Александров-Агентов побелел и буквально завизжал: Вы предлагае­те отдать Чехословакию империализму! И вас устраивает, как там всякие подлецы поносят Советский Союз и социализм? Вы предлагаете терпеть и утираться. Я удивляюсь, как такие люди нахо­дятся здесь, среди нас, возле генерального секретаря. Таких к по­литике на пушечный выстрел подпускать нельзя...

В те дни маршал Гречко почти каждый день приезжал к Бреж­неву. Министр обороны втолковывал членам политбюро:

— Наша армия парализует контрреволюцию, обезопасит от ухо­да Чехословакии на Запад. Но главную роль должны сыграть политики. Опасно выглядеть оккупантами. Чехословаки должны нас позвать.

20 июля Шелесту позвонил Брежнев и просил немедленно выле­теть в Будапешт. Ему предстоит сначала встретиться с Яношем Када­ром, а затем поехать на Балатон, где отдыхает Васил Биляк.

— Надо там вести себя осторожно, незаметно, чтобы не при­влечь внимания остальных чехословаков, — напутствовал Шелеста Лео­нид Ильич. — При встрече с Биляком действуй самостоятельно, ориен­тируйся по обстановке.

В час дня из Москвы в Киев вылетел специальный само лет во­енно-транспортной авиации. В помощь Шелесту Андропов отправил опе­ративных работников КГБ и технического сотрудника с приборами скрытой записи. Приняв ня борт Шелеста, самолет взлетел из Бор­испольского аэропорта в пять вечера. В Венгрии самолет сел на во­енном аэродроме Южной группы войск. С аэродрома поехали в го на венгерской машине, чтобы не привлекать внимания.

Вечером после протокольного разговора с Кадаром посещения советского посольства Шелест приехал на Балатон. Его разместили в небольшом двухэтажном домике Кадара на берегу озера. Погода была плохая, дул ветер. Шелест пошел к озеру погулять, в надежде встре­тить Биляка. Но не встретил. Выяснилось, что Биляк сидит в клубе в большой компании. Послали за ним венгра, командированного, Када­ром. Беседовали через посредников. Шелест предложил поговорить в доме. Осторожный Биляк предпочел погулять вокруг озера. Договори­лись о встрече в десять вечера. Сначала появился человек, отправ­ленный Биляком на разведку, а потом и он сам.

Шелест все-таки уговорил Биляка посидеть в гостевом домике. Ему важно было записать беседу. Они разговаривали с одиннадцати вечера до пяти утра. Шелест просил перечислить тех, кто в президиу­ме ЦК КПЧ стоит на правильных позициях. Биляк назвал име­на.

Шелест спросил:

― Так почему же вы активно не действуете?

― Мы боимся, что нас могут обвинить в измене родине, - ответил Биляк. — Мы готовы вас поддержать, но не знаем, что нам делать.

― Нам от нас нужно письмо, — объяснил Шелест, — в котором была бы изложена ваша просьба о помощи. Мы даем полную гарантию, что письмо не будет обнародовано, как и имена авторов.

Вы поймите нас, — стал выкручиваться Биляк, — нам стыдно. Не сделав ничего в своей стране, обращаемся к вам помощью... Шелест нажал на Биляка:

― Ваша просьба о помощи может опоздать, нам обращение нужно сегодня.

Биляк промолчал.

Шелест отдохнул, поехал в Будапешт, пересказал беседу Када­ру и вылетел в Москву. В шесть вечера он был в столице. Его от­везли на квартиру Леонида Ильича на Кутузовском проспекте. Брежнев выслушал Шелеста очень внимательно, угостил коньяком, похвалил:

― Ты, Петро, настоящий друг и товарищ.

22 июля на политбюро было решено вывезти из Чехословакии всех советских граждан, исключая дипломатов. Под надуманным предлогом — будто советские туристы подвергаются оскорблениям.

Через несколько дней, с 28 июля по 1 августа, в здании же­лезнодорожного клуба чехословацкой пограничной станции Чиерна-над-Тисой проходили переговоры политбюро КПСС и КПЧ. 27 июля члены со­ветского политбюро тремя самолетами Ил-18 прилетели на военный аэродром в Мукачеве. Оттуда машинами доехали до Чопа, где умести­лись а вагонах спецпоезда. Утром состав пересекал границу на станции Чиерна. Во время перерыва на обед поезд возвращался на со­ветскую территорию. Потом вновь, пересекали границу. Ночевали у себя.

Когда утром советский поезд в первый раз пересек границу и прибыл на станцию Чиерна-над-Тисой, собравшиеся на вокзале люди кричали:

Берегите Дубчека! Берегите Дубчека!

Первый день совещания был крайне неприятным для советской делегации. Руководители Чехословакии отстаивали право проводить свою линию, которая поддерживается народом, и выражали недоумение тем, что Москва позволяет себе вмешиваться во внутренние дела дру­гого государства.

— Вы односторонне оцениваете наше положение, не считаетесь с мнением народа, — отвечал Дубчек на предъявленные ему обвинения. — Мы пробуем идти своим путем, а вы другим. Что же, у вас нет трудностей и ошибок? Но вы о них умалчиваете, не обнажаете, а мы не боимся сказать правду своему народу.

Ему вторил глава правительства Олдржих Черник:

— Мы не понимаем, в чем вы нас обвиняете. Мы ведем курс правильно. Мы все делаем для истинного доверия к КПЧ среди народа, мы хотим, чтобы в стране была свобода слова, печати. Мы не имеем ни права, ни возможности принять незаконные меры против людей, по-иному мыслящих. Сегодняшнее руководство пользуется в партии и в народе авторитетом, какого никогда не было. Нашей партии не угро­жает никакая опасность, пока она с народом. С вашими военными уче­ниями получилось неудачно. Вы объявляете одно, а делаете другое. Без всяких на то оснований ваши военные задерживаются на нашей территории. Как я, как глава правительства, могу объяснить это на­роду? А к нам идут запросы: кто же мы в собственной стране — пра­вительство или кто?

Черник, прежде секретарь обкома в Остраве, металлургическом центре Северной Моравии, был очень умелым администратором и пре­красно руководил правительством. Он стал союзником Дубчека в про­ведении экономических реформ.

В двенадцать ночи поезд с советской делегацией вернулся на свою территорию. Все собрались в вагоне генерального секретаря. Натолкнувшись на сопротивление чехословацкого руководства, члены политбюро растерялись.

«Брежнев до крайности нервничает, теряется, его бьет лихо­радка, — записал в дневнике Шелест. — Он жалуется на сильную го­ловную боль и рези в животе».

Разошлись в четвертом часу ночи, ничего не решив. Советскую делегацию безумно раздражал энтузиазм, с которым чехи и словаки, собравшиеся на улице, приветствовали Дубчека. Брежнев чувствовал себя совсем плохо, на второй день в переговорах не участвовал, по­слал вместо себя Суслова.

Шелест пометил в дневнике: «Брежнев разбитый, немощный, расте­рянный. Плохо собой владел». Шелест предложил Леониду Ильичу поло­вить рыбу, развеяться. Брежнев отказался — «он был совсем подав­лен, жаловался на головную боль, глотал непрерывно какие-то та­блетки и, сославщись на усталость, поехать отказался».

Шелест в своих воспоминаниях часто акцентирует внимание на слабости нервной системы Брежнева. Петр Ефимович действительно держался жестче Леонида Ильича.

Шелст отличился на совещании, обвинив Дубчека со товарищи, что они собираются оторвать от Советского Союза ними Закарпатскую Украину. Косыгин с отвращением заявил, что «галицийским евреем Кригелем» ему вовсе не о чем говорить.

Возмщенный этими словами Дубчек вышел из зала заседаний. Со­ветской делегации пришлось извиниться. Франтишек Кригель бьш опыт­ным партийным работником. В 1968 году он стал членом президиума ЦК и председателем Национального фронта, объединявшего все политиче­ские партии. В условиях монополии компартии на власть это был без­властный пост.

После встречи в Чисрне-над-Тисой руководители обеих партий поехали в Братиславу. Там открылось совещание представителей шести социалистических стран. Дубчек встречал Брежнева в аэропорту. Зная его любовь к мужским поцелуям, Дубчек запасся большим букетом цве­тов. Он так ловко им маневрировал, что поцелуй не удался. Удовле­творились рукопожатием.

Руководители ГДР и Польши Вальтер Ульбрихт и Владислав Го­мулка, по словам секретаря ЦК Млынаржа, оказались просто злобными, тщеславными и выжившими из ума стариками. Они до смерти боялись, что нечто подобное Пражской весне повторится у них дома, и требо­вали задавить смутьянов.

В Братиславе поздно вечером Шелест вновь встретился с Биля­ком, напомнил, что от него ждут обещанного письма. Васил Биляк от своего обещания не отказывался, но просил повременить до следующе­го дня. Шелест посоветовался с приставленным к нему оперативным сотрудником КГБ. Решили не давить на Биляка, дать ему время.

На следующий день, 3 августа вечером, Биляк сказал Шелесту, что передаст письмо вечером в туалете. В восемь вечера они все од­новременно оказались в туалете. Биляк отдал письмо сотруднику КГБ, тот так же незаметно передал его Шелесту. В письме содержалась просьба ввести войска.

По словам Шелеста, письмо подписали: Индра, Биляк, Кольдер, Барбирек, Калек, Риго, Пилер, Швестка, Коф-ман, Ленарт, Штроугал. По другим данным, подписали документ сам Васил Биляк, Алоиз Индра, Драгомир Кольдер, Антонин Капек, Олдржих Швестка. Список держался в величайшем секрете, потому что эти люди не хотели, чтобы вся страна называла их предателями.

Шелест подошел к Брежневу:

— Леонид Ильич, у меня хорошие новости.

Брежнев настороженно посмотрел на украинского секретаря. Тот протянул письмо Биляка. Леонид Ильич, взбудораженный перегово­рами, взял письмо трясущимися руками, сказал:

— Спасибо тебе, Петро, мы этого не забудем.

Из Мукачева Шелест улетел в Киев на военном самолете. Пред­седатель КГБ Виталий Федорович Никитченко, вспоминает Легран, по­просил Шелеста взять его с собой. Никитченко не был профессиональ­ным чекистом. Он прежде заведовал отделом связи и транспорта ЦК компартии Украины. С этой должности его сделали председателем КГБ Украины. В 1954 году он получил генеральские погоны.

Шелест недовольно спросил:

— Вам не на чем добраться до Киева? Генерал Никитченко осекся.

Перемены в стране вскружили голову либеральной чешской ин­теллигенции. Вместо того чтобы идти медленно, шаг за шагом, посте­пенно и осторожно, не давая Москве повода вмешаться, чехи словно нарывались на неприятности. Они были опьянены воздухом свободы. А пражские лидеры считали, что не делают ничего, что идет во вред советским интересам. Всего лишь отменили цензуру, разрешили людям говорить и писать то, что они хотят. Отказались от всевластия компартии и говорили о возможности многопартийных и свободных вы­боров.

Когда восставали восточные немцы, венгры или поляки – они не­навидили свою власть. А в Чехословакии власть и народ были заодно. Выяснилось, что восемьдесят процентов населения поддерживают новую политику коммунистической партии и безоговорочно высказываются за социализм. От этого московских лидеров просто оторопь брала.

За три дня до ввода войск чехословацкое руководство устроило большой прием. После официальной части Александр Дубчек отвел кор­респондента «Известий» Владлена Кривошеева в сторону и стал жало­ваться на то, что ему Москва не доверяет:

― Ведь я семнадцать лет прожил в Союзе! Я там учился! Я искренен и честен в отношениях с Союзом!

Собственные корреспонденты «Правды», «Известий» и Труда в Праге, понимая, к чему идет, обратились к своим редакторам, пола­гая, что в Москве просто не знают положения дел.

Главный редактор «Правды» Михаил Васильевич Зимянин, который был послом в Праге до Червоненко, отказался слушать, буркнул:

― Нам все доподлинно известно.

Главный редактор «Известий» Лев Николаевич Толкунов собрал редколлегию, которая мрачно выслушала своего корреспондента и разошлась.

17 августа венгерский лидер Янош Кадар предложил Дубчеку встретиться. Они разговаривали на границе. Кадар, переживший восстание 1956 года, смотрел на руководителя Чехословакии с удив­лением. При личной встрече Кадар пытался объяснить Дубчеку: либо он сам жесткой рукой наведет порядок в стране, либо вторжение не­минуемо. Дубчек не верил, что Москва введет войска. Кадар с нотка­ми отчаяния в голосе спросил:

― Вы правда не понимаете, с кем имеете дело?

18 августа в Москву приехали делегации социалистических стран. Все захотели участвовать в военной операции, особенно этого доби­вался руководитель ГДР Вальтер Ульбрихт:

Ведь мы тоже входим в Варшавский договор.

Пускать немецких солдат в Чехословакию с учетом трагическо­го опыта Второй мировой войны не хотелось, Щ вовсе отказать Уль­брихту было невозможно, поэтому в состав оккупационных войск включили небольшой контингент Национальной народной армии ГДР.

18 августа ранним утром на втором этаже старого здания Ми­нистерства обороны маршал Гречко провел последнее совещание перед вводом войск (см.: Майоров А. Вторжение. Чехословакия. 1968). Спи­сок участников совещания был утвержден самим министром. Без де­сяти девять появился начальник Генерального штаба, и всем разреши­ли войти в зал заседаний. В девять появился Гречко. Он занял свое место. Все надели очки и раскрыли свои тетради.

— Что-либо записывать запрещаю.

Тетради закрыли. Очки сняли — за ненужностью. Генерал Майоров уже много позже вспомнил, что тогда говорил министр обороны.

— Я только что вернулся с заседания политбюро, — сказал Гречко. — Принято решение на ввод войск стран Варшавского договора в Чехословакию. Это решение будет осуществлено, даже если оно при­ведет к третьей мировой войне. А теперь я послушаю, как вы готовы к выполнению этой задачи.

Маршал Захаров нажал кнопку, и на стене появилась огромная карта. На территорию Чехословакии вводились три армии — 1-я танко­вая, 20-я и 38-я общевойсковые. Гречко одного за другим поднял ко­мандармов, которые доложили, что войска готовы к выполнению боевой задачи.

— А теперь я обращаюсь ко всем. — Гречко посмотрел на участников совещания. — В первые трое—пятеро суток я, Генеральный штаб и все вы работаем на них, — он показал на троих командиров. — От стремительных действий их армий зависит, как вы понимаете, слишком многое. Возможно, судьба Европы. А значит, и мировой рас­клад сил.

Он скомандовал:

— Садитесь, командармы.

На всякий случай вооруженные силы готовились к большой вой­не с применением ядерного оружия. Как обычно, отличился командую­щий воздушно-десантными войсками генерал-полковник Василий Марге­лов.

Товарищ министр, — выпалил он, — все семь дивизий готовы разнести в клочья любого противника!

Спокойно, генерал, — заметил Гречко.

Когда совещание закончилось, главный десантник Маргелов оста­новил в дверях командующего 38-й армией генерала Майорова:

― Ну что, понял, Саша?

―Так точно, Василий Филиппович.

― А что понял?

― Действовать надо решительно и твердо управлять войсками.

Е..ть надо и фамилию не спрашивать — вот что надо! - весело сказал командующий десантными войсками.

Генерал Майоров остолбенел.

19 августа, и десять утра, в Москве началось заседание полит­бюро, на которое пригласили руководителей всех союзных республик. Им сообщили, что политическая ситуации и Чехословакии требует ре­шительных мер. Потом, когда остались только члены политбюро, воен­ные развесили карты, и министр обороны маршал Гречко и начальник Генштаба маршал Захаров детально изложили план операции.

Гречко сообщил, что разговаривал с министром обороны Чехо­словакии генералом Дзуром. Андрей Антонович редупредил его, что если со стороны чехословацкой армии прозвучит хотя бы один выстрел, то Дзур будет повешен на первом же дереве.

Брежнев позвонил президенту страны Людвику Свободу и просил с пониманием отнестись к вводу войск. Больше никого из руководи­телей Чехословакии о вводе войск и их страну не предупредили.

19 августа составили обращение к Чехословацкой народной ар­мии:

― Дорогие братья по оружию!

Верные делу социализма, жизненным интересам своих Народов, руководители Коммунистической партии и правительства Чехословакии, перед лицом усилившихся действий контрреволюционных сил, призвали нас на помощь.

Откликаясь на эту просьбу, мы идем к вам, чтобы оказать братскую помощь и совместными усилиями защитить дело социализма в Чехословакии...»

Ночь ввода войск с 20 на 21 августа Брежнев, Подгорный и Косыгин провели на центральном командном пункте Генерального шта­ба.

Президент страны Людвик Свобода и министр обороны Мартин Дзур всерьез отнеслись к тому, что им сказали Брежнев и Гречко, и приказали своей армии не сопротивляться, поэтому военная часть операции прошла успешно. Из военных деятелей на стороне Дубчека был, пожалуй, только начальник политуправления чехословацкой армии генерал Вацлав Прхлик. В январе 1968 года он возглавии военный отдел ЦК, Прхлик добивался хотя бы минимальной независимости во­оруженных сил Чехословакии, что вызвало резкое возмущение совет­ских генералов. Дубчек расформировал отдел ЦК. Прхлик вернулся к своим обязанностям в армии. Но власти над вооруженными силами у него не было.

20 августа в четыре часа вечера Вилиам Шалгович собрал ру­ководителей ведомства госбезопасности, в том числе тех, кого уво­лил министр Павел, и предупредил, что идут советские войска, кото­рым надо помочь.

В Праге тем временем заседал президиум ЦК компартии Чехо­словакии. Около полуночи председателя правительства Черника при­гласили к телефону. Министр оборони Дзур, в кабинете которого уже находились сторожившие его советские офицеры, доложил, что войска стран Варшавского договора вошли на территорию страны.

Позвонили президенту Свободе. Он приехал через сорок минут. У него уже побывал советский посол Червоненко.

Большинство членов президиума ЦК осудили ввод войск и при­няли резолюцию: «Президиум ЦК КПЧ считает этот акт противоречащим не только всем принципам отношений между социалистическими госу­дарствами, но и попирающим фундаментальные нормы международного права».

Против проголосовали Васил Биляк и еще трое его единомыш­ленников. Президиум ЦК призывал к спокойствию — не оказывать со­противления. Исчезла «законная» база под вторжением. Пленум ЦК, Национальное собрание, правительство — решительно все выступили против военной оккупации страны.

Чехи оказали пассивное сопротивление: убирали указатели насе­ленных пунктов, чтобы запутать советских солдат, писали на стенах домов «Отец — освободитель. Сын - оккупант». В некоторых населенных пунктах в проезжающие танки и бронетранспортеры бросали камнями и цветочными горшками. Тем не менее, кровь пролилась.

Чешские власти считают, что во время вторжения и в течение последующих месяцев погибло семьдесят с лишним человек и около се­мисот получили ранения.

Когда весть об оккупации страны разнеслась по Праге, у здания ЦК собрались несколько тысяч человек, в основном молодежь с нацио­нальными флагами. Они пели государственный гимн и «Интернационал».

В два часа ночи президент Свобода уехал в свою резиденцию. Черник вернулся в здание правительства. Около трех утра 21 августа здание ЦК окружили советские бронетранспортеры и танки. В здание ворвались десантники. Несколько советских солдат вошли в кабинет Дубчека, где заседал президиум ЦК. Они перерезали телефонные про­вода закрыли окна и стали составлять список присутствующих.

Редкое мужество проявил Франтишек Кригель. Военный врач, он воевал в Испании и Китае. Всегда держался независимо.

И думаю, что до восьми ничего особенного не произойдет — ска­зал он товарищам. — Никто из нас не спал, и я советую немного вздремнуть. Всем понадобятся свежие головы. Кригель лег на ковер, подложив под голову портфель, и действительно заснул. Как он и предсказывал, события стали разворачиваться около девяти. Появи­лись сотрудники чехословацкой госбезопасности. Они приказали Дубчеку, Кригелю, председателю Национального собрания Йозефу Смрковскому и Йозефу Шпачеку, партийному секретарю в Южной Моравии, следовать за ними. Все четверо были сторонниками реформ в стране.

На каком основании? — спросил Дубчек.

Я действую именем рабоче-крестьянского правительва главе с то­варищем Алоизом Индрой, — гордо ответил чекист. — Через два часа вы предстанете перед революционным трибуналом. Им тоже руководит товарищ Индра.

Дубчека и его товарищей советские солдаты повезли в аэро­порт. Несколько часов они ждали, потом их погрузили в самолет. Александр Дубчек понял, что первоначальные планы Москвы рухнули. Сопровождавшие его лица просто не знали, что с ним делать...

Тем временем из его кабинета в здании ЦК увели еще троих. Остальные ждали — не в лучшем расположении духа. Около десяти ве­чера что-то изменилось. Вновь появился советский полковник, кото­рый на сей раз улыбался. Он сказал, что намечена встреча на высшем уровне, и которой примет участие товарищ Дубчек. Так что все могут расходиться, а завтра приступить к нормальной работе. И всех отпу­стили.

Когда советские солдаты в августе 1968-го с оружием в руках вошли в здание ЦК компартии Чехословакии, один из соратников Дуб­чека с ужасом подумал: да это же те самые солдаты, которых ты с восторгом встречал в мае сорок пятого! Это они сейчас нацелят на тебя свои автоматы. В памяти его возникла картина: во время немец­кой оккупации Чехословакии патрули вермахта прочесывают Прагу. И с этой минуты для него исчезла разница между теми и этими солдатами — все они были оккупантами...

Чехословацкий физик-теоретик Франтишек Яноух рассказывал, что, когда в ларьке он попросил советскую газету, продавцы посмот­рели на него с отвращением. Одна знакомая продавщица не вы­держала и с упреком сказал:

— А я-то думала, что вы нормальный, приличный человек.

Когда заместитель начальника управления правительственной связи КГБ Николай Александович Брусницын добрался до Праги, совет­ское посольство было забито военными и чекистами. Но в посольстве не было закрытой связи (обычные телефоны работали), не было ни света, ни воды. Электричество дали, когда завели мобильную станцию ВЧ-связи, которую подтянули к посольству.

В посольстве находились член политбюро и первый заместитель главы советского правительства Кирилл Трофимович Мазуров и началь­ник второго главного управления (контрразведка) КГБ Георгий Карпо­вич Цинев. Мазуров воевал, был секретарем подпольного ЦК комсомола Белоруссии, в Москве решили, что его боевой опыт может пригодить­ся. Его задача состояла в том, чтобы создать в Праге рабоче-кре­стьянское правительство во главе с секретарем ЦК Алоизом Индрой, которому в Москве доверяли больше.

Генерал Цинев возглавил оперативную группу КГБ. Он постоянно разговаривал с Андроповым по ВЧ — узел правительственной междуго­родней связи оперативно развернули и посольском подвале.

22 августа в посольстве собрались некоторые члены руководства Чехословакии. С ними вел переговоры Червоненко. Выяснилось, что сформировать новое правительство не удается. Даже промосковские члены президиума не спешили публично проявить свой коллаборацио­низм. Поехали к президенту Людвику Свободе в его резиденцию в Гра­де.

Он наотрез отказался сформировать новое правительство.

― Если я это сделаю, народ выгонит меня из Пражского Гра­да, как паршивую собаку.

Свобода сказал, что должен лететь в Москву. Главное - убедить Брежнева освободить арестованного Дубчека и остальных руководи­телей партии. В глупом положении оказались Васил Биляк и его това­рищи. Они не знали, что делать. Их охватил страх — а вдруг все провалится, люди узнают, что это они обратились за поддержкой к советским войскам... И что с ними будет?

Руководитель отдела пропаганды ЦК КПСС Александр Яковлев прилетел в Прагу с группой журналистов. Мазуров огорченно сказал Яковлеву:

― Ты знаешь, дело сорвалось. Президент Свобода отказался утердить временное правительство во главе с Индрой.

Московские советники сложно относились к генералу Людвику Свободе. В 1948 году он, будучи министром обороны, не приветство­вал коммунистический переворот. В апреле 1950 года Сталин отправил Готвальду письмо, в котором говорилось: «Наши военные специалисты считают генерала Свободу не заслуживающим доверия и не будут с ним откровенно делить военные секреты СССР».

Сталинское указание исполнили незамедлительно. Свободу сме­стили с поста министра. Зато репутация у него была хорошая. В мар­те 1968 года Антонин Новотный окончательно ушел в отставку. Стали искать уважаемую в обществе фигуру, которая могла бы занять этот пост. Вспомнили о генерале. Ему было семьдесят три года. 30 марта 1968 года Национальное собрание избрало президентом генерала Сво­боду. Прежде всего, он возложил цветы на могилу первого президента страны Томаша Масарика, что в коммунистической стране считалось немыслимым.

К тому же у самого Алоиза Индры, на которого рассчитывали в Москве, произошел нервный срыв.

Утром 22 августа в столовой одного из пражских заводов в районе Высочаны открылся чрезвычайный XIV съезд партии, он собрал­ся на три недели раньше ожидаемого. Инициатором был пражский гор­ком. Съезд был назначен на 9 сентября, и все делегаты были избра­ны. Съезд избрал новое руководство партии. Оно разместилось на за­воде под охраной вооруженных рабочих из народной милиции. Съезд потребовал вывести иностранные войска из Чехословакии и вернуть законно избранным руководителям страны возможность исполнять свои обязанности.

Национальное собрание и правительство заявили, что признают решения партийного съезда. На несколько дней создалось ощущение полной победы реформаторских сил.

«Почти катастрофическое положение, — записал в дневнике Ше­лест. — Наши войска в Чехословакии, а порядки там правых, антисо­циалистических, антисоветских элементов,

ЦК, правительство, Национальное собрание выступают против нас, наших действий, требуют немедленного вывода наших войск из страны. Подавлять все силой — чревато опасностью вызвать в стране гражданскую войну и возможное вмешательство войск НАТО. Оставаться там и бездействовать — значит обречь себя на позор, презрение, по­казать наше бессилие...

Это результат мягкотелого, неорганизованного действия, и в этом прежде всего был виноват Брежнев. Наша разведка и военные не могут определить, где собирается чрезвычайный съезд КПЧ, а следо­вательно, предпринять меры к его срыву».

Для председателя КГБ Андропова Пражская весна — попытка че­хов и словаков построить «социализм с человеческим лицом» — была повторением венгерских событий. Поэтому действовать следовало бы­стро и жестко. Андропов был инициатором самых жестких и репрессив­ных мер, писал помощник генерального секретаря Александров-Аген­тов. В Чехословакии Андропов сделал ставку на быстрый шоковый эф­фект, надеясь испугать чехов, но промахнулся: ввод войск ничего не решил. Народ — за малым исключением — не оказал вооруженного со­противления, но и не захотел сотрудничать с оккупационными войска­ми. Пришлось идти на переговоры с Александром Дубчеком и другими лидерами Пражской весны и постепенно закручивать гайки.

Брежнев приказал вывезти из Праги руководителей компартии Чехословакии. Председатель КГБ Украины Никитченко получил указание изолировать их на территории республики, но не в тюрьме, обеспе­чить охрану и питание. Посоветовался с Шелестом. Петр Ефимович ре­комендовал разместить их в особняках особого назначения в горах под Ужгородом. Вывезенных из страны руководителей Чехословакии до­ставили на бронетранспортерах.

Дубчек и Черник, — записал в дневнике Шелест, — во время «транспортировки» вели себя чрезвычайно нервозно, требовали объяс­нения, что с ними будет. Но кто и что мог им сказать? Смрковский и Кригель вели себя почти дерзко, вызывающе, заявляли протесты. Шпа­чек и Шимон — безразлично, испуганно, но держались с достоинством».

Сотрудник управления КГБ Украины по Закарпатской области Иосиф Леган вспоминал, как 21 августа начальник управления прика­зал ему позвонить первому секретарю обкома Юрию Васильевичу Иль­ницкому. Руководитель области работал в партийном аппарате с 1945 года, Начинал пропагандистом в окружкоме, закончил высшую партий­ную школу при ЦК компартии Украины и меньше чем за двадцать лет добрался до поста первого секретаря обкома. Ильницкий предупредил, что вечером предстоит встретить гостей из Чехословакии — одну группу разместят на правительственной даче в Камянице, другую — в доме лесники «Дубки», в нескольких километрах от Ужгорода. Это отдаленное место, где редко бывали высокопоставленные гости, хотя к «Дубкам» через лес проложили заасфальтированную дорогу.

Легану поручалось организовать питание.

― Как кормить? — поинтересовался он.

— Как хочешь.

Ответ первого секретаря обкома оставил чекиста в недоуме­нии. Высоких гостей надо кормить по высшему разряду, но для этого нужны соответствующие продукты, хороший повар. А ему прислали в качестве повара старшину-пограничника из 27-го пограничного отряда и машину самой простой еды из столовой облисполкома.

Вокруг обеих госдач были установлены два кольца охраны, внешнее обеспечивали пограничники, внутреннее — сотрудники управ­ления госбезопасности. Примерно в пять вечера в Камянице появились две чертше «Волги». Из них вывели Александра Дубчека и секретаря пражского горкома Богумила Шимона.

В машинах остались Олдржих Черник и Йозеф Смрковский, их отвез в «Дубки» начальник отдела второго главного управления КГБ полковник Николай Ефимович Челноков, который со временем станет завсектором в отделе административных органов ЦК КПСС, а затем на­чальником московского управления госбезопасности.

Дубчека разместили на втором этаже, Шимона — на первом. Че­кисты боялись, что Дубчек может выпрыгнуть со второго этажа, поэтому охрана не спускала глаз с окон. Руководитель Чехословакии не покидал своей комнаты и ничего не ел. Его пригласили спуститься в столовую. Он отказался. Ему приносили еду, но он ни до чего не дотрагивался. Не попробовал даже свежие фрукты.

«Мне показалось, — вспоминал Иосиф Леган, — что он боится быть отравленным. Чтобы снять такое подозрение, я ему сказал, что фрукты свежие, и съел несколько виноградин и слив. Он внимательно посмотрел на меня, но так и не стал есть фрукты...

Он ходил с утра до вечера по гостиной, как затравленный волк. Если быть точным, метался. Периодически останавливался и о чем-то глубоко задумывался. Стоял в оцепенении минут пять, а затем приходил в себя. В потухших глазах читалось сострадание к себе самому и безысходность...»

Секретарь пражского комитета Богумил Шимон, напротив оказался словоохотливым человеком и долго беседовал с советскими чекистами за ужином, состоявшим из салата и колбасы.

На другой даче глава правительства Черник, подобно Дубчеку, уединился. Смрковский, напротив, откровенно говорил все, что он думает. Смрковский был необыкновенно популярен в стране. В войну он был активным участником антифашистского подполья. В пятидесятых годах он тоже стал жертвой политических репрессий. В шестидесятых его назначили министром. Он поддержал экономические и политические реформы, был верным соратником Александра Дубчека.

Утром 22 августа Легана соединили с первым секретарем обкома. Ильницкий приказал кормить гостей хорошо. Из Ужгорода доставили коньяк, водку, вина, деликатесы.

Ситуация изменилась.

Советник министра иностранных дел Валентин Михайлович Фалин ночь ввода войск провел в министерстве. Министр Андрей Андреевич Громыко, который сам ночевал работе, поручил ему следить за проис­ходящим. Начальник политической разведки Сахаровский тоже остался в Москве. Всю ночь, пока шел ввод войск, он находился в своем ка­бинете на Лубянке.

Можно ли считать, что первоначальный сценарий отпал? - спросил его по телефону Валентин Фалин, которому Громыко поручил следить за развитием событий.

Если не обманываться, то надо исходить из самого не­благоприятного допущения, — честно ответил Сахаровский - Весьма осложняется проведение плана операции в самой Чехословакии. Черник и Дубчек, не говоря уже о Смрковском, не пойдуг на сотрудничество.

В два часа ночи Фалин разбудил Громыко — министр иностран­ных дел тоже не поехал домой, а вздремнул в комнате отдыха, Фалин изложил услышанное от Сахаровского.

Гладко было на бумаге, — буркнул министр. — Известил комитет высшее руководство?

Этого аспекта Сахаровский не касался. Надо полагать из­вестил...

Первоначальный план — полностью сменить руководство и пере­тянуть страну на свою сторону — не удался.

Мазуров прислал из Праги шифровку: надо немедленно вернуть Дубчека, иначе страна взорвется.

«Не только Александра Дубчека и Оддржиха Черник» везли на поклон грубой державной мощи, — писал Валентин Фалин, — сама эта мощь была вынуждена пятиться, столкнувшись с силой духа. Дубчек и Черник — воплощение «ревизионизма» и «отступничества» — остались на своих постах. Их сторонники составляют большинство во всех зве­ньях руководства, не говоря об общественном мнении».

Советское руководство оказалось в безвыходном положении. Промосковские ставленники расписались в полной неспособности что-то либо организовать. В Праге в здании ЦК остались всего два де­сятка человек, которые сотрудничали с советским военным руко­водством. Семью Биляка вывезли в Киев. Он смертельно боялся, что станет известно, что это он подписал письмо с просьбой ввести вой­ска.

Боялся не зря. Прошло тридцать с лишним лет. Социалистиче­ский режим в Чехословакии рухнул. И в марте 2000 года бывший член президиума ЦК КПЧ, секретарь по идеологии Васил Биляк был обвинен прокуратурой республики в государственной измене, в «активном со­действии оккупации Чехословакии в 1968 году, организации массовых преследований инакомыслящих при тоталитарном режиме, проведении политики, направленной против интересов чешского и словацкого на­родов»...

А тогда в стране распространялись советские пропагандист­ские издания, с территории ГДР на чешском языке вещала радиостан­ция «Влтава», но эта продукция успеха не имела.

Свободная чехословацкая пресса продолжала выходить, читали именно ее. Пассивное сопротивление продолжалось. Оккупационные власти были бессильны. С ними никто не желал иметь дело.

Брежневу не оставалось ничего иного, кроме как вступать в переговоры с Дубчеком. Задача номер один состояла в том, чтобы за­ставить чехословацкое руководство «узаконить» пребывание советских войск.

Вечером Дубчека соединили по телефону с председателем пре­зидиума Верховного Совета СССР Подгорным.

— Нам надо поговорить, — сказал Николай Викторович.

О чем и где? — спросил Дубчек.

И Москве, — ответил Подгорный.

В каком качестве туда буду доставлен? В качестве арестованно­го? Прежде всего я хочу знать, где находятся мои товарищи. До того как мы все будем вместе, я не стану с вами говорить.

Подгорный успокаивающе ответил, что скоро все удадится.

На следующий день, поздно вечером 23 августа, Дубчека до­ставили в Москву.

Известия располагали в Праге двумя журналистами. Там находил­ся собственный корреспондент Владлен Кривошеев. Когда ввели вой­ска, ему на помощь отправили спецкора — Бориса Орлова. Оба были настолько потрясены происходившим, что не написали ни строчки. От главного редактора газеты Льва Толкунова требовали их наказать.

Толкунов, вспоминал один из ветеранов «Известий», сказал об Орлове:

― События настолько неординарны, что можно понять или, по крайней мере, постараться это сделать — человека, который не смог преодолеть возникший внутри себя психологический кризис. Но не ло­мать же ему судьбу. У меня с ним был разговор. Он сам пришел к ре­шению уйти из газеты и заняться наукой. Наверное, не стоит этому мешать...

Кривошеева главный редактор хотел сохранить в «Известиях», но более бдительные коллеги потребовали убрать н н идеологического отступника.

23 августа в Москве начались переговоры.

Мы с Фалиным писали разные проекты, — пометил в дневнике заместитель министра иностранных дел Владимир Семенов. — Потом меня вызвали на Старую площадь. Обсуждение было кратким и деловым, день был расписан на мгновения. Еще не было ясно, чем кончится дело, а потому мы имели про запас варианты среднего и крайнего= порядка. Потом перебазировались в Кремль.

Наши партнеры изучали переданные им проекты и прибыли около 19.00. Дубчек был похудевший, и губы его кривились в однобокой улыбке. Казалось, он шатается от дуновения воздуха, но при обсу­ждении именно он до последнего момента маневрировал, вилял, стре­мясь оставить за собой варианты контрударов».

25 августа из Праги привезли еще одну группу чехословацких руководителей. Разместили их в особняках на Ленинских горах. Пере­говоры шли в Кремле. По словам Зденека Млынаржа, Александр Дубчек чувствовал себя очень плохо. Он не мог оправиться от пережитого.

«Дубчек, раздетый до пояса, был вялый, видимо под действием успокоительного, — таким увидел его Млынарж. — С небольшой закле­енной пластырем ранкой на лбу он производил впечатление отрешенно­го, одурманенного наркотиками человека.

Но когда я вошел, Дубчек как бы пришел в себя, приоткрыл глаза и улыбнулся. В это мгновение я мысленно представил себе свя­того Себастьяна, улыбающегося под пытками. У Дубчека было такое же мученическое выражение лица...»

Советские руководители вели себя крайне агрессивно. По сло­вам Дубчека, особенно отличился Косыгин, не скрывавший своей нена­висти к евреям Шику и Кригелю. Досталось и секретарю пражского горкома Богумилу Шимону, которого советские руководители тоже при­няли за еврея. Дубчек был потрясен их откровенно антисемитскими заявлениями. Он пытался отстаивать свои позиции, но чехословацкие руководители, от которых страна ждала твердости, все же уступили.

Чехословацкая делегация не была единой. В ее состав входили и те, кто требовал ввода советских войск, и те, кто считал, что Советский Союз всегда прав, и те, кто увидел в новой политической ситуации возможность продвинуться. Генерал Людвик Свобода вообще не знал сомнений. Для него лозунг «С Советским Союзом — на вечные времена» был принципом жизни. Свобода в Москве просто кричал на членов президиума ЦК КПЧ, требуя, чтобы они подписали все докумен­ты, составленные советскими товарищами, а потом ушли в отставку, раз они довели страну до такого позора.

Дубчек с изумлением смотрел на генерала — до ввода войск Свобода, сам настрадавшийся в сталинские времена, поддерживал все политические реформы. Новый руководитель Словакии Густав Гусак сразу понял, что смена руководства страны неминуема. И реформисты, отцы Пражской весны, и промосковские ставленники не могут рассчи­тывать па первые места. Значит, руководителем партии вполне может стать именно он.

Советские политики больше всего и рассчитывали на Свободу и Гусака.

Косыгин сказал:

―Товарищ Гусак — такой способный политик, замечательный комму­нист. Мы его раньше не знали, но он произвел на нас очень хорошее впечатление.

В августе 1944 года Густав Гусак активно участвовал в подго­товке словацкого национального восстания. После войны он предложил присоединить Словакию к Советскому Союзу, но руководство Чехосло­вакии его не поддержало.

Еще в сентябре 1948 года руководитель Венгрии Матьяш Ракоши доносил Сталину, что компартия Словакии распалась на фракции: «Одну из фракций возглавляет председатель Словацкого Совета упол­номоченных Г. Гусак. В эту фракцию входят Клементис, Новомеский и вообще словацкая интеллигенция и студенчество. Фракция имеет резко националистический, антисемитский, антивенгерский характер».

Владо Клементис был министром иностранных дел Чехословакии, известный словацкий поэт Лацо Новомеский был с 1945 года министром просвещения и культуры Словакии. Словацккми «буржуазными национа­листами» заинтересовались советники из Министерства госбезопасно­сти СССР.

В марте 1950 года советские чекисты докладывали Праги: «В ре­зультате тщательно организованного при нашем участии следствия по делам арестованных получены важные показания об активной вражеской работе ряда лиц, занимающих ответственное положение в чехословац­ком государственном аппарате».

В списке значился и Гусак, и Клементис, и Новомеский. Разуме­ется, сыграли свою роль и внутренние склоки и противоречия в руко­водстве республики. Профессиональный юрист, Гусак своими манерами и образованностью отличался от малограмотных аппаратчиков. Они презрительно именовали его «барином».

Густав Гусак боролся за власть с другим выходцем из Слова­кии — Вилемом Широким, который стал главой правительства. В этой борьбе Гусак потерпел поражение. Поначалу глава Чехословакии Кле­мент Готвальд защищал Гусака и Владо Клементиса. Но советские че­кисты представили фальсифицированные материалы, из которых следо­вало, что Клементис и Гусак готовили покушение на Готвальда.

По спискам, составленным с помощью советских чекистов, в 1951 году в Словакии арестовали несколько десятков человек, в том числе Гусака. В апреле 1954 года он был приговорен к пожизненному заключению на процессе по делу «словацких буржуазных национали­стов».

Пересмотр кампании репрессий в Чехословакии начался значи­тельно позже, чем в Советском Союзе. Только в мае 1960 года Гусака амнистировали и освободили. Но в политику дорога ему была закрыта.

«В каком-то разговоре, — вспоминал Хрущев, — Новотный упо­минал его фамилию, рассказывая о том, что в Словакии многие люди настроены националистически, что словаки вообще большие национали­сты и с ними очень трудно договариваться. Дескать, Гусак тоже вел упорную и активную националистическую пропаганду и организационную работу против руководства тогдашней Чехословакии. Так ли это? Впрочем, словацкий национализм не мешал любви к СССР».

Дубчек добился реабилитации Гусака. В 1964 году его восста­новили в партии, В Словакии он был популярен, потому что отстаивал интересы своего народа. Новотный велел предложить ему пост заме­стителя министра юстиции. Дубчек пригласил Гусака. Тот чувствовал себя очень уверенно и от должности отказался. Для него пост замми­нистра был слишком мал. Он решил подождать.

Когда Дубчек стал руководителем страны, Гусак прислал ему письмо с поздравлениями, в котором писал, что готов вернуться в политическую жизнь. Дубчек попросил Биляка спросить Гусака, кем он хотел бы быть. Тот ответил, что готов занять любую должность, в том числе и переехать в Прагу. В апреле Гусак получил должность заместителя главы правительства.

21 августа, когда в Братиславе уже грохотали советские танки, он уверенно сказал одному из коллег:

— Я выведу народ из этой катастрофы.

Сразу после встречи в Москве Гусака избрали вместо Билика ру­ководителем компартии Словакии, хотя многие советские дипломаты и советники считали его словацким националистом. Словаки голосовали за него как за сторонника Пражской весны. Он автоматически вошел в президиума ЦК КПЧ. Андропов распорядился установить Гусаку аппарат ВЧ-связи. В Братиславу отправили полевую ВЧ-станцию.

Мы были обескуражены тем, что советское политбюро вело себя как банда гангстеров», — вспоминал секретарь ЦК компартии Чехосло­вакии Зденек Млынарж. Но все лидеры Пражской весны, включая Дубче­ка, продолжали верить в = коммунизм и не могли порвать с Советским Союзом. Они уговаривали себя, что еще не все потеряно. Компромисс с Москвой позволит продолжить реформы в Чехословакии. Надеялись, добавим, что и сами смогут сохранить свои должности.

Один только Франтишек Кригель, с редким безразличием отно­сясь к собственной судьбе, вел себя мужественно. Он отказался идти против своей совести и подписывать документы, которые считал по­зорными. Все старались его преубедить. Кригель, прошедший две вой­ны, оборвал президента Свободу, рассуждавшего о политических ком­промиссах:

Что они могут со мной сделать? Сослать в Сибирь? Расстре­лять? Я к этому готов.

Чекисты его изолировали. Потом его все же пришлось отпра­вить в Прагу вместе с другими руководителями страны.

Допустим, что Дубчек, Черник, Гусак и другие повели бы себя как Кригель? Что случилось бы тогда? — задавался вопросом Фалин. И констатировал: — Поражение Пражской весны остановило десталиниза­цию в Советском Союзе, во всем сообществе, именовавшем себя социа­листическим и продлило на два десятилетия существование сталинского по устройству, по разрыву слова и дела, человека и власти режима»

Советским солдатам объясняли, что «войска НАТО угрожают за­хватить Чехословакию и свергнуть народную власть. Но московские лидеры собственную пропаганду никогда не принимали всерьез. Сей­час, когда открылись документы политбюро, видно, что в своем кругу партийные лидеры не говорили, что это дело рук Запада. Нет, они прекрасно понимали, что против социалистической власти восстал на­род.

В Кремле, чтобы заставить Дубчека и других чехословацких лидеров подчиниться, Брежнев говорил с ними откровенно. Он не произнес ни слова ни о социализме, ни о вмешательстве Запада, ни о внутренней и внешней реакции.

Брежнев сказал:

— Во внутренней политике вы делаете то, что вам заблаго­рассудится, не обращая внимания на то, нравится нам это или нет. Нас это не устраивает. Чехословакия находится в пределах тех тер­риторий, которые в годы Второй мировой войны освободил советский солдат. Границы этих территорий — это наши границы. Мы имеем право направить в вашу страну войска, чтобы чувствовать себя в безопас­ности в наших общих границах. Тут дело принципа. И так будет все­гда...

Брежнев и его политбюро были реалистичнее Дубчека и его со­ратников, веривших в социализм с человеческим лицом. В Москве ясно понимали, что любая реформация социализма ведет к его крушению. И были правы. На венгерском опыте Москва уже знала, что отмена цен­зуры, свободные выборы, отказ от всевластия партии ведет к разру­шению реального социализма. А следующим шагом станет выход из Вар­шавского договора. Москву не интересовала судьба социализма. Со­ветские лидеры хотели сохранить контроль над Восточной Европой.

В марте 1969 года чехословацкие хоккеисты на чемпионате в Стокгольме обыграли советскую команду. Победа стала поводом для антисоветских демонстраций. В Прагу отправили министра обороны Гречко, ему в помощь дали заместителя министра иностранных дел Се­менова.

В резком заявлении ЦК КПСС и Совета министров говорилось, что в случае повторения беспорядков будут приняты меры. Гречко на переговорах с чехословацким руководством говорил еще жестче, предупредил, что разрешит своим солдатам открыть огонь при столк­новении с «хулиганами».

— В стране действуют центры контрреволюции, — сказал Семе­нов.

— Они нам неизвестны, — парировал Дубчек.

Я не могу поверить, что вы знаете об этом меньше, чем известно нам, — отрезал Семенов.

Беседы с членами исполкома ЦК КПЧ, секретарями ЦК и другими показывали, что центр сопротивления находится именно и кабинете Дубчека, — записал в дневнике заместитель министра Семенов. — Было ясно, что никакие частные отставки или поправки не могут внести ничего существенного, что надо менять Дубчека».

Александра Дубчека сменили на Густава Гусака.

Гусак, который в документах советской госбезопасности в начале пятидесятых фигурировал как откровенный враг, был напуган на всю жизнь.

С ним у советского руководства проблем не возникало. Густав Гусак провел массовую чистку - прежде всего среди интеллигенции и студентов. В определенном смысле страна стала стерильной, всякая живая мысль была уничтожена. Из компартии исключили полмиллиона человек. С семьями это составляло полтора миллиона человек, десять процентов населения. Их всех на двадцать лет вычеркнули из жизни. Исключенные из партии — все это были искренние сторонники социа­лизма, те, кто действительно верил в социализм.

Чехословацкие реформы, пражскую весну, испугавшись, решили за­давить вводом наших войск, — писал крупный партийный работник про­фессор Вадим Александрович Печенев, — а задавили последнюю серьез­ную попытку реформировать социалистическую систему у нас, в Совет­ском Союзе. В принципе реформы на «китайский манер» были возможны, но до августа 1968 года, а после — вряд ли».

Что касается нашего героя, то Андропов убедился в том, что совместные усилия силовых ведомств позволяют подавить любые анти­советские выступления. Но его задача как председателя КГБ — давить любые диссидентские движения в зародыше.



ОРУЖИЕ - ТЕРРОРИСТАМ, ДЕНЬГИ – ДЕПУТАТАМ



В штаб-квартире первого главного управления КГБ в Ясеневе Андропову оборудовали собственный кабинет. И в те в годы он пару дней в неделю проводил в первом главке, вникая в разведывательные дела. Юрий Владимирович собирал у себя и начальников отделов, и их заместителей — получить информацию из первых рук и заодно присмот­реться к людям: все это будущие резиденты в важнейших странах. Он вовлекал в разговор всех приглашенных на совещание, не любил, если кто-то отмалчивался. Юрий Владимирович стал, возможно, первым ру­ководителем госбезопасности, который реально интересовался раз­ведывательной работой, вникал в нее, старался разобраться и повы­сить ее эффективность,

Андропов даже состоял на учете в партийной организации управления нелегальной разведки. Это направление он особо выделял, верил в возможности нелегалов. Он видел, что его подчиненные, ра­ботающие под легальным прикрытием, связаны по рукам и ногам. За ними следят контрразведка и полиция. Они даже посольство покинуть незамеченными не могут. Каждую встречу с агентом приходится прово­дить как военную операцию, вовлекая в нее чуть не все наличные силы резидентуры. Поэтому председатель КГБ требовал сконцентриро­ваться на работе с нелегальной агентурой. Это отнюдь не радовало его подчиненных. Разведчика с дипломатическим паспортом просто вы­шлют. Нелегала упрячут за решетку на долгие годы.

«Андропов, — пишет тогдашний начальник информационного управления разведки генерал Николай Сергеевич Леонов, — очень ува­жительно относился к информационно-аналитической работе, с большой заинтересованностью и неподдельным вниманием выслушивал личные доклады начальника разведки, руководителей управления анализа и прогноза, мог изменить или даже полностью отказаться от своих вз­глядов на тот или иной вопрос под воздействием информации и анали­тических выкладок.

Человек с ученой степенью не вызывал у него аллергии, как это было в прежние времена в Комитете госбезопасности. Кстати, до прихода Андропова в разведке отношение к ученым было также более чем прохладное».

Сам Николай Леонов был назначен начальником и формационного управления разведки в сорок четыре года, уже, будучи доктором ис­торических наук.

Андропов говорил аналитикам разведки:

— Никогда не пишите неправду! Я не заставляю подделываться под заранее данные оценки.

Но почему же страна совершала такие ошибки, как ввод войск в Афганистан или установка ракет средней дальности в Европе?

В 1975 юду, — писал генерал Леонов, — в информационно- анали­тическом управлении разведки был подготовлен и представлен на доклад Андропову документ о перспективах нашей политики в «третьем мире».

Стержневая мысль документа заключалась в том, что СССР не мо­жет позволить себе роскошь разбрасывать средства и усилия по без­мерному пространству трех материков: Азии, Африки и Латинской Аме­рики.

На Ближнем Востоке наша широкозахватная политика ведет к огромным затратам технических и денежных ресурсов, не давая и не суля в будущем ни политических, ни стратегических преимуществ. Мы напоминали о том, что ни Египет, ни Сирия, ни Ирак не собираются ни платить свои долги, ни выстраиваться в кильватерную колонну вслед нами в мировом сообществе, ни представлять нам военно-стра­тегические возможности. Вся многолетняя игра вряд ли стоит свеч».

Разведка предлагала выбрать одну важную для советских ин­тересов страну и ей помогать. Предложили Южный Йемен, потому что там можно было устроить военно-морские базы. Но выбор был неудач­ным. Руководители Южного Йемена убивали друг друга, а соединившись с Северным Йеменом, забыли о Советском Союзе. Может быть,по этой причине Андропов к разведке не прислушался.

Зато он умело использовал ее для других дел. По средам чле­нам политбюро рассылалась повестка завтрашнего заседания политбю­ро. Из секретариата Андропова бумаги пересылали в аналитическое управление разведки — подготовить материалы, чтобы Юрий Владимиро­вич по любому вопросу мог высказать компетентное мнение. Другие члены политбюро не располагали такими возможностями.

Разведка занималась отнюдь не только сбором важной для го­сударства информации.

В 1969 году в Иерусалиме загорелась мусульманская мечеть Аль-Акса. В мусульманском мире вину возложили на Израиль, совет­ская пропаганда рада была помочь в обличении «преступлений сио­нистского режима».

Андропов написал Брежневу:

«Резидентура КГБ в Индии располагает возможностями органи­зовать в этой связи демонстрацию протеста перед зданием посольства США в Индии. Расходы на проведение демонстрации составят 5 тысяч индийских рупий и будут покрыты за счет средств, выделенных ЦК КПСС на проведение спецмероприятий в Индии в 1969—1971 годах.

Просим рассмотреть».

Брежнев написал: «Согласиться».

Бывший руководитель румынской разведки генерал-лейтенант Ион Михай Пацепа, бежавший на Запад, утверждал, что после пораже­ния арабских армий в шестидневной войне 1967 гола в Румынию прие­хал начальник первого главного управления КГБ Александр Саха­ровский. Он внушал румынским коллегам, что палестинцам нужно по­мочь организовать террористические операции, которые унизят Изра­иль и восстановят престиж «наших арабских друзей». Сахаровский просил румынских коллег переправить людей Ясира Арафата через свою территорию в Советский Союз, чтобы они прошли необходимую боевую подготовку.

По подсчетам специалистов, с 1973 года примерно три тысячи палестинцев с помощью КГБ и Министерства обороны прошли военно-ди­версионное обучение в Советском Союзе — в Баку, Ташкенте, Симферо­поле и Одессе. Такие же группы палестинских боевиков обучались в восточноевропейских государствах.

Между Симферополем и Алуштой с 1965 года находился 165-й учебный центр по подготовке иностранных военнослужащих при Мини­стерстве обороны. В 1980-м учебный центр переименовали в Симферо­польское военное объединенное училище. Через него прошли восемна­дцать тысяч боевиков из развивающихся стран. Учили здесь разведы­вательно-диверсионной работе — захватывать склады оружия, подкла­дывать взрывные устройства, сбивать самолеты...

В брошенной палестинской канцелярии в Ливане израильтяне нашли один из отчетов палестинской военной миссии о поездке в СССР, датированный 22 января 1981 года. В отчете о поездке в Со­ветский Союз отмечалось, что часть прибывших на учебу палестинских курсантов пришлось отправить назад, потому что они торговали валю­той, напивались, отказывались подчиняться советским инструкторам и не хотели изучать то, что полагалось по программе.

Палестинцы, и свою очередь, жаловались на то, что было слишком много политинформаций и слишком мало практических занятий.

Отчет палестинцев содержит любопытную информацию: Наша группа прибыла в Симферополь. В группе 194 бойца. Представлены следующие фракции: ФАТХ, Армия освобождения Палестины, Народный фронт осво­бождения Палестины, Демократический фронт освобождения Палестины — Главное командование, Фронт освобождения Палестины...»

Московские политики и их союзники всегда утверждали, что Ор­ганизация освобождения Палестины занимается чистой политикой, тер­рор — дело рук каких-то других, раскольнических групп, не контро­лируемых Арафатом.

Но в советских учебных центрах палестинцев учили именно дивер­сионно-террористической деятельности. Интересно, что Москва прини­мала на учебу и террористов из Демократического фронта освобожде­ния Палестины — Главное командование, хотя публично жестокие акции этой группы осуждались.

Впрочем, Армия освобождения Палестины, действующая под ру­ководством сирийского Генерального штаба, тоже принадлежит к числу самых непримиримых и жестоки отрядов палестинского движения. Равно как и Народный фронт освобождения Палестины, созданный Жоржем Хаб­башем и Вади Хаддадом. Это они организовали большинство угонов самолетов и участвовали в самых кровавых акциях, начиная с расстрела пассажиров в аэропорту Тель-Авива.

13 апреля 1974 года Андропов обратился к генеральному се­кретарю ЦК КПСС Леониду Ильичу Брежневу:

«Комитет госбезопасности с 1968 года поддерживает деловой конспиративный контакт с членом политбюро Народного фронта освобо­ждения Палестины (НФОП), руководителем отдела внешних операций НФОП Вади Хаддадом.

На встрече с резидентом КГБ в Ливане, состоявшейся в апреле с. г., Хаддад в доверительной беседе изложил перспективную про­грамму диверсионно-террористической деятельности НФОП... В настоя­щее время НФОП ведет подготовку ряда специальных операций, в том числе нанесение ударов по крупным нефтехранилищам в различных райо­нах мира (Саудовская Аравия, Персидский залив, Гонконг и др.), уничтожение танкеров и супертанкеров, акции против американских и израильских представителей в Иране, Греции, Эфиопии, Кении, налет на здание алмазного центра в Тель-Авиве и др.

Хаддад обратился к нам с просьбой оказать помощь его орга­низации в получении некоторых видов специальных технических средств, необходимых для проведения отдельных диверсионных опера­ций...

Характер отношений с Хаддадом позволяет нам в определенной степени контролировать деятельность отдела внешних операций НФОП, оказывать на нее выгодное Советскому Союзу влияние, а также осуще­ствлять в наших интересах силами его организации активные мероприя­тия при соблюдении необходимой конспирации.

С учетом изложенного полагали бы целесообразным на очеред­ной встрече в целом положительно отнестись к просьбе Вади Хаддада об оказании Народному фронту освобождения Палестины помощи в спе­циальных средствах... Просим согласия».

Согласие было дано. Таким образом, высшее советское руко­водство стало соучастником уголовных преступлений. Хаббаш и Хаддад были одновременно и террористами, и самыми обычными уголовными преступниками. Они совершили несколько крупных ограблений и краж в Ливане, где они обосновались, как у себя дома, и обзавелись круп­ной коллекцией бесценных памятников искусства. Когда Вади Хаддад умер, Жорж Хаббаш не знал, что делать со своим богатством. О про­даже награбленного где-то на аукционе не могло быть и речи. Даже частные коллекционеры не взяли бы ворованное.

Тогда Хаббаш предложил Москве выгодную сделку: он отдает Советскому Союзу эти драгоценности, древние монеты, статуэтки, ко­торые специалисты оценивают в несколько миллиардов долларов, а взамен получает оружие и взрывчатку на сумму в восемнадцать мил­лионов долларов.

Предложение было принято на заседании политбюро 27 ноября 1987 года. В документе, помеченном грифом Особая папка. Особой важно­сти, говорится:

1. Согласиться с предложениями Министерства обороны и комитета государственной безопасности СССР, изложенным в записке от 26 ноя­бря 1984 г.

2. Поручить КГБ СССР:

а) информировать руководство Демократического фронта освобо­ждения Палестины (ДФОП) о принципиальном согласии советской сторо­ны поставить ДФОП специмущество на сумму в 15 миллионов рублей в обмен на коллекцию памятников искусства Древнего Мира.

Б) принимать от ДФОП заявки на поставку специмущества в преде­лах названной суммы;

В) совместно с Минкультуры СССР осуществить мероприятия, касаю­щиеся юридической стороны приобретения коллекции.

3.Поручить ГКЭС и Минобороны рассматривать заявки Демократиче­ского фронта освобождения Палестины на специмущество на общую сум­му в 15 миллионов рублей (в объеме номенклатуры, разрешенной для поставок национально-освободительным движениям), переданные через КГБ СССР, и предложения по их удовлетворению, согласованные с КГБ СССР, вносить в установленном порядке.

4. Поручить Минкультуры СССР:

а) принять от КГБ СССР по особому перечню коллекцию памят­ников искусства Древнего Мира;

б) определить по согласованию с КГБ СССР место и условия специального хранения коллекции («золотая кладовая»), ее закрытой научной разработки и экспонированна в будущем. Совместно с Минфи­ном СССР внести в установленном порядке предложения относительно необходимых для этого ассигнований;

в) решать вопросы экспонирования отдельных предметов и раз­делов коллекции по согласованию с КГБ».

Внешней разведкой много лет руководил Александр Михайлович Сахаровский. На службу в НКВД он попал в 1939 году по партийному набору, служил в ленинградском областном управлении, в отделе, ко­торый занимался вербовкой моряков загранплавания. Сам плавал на пассажирском судне в должности помощника капитана по политической части, то есть следил за благонадежностью команды. Во время войны возглавил разведывательный отдел ленинградского управления НКВД, то есть занимался борьбой немецкими диверсантами и подготовкой разведывательно-диверсионных групп.

После войны Сахаровского командировали в Бухарест советни­ком при румынской госбезопасности. Это его единственный опыт за­гранработы. Когда вернулся, то стал заместителем начальника внеш­ней разведки, а вскоре возглавил ее. Сахаровский был суровым и требовательным руководителем. Много работал, но не обрел качеств царедворца. Ему не хватало образования, знания языков, понимания заграничной обстановки. Он представлял себе только жизнь в социа­листических странах. В несоциалистической стране он побывал один-единственный раз — в марте 1970 года приехал в Египет. Грустно сказал сопровождавшему его оперативному сотруднику:

— Да, поздновато я начал ездить по заграницам!

Андропов довольно быстро пришел к выводу, что на посту на­чальника первого главного управления ему нужен другой человек. Он убрал Сахаровского из разведки, воспользовавшись громким провалом его службы, когда сотрудник лондонской реэидентуры Олег Лялин ушел к англичанам. Майор Лялин отвечал за подбор объектов для проведе­ния диверсий на случай войны с Англией.

После бегства Лялина Андропов потребовал разработать ответ­ную программу переманивания сотрудников иностранных спецслужб с тем, чтобы они не только передавали в Москву секретную информацию, но и перебирались потом в Советский Союз. Андропов был готов выде­лять перебежчикам дачи, квартиры и большие деньги. Ему нужен был сильный пропагандистский ответ на постоянные побеги офицеров КГБ. На Запад убегали самые надежные, самые проверенные чекисты.

В июле 1971 года Сахаровского освободили от должности. Раз­ведку возглавил его первый заместитель Федор Константинович Мор­тин. В первом главном управлении он служил с 1954 года. Когда Мор­тин возглавил первое главное управление, разведка переехала с Лу­бянки в Ясенево. Федор Константинович приказал в целях конспирации повесить на караульной будке табличку Научный центр исследований

Название прижилось.

При Мортине разведка приняла участие в растянувшейся на несколько лет операции, которая способствовала сближению Советско­го Союза и Западной Германии.

В 1970 году в Федеративной Республике Германия пришло к власти правительство, сформированное социал-демократами и свободными де­мократами. Правые, христианские демократы, потеряли власть впервые за все послевоенное время. Новое правительство возглавил соци­ал-демократ Вилли Брандт. В отличие от своих предшественников на по­сту канцлера Брандт был известным антифашистом. Он бежал из на­цистской Германии и провел войну в эмиграции, в Норвегии.

У Вилли Врандта была чудесная, обаятельная улыбка.

Он всю жизнь провел в политике и тем не менее остался порядоч­ным, открытым человеком, которому был чужд цинизм. Он даже сохра­нил в себе некий идеализм. Брандт сделал то, чего не хотели делать его предшественники. Он поехал в Польшу, чтобы подвести черту под Второй мировой войной. Врандт признал существование второго немец­кого государства — Германской Демократической Республики, Это при­вело к разрядке напряженности на Европейском континенте. Вот поэтому в 1971 году Брандт был удостоен Нобелевской премии мира.