— Мы готовы, ваше величество,— объявил Ойсин, обстоятельно дожевав последнее яблоко.

Остатки трапезы незамедлительно исчезли, и церемониймейстер провозгласил:

— Праздник Костров начался!

 Глава пятнадцатая

 В тот же миг музыканты заиграли очень старый мотив, подобие коего Конан слышал и в Темре, и в Киммерии. Обычно в этот момент появлялись жрецы. И точно: пир кончился, все рыцари и дамы привели себя в надлежащий порядок и были исполнены, казалось, вполне искреннего благоговения и торжественности. со стороны площадки, выходящей на море, с двух сторон появились две колонны жрецов: справа — мужчины, слева — женщины. На них были широкие просторные одежды, напоминавшие мантии. Мужчины были в белом, женщины — в красном. Высокий седой старик с длинной бородой, шедший первым, нес в руках большой стеклянный шар, оплетенный сеткой. Изнутри шар светился, переливаясь, мягким голубым и синим светом. Остальные, идущие следом — среди них были и мужи зрелого возраста, и юноши — несли высоко поднятые горящие факелы. У верховной жрицы — высокой худощавой женщины с длинными, схваченными золотым обручем светлыми волосами — в левой руке была цветущая яблоневая ветвь, в правой — факел. Следующие за ней женщины и девушки, многие из коих были очень красивы, и у всех были золотые украшения, также несли факелы, ветви деревьев и колосья многоразличных трав — преобладали же яблоня и вереск.

Процессия остановилась у заранее приготовленного слугами большого круглого очага, представлявшего собой выемку в полу. Обратившись друг к другу, старик и верховная жрица встали с противоположных сторон будущего костра. Старик торжественно нараспев начал произносить какие-то заклинания или молитвы, а все прочие жрецы и жрицы иногда подхватывали их. Язык не был новым для Конана, ибо это был язык атлантов. Киммериец не успел выучить его — да и не имел в этом большой надобности,— но по звучанию отличил бы его от любого иного.

Потом откуда-то сверху спустился на тонких, но прочных цепях медный обруч, в который жрец и поместил свой шар. Должно быть, это был какой-то очень знаменательный момент, поелику все жрецы и жрицы издали троекратное восклицание и пали на колени, склонившись. Засим старику передали факел и, стоя так, он и верховная жрица стали попеременно выпевать красивыми звучными голосами священные гимны. Голоса то звучали одиноко, то переплетались, иной раз споря, а иной раз дополняя друг друга. Наконец они слились воедино и, подхваченные голосами остальных, завершили богослужение. Факелы в руках жреца и жрицы, скрестившись, погрузились в очаг. Дрова были достаточно сухими, чтобы загореться безо всякого масла, и вспыхнули мгновенно.

Порыв ветра, ворвавшегося в створ между рядами колонн, раздул огонь и бросил вверх его веселые жадные языки. Вот один из них лизнул шар, и Конан подумал, что стеклянный резервуар не выдержит и лопнет от жара, но тут случилось нечто чудесное. Шар, продолжая играть всеми оттенками голубого и синего, сам собой плавно взлетел над огнем и, увлекаемый малейшими колебаниями воздуха, поплыл по портику, словно сухой осенний лист, то поднимаясь немного, то пиши, опускаясь.

Все, не исключая короля и королевы, внимательно следили за этим полетом, и Конан невольно поддался завораживающим переливам синевы, но тут почувствовал легкое прикосновение. Не поворачивая головы, киммериец посмотрел направо. Это был Ойсин. Почти неслышно, одними губами, жрец произнес:

— Сейчас начнется карнавал. Ты должен быть рядом с королевой.

Конан хотел было возмутиться, но решил, что сейчас не время. Ойсин, конечно, имел какой-то план, по не вредно было посвятить в него и Конана с Ллейром. К тому же еще неизвестно, верно ли истолковывал жрец свои книги, примеряя их к происходящему, то ли наоборот, примеряя происходящее к своим книгам.

Ухватив Ойсина покрепче за рукав, словно тот хотел убежать куда-то, оставив спутников в полном неведении, Конан так же неслышно, но с недвусмысленным выражением лица, вопросил:

— Я хочу знать, зачем все это!

Ответить Ойсин не успел. Синий летучий шар по неизвестно чьей прихоти, постепенно опускаясь, подплыл к гостям и завис прямиком над Конаном и Ойсином. Киммериец не любил, когда у него над головой в непосредственной близости висели всякие странные предметы — и у него были на то свои резоны,— поэтому он инстинктивно, отпустив наконец рукав Ойсина, поднял руки и просто схватил шар, что при его росте не составляло труда. Шар оказался теплым, приятным на ощупь и по-прежнему переливался. Внутри там явно горел неизвестно как поддерживаемый огонь. Серебристая крупноячеистая сетка, в кою шар был помещен, была удивительно легка и тонка.

Сотни пар глаз, неотрывно следивших за полетом шара, обратились на Конана. Киммериец стоял, облапив непонятную реликвию. Недолго думая, киммериец просто вручил шар королеве, не найдя сказать ничего лучшего, чем:

— Воистину, о королева, вы должны быть королевой этого праздника.

К счастью, ничего предосудительного тем самым киммериец не совершил. Ниам, мило улыбаясь, привстала и приняла подношение, заметив при этом:

— Оказывается, воины Ордена не столь суровы, как о них говорят…

— Разумеется, ваше величество. Мы гораздо более суровы, чем о нас говорят,— вывернулся Конан.— Иначе красота,— следуя, все же, совету Ойсина, он посмотрел прямо в глаза королеве,— останется без защиты.

— О, как вы любезны,— хохотнула Ниам, показав великолепные жемчужные зубы.— В таком случае, как провозглашенная вами же королева праздника, я приказываю вам сопровождать меня и течение этой ночи. Карнавал подобен бурному морю там, внизу, и мне необходим надежный спутник.

— Если его величество не будет возражать…— не то что опешив, но немного удивляясь такой откровенности в присутствии законного супруга, скромно заметил Конан.

— Я король над островом, я король в любой день и в любую ночь,— покровительственно улыбнувшись, провозгласил Бренн.— Но я не король сегодня, и не я король на карнавале. Карнавал — ни король сам себе, и горе тому, кто смеет ему возразить! А сейчас…

Бренн сделал знак Конану немного отойти и подождать. Тем самым она дала понять, что надлежит соблюсти еще кое-какие правила Праздника Костров.

— Что скажут верховные жрецы? Какой знак дали нам боги? — пророкотал под высокими перекрытиями портика его мощный густой голос укатился куда-то в лабиринт колонн.

Старик с бородой и женщина — верховная жрица почтительно приблизились к трону.

— Знак богов благоприятен,— начал старик, и только тут Конан заметил, что он слеп!

Зрачки старика безжизненно замерли, вперившись невидящим взором в пространство перед собой. Однако двигался верховный жрец — имя его было Дубтах, судя по речам Мейлаха,— будто бы видел все как днем.

— Пелен-тан,— так, очевидно, называли голубой шар,— не покинул пределов дворца. Он нашел верные руки — руки воинов Ордена. Ордену суждено одолеть зло, тень коего пала на Най-Брэнил. И мир, кой будет добыт в этой битве, будет вручен ныне правящей чете. Иного я не скажу,— заключил Дубтах.

— Промысел богов туманен,— заговорила жрица, и с первых слов стало ясно, что она возражает Дубтаху, хотя и старается скрыть сие сколь возможно.— Путь пелен-тана был долог и извилист, и — кто знает? — возможно, ему было суждено продлиться, если бы гость, не ведающий обычая Най-Брэнил, не прервал его. Воля богов была нарушена, но не жителями Най-Брэнил и не столь дерзко. Так или иначе, гнев богов падет не на Най-Брэнил. Но и участия богов в судьбе нашего острова ждать не следует. Эта судьба вручена женским рукам, и от женщин придет спасение, если ему суждено прийти!

Лицо верховной жрицы оставалось бесстрастным, но черные бездонные глаза ее пылали затаенным жаром.

Все замерли, ожидая слов короля.

— Я зрю во всем этом добрый знак,— рек Бренн, вставая во весь свой немалый рост.— Боги покровительствуют королеве Ниам и прибывшим к нам воинам Ордена. И боги велят нам самим трудиться, не покладая рук и не полагаясь лишь на волю богов, на благо Най-Брэнил. И не должно нам противиться высшей воле. Пусть праздник, что начнем мы немедля, станет свидетельством нашего почитания богов и верности законам Королей. Я, Бренн, король Най-Брэнил, сказал так!



* * *



— Карнавал начинается! — возгласили в портике в который уже раз. Теперь это, кажется, сделал церемониймейстер.

«Ну, коли челядь сказала, что карнавал начался, значит, он начался»,— подумал Конан и досадливо прикусил губу. Нет, он ничего не имел против королевы Ниам: королева предстала женщиной привлекательной и полной всяких иных достоинств, но вот объясниться с Ойсином и Ллейром он так и не успел.

А карнавал и вправду начинался. В мгновение ока куда-то исчезли столики и лавки, пол был чист, собак увели. Пропали, словно в воздухе растаяли, жрецы и жрицы. Что самое удивительное, подевались неизвестно куда и многочисленные придворные, только что пировавшие здесь и внимавшие королю и жрецам. Впрочем, последний секрет раскрылся легко: в затемненном пространстве меж колоннами киммериец углядел что-то вроде ширмы или шатра. Должно быть, там и облачался для празднества местный высший свет.

А праздник грянул: мощный, как водоворот, захватывающий, яркий, как тысяча костров, сыплющий искрами и брызгами веселья и неистовства, безудержный, как горный поток, лукавый, коварный и непредсказуемый, как странствие, и ослепительный в своей кричащей нелепости, как сон.

Из леса колонн в центральный проход выехала колесница, запряженная четверкой. Лошади были самые настоящие, и серебряный звон их подков рассыпался по портику, словно бы падали и звенели серебряные монеты. Возницей был ужасного вида огромный чернокожий в набедренной повязке с золотым кольцом в носу и грубыми, но опять-таки золотыми браслетами на запястьях, весь расписанный разноцветной краской. Ужасным делал его оскаленный рот, кой и ртом-то назвать было затруднительно, скорее это была пасть, как у гигантского нетопыря.

Рядом с возницей стоял величественный король в сияющей, украшенной самоцветами короне. Сей царственный муж ростом превосходил даже своего возницу и был, пожалуй, не ниже Конана или Ллейра. Одет он был в шитую жемчугом и серебром парчу и шелк, и даже в черную смоляную бороду его были заплетены золотые нити. Густые черные брови владыки были сдвинуты грозно, а очи метали молнии. Но из огромного золотого рога, кой держал он в руке, сыпались золотые монеты, и согбенные, ряженные в лохмотья и отрепья косматые варвары с мечами и дубинами, с жадностью хватали золото и дрались из-за него, а потом падали подобострастно ниц, провожая монарха приветственными воплями. Внезапно король извлек откуда-то из складок роскошной своей мантии серебряную трубу, поднес ее к губам и протрубил. Звук при этом был такой, будто петух прокукарекал.

Моментально варвары перестали заниматься междоусобицей, но тут же выстроились ровными рядами и полезли на колесницу, стараясь стащить с нее короля. Из-за спины карнавального монарха вылезли двое стражников в блестящих латах и кольчугах с копьями и мечами, и между ними и нападающими началась схватка. Лошади были остановлены, дикари лезли и лезли на повозку, и хотя воины и сам король искусно отбивались, нападавших было много больше. В конце концов они выкинули из колесницы и короля и стражу, саму повозку разломали, а коней увели. Потом они сорвали с короля его одежды, обобрали воинов и сами нарядились в парчу и шелк, кои успели разорвать на части во время дележа. Вид у них в этих одеждах, которые они вдобавок ко всему совершенно не умели носить, был до того потешный и нелепый, что даже серьезный Ойсин не выдержал и прыснул со смеху. Король Бренн улыбался уголками рта, но улыбка эта показалась Конану горькой. И тут же Конан с неудовольствием заметил, что слишком увлекся лицезрением представления, и королевы Ниам на ее месте рядом с королем уже нет. Резонно предположив, впрочем, что так или иначе Ниам объявится на карнавале, Конан вернулся к созерцанию торжества.

А посмотреть было на что. Варвары продолжали свои буйные торжества и пляски, прыгали через разожженные костры и пили из огромной бочки хмельной напиток, зачерпывая его гигантскими кружками и рогами, когда вдруг прямо с неба — а так можно было бы сказать, если бы Конан не знал, что над портиком есть мощные перекрытия, и еще далеко вверх уходят склоны Най-Брэнил,— спустились, скользя по невидимым нитям, создания ночи и луны с огненными или серебряными длинными растрепанными волосами, одетые в такие туники и юбки, что неизвестно, как эта одежда держалась на их молодых прекрасных телах, поддерживаемая немыслимым по тонкости переплетением ремешков, ленточек и шнурков. Это были колдуньи и ведьмы. Не долетев пару-тройку локтей до земли, они спрыгивали вниз с пронзительным визгом и вовлекали пирующих варваров в дикую и сумбурную пляску, чему дикари были весьма рады.

Музыка играла не переставая, и приобрела теперь быстрый, даже бешеный темп, наполнившись резкими, пронзительными нотами, каковые тем не менее слитно составляли зажигательную мелодию.

Инструменты играли звучно и четко, будто обещая впереди нечто и вовсе невообразимое и мистическое, плели свое звенящее кружево, словно сужая круги к неведомому центру. Ритм же задавали глухо рокочущие ударные, и был он словно поступь рока, завораживающим и неотвратимым.

Тем временем игры и пляски дикарей с ведьмами обещали вот-вот превратиться в настоящую оргию, поелику разожженные хмелем и похотью могучие воины принялись преследовать своих неожиданных подруг, но ведьмы, вроде и не сопротивляясь, в последний момент ловко уворачивались от жадных объятий и цепких рук, еще более распаляя тем самым своих обожателей. Когда, казалось, забавы эти достигли апогея, и один из мужчин, торжествуя, наконец схватил свою пассию и готов был уже овладеть ею, да и она нисколько не возражала против этого, музыка, завершив последний круг, рухнула в пропасть тревожным резким аккордом.

В полу разверзлись трещины, и оттуда полезли черные человекоподобные твари с когтями, кожистыми крыльями, в перьях и в чешуе, с шипами и гребнями, с волчьими и змеиными, а также И с человеческими головами, в масках и шлемах и без оных.

Это черное воинство, как саранча, рассыпалось по портику, и изрядно пьяные и застигнутые врасплох варвары оказались всюду теснимы черными и падали, сраженные топорами, копьями и мечами. А черные, рассеяв и повергнув свирепых дикарей — только кое-где шла еще, затухая, битва,— приступили к тем же забавам, что и побежденные ими, сиречь затеяли недвусмысленные игры с колдуньями. Только вот хмельного черные не пили и бочку с напитком изрубили топорами, а содержимое вытекло, о чем Конан искренне сожалел.

Однако и черным не удалось побесчинствовать вволю — а были они куда грубее развеселых дикарей. Те плясали, пели и пили, затевали с ведьмами игры, а демоны оказались лишенными всякой фантазии: просто ловили колдуний, будто охотники загоняли дичь, даже сетями накрывали, и потом пытались взять пойманных силой. Но на силу нашлась большая сила. Музыка, при появлении черных ставшая резкой, визгливой и жестокой, заиграла таинственно и зловеще. В воздухе послышалось слабое дуновение, и словно бы глухой шепот пополз из-за колонн, а тьма меж них сгустилась будто бы сильнее, и только темно-красные сполохи жаровен иногда разрывали ее. Черные почувствовали что-то, растерялись, оставили женщин и стали жаться к центру, боязливо озираясь.

И вот вдруг откуда-то слева и сзади выдвинулось нечто огромное, в пятнадцать локтей ростом, закутанное в непроницаемо-черного цвета балахон, но очертаниями все же сходное с человеческой фигурой. Одновременно в воздухе закружились серые дымы, поплыли легкие облака, повеяло неким почти неуловимым запахом, и то ли от музыки, то ли от запаха курений, то ли от картины вообще в душу закралась горькая безысходная тоска, будто происходящее было последним, что ждет мир, и будто бы целая стая невидимых и неслышимых, лишенных формы и цвета мерзких существ окружила киммерийца, следя за каждым движением, подслушивая каждое слово, каждый вздох и каждую мысль. И все нити от этих невидимых и от черных тянулись к Тому, Кто был одет в черную мантию.

Выдвинувшись в центр площадки, великан воздел вверх руку с плетью, и черные и ведьмы пали ниц, корчась и раболепствуя. А колосс стал бесшумно разворачиваться, и вот-вот должен был открыться его ужасный лик…

И что время в музыку, ставшую громкой и торжественный, но пустой и замкнутой на самое себя, вплелась новая тема, постепенно прорастая, словно первая травинка пробивается сквозь мерзлую землю и лед. Сверху, пройдя прямо перед Ойсином, Ллейром и Конаном, спустилась карра. На руле сидела прекрасная дева в шлеме, облаченная в легкую чешуйчатую броню, а лицо ее было скрыто позолоченной полумаской. На чем крепился небесный корабль — ведь должен же он был к чему-нибудь подвешиваться! — киммериец так и не заметил. Дева-воительница остановила челн подле троих гостей и рекла:

— Черный владыка пришел на землю. Разве не чувствуете вы его пагубную волю? Кто, если не доблестные воины, повергнет его?

Конан оглянулся назад, туда, где должен был стоять трон, где только что сидел, развлекаясь представлением, король Бренн… Ни трона, ни короля Бренна, ни колонн, ни портика не было. Черная, словно выжженная степь тянулась до самого горизонта, лишь кое-где гладкость ее возмущали силуэты курганов. Киммериец оглянулся, чтобы стряхнуть наваждение, но и впереди больше не было колонн, не было и выхода к морю, да и моря никакого не было. Та же черная степь убегала к близким горам, встававшим до небес. Медные горячие огни костров недобро сверкали с возвышенностей. Волчья пасть ущелья, скалясь, точно клыками, белыми столбами, означавшими проход, рассекала склон центральной горы, оканчивающейся двумя огромными вершинами. Черная фигура надвигалась оттуда, но была она еще выше, нежели маскарадная.

Карра, ведомая серебристой небесной девой, плыла по воздуху прямиком на эту черную громадину, а великан двигался навстречу, и тьма, которой он был окутан, глотала пространство словно бездна. И тут Конан узрел наконец его лик. Был он невыразимо прекрасен и бледен, но в красоте этой крылось такое безобразие, что глубина его была сравнима разве с той бездной, кою являло его тело. Два черных зрака горели черным огнем, словно каленым жалом прожигая пространство и время, достигая вершин и недр естества, и то был не взор хозяина, но взор деспота, ибо требовал и жаждал обладания всем и вся.

Киммериец что есть силы ущипнул себя, но кошмар не сгинул. И летающая карра, и дева в латах, и черный гигант с бледным ликом — все было ощутимо и действительно.

«Похоже, что я не сплю,— рассудил про себя Конан.— Будь славен Кром, мой меч при мне!»

— Слушай, Ойсин.— Он тронул за плечо замершего Ойсина.— Это тоже из твоих книг? Или мы провалились куда-то еще на этом ненормальном острове?

— Похоже и на то, и на другое,— глухо отозвался жрец.— Два фарсинта тому назад я готов был объяснить тебе все до мелочи, а теперь и сам ничего не понимаю. Похоже, мы набрели на такую диковину, коя давно уже позабыта всюду. Но она исчезла так давно, что я не верю, что она еще где-нибудь осталась…

— Да что же это за диковина? — прошелестел, не отрывая взора от приближающегося великана, Ллейр.

— Действо,— отозвался Ойсин.

— Как? — не понял Конан.— Ладно. Ты мне лучше скажи: мы должны драться с этим всерьез? — Он кивнул в сторону гиганта.

— Не знаю… Трудно судить,— смешался Ойсин.— Если бы только это действо не было столь древним…

— По-моему, биться надо всерьез,— вмешался Ллейр.— От него исходит такое, что краген, с которым нам предстоит сразиться, просто собачонка по сравнению с ним. Если бы я не знал, что владыка тьмы уже был низвергнут некогда, я бы посчитал, что это — именно он.

— А это он и есть, если манускрипты не лгут. А манускрипты альвов вряд ли лгут,— рек Ойсин.

— Ну, тогда…— Глаза Ллейра полыхнули стальным блеском. Воин Зеленого острова потянулся к мечу, и тяжелый клинок заплясал у него в руках словно тросточка в пальцах жонглера.

— Он действительно что-то вроде Сета? — обратился Конан к Ойсину.

— Много хуже,— извлекая свой меч, отвечал жрец.

— Тогда и вправду дело плохо,— сказал киммериец, в свою очередь вытаскивая из ножен меч.— Последнее время мне попадаются какие-то необычные соперники. То ли людские воины измельчали и боятся выходить против меня, то ли я кому-то сильно досадил, и на меня насылают всяких мерзких тварей, то ли Эпимитриус был прав, и мне теперь всю жизнь предстоит побеждать зло… И первое, и второе, и третье очень близко к истине. Хотя, если мне суждено побеждать, то я не против.

Воздушная карра и черный великан поравнялись. Конан, привыкший, что всяческие порождения мрака и бездны и обличья имеют мерзкие и ужасные, был несколько удивлен писаной красотой лика их противника — отца зла, как убеждал Ойсин. Удивлен, но не озадачен и уж тем паче не сбит с толку. В конце концов этот прекрасный бледный лик с пылающими очами мог оказаться не более чем просто личиной, скрывающей пропасти похуже подземелий Тсота-Ланти.

Решив для себя все эти вопросы, кои могли отвлечь его от самой битвы, король Аквилонии успокоился и ныне был занят только одним вопросом: как победить черного великана?

Насколько разумел Конан о способностях подобных созданий, у них запросто могли обнаружиться хоботы, присоски, клешни, десять рук, когти, пятнадцать голов, рот где-нибудь пониже пупа, полный зубов и клыков, и иные прелести. Но у этого, пусть и был он могуч и чуть не всесилен — отец зла, опять-таки! — было лишь две руки, вполне обыкновенные, насколько Конан успел заметить. Руки эти, однако, были подобны двум кряжистым узловатым древесным стволам изрядной длины и хорошего обхвата — десяток лесорубов трудились бы над такими полдня, но что были две руки против восьми и руля. В одной руке гигант держал огромный молот, по всей пилим ости стальной, в другой — меч.

«У него даже щита нет! — не то что обрадовался, но как-то не без приятности подумал киммериец.— Окажись эта девица на руле поискуснее, и разрисую ему лицо так, что пикты испугаются»,— продолжил он свои мимолетные размышления, в то время как карра сделала крутой вираж, уходя от удара молота. Пройдя в локте от лодки, которая накренилась при этом так, что трое стоящих в ней чудом не сорвались вниз, уцепившись за штаги, поддерживающие мачту, молот грянул по гранитной глыбе, подвернувшейся внизy. Гранит брызнул во все стороны мелкими осколками и пылью. Когда это облако рассеялось, глыбы больше не было, а в земле образовалась глубокая воронка правильной формы.

«Силен,— рассудил Конан.— А Митра, должно быть, посмеется, увидев, какие узоры я нарисую на этой маске. Пусть это будет не слишком тонко, зато выразительно — по крайней мере именно гак Евсевий определяет киммерийское искусство»,— размышлял Конан, завершая идеальную лугу, кою описал его меч, там, где под непроницаемо черным плащом темного бога — а, пожалуй, дух, наделенный такой мощью, был не слабее нордхеймского Имира,— должно было скрываться бедро. «Надеюсь, я не придумал ничего богохульного»,— завершил он мысль, вытаскивая меч из удивительно плотной и вязкой субстанции, которой оказалась одежда великана и то, что было под ней или единым с нею.

Одновременно мечи Ллейра и Ойсина обрушились на плоть великана где-то поблизости от места, задетого мечом аквилонского короля. Видимых изменений это не произвело, но низкий, вибрирующий, мощный звук, похожий не то на рев, не то на стон, изошел от гиганта. Он мог быть поражен! Он был ранен обыкновенными мечами!

— Слава великим воинам! — возгласила серебряная дева, и лик ее озарился радостью и праведным торжеством. Казалось, огнь и свет происходили от нее, и крылатая их ладья и они сами были освещены и освящены сим светом, и оным же поддерживалось на воздусях и судно.— Мало кто мог поразить это порождение мрака, вы же избраны для сего!..

Но договорить великан ей не позволил. Его огромное тело оказалось удивительно, колдовски проворным и разворотливым. И вот уж меч, тускло блещущий в сером свете далеких, засыпанных вселенской пылью звезд, чертя пламенеющую темным жаром линию, понесся встречь лодке, и столкновение мнилось неминуемым, но опытный в судовождении Ойсин не растерялся и бросился на помощь деве, словно всю жизнь управлял кораблями не только морскими, но и небесными. Карра, клюнув носом, увалилась вниз, и ужасное лезвие, пышущее подобно сотне жаровен, лишь срезало верхушку мачты, на коей крепился парус, обдав огнем воздушных мореходов. Обломок мачты дымился, и сам ствол ее был горяч, но клинок и лодка уже неслись в противоположные стороны, стремительно удаляясь друг от Друга.

Меч же по ходу удара, коего не могла остановить даже побудившая его рука, пройдя как горячий нож сквозь масло, разрезал вершину случившейся по соседству скалы, и этот обломок весом и мириады фунтов отлетел в сторону.

«Ну, камнями швыряться — дело не хитрое,— усмехнулся киммериец.

Лодка меж тем, потеряв высоту, теперь резко взмыла вверх и успела проскочить под мышкой у черного бога, покуда тот поворачивался, пытаясь настичь хитрых и назойливых противников мечом или молотом. Срубленное ветрило рухнуло вниз, мелькнув из темноты снежно-белым полотнищем, по это уже не заботило храбрый и воодушевленный экипаж. Ллейр молниеносно вытянул вперед десницу, и меч его вошел острием как раз туда, в подмышечную впадину, где рука исполина соединялась с туловом. И новый тоскливый и яростный вой потряс воздух и твердь земную.

А карра мчалась все выше, по восходящей спирали, словно дорога взбирается на гору, огибая непомерного своего противника сзади, чтобы выскочить нежданно у самого его лика. Так и получилось, но и черный колосс не дремал. Едва лишь лодка вывернула из-за скулы и очутилась в поле фения его, как немедля встретили ее меч и молот. И се, стремясь скреститься, чудовищные орудии эти сближались, ровно две гнетущие скалы, чрез проход между оными пролегал единственный путь карры. Вихрь свистел в ушах и разве вал светлые волосы Ллейра, и топорщил жесткие непослушные черные волосы киммерийца. Лишенная мачты и паруса, карра, влекомая лишь силою светлого волшебства и воли, скользила туда, роковому проходу, где героям и прекрасной их провожатой было суждено или сгинуть, или прорваться для решительного удара.

Меч и млат встретились с мерзким железным лязгом и скрежетом, точно сомкнулись клыки в пасти огромного волка, выбросив фонтан жалящих разноцветных полыхающих искр. Руль карры оказался меж лезвием и бойком и был срезан и смят, но лодка осталась невредимой. Лезвие меча прошло в сенме от рук девы, и так сотряслась их ладья, что Ллейра и Ойсина бросило этим толчком на дно, однако Конан, устоял, и вот уже бездонный гибельно-черный глаз властелина тьмы неуклонно рос, приближаясь, словно бы втягивая Конана вместе с челном в свой омерзительный колодец.

Но киммериец был спокоен. Время для единственного удара приспело.

— Рази, герой! — выкрикнула небесная дева, и ас ее прекрасен был и подобен тысяче голосов, коими глаголют светлейшие средь богов.

«И без тебя знаю, когда разить и кого,— весьма нелицеприятно для посланницы небес помыслил Конан.— Пока мы долетим, если этот красавец не ухитрится как-нибудь перехватить нас — мечом ли, колдовством ли,— я успею добраться до кормы и заткнуть тебе рот, благо руля у нас теперь все равно нет!»

Воплощать таковой замысел киммериец, однако, не стал, но, стараясь не обольститься противоестественной прелестью бледного лика и не смутиться колдовским взором пылающего ока, выждав до последнего, полоснул мечом крест-накрест, разрезая этот ненавистный глаз, будто перечеркивая его отточенным стилосом на свитке времени…

Ужасающий, громовой рев и вопль, полные безысходной тоски и бессильного злобного гнева, были ответом этому удару, но он быстро растаял где-то за кормой, и карра, неся свой доблестный экипаж, канула во тьму… 



* * *



В сей же миг все исчезло. Конан, Ллейр и Ойсин восседали все же в челне, но был то не настоящий челн, а лишь носилки, поддерживаемые дюжими рабами. На корме того же балаганного суденышка устроилась королева Ниам, облаченная, и вправду, в серебряный чешуйчатый доспех, но составлен сей доспех был из расшитой серебром ткани и мишуры. Вокруг бушевало празднество. Пылали костры, множество людей в одеяниях богов, героев и воинов, а равно и простолюдинов и рабов, а также ведьм, ведунов, колдуний и демонов, а еще в облачениях и личинах различных животных и птиц и иных ведомых и неведомых тварей плясали, пели, бродили, оживляя в подробностях — сообразно способностям — избранный облик, предаваясь веселию и отдаваясь всецело стихии карнавала. Чучело пятнадцати локтей высотой, запеленутое в черную мантию, догорало посреди площадки.

Конан привстал, недоуменно озираясь. В руках у него был меч, кой он, выходит, обнажил в присутствии короля в чужом замке, что было недопустимо и каралось повсеместно строжайшим образом, от Ванахейма до Черных Королевств и от Зингары до Гиркании.

В том же положении оказались и Ллейр с Ойсином, кои, отброшенные последним ударом на дно лодки, ныне изумленно выглядывали наружу. Король Бренн восседал на своем троне, благодушно и несколько рассеянно наблюдая за празднеством.

Искренний, заразительный и звонкий смех королевы вернул Конану способность понимать окружающее.

Ниам в этом наряде, выгодно подчеркивающем достоинства ее фигуры и пленительность ее плеч, была чудо как хороша. Здоровый свежий румянец играл на ее щеках, волосы же несколько разметались и выбились из прически, так что дворцовой чопорности и холодности не осталось и следа, а о небесной деве-воительнице, лучезарно неприступной, напоминал только тонкий меч на поясе королевы. Меч, впрочем, был самый настоящий. Глаза же Ниам по-прежнему сияли огнем, но то был уже не огонь горней чистоты и горнего гнева, но таинственный огонь, дарованный дочерям земли.

Теперь перед Конаном была не царствующая особа и не посланница сонма божеств, но простая земная женщина, великая в своей простоте.

Три удара! Они выдержали три удара и сами нанесли столько же, да еще и победили! — смеясь, радостно и задорно восклицала Ниам.

— Так это был обман? — серьезно и несколько мрачно вопросил монарх аквилонский, отправляя меч туда, где в стенах замка ему было самое место — в ножны.

— И да, и нет! — продолжая смеяться, отвечала Ниам.— Вы же сами согласились на участие в празднестве! Но это же кар-на-вал! — раздельно произнесла она, словно разъясняла что-то непонятливому и смущенному тем самым ребенку.— На карнавале все реальное — обман, а все обманное — самая настоящая всамделишная действительность! Но три удара и победа — такого не было никогда! Орден может гордиться своими воинами, коль скоро они способны свершить такое!

— Весьма польщен,— только и вымолвил киммериец.

— Но праздник еще не кончился,— улыбаясь загадочно и обворожительно, продолжила Ниам.— У карнавала свои законы, и вступивший в его реку должен плыть до конца! Помогите мне сойти с сей удивительной ладьи, рыцарь,— обратилась она к киммерийцу.

Помня наставления Ойсина, да и не испытывая ни малейшей охоты им противиться, Конан одним махом выпрыгнул из носилок на пол и, легко подхватив королеву Най-Брэнил, осторожно опустил ее рядом. Ниам тут же схватила киммерийца за руку и потащила за собой в самую гущу разномастной пестрой толпы.

— За меч не беспокойся, это можно по законам игры! — громко шепнула она, приблизив свои теплые нежные губы к лицу Конана.— А на короля не обращай внимания…

О том, что призвана была означать последняя фраза, можно было рядить долго. Конан же, как обычно, решил, что королеве виднее. На то она, в конце концов, и королева!

Мрачная повозка, с коей сыпались во множестве бутафорские черепа людские, медленно следовала сквозь ликующую толпу. На повозке, хоть и приводилась она в движение лошадью, было укреплено штурвальное колесо, на руле же стоял сам Эрлик — по крайней мере, за такового принял этого бога Конан — и возглашал обильно поношения и анафемы грешникам за их богохульство, невоздержанность и гордыню. Насчет богохульства киммериец еще бы согласился, но вот в том, что жадный до злата, скота и прочих богатств и услад тщеславный и властолюбивый гирканский бог — суровость Эрлика и его проповедь о совершенствовании души через лишения отнюдь не противоречила вышеозначенным доблестям — станет с отменным рвением жреца-митраиста отстаивать чистоту и смирение, у Конана имелись большие сомнения.

Впрочем, выглядел Эрлик в этой роли весьма потешно, хотя никто его пророчествам внимать не собирался.

Напротив, один торговец, тоже, как видно, из богов, сильно смахивающий на шемита, предлагал всем золотого павлина, коего здесь же прилюдно преискуснейшим образом ощипывал, а павлин верещал, ругался и немедля обрастал перьями вновь.

Митра Солнцезарный в высокой ослепительно золотой тиаре и безукоризненно белых одеждах расхаживал важно туда-сюда и таскал за хвост черного змия, объясняя всем, сколь полезны и умны ползучие гады, и философствуя о ядах змеиных и ядах вообще как элементах природного естества.

Змей, толщину и длину имевший весьма внушительные, посматривал на своего мучителя лениво и с безразличием. Процедура, однако, пресмыкающемуся даже нравилась, ибо время от времени змей блаженно шипел и тянулся пощупать красным раздвоенным языком чьи-нибудь приглянувшиеся сапоги.

Распевая легкомысленного и даже фривольного содержания песни. Адонис и Иштар катили походную печку, из-под крышки кой то и дело высовывался Бел с одухотворенным лицом непорочного юноши, умоляя помочь ему спастись из плена огненного. Перед печкой шествовали рука об руку Ашторет и Дэркето, сплетничая, похохатывая и глумясь над всеми, как две закадычные подружки.

Было там еще множество всяческих богов, полубогов и героев, о роли и значении коих Конан просто ничего не знал, и потому не мог в полной мере оценить мастерство веселящихся здесь. Только Эпимитриуса и Крома не нашел пока киммериец в этом безумном круговороте.

Мимо них, восседая на титанических размеров зелено-буром монстре, проплыл снежный великан Имир, преисполненный достоинства и спокойствия, словно кхитайский созерцатель.

— А Кром себе новую девку завел,— сообщило нордхеймское чудище бесстрастным тоном прорицателя, даже не приподняв полусомкнутых век, уплывая прочь на не менее меланхоличном, нежели седок, погруженном в дремоту зубастом монстре.

Только когда Ниам в очередной раз прыснула со смеху, Конан уразумел, что Кромом назвали как раз его, ну а почетное звание «девки» досталось…

— Да я тебя…

Оскорбленный в лучших чувствах, обиженный за Крома и королеву Конан с легкостью нагнал совсем было скрывшегося за углом крокодила и с силой рубанул мечом по хвосту.

Хвост немедля отвалился, и из разъятого тулова посыпались золотые монеты вперемешку со сладкими, сдобными, еще теплыми булками и соломой.

Крокодил же, не придав ни малейшего значения происшедшему, вдруг изник куда-то вместе со своим водителем, словно растаял.

— Пошли! — Ниам дернула опешившего киммерийца за рукав.— Ты, пожалуй, единственный настоящий в этом балагане. Настоящий Кром — суровый и бесстрашный! Еще один подвиг — побитие великого крокодила, мерзкого исчадия земель нордхеймских! — добавила она.— Ну а я… Ты понял, кто теперь я? Вот и подчиняйся!

И она опять потащила его за собой по каким-то переходам, галереям, лестницам и колоннадам, где они то и дело натыкались на очередную развеселую компанию. Конан, разумеется, успевал запомнить их маршрут, но, памятуя о предупреждении Ойсина, что вращается не только весь Най-Брэнил, но и комнаты и стены его постоянно меняют местоположение, не слишком уповал на истинность своих наблюдений.

«Кром, Имир и Эрлик! — подумал киммериец.— Здесь есть вообще что-нибудь настоящее?»

— А ты сама настоящая? Или тоже сейчас обернешься чудовищем или ароматом от благовоний? — спросил он у своей настойчивой и прекрасной провожатой.

— Самая что ни на есть,— шепнула Ниам и вдруг прижалась к киммерийцу всем телом.— Чувствуешь?

На это Конан не мог выразить ни малейшего сомнения.

Они свернули в короткий пустой коридор, оканчивающийся тупичком с низкой дверью. Ниам поспешно извлекала откуда-то из-под разреза лифа небольшой ключ и распахнула дверь, быстро захлопнув и заперев ее, когда они оба оказались внутри. Небольшой альков освещался единственной свечой. Этого, однако, доставало, чтобы увидеть роскошное ложе, столик и еще кое-какую обычную для таких помещений мебель.

— А теперь…— Ниам обвила руки вокруг шеи Конана, что могла сделать, учитывая рост киммерийца, не всякая женщина, и золотые искорки пуще заплясали в теплых карих глазах королевы.— А теперь я буду играть свою роль до конца. Девка! Ха-ха! Ну и пускай девка, зато чья!..

Глава шестнадцатая 

 Конан наконец очнулся от полузабытья — заснуть он так и не решился, готовый к любым подвохам со стороны колдовского острова. Очнулся и понял, что поступил все же неразумно: сном себя не освежил, а о времени и месте своего пребывания ни малейшего представления не составил.

Обыкновенно этот инстинкт, это шестое чувство времени и пространства, столь присущее здоровым крепким хищникам, будь они в зверином или человечьем обличии, никогда ему не изменяло. Ныне же было иначе: остров, очевидно, и впрямь состоял из множества частей, двигающихся по непонятным непосвященному траекториям и законам, и где пребывает теперь это уютное убежище — на вершине горы или ниже уровня моря — Конан сказать не мог.

То же было и со временем, точнее, времени просто не было. Най-Брэнил, должно быть, находился в весьма причудливых отношениях с сей безжалостной к прочим субстанцией. Разумеется, остров старел, старели и его обитатели, но вот ощущения того, что время движется, здесь не создавалось. Скорее, это скалы Най-Брэнил плыли по времени, будто плоский отполированный камень, замысловато скользящий по льду что сухой лист по воздуху. Эта забава — пускать по льду в мишень тяжелые плоские камни, выбивая оттуда камни соперника — очень нравилась киммерийцам, да и в Асгарде тешились тем же. На вопрос, кто запустил плавать или скользить по времени сей остров, мог бы ответить разве что Ойсин. Возможно, здесь надлежало очень быстро бежать, чтобы остаться на месте и не провалиться куда-нибудь на эпоху назад или вперед. Но Ойсина рядом не было.

Свеча, которую они застали горящей при входе сюда, истаяла лишь наполовину, и Конан мог видеть, как рядом спит, улыбаясь во сне, Ниам. Королеву, похоже, нисколько не заботили взаимосвязи устоев мироздания; либо она о них все знала, либо не придавала им значения. По всей видимости, объектом ее интереса в настоящем был Конан, и исследованиями сегодняшней ночи Ниам осталась довольна. О себе, впрочем, киммериец мог сказать то же самое: Ниам оказалось королевой во всех смыслах и даже никуда не исчезла внезапно, как это было свойственно иным обитателям острова.

Однако обиженный непочтением к себе сон ушел прочь и возвращаться к королю Аквилонии не желал. Да и узнать, что там происходит за этой толстой дверью, тоже следовало бы. Едва Конан хотел осторожно, сколь возможно тонко дать об этом понять королеве, как та, словно почувствовав его желание, открыла глаза, такие же внимательные и блестящие, как давеча, будто и не спала.

— Тебя ждут дела? — спросила она.— Не беспокойся, ты все успеешь. После карнавала все будут спать как убитые. За исключением очень немногих.

— А кто эти немногие? — заинтересовался Конан.

— У вас в Ордене всегда приступают к допросам, едва пробудившись? — хохотнула Ниам, томно потягиваясь и усаживаясь рядом с киммерийцем.

— Разумеется, моя прекрасная,— не спасовал Конан.— И еще меня интересует: а почему я не должен обращать внимания на короля?

— Ты боишься, что Бренна посетит припадок ревности? — засмеялась Ниам.

— Я предполагаю, что вся мощь этого припадка обрушится на тебя,— усмехнулся Конан, представляя себе короля Бренна, выходящего на поединок чести с ним или Ллейром.

— Ладно.— Ниам принялась, не вставая с постели, расчесывать разметавшиеся волосы.— Если вы и вправду решили победить тут кого-то, хотя я не знаю, кто это…

Увидев во взгляде киммерийца немой вопрос, королева объяснила:

— Иной раз мне кажется, что это Дубтах и Медб…

— Это верховная жрица?

— Да. Иногда мне кажется, что это они просто враждуют друг с другом, а потому пугают всех своими пророчествами.

— А в другой раз? — допытывался Конан.

— А в другой раз мне думается, что некая древняя сила все же присутствует на Най-Брэнил, но вот чего она хочет и чем полезна или опасна мне — это тайна.

— А что думает король?

— Бренн вообще мало думает об этом. Он, говорят, потомок альвов, или в роду у него были альвы. Честно сказать, я не знаю, сколько ему лет и какая по счету я у него жена. Он числит время не годами, а как-то по-иному.

— А ты сама с Най-Брэнил? — вдруг спросил Конан.

— Нет, конечно,— даже как-то удивленно отвечала Ниам.— С таким-то именем? С тем же успехом можно было бы сказать, что ты или твои спутники родились здесь. Я из уладов, как и ты, хотя и принцесса. Короли Най-Брэнил уже давно женятся на принцессах из уладов, чтобы на Островах опять не разгорелась вражда.

— Так что думает Бренн? — не унимался Конан. Клубок загадок, кой и так представлял собой этот остров, все больше и больше толстел и запутывался. «Как Ойсин намерен отсюда улизнуть? — подумал киммериец.— Ведь нас же не отпустят, пока мы не поймаем того, кого здесь, возможно, и нет!»

— Бренн весь в прошлом или еще где-то,— неопределенно махнула рукой Ниам.— Нет-нет, он добрый супруг, но я для него — лишь часть его Королевского долга чести. Он следит за соблюдением традиций и древнего благочиния. А за всем остальным смотрят жрецы и Мейлах, ну и я тоже. Мейлах и я занимаемся хозяйством, военными делами и всем таким, а всем остальным — жрецы.

— Чем «остальным»? — не понял Конан.— Ну, то, что они молятся, гадают, приносят жертвы, ругаются меж собой из-за догматов веры или еще из-за какой-нибудь чепухи — это понятно, это всюду,— разговорился король.— Хозяйство ведешь ты, за законом присматривает Бренн, охраняет остров Мейлах — а что они?

— Вера, знания, библиотека…— начала Ниам.

— Постой,— прервал ее Конан, не удержавшись от того, чтобы поцеловать королеву в такое пленительное плечико.— Ойсин предполагал, что все дело как раз в библиотеке.

— Ойсин — это такой крепыш, лысоватый, да? — уточнила Ниам, отвечая на ласку.

— Да. Он прочел столько книг, что если их положить одну на другую, то, думаю, получится изрядная башня,— весьма образно охарактеризовал ученость спутника Конан.— Так вот он сразу Стал выспрашивать Мейлаха про библиотеку, про принца… Кстати, а что твой сын не поделил с Дубтахом?

— Принц — не мой сын,— покачала головой Ниам.— Долголетие королей Най-Брэнил передастся наследникам. Судя по внешности, принц немного младше меня, но как на самом деле…— Ниам с деланным безразличием пожала плечами.

— Ах, он неравнодушен к мачехе? — догадался Конан.

— Ну… да,— изрекла королева после некоторого колебания.— Это выглядит довольно забавно: внимание со стороны трепетных юношей меня почему-то не прельщает.— И Конан был награжден очередным сладким лобзанием.

— Хорош юноша, коли он смеет перечить верховному жрецу,— заметил киммериец.— Так почему этот Дубтах так окрысился, что воззвал к помощи Ордена?

— Здесь я мало что знаю,— огорченно покачала головою королева.— Но все, что знаю, расскажу. И Мейлах знает не больше меня. Он умен, но не учен, и тоже уповал на ваш приезд. Когда в библиотеке опять обнаружили мертвого жреца, он поднял на ноги стражу, и они обшарили весь остров, но ничего не нашли. Принц потом долго смеялся и говорил, что всадник в ночи бессмертен, потому что невидим.

— И много убили жрецов? — полюбопытствовал Конан.

Загадки прилипали одна к другой так быстро, будто рос снежный ком. Киммериец вдруг понял, почему Ниам так равнодушна к происходящему: она перестала искать ответ. «А может, она права? — подумал Конан.— Что толку искать? Если ответ есть, он явится и сам».

— Это был седьмой. До этого погибли трое жрецов и трое жриц. Кого-то зарезали, кого-то отравили. Двух женщин задушили, а третья умерла от страха. И все в библиотеке.

— А ты не боишься туда ходить? — обеспокоился Конан.

— Нет. Я никогда не бываю там одна. Да и вообще редко там бываю. Дубтах не любит, когда там появляется кто-нибудь помимо жрецов.

— Это он из-за всадника взъелся на принца? — уточнил Конан. Ночной Всадник издавна считался у северян Материка чем-то таинственным и страшным, пусть ничего определенного о нем и не рассказывали.

— Да,— кивнула королева.— И тут же решил, что мальчик якшается со злыми духами. Но он и действительно ведет себя странно: вдруг начинает говорить загадками, особенно с Дубтахом, да еще и высокомерно — такого даже Медб себе не позволяет. А ведь Дубтах — это великий муж, славный ученостью и подвигами. Некогда он сражался с флотом Стеклянной Башни…

— Это не важно,— отрезал Конан.— Я тоже много где и с кем сражался — что ж теперь мне и слова поперек не скажи? А что это нам Мейлах говорил о гордыне знания… Или как там…— Киммериец постарался воспроизвести разговор, что вели по пути от пристани наверх Мейлах и Ойсин.

— Это, пожалуй, последнее, что я могу тебе сообщить,— вздохнула королева.— И это хорошо,— прибавила она, лукаво улыбаясь.— Так вот: принц якобы разыскал в библиотеке некую рукопись — очень древнюю, где есть сведения чуть ли не о том, как управлять самим Океаном, Дубтах всю жизнь охотился за этой книгой, да так и не нашел. А тут юнец сделал то, что не удалось ему, да еще имеет наглость смеяться над верховным жрецом и дразнить его «невеждой», а жрецов помладше — крысами. А Медб он и вовсе не замечает, проходит, как мимо пустого места. Только в отношении к принцу Дубтах и Медб и сходятся. Но слово Дубтаха имеет больший вес: он решил послать за вами, и это было сделано. Медб была против — да она и сейчас против. Она считает, что Орден ни в коем случае нельзя пускать на Най-Брэнил, поелику это единственное место, где жрицы еще кое-что значат. В иных местах вся власть давно в руках мужчин, и Орден немало тому способствовал…

«Дело в принце. Надо до него добраться,— решил Конан.— Посмотрю я, как это он со мной поговорит загадками».

— Мне надо видеть принца,— твердо сказал он.— Ты мне поможешь? — Он коснулся губами шеи Ниам.

— Разумеется,— отвечала она.— Только не сейчас, иначе нам придется идти через весь остров. А если мы подождем некоторое время, Най-Брэнил сам отвезет нас к принцу. Думаю, это время мы проведем с пользой?

— Несомненно,— подтвердил киммериец…

Глава семнадцатая 

 Процесс подтверждения оказался весьма и весьма приятен им обоим, но размеренный, гармонично совершенный механизм Най-Брэнил, искусно скрытый под оболочкой невообразимой хаотичности, вписал и этот неожиданный вираж в судьбе двоих людей в свои грандиозные орбиты.

Най-Брэнил все сгладил, выровнял, взвесил, учел и с алмазной точностью скрестил пути королевы Ниам, короля Аквилонии и наследного принца острова, при этом вовсе не там, где ожидали этого принц и королева.

Ниам зажгла вторую свечу, не слишком торопясь, ибо по ее расчетам до прибытия комнаты в искомое место оставалось еще немало времени.

Вдруг за дверью, откуда доселе не проникло пи единого звука, послышалось звяканье и приглушенный невнятный шелест человеческой речи. Некто явно вел беседу.

— Кто это? — насторожился Конан.— Мы на месте?

— Не знаю,— несколько растерялась Ниам,— Впрочем, это неважно. Скоро я буду готова к выходу.

Искать обычное платье взамен бывшего иа ней давеча карнавального королеве не пришлось: ларь с одеждой находился здесь же.

— Мне нужно еще меньше,— усмехнулся Конан.— А как ты объяснишь наше совместное здесь нахождение?

— Тебя это заботит? — Ресницы королевы удивленно вспорхнули.

— Настолько, насколько это заботит тебя,— пожал плечами киммериец, с любовной тщательностью устраивая на поясе ножны с мечом.

— Я здесь пока что королева,— горделиво, но без тени неуверенности в сказанном провозгласила Ниам.— Только Бренн может требовать от меня объяснений, да и то не всегда.

Королева оглядела себя в зеркале, собирая волосы в прическу и еще надменнее вскидывая голову. «Хороша!» — одним взглядом сказала она себе.

— Ты хочешь сказать, что не нарушила сегодня никаких законов? — поинтересовался Конан.

— Если я это сделала, Бренн сообщит мне об этом,— засмеялась Ниам, заканчивая туалет.— А он сделает это, только если сочтет сие покушением на свою королевскую власть.

— Измена мужу — везде преступление,— несогласно покачал головой Конан.— И это право мужа…

— Я — не вещь, и сама распоряжаюсь собой,— резко сказала Ниам, моментально превращаясь из простой женщины, опьяненной страстью и карнавалом, в королеву.— Что же до измены, то определимся прежде о значении этого слова. Если речь о прелюбодеянии, то только боги мне судьи. Я не люблю Бренна при всем его благородстве и доблести. Если же о предательстве… Да если бы вы хотели убить короля, то все рыцари Мейлаха не остановили бы вас троих! А если у вас планы похитрее…— раздумчиво произнесла она и посмотрела на киммерийца так, что король Аквилонии понял: характер у Ниам потверже меча Ллейра.— Тогда я забуду все, что было сегодня ночью. И ты можешь забыть.

Последние слова были речены без вызова, но сомневаться в их истинности не приходилось.

— Я живу не затем, чтобы забывать,— отвечал Конан.— Если Бренн может спать спокойно… без тебя… пускай спит,— ухмыльнулся киммериец.— Лучшего сторожа, чем я, вряд ли найдешь. Хоть на Материке спроси.

— Пошли,— Ставшее жестким, словно прекрасная маска, лицо Ниам озарилось теплой улыбкой — И приготовься к странностям. Судя по голосу, это принц.

Она без стеснения оперлась на предложенную руку киммерийца, повернула в замке ключ, и они вышли в помещение, вовсе не походившее на те коридоры и галереи, коими проникли сюда давеча.

Впрочем, странности сопровождали Конана всю жизнь, и к ним он был готов более, нежели к обыденности.

В просторной светлой комнате, выходившей тремя довольно широкими стрельчатыми окнами на море, бывшее теперь лазурным и смирным, находились двое.

Один, пожилой жрец — не Дубтах, но лишь на ступень пониже верховного рангом,— восседал на крепком дубовом стуле, составленном из двух полуокружностей, напоминающих очерком песочные часы: нижняя концами дуги опиралась на пол, верхняя же напротив, разрезом была обращена вверх. Она была обита изнутри шелком и снабжена подушкой. Жрец был коротко стрижен, сед, грузен, лицом полон, но без болезненности, на лбу имел залысины, а облачен был в черные одежды.

Но сидеть спокойно почтенному старцу не позволяли, чем жрец был недоволен вельми. Помеха присутствовала в виде молодого человека — стройного, среднего роста, весьма крепко сложенного и очень недурного собой. Лицом принц походил на Бренна, но в чертах его было больше твердости, подчеркнутости и притягательности. Вьющиеся льняные волосы принца едва не достигали ему до плеч и были убраны простым ремешком. Но манерой держаться и выражением лица сын являлся в значительной степени противоположностью отцу. Весь он был выражением иронии, насмешливости и в то же время какой-то неопределенной рассеянности. Кроме того, принц беспрестанно перемещался по комнате самым непоследовательным образом, и жрецу приходилось без конца оглядываться, выворачивая шею, или ерзать на стуле, чтобы хоть как-то видеть того, с кем он беседовал. Разумеется, старик нервничал и имел все основания для раздражения.

— Принц Кондла,— взывал жрец, тщетно пытаясь уследить за пируэтами принца, кои тот выписывал за его спиной.— Еще раз смею указать вам и смею вас заверить, и это не только мое личное предостережение, но и настоятельная рекомендация иерарха Дубтаха: вам не следует посещать библиотеку в одиночестве и в особенности ночью. Это не только противоречит вековым традициям Най-Брэнил, но и в свете последних трагических событий может навлечь…

— Ночью. Это когда луна? — вдруг спросил принц, на миг замерев и уставив на жреца пристальный, не то вопрошающий, не то смеющийся взгляд, а далее вновь продолжил свои хождения.

— Разумеется, принц,— пропыхтел в очередной, далеко не в первый, по всей видимости, раз сбитый с мысли старик.— Луна бывает ночью, пусть и не всег…

— Эта луна ночью не остановит меня,— не то изрек, не то пропел принц Кондла. Голос у него был звонок, но не тонок, и приятен, без металла.— Кто же прогонит крыс? — неожиданно резко бросил он прямо в лицо жрецу, очутившись внезапно прямо перед ним.

— Кого вы имеете в виду? Что за крысы? На острове нет крыс! В библиотеке, во всяком случае,— огрызнулся жрец, начиная терять терпение.— О каких, наконец, крысах вы все время изволите говорить?

— О, вы не знаете, каковы собой крысы? — удивился принц, и снова не понять было, издевается он, либо выражает себя самым искренним образом.— Это весьма благочестивые твари: они едят себе подобных лишь в том случае, когда хотят есть, в отличие от прочих разумных существ. В ином случае они грызут книги. Беда лишь, что сии прилежные грызуны не обучены грамоте. Так какая польза от них библиотеке, особенно при северном ветре?

— При северном… Что за чушь? При чем здесь северный ветер, наконец? Еще раз вам повторяю: крыс в библиотеке нет. Если ж вы изволите выражаться аллегориями…

— Аллегориями? — словно мячик на лету подхватил реплику старика принц.— Вы правы: говорить, что в библиотеке нет крыс — это, пожалуй, и аллегория. Даже крыса дохнет в такой библиотеке.

— Чем вам теперь библиотека-то наша не угодила? — Жрец еще пробовал уследить за казавшейся безумной мыслью принца.

— Наша? — переспросил принц, делая рукой изящнейший жест извиняющегося.— О, разумеется. Весь мир — библиотека, но наша — образцовая!

— Ну, раз образцовая, так не делайте все, чтобы сделать ее не образцовой! — рассердился вконец запутавшийся жрец.

— Помилуйте,— рассмеялся принц.— Я не смею допустить, чтобы такие благородные твари, как крысы, гибли лишь по слепому своему неведению, да еще в библиотеке, да ко всему и давясь книгами. Этого нельзя! Или крысы, или библиотека…

— Как бы то ни было, право на вход в библиотеку имеют только лица, принадлежащие к высшему жреческому сословию…— начал вещать жрец.

— По этим принца было не испугать!

— А крысы? — тут же осведомился он.— А они-то?

— В библиотеке нет крыс! — Жрец хлопнул ладонью по подлокотнику.

— Образцовая библиотека — и без крыс? — изумился принц.— Давеча мы ж выявили, что весь мир библиотека; и крысы в нем, а, значит, и в ней, несомненно имеются. Коли так, то в образцовой библиотеке должно быть образцовым крысам. Ведь так, если следовать логике?

— Если следовать логике…— раздраженно и грозно начал жрец.

— А как же северный ветер? — грохнул Конан отменным киммерийским басом, никак не желавшим изнежиться и утончиться в Тарантийском дворце.

— Месьор, соблаговолите встать в присутствии дамы,— немедленно нашелся принц.

Он заметил Конана и королеву сразу же, как те вошли в комнату, но смотрел как бы сквозь них, даже когда его взгляд не мог их миновать. Жрец же уселся спиной к двери и в пылу полемики с принцем или по причине лет даже не услышал щелчка в замке и тонкого скрипа петель.

— Сидите, учитель,— жестом остановила старика королева.— Оставим этикет для приемов. Месьор Конан, рыцарь Ордена, пожелал увидеть вас, принц. Не откажите гостю. Я прошу вас об этом.

Принц замешкался всего лишь на миг, но Конан успел заметить, что в молодом человеке боролись два желания: одно — играть далее, теперь уже с соперником посильнее старого жреца, другое — угодить Ниам.

Принц Кондла прекрасно понял, что просьба королевы сделана именно с расчетом на то что он не откажет. Но наследник Най-Брэнил умел решать задачки моментально. Несмотря на то, что великанского роста и гладиаторского телосложения пришелец, несомненно очень привлекательный для женщин, появился под руку с Ниам — и это принца отнюдь не восхитило,— понял Кондла и другое: чужестранец ему не друг, но и не враг, и опасаться его сей же миг не следует, пусть за его крепкой спиной и встает до небес всесильная тень Ордена.

— Северный ветер? — переспросил Кондла — Что может быть полезнее для здоровья! Северный ветер — это ко мне. Он хранит то, что сокрыто.

— Не Всадника ли в ночи, кой неистребим, оттого что невидим? — столь изощренной изобретательности от Конана ожидал, пожалуй, единственно старик жрец, который говорил и мыслил со слов Дубтаха и веровал в чудодейственную силу воинов Ордена.

— Всадник уже за чертой,— усмехнулся принц.

— И вправе вершить все, что вздумается? — сказал киммериец полуутвердительно, не давая Кондле посмеяться вдоволь.— Да еще при северном ветре.

— В северном ветре нет ни зла, ни печали,— отпарировал Кондла.

— Ни гордости, ни обиды? — неожиданно продолжила Ниам.

— Он только разгоняет тучи,— кивнул Кондла. «Ага! — обрадовался про себя Конан.— Он впервые с кем-то согласился, а не ответил вопросом на вопрос! Но он и Ниам знают что-то, чего не шлю я. Жаль, что я не учен, как Ойсин! И тем не менее она мне помогла!»

— И очищает поле для Всадника? — не отступал Конан.

— И будит меня,— покачал головой Кондла.

«С ним нельзя говорить напрямик,— лихорадочно соображал король Аквилонии.— Он высокомерен в своей учености, как Евсевий, и хоть не боится меня, но стеснен присутствием жреца. И нельзя делать утверждения — спрашивать, спрашивать! Тогда он вынужден в конце концов отвечать! Но нельзя спрашивать напрямую!»

— Если ветер разгонит тучи, то появятся звезды? — Киммериец слегка отошел от темы, словно повернул румпелем лодку.

— Я жду их,— отвечал принц.

— Всадник станет видим? — Конан вернулся на прежний курс.

— Всадник за чертой,— был ответ.

— Наконец-то повторяется! — обрадовался киммериец.— Ищем черту!»

— Кто сотрет черту? — спросил король.

— Время стирает все,— высказал Кондла простейшую из истин.

— И крыс? — вывернулся киммериец.

— Да,— вынужден был согласиться Кондла.

— И черту? Или прежде крыс? — Конан чувствовал, что лазеек у принца остается немного; что жрец слушает их, разинув рот и не понимает ни единого высказывания; что Кондла видит это и не видит за ним, Конаном, воли верховного жреца, оттого близок к тому, чтобы ему доверять. Но поставить жирную точку — знак доказательства, как объяснял Евсевий,— покуда не удавалось.

— Они дохнут на черте.— Принц сохранил мину, не ответив на вопрос, но и такой ответ вполне годился!

— Время сотрет ли библиотеку? — Гонка за невидимым Всадником продолжалась.

— Ту, что до черты? — наконец спросил Кондла, но Конан ловко отвел этот ложный выпад:

— Ту, куда вырвался Всадник,— это был вопрос.

И одновременно утверждение! Не дожидаясь ответа, Конан продолжил комбинацию: ответный ход в этой игре не был обязателен! Вернее, соперник имел право его не делать, и Конан заставил принца воспользоваться сим правом:

— Ту, откуда приходит северный ветер. Откуда взойдет звезда. Откуда ты ждешь пробуждения.

— И камень тонет в водах,— отвечал Кондла. Маска была прозрачна. Ответ откровенно сиял через нее.

— Сегодня северный ветер? — Конан был уверен в успехе. Но все же внутренне напрягся: этот вопрос должен был стать последним. После была победа: в два ли, в пять ли шагов — она достигалась неотвратимо и безошибочно.

— Мы у него в ладонях.— Принц улыбнулся.

И это не было игрой.

«Точка! — воскликнул про себя Конан — Теперь надо выяснить время встречи. И место. И так, чтобы жрец не догадался».

Но говорить ничего не пришлось. Кондла так взглянул на Ниам, что стало понятно: «мы» относилось не только к принцу и воину Ордена.

«А это даже и лучше,— прикинул король.— Пожалуй, через Ниам я передам ему, что «Орден» для меня значит не более чем «северный ветер».

— Покорнейше благодарю за насладительную беседу,— рисуясь, принц поклонился всем сразу и никому.— Будьте здравы, учитель,— обратился он к жрецу.— И запомните,— это опять относилось ко всем,— при северном ветре я не так безумен, как при любом ином.

Не дожидаясь реакции присутствующих, принц Кондла скользнул в ту самую дверь, откуда совсем недавно вышли Конан и Ниам. Но ведь он не воспользовался ключом, а королева запирала дверь, и киммериец мог в том поклясться! Конан еще раз посмотрел на злополучную дверь и попил: она была из другого дерева, нежели давешняя! Най-Брэнил сделал свой ход, не пропуская очереди.

«Да не я ли безумен по-настоящему? — усомнился Конан.— Остров — вот мой противник! Скорей бы уж северный ветер: при нем, наверное, легче…»

— Дозволено ли будет задать единственный вопрос солнц воину Ордена? — прервал размышления короля жрец.

— Вопрошай,— снисходительно кивнул Конан. Старец встал и просительно поклонился:

Если то не тайна следствия, что можно передать верховному жрецу Дубтаху об итогах сего допроса?

— Ты же сам слышал,— пожал могучими плечами киммериец, так что не маленький жрец сразу как-то прижух и съежился.— Всадник, северный ветер, звезда грядущая и не освещающая — все суть символы воинства мрака,— вещал король, стараясь при этом воспроизвести манеры Евсевия.— И ты же слышал, как подвел я принца к черте: он ныне в сомнениях, но впереди еще работа, и мои спутники вскоре присоединятся ко мне. Дубтаху передай, чтобы он доверился нам. Первые оковы тьмы пали, и не так прочны они оказались, и ты свидетелем стал сему. Падут и прочие. Ступай, старик, и спасибо тебе за присутствие: оно помогло мне.

Конан простер вперед руку, так, чтобы направление, им указуемое, было возможно более неопределенным.

— Разрешите удалиться, ваше величество? — с должным почтением осведомился жрец у королевы.

— Благодарю вас, учитель. Удаляйтесь,— царственно кивнула Ниам.

Старик еще раз поклонился и с неожиданной для его возраста скоростью и проворством двинулся прочь по боковой галерее. Король и королева вновь остались вдвоем.

— Ты увидишься с ним, чтобы договориться о встрече? — тихо спросил Конан.

— Даже скорее, чем ты думаешь,— загадочно улыбнулась Ниам.

— А что это он говорил про зло и печаль? — решился осведомиться Конан.