В голосе Зинаиды было столько уверенности, что он сразу подчинился полностью, без остатка, только отметил, что лучше бы теперь она за рулем сидела. После перекрестка впереди оказался полосатый шлагбаум. Шлагбаум медленно опускался.
— Жми! — уже не крикнула, прошептала Зинаида, но он услышал. — Если опустит — все! Если опустит — конец…
Мелькнула по правую руку фигурка. Черный полушубок, автомат. Голова без шапки… Максим Данилович выжал до упора педаль газа, и машина протаранила еще не опустившуюся до конца металлическую тяжелую балку. Балку вывернуло из крепления, отбросило. Рядом со звуком двигателя взвыл и захлебнулся электрический мотор. Вытянув из кармана его куртки пистолет, Зинаида припала к окну и, ухватив оружие двумя руками, выстрелила куда-то сквозь стекло вниз. В ответ по машине хлестнула автоматная очередь. Но они уже прорвались. Спихнув в кювет какой-то старенький газик, Максим Данилович сосредоточился на узком шоссе.
— Налево! — скомандовала Зинаида.
Машина соскочила с асфальта и затряслась по мокрой земле.
«Только бы не завязнуть… — подумал Максим Данилович. — Не завязнуть…»
В заднюю стенку кузова больше не стучали. Позади в городе заливалась милицейская сирена. Раздавались одиночные выстрелы.
— Сворачивай.
— Куда?
— В лес, в лес!
Проскочив тяжело по полю и проломив мокрые кусты, грузовик, с трудом протискиваясь и ломая ветви, пошел по просеке. Просека вывела опять на шоссе, но, сделав крюк, они миновали второй пост.
13
Прорвавшись сквозь облачную, плотно серую ткань, солнечный луч отразился на мгновение в простреленных стеклах мелькнувшей мимо закусочной, и снова полумрак мягко обвалился на дорогу. Стало так темно, что свет фар, обычно невидимый в дневное время, бежал желтой кривой волной, раскачивался перед машиной.
— Они дорогу перекроют, — сказал Максим Данилович, выключая фары. Он посмотрел на Зинаиду. — Не выберемся!
— Выберемся! — усмехнулась она. — Сейчас будет поворот в лес на проселок, налево.
Всего метрах в двухстах от шоссе стоял хорошо замаскированный тканью и ветками небольшой грузовик с киевскими номерами.
— Откуда он здесь взялся? — выскакивая из кабины и приподнимая ткань, спросил Максим Данилович.
— Я пригнала. Я ночью еще приехала, замаскировала машину и стала тебя ждать… А что ты подумал?
В сторону Припяти по шоссе пронеслась машина. Максим Данилович замер. За первой машиной последовало еще две.
— Быстро! — скомандовала Зинаида. — Если они нас здесь застукают, может очень глупо получиться!
Она растворила задние дверцы кузова и забралась внутрь.
Максим Данилович стянул с кабины сырую тряпку и открыл дверцу. Ключи торчали в замке зажигания. Он услышал, как Зинаида громко и судорожно всхлипнула.
— Что?
Он подбежал и заглянул в темную глубину кузова.
— Принимай! — прозвенел из темноты голос Зинаиды. — Я буду подавать!
— Случилось что? — Он всматривался внутрь кузова, но, кроме бледного лица женщины, ничего разглядеть не мог.
Он протянул руки, предполагая взять коробку, и вдруг ощутил на пальцах что-то теплое. Тело студента, повернутое Зинаидой, свесилось вниз. Желтые круглые стекла отражали небо, в котором плавали черные ветви деревьев.
Выпущенная по машине автоматная очередь прошила кузов, в металле осталось восемь дыр. В Тихона попали только две пули, одна в коленную чашечку, другая прямо в сердце.
— Закопать бы его надо! — сказал Максим, загружая последнюю коробку в кузов запасного грузовика. — Не тащить же его с собой в Киев.
Зинаида кивнула.
— Не тащить! — Она распахнула дверцу. — Садись за руль. Сама все сделаю!
Разместившись в кабине, Максим Данилович наблюдал, как женщина подошла к машине, из кузова которой продолжало свешиваться мертвое тело. Как она медленно вынула большую металлическую канистру, сняла крышку и, широко размахнувшись, плеснула бензином внутрь кузова. Потом на мертвое тело. Обошла вокруг. Завинтила на канистре крышечку, швырнула ее в раскрытую дверцу кабины. В контрастном неярком свете отчетливо было видно, как примялась вечно задранная, веселая борода и как с запрокинутого мертвого лица скатываются мутные бензиновые капли.
Несколько минут Зинаида стояла неподвижно с опущенной головой. С серого низкого неба, с ветвей будто сочился, застревая, мелкий, еле различимый дождь. На шоссе было совсем тихо. Максим Данилович не выдержал и повернул ключ в замке зажигания. Зинаида от звука мотора вздрогнула, проснулась. Она вынула коробок спичек, чиркнула несколько раз.
Машина вспыхнула. Через две секунды Зина уже была на своем месте рядом с Максимом Даниловичем.
— Гони!
Колеса тяжело перевалились через край проселка и встали на скользкий асфальт, когда позади в лесу громыхнул взрыв. Рванула полупустая канистра в кабине. Звук взорвавшегося бензобака показался Максиму Даниловичу уже далеким. Разогнавшись на приличном покрытии, машина успела проскочить несколько километров.
Глава пятая
Припять в полдень
1
Зажужжал факс, но Макар Иванович даже не повернул головы. Устало облокотившись в теплом кресле, он не отрываясь смотрел на экран монитора. На экране, высвеченная синим, стояла надпись: «Подождите. Информация поступает». На столе рядом с клавиатурой поверх разбросанной веером свежей верстки лежала грязная фотография. Когда факс перестал звенеть, Макар Иванович взял авторучку и, прицелившись золотым пером в снимок, поискал немного. Но крестика, отмечающего единственного оставшегося в живых полевого командира по имени Ибрагим, найти не смог. Лица на загибающемся темном картоне были почти не различимы. Только пятна какие-то. Погибли в бою с «Москвой», снимок 88-го года, спортивная команда ДСО «Труд», настольный теннис.
— Не сумеем напечатать! — сказал он, не поворачивая головы. Паша сидел за своим столом рядом, только что он лихорадочно стучал по клавишам, а теперь задумался, перестал.
— Может быть, в лаборатории как-то вытянут? — предположил он. Макар не впервые сталкивался с безразличным, отстраненным голосом своего подчиненного. Мысли Паши явно уже были заняты чем-то другим.
— Отказались, — сказал Дмитриев. — Так что не светит тебе облагодетельствовать фонд.
— Какой фонд, Макар Иванович?
Пальцы Паши опять быстро забегали по клавиатуре. Даже не видя его, можно было представить дрожащий острый подбородок и полуприкрытые в возбуждении глаза, он всегда так работал, с упоением, рождая зависть.
— Фонд погибших журналистов. Ты же хотел.
— Все равно бы не вышло, — сказал Паша. — Ибрагим сдался федеральным властям. Все-таки я его переубедил. — Щелканье клавиш опять прекратилось. — Макар Иванович, у меня тут потрясающий материал по искусству. — Он повернулся в своем кресле и громко прочел название статьи: — «Медленная смерть в музее. Картина-убийца».
— Чечня тебя больше не интересует?
— Вы же сами велели заняться культурой. Вот я и занялся. Чудесная история. Кто-то вывез мимо таможни холстик, в общем, ничего особенного, масло, семьдесят на пятьдесят, Поленов. Я уточнил, этот Поленов с черт знает каких времен висел в директорском кабинете приборостроительного завода. Директора часто менялись, а Поленов по наследству переходил, как портрет Ленина, — неотъемлемая часть интерьера. Потом у них конверсионный процесс пошел, Ленин так и остался в кабинете, а Поленова вывезли. Продали каким-то шведам. Но те не дураки, вероятно, проверили, в чем дело, разобрались — и в дар на Родину художника. Полгода в запаснике подержали, потом вывесили. Представляете, тридцать рентген в час?! Если бы не японцы, так ведь и висело бы в зале…
— И куда, любопытно, Поленов пошел? — Запищал неприятно внутренний телефон, и Дмитрий Иванович снял трубку: — Слушаю!
— В запасник убрали, идиоты. Он же денег стоит.
— Макар Иванович? — послышался в трубке голос главного. — Зайди ко мне, будь любезен.
Надпись на экране монитора пропала, прозвучал сигнал, и в окошке появился текст. Документ, полученный из Центрального архива Академии медицинских наук, был небольшим, но он требовал внимания.
— Запиши в файл, — попросил Дмитриев, поднимаясь из своего кресла и указывая на экран. — Меня главный что-то вызывает.
В полутьме редакционного коридора Макар Иванович остановился. Было почти тихо вокруг. Плотно закрытые коричневые двери комнат имели хорошую звукоизоляцию. В воздухе висел запах свежего набора, он смешивался с запахом женских духов. Дмитриев потянул за отворот своего пиджака, прислушался, счетчик молчал.
Секретарша ничего не объяснила, только указала тоненьким пальчиком на дверь, это был плохой знак. Когда Дмитриев вошел в обширный кабинет, Михаил Львович не поднялся навстречу из-за своего стола, не протянул руки. Только поднял голову и улыбнулся дежурной улыбкой.
— Вы прочли? — спросил Дмитриев, заметив в полных белых ручках главного редактора листки со своей безумной статьей.
— Прочел! Но не понимаю, зачем это? Или ты считаешь, что вся эта ахинея заслуживает внимания? — Он бросил листки на стол, и они рассыпались по зеленому сукну. — Здесь же нет для читателя никаких фактов. — Главный не кричал, но его ровный доброжелательный голос был хуже крика. — Случаи эвтаназии не доказаны… Ты прости, но, если мы дадим материал о твоем радиоактивном покойнике с якорем на запястье, мы автоматически теряем всякое доверие. Мы все же не «Скандалы»… — И вдруг, резко переменив тему, он спросил, взяв Дмитриева ласково за руку и заглянув в глаза: — Мама-то твоя как? Согласна переехать в Москву? — Дмитриев не ответил, он хорошо знал своего главного редактора и догадался, что у того уже созрел вполне определенный план. — Ну хорошо, извини, — сказал Михаил Львович, отпуская его руку. — Зря я тебя оттуда раньше времени выдернул. Поезжай, если очень нужно. Выпишу тебе командировку. Но только два условия.
— Какие? — спросил Макар Иванович и отвел глаза.
— Командировку я тебе выпишу на три дня, извини, больше не получается, ты мне здесь нужен. Я без тебя, сам понимаешь, как без рук. И возьми с собой Пашу. Мы от него устали. Действительно, пусть проверит случаи эвтаназии в раковом корпусе. Ему понравится. Полетите на самолете.
Вернувшись к себе в кабинет, Дмитриев даже не взглянул на экран монитора. Более всего в своей работе он не терпел волокиты, связанной с заказом билетов и оформлением командировки. Предложили бронь на 20.00. Он посмотрел на часы. Следующий рейс только утром. Не годится. Лететь придется сейчас. Чтобы успеть на регистрацию в аэропорту, нужно выйти из редакции не позже чем через полчаса. Иначе не успеть.
— В Киев опять полетите? — спросил Паша, вынимая из принтера один за другим листочки с распечаткой.
— Вместе полетим! Ты, надеюсь, не против?
— Что-то интересное?
— Главный просил тебя взять, ты их утомил.
Паша скривил кислую рожу и сказал:
— Между прочим, я вывел на принтер ваш файл. Читать будете?
Он положил перед Дмитриевым на стол выплюнутые принтером листки. Распечатки накрыли мутное чеченское фото.
— Сейчас нет времени. Собирайся. Я должен сделать еще пару звонков.
— У меня чемодан готов! Только статью сдам. И можно ехать. Давно в Киев хотел прокатиться. Повода вот все не было.
Оба звонка были очень неприятными. После возвращения из Чечни Макар Иванович только зашел домой, обещал жене, что выходные проведет вместе с ней, и теперь предстояло трудное объяснение. Выждав, пока молодой журналист покинет кабинет, он набрал свой домашний номер.
«Где же они все? — подумал он, когда после второго гудка включился автоответчик. — Впрочем, так оно проще!»
Продиктовав на автоответчик столько ласковых слов, на сколько хватило его фантазии, Макар Иванович вынул свою записную книжку и набрал код Киева.
— Зоя? — спросил он, когда услышал опять этот тихий, подавленный женский голос. — Зоя, это Дмитриев беспокоит. Корреспондент газеты «События и факты». Мы договаривались с вами встретиться несколько дней назад. Помните?
— Конечно. Я ждала вашего звонка!
— Зоя, давайте встретимся завтра.
— Почему завтра?
— Потому что я еще в Москве.
— Хорошо. Давайте завтра.
— Вы свободны утром?
— Свободна.
— Где бы лучше? Давайте на Крещатике возле почтамта. В десять утра.
Дмитриев не мог видеть ее улыбки, но почему-то подумал, что она улыбнулась. Вероятно, все гости города назначали свидание на Крещатике возле почтамта. С каких это пор он стал гостем города?
— Хорошо, — сказала она. — Я приду. В десять на Крещатике. Только не забудьте, вы обещали мне хороший ресторан.
2
Полученные и распечатанные материалы остались в кейсе Паши, и Дмитриев вынужден был разбудить молодого журналиста, с такой легкостью отключившегося в самолетном кресле. Паша вынул листки, защелкнул замочки кейса, убрал его и снова откинулся на своем сиденье. Рассказанная по дороге в аэропорт история киевских злоключений Дмитриева почему-то вызвала у него приступ сонливости. Еще при оформлении билетов Паша неприлично зевал.
«Может быть, он ждет, что приснится? — размышлял Дмитриев, уже погружаясь в чтение. — Вся интуиция во сне? Изучил тему, и на боковую, а проснулся — статья уже в голове, готова от заглавной буквы до последней точечки».
В самолете мало кто спал. В иллюминаторе чернота, вокруг негромкие голоса, шуршание газет, неприятное чавканье. Дмитриев, читая, шевелил губами. Нужно было сосредоточиться.
«Тимофеев Александр Алексеевич, родился в Киеве 2 апреля 1955 года. В 1976 году окончил второй медицинский институт. Специализация- хирургия. С 1977 по 1982 год работал в онкологическом центре в Москве. В 1983–1984 годах он становится одним из организаторов МОЦ (Малого онкологического центра). Тимофеев был первым главврачом центра.
Клиника быстро строилась, ее материально поддерживают как Россия, так и Украина. В 1990 году государственное финансирование центра было полностью прекращено, но МОЦ при поддержке независимых коммерческих структур продолжил свое строительство…
Тимофеев участвовал в нескольких международных симпозиумах. Выдвинул методику, которую посчитали недостаточно проверенной и малоэффективной. Поэтому международный авторитет МОЦ упал. Упали и доходы. В 1985 году после смерти больного, имевшего влиятельных родственников, А. А. Тимофеев был в судебном порядке на пять лет лишен права врачебной практики, после чего не покинул МОЦ, а занял там же место директора. В 1990 году, восстановившись как главный врач, сохранил и директорскую должность. Громкое уголовное дело привело к потере всякой высокой поддержки, и в последние годы клиника строилась на собственные деньги. Основной доход клинике приносят больные из-за рубежа. Украинцев МОЦ принимает практически бесплатно».
Самолет шел уже на посадку. Внизу под иллюминатором Макар Иванович увидел желтые прямые линии посадочных полос, которые казались тоненькими-тоненькими ниточками. И на этих ниточках висела, раскачиваясь, огромная, непроглядная киевская ночь.
«Определенно, этот Тимофеев остро нуждается в деньгах. — Макар Иванович осторожно потряс за плечо
Пашу, тот засопел и попробовал перевернуться на бок. — Тут не перепутаешь. Главное- деньги. Большие деньги. Нужно понять, какая связь между тем, что ему нужны деньги, случаями эвтаназии и радиоактивным мертвецом, похороненным вместо другого человека. Нужно найти логику во всей этой чертовщине. Главный мотив, кажется, понятен».
— Граждане пассажиры! — раздался усиленный репродуктором голос стюардессы. — Наш самолет, совершающий рейс «Москва — Киев», идет на посадку. Просьба пристегнуть ремни. Московское время 22 часа 20 минут.
«Мог бы и сегодня с ней встретиться, — подумал Дмитриев, опять пихая в плечо молодого коллегу. — И гостиницу не забронировал, дурак. Теперь придется маму среди ночи разбудить».
3
Очень громко тикали стенные часы. Звук, знакомый с детства. Будто никуда и не уезжал: звонкое частое потрескивание, щелчок — раньше на этом месте часы отмечали протяжным звоном час, снова потрескивание. Казалось, что, и не открывая глаз, он видел медный медленный маятник. Солнце, проходящее сквозь штору, согревало лицо. Проснувшись, Макар Иванович долго лежал в ожидании, когда подойдет мать. Ночью, вломившись, он просил ее разбудить не позднее восьми часов, и теперь ему было почему-то неловко. Нужно все-таки было позвонить домой, хотя бы уже отсюда по междугородке. Обидятся же. И правильно сделают, что обидятся. Подобных шуточек с автоответчиком он еще ни разу себе не позволял. Наверное, жена уже звонила. Впрочем, не в ее привычках его разыскивать.
Мать ушла, не разбудив. Он понял это не сразу, а когда понял и присел на постели, разглядывая часы, почти испугался. Почему?
Было без пяти минут десять. На столе лежала записка.
«Должна была уйти раньше. Будить не стала, извини. Я надеюсь, ты сам вовремя проснешься. В холодильнике котлеты. Больше ничего нет. Покорми своего товарища, а то он такой тощенький, страшно смотреть. Буду поздно вечером. Надеюсь, еще увидимся. Мама»
Паша спал на кухне. Его босые ноги свешивались с полосатого желтого матраса и почти касались пальцами линолеума.
— Подъем, тощенький!
Когда Макар Иванович сдернул с него одеяло, молодой журналист закричал, замахал руками и чуть не свалился с раскладушки. Он сел, недовольно потирая глаза.
— Почему тощенький? — спросил он, одарив Дмитриева мутным взглядом. — Хотя верно! — Не вставая с раскладушки, он попытался сделать несколько легких гимнастических упражнений. — Поесть никогда не мешает. Со вчерашнего утра, представляете, ничего не жрал.
Постояв под ледяным душем и жестоко растерев тело махровым полотенцем — он поступал так последние два года, с тех пор как пришлось отказаться от кофе, — Макар Иванович быстро оделся. Судя по звуку, на плите уже закипал чайник.
— Тут котлеты в холодильнике! Можно, я одну возьму?
Пиджак висел в шкафу на плечиках, Дмитриев не стал его вынимать, только вытащил булавку-дозиметр. Паша стоял перед распахнутым холодильником, из которого на него шел пар. Дмитриев протянул руку с булавкой к белой ледяной шубе. Легкий треск сразу испортил настроение.
— В городе что-нибудь перекусим! — сказал он. — А пока чайку попьем. — Он поднес дозиметр к хлебнице, щелчки смолкли. — С хлебушком!
До назначенной встречи оставалось около сорока минут.
Макар Иванович рассчитал, что, хотя в Киеве все близко и по московским меркам почтамт совсем рядом, на дорогу все-таки уйдет время. Он прихлебывал слишком горячий чай и пытался сообразить, каким поручением нагрузить пока Пашу. С собой его брать он никак не собирался. Оставив недопитую чашку на кухонном столе, он быстро переоделся и, уже надевая плащ, приказал:
— Поедешь в клинику. Посмотришь.
Паша сидел на табуретке посреди кухни и смотрел на него — скорбно-ироническая фигура, подпирающая подбородок рукой, в глазах молодого журналиста была скука.
— Посмотрю! — сказал он. — Но только вы конкретизируйте задачу, на что именно я должен там посмотреть!
Пощелкивали неприятно часы, этот звук опять напоминал чем-то звук счетчика. Дмитриев вернулся в комнату. На столе, на телефонном аппарате лежало солнце. Трубка оказалась теплой. По памяти, не вынимая записной книжки, он набрал номер. Глядя на постную рожу молодого журналиста, на свисающий с неприбранной раскладушки полосатый матрас, он вдруг понял, что нужно делать. Проснулся бы вовремя, сразу бы сообразил, а теперь непонятно. Если Валентины нет на месте, придется Паше смотреть дома телевизор.
Громкий гудок оборвался, в микрофоне загудело, это включился факс.
«Должна она быть на месте, — подумал Дмитриев, отодвигая штору и разглядывая яркую живую улицу. — Рабочее же время!»
— Валентина Владиславовна? — спросил он наудачу.
— Макар?
— Я в Киеве. У меня к тебе небольшая просьба, Валя, ты не могла бы…
— Погоди, — сказала она. — Хорошо, что ты позвонил… — Было слышно, как она прикрывает ладонью трубку. — У нас тут неприятности. Ты меня слышишь, Макар Иванович? — Она почти шептала. — Приезжай. Ты можешь сейчас к нам подъехать?
— Не могу.
— Плохо! — она вздохнула. — Когда же мы увидимся? Давай вечером?
— Не знаю, Валя, смогу ли вечером, не знаю… Стоп, у меня есть идея, давай я к тебе подошлю своего мальчика. Мы вместе в Киеве. Он и соображает получше моего…
Целую минуту в трубке сохранялось молчание. Металлическая черная стрелочка на часах еще подвинулась. Он опаздывал, и это было очень неприятно. Нужно было выходить, а он не мог оборвать разговор, зашедший в тупик.
— Хорошо! — сказала Валентина. — Присылай мальчика. Что за мальчик?
— Павел Новиков. Ты, наверное, видела его репортажи.
— Видела. Присылай. Я надеюсь, вечером мы все-таки увидимся… Извини, больше не могу говорить. Когда его ждать?
— Ну, я не знаю… — Дмитриев посмотрел опять на часы. — Часа через полтора!
Желая сократить время опоздания, он выскочил из троллейбуса, кинулся бегом. Выйдя из квартиры, он даже не застегнул плаща, только продиктовал Паше адрес МОЦ и велел убрать раскладушку. Верхняя пуговица так и осталась незастегнутой, шарф сбился, и горло обдавало приятным ветерком. Проскочив подземный переход, Макар Иванович, с трудом переводя дыхание, приостановился, глянул вверх и понял, что не зря бежал. Сцена знакомства повторилась в деталях. Он поднимался по ступенькам, подняв руку и сдавив противную говорящую булавку, а она спускалась вниз. Шикарная норковая шуба подметала грязные ступени, но, присмотревшись к лицу Зои, он теперь определил цвет глаз. Глаза были, оказывается, светло-карие, большие, это были глаза обреченного человека.
4
Высокая, худая, лет тридцати пяти — сорока, в распахнутой дорогой шубе, она вдруг остановилась перед ним посредине лестницы. Роскошные полы ее шубы вздрогнули, она приподняла их. Зажимая пальцами дрожащий счетчик, он почему-то опять подумал, сколько же стоит такая шуба. Тысяч десять в СКВ, не меньше. Сколько нужно проходить в такой шубе, чтобы умереть? Месяц? Год?
— Я опоздал! — сказал он, выдергивая булавку из ворота и убирая ее, зажатую в кулаке, глубоко в карман. — Проспал, представляете?
Он ощутил сильную неловкость. Нужно было что-то предложить, а он не знал что. Мимо спешили люди. Сквозь женские растрепанные волосы горело весеннее киевское солнце. Он стоял очень близко, и дрожание в кулаке не унималось. Жалила и жалила в ладонь маленькая металлическая оса.
— Ничего! — сказала она. — Мне интересно… Пойдемте. Что мы встали, как дураки?
Она подправила волосы, и движение было, как у лунатика, слепое. Тонкая рука в перчатке будто оттолкнула несуществующее препятствие. Выскочила из волос и упала на ступеньку длинная серебряная шпилька. Она улыбнулась, вероятно ощутив его неловкость, взяла под руку. Дозиметр от этого движения уколол больно в ладонь.
— Пойдемте. — Голос у нее был почти такой же тихий, как по телефону. — Вы обещали сводить меня в ресторан.
В прошлый приезд, несколько дней назад, все вокруг таяло, и было значительно теплее. Теперь снег сошел, вокруг стало сухо и чисто, пора появиться на улицах железным тележкам с мороженым, цветам на каждом углу, гирляндам невесомых красных и желтых шаров, но вдруг температура воздуха резко упала. На солнце все пятнадцать градусов тепла, а в тени минус. Пританцовывая перед квадратными огромными стеклами закрытого ресторана, Макар Иванович понял: в это утреннее время подобные заведения все закрыты. Он никак не мог сообразить, что же теперь делать. Он не выспался, и мысли путались.
— Вы знаете, на что это похоже? — припадая лицом к стеклу, спросила она. Он постучал ногами, покачал головой. — Так же выглядело кафе в Чернобыле через неделю после аварии. Столики, скатерки белые, мозаика… И ни одного человека! Пойдемте. — Она потянула его за рукав. — Здесь есть небольшое кафе, думаю, там уже открыто.
Синеватая прозрачность ее щек, красная шелковая блузка с золотыми металлическими пуговичками (Макар Иванович припомнил: в первый раз была белая, и верхняя пуговка оторвана), плиссированная серая юбка, перчатка, брошенная на стол, — кожаный комок. Тонкая, будто высохшая рука, приближающая медленно к губам маленькую круглую чашечку с кофе, — все это, каждая деталь, каждое ее небольшое движение, так же как и ее молчание, непонятным образом волновали Дмитриева. Они сидели друг напротив друга в очень уютном, ярко освещенном кафе, даже какая-то музыка играла. Столик был такой маленький и низкий, что коленями он ощущал ее ледяные, затянутые в капрон колени. По улице снаружи двигались люди — хаотичная слепая толпа, а он все пытался сообразить, что можно сказать теперь. Мысли путались, он вспоминал о жене, о записи на автоответчике и отводил глаза от этих темных тонких губ, влажных от кофе, от этих светло-коричневых глаз.
— Вам интересно с мертвецом?
Вопрос был неожиданным, быстрым, в лоб, как удар.
— Что? Простите?.. Я не понял, Зоя!..
Она опять пригубила кофе из своей чашечки, и в ее безумных глазах всплыло отчетливое, с трудом подавляемое бешенство, голос зазвучал резче, но оставался спокойным:
— Вы же журналист, я читала ваши материалы. Вам нравится копаться в подобных вещах!.. — Она махнула по столу широким рукавом, и жужжащая в кармане иголка опять уколола. — У вас же счетчик. Вы же все сразу про меня поняли?.. Или вы давно мертвецов не видели?
— Почему не видел? Я только что был в Чечне. Там… — В памяти Дмитриева всплыла ясно телефонная будка, женское мертвое тело в задранном черном пальто, запах гари и звон в ушах от глухоты. — Впрочем, не важно. Если вы не хотите, я не стану ни о чем спрашивать. Просто давайте посидим…
— Спрашивайте! — Она отвела глаза, голос ее опять упал до шепота, глаза померкли. — Может быть, я хочу, чтобы вы написали обо мне… — Она нервно отхлебнула кофе. — Или вы подумали, что дамочка желает посетить на халяву ресторан? Спрашивайте, иначе зачем я на вас время трачу! У меня его очень мало.
В спешке он не взял диктофон. Полез в карман за авторучкой, но передумал. Если сейчас разводить писанину, все сорвется. Путаница в мыслях и неловкость ушли на второй план, Макар Иванович ощутил азарт. Такой азарт овладел им однажды, много лет назад, когда на шахматном турнире он вдруг почувствовал напряженное приближение победы. Такой азарт появлялся, когда острая тема, идущая в руки, могла в любую минуту ускользнуть. Чего стоят тысячи жертв, данные одним росчерком, по сравнению с одной искалеченной судьбой? Тысячу жертв на себя не примеришь, а чужую судьбу вполне. Как чужую одежду. Если же пугающая личная картинка возникает на фоне большого разрушения, катастрофы, то вот где настоящая журналистская удача.
— Спрашивайте! — повторила она и, накрыв ладонью, смяла лежащую на столе перчатку. — Вы, наверное, хотите знать, давно ли я хожу в этой шубе?
— Где вы ее купили?
— Мне ее подарил муж. Двенадцать лет назад. Но как-то она мне не нравилась, очень дорого и пойти в ней некуда. Когда муж умер, я вынула ее и назло себе стала носить.
Диктофон не понадобился, несколько имен запомнить несложно, а простая история оказалась настолько невероятной, что при всем желании не забудешь. Макар Иванович не перебивал женщину. Вопросы были не нужны, они могли только помешать, сбить ее.
Муж Зои был одним из первых пожарников, брошенных после аварии на четвертом блоке в самое пекло, он умер в Москве через несколько месяцев после катастрофы.
— Нас две дуры такие. Я и Татьяна, мы обе сначала эвакуировались в первые часы, а потом сидели в Москве, ждали, пока они умрут, мальчишки наши. — Голос ее звучал ровно, на одной ноте, тихий и печальный. — Потом вернулись в Киев. Я не хотела жить. Нет, правда, думала удавиться, а потом решила, что слишком жирно будет, в петлю-то, слишком жирно! Хорошо, у меня здесь сестра.
Светка младше меня на пять лет. Не ладили мы раньше, а теперь как-то сошлись. Когда разрешили вещи из своей квартиры в Припяти взять, мне удалось вывезти эту шубу. Такая казнь для себя медленная. Он так радовался, когда мне ее подарил, а я, дура, нос воротила. Хорошо, счетчиков ни у кого нет, а то бы, наверное, меня арестовали. Я же везде в ней хожу! Но конечно, это была игра. Затянувшееся самоубийство, в которое не до конца веришь. Год назад встретила другого человека. Забеременела…
Она сидела напротив Дмитриева с закрытыми глазами, и из-под ресниц, отражая солнечный яркий свет, выбивались слезы. Кулак ее разжался, и на стол выпала коричневая мятая перчатка. Обе чашечки были пусты, только на донышке темная гуща, коричневый налет. Дмитриев пальцем двигал по столу чашечку.
— Вы сказали, была еще какая-то женщина. Татьяна? — спросил осторожно он. — Где она теперь?
— Не знаю!
Она взяла пустую чашечку, поднесла к губам. Поставила.
Твердые коленки, затянутые в капрон, толкнули Дмитриева, и Зоя поднялась из-за стола.
— Пойдемте. На нас смотрят. Пойдемте отсюда.
5
Они стояли посреди тротуара, Дмитриев почему-то хотел взять ее за руку и все не мог. Зоя запахнула свою норковую шубу, темный ворс шевелился, искрил в сильном свете дня. Спутанные волосы покрывали женское бледное лицо, дрожали на мягких высоких плечах. Вдруг нервным движением головы она отбросила их назад.
— Уходите! — сказала Зоя, сама не двигаясь с места. — Можете писать об этом. Но больше, надеюсь, мы не увидимся!
Короткий рассказ, уже отпечатавшись в профессиональной памяти Дмитриева, ушел куда-то на второй план, освобождая пространство для неловкости. Он никак не мог сказать несколько простых вежливых слов, повернуться и уйти. В голову лезли какие-то мелочи. Он разглядывал тонкую белую шею в пышном вороте. Зоя чуть поворачивала голову, и шея казалась каким-то мраморным скользящим штырем. Заглядывая в глаза, опять пустые, лишившиеся цвета и влаги, Макар мучительно вспоминал, что должен делать дальше, какие на сегодня были еще планы, вспоминал и не мог вспомнить.
— Я вас очень напугала? — уже помягче спросила она. Дмитриев охотно кивнул.
— Простите меня… Пойдемте! — Она взяла его под руку и потянула.
Шуба припала к его плащу, от ворота пахло чуть-чуть духами, может быть, от волос, а при каждом шаге, когда норковый рукав опускался, можно было ощутить жутковатую вибрацию в кармане.
«Не больше, чем посетить лишний раз рентгенкабинет, не больше… — убеждал он себя, со всею ясностью понимая, что наплевать ему на эту невидимую смерть. — Все равно придется еще раз поехать в зону АЭС, там и в воздухе больше рентген, чем в этих мехах!..»
— Честно говоря, я подумал, что вы купили ее. Где-нибудь в комиссионке, — сказал он заранее приготовленную в самолете фразу. — Глупо, правда?
— Вы думали, я дура?
Она сильнее прижалась к нему. Волосы касались щеки Дмитриева, он с трудом различал идущих навстречу прохожих, улавливал как во сне отдаленный гул машин. Сквозь шубу он чувствовал, как дрожит тело этой чужой женщины. В напряжении начисто пропадали не только автомобильные гудки и голоса улицы, пропадало жужжание счетчика.
— Кто-то же вывозил меха? — спросил Макар Иванович, стараясь ступать с ней в ногу. Он очень боялся неверного движения, боялся быть неправильно понятым, боялся спугнуть. Чувство, овладевшее им, походило на боль, но боль была сладкой. — Честно говоря, я хотел узнать у вас адресок той комиссионки, где вы купили…
— Шубы, ковры, свитера — на все это был наложен запрет, — отозвалась она. — Обручальное колечко — его помоешь, замеришь, и все- чисто, многие только хрусталь один вывозили, хрусталь и люстры… Мы с Татьяной, собственно, шубу эту украли. Сами у себя украли. — Опять голос Зои звучал ровно, но сердце под страшным мехом болезненно сбивалось на каждом слове. — В первый месяц не было полного ограждения, проскочили на ее машине по проселку, минуя контроль! Татьяна потом тоже вернулась назад… — Вдруг Зоя остановилась, остановился и Макар Иванович. — Погодите-ка! — вспомнила она. — Вы сказали, в комиссионку?
— Сказал!
— Пойдемте! — Она развернулась и потянула Дмитриева в обратном направлении. — У вас будет хороший репортаж! — Она почти бежала. — Есть такая комиссионка. Как же я сразу-то?..
— Далеко это?
— Полшага! Здесь неподалеку магазинчик один.
— Вы уверены?
Она остановилась, переводя дыхание:
— Абсолютно. Эта вещь точно из Припяти, перепутать я не могла. Таких больше вообще нет. Штучный товар. Коллекционная вещь. Сами увидите.
Витрина была небольшой, и огромная шуба занимала ее почти всю. Надетая на манекен, светлая, невероятно изысканной формы северная лиса. Освещенная солнцем, такая шуба на черном бархатном фоне могла бы остановить на бегу любую самую деловую женщину. Дорогой манекен улыбался неподвижно красными губами. У него были стеклянные голубые глаза. На двери комиссионного магазинчика висел колокольчик, когда ее толкали, колокольчик мелодично позвякивал.
— Я не пойду, — сказала Зоя. — Если я в этом пойду с вами, могут возникнуть сложности. Давайте, я здесь подожду!
Дмитриев толкнул дверь, мелодично зазвенел колокольчик, и, как эхо, зазвенел вынутый из кармана маленький дозиметр. Безразлично взглянув в сторону выступившего навстречу охранника, Макар Иванович подошел изнутри к витрине и прижал ладонью японскую булавку к стеклу. Расстояние от булавки до шубы было сантиметров пятнадцать, но, судя по взревевшему дозиметру, мех был заряжен намного сильнее по сравнению с норковой шубкой Зои.
— Отойдите от витрины!
Охранник в защитного цвета облегающем костюмчике вразвалочку приблизился, вытянул короткую резиновую дубинку и угрожающе встал рядом с Дмитриевым, расставив ноги. В магазине находилось в эту минуту человек пять покупателей, все лица оказались повернутыми в их сторону.
— Шубу нужно убрать с витрины! — Макар Иванович в раздражении пихнул охранника в грудь. — Где у вас тут директор?
— Она краденая, краденая? — спросила с восторгом в голосе одна из покупательниц, отступая назад, почти за прилавок. — Краденая?
— Она радиоактивная! — сказал Макар Иванович и сам удивился глухому звучанию собственного голоса. — Советую всем выйти из магазина. Это опасно!
6
К вечеру температура упала, и Киев, снова накрытый дождем, медленно обращающимся в противный мокрый снег, совсем уже испортил настроение Макару Ивановичу. Когда его выпустили наконец из отделения милиции, он взял такси. Город показался полупустым и печальным, каким-то даже безумным. Мокрые стены домов, редкие прохожие, машины, разрубающие на скорости покрытые тонкой пленкой лужи, шелест и поскрипывание во всем.
Мать открыла дверь и без слов пропустила его в квартиру. Снимая отяжелевший от влаги свой подбитый мехом плащ, Дмитриев сразу увидел довольную физиономию Паши, который сидел, как и утром, на табуретке посреди кухни, но если утром он грустно подпирал голову, то теперь жадно что-то ел.
— Как дела, Макар Иванович? — спросил он. — Встретились?
— Встретился!
Дмитриев приложил палец к губам, он не хотел, чтобы мать услышала их разговор, и Паша в ответ приложил к своим губам вилку.
Только уже ночью, когда мать заснула, Макар Иванович тихо выбрался из постели и прошел на кухню. Он притворил за собою дверь, присел на табуретку и потряс молодого журналиста за плечо.
— Был в клинике? — спросил он шепотом.
— Был.
— Ну и как?
— Анализы сдал, завтра ложусь на обследование. Вы-то где были? Нашли шубу?
— И не одну! — сказал Макар Иванович. — До восьми вечера протоколы подписывал.
— А чего так долго?
— Здесь милиция «москалей» не любит, поэтому и долго. Рассказывай, что у тебя? Каким образом ты собираешься лечь в больницу и зачем тебе это надо?
— Вы против?
— Посмотрим, это зависит от того, что ты мне сейчас скажешь.
Тонкие белые занавески, натянутые на нижней части окна, походили на два маленьких квадратных экрана. Оба эти экрана были ярко освещены снаружи, и по ним рябью пробегали тени. Дождь окончательно превратился в снег и пошел гуще. Устраиваясь поудобнее, Паша перевернулся на бок на своей поскрипывающей раскладушке, поправил одеяло.
— Встретился я с вашей Валентиной Владиславовной, — бодрым шепотом объявил он. — Напугали вы ее крепко, Макар Иванович. Она хочет уходить из клиники, но боится, что если уйти тихо, а потом все эти дела всплывут… Вы знаете, наверное, у нее большая поздняя любовь. Муж — депутат в Раде… В общем, она испугалась за его карьеру.
— Давай без лирики, — попросил Макар Иванович, прислушиваясь.
Он смотрел на квадрат занавески, движение света немного отвлекало от сна. Он опасался, что мать может проснуться от звука их голосов, и прислушивался. Но шорох снега смешивался только с пощелкиванием часов.
— Без лирики, так. Давайте одни факты, — сказал Паша. — Факт первый: в тридцатикилометровой зоне позавчера патрули обнаружили труп. Там какая-то забегаловка прямо на шоссе, в десятикилометровой зоне, рядом с бензоколонкой. Так вот, внутри этой забегаловки он и лежал. Никаких ран на теле, замерили на радиоактивность одежду, тоже в норме. Так что получается, он не из зоны шел, а в зону. Привезли его в центральный морг, сделали вскрытие, установили причину смерти и выясняется: скончался человек от болевого шока. Вскрытие показало рак на последней стадии. Также вскрытие показало, что этот гражданин незадолго до смерти подвергался интенсивной химиотерапии. Данных оказалось достаточно для запроса. Оказывается, подобные больные все фиксируются. Стали проверять и выяснили, что по документам Антонов Виктор Степанович действительно проходил курс лечения в МОЦ и лежал несколько дней в той самой загадочной палате под номером семьсот семь. Но дальше ничего непонятно. То ли он был выписан из клиники за сутки до своей смерти, то ли просто убежал. Никакой информации по этому поводу.
Слушая молодого журналиста, Дмитриев боролся со сном. Он немного завидовал теперь Паше. Только в молодости работа может захватить тебя настолько, что обо всем забываешь. Глаза Макара Ивановича отяжелели и смыкались. Но достаточно ему было встряхнуть головой, как в памяти всплывало бледное лицо Зои, сердце чуть-чуть сжималось, и от этой маленькой боли он просыпался. Внимание восстанавливалось, и голова начинала работать.
— Факт второй! — продолжал Паша. — Есть основания полагать, что мертвое тело, случайно найденное патрулем, вообще должно было исчезнуть. Этот Антонов попал под нож патологоанатома по чистой случайности.
— Прости, не понял я что-то логики! — Дмитриев опять встряхнул головой. — Нашли труп без документов, так? — Паша кивнул. — Доставили в морг. При чем тут случайность?
— Не должны были его доставить в этот морг! — сказал Паша. — Вообще-то я сам сначала запутался, но потом выяснилось, что у МОЦ с Министерством энергетики существует коммерческий договор по перевозке и последующему вскрытию трупов из зоны АЭС. Мертвое тело, обнаруженное в «десятке», должны были забрать санитары Тимофеева, но то ли связь плохо работала, то ли перепутали документы, в общем, труп забрали менты и доставили в морг судебной медицины, где и было проведено вскрытие.
— Я так понимаю, договор подразумевает не столько услуги по вскрытию, сколько неразглашение деталей? — спросил Дмитриев.
— Что-то вроде того. Он совершенно официальный, этот договор. Никакой секретности. Основанием подобного альянса являются работы Тимофеева по медицинской радиологии. Так что выходит очень логично. — Голос его стал ехидным. — И в результате оплошности мировой науке был нанесен ущерб.
— А по профессии Антонов водитель? — спросил Макар Иванович.
Паша отрицательно покачал головой и сделал торжественное лицо.
— Инженер-энергетик, — сказал он совсем уже довольным голосом. — До аварии работал на АЭС! В восемьдесят четвертом был уволен. Но в восемьдесят шестом, почти перед самой катастрофой, восстановился в прежней должности.
— Причина увольнения?
— Подробности отсутствуют. Там было какое-то служебное расследование. Похоже на то, что кто-то крал со станции, стратегическое сырье. Но не стали выносить сор из избы. Никаких фактов.
— Это глупость, — сказал Дмитриев. — При социализме никому и в голову не могло прийти уран продавать налево.
— Может, и так, — Паша весело глянул на него, — скорее всего, так. За последние годы сознание перевернулось. Другие мерки. Но, я думаю, не стоит эту версию совсем уж сбрасывать со счетов. Я навел справки, последние два года Антонов не работал. Схватил приличную дозу, жил здесь в Киеве, получал пенсию. Кстати, неплохие деньги. Интересно только, что это его туда потянуло? Что ему было нужно в Припяти?
— Все? — устало спросил Дмитриев.
— Почему же все? Нет. Вы хотели шофера найти, так есть и шофер. Валентина Владиславовна ваша подняла по моей просьбе некоторые документы, и выяснилось, что около трех недель назад из зоны АЭС по договору с Укр-энерго был доставлен в клинику труп некого П. Н. Трофименко. Официальный диагноз: множественные пулевые ранения. По документам капитан запаса, работал по договору в десятикилометровой зоне. В общем, ничего особенного, похоже на обычное мародерство. Там вообще много воруют. Он пытался прорваться на машине через пост, не остановился вовремя, и его просто покрошили из автоматов. Правда, непонятно, зачем ему понадобилось таранить железный шлагбаум? В машине ничего не нашли.
— Но при чем тут?.. — Сонливость, породившая в Дмитриеве легкое раздражение, все-таки путала мысли. — Извини, Паша, но я не понимаю…
— А вот при чем, — ухмыльнулся молодой журналист. — Все вроде нормально, не было такого больного в МОЦ, не зарегистрирован. Но тут уж ваша Валентина расстаралась. По картотеке-то его нет, но при сравнительном анализе вскрытия и истории болезни одного из пациентов обнаружились странные совпадения. Некий Александрович В. П., водитель первого класса, около месяца назад был выписан из клиники на последней стадии болезни, с диагнозом рак горла и обширными метастазами, захватившими область грудной клетки и живота. И странное дело: группа крови у этого Александровича, как и у Трофименко, та же, первая, возраст примерно одинаковый, рост одинаковый. А обследовавший тело Трофименко врач так и записал в карте, шутник: смерть наступила от прямого попадания пули в сердце, но все равно бы умер от рака горла с обширными метастазами грудной клетки и живота.
— А там не сохранилось случайно фотографии этого Александровича? — спросил Дмитриев.
— Фотографии Александровича, конечно, нет. Кому придет в голову фотографировать ракового больного при выписке? Зато фотографий Трофименко хоть отбавляй. Фас, профиль, в полный рост. Отдельные части тела.
— Что, серьезно?
— А как вы думаете, если они проводили судебно-медицинскую экспертизу. И вот что главное. У Александровича был рак горла. При раке горла на последней стадии больной не может говорить, и, чтобы он мог как-то общаться, больному в горло вставляют специальную стеклянную трубку. Так вот. На фотографии Трофименко совершенно ясно видна эта трубка.
— Паша, откуда такие познания в медицине?
— Это Валентина обратила внимание, — смутился молодой журналист. — Я бы не догадался. Там вообще отвратные снимки. Эту трубку, ее и не видно почти. Больше похоже на брак при печати.
— Погоди, погоди! — Макар Иванович осторожно перевел глаза с белого квадрата занавески сначала на чисто вытертую поверхность стола, потом на край полосатого матраса. Ухватив какую-то мысль только краешком сознания, он пытался сосредоточиться, поймать суть. — Так что у нас выходит — Трофименко и Александрович одно и то же лицо?
— Выходит, так!
— Слушай, Паша, а там были крупно фотографии его рук?
— И левая и правая… Левая в кулак зажата.
— Паша, на правом запястье, припомни только хорошенько, на правом запястье этого Трофименко была татуировка?
— Да.
— Хочешь, скажу какая?
Паша удивленно посмотрел на Макара Ивановича, он даже заморгал от радостного удивления. Приоткрыл рот.
— Там у него на руке должен быть наколот якорь. Якорь в объятиях какого-то морского змея. Правильно. Был?
— Была такая татуировка… А вы думаете, тот самый? Это тот самый радиоактивный покойник, тот, которого в церкви отпевали вместо вашего фронтового друга? Все-таки я тупой, мог бы и сам догадаться. Они загримировали труп и выдали его родственникам.
— Не так просто загримировать труп, чтобы родственники опознали! Но дело не в этом!..
В голове Макара Ивановича сложилась мгновенно сложная комбинация. Он совершенно проснулся. Желая сразу же проверить свою идею, Дмитриев сделал знак Паше, чтобы тот замолк, и сам вышел из кухни. Остановив-шись над постелью матери, он некоторое время разглядывал ее лицо. Мать спала на спине, дыхание спокойно, седые волосы смешно разбросаны по подушке. Сняв со стола телефонный аппарат, он перенес его в кухню и, подсунув провод, опять притворил дверь.
— Четыре часа уже, между прочим! — тихим свистящим шепотом проинформировал Наша.
Но Макар Иванович не обратил внимания.
— Зоя? — спросил он, когда, не выдержав до конца и первого гудка, на том конце женская рука сорвала трубку. — Зоя, куда же вы делись?
— У вас неприятностей мало было? — спросила она, и за этими словами, сказанными с тихой грустью, почти прозвучали совсем другие слова.
— Неприятностей хватает. Зоя, я хотел спросить у вас, почему вы решили, что шуба в витрине радиоактивна. Вы видели эту шубу раньше?
— Конечно, видела. Это шуба из знаменитой коллекции Волкова. За три дня до аварии на АЭС в Чернобыле устроили настоящий подиум. А на первое мая был назначен следующий, последний просмотр. После взрыва коллекция, естественно, как и другие меха, навсегда застряла в зоне.
— Какая, вы говорите, коллекция?
— Волкова! У него мировое имя и совместное предприятие, кажется с греками, я что-то читала, но могу путать… — Она замолкла, Макар Иванович тоже ничего не говорил, смотрел на занавеску. — Скажите, а почему вы позвонили? Только из-за шубы? — спросила она. — Или еще какие-то остались вопросы?
— У меня есть одна мысль! — неожиданно даже для себя сказал Дмитриев. — А что, если нам завтра немного с вами прокатиться? Как вы отнесетесь к небольшой деловой поездке?
— Куда?
— В Припять. Я подумал, что нужно нам поскорее избавиться от этой проклятой шубы. Сжечь мы ее не можем, подвергнуть дезинфекции не можем, выбросить не можем. Так давайте мы просто вернем ее на плечики в шкаф, туда, где она лежала до 86-го года. Если не жалко, конечно, расставаться…
— Не жалко!
— Договорились? Вернем шубу?
— На антресоль… В мешок с нафталином.
— Значит, я заказываю для вас пропуск?
На этот раз пауза получилась совсем уже длинной.
— Да, заказывайте! — выдохнула Зоя. Она всхлипнула, прикрывая трубку. — Спасибо вам!
7
Окошки регистратуры были закрыты. Паше почему-то захотелось схулиганить, пройти вдоль этих аккуратных окошек и постучать в каждое. Но конечно, он сдержался.
Наполненный солнцем огромный мраморный холл первого этажа МОЦ был совершенно пуст. Металлические белые двери, ведущие во внутренние помещения, плотно притворены. Задирая голову, Паша обошел помещение по кругу, разглядывая яркие мозаичные панно, изображающие подвиги советских хирургов. Фонтан в центре зала вяло функционировал. Паша подставил ладонь под струю. Вода оказалась теплой. Обмакнул лицо. Немного закружилась голова.
«С недосыпу, наверное, — подумал Паша. — Весна, витамины нужно жрать! — Ощущая бессознательную тревогу, он подумал, что Макар Иванович, вероятно, уже оформил все документы — с его связями это быстро делается — и теперь катит на машине в сторону Припяти. — Можно было с ним поехать… Зачем мне понадобилась вся эта игра в доктора и больного? Глупость какая-то. Просто дурость!»
Часы над входом показывали 10.05. Валентина Владиславовна обещала ждать его в центральном холле в десять. Она чуть-чуть опаздывала, но и это чуть-чуть показалось ему очень неприятным. Потоптавшись возле фонтана, Паша присел. Кушетка была розовая, изящная, очень мягкая и совсем не подходящая для больницы.
Валентина Владиславовна появилась неожиданно прямо перед ним. Одетая в чистенький белый халатик и белые, чуть расклешенные брючки, из-под которых высовывались лакированные розовые носки туфель, депутатская жена выглядела значительно моложе, чем при вчерашней встрече. Накануне волосы были скручены в какую-то безобразную прическу, теперь они свободно лежали на плечах. Вчера губы были только чуть подкрашены, а теперь полный макияж — хорошо продуманная обворожительная картинка. В руке ее была зажженная сигарета.
— Ну и порядки у вас!
— Тише говори! — попросила она, указывая сигаретой на открытую металлическую дверь. — Пойдем!