А Рихан даже не замечал этого безразличия. Он все говорил и говорил:
— Вот я и подумал: разве можно такому молодому человеку, как вы, гнить в этой душной комнате? Да эта постель — просто душегубка какая-то! Здесь и здоровый-то умрет, не то что хворый. Болезнь ваша ведь прошла? Лихорадки больше нет? Люди говорят, вы поправились. Я вчера докторишек подслушивал, они точно утверждают: мол, нет больше болезни. Поедемте прокатимся. Звездочка оседлана, и Вихрь тоже бьет копытом. Я так думаю, вам пока лучше на Звездочке, она посмирнее. А?
Юный граф вдруг вырвался из рук Рихана. Он метнулся в сторону и побежал, загребая ногами, куда-то по коридору. Рихан поспешил за ним следом.
— Куда вы? Что случилось? Я обидел вас? Не хотите на Звездочке? Ну конечно, это лошадь больше подходит для женщины, но вы ведь хворали, вот я и подумал…
Не отвечая, Цинфелин спешил по коридору. Он ощупывал стены вокруг себя руками, как слепой, и только качал головой со слабым стоком. Вдруг он остановился, так что Рихан со всего маху налетел на него.
— Оставь меня! — закричал Цинфелин. — Стража! Хватайте его! Он хочет меня убить!
— Что вы такое говорите! — воскликнул Рихан, ужасаясь.
Стражники уже бежали к нему, топоча и бряцая оружием.
— Хватайте! — в исступлении вопил Цинфелин. — Убийца!
— Нет! Нет! — Рихан вытянул перед собой руки, как бы отстраняясь от этого страшного обвинения.
Стражники обступили его и потащили прочь.
Рихан не сопротивлялся и только твердил: «Нет, нет!»
Незадачливого дружинника доставили к графу Гарлоту.
Граф сурово уставился на него.
— Ты вошел в комнату моего сына, не так ли?
— Да, ваша светлость, но я…
— Молчи. Будешь говорить только «да» или «нет». Мне не нужны твои глупые оправдания.
— Но ваша светлость! — взмолился Рихан. — У меня и в мыслях не было причинять Цинфелину какой-либо вред. Мы же с ним друзья.
Я запрещал входить к нему. Ты помнишь об этом? — сурово вопросил Гарлот.
— Да… — пробормотал Рихан.
— Хорошо. Ты нарушил мой запрет?
— Да.
— Он спал, когда ты вошел к нему в комнату? — продолжал граф.
— Да…
— И ты разбудил его?
— Да…
— Ты хотел убить его?
— Нет! — Рихан упал на колени и закричал, отчаянно взывая к рассудку старого графа: — Как вы можете даже предполагать такое! Я не знаю, чем обидел Цинфелина, но все, чего я хотел, — это покататься с ним верхом! Я даже оседлал для него Звездочку.
— Встань и убирайся с моих глаз, пока я не распорядился тебя повесить, — кратко приказал граф Гарлот, и Рихан выбежал из зала.
Тем временем Цинфелин, чье сознание растревожил Рихан, пустился в путь по замку. Его видели то в одном зале, то в другом. Иногда он подходил к окну и подолгу смотрел наружу с таким видом, как будто для него теперь запретны и поля, и реки, и леса — все те места, где он прежде так любил проводить время.
Если он замечал человека, он спешил скрыться или вдруг начинал кричать:
— Оставьте меня! Я хочу умереть! Как вы не понимаете, что я хочу умереть! Только смерть положит предел этой муке!.. Если бы вы знали, как это все мучительно, как больно, вы позволили бы мне умереть!..
Во дворце боялись, как бы юный граф не наложил на себя руки, но затем стало очевидно: Цинфелин все еще оставался прежним Цинфелином настолько, чтобы не помышлять о самоубийстве. Если бы кто-то захотел его убить, он бы, возможно, радостно принял смерть, но прервать свое бытие самостоятельно — нет, на такое он не был пока способен. Более того, когда его горячечный ум вообразил, будто Рихан покушается на его жизнь, Цинфелин позвал на помощь.
И все же смерть представлялась ему желанной…
Один из врачей высказал предположение, что юный граф начал страдать раздвоением личности. Эту тему начали обсуждать сразу пятнадцать ученых мужей. Решили: предположение не лишено оснований, однако посвящать в суть дискуссии старого графа преждевременно. Если Гарлот узнает, что медики считают его сына и наследника безумцем, он, пожалуй, поснимает слишком умные головы с плеч.
Наконец один из врачей, самый пожилой и опытный из всех, решился заговорить с юным графом о его желании умереть. Лучше бы он этого не делал!
С громким криком, в котором слышались отчаяние и ненависть, Цинфелин набросился на ученого старика и принялся его душить. Набежавшая стража едва-едва сумела оттащить Цинфелина от его жертвы. Молодой человек продолжал вырываться из рук удерживавших его стражников и осыпать врача проклятьями.
Пена срывалась с его губ, в горле клокотала ярость.
Цинфелина утащили в комнату и там повалили на кровать, привязав за руки и за ноги. Припадок буйства длился несколько часов, после чего юный граф опять погрузился в сон.
Скрыть это происшествие от Гарлота не удалось, и граф Бенойка решил принять собственные меры.
— Если мой сын впадает в детство и постепенно погружается во мрак, буду относиться к нему как к ребенку, — сказал он своим доверенным людям. — Даже если он сделался безумцем, как меня пытаются уверить, он все равно остается моим сыном. Я не откажусь от него так легко. Никому не видать графства Бенойк, пока мы с ним оба живы!
И граф велел повсюду разыскивать странствующих музыкантов, фигляров, рассказчиков, танцоров, певцов — всех, кто мог бы развлечь и развеселить больного.
— В конце концов, сын мой еще очень молод, а в юности у мужчины бывают приступы необоснованной тоски, — добавил граф. — Возможно, все дело именно в том, что Цинфелин взрослеет. Никто в душе не был согласен с графом, по возражать ему также не осмелились.
И в замок начали прибывать жонглеры и фокусники.
Их набралось так много, что гарнизон пришлось переселить за стены замка в шатры, так что со стороны могло бы теперь показаться, будто замок Бенойк находится в осаде.
Те музыканты и сказители, которым не нашлось места в замке — несмотря на переселенный гарнизон — тоже устроились под стенами. Кто остался жить в своей телеге под навесом, кто разместился на голой земле, кто разбил небольшой шатер… Каждый поступал по своему усмотрению.
И началась совершенно невероятная жизнь. Солдаты гарнизона, горожане и жители замка заводили кратковременные, но очень бурные отношения с пришлыми артистами. Певицы и акробатки охотно проводили время с бывшими товарищами Цинфелина, их товарищи — жонглеры и музыканты — развлекали дворцовых дам. Разумеется, случались всякого рода недоразумения, и не одному музыканту пришлось спешно покидать Бенойк, спасаясь от разъяренного мужа какой-нибудь сугубой любительницы лютневой музыки.
Ежедневно юного графа приводили в большой зал — в былые времена здесь устраивались пиршества.
Цинфелина усаживали на большой трон, стоявший у стены в торце зала, под гигантским изображением родового герба. Справа и слева от трона выстраивалась стража: не столько для того, чтобы охранять самого Цинфелина, сколько для того, чтобы в случае вспышки ярости со стороны юного графа спасти ни в чем не повинных музыкантов.
Пару раз Цинфелин все-таки ухитрялся вывернуться и наброситься на какого-то не угодившего ему бедолагу. Тот еле унес ноги из Бенойка. Гарлот послал ему мешочек с монетами — в знак утешения, подарил подбитый мехом плащ и попросил прощения.
Впрочем, это был единичный случай, ибо скоро Гарлот понял: одаривать всех обиженных Цинфелином — никаких денег не напасешься.
Юному графу не нравилась музыка. Он зевал, когда ему читали поэмы, требовал выпивки и еды, когда прелестные танцовщицы показывали ему самые соблазнительные танцы. Ни жонглеры, ни дрессировщики зверей, ни акробаты не в силах были вызвать на его лицо улыбку.
Тем не менее праздник продолжался. Странное то было празднество: все веселились насильственно, с большим трудом, в большой пиршественный зал шли как на казнь, с мрачным настроением. Слухи о характере юного графа разошлись среди артистов со скоростью лесного пожара. Артист создан для радости — а какое может быть удовольствие веселить человека, который только о том и мечтает, чтобы тебя удавить!
И только однажды Цинфелин выказал некоторое подобие интереса.
Перед ним выступали два странствующих фокусника, мужчина и женщина. Одеты они были в странную одежду — просторные шелковые рубахи, расписанные изображениями удивительных существ, и штаны с пузырями над коленями. Множество лент, байтов и бусин украшали их наряд.
Оба они по-своему очень красивы, с молочно-белой кожей и темными глазами. Они обладали неуловимым сходством, которое могло быть и родственным, но могло быть связано с глубокой душевной близостью: так муж и жена, прожившие вместе много зим, становятся в конце концов похожи, как брат и сестра.
Цинфелин, впрочем, посмотрел на них без всякого интереса. Его обязали «насладиться» представлением — и он неподвижно сидел на своем троне, безрадостно наблюдая за фокусами.
Прочие артисты, танцовщики и музыканты, стояли поблизости, отдыхая и наблюдая за работой своих сотоварищей.
Молодой мужчина выставил посреди зала большое овальное зеркало и сделал широкий жест.
— Прошу вашу светлость посмотреть в это зеркало!
Цинфелин послушно наклонился вперед и заглянул в зеркало.
— Я ничего не вижу, — удивленно произнес он. И перевел глаза на фокусника: — Ты хочешь сказать, что меня больше не существует в мире живых? Что даже зеркала не отражают моего лица?
— Вовсе не это, — поспешно возразил фокусник. — Я лишь хотел удивить вас. Взгляните же, может быть, теперь вы увидите кое-что…
И снова Цинфелин подчинился и с самым равнодушным видом посмотрел в зеркало. Теперь оттуда выглядывала та женщина, которая была с фокусником.
Цинфелин невольно обернулся, чтобы посмотреть — не стоит ли она за его плечом; но рядом с ним никого не было. Трон, герб на стене — и все. Женщина куда-то скрылась.
— Где она? — спросил Цинфелин. — Это какая-то загадка? Учти, я не люблю загадок!
— Вашей светлости не придется ничего отгадывать — я все расскажу и покажу сам. Но разве вашей светлости не хотелось бы немного удивиться?
Цинфелин задумался, намереваясь как можно бодрее добросовестно ответить на этот вопрос.
Потом покачал головой:
— Я вообще не хочу ничего чувствовать. Если я допущу чувства в мою душу, то первым, что в нее войдет, будет боль, а мне бы этого не хотелось…
— Будем рассматривать удивление как явление рассудочное, а не душевное, — предложил фокусник.
— О, ты, кажется, изучал философию? — Цинфелин подался вперед, внимательно всматриваясь в фигляра. — Странно, — пробормотал он. — Сейчас, когда я получше разглядел тебя, мне кажется, будто я вижу человека, получившего хорошее воспитание… И это меня настораживает. Проклятье, кажется, тебе все-таки удалось меня удивить!
— Это не входило в мои планы, — поспешно сказал фокусник. — Моя персона не должна занимать вашу светлость ни в коем случае. Единственная моя цель — развлечь вашу светлость. Прошу, попробуйте еще раз посмотреть в зеркало.
Цинфелин глянул на полированную поверхность стекла и отпрянул: девушка смотрела оттуда и улыбалась. В этот миг фокусник хлопнул в ладоши, и его спутница выскочила из сундука, стоявшего возле стены.
Даже артисты, втайне завидовавшие фокуснику (еще бы! с ним единственным Цинфелин заговорил), разразились восторженными криками. А фокусник взметнул руки и снова указал на зеркало.
— Посмотрите теперь.
Цинфелин наклонился вперед, а затем — о чудо! — встал с трона, приблизился и присел перед зеркалом на корточки, внимательно всматриваясь.
Он видел незнакомый берег. Волны бились о скалы, высоко под самыми тучами виден был замок, а над островерхими башнями замка летали птицы.
Затем картина изменилась: теперь перед глазами молодого графа предстали купающиеся в море девушки с длинными зелеными волосами и прозрачными глазами цвета аквамарина. Вот одна из них нырнула, над волнами мелькнул русалочий хвост…
Сценка исчезла в брызгах пены и сменилась видением густого леса. Темно-зеленое кружево папоротников скрывало неподвижную фигуру убитого воина; кровь яркими рубинами алела на траве и листьях. А рядом с воином лежало мертвое чудовище, и прекрасная дева стояла, в печали глядя на погибшего…
Поднялся туман и затянул всю сцену. Когда мгла рассеялась, Цинфелин увидел поединок двух полуобнаженных гладиаторов, вооруженных длинными кинжалами.
И почти сразу же эта картина скрылась, а вместо нее появилось хмурое море. Башня-маяк стояла на берегу узкого пролива, чайка одиноко кричала в вышине, и от этого печального крика местность казалась еще более заброшенной.
Цинфелин неожиданно побледнел. Он встал, отошел к окну, как бы не желая больше смотреть в зеркало, но затем вдруг подбежал к стеклу вплотную и прижался к нему лицом. Спутница фокусника, стоявшая ближе, заметила, что глаза Цинфелина закрыты, и по щекам из-под зажмуренных век катятся слезы.
Фокусник с любопытством наблюдал за молодым графом.
— Кажется, нам удалось вызвать ваш интерес, ваша светлость? — вкрадчиво осведомился он.
Цинфелин открыл глаза и несколько мгновений пристально всматривался в зеркало. Наконец он с трудом оторвался от картины.
— Да, — отрывисто бросил он. — Ваше зеркало… оно ведь магическое?
— Я бы так не сказал, — возразил фокусник. — Это всего лишь наука. Видите ли, ваша светлость, мы с моей подругой родились в городе Авенверес. Этот городок расположен на одном из островов, далеко в море… Считается, что это — уцелевший обломок Атлантиды. Поэтому и внешность наша обладает некоторыми отличительными особенностями — мы не похожи на других обитателей Хайбории…
Он поклонился и с улыбкой посмотрел на юного графа. Цинфелин выглядел взволнованным.
— Атлантида? — прошептал он.
— Так говорят наши старейшины, и у нас нет оснований им не верить.
Один из музыкантов, вне себя от зависти при виде того, какого успеха добился этот проходимец-фокусник, громко выкрикнул:
— Стало быть, наследники Атлантиды ради пропитания показывают теперь грошовые фокусы!
Кругом засмеялись. Насмешник горделиво огляделся по сторонам.
Цинфелин рассвирепел. Он поднялся с трона и закричал:
— Стража! Всех вон отсюда! Вывести всех вон!
Грохоча доспехами и оружием, в зал вбежали стражники. Они принялись весьма бесцеремонно хватать артистов и выталкивать их из зала. Какая-то арфистка отбивалась с гневным криком:
— Не прикасайся! Убери свои грязные лапы! Я и сама уйду!
Певец, которого любезно подталкивали кулаком в шею, возмущался:
— Как ты смеешь, мужлан! Я выступал перед королями!
— Давай, давай! — посмеиваясь, подбадривал стражник. — Нам-то какое дело, мы-то не короли!
Визжащую акробатку, миниатюрную девушку с длинными светлыми волосами, дюжий детина ухватил поперек туловища и уволок, как куклу.
Цинфелин даже не смотрел на происходящее, хотя — следует отдать должное стражникам и артистам! — зрелище было весьма любопытное и, можно сказать, забавное.
Фокусник и его подруга от души наслаждались, наблюдая за разгромом. Девушка даже подмигнула своему спутнику, а затем перевела простодушный взгляд на Цинфелина и растянула губы в веселой улыбке.
Наконец в зале остались лишь молодой граф и двое фокусников. Цинфелин показал рукой на стол:
— Здесь, кажется, осталось угощение… Берите, сколько хотите. Кажется, я не предложил вам перекусить.
— Выступать лучше на голодный желудок, — сообщил фокусник. — Лучше думается и сноровка совершенно другая. Сытый артист мечтает только об одном: о мягкой перине. Мы ведь очень ленивые люди, ваша светлость, и если что-то нам и по душе, так это безделье.
Девушка ущипнула его за бок.
— Говори о себе! Мне нравится то, что я делаю.
Он живо повернулся к ней:
— Это потому, что вся твоя работа заключается в сидении в сундуке.
Цинфелин хлопнул в ладоши.
— Довольно! Препираться будете наедине, а сейчас — ешьте и отвечайте на мои вопросы.
Фокусники не заставили просить себя дважды — они быстро устроились за столом и принялись уминать закуски, запивая их вином. Цинфелин смотрел на них с отрешенным видом. Его ничуть не раздражало, что эти бродячие фигляры жуют и чавкают в его присутствии, хотя мало кто из земных владык допустил бы подобную фамильярность.
Наконец Цинфелин сказал:
— Вы утверждаете, что в вашем зеркале пет никакой магии?
— Может быть, самая малость, — ответил мужчина с набитым ртом.
— И вы действительно потомки атлантов?
— Возможно, — сказал мужчина.
А женщина добавила:
— Так иногда говорят. Мы в точности и сами не знаем. Но некоторые признаки позволяют нам соглашаться с этим предположением. А некоторые… — Она пожала плечами.
— Это не важно, — махнул рукой Цинфелин. И глубоко задумался.
Пауза длилась довольно долго, и фокусники уж совсем было решили, что разговор окончен, но молодой граф все не давал им дозволения уйти. Наконец он спросил:
— Вы видели все то, что показывали зеркала?
— Кое-что из этого.
— А другое?
— Кое-что — плод наших измышлений. Но зеркало лишь угадывает нашу фантазию и находит нечто подобное в действительности.
— Иными словами, все, что отражает зеркало, так или иначе существует, и это можно найти?
— Да, ваша светлость. Если постараться, то найти можно все.
— Ясно, — кивнул Цинфелин.
Теперь от полубезумного, измученного болезнью, бессонницей, видениями и приступами бешенства молодого человека ничего не осталось. Перед артистами сидел молодой граф, человек, в точности уверенный в том, чего он хочет и чего добивается от других. И снова повисла долгая пауза. Закуски на столе закончились. Обтирая губы, артисты молча ждали продолжения разговора — или приказания удалиться.
Цинфелин вдруг встрепенулся и уставился на фокусников так, словно видел их впервые.
— Вы кто такие? — с подозрительностью осматривая их, осведомился он.
— Мы… фокусники, ваша светлость, — ответила женщина.
— Что вы здесь делаете?
— Мы развлекали вашу светлость, а ваша светлость дозволила нам угоститься…
— Я? Дозволил угоститься? Вы что, ели тут у меня на глазах? И в этом заключалось ваше развлечение? Вы умеете как-то особенно чавкать?
Фокусники переглянулись. Гневные пятна поползли по бледному лицу Цинфелина. Он медленно поднялся с трона.
—– Да вы знаете, что я сделаю с вами за это!..
И вдруг он обмяк и упал обратно на сиденье.
— Я вспомнил! — проговорил он совершенно другим тоном, в котором прозвучало признание собственной вины. — Вспомнил. Вы показывали мне удивительные картины в зеркале, и я сам дозволил вам подкрепиться. Да, так оно и было. Вот что. Я хочу, чтобы вы пришли ко мне еще раз. Вечером. Нет, лучше ночью. Вы придете? Приходите оба, и возьмите с собой зеркало. Я хочу, чтобы вы снова развлекали меня призрачными картинами. На сей раз нам никто не будет мешать. Никакие посторонние люди. Мне они мешали наслаждаться, поэтому я приказах их выгнать. Да, поэтому…
Он помолчал еще немного и заключил:
— К тому же ночь — верная союзница тех, кто хочет увидеть незримое, не так ли?
Фокусники с поклоном покинули зал и вышли в коридор. Там их сразу окружила стража. Они хотели было направиться к выходу, но начальник стражи махнул своим людям, и те скрестили перед носом у артистов копья.
— Куда?
— Нам нужно выйти, — объяснил мужчина. — Там, снаружи, остались наши вещи.
— Вы никуда не пойдете, — сказал начальник стражи. — Следуйте за мной.
— Но… — начал было мужчина.
Женщина взяла его за руку.
— Нам не причинят вреда, — тихо обратилась она к своему спутнику. — Подчинись ему и не спорь.
Женщина оказалась права. Молчаливый начальник стражи просто доставил обоих фокусников в личные покои графа Гарлота и запер за ними дверь.
Гарлот расхаживал по комнате, заложив руки за спину. При виде фокусников он остановился и резко развернулся.
— Итак, вам это удалось, — проговорил он.
— Что, ваша светлость? — с низким поклоном осведомился мужчина.
Кланялся он почтительно, но с неуловимым оттенком высокомерия: так истинный аристократ приветствует другого аристократа, более могущественного и знатного.
— Не притворяйтесь! — Граф Гарлот сжал кулаки. — Вы хорошо знаете, о чем идет речь. Мой сын опасно болен. Он утратил интерес к жизни. Он перестал улыбаться, ему не нравятся женщины, он позабыл охоту и верховую езду, выбросил из головы военные тренировки… Так не должно быть. Либо он должен умереть — если уж так сулили боги! — либо вернуться к нам. Вам удалось пробудить в нем интерес. Что вы сделали?
— Показали ему фокус, — ответила женщина.
— Покажите и мне, — приказал Гарлот.
— Эти фокусы были предназначены только для него, — возразил мужчина.
Гарлот вытащил кинжал и поднес к горлу мужчины.
— Я перережу тебе глотку, если будешь мне перечить!
— Как я смею возражать! — ответил мужчина спокойно, и тут Гарлот почувствовал, как острие другого кинжала упирается ему в живот.
Неуловимо быстрым движением фокусник извлек собственный кинжал и незаметно приставил его к телу графа. Поступок был дерзкий и мог стоить фокуснику жизни, но Гарлот лишь рассмеялся.
— Я так и понял, что ты — непростая птица! Как тебя зовут?
— Югонна.
— А твою спутницу?
— Далесари. Мы супруги.
— Это можно было предположить, видя ваше единодушие… Итак, вы нашли дорожку к сердцу моего сына. Учтите, у меня нет ничего дороже, чем сын.
— Мы это знаем.
— Не перебивайте! — Гарлот хлопнул ладонью по столу. — Слушайте меня. Я хочу, чтобы вы рассказывали мне обо всем, что происходит с моим сыном. Если он вам откроется, вы обязаны сообщить мне… Я не могу больше жить в неведении. Мне нужно знать, какой тайный недуг подтачивает душу Цинфелина.
Глава вторая
Нападение в темноте
— По крайней мере, теперь у нас есть деньги, — заметил Югонна, когда они с Далесари спускались из замка в городок.
Обиталище графов Бенойка — древний родовой замок — был возведен на вершине высокого холма (здесь его называли «горой»). Между замком и городом было свободное пространство — там устраивались турниры и там же проходили тренировки воинства. Сейчас там пестрели палатки.
Чуть дальше виднелись стены городка. Туда и направлялись Югонна с Далесари. Как только они получили от графа Гарлота кошель, туго набитый монетами, Далесари тотчас объявила:
— Мне надоело глотать пищу, воняющую костром! И кислое вино, которое мы покупаем где попало, тоже стоит в горле колом. В конце концов, я привыкла к хорошо сервированному столу.
— Я тоже, — отозвался Югонна. — Не наша вина, что мы никак не можем добраться до Авенвереса.
После того, как магия дяди Далесари перенесла обоих в безводную пустыню, где оба влюбленных чуть не погибли, прошло больше зимы. Воспользоваться магией вторично они не решились. Сам колдун, желавший их погубить, был мертв, но кто знает, какие опасности таили в себе его чары! Нет уж. После долгих переговоров Югонна и Далесари решили возвращаться домой обычным способом — пешком.
Они добрались почти до границы Кхитая в поисках подходящего каравана, а затем двинулись с этим караваном обратно на запад. По пути им пришлось пережить немало испытаний. Сейчас они были гораздо ближе к цели своего бесконечного путешествия. Мало кто узнал бы в опытных странниках былых изнеженных аристократов. Они умели готовить пищу на костре и привыкли ночевать под открытым небом. Когда у них закончились деньги, они начали выступать, давая представления.
Во многом им помогали знания, полученные в Авенвересе, городе ученых. Там существовал настоящий дворец науки — огромный лабиринт, занимавший половину острова Авенверес. В этом лабиринте годами жили, не покидая его стен, ученые.
Обитая в лабиринте, Югонна исследовал свойства зеркал и стекол, и сейчас ему очень пригодились эти знания.
«Никогда не предполагал, что превращу свои чисто научные достижения в способ доить кошельки добрых граждан», — признавался он своей подруге.
Та только улыбалась. Областью ее научных интересов были травы. Она знала множество растений — распознавала их виды, помнила сроки их цветения и плодоношения, но главное — хорошо разбиралась в том, какие растения целебны или съедобны, а какие — ядовиты или в лучшем случае бесполезны для человека.
Травница также зарабатывала своими умениями. Все это помогало им существовать безбедно.
Известие о том, что граф Бенойка сулит баснословное вознаграждение тому, кто сумеет развлечь юного Цинфелина и вернуть ему интерес к жизни, всколыхнуло молодых супругов. Югонна сказал: «Это наш шанс! Если мы упустим его, то навсегда застрянем здесь. На такие деньги мы сможем купить корабль и наконец вернуться домой…»
Далесари не нашла, что возразить. За плавание по неведомым морям к острову, о существовании которого не знали даже самые опытные капитаны, в любом случае пришлось бы заплатить баснословные деньги. Да еще поди отыщи отчаянную голову, которая согласится на подобное путешествие. Да, деньги необходимы, и деньги очень большие.
Они вошли в городок и направились к кабачку «Увалень».
— Я попрошу мяса с пряностями, — сказал Югонна мечтательно.
Далесари рассмеялась.
— Мы ведь только что угощались во дворце! неужели ты еще голоден?
— Угощение скудное, да и есть под взглядом этого сумасшедшего парня было как-то неприятно. Лично у меня кусок в глотку не лез.
— Вот как ты заговорил! — Она все еще улыбалась. — А поглядеть со стороны — так уминал за милую душу.
Он обнял ее и прижал к себе.
— Как ты изменилась! В прежние времена нам с тобой и в голову бы не пришло обсуждать столь низменные темы.
— Что ж, когда мы будем дома и вернемся к прежнему образу жизни, мы опять перестанем обсуждать низменные вопросы, — сказала Далесари, смеясь и подставляя ему губы для поцелуя.
Они вошли в кабачок и остановились посреди зала.
Первым, кого они увидели там, был Конан-киммериец.
С Конаном они расстались в пустыне зиму назад. Уезжая, киммериец выразил надежду на то, что никогда больше не встретит Югонну с Далесари и не будет вынужден заботиться о том, чтобы они не угробили себя тем или иным нелепым способом.
И хоть Конан действительно спас им жизнь и сумел избавить их от колдуна, к новой встрече с киммерийцем супруги тоже не стремились.
Они переглянулись, и первым их побуждением было бежать. Но было уже поздно.
Конан замахал им полуобглоданной костью — судя по ее размерам, варвар только что умял целого барашка, никак не меньше.
— Югонна! Далесари! Вот это встреча! — взревел он. — Идите-ка сюда! У меня сегодня удача!
Они подошли поближе и уселись на краешек скамьи.
Конан смотрел на них насмешливо.
— Наверное, вы голодны. Пора мне спасать ваши жизни, бедные цыплята. Начну с того, что отгоню от вас костлявый призрак голода, потом мы разделаемся с иссохшим призраком жажды, ну а под конец займемся кровавым призраком нависшей над вами опасности…
Югонна не выдержал и засмеялся.
— Единственная кровавая опасность, которая нам грозила, — это твой гнев, Конан. Но ты, кажется, рад видеть нас снова?
— Ну да, — ответил варвар, обгладывая кость. — А почему бы и нет?
Он повернулся к хозяину и щелкнул пальцами.
— Эй, жирный бездельник! Мои друзья голодны, так что тащи все самое лучшее!
Хозяин, унылый с виду истощенный человек, явился с большим подносом, который он каким-то чудом удерживал на копчиках пальцев.
— А где «жирный бездельник»? — прошептал Югонна.
— Тс-с! — шепнула в ответ Далесари. — Не мешай киммерийцу веселиться! Не видишь, он шутит!
— А-а… — протянул Югонна с крайне озадаченным видом.
От Конана не укрылась эта сценка, и он ухмыльнулся, оценив насмешку.
— Кстати, мы тоже при деньгах, — скромно заметил Югонна.
— Хочешь заплатить за всю компанию? — поинтересовался Конан.
— Просто хочу указать тебе на то, что мы кое-чему научились.
— Это очевидно и без указаний, коль скоро вы еще живы и даже добрались до Аргоса.
Возражать было нечего, и они просто принялись за трапезу. Конан благодушно наблюдал за обоими, ковыряя в зубах кинжалом. Наконец киммериец заговорил:
— А правду ли болтают, будто здешний граф очень болен и едва ли ни при смерти?
— Отчасти это правда, — сказала Далесари.
— Я не люблю уклончивых ответов, — нахмурился киммериец.
— Болен графский сын, — сказал Югонна. — Он утратил интерес к жизни.
— Да, это серьезная хвороба, — с самым озабоченным видом произнес киммериец, после чего расхохотался.
— В тебе нет ни капли сочувствия, — укорила его Далесари.
— Разумеется, нет! — подхватил Конан. — Я считаю его богатым бездельником. Разве не так? Да будь у меня графство, и лошади, и дружина — разве стал бы я зевать и проклинать свою участь? Я бы захватил здешний трон — вот что я бы сделал! Не понимаю, почему такая простая и очевидная мысль не приходит в голову этому… как его зовут?
— Цинфелин, — подсказала Далесари.
— Чем более вычурно имя, тем глупее его обладатель, — отрезал Конан.
— Нет, его что-то действительно гложет, — заметил Югонна. — Он не притворяется. Он и сам не рад, что так вышло.
Конан насторожился.
— Так вы его видели?
— Да, и даже пытались развлечь.
— Судя по тому, как набит ваш кошелек, вам это удалось. — Интерес Конана возрастал с каждым мгновением.
— И да, и нет, — сказала Далесари со вздохом. — Мы показывали фокусы со зрячими зеркалами… Наши зеркала умеют отражать разные воображаемые картины.
— Это магия?
— Очень слабая, — быстро сказал Югонна. — И безвредная. Просто иллюзия.
— Иллюзия может свернуть человеку шею, — пробормотал Конан. — Даже без особого труда…
— Мы вовсе не хотим никому сворачивать шею, — возразил Югонна. — Мы хотим нанять корабль, чтобы вернуться домой, а для этого необходимы деньги. Только по этой и ни по какой другой причине мы взялись развлекать юного графа.
— К тому же нам его жаль, — добавила Далесари. — Он так молод… и довольно симпатичный.
Югонна и Конан уставились на нее с одинаковым изумлением. Девушка покраснела и опустила глаза.
— А что такого?.. — упрямо прошептала она.
В этот момент несколько человек, сидевших возле выхода, поднялись и вышли наружу. Конан проводил их глазами.
— Неприятные малые, — заметил он. — Что ж, друзья мои, приятно было повидаться. Так и быть, заплачу сегодня за всех, но завтра, если ваше дельце выгорит, вы меня угостите.
Конан встал из-за стола и направился к лестнице на второй этаж — он снимал в этом кабачке комнату.
Фокусники попрощались с ним и двинулись к выходу. За разговорами и дружеской трапезой они не заметили, как прошло время. Уже стемнело, наступал вечер — пора было возвращаться во дворец.
Они сделали несколько шагов по улице, завернули за угол, и тут кто-то набросил на голову Далесари мешок из грубой мешковины. Она дернулась, пытаясь бежать, но грубые руки удерживали ее крепко.
— Югонна! — приглушенно вскрикнула девушка, но ничего не услышала в ответ.
Кто-то связывал ей запястья, а когда она попробовала вырваться, ударил ее по голове, так что она на миг потеряла сознание.
Югонна успел заметить карауливших их людей прежде, чем те напали, — но все-таки слишком поздно, чтобы выскочить из ловушки и утащить с собой Далесари. Он ухитрился лишь увернуться, когда на него также пытались накинуть мешок. А затем, выхватив кинжал, храбро набросился на негодяев.
Если бы Югонна действительно был магом или хотя бы могущественным мастером иллюзий, он бы сейчас один расправился с пятью разбойниками, не прилагая даже особого труда. Но, к сожалению, вся магия Югонны заключалась в зеркалах и была бессильна против грубого насилия.
Поэтому ему ничего не оставалось, как попытаться справиться с нападавшими самым обычным способом — ножом и кулаками.
Силы были слитком неравными, и Югонна хорошо отдавал себе в этом отчет. Он знал также, что разбойники сейчас разделятся: один потащит прочь Далесари, а остальные навалятся на Югонну и задержат его, чтобы он не успел прийти на помощь подруге.
Так и произошло. Как ни старался Югонна обойти своих врагов и броситься вслед за похитителем Далесари, ему не удавалось продвинуться вперед ни на шаг. Разбойники, казалось, были повсюду. В узком темном переулке трудно было надеяться проскочить мимо них.
Югонне разбили губу и рассекли ножом бровь, так что кровь теперь заливала ему глаза и мешала видеть. Острая боль поселилась у него в боку — он даже не понял, когда и как это произошло, и уж тем более не мог решить, насколько опасна его рана. Ему было тошно, и голова кружилась, но Югонна не обращал на это внимания. Снова и снова набрасывался он на похитителей, размахивая кинжалом и даже пару раз попав в цель.
— Кром!
Боевой клич киммерийца разнесся эхом по переулку.
Югонна вздрогнул от радости. Он даже не надеялся на чью-либо помощь: здешние горожане — как, впрочем, и любые почтенные горожане, — предпочитали не вмешиваться в подобные происшествия. Особенно если жертвами нападения становились какие-то чужаки.
Да и совладать с этими бандитами было бы не так-то просто. Но киммериец не раздумывая кинулся в битву.
Для начала могучим ударом кулака он сшиб с ног одного из них и тотчас развернулся всем телом навстречу другому. Тот замахнулся на киммерийца мечом. Конан присел, и клинок просвистел у него над головой. Поднимаясь, Конан нанес разбойнику удар снизу вверх, распоров его живот.
Бандит дико закричал и уставился на собственные кишки, вывалившиеся наружу. Кровь стекала по его ногам, пятная мостовую.
Варвар разразился насмешливым хохотом. Югонна понял, что еще немного — и его вывернет.
Третий разбойник метнул в Конана кинжал. Лезвие пропороло киммерийцу куртку не причинив ему самому ни малейшего вреда. Конан, не раздумывая, обрушил меч па голову напавшего. Голова разлетелась пополам, белая жидкость вытекла вместе с кровью, а тело повалилось, как мешок, к ногам киммерийца. Руки обезглавленного тела пару раз судорожно сжались и разжались и наконец застыли.
Югонна с отчаянным, сдавленным воплем отпрянул к стене. Его тошнило, он боялся даже шевельнуться — и больше всего на свете он мечтал оказаться где-нибудь очень далеко отсюда.
Последний разбойник бросился бежать. Конан устремился за ним в погоню.
Охваченный ужасом, бандит мчался туда же, куда уже скрылся с похищенной Далесари его сотоварищ. Киммериец неуклонно настигал его. Удирая, разбойник громко стучал сапогами по мостовой; киммериец же, босой, бежал совершенно бесшумно, как кошка. Он и видел в темноте, как кошка, и движения его были легки, несмотря на массивность сложения.