Бирич-оглан этим делом заинтересовался!
Он медленно поднялся. Лицо его было покорным и безвольным, но глаза стали жестокими и злыми. Если он и был ребенком в своих бесконечных, сплетенных из правды и лжи корыстных выдумках, то он был несомненно, злым и жадным ребенком – таким, который ворует игрушки у других детей и наступает на муравейники.
— Сам Бирич-оглан?! А кто это?
Я зашел далеко, чтобы показать ему, что я опасен; но несмотря на слезы и малодушие, Минз сам оставался чертовски опасным.
— О! Очень важный человек! Очень.
Я подал ему шляпу и его пистолет без патронов.
— Ну так бы сразу и сказал, — князь Борис потер руки. — Пойдем тогда покажу, где того новгородца сыскати.
– Кто вы? – спросил Минз.
— Пойдем, — обрадованно поднялся на ноги Михаил. — Покажешь. От того от Бирич-оглана тебе большой респект будет!
– Ну, скажем, тот, кого ты никак не ожидал встретить.
— Что будет?
– В самом деле? – насмешливо и с некоторым достоинством проговорил он. – И кто же это, интересно?
— Ну, уважение — так скажем.
– Твоя совесть, – сказал я.
— Что мне его уважение… лучше б денег дал или с ярлыком поспособствовал.
Он фыркнул, кашлянул и тяжело пошел к выходу.
— Может, тебе еще и всю русскую дань на откуп отдать?
Я сел на диван и стал ждать Эвелин. Ждать мне пришлось недолго: она, несмотря на свой купальный халат, спускалась по лестнице с таким видом, словно делала торжественный выход на бал. Она поднялась на балкон по другой лестнице и подслушала весь наш разговор.
— Ладно, мурзич, не шути. Идем.
Она медленно приблизилась ко мне, на ней плясали тени, отбрасываемые огнем в камине. Лицо ее было торжественным, глаза сверкали.
Когда они вышли на улицу, снова моросил дождь, нудный, промозглый и серый. И столь же нудные серые лица были, казалось, у всех вокруг: у князя Бориса, у его воинов, и у только что подъехавшего откуда-то всадника с челядью.
– Ты был отвратителен, – сказала она.
— Здоров будь, князь! — громко приветствовал нового гостя Борис. — Заходи в вежу, там все. А я скоро буду, ты дождись.
– Я могу уйти, – смущенно проговорил я.
— Мне б с тобой словом перемолвиться, княже.
Она отбросила халат на пол. В свете камина кожа ее казалась золотой; соски приподнялись, тонкие голубые вены окрашивали под мрамор ее полные, цвета слоновой кости груди, талию, которую можно обхватить пальцами, красивые, округлые бедра, тонкие, но хорошо сложенные стройные ноги.
В госте — небритом и помятом — Михаил неожиданно узнал князя-гусара Василия, с кем вчера только пьянствовал напропалую.
– Не смей уходить, – сказала она и протянула ко мне руки.
Вчера пьянствовали, а сегодня — гляди-ко — не признает, морду воротит. Вот она — классовая спесивость!
– Ах, Эвелин, – восхищенно проговорил я, обнимая ее нежное тело, – ты отвратительная женщина.
Пошептавшись о чем-то с Василием, князь Борис зачем-то скрылся в юрте… Потом вышел — не один, с воинами.
— С нами поедут — мало ли!
Глава 23
Интересно… а до того, похоже, он и не собирался охрану с собой брать… Ладно, так уж положено — все-таки князь. Ладно… Лишь бы новгородца того показал… весьма подозрительного.
Во второй половине следующего дня к обочине перед шикарным, расположенным на окраине портового городка Элизабет, что в штате Нью-Джерси, отелем «Картерет» подкатил зеленовато-голубой «линкольн континенталь». Швейцар в щегольской форме торопливо спустился по красному ковру в тени навеса над входом в гостиницу и, опередив шофера, открыл заднюю правую дверцу для единственного пассажира «линкольна». Однако шофер, одетый в аккуратно сидящую на нем серую шерстяную форму с черными пуговицами, успел как раз вовремя, чтобы помочь пассажиру величественной даме, миссис Эвелин Уолш Мак-Лин, выйти из машины. На ней были черное бархатное платье, большой черно-белый шарф, туго завязанный у нее на шее, и черная же бархатная коническая шляпа, оригинальный покрой которой любопытным образом контрастировал с ее траурной окраской; если не считать бриллиантовых серег и бриллиантового браслета, надетого поверх белой перчатки, драгоценностей на ней не было – факт чрезвычайно нехарактерный для миссис Мак-Лин. Ее тонкие красивые губы были покрашены кроваво-красной помадой. Шофер, довольно симпатичный молодой человек лет двадцати пяти с рыжевато-каштановыми волосами, позволил швейцару ввести очаровательную миссис Мак-Лин в вестибюль отеля. Этим шофером, замечу попутно, был я.
Они поскакали наметом и вскоре уже были в центральных кварталах, где, проехав мимо какой-то стройки, свернули к постоялому двору.
Я вытащил из багажника наш багаж – свою простую дорожную сумку и большой кожаный чемодан Эвелин. Я сказал ей, что мы уезжаем лишь на одну ночь, и никак не мог понять, чем она умудрилась заполнить свой чемодан. Наши вещи я отдал старшему коридорному, который сообщил мне, что я за плату смогу поставить машину на частной стоянке за расположенным рядом банком. Возвращался я пешком и воспользовался этим, чтобы осмотреть гостиницу снаружи.
Князь спешился:
— Идем, мурзич… Лошадь-то свою оставь, авось не сведут — людишки мои присмотрят.
Отель «Картерет» в городе Элизабет представлял собой кирпичное девятиэтажное со множеством карнизов здание, стоящее между огромной пресвитерианской церковью и различными коммерческими учреждениями с выходящими на улицу витринами; диагонально через улицу был расположен театр «Риц». Слева и справа к отелю вели две узенькие улицы, причем по последней можно было выйти к боковому входу, где сидел посыльный. Служебный вход был сзади, и пожарных лестниц не было. Это был первоклассный дорогой отель с относительно строгими мерами безопасности. Я был рад, что приехал сюда тайно.
Эвелин ждала меня в отделанном мрамором красным деревом вестибюле, где бизнесмены и посыльные мешались с мягкой мебелью и комнатными растениями.
Борис, Михаил и воины вошли в корчму, вонючую и грязную, поднялись по узенькой лестнице наверх, спустились во двор, и, миновав его, оказались в каком-то непонятном месте — то ли это был склад, то ли недостроенная церковь, Ратников так и не понял. Массивные перекрытия, маленькие решетчатые оконца под самым потолком, обитая железом дверь. Каменный, замызганный известкой, пол…
– У нас разные номера, – тихо проговорила она, подав мне ключ, – на девятом этаже.
— Вперед проходи, мурзич… Сейчас тот, кто тебе нужен, и явится… Ха-ха! — Князь захохотал.
– Смежные? – спросил я.
– Нет. Я рискую, путешествуя вот так, вдвоем с тобой. Если мой муж узнает, он сможет использовать это против меня на суде.
Михаил прошел вперед. Дверь захлопнулась…
– Я понимаю.
— Ну, посиди покуда. Мурзич, говоришь? Ну-ну!
– Но мой номер состоит из нескольких комнат, – она слегка озорно улыбнулась. – Нам с тобой места хватит.
Очутившись в, своем маленьком, но роскошном номере на девятом этаже, я в первую очередь снял водительскую форму и надел мой коричневый костюм, а также наплечную кобуру с браунингом девятого калибра. Конечно, мне его следовало прокипятить после того, как он побывал во рту Гастона Минза, но как-то руки не дошли. Я был очень занят со вчерашнего дня.
Прежде всего, я, разумеется, был занят Эвелин в ее гигантской кровати с балдахином и розовыми атласными простынями, такими же розовыми и атласными, как стены спальни. Кстати сказать, на Майка, датского дога, которого днем не было видно, я предостаточно насмотрелся ночью: он спал на полу у кровати и оглушительно храпел. Но будить я его не стал.
В каком-то смысле это даже было мне на руку, поскольку я должен был подумать. Я должен был точно решить, что делать с информацией, которую Гастон Минз буквально выплюнул изо рта.
Глава 11
Утром мы ели на завтрак яичницу с беконом в алькове, площади которого вполне бы хватило для проживания семьи из шести человек. Я сделал глоток свежевыжатого апельсинового сока и сказал:
Осень — зима 1245 года. Сарай
– Ты позволишь мне сделать пару междугородных звонков?
КОРЯГИН
Она несколько удивленно посмотрела на меня поверх чашечки с кофе.
– Ну конечно. Они имеют отношение к Минзу?
Справа маузер и слева, И, победу в мир неся, Пальцев страшная система Врезалась в железо вся! Александр Прокофьев. Матрос в октябре
– Да.
Ай, нехорошо как вышло-то! Сиди вот теперь здесь, коли такой дурень. Ишь ты, расслабился, князьям поверил, поехал черт-те куда. Теперь самое главное — вызнать, при делах эти суки или просто так осторожничают, на всякий случай? Мол, что за людина к ним подокралася да с какими такими целями? Может, и так. Скорее всего. Тогда ничего, тогда легче — уж всяко можно придумать что-нибудь. Хотя вообще-то лучше ничего покуда не думать, а поскорее отсюда выбраться!
– Как мне вести себя с этим мерзавцем?
Пройдясь вдоль стен, Михаил внимательно осмотрелся — решетки на окнах казались весьма крепкими, даже с виду, а вот никаких стекол не было, похоже, еще не успели поставить — тут все еще строилось, пахло сырой штукатуркой, известкой и еще чем-то таким специфично строительным, в чем, верно, разбирался лишь «водопроводчик» Евстафий Ерш.
– Пока что продолжай делать вид, что соглашаешься с ним. Только, ради Бога, не давай ему больше ни цента. Я в любой момент могу заставить тебя потребовать твои деньги обратно, и если он их не отдаст, ты обратишься в полицию.
И, как назло, никаких кирпичей по углам не валялось, ничего такого. Молодой человек схватился за пояс — к тому месту, где с утра еще висел кинжал… Ага, не висит уже. Когда только спереть успели? Ну долго ли умеючи-то, князья эти чертовы — ворюги те еще. Ладно…
– Ты думаешь, деньги пропали?
Подойдя к дверям, Ратников потрогал петли — створки открывались вовнутрь, и можно было этой створкой ударить вошедшего, а потом… потом видно будет. Главное — сразу же ошарашить, выбить из колеи. Того, кто придет. Или — тех. Только вот, когда они придут-то? Может, и вообще через пару дней. А между прочим, на дворе не май месяц, и холод тут — прямо до костей пробирает.
Михаил снова прошелся, теперь уже подолгу задерживаясь у каждого оконца. Уж, слава богу, ростом узник вышел немалым, а потому достаточно было приподняться на носки, чтобы краем глаза увидать: что там снаружи, на улице, делается! Два окна слева от входа выходили во двор, пустой и унылый, огороженный высокой — метра два с половиной — глинобитной стеной, оконце справа смотрело на улицу — такую же пустынную, как и двор. Окраина. Только не та, что в степи — привилегированная — нет, эта выходила куда-то к реке, откуда явственно тянуло промозглой сыростью.
– А ты сомневаешься?
Молодой человек быстренько проверил на крепость все решетки — напрасно старался, те даже не шелохнулись — пнул пару раз дверь — с той стороны никто не закричал, не заругался… вообще, никак не прореагировали. Это хорошо, значит, часового к узнику не приставили, не сочли нужным. Хорошо… А вот решетки, наоборот, не хорошо были вделаны — с той стороны, снаружи кирпичом да штукатуркой придавлены, не от воров охраняться, а узников несчастных стеречь!
Она вздохнула.
Ратников снова выглянул на улицу… и заметил одинокого всадника, ехавшего куда-то, не торопясь, с самым праздным и скучающим видом. А это было неправильно, шариться тут безо всякого конкретного дела, да еще в такую погодку — с дождем, с ветром, со снежком мокреньким. Хороший хозяин собаку не выгонит! А этот вот черт… Конек — обычный монгольский, приземистый, на плечах — бесформенный малахай, подбитый лисьим мехом, под ним, на поясе — сабля в красных сафьяновых ножнах, на ногах — мягкие сапожки-ичиги. Круглая, отороченная куницей шапка… не из дешевых, но и не из самых дорогих. Шапка, малахай, сабелька… Не «Лексус», но и не старая «Семерка». А, так скажем, какой-нибудь кредитный «Логан». По-местному, значит — не князь, не хан, не боярин — служилый человек при ком-нибудь. Вряд ли сам по себе.
– Дело не в деньгах. Дело в ребенке. Я думала, мы сможем вернуть ребенка.
И что тут, спрашивается, этому служилому человеку делать? Да еще так вот, не спеша. А глазами-то, глазами-то — зыркает, поляну сечет. Соглядатай? Тот самый часовой, что, верно, и должны были оставить подлые суки-князья? Хм… что-то не похоже.
– Еще не все потеряно. От Минза трудно узнать правду, даже когда он говорит ее. Его самые сумасбродные истории содержат двадцать-тридцать процентов истины, до которой можно добраться только после того, как отделишь шелуху лжи.
Впрочем, а что гадать-то? Взять, да и спросить.
— Эй, эй! Господин-товарищ! Гуляете?
Она кивнула, печально улыбнувшись.
– Значит, он достаточно много знает об этом похищении, раз ему удалось заставить даже тебя поверить в то, что он имеет хоть какую-то связь с похитителями.
Незнакомец тотчас же оглянулся на крик, мазнул по оконцу взглядом — словно бы чего-то такого и ждал. Узник подпрыгнул, помахал рукой — мол, подъехал бы ты, мил человек, поближе, а то, что отсюда орать-то?
– Я тоже так думаю. С его знакомствами в правительстве и с известными людьми в округе Колумбия, с его связями в преступном мире он является для похитителей идеальным посредником в этом деле. Только доверить Гастону Минзу собирать и передавать деньги это все равно что, как мы говорим на Среднем Западе, доверить лисе сторожить курятник.
Служилый словно бы услыхал Мишины мысли — завернул лошадку и вот уже оказался под самым окном. Ухмыльнулся:
— Чего, добрый человек, голосишь-то?
Она с усталым видом кивнула, потом неуверенно улыбнулась:
Черт возьми, русский! Ну здесь то не удивительно. Но — добрый человек?! Ратников явно обрадовался — поистине, хорошо сказано, этак обнадеживающе, что ли.
— Да вишь, какие-то шпыни заперли. Вроде никому ничего не должен.
– Ты будешь звонить? Я могу попросить, чтобы тебе принесли телефон.
— А чего ж тогда заперли-то?
— Да так… В чужие разборки встрял.
– Это было бы неплохо.
— В чего встрял? Хотя — твое дело. Поехал я — дела.
— Эй, эй, погоди! — заволновался узник. — Что, прямо так и поедешь? А то поговорили бы.
Я попытался дозвониться до Элмера Айри в его временный офис в Нью-Йорке, но трубку взял Фрэнк Уилсон. Коротко, опуская подробности, я сообщил ему, что Гастон Буллок Минз выдает себя за посредника, готового вести переговоры от имени похитителей. Я не упомянул о ста тысячах, которые дала ему Эвелин. Еще не пришло время отдавать Минза на растерзание местным копам или федералам.
— Да неудобно тут разговаривать. Холодно, да и вообще — сыро.
— Вот и я про то! — охотно поддакнул Ратников. — Нам с тобой в какую-нибудь корчму хорошо бы.
– Минз величайший лжец на этой планете, – спокойно сказал Уилсон.
— Хорошо бы, — всадник согласно кивнул. — Только ты-то вот вроде как заперт.
С этим я был согласен.
— Да заперт, — досадно сплюнул Миша. — А ты б, мил человек, аркан к решеточке привязал, да лошадкой и дернул. Мне-то отсюда неудобно выдавить — больно уж высоко, не разбежишься, не прыгнешь — чай, не человек-паук.
— Дернуть, говоришь? — осматриваясь по сторонам, негромко повторил незнакомец. И вдруг улыбнулся. — А что? Пожалуй, дерну. А ну-ка… помоги привязать.
– Но он имеет связь с половиной бутлегеров в США.
Да-а-а… Одна лошадиная сила — это все же куда больше человечьей! Служилый стегнул конька… не особенно-то тот и напрягся, а вот штукатурка да кирпичики так и треснули, посыпались во все стороны, и вылетевшая со своего места решеточка жалобно хлюпнулась в лужу.
— Ну, вылазь! — обернувшись, расхохотался избавитель. — Да ты в окно-то протиснешься ли?
– Что правда, то правда, – задумчиво проговорил Уилсон. – В 20-х годах, когда он еще работал в министерстве юстиции, он продавал бланки 1410-А, не выходя из своего офиса.
— Протиснусь, — подтянувшись, Ратников нырнул в оконный проем «рыбкой»… едва не в лужу!
Но в грязи измазался будьте нате, служилый даже испугался:
Бланк 1410-А был разрешением Федерального правительства на продажу и покупку спирта и предназначался для аптекарей и других законных пользователей.
— Э-э! Кто ж теперь нас в добрую корчму пустит?
— Ничо, тут и недобрых полно, — опасливо оглянувшись, Михаил наконец улыбнулся. — На Зарядье знаю одну. Даже парочку. Там мечеть рядом и Великомученицы Хевронии церковь.
– Знаете, – сказал я, решив выложить карты на стол, – Минз говорит, что похищение организовали два бутлегера.
— На Зарядье, говоришь? — избавитель присвистнул. — Это ж черт-те где!
– Вот как, – голос его почему-то сразу поскучнел.
Беглец лишь махнул рукой:
– Их обоих зовут Максами. Макс Гринберг и Макс Хэссел. Вам что-нибудь известно о них?
— Да мне, мил человек, все равно, лишь бы отсюда подальше.
– Знаю ли я о ближайших соратниках Уэкси Гордона? – в его вздохе я почувствовал скуку и раздражение. – Не думаю, что эти два крупнейших на Восточном побережье пивных короля станут связываться с похищением этого чертова ребенка Линдберга.
— Оно поняа-а-тно!
– Почему же?
— Ну, что стоим, кого ждем? Поехали, что ли?
Ответил он неохотно:
— Ладно, давай. Садись сзади.
– Им не нужны деньги. Геллер. Они бизнесмены, и похищение людей не их профиль. Кроме того, они по уши заняты своей пивной войной.
– Да?
На другой конец города, в Зарядье, как его прозвали русские артельщики и купцы, конечно, не поехали — слишком уж далеко, а погода не жаловала — дождь пополам со снегом припустил с новой силой, а окраины замощены не были, приходилось пробираться по глине, по глубоким лужам, так, что терпенья хватило лишь до ближайшей харчевни, впрочем, весьма многолюдной, наверное, ввиду гнусной погоды.
– Да. Бандиты Датчанина Шульца и Уэкси Гордона уже в течение нескольких месяцев регулярно постреливают друг друга, что меня вполне устраивает, пока они не застрелили каких-нибудь невинных свидетелей.
В основном, конечно, посетителями были русские — мастеровые, приказчики, какие-то непонятные личности в длинных темных хламидах — ну и пара скуластых, смердевших с детства не мытым телом, монгольских воинов, упившись, храпели прямо на полу в уголке, на подстеленной сердобольным кабатчиком кошмице. Ничего дурного пьяницам никто не делал, наоборот, поглядывали уважительно и с опаской. А попробовали б иначе!
– Я думаю, Хэсселом и Гринбергом стоит заняться.
– Ими уже занимаются.
— Меня Саввой кличут, Савва, Корягин сын.
– В связи с делом Линдберга?
Приняв от служки кувшин медовухи и кружки, незнакомец снял шапку, и Ратников наконец-то смог его как следует рассмотреть.
– Черт, нет. В связи с уклонением от уплаты налогов. И их боссом, Уэкси, мы тоже занимаемся.
– Вы хотите сказать, что лично ведете это дело?
Лет тридцати — тридцати пяти. Узкое, немного вытянутое лицо со впалыми щеками, ухоженная бородка, тонкие темные усики, светлые — гораздо светлее усов — волосы, длинные, падавшие локонами на плечи. Этакий граф де ла Фер. Глаза умные, светло-серые, с прищуром, а на левой щеке — белесый шрам. И взгляд такой… пронизывающий, острый. Кондотьер! Как есть кондотьер — наемник. И сабелька — что надо, не игрушка какая-нибудь: тяжелая, мощная, длинная, с небольшим изгибом, а под кафтаном — Михаил это еще раньше заметил — кольчуга. Два серебряных перстня на пальцах, один — с мертвой головой, почти как у эсэсовцев.
– Нет. Я хочу сказать, что его ведет разведгруппа Налогового управления.
Мне пришлось сделать еще одну попытку:
— Ну что ж, Савва Корягович, за знакомство выпьем! — Ратников поднял кружку. — Меня Михаилом зовут, я тут… короче, человек простой, вольный. И завтра, уж позволь — тебя угощу. Ты где остановился-то?
– Ну хорошо. Скажите тогда, вы предупредите агентов, которые занимаются этим делом, что эти люди могут иметь отношение к похищению ребенка Линдберга?
— А что? — сделав пару быстрых глотков, Савва тут же задал встречный вопрос. — Я не похож на местного?
Он надолго замолчал. Потом сказал:
— Не похож, — покачал головой Михаил. — И перстни у тебя, и сабля. А главное — взгляд. Монголы такого взгляда не жалуют.
– Я благодарен вам за ваши усилия. Геллер, Я знаю, вы испытываете разочарование, как и я, как и шеф Айри. И вы сообщали нам то, что полковник Линдберг неблагоразумно утаивал. Я признателен вам за это. Мы благодарны вам.
— А мне плевать, что там они жалуют, а что нет, — еще больше прищурившись, расхохотался Корягин. — И вообще, давай-ка, Мисаиле, на чистоту, а? Что думаешь, я зря тебя выдергивал?
Я почувствовал, что сейчас он скажет «но».
— А что — не зря?
— Простой, говоришь, человек? Угу, угу, как же, — поставив опустевшую кружку на стол, Савва резко ухватил Ратникова за отвороты кафтана и, зло скривив лицо, прошептал: — Ты ведь из ханских веж выехал. Вместе с ростовскими князьками да углицким Васькой!
– Но... я не собираюсь вмешиваться в дело, которое ведет другой агент. Ради всего святого, я не стану делать этого из-за голословного утверждения Гастона Буллока Минза! Геллер, вы полицейский связной из Чикаго. Не лезьте в дела федеральной юрисдикции.
— Ой! — Михаил вежливо, но твердо оторвал вцепившуюся в отворот руку. — Смотрю, ты тут многих знаешь.
– Как насчет дела в Нью-Джерси?
— Многих и много, — сверкнул глазами Савва. — Это они тебя заперли?
Ратников неожиданно улыбнулся:
– С каких это пор графство Кук переместилось в Нью-Джерси? Позвоните лучше полковнику Шварцкопфу. Я уверен, он будет очень рад вашему звонку. У вас еще что-нибудь?
— Они. Видать, спутали с кем-то. С пьяну-то — оно бывает. Завтра бы, на трезвую голову, разобрались, отпустили.
Мерзавец.
— Ага, отпустили бы, — собеседник глухо хохотнул. — То-то ты так рад был выбраться! Отпустили… скажешь тоже! Углицкие да ростовские князьки — упыри известные. За «белку» удавятся… А к татарам, вишь, много всякого добра навезли! С кем встречались? Кому дарили! Только не говори, что не знаешь.
– Как насчет парня Капоне, Боба Конроя? – спросил я. – Вы, кажется, собирались выследить его.
— Знаю! — Михаил ухмыльнулся. — О многом могу тебе рассказать, многое поведать… ты ж меня все-таки выручил!
– Нам это не удалось сделать. Если он на Восточном побережье, то, значит, очень хорошо прячется. Или его вообще уже нет в живых.
Собеседник с видимым облегчением кивнул:
В этом отношении Уилсон, возможно, был прав.
— Ну вот и славно. Значит, не зря я за князьками от самых веж ехал.
– А как насчет спиритуалистстой церкви? Мне кажется, что Маринелли – который «пророчествовал» о Джефси еще до того, как сам Джефси изобрел Джефси – теперь, когда старик заплатил пятьдесят тысяч Бог знает кому, может быть ключом к решению нашей трудной задачи.
— Я почему-то так и подумал, что ты не вот так запросто на пустыре объявился, — улыбнулся Михаил. — Явился зачем-то к татарам… хочешь дела их знать, помощи просишь… Что ж — помогу, чем смогу. Кто знает, может, и твоя подмога мне еще раз сгодится? Человек ты, я вижу, бывалый.
– Геллер, Пэт О\'Рурке тайно проник в эту церковь и в течение трех недель участвовал во всех происходящих в ней бессмысленных ритуалах, но ни черта не обнаружил.
Я не знал, что сказать. О\'Рурке был хорошим агентом. Может быть, там действительно нечего искать.
— Да и ты не лыком шит. У меня глаз наметан.
– Ну и что вы предлагаете? – спросил я Уилсона.
— Углицкие к Баракчин-хатун подадутся, — понизив голос, произнес Ратников. — Ростовские — пока не знаю. Может, к Берке, может — к Мунке. Но не к Баракчин и не к Сартаку… Сартак с суздальцами связан, точнее — они с ним. Ярослав Всеволодыч… его тут «лысой башкой» прозвали… и сын его старший Александр. Ну, тот, что на Неве-реке свеев разбил.
– Я думаю, вам пора возвращаться в Чикаго. У нас здесь циркулируют пятьдесят тысяч в меченых купюрах – они выведут нас на похитителей.
— На Неве-реке? — удивленно переспросил Савва. — А где это?
— А еще — немцев-рыцарей на Чудском озере.
— Про Чудское озеро слышал, — Корягин спокойно кивнул. — Они ведь потом вроде договорились?
— Да, договорились.
— А суздальцы сейчас здесь?
Я поблагодарил его язвительным тоном, он таким же тоном сказал: «Всегда к вашим услугам» и положил трубку. Эвелин, которая слушала мои слова и, кажется поняла суть разговора, смотрела на меня широко раскрытыми, удивленными глазами. Я чувствовал себя так, словно меня высекли.
— Уехали. Но, — Михаил задумчиво посмотрел как бы сквозь собеседника. — Думаю, они обязательно должны были оставить своих людей. Я бы оставил.
Она подняла чашку, чтобы цветная служанка налила ей кофе.
— Я бы — тоже, — Савва покусал ус. — Ты их знаешь? Ну этих, суздальских соглядатаев?
– Я не могу поверить, что власти не примут никаких мер в отношении этих двух Максов.
— Нет. Но очень хочу знать. А тебя кто больше интересует? Суздальцы, ростовцы? Или — другой кто?
– Я могу. Разве имеют шанс слова Гастона Минза, который способен барона Мюнхгаузена превратить в Авраама Линкольна, произвести впечатление на махровых бюрократов?
Савва некоторое время молчал, сурово буравя Ратникова глазами, а потом, что-то для себя решив, резко бросил:
– Что же теперь нам делать?
Я набрал еще один междугородный номер. Позвонил полковнику Шварцкопфу в имение Линдберга. Но о двух Максах я ему не сказал ни слова.
— И суздальцы, и ростовцы, и прочие… Но и — кое-кто еще?
– Один человек, пожелавший остаться неизвестным, – сказал я, – дал мне сведения о Вайолет Шарп.
— Кто же?
– Это надежный источник? – с сомнением в голосе спросил Шварцкопф.
— Некий князь. Его сейчас здесь нет… но он очень скоро появится. Может быть, уже завтра. Будет упрашивать татар дать ему удел. Любой — какой дадут. На любых условиях. И я должен знать, дадут ли? И если дадут — какой? И на каких условиях. Сможешь узнать, сообщить? Не за так, ясно дело… — Корягин потряс мошной.
– Весьма надежный, – сказал я, осознавая, что, возможно, был первым человеком в истории, назвавшим Гастона Минза «весьма надежным» источником.
— Что за монеты? — прислушался к звону молодой человек. — Серебро? Золото?
– Очевидно, она является тем «своим» человеком, который содействовал похитителям, – сказал я, – хотя, возможно, что она не отдавала себе отчета в своих действиях.
— Серебряные талеры, гроши. Из немецких земель. Есть и золотые — гульдены.
– Я попрошу инспектора Уэлча заняться этим.
— Ого! И как все это добро у тебя в пути-то не отобрали?
– Хорошо, только, пожалуйста, скажите этому сукиному сыну, чтобы он проявил хоть немного такта, и если он не знает, что это такое, объясните ему.
— Попробовали бы… Впрочем, кое-кто пробовал… — жестко усмехнувшись, Савва поднял глаза к небу… точнее сказать — к поддерживающим крышу стропилам и лицемерно перекрестился:
Шварцкопф ничего не ответил; ни один из нас не нашел, чем заполнить наступившую тишину, и разговор тем и закончился.
— Царствие им небесное. Все-таки тоже люди. Были…
– Еще один звонок, – сказал я Эвелин, которая по-прежнему слушала, затаив дыхание. Я снова вызвал телефонистку междугородной связи и позвонил Элиоту Нессу в Транспортейшн Билдинг в Чикаго.
– Что ты можешь мне сказать, – спросил я – о Максе Гринберге и Максе Хэсселе?
— Хорошо, — Ратников тряхнул головой. — Узнаю. Только давай-ка подробнее — что за князь?
– Настоящее имя Хэссела – Мендел Гассел. Русский иммигрант, по профессии перевозчик нелегальных спиртных напитков, который шесть или семь лет назад заплатил крупный штраф за неуплату налогов, – деловитым тоном проговорил Элиот. – Гринберг – это головорез из Сент-Луиса, который, если так можно выразиться, остепенился. Они оба опасны, но у Гринберга к тому же есть мозги.
— Да так, — презрительно отмахнулся Савва. — От князя у него только титул остался. Удела нет. Некий Михаил Всеволодыч Черниговский — слыхал?
– Еще что-нибудь о них можешь сказать?
— Что-то такое слышал.
– Обычный материал, – сказал он спокойно. – В 24-м или в 25-м наше подразделение по борьбе с наркотиками обвинило Гринберга в перевозке двух чемоданов героина в Дулут. Однако добиться его осуждения мы не смогли. Ему также удалось избежать наказания в связи с несколькими обвинениями в поджогах и нападениях. Потом Большой Мэкси зарабатывал на проститутках, которых держал в своей гостинице где-то в Нью-Йорке, пока не обратил свой взор на незаконную торговлю спиртными напитками.
— Сынок его, Ростислав, воевал не так давно с Даниилом, князем Галицким. Воевал неудачно — бежал к мадьярам, в Пешт, к королю Беле. И вот бежал — удачно, ныне у короля Белы в зятьях.
– Похоже, он настоящий капиталист. Вы бы с ним чудесно сошлись, ведь вы оба республиканцы.
— Так-так, — понятливо покивал Михаил. — А папашка? Ну, этот, Михаил Всеволодыч?
– Должно быть, тебе неплохо там живется, если ты можешь позволить себе оскорблять меня во время междугородного разговора.
– Я звоню за чужой счет. Послушай, почему Уэкси Гордон и Датчанин Шульц разругались? Я думал, что они союзники.
— А Михаил Всеволодыч в Киеве тогда был… да взять там после монгольского разорения особенно нечего, вот и решил — подыскать себе удел. А кто ж даст? Чтоб самому-то взять — войско нужно. Вот он у Белы и попросил, по-родственному.
– Ирвинг Векслер и Артур Флегенхеймер, – насмешливо проговорил Элиот, используя их настоящие имена, – ожидают, что в относительно недалеком будущем ваш покорный слуга останется без работы.
— Не дали?
– Что?
– Они знают, что производство и торговля пивом скоро станут законным бизнесом, и теперь нацелились на большой открытый рынок, который даст им больше клиентов, чем их теперешние пивоварни. У Шульца есть пивоварни в Йонкерсе и Манхеттене, у Уэкси – в Патерсоне, в Юнион-Сити и в Элизабете. Оба хотят заполучить оборудование и территорию другого.
— Не дали. Теперь князь сюда едет — просить.
– И поэтому их банды стреляют друг в друга?
— Понятненько, — Ратников задумчиво потер руки. — Послушаем, поглядим. Тебя как найти, если что?
– Да. И это хорошо.
– Фрэнк Уилсон согласился бы с тобой. А что, разве нельзя просто закрыть пивоварни, о которых ты сказал?
— Я сам тебя найду. Скажи, где живешь.
Элиот ответил с ярко выраженным сарказмом:
— Что ж… Подворье Ак-ханум знаешь?
– Да как же, Нейт?! Они же там делают безалкогольное пиво. Разве ты не знал об этом? Варят круглые сутки, и за неделю одну пивоварню покидает только один или два грузовика с их продукцией. Без сомнения, сотни галлонов настоящего пива текут по канализационным трубам на тайные заводы, где его разливают по бутылкам и бочкам.
Кто такой был этот кондотьер Савва Корягин, Михаил, конечно же напрямую, из первых уст, не узнал, но догадывался: либо тот — человек венгерского короля Белы, либо — что вернее — Ростислава, либо… либо самого Даниила Галицкого, первого и единственного русского короля. Скорее даже — последнее, Даниил вполне мог отправить верного бойца — присмотреть за безземельным авантюристом, который — при монгольской помощи, буде такая последует — вполне мог еще много чего замутить.
– Элиот, как ты думаешь, с кем у Капоне более близкие отношения, с Шульцем или Гордоном?
Последовало короткое молчание.
Да вот, где-то так как-то. И кондотьер этот — Савва — калач еще тот, тертый. Такой может быть полезен. То есть уже полезным стал. И кого-то очень сильно Ратникову напоминал, какого-то очень хорошего знакомого… даже двух! Ну, конечно, подполковника Ганзеева по кличке Веселый Ганс и артельного подрядчика Евстафия Ерша. Все трое чем-то походили друг на друга, нет, не внешностью, хотя и здесь имелось что-то похожее, но, скорее, характером и общим отношением к жизни. Эти люди не бегали от опасностей и привыкли наносить удар первыми.
– Интересный вопрос. Честно говоря, мне неизвестно, имеет ли Снорки какие-либо сношения с Векслером, хотя я бы удивился, если б не имел. – Потом с напускной вежливостью он добавил: – Но не так давно Флегенхеймер навещал Аля Капоне в тюрьме графства Кук.
Я подскочил на стуле.
– Что?
– Да. Снорки вызвал Датчанина. Я слышал, встреча их получилась довольной шумной. Аль выступал в роли посредника в какой-то перепалке на Восточном побережье. Тюремное начальство позволило этим парням воспользоваться для своей беседы камерой, где приводится в исполнение смертный приговор... Аль сидел на электрическом стуле, как король на своем троне.
– Боже. – Даже для Чикаго это выходило за пределы допустимого.
– Впрочем, это не страшно. Снорки ничего не добьется своей последней апелляцией, – резко сказал Элиот. – И в федеральной тюрьме ему не будет так же уютно, как в тюрьме графства Кук. Почему ты задаешь мне эти вопросы?
– У меня есть основание думать, что ребенка Линдберга похитили Гринберг и Хэссел.
– И ты хотел выяснить, мог ли Капоне из тюрьмы повлиять на них?
– Да, – сказал я.
– Мог, – сказал он.
Последовала короткая тишина, нарушаемая лишь треском помех на линии.
Потом я сказал:
– О\'кей. Только теперь я не знаю, что мне делать с этим.
– Я бы на твоем месте сообщил об этом Айри и Уилсону.
– Ах да... Ладно, спасибо, Элиот.